Ночкой темной, страшным часом Урлаху помолюся, склепу предков поклонюся. Девы-упырицы, господни помочницы, приступите, кровотечь затворить помогите. Шла Мажья Мать через гору, несла три пучка мажника. Один сгнил, другой завял, а третий пропал. И ты, кровотечь, пропади,по телу не ходи. Чтоб не болело, не горело и прочь не вытекало. Не я говорю, Господь Урлах говорит. Аминь!
Выныриваю. В голове шум, в глазах туман. Но старая орчиха дело знает -- без передыху нашептывает, оплетает тело бусинами древних слов. И боль унимается, забивается глубоко, огрызаясь все реже и реже.
Дышу тяжело, со свистом и хрипом. Никогда еще так не дышал, даже после альтаурской Кислой тучи, погубившей полгорода. Спасибо орчихе, спасибо ее богам-демонам, что вообще дышу...
Спасибо?
Предательница-память выдавливает из своих ран последнее, что видел: оскал башибузука и тело караванщика, рассеченное страшным круговым ударом бердыша.
И уже волной кровавых помоев, одна за другой, захлестывают прочие воспоминания, и снова рвет тело болью; а орчиха кладет ладонь на лицо, бормочет все громче...
Когда начались земли акбаристанских орков, караван остановился. Оба шукаря отправились на разведку, всем остальным дали команду ждать их возвращения и не рыпаться. Народ потянулся к флягам с водой.Махар же - неугомонный! - бросил в бубен игральные кости, потряс, зазывая. И вот, когда пуляки были отставлены в сторону, когда охранники уткнулись рожами в миски, как раз и пожаловали местные. Подкрались незаметно и дали залп из серпострелов. Махар не успел даже удивиться, когда кровь из горла хлынула в бубен, заливая сложившийся на костях дубль. Так и помер, старый ходок, с радостной улыбкой. Быстро и легко.
Те, кого участь Махара миновала, вскочили, потянулись к пулякам. Хотя нет, только двое потянулись -- остальные замерли, опасаясь получить серп в брюхо. Несколько орков-башибузуков, до поры до времени прятавшихся с головой в песке, явили себя во всей красе. Свистнули метательные шипы-- и оба наших смельчака уткнулись носами в песок.
- Держаться вместе! - заорал караванщик, испугавшийся за груз больше, чем за собственную шкуру. - Зарядить гнилухами!
Да, патроны-гнилухи - штука грозная. Такой изчеловека вразгруду вонючих потрохов сделает, даже если в руку или ногу угодит. У нас их всегополторы дюжины на целый караван - по патрону на брата. Только поздно опомнились. Одни орки уже по-хозяйски осматривали добро, другие вязали пленных. Никому больше не пришло в голову поддержать караванщика. Он мог остаться в живых, если бы опустился на колени, как все. Видно не захотел.
Проваливаюсь и снова выныриваю. Черное - без боли, красное - боль. Как качели. Орчиха орет, чтобы держался за красное, ругается с кем-то невидимым.
Красное - черное, черное - красное... Светлое.
На меня смотрят. Чужой взгляд я умею чувствовать и с закрытыми глазами. Нет, это не орчиха, кто-то из своих - дышит иначе. С трудом разлепляю глаза, кажется, они гноятся.
- Тимоха?
Это говорю я, и сам же удивляюсь, как легко дается первое слово.
- Тимка, живой?
- Я-то живой, а вы как, дядька Агафон? - взгляд пацана скользит, не задерживаясь, косит в сторону. Совсем, значит, хреново выгляжу.
- Что было? - спрашиваю.
- Вы когда бежать попробовали, двое из серпострелов саданули...
- Крепко зацепило... Куда?
- Первый - в ногу, а второй... чуть выше поясницы, посередке...
- Срана похва!!! - говорю в сердцах и дальше начинаю ругаться по-черному. Не могу удержаться, хотя, пожалуй, парнишке слышать такое рановато. Особенно про то, как мухоморы сношаются.
- А та старая орчиха на них тоже бранилась, и такими ж словами, и всякими другими! Вы б слыхали, дядька Агафон - вам бы понравилось! Она тут главная, вроде как мамка орочья.
- С чего ей за меня заступаться-то?
- А она за всех заступалась. Ревела, что башибузуки полные придурки, караван взять как следует не могут. Половину сопровождающих поубивали - как деньги в песок закопали... За караванщика особенно ругала. Ведь за него впятеро можно было стребовать, а теперь что?
- О шукарях наших ничего не слыхал? Почему не успели предупредить?
- Одна голова у входа в поселок на кол насажена. Того, что чернявый. А рыжий сбежал, говорят...
Я молчал. Тимоха переминался с ноги на ногу, посмотрел на меня, отвел поспешно взгляд.
- Что еще? - спросил я.
- Тут такое дело... - замялся пацан. - Послали, спросить у вас, дядька Агафон, кому весточку послать.
-Весточку? Зачем это?
- Ну, чтоб вы письмо написали родным, а они за вас денег прислали. Тогда нас домой отпустят.
- А без меня не отпустят что ли? - я криво усмехнулся.
- Орчиха сказала, что триста марок хочет за всех. Чьи родичи сколько дадут ее не волнует -- главное, чтоб сумма набралась. Вот мы и пишем все, чтоб в складчину...
- Врет все твоя орчиха. Ежели так торговать, то скорей товар испортится, чем покупатель найдется. Любой купец скажет: продавай по одному -- заработаешь больше и, главное, быстрей доход увидишь.
- А зачем ей врать-то?
- Затем, чтоб адреса у всех выведать. Потом загнет за каждого втрое - вот увидишь - удавится, сгноит, но не спустит.
Попробовал пошевельнуться. Прежней боли не было, но, вдруг стал наплывать холодный туман. Стиснул тело, не давая вздохнуть, поглотил Тимоху и шкуры с жердьем.
- Дядечка Агафон! Дядечка Агафон!
Мысль в приоткрытых глазах вспыхнула и погасла. Должно быть, навсегда.
Орчиха вбежала в хибару, уставилась на заострившееся лицо, вытянувшееся тело.
- Что ты сделал, вараныш?! - сильный удар отбросил Тимоху в сторону.
- Я... ничего... он сам... - испуганно лепетал пацан, сглатывая кровь с прикушенных губ.
Орчиха выругалась и обернулась к косоглазому орчонку, вошедшему вслед за ней:
- Скажешь Барбузу, еще один сдох, пусть все заново пересчитает.
Орчонок послушно метнулся к выходу.
- Стой! Зайди к Мазирге, пусть труп заберет, выпотрошит и нормально закоптит. Не так, как в прошлом году...
Орчонок развернулся.
- Стой! - опять заорала Орчиха-мать. - Забудь про Мазиргу, с той сукой за прошлое не рассчитались. Иди к Барбузу. Сама приготовлю!
И принялась ворчать себе под нос:
- Все самой, все самой... - ухватив за ноги, выволокла дядьку Агафона из хибары наружу. Потом вернулась -- за крюковатым тесаком и коробом с коптильными специями.
Тяжело, когда плачет мать над телом сына.
Вдвойне тяжело, когда тела нет - сгинуло оно без следа в знойных песках, святаром не отпетое, с душой не упокоенной.
А может жив? - не хочет покидать надежда.
Полста раз зашло солнце, как чужие шукари принесли весть о гибели каравана. Отряд, отряженный караванной гильдией, вернулся ни с чем. И власти постановили считать, что это самум накрыл караван и замел все следы.
Однако слухи в народе ходили другие. Трепались, будто нашел отряд следы, но столь страшные, что о них велено молчать. Верно оттого, что замешаны там акбаристанские орки, с которыми гильдия замирилась еще лет пять назад и кровь на том поручительстве пила.
Еще дюжину раз завалилось солнце за пески, и надежда, затухающая с каждым днем, вдруг вспыхнула с новой силой. В городе объявился малец из караванной прислуги. Изможденный до предела, но живой. И вместе с мальчонкой в некоторых домах появились послания, накарябанные на коже ездовых свиней.
Сотни марок, о которых шла речь в каждом из писем, не нашлось в загашниках ни у одной семьи. Но все равно им завидовали. Те, в дом которых мальчик принес не письмо, а только весть.
- Кума, пожалуйста! Хоть полмарочки!
- Все, что могла, отдала. Чем детей кормить буду?
- Я рабыней твоей стану! До конца жизни в ногах ползать буду! Ты ж сама мать, понимаешь, каково мне...
- Да, и я мать, и у меня дети. Так что ты тоже пойми... А может в гильдии одолжить, ее ведь работники?
- Да будь она проклята, эта гильдия! Я была там, письмо носила, десять раз все объясняла...
- И что?
- Они говорят: не верьте глазам своим, гражданка! Это все альтаурская провокация. Акбаристанские орки, все до единого, давно переселены в резервацию, и никаких налетов совершить, понятное дело, не могут!
- А мальчонка? Который вести принес?
- Шпион! В каталажке сидит, ноги ему теперь сломят и отпустят.
- Сволочи, одно слово! Послушай, что я скажу, кума. Вчера близ невольничьего рынка, там где травами торгуют, одна баба про шукаря сказывала - так он все тропы в Акбаристане знает, как свои пять пальцев, и колодцы тайные, и обходы, и...
- И?.. Не томи!
- И что шукарь тот несколько раз уже с выкупом ходил. Все выкрутасы орочьи знает, все подлянки их, договориться сумеет, сторговаться. Ему уже многие ноги целовали, и до и после. Тебе к нему надо, он посоветует, что делать. Может и твоих девяноста хватит.
- Где его найти?!
- Тут не сразу. Сама понимаешь, человек в обход распоряжений гильдии ходит. Но я узнаю, не беспокойся.
Прохор вспоминал заплаканную женщину, доверившую ему девяносто марок -- целое состояние по тутошним меркам. Она собирала выкуп дольше остальных, пришла последней. Навряд ли самой бедной была, скорее родичи -- самыми жадными. Другие торопили, но Прохор предпочел подождать. Уверен был: найдет -- собой станет торговать, печень магам продаст, но деньги раздобудет. И не ошибся.
Ранец за плечами жег спину. Не все деньги греют приятно, иные несут страх, когда рискуешь лишиться не только их. До стана оркобабы Рюхи еще добраться надо. Мало ли кто может на пути подвернуться. С орками-то еще можно договориться, а вдруг зверина какая? Расплодилось в последнее время, не каждого и пуляком возьмешь...
Что свои, городские, на хвост сядут, Прохор не беспокоился. Конечно, людская молва уже разнесла весть о его очередной ходке, а охочих до чужих денег может немало сыскаться. Но шукарь шукаря не тронет, а остальных Прохор не боялся. От желторотых юнцов из городской стражи или купеческих наймитов он уйдет без труда. По песку ходить надо уметь. Здесь ловушка на ловушке. И за собой ставить не забывал, на всякий случай. Подглядышей калечить - жизни учить. Пусть разносят потом, чтобы другим неповадно было.
Прохор замер. Вложил патрон-кислотник, медленно повернул дуло. И стал ждать.
Чутье шукаря не подвело. Уже не песчинки шумнули неправильно, а шелест-волна спускаемого песка сошла за барханом, и вот над гребнем высунулась голова, потом еще... Орки поднялись с колен и пошли к нему. Шестеро здоровых башибузуков. Шли вразвалку, неспеша, уверенные в собственном превосходстве. Впрочем, сам Прохор тоже был уверен в их превосходстве. Потому и закричал издали:
- Урлах ахбар! Долгих лет жизни мудрой Рюхе!
"Только б не из вражьей стаи оказались" - мелькнула тревожная мысль. Орки, они ведь для человека все на одну рожу. Отличит можно лишь по шрамам да увечьям. Иногда - по боевой раскраске. Но это только в случае войны.
Башибузуки залыбились, закивали.
- Пронесло, - облегченно выдохнул Прохор. - Те самые, значит.
Исхудавшие пленники держались на ногах только силой духа. Едой орки не баловали. На такой кормежке ящерку поймаешь -- радуешься без памяти. Можешь попробовать у ездовой свиньи песчаную грушу стянуть. Или кость у цепного варана. А заметит - руку по локоть отхватит; одному уже не повезло. Бывало, старые рваные шкуры вымачивали и грызли. Все, что жуется, все, чтобы выжить - жирных блох у орков выбирали и тоже на зуб, у совсем запущенных, спросясь разрешения, червей подкожных выдергивали. Но здесь можно было схлопотать - орку больно, хотя и понимает, что надо.
Мысль о скором возвращении придала сил. Теперь подохнуть никак нельзя. Долги могли семью в кабалу на несколько лет закинуть. Кто рассчитается? Если не отработать, не отдать вовремя, одна дорога -- на невольничий рынок. А потому не вернуться домой -- значит, предать родных. Проклянут душу, сам себя проклянешь.
"Не вы первые, не вы последние, - думал Прохор, беседуя с самим собой. - Работа у меня такая".
Хотя все равно приятно было ощущать себя спасителем.
На следующий день вдали показались смутные очертания города.
- Дальше все порознь, сами, - остановился Прохор. - И не гурьбой, а по одному. Попадетесь на глаза страже - до дома можете не дойти. И дома молчите. Самум, он и есть - самум. Больше ничего не было, понятно? За другое глаза выкалывают и языки отрезают.
- Доберемся уж, после такого...
- Спасибо, Прохор!
- Сохрани тебя господь, шукарь.
- Слышь, рыжий, вовек не забуду...
Прохор молча выслушивал благодарности, кивал. Потом махнул рукой, пожелал всем удачи и пошел на восток. Собирался войти в город с противоположной стороны.
Когда человеческие фигуры превратились в крохотные точки на горизонте, Прохор остановился. Отхлебнул воды из фляги, расстелил на песке плащ, скинул вещи. Развязал мешок и вытряхнул содержимое. Среди других вещей лежала связка хардоновых колец -- марки Оазиса.
Шукарь сел на расстеленный плащ и принялся перебирать кольца.
- Что за...?! Опять урезали долю?!
Прохор взъерошил рыжие кудри, плюнул с досадой.
- Караваны для них заманивай, деньги собирай, рискуя головой... Животные! Вот на пуляке поклянусь: ежели город на облаву решится, первым в добровольцы запишусь! Собственными руками тварей буду кончать. А Рюхе этой ненасытной пучок рудомоха в родильную дырку запихаю. Пусть через нее кровью изойдет, чтоб не плодила больше всяких выблядков клыкастых.
Рыжий шукарь вспомнил, что на следующей неделе намечаются аж четыре каравана, успокоился. Надо только узнать куда, и Рюху предупредить про самый богатый, да и самому подсуетиться, устроиться дозорным.
- Ну, ладно...Этот последний - и завязываю! - решил Прохор в очередной раз, сложил вещички, перепрятал деньги понадежней и размашисто пошагал в сторону города.