Вторую неделю наш гвардейский танковый полк стоял лагерем в сосновом лесу в непосредственной близости от района предстоящих полковых тактических учений. Военный народ уже обжился, протоптал в снегу тропинки в обход офицерских палаток к пункту хозяйственного довольствия, в колючем ограждении полевого парка уже были проделаны дыры для скорейшего проникновения личного состава к вверенной ему боевой технике. Хотя вход в парк конечно же был, был даже въезд, но до них надо было идти добрых пятьсот лишних метров в обход. Все не исправные печки были выявлены после первых ночевок и отремонтированы. На ПХД были даже отремонтированы все топливные форсунки в полевых кухнях и запаздывание приема пищи сведено до приемлемого времени.
То есть наступило как раз то время, когда, поступи приказ жить тут еще полгода - никто бы не удивился и особо не расстроился бы.
Эта история имела место быть ясным морозным мартовским утром, когда сон уже проходит, а вылезать из нагретой постели еще не хочется.
Идиллическую тишину утреннего леса вдруг нарушил совершенно ему, лесу, не свойственный звук. Если бы где-то рядом стреляла бы артиллерия большой мощности или какой-нибудь воин запустил бы двигатель танка ( идиот, в такую рань! ) никто бы даже не прореагировал бы. Нет, бойца, конечно же потом нашли бы, для того чтобы доходчиво, с неопровержимыми аргументами разъяснить ему, что этого делать не следовало. Однако звук был до того не привычный, что мы не сразу распознали его природу.
Кто-то свистел. В свисток.
Откинув полог палатки, мы высыпали на улицу. Изумленному взгляду предстало удивительное зрелище.
По дороге от опушки леса мимо парка, мимо палаток, мимо кунга командира полка в сторону ПХД шел, волоча за собой дорожную сумку на длинном ремне, командир четвертой танковой роты гвардии старший лейтенант Витя Вилкин. В рот ему был вставлен большой, толщиной в два пальца старшины первой мотострелковой роты прапорщика Вырывайло, никелированный свисток. И он в него свистел. На выдохе.
Шел Витя, видимо, уже давно. И был он явно сильно " после вчерашнего ". Но он шел целеустремленно и дошел до расположения родного полка, только немного сбился с курса.
Когда секундное оцепенение народа прошло, Витю схватили, внесли в палатку, раздели и уложили в кровать под одеяло. В течении этих манипуляций Витя молча благодарно улыбался всем. Потом он тихо заснул и проспал до обеда.
В результате его последующего сбивчивого рассказа выяснилось следующее.
Витя ехал в поезде из отпуска к нам в лес. Сев в вагон, он опрокинул полстакана за то, чтобы колеса у паровоза крутились в одну сторону, потом еще - за то, чтобы машинист уверенно вел свой голубой экспресс точно по расписанию, а потом еще - за то, чтобы " бурнаши мост не подожгли ". После перекура в тамбуре Вите надо было с кем-то поговорить. Разговаривать с гражданскими было глупо и скучно. Они не понимают романтики военных будней, соль военного юмора. Не понимают, почему надо смеяться при слове "топор". Они вообще думают, что у военнослужащих людей нет юмора и извилина в мозгу только одна - от фуражки. А это не так. Просто военный юмор понимают только военные, у которых служба стала частью жизни, а под час и самой жизнью, ее смыслом, и что не может понять и по достоинству оценить рассудок нормального гражданского человека разум военного приемлет, усваивает и смеется до упаду.
Витя пошел по составу искать братьев по разуму. Как на зло, военные Вите не попадались. Однако в одном из тамбуров он увидел группу мужчин, одежда которых очень напоминала униформу. Она изобиловала различными значками, галунами и шевронами. На шее у каждого был повязан двухцветный галстук сильно смахивающий на пионерский. И, хотя самому молодому из них было лет тридцать, вместо брюк они носили совершенно несерьезные шорты с нагрудниками. После недолгого объяснения стало ясно, что дядьки являются английскими скаутами и следуют в русскую глубинку на международный слет себе подобных. Не мало подивившись данному обстоятельству и с умилением оглядев всю компанию, Витя от имени офицерского корпуса родной страны пригласил англичан в свое купе отметить международный контакт.
После первой бутылки завязался общий разговор. По английски Витя понимал еще хуже, чем англичане по-русски. Но язык мимики и жеста, широко распространенный среди аборигенов острова Слоновой кости и молодых орангутангов, сыграл свою роль. После второй новые международные друзья стали обмениваться знаками различия. В ход пошли шевроны и нашивки, пуговицы и звездочки. Вите очень приглянулся скаутский свисток, висевший на шее у одного из "инопланетян", но скаут уперся и свисток отдавать не хотел. После третьей у собеседников появился блеск и охотничий азарт в глазах. Поспорили, кто кого перепьет. На удивленные взгляды скаутов, мол, пить - то вроде больше и нечего, Витя открыл объемистую дорожную сумку, и наивные англичане увидели ровные ряды бутылок, стоящих в ней как солдаты в строю. Гости заколебались. Тогда Витя выдал выражение, после которого начинается беспредел, человеческие возможности резко увеличиваются и люди творят чудеса героизма, не задумываясь о возможных последствиях. Он запальчиво сказал: " Что, слабо?! " Бутылки сверкнули золочеными пробками. И скауты согласились. Предмет спора нашли быстро - Витя, не сомневаясь в победе, поставил нагрудный знак "Гвардия" против скаутского свистка. Победил наиболее подготовленный и опытный "конкурсант", а не выдержавший испытания скаут по разделениям (колени, локти, потом сам) упал под столик на стучащий колесами пол купе. Свисток снимали уже с "трупа".
Что было дальше, Витя помнил плохо. Обрывки памяти доносили до сознания отдельные моменты. То вспоминалось исполнение народных английских песен в стиле "Битлз" и "Роллинг Стоунз" в обнимку со скаутами, то удивленные глаза проводницы, которой наливали стакан водки, но пить не давали, то движущиеся носки сапог и бесконечная дорога в зимнем лесу, сопровождаемая неуместным свистом.
Ближе к вечеру после каждодневного совещания командир полка оставил командира второго батальона, и тот поведал ему о злоключениях Вилкина. Командир полка слушал, не перебивая, хмурился и отворачивался от комбата, скрывая душивший его смех. Дослушав до конца, командир немного помолчал, пристально глядя на сочувственно грустящего комбата и сказал: "Скауты, мать вашу!". После чего отпустил комбата с миром.
Когда комбат спускался по лесенке командирского кунга, он услышал громовые раскаты гомерического хохота. Боевой командир полка был нормальным офицером и военный юмор понимал. Комбат облегченно вздохнул и понял, что все обойдется.