Аннотация: Записки неслетавшего космонавта.
Электронная версия с фотографиями на сайте www.buinovsky.boom.ru
Эдуард Буйновский
Приобщениек космосу
(Записки неслетавшего космонавта)
Вступление.
Несколько мыслей для разгона.
Так уж получилось, что судьба предоставила мне уникальную возможность быть не только свидетелем, но и активным участником событий, связанных с созданием и первыми пусками отечественных боевых ракет, а затем ракет-носителей и началом в нашей стране работ по освоению космического пространства.
Практически уже с первых шагов своей трудовой деятельности я попал в символическую команду - огромный коллектив ученых, конструкторов, инженеров и испытателей, возглавляемый легендарным и в те времена сверхсекретным Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым и его сподвижниками - Николаем Алексеевичем Пилюгиным, Михаилом Сергеевичем Рязанским, Валентином Петровичем Глушко, Виктором Ивановичем Кузнецовым, Владимиром Павловичем Барминым. Я был в этой же команде и тогда, когда создавался, как в те далекие шестидесятые годы говорилось, ракетный щит Родины, и тогда, когда на полигоне Тюра-Там ракета-носитель вывела на орбиту корабль Восток с первым космонавтом нашей планеты Юрием Алексеевичем Гагариным на борту. Непосредственное общение и деловые контакты с создателями ракет и космических аппаратов продолжались и тогда, когда я уже был в отряде космонавтов и готовился к тому, чтобы на себе испытать надежность и точность той техники, в создании которой принимал участие. И, уже на закате своей деятельности в космической области, я принимал самое непосредственное и активное участие в запусках на космодроме Байконур сверхмощного носителя Энергия и космического корабля многоразового использования Буран.
По тексту всего лишь несколько строк отделяют пуски первых ракет от пуска Бурана. А между этими строками 30 лет - половина моей жизни и фактически весь мой трудовой стаж! И даже сейчас, много лет спустя после тех событий, моя память да и вся моя последующая жизнь не дают мне забыть все то, что я пережил в те далекие, но прекрасные времена. Сегодня организация, где я работаю вот уже много лет после увольнения из армии, находится рядом с Парком имени Горького и каждый день я вижу Буран, но, увы, уже в другом, прямо скажем, обидном для него качестве. В двух шагах - поликлиника Военно-воздушных сил, где я проходил предварительный медицинский отбор в отряд космонавтов. В районе, где я живу, есть улицы Академика Пилюгина и Академика Глушко. Я не потерял тесные, почти семейные связи со старожилами Звездного городка, а все эти годы не прекращались дружеские контакты и процесс обмена опытом воспитания детей, а теперь уже и внуков с милым моему сердцу семейством Германа Степановича Титова. Мой дом рядом с комплексом зданий института, которым долгие годы руководил Н. А. Пилюгин и где, собственно, и началась моя космическая эпопея. В соседних домах живут, правда уже постаревшие, полысевшие и поседевшие, но душой молодые мои друзья - товарищи, с которыми я сутками не уходил с испытательных стендов института и месяцами сидел на полигонах - готовил и пускал наши ракеты и космические аппараты.
Конечно же, я в команде Сергея Павловича, я готовил ракету, я запускал космический аппарат - все это громко сказано! Молодой лейтенант, направленный в промышленность для защиты интересов военного ведомства, не являлся ключевой фигурой, а составлял лишь маленькую, но, хотелось бы надеяться, неотъемлемую и нужную часть огромного коллектива создателей наших первых образцов ракетно-космической техники. Представляя интересы Министерства обороны, мне, естественно, приходилось общаться и с Королевым, и с Пилюгиным (особенно часто), и с другими Главными конструкторами и организаторами производства нашей техники. И все же память наиболее четко и выпукло сохранила образы именно тех людей, вместе с которыми с огромной самоотдачей и энтузиазмом мы работали по созданию систем управления для наших ракет и космических аппаратов, сутками на стенде их отлаживали и искали неисправности (бобы), вместе с военными испытателями в суровых казахских степях радовались удачным пускам и переживали аварии и неудачи. Я просто не имею морального права забыть своих первых учителей и наставников - Владилена Петровича Финогеева, Ивана Никитича Ионова, Бориса Владимировича Вергасова, Николая Михайловича Лакузо, Бориса Аркадьевича Дорофеева и, конечно же, Евгения Александровича Дымова. Я благодарен судьбе за то, что на моем жизненном пути мне посчастливилось встретиться и работать с этими талантливыми инженерами, испытателями от Бога и просто добрыми, хорошими людьми! И все они из команды энтузиастов С. П. Королева, с которой он в тяжелые послевоенные годы начинал пускать свои первые ракеты. Умел Сергей Павлович выбирать себе помощников!
Чем больше живешь на белом свете, тем все больше убеждаешься, что мудрыми качествами наделила природа человека! Проходят годы и десятилетия, а отдельные события, факты, моменты и встречи в жизни любого из нас ни только не стираются в памяти, а наоборот становятся ярче и чуть ли ни осязаемы физически. Вспоминая свой жизненный путь и возвращаясь к годам своей молодости, каждый человек, достигший почтенного возраста, наверно задает себе вопрос: Приобщился ли я в своей жизни к чему-либо такому, о чем люди будут вспоминать, а мои дети и внуки возможно даже и гордиться?. Мне кажется ответ на этот и ему подобные вопросы прямо-таки заставляет взяться за перо и изложить на бумаге степень своего приобщения к каким-то значимым историческим фактам. А если при этом память сохранила неординарные события и явления, встречи с исключительно интересными, а зачастую и легендарными личностями и до сих пор невольно вызывают улыбку смешные ситуации и истории из далекого прошлого, то тут уж никуда не деться - садись и пиши!
Я здесь - не исключение. Тем более, что небольшой писательский опыт у меня все-таки есть. В конце 1996 года в нескольких номерах нашей старейшей газеты Гудок были напечатаны мои воспоминания, где я рассказал о некоторых, наиболее запомнившихся эпизодах из моей жизни в период пребывания в отряде космонавтов. К моему удивлению это, можно сказать, выдающееся событие в мемуарной литературе, осталось незамеченным мировой и отечественной критикой. Но этот печальное открытие не убавило у меня бодрости духа и не отбило желания дальнейшего совершенствования на литературном поприще! Воодушевлял и тот факт, что в этой газете в свое время начинали свою литературную деятельность Валентин Катаев, Юрий Олеша, Ильф и Петров. Примеры, достойные подражания! Ну, а чем, собственно говоря, ...
Короче, я снова сел за компьютер!
Глава 1.
МАПУ.
Если придерживаться вышеизложенной модели литературного повествования, то первым (если, конечно, не считать сам факт моего рождения), но, к сожалению, и трагическим историческим событием, одним из участников которого мне пришлось быть, было воскресенье 22 июня 1941 года.
Мой отец, кадровый военный, служил в это время в Белоруссии, и мы жили в городе Гомель, недалеко от границы. Тут нас и застала война. Хорошо помню, как мы, ничего еще толком не понимающая детвора, собирали воскресным утром во дворе еще теплые осколки. Уже вечером этого же дня мы все, взрослые и дети, столпились на лестничной площадке у дверей квартиры, где жила семья командира дивизии. Только что пришло известие об его гибели. Так запомнился мне, пятилетнему мальчишке, первый день войны. А потом была эвакуация. Кочевая жизнь на Кавказе, в Ферганской долине, казахских степях, пока судьба ни забросила нас, меня и маму, в Москву. Получилось так, что мы с мамой двигались на восток - в тыл, в основном, по воздуху с семьями одного авиационного полка. Так что уже и в те далекие годы я приобщился и к авиации - имел достаточно большой налет, правда в качестве пассажира, на Дугласах и даже на огромном нашем 4-х моторном фанерном ТБ-3, когда он забирал нас из Георгиевска, что на Кавказе, почти на глазах у немцев.
И еще одной исторической вехой является день, свидетелем и участником которого я так же был. Это - 9 мая 1945 года. Вся Москва вышла в этот день на Красную и Манежную площади, чтобы посмотреть салют Победы. Конечно же, мы - я, мама и папа были в этой праздничной, ликующей народной массе. К концу салюта мы оказались в толпе где-то в середине Манежной площади. Попытались пробраться поближе к метро, но наши попытки оказались тщетными. От трагических последствий нас спас автомобиль какого-то дипломата, который непонятно каким образом оказался в этой массе народа. Папа сумел посадить нас с мамой на капот этого большого черного лимузина, где мы и просидели, пока не схлынула первая волна людского потока. Трагизм нашего положения усугублялся еще и тем, что ровно через месяц - 9 июня родилась моя сестра Ира. И если бы не дипломат со своею машиной, это радостное для нашего семейства событие могло бы и не свершиться.
Две исторические вехи - первый и последний дни войны. А между ними - четыре тяжелых, полных лишений года. Наша семья здесь не исключение. Жили как все в холодной, полуголодной Москве. Ночами стояли в очередях за мукой. Мои руки долго еще с тех времен имели фиолетовые подтеки от трехзначных номеров, определяющих мое место в этих бесконечных, тоскливых очередях. Перед окончанием войны отец готовил молодых лейтенантов в Московском пехотном училище, мама работала, я учился в школе и нянчил сестренку. Жили мы в районе Лефортово в большой, очень удобной для одной семьи квартире, но нас там было 16 человек - пять семей, собранных войной с разных концов страны. Жили дружно, помогали друг другу чем могли, переживали за неудачи и радовались победам на фронте. Мы, мальчишки играли во дворе в традиционные для тех времен игры - в войну, казаки-разбойники, лапту и денежные игры - пристенок, расшиши (так, во всяком случаи, назывались игры с мелкой разменной монетой у нас во дворе). И улица у нас имела название тоже с военным уклоном - Танковый проезд, одна сторона которого была мощная кирпичная стена с зубцами, как у Кремля, там размещалось стрельбище. Рядом с нашим домом располагался военный авторемонтный завод, где работали пленные немцы. В начале мы к ним относились очень настороженно (все-таки фашисты), но потом как-то попривыкли и бегали к забору завода, где шел активный чейньдж - бляшки, пуговицы, значки - с немецкой стороны, хлеб - с нашей. Помню, был момент, когда на завод пригнали с полсотни разбитых огромных американских грузовых машин типа Студебеккер и они долгое время парковались на нашем дворе, что давало нам возможность проводить наши военные игры в обстановке, приближенной к боевой. На зависть мальчишек с других дворов. Так что тяжелое военное время имело и свои маленькие мальчишечьи радости.
50 лет (половина века!) прошло с тех тяжелых времен, а я помню все своих соседей по именам и отчеству и кажется узнал бы сегодня каждого из них при случайной встрече на улице или в метро. Удивительное свойство человеческой памяти - бережно хранить то, что происходило с тобой в экстремальной, неординарной обстановке!
С детства я, как и всякое дитя военного времени, рос самостоятельным, ответственным мужчиной. В 6 - 7 лет я в компании ребят с нашего двора каждое воскресенье проводил обязательное мероприятие - собрав за неделю немного денег, мы ехали в кинотеатр Ударник (только туда!), выстаивали огромные очереди за билетами на любой очередной сеанс, и с упоением смотрели фильмы про войну, про солдата Швейка, веселые довоенные ленты с участием Ильинского, Орловой, Утесова. Рано пристрастился к книгам. Из запрещенных авторов конечно же, подпольно читал Мопассана, где-то лет в 12-13 прочитал всего Драйзера. До сих пор помню печальную судьбу Дженни Герхард и как я оплакивал ее в уединении, чтобы никто не видел моих слез.
Хотя я и считал себя вполне взрослым, независимым человеком, бывали моменты, когда родители во время подправляли мои самостоятельные шаги и инициативы. Помню, где-то уже после войны я записался в футбольный клуб Крылья Советов и меня с ходу, после первой же тренировки поставили на календарную игру вратарем детской команды. Думаю, что тренер наметанным глазом сразу же подметил во мне задатки выдающегося голкипера. Почему-то мой отец был другого мнения. Нет! - твердо сказал он. Главным доводом у него был анекдот, где говорилось о том, что у отца было три сына: один - умный, второй - дурак и третий - футболист. Мне почему-то кажется, что если бы сыновья поменялись местами (футболист, умный, дурак), то вопрос - быть или не быть мне футболистом, решился бы в мою пользу. Но отец рассказывал анекдот так, как было выгодно ему. И в результате моя, так блестяще начатая футбольная карьера закончилась. А жаль! Уверен, что отечественный футбол лишился своего второго Алексея Хомича!
Где-то в начале пятидесятых годов наше семейство перебралось из Лефортово в уютный и тихий по тем временам район у метро Сокол, в нашумевшие хрущевские новостройки на Новопесчаной улице. Правда, опять коммуналка - 4-х комнатная квартира на три семьи (один полковник и два подполковника, причем все участники войны!), всего-то 10 человек! Но зато - газ, ванна с горячей водой, лифт, телефон. Фантастика!
Рядом с домом была школа - новостройка, куда я и перевелся для дальнейшего углубления и совершенствования своих жизненных познаний. Учился я в общем-то хорошо, как правило, ходил в отличниках, предпочтение отдавал гуманитарным предметам, но один раз, думаю, что совершенно случайно, прославился и в математике. Каким-то образом мне удалось по своему, не как в учебнике, доказать какую-то теорему, а может даже и аксиому. На некоторое время с учителем математики я был за панибрата, он даже командировал меня на олимпиаду в Московский университет, где я с треском провалился и после чего математик задвинул меня опять в общую ученическую массу. Кстати, учитель математики - Лев Абрамович Гинсбург - одна из самых запоминающихся личностей за время моего короткого пребывания в этой школе. Длинный, тощий, в офицерском кителе, который сидел на нем как на вешалке, он был прекрасен, когда во время урока с треском распахивал дверь класса, замирал с протянутой в сторону коридора рукой и голосом, полным трагизма, произносил Вон!!! очередному нарушителю дисциплины. И все равно мы все его обожали, помню, в порыве нашей искренней ребячьей любви мы ему даже на 8 Марта дарили подарки.
До сих пор не могу понять, почему в те годы было раздельное обучение - мальчики и девочки, а затем - юноши и девушки учились почему-то в разных школах. Причем каких-то особых мужских или женских предметов не было, нашим сексуальным воспитанием (девочкам рассказывают про одно, мальчикам - про другое) никто не занимался, тема про ЭТО вообще была несовместима с принципами советской школы. Почему нас искусственно, если ни сказать насильно, разделяли именно в тот период, когда мы изо всех сил начинали тянуться друг к другу, не понятно!? Эта тайна так и осталась за семью печатями. Но природа берет свое! Учителя параллельных школ принимали всяческие меры, чтобы общение их подопечных проходило у них на глазах, под их неусыпным контролем. Проводились совместные тематические вечера, коллективные посещения театров, спортивные соревнования. Как только я узнал, что у нас в школе образуется кружок по изучению бальных танцев и что на их занятия будут приглашаться девочки из соседней школы, я записался туда одним из первых и проявлял при этом такое рвение, что меня даже выбрали старостой этого кружка. Па-де-грас, па-де-катер, полонез, краковяк - буржуазные, чуждые нам, но такие таинственные и волнующие слова! Специфика этих танцев в том, что по ходу их исполнения есть необходимость держать партнершу за ручку и даже (страшно даже подумать!) за талию. И это прилюдно, на глазах у всего честного народа! Грех было упускать такую возможность! Один раз в неделю в актовом зале нашей школы выстраивались две шеренги - девочки и напротив - мальчики. Вела кружок бывшая балерина довольно-таки неопределенного возраста. Хитрая бестия! Как правило, она так выстраивала шеренги, что по команде: Кавалеры приглашают дам! я, например, всегда попадал на одну и ту же партнершу - Свету Давыдову, которая, кстати, мне очень нравилась. А бывали случаи, когда обходя строй мальчиков, эта деликатная, интеллигентная дама шептала одному из нас: Застегните, пожалуйста, ширинку. И это понятно, так как в нашей школьной среде этому элементу мужского туалета не придавалось особого значения. С полной ответственностью заявляю, что ко мне с такой просьбой она ни разу не обращалась! К слову сказать, такое коллективное общение с представителями прекрасного пола толкнуло меня на индивидуальный подвиг. Я решился пригласить Свету Давыдову в театр. Хорошо помню, что это был воскресный дневной спектакль в филиале Малого театра. В театр мы шли, как и положено, на расстоянии 5 - 6 метров друг от друга, что бы, ни дай Бог!, никто не подумал о том, что это совместное мероприятие. Все прошло нормально - нас никто из знакомых не видел, спектакль, вроде бы, понравился и мы под покровом сумерек, уже рядышком вернулись к себе на Песчаную улицу. Подошли к Светиному дому, я остался внизу ждать, а моя дама поднялась к себе, а затем спустилась, чтобы отдать мне денежку за билет. Деньги я взял и с чувством собственного достоинства и выполненного долга отправился к себе домой. Это был мой первый выход в свет с дамой! До сих пор легкая краска выступает на щеках, когда я вспоминаю финал этого культпохода! А вроде бы в те времена это было в порядке вещей. Зато в последующие годы, когда мне приходилось решать финансовые проблемы для проведения культурных мероприятий с участием представителей прекрасного пола, я вспоминал свой первый выход в театр и проблемы как-то быстро решались сами собой. В пользу женщин, конечно.
Может быть под влиянием кружка бальных танцев, или по каким-либо другим причинам, но меня вновь потянуло на самостоятельное принятие кардинальных решений. В одном из школьных зданий на нашей улице размещалась авиационная спецшкола. Собственно, это была обычная школа для 8 - 10 классов, но, как сейчас говорят, с авиационным уклоном. Ну, и главное - воспитанники этой школы носили китель и зимой - шинель с маленькими голубыми курсантскими погончиками. Кстати, брюки - свои, домашние, но только темного цвета. Но настоящий офицерский китель с погонами для 14-ти летнего мальчишки - это предел мечтаний! Конечно же, я решил - иду после окончания семилетки в эту спецшколу. Нет! - вновь решительно и сурово заявил мой отец, в принципе добрый и покладистый человек: Хочешь быть военным, иди в артиллерийское подготовительное училище, туда берут тоже после 7-го класса, но там хотя бы из тебя сделают настоящего военного. Но учти - это уже на всю жизнь. В Москве таких заведений (собственно, тоже самое, что и суворовское училище) было два - 1-ое и 2-ое Московские артиллерийские подготовительные училища, созданные, кстати, на базе артиллерийских спецшкол. Одно - в Сокольниках, второе - рядом с заводом имени Сталина. Видно не судьба мне быть летчиком. А жаль! Ладно футбольные болельщики не увидят второго Хомича, но Родина теряет второго Валерия Чкалова - это уже непростительное расточительство! Да и голубые погоны мне больше были бы к лицу. Но что делать, назвался груздем - полезай в кузов! Я согласился пойти в артиллеристы. Пока я не передумал, папа быстренько принял соответствующие меры, и вот с 1-ого сентября 1951 года я - воспитанник 3-ей батареи 2-ого МАПУ!
Да! Жизнь воспитанника, мягко говоря, отличалась от вольной жизни ученика авиационной спецшколы! Если будущий авиатор мог каждый день очаровывать своими голубыми погонами местных девчонок, то будущий артиллерист это мог сделать только 1 - 2 раза в неделю. И то, если заслужит увольнение! Ведь мы-то были на казарменном положении! И это - здесь же в Москве, где твой дом, семья, мамины заботы, твои друзья и подруги абсолютно свободны и могут встречаться когда угодно и с кем угодно. Согласитесь, что для нас, коренных жителей Москвы, это было тяжелое испытание! Иногородним было проще, но и для них казарма не была райским уголком.
О трех годах жизни и учебы в казарме, когда на одном этаже типового школьного здания круглые сутки под неусыпным оком офицеров - воспитателей находятся 112 молодых парней, можно было бы написать отдельную книгу. Вот, к примеру, инфраструктура нашего этажа: четыре, по числу учебных взводов класса, в трех комнатах наши спальни, где тесно в ряд стоят 2-х ярусные койки, комната для офицеров и преподавателей, в одной комнате жил и постоянно репетировал училищный духовой оркестр и, что совсем уж непонятно, в одной маленькой комнатке на этом же этаже проживала семья из трех человек, никакого отношения к училищу не имеющая. Веселенькая компания на 24 часа в сутки!
Память до сих пор хранит отдельные, наиболее запомнившиеся моменты и детали нашей трудной, но все же интересной жизни в стенах МАПУ.
Даже когда мы уже выпускались из училища многим из нас не было еще и 18-ти лет, то есть мы не попадали по нашим законам под призывной возраст и, естественно, проходя учебу и службу (я не боюсь этого слова - это действительно была настоящая воинская служба!) в подготовительном училище, воинскую присягу мы не принимали. За эти три допризывных года лично я столько познал в воинской жизни, столько вобрал в себя нужного, полезного, что этого мне хватило на все последующие 35 лет кадровой службы в армии.
Мы, молодые ребята, собранные войной со всех концов нашей земли, конечно же, были разные и по уровню своего развития, предварительным школьным знаниям и жизненному опыту, и по отношению к учебе, да и сразу же по выпуску мы пошли разными путями. Но все последующие годы и десятилетия нас объединяли общие для всех нас качества и черты характера, которые каждый из нас приобрел и воспитал в себе в стенах училища. Это, прежде всего, высокое чувство воинского товарищества и взаимопомощи (жизнь подтвердила, что это не просто громкие слова!), мы научились ответственно относиться к порученному делу, бывшего воспитанника всегда можно отличить по аккуратно подогнанной офицерской форме, по подтянутой, спортивной фигуре, по уважительному отношению к окружающим, особенно к женщине. И самое удивительное, что такие воинские атрибуты, как дисциплина, строй, подъем, утренняя зарядка, отбой, для нас были повседневной, каждодневной действительностью и даже жизненной необходимостью. Вот один лишь пример. Есть такой воинский ритуал - вечерняя поверка. У нас она проходила следующим образом. Вся батарея, а это более ста человек, выстраивалась повзводно в коридоре нашего здания. И я такой же школьник, как и все остальные мои одноклассники, но наделенный званием вице-старшина, скомандовав зычным старшинским голосом Смирно!, начинаю перекличку. И что меня удивляло еще тогда и поражает до сих пор, так это отношение моих коллег к этой процедуре. На протяжении всей поверки все сто человек стоят не шелохнувшись, по стойке смирно и с замиранием сердца ждут, когда я торжественно прочитаю (а я обязан читать по списку, хотя все фамилии воспитанников нашей батареи я давно знал наизусть): Воспитанник Дождев!. Я!!! - бодро, звонко откликался мой друг Виталька Дождев. И так каждый, стоящий в строю, ждет с нетерпением этой минуты, чтобы на одном выдохе подать свой голос. А Я - это значит, что воспитанник жив, из училища не сбежал, а с нетерпением ждет окончания поверки, чтобы забраться на второй этаж двухъярусной койки и с чувством выполненного долга отойти ко сну. И так ведь каждый Божий день, включая праздники и воскресенья! Невольно напрашивается аналогия с нашей сегодняшней действительностью. Интересно, смог бы директор школы построить поклассно в коридоре школы учеников 9-х или 10-х классов и попросить их молча выслушать в течение нескольких минут какое-либо объявление. По-моему, при сегодняшних нравах это утопия. А я до сих пор понять не могу, что заставляло сотню мальчишек, среди которых не все имели 5 по поведению, стоять в едином, монолитном строю и не шелохнувшись с напряжением ждать, когда назовут твою фамилию. Наверное, это и есть это самое чувство воинского долга, которое нельзя описать словами, а надо воспринять всем своим существом и прочувствовать всеми фибрами своей души!
С огромной любовью и благодарностью вспоминаю и никогда не забуду наших первых учителей воинскому делу, воспитателей, которые-то и привили нам хорошие воинские традиции, научили нас по философски, спокойно относится к трудностям нашей армейской жизни. Наши офицеры - воспитатели, а именно так они официально и числились по штатному расписанию - это только что закончившие войну молодые офицеры-подполковники и майоры, которые во многом на своем личном опыте учили нас жизни. Мудрый, спокойный, требовательный, но по сути добрый человек командир нашей батареи подполковник Плющев Сергей Иванович. Офицер - воспитатель нашего 4-ого взвода майор Пичахчи Леонид Алексеевич. Это мои кумиры до сих пор! Если у Сергея Ивановича я учился дисциплине и порядку, добросовестному отношению к своим обязанностям, чинопочитанию, уважению к старшим - в общем всему тому, что здорово помогло мне в моей дальнейшей многолетней службе, то Леонид Алексеевич был и остается для меня образцом спортивной подтянутости и аккуратности, воинской выправки и подчеркнутой элегантности. Грек по национальности, красавец, любитель и любимец женщин, гимнаст - это ли ни достойный пример для подражания 16-ти летнему мальчишке! Наши офицеры - воспитатели действительно были воспитателями с большой буквы этого слова, они для нас, особенно для тех, кого война сделала сиротами, были нашими папой и мамой, заботливыми няньками и советчиками. Низкий земной поклон им за это! К сожалению, годы берут свое. Многих наших воспитателей (да и бывших воспитанников тоже) уже нет среди нас. Ушли из жизни Сергей Иванович и Леонид Алексеевич. На наших, с годами уже не столь частых, встречах мы всегда отдаем должное их памяти. И сами-то эти встречи уходят своими корнями в те далекие школьные годы, когда не на словах, а на деле мы учились понимать и впитывать в себя вроде бы высокопарные слова и понятия, связанные с чувством долга, дружбы и товарищества, взаимной выручки и поддержки. Знаю, что многим из нас эти качества очень в жизни пригодились. Кстати, о наших встречах. Вот уже много лет 19-го ноября бывшие воспитанники артиллерийских спецшкол и подготовительных училищ собираются на Красной площади у Лобного места. Хорошая, добрая традиция! Но я не бывал на этих встречах. Для меня более приятными и трогательными были встречи офицеров - воспитателей и бывших воспитанников нашей 3-ей батареи. Как правило, инициатором и организатором таких встреч был Юра Тарелкин - старший вице-сержант 2-ого взвода нашей батареи. К сожалению, его тоже уже нет среди нас. Последний раз, а это было в конце 1997 года, нас собралось около 30-ти воспитанников, были и наши офицеры - воспитатели Борис Петрович Селезнев и Михаил Платонович Сулимин, а так же неизменная участница всех наших встреч очаровательная Галина Ивановна - вдова нашего комбата. Тридцать человек из ста собрались через 46 лет, прошедших со времен нашей жизни в МАПУ! Нам было о чем поговорить и что вспомнить. А собрались мы в Академии имени Дзержинского (теперь - имени Петра Первого), нас встречал и по-хозяйски принимал начальник Академии - генерал-полковник Юрий Иванович Плотников - старший вице-сержант 3-ей батареи 2-ого МАПУ. Наш человек!
Если офицеры-фронтовики учили нас премудростям и сложностям нашей будущей армейской жизни, то общеобразовательные дисциплины мы познавали с помощью гражданских учителей - тоже больших энтузиастов в своем деле. Мы их всех (или почти всех) любили, но, как и положено в любой школе, доставляли им массу хлопот и огорчений. Пожилых учителей мы побаивались, а с молодыми пытались кокетничать и не ради оценок, а просто так, по-мужски! А они, в свою очередь, бросали томные взгляды в сторону наших офицеров. Плющев, Пичахчи, Селезнев, Сулимин, красавцы -мужчины, у каждого - полная грудь орденов! Куда нам, школярам, было до них.
Несомненно под влиянием Пичахчи начал заниматься спортивной гимнастикой. В начале это была группа воспитанников, которые собирались после школьных занятий в спортивном зале училища, где под командованием нашего преподавателя по физкультуре подполковника Дайнеко мы начинали отрабатывать первые гимнастические приемы с некоторым боксерским уклоном, ибо Дайнеко в прошлом был боксером. Со временем в группе остались те, у кого дело пошло и намечался явный прогресс в освоении гимнастического мастерства, а также просто старательные и добросовестные трудяги. По началу я относил себя к первой категории, но потом понял, что чемпионом даже своего училища мне не быть. И все же я продолжал упорно ходить на тренировки, накачивать мускулы, делать свое тело гибким и красивым (как у Пичахчи). Со временем я попал в группу гимнастов училища, которые тренировались два раза в неделю, но уже в Центральном доме Советской Армии, что на площади Коммуны. В дни тренировок мы садились в старенький автобус (мне кажется его потом использовали в фильме Место встречи изменить нельзя) и ехали через всю Москву в спортзал ЦДСА, тоскливо созерцая в окно, что происходит вокруг. Ведь автобус - территория училища, которую без увольнительной записки покидать нельзя. После тренировки опять в автобус и назад - в училище. И то приятно - два раза в неделю хотя бы прокатиться по улицам Москвы! Но это, как говорится, побочный эффект. Главное, что я со временем втянулся в это дело и отдавал гимнастике, тренировкам все свое свободное время и в подготовительном училище, и на последующих этапах своего жизненного пути - в общей сложности более 10 лет! Ну и что ж, что я не стал чемпионом и даже мастером спорта! Зато я закалил свой организм, поднакачал мускулы, довел до совершенства свой вестибулярный аппарат. Мне это здорово помогло в будущем! Да и кто его знает, может быть регулярные, добросовестные посещения тренировок (помню, я даже тренировался в одном из спортзалов в городе Харьков в ходе производственной практики когда учился уже в Ростове) уберегли меня от другого, менее рационального расхода своего свободного времени, спасли от возможности и соблазна чрезмерного злоупотребления горячительными напитками (Ребята, не могу у меня завтра тренировка), и то, что я никогда не курил - это тоже, я считаю, заслуга все той же гимнастики. Гимнастика научила меня аккуратности и подтянутости - я не хуже заправской портнихи подшивал и ушивал свою спортивную форму, перед каждой тренировкой я собственноручно стирал и гладил свои вещички, бегал по спортивным магазинам- искал белые чешки и шерстяные трико (атрибуты одежды гимнаста). И дожив до весьма почтенного возраста, я продолжаю внимательно следить за своим внешним видом и стараюсь в меру своих сил и возможностей не отставать от моды и самолично ухаживать за элементами своего костюма. Но тогда, в те далекие еще годы все эти хорошие качества и привычки были лишь в стадии зарождения! И за это еще раз спасибо родному МАПУ!
Думаю, что здесь к месту будет маленькое лирическое отступление. Помню, что в старые еще советские времена популярной для публичного обсуждения была тема: кто несет ответственность за воспитание подрастающего поколения - семья или школа? Отдавая дань уважения и глубокой благодарности своим школьным учителям и всем моим последующим наставникам, я хочу сказать, что если уж я сумел приобрести в детстве и юности и не растерять в дальнейшем такие чисто человеческие качества, как трудолюбие и честность, исполнительность и аккуратность, усердие и усидчивость, порядочность в быту, тактичное и уважительное отношение к старшим, то я обязан этим в первую очередь своим родителям: папе - Ивану Леонтьевичу и маме - Александре Васильевне. Я о них еще скажу много хороших, теплых слов. Но сейчас, хвастливо повествуя о том, каким я рос аккуратненьким и почти безгрешным пай-мальчиком, я не могу не сказать о том, что мои родители были для меня примером для подражания. Это исключительно порядочные и очень симпатичные люди. Они, например, никогда не курили (наследственно - и я тоже), спиртное ограничивали бокалом шампанского или рюмкой вина по праздникам (здесь моя наследственность чуток подкачала), ко мне никогда не применялись физические методы воспитания, странно как-то звучит, но я ни разу не слышал от отца матерных слов (лично я не могу этим похвастаться), а мама категорически не воспринимала двусмысленные анекдоты, а ко всем своим друзьям и подругам обращалась только на Вы, мои друзья с удовольствием бывали в нашей уютной, гостеприимной квартире, где их всегда ждали мамины пышные пироги. И эти свои черты характера и привычки они сохранили до конца своей жизни. А умерли они, когда им было уже за 80! Вот уж действительно примеры, достойные подражания!
Но вернемся к нашей жизни в МАПУ.
Говоря о людях, которые помогали нам- школьникам встать на правильные жизненные рельсы, просто нельзя не упомянуть нашего старшину и по должности и по званию (в отличии от меня) Михаила Бокова - тоже молодого человека, прямо-таки излучающего человеческое добро и, не боюсь этого сказать, материнскую ласку! За что мы его все дружно и любили. Он заботился о том, чтобы мы всегда были накормлены, имели чистую, хотя бы частично соответствующую нашим габаритам и росту, форму и чтобы мы ее не портили. А это - головная боль Миши Бокова. А какими мы были виртуозными портными! Ведь мы все считали себя продолжателями славных спецовских традиций, родившихся еще до войны в стенах артиллерийских спецшкол. Любыми, возможными (распарывали брюки и вшивали в них клинья) и невозможными (на ночь замачивали брюки и вставляли в них распорки из фанеры) способами наиболее рьяные наши спецы доводили ширину форменных брюк до 35-40 сантиметров. Вот офицеры сегодняшней российской армии носят фуражку с очень высокой передней частью - тульей. А ведь эта мода зарождалась еще в стенах спецшкол, когда из обычной артиллерийской фуражки с помощью ножниц убирались ее внутренности, оставшийся верх фуражки мощным стальным обручем растягивался до неимоверных размеров, а с помощью армейской ложки конструировалась высоченная тулья. Это произведение доморощенного искусства имело скромное, но романтическое название - Блин. Лично мне нравились только погоны из фольги. Нам положены были погоны курсантов артиллерийских училищ, но только чуть уже. За основу погон нашей конструкции брался кусок железа, на который наклеивался черный бархат, а по краям вместо обычной скромной желтой тесемки клеилась широкая лента из блестящий, как золото, фольги с красивой, художественно выполненной инкрустацией. У меня, как у вице-старшины, по середине погона проходила еще одна лента из той же фольги. В общем, с таким блеском на плечах я имел явное преимущество перед однокашниками из авиационной спецшколы в завоевании симпатий девчонок с нашей Песчаной улицы. А настоящий спец обязан был уйти в увольнение при полном параде - в клешах, в блине и при фольговых погонах! Странно, но почему-то противились этому и Миша Боков, и командир батареи, и офицеры-воспитатели, и военные патрули на московских улицах. Причем офицер - начальник патруля вначале, как правило, замирал в недоумении, ибо не мог сразу сообразить - кто же идет ему навстречу - генерал или курсант, но все же придя в себя, грозно командовал: Товарищ военный! Вашу увольнительную записку!. И, как правило, такая встреча заканчивалась лишением увольнения в очередную субботу. Ну что ж, искусство требует жертв!
Не могу не вспомнить и еще об одной традиции, которая для нас, особенно первогодков - воспитанников 8-го класса (нас называли, почему-то, хазарами), была ярким событием в нашей, в общем-то, однообразной, казарменной жизни. Речь пойдет об обычном, житейском деле - посещении городской бани. О! Для нас это - священнодействие, ритуал, который мы ждем неделю. Каждый четверг - банный день. День, основной фигурой которого выступает наш старшина Боков. В этот день сразу же после занятий батарея выстраивается не повзводно, а по ранжиру - в голове колонны самые высокие, в конце - все те, кто не вышел ростом. Наш строй возглавляют 3 - 4 барабанщика из числа воспитанников. И вот эта колонна под громкий барабанный бой торжественным маршем начинает движение в начале по дворам, примыкающим к зданию нашего училища, а затем выходит на широкую 1-ую улицу Машиностроения. Это событие для местных старожилов не в новинку. И тем ни менее каждый раз наше движение сопровождается небольшой толпой зевак - старушки, дети, случайные прохожие и, конечно же, девушки. Зрелище, скажу я вам, впечатляющее! Девушек особо интересует голова нашей колонны, где вышагивают наши красавцы - гренадеры (помните у поэта: И в воздух чепчики бросали...). Ведь не надо забывать, что в те времена обучение в школе было раздельное и поэтому вне школьных стен школьник и школьница проявляли друг к другу повышенный интерес. Старушки же комментировали, а точнее причитали и жалели наши последние ряды, где в длинной, не по росту шинели и шапке-ушанке вышагивали не менее бравые, но чуток меньше ростом солдатики (так нас называли эти милые старушки). И вот четко печатая шаг, в едином монолитном строю (вот оно чувство локтя и воинское товарищество!), под гром барабанов наш строй двигался к конечной цели - бане завода имени Сталина, теперь - имени Лихачева. Сам процесс помывки стандартен, знаком многим и не требует литературного описания. Как правило, в конце этого действа к Мише Бокову выстраивалась небольшая очередь - кому кальсоны поменять, у кого рубашка оказалась рваной, кому пуговицу надо пришить. И наша мама терпеливо и заботливо помогала нам решать эти житейские проблемы. Обратное движение домой, в училище было не таким триумфальным, шли так же строем, но как-то расслабленно, как солдаты после победоносного боя. Видно энтузиазм остался по дороге в баню и в самой бане. Мы думали уже о следующем четверге. Вот ведь как иногда претворяется в жизнь сухая уставная фраза: Помывка личного состава в бане! Я подсчитал, что за три года учебы в училище такие волнующие, торжественные минуты, связанные с триумфальным шествием в баню, мы переживали около 120 раз! Долгие годы отделяют меня от событий тех лет. Но когда мне приходилось быть рядом с мрачноватым зданием этих заводских бань, то, честное слово! я как-то внутренне подтягиваюсь, подбираю живот и прохожу мимо чуть ли не строевым шагом, почти физически осязая локоть своего однокашника и слыша дробь барабана!
А в остальном эти три школьных года мало чем отличались от учебы в обычной московской школе. Те же предметы, те же преподаватели, закомплексованные бесчисленными циркулярами гороно и районо, те же четвертные и годовые оценки, борьба за медали, как за пропуск в высшее учебное заведение. И еще одно явление, как типичный образец советского образа жизни. Это борьба за победу в соревновании, а точнее - в социалистическом соревновании за звание... (любое!). В школе с военным уклоном этот принцип социалистической действительности был поднят на небывалую высоту. В чем и с кем мы только ни соревновались! За высокий средний балл по учебе межу батареями одного учебного потока, у кого больше отличников, в каком взводе меньше взысканий и больше поощрений, у кого лучше самодеятельность и больше спортсменов, кто лучше оформил свою палатку в летнем лагере и даже в какой батарее лучшие барабанщики. Кстати, о лучшей палатке в лагере. Здесь хитрили даже наши офицеры. Летом мы жили в лагерях под Москвой и как это и положено в армейской среде, каждый взвод свои палатки украшал хвойными ветками, обкладывал зеленым дерном, из камушков выкладывал лозунги типа Артиллерия - бог войны. А Михаил Платонович Сулимин как-то привез из Москвы гору цветных стекляшек, из которых его 2-ой взвод выложил у входа в свою палатку красивейший орден Победы. Конечно же, лавры первенства в соревновании за лучшую палатку достались именно этому взводу. Мы долго переживали и возмущались таким несправедливым решением.
А вообще-то о нашей лагерной жизни можно было бы написать целую книгу! Наш лагерь располагался на берегу Москва - реки, недалеко от Можайска. Здесь мы, еще неоперившиеся юнцы несли настоящую караульную службу. Жалостливая картинка: стоит парнишечка на посту у продовольственного склада в лесу с винтовкой без патронов, которая выше в два раза самого караульного, дождь, темно, вокруг какие-то шорохи и разводящий что-то не идет со сменой. Конечно страшновато. А знаменитый игрушечный артиллерийский полигон на другом берегу реки с макетами танков! Мы, как заправские командоры, разворачивали настоящую 76 мм пушку и учились вести прицельный огонь. Правда, стреляли мы берданочными патронами - в ствол пушки был вмонтирован ружейный ствол. Но чуток фантазии - и мы чуть ли ни участники знаменитой Курской битвы времен Второй мировой войны. Зато в дни открытия и закрытия лагерей мы салютовали настоящими орудийными залпами. А знаменитый 50 км переход к Бородинскому полю. Каждый из нас натирал все, что можно было натереть до кровавых мозолей. Помню, нас традиционно встречали с цветами все жители нашего лагеря, а я шел, как неопытный кавалерист, сошедший с лошади после многочасовой гонки. А военные игры по ориентированию, преодолению многокилометровых переходов и водных рубежей, с доставкой пакетов в пункт назначения - деревню, которая по картам 1917 года есть, а на самом деле полностью сожженную немцами. Лагерная жизнь нас закаляла, превращала из маменькиных сынков в крепких, самостоятельных маленьких еще, но уже мужичков.
Если уж продолжать линию моего приобщения к каким-то историческим событиям и личностям, то годы моей учебы в подготовительном училище совпали с последним периодом жизни и смерти Сталина. Наверное, у меня, как и моего поколения (вот и я уже почти прошедшее поколение!) к этой личности даже и теперь не однозначное отношение. Каждый год в день наших советских праздников выстраивалось парадным строем все наше училище с нашими офицерами - орденоносцами во главе и под духовой оркестр мы двигались в сторону Красной площади для того, чтобы принять участие не в параде, а всего лишь в демонстрации трудящихся. Правда, мимо трибуны с нашим районным руководством наша колонна проходила как войска на Красной площади - торжественным маршем по команде Смирно! Равнение направо!. И вот за все эти годы мне всего лишь один раз удалось увидеть на трибуне Мавзолея живого Сталина! В этот раз наше училище проходило по Красной площади в колонне почти у самого ГУМа, нас все время торопили, не разрешали задерживаться, строй наш уже распался. Но какое это имело значение, если на одной с тобой площади, почти рядом и дышит одним с тобой воздухом ОН - кормчий, великий учитель, друг молодежи и т.д. и т.п. Я хорошо помню, с каким обожанием, любовью и в каком-то экстазе, глазами, полными слез умиления я смотрел на маленькую фигурку на Мавзолее! Для всех нас, включая, наверное, и офицеров, это был двойной праздник! А в день, когда объявляли о смерти Сталина, вся наша батарея стояла по команде Смирно и слушала траурное сообщение. Я стоял перед строем, по моим щекам опять текли обильные слезы, но это уже были слезы великой скорби. И я не стыдился этих слез, как, пожалуй, не стыжусь их и сейчас. Помнится, когда отец работал уже в Генштабе, приходит он как-то с работы и полушепотом, с какой-то торжественностью и благоговением объявил нам с мамой: Я сегодня держал в руках документ, подписанный самим Сталиным!. Честное слово, мы ему завидовали! Вот мое субъективное понимание этой сложной исторической личности. Правда, в моей семье не было репрессированных. Наверное, мое детское и юношеское восприятие вождя всех народов во многом сохранилось и сегодня, но с существенной поправкой на те многочисленные реальные и во многом грустные и трагические факты и события, о которых мы в те годы и не знали. Точнее знали и даже во многом были их свидетелями и участниками, но считали, что так и должно быть, а если что и не так, то об этом товарищ Сталин просто не знает, а ему об этом никто не докладывал. Вот ведь как нас воспитали. А у кого в те времена были другие мысли на этот счет, того уж давно нет среди нас.
И вот наступил июнь 1954 года - экзамены на аттестат зрелости и прощание с нашим училищем, с нашими учителями, с нашими офицерами - воспитателями, с Мишей Боковым, с нашими спецовскими традициями, привычками и атрибутами. Нас разбросали по различным артиллерийским училищам, куда, кстати, нас принимали уже без экзаменов. Достаточно большая группа выпускников нашего МАПУ была направлена в Ростовское высшее артиллерийское инженерное училище. В эту группу попал и я. Но что это за училище, кого оно готовит, что мы там будем изучать - этого никто из нас не знал. Все было покрыто завесой неизвестности и таинственности. Единственно, что успокаивало, так это тот факт, что я еду учиться в места, где я имел удовольствие родиться восемнадцать, по тем временам, лет назад.
Ну что ж, поехали в Ростов-на-Дону! Страшновато.
Глава 2.
Истоки.
Коль судьба забросила меня на мою историческую родину, то здесь к месту будет коротенько рассказать о том, кто я и откуда я родом.
Родословная моя вообще-то короткая и по линии отца, и, особенно, по линии матери. Как мне рассказывала моя бабушка Мария Никифоровна - баба Маня мой будущий дедушка был взят где-то в конце 19 века из сиротского приюта зажиточным донским казаком Буйновским, который имел в пригороде Новочеркасска - на хуторе Хотунок свой кирпичный дом и большое хозяйство, включая несколько верблюдов, что меня почему-то удивило - в моем детском воображении донской казак мог гарцевать только на горячем скакуне, но никак не на верблюде. Кстати, на фасаде нашего дома долгое время висела металлическая табличка с годом постройки - 1878. Отсюда я делаю однозначный вывод о том, что моему роду уж точно более ста лет! Сохранилось придание, что как-то большой казачий чин приехал единожды навестить сиротку. Наверное, это был непутевый отец в должности не меньше атамана Войска Донского! На этом моя связь с прадедом и заканчивается. Так что на вопрос - а кто твой прадед? у меня ответ короткий, но многозначительный - большой казачий чин. А про бездетное семейство Буйновских, приютивших моего деда, я что-то ничего и не знаю. А жаль. Видно хорошими, добрыми людьми они были. Когда подошло время, они сосватали для своего приемного сына соседскую девушку Марию. Думаю, что дед Леонтий был горячим казачком, да и материальное положение, наверное, позволяло - где-то за весьма короткий срок они с бабой Маней настрогали четверых наследников - двух казачек и двух казачат: Мару, Антонину, Ивана и Даниила Леонтьевичей. До сих пор у нас дома хранится старинная фотография статного казака с вроде бы погонами урядника, в блестящих сапогах, в фуражке набекрень, с кучерявым чубом и залихватскими усами. Это мой дед Леонтий. Льщу себя надеждой, что многое от него перешло ко мне, за исключением чуба, к сожалению.
После войны 1914 года дед, весь израненный, вернулся домой, долго болел и вскоре умер, оставив молодую вдову с четырьмя мал-мала меньше детьми. Здесь во время подсуетился работник Буйновских - иногородний (не казак) Чернецов Константин Петрович, который взял в свои крепкие руки дом, хозяйство с верблюдами, вдову с детьми и для укрепления вновь созданного союза помог бабе Мане родить еще одну казачку - мою тетку Ольгу Константиновну. Говорят, что где-то в 30-е годы деда Костю таскали по инстанциям - не являлся ли он родственником белого атамана Чернецова - врага революции. Слава Богу, все обошлось.
Крутой мужик был Константин Петрович! Папа, мои тетки и дядя Даня рассказывали, как он частенько проходился вожжами по их спинам и попкам, при этом он особо не разбирался, кто же конкретно виноват, на всякий случай для профилактики порол всех подряд. Ольге, как самой маленькой, доставалось меньше остальных, а сердобольная баба Маня всегда старалась защитить своего любимчика Ваничку. По роду своей деятельности кем только наш дед не был - и завхозом хотунской школы, и конюхом, и колхозником. Но основная, профилирующая специальность - сапожник. Весь Хотунок ходил к нему тачать сапоги, подбивать набойки, зашивать рваные тапочки. Это я все помню. Помню так же, как в июле 1945 года мы все (в это первое послевоенное лето я с мамой и Ирой приехали к бабе Мане поднабрать немножко жирку) с нетерпением ждали возвращение деда - победителя с большими, как это и положено, трофеями. Встреча была бурной, радостной, со слезами и застольем. Пришло время раздавать привезенные подарки (дед был на войне от первого до последнего дня). Особо волновалась моя тетка Оля - девица на выданье, ждавшая от отца комплекта хорошего немецкого приданого. Дед выложил все, что завоевал в смертельной схватке с врагом: новенький набор сапожного инструмента (это с гордостью) и небрежно - одну новую простыню и пару чулок. Немая сцена, как у Гоголя в Ревизоре. Тетка - в шоке, ушла рыдать в свою светелку, остальные философски решили- дед вернулся живой, руки- ноги целы - чего еще надо? И с этой здоровой, радостной мыслью вернулись к праздничному столу. Вот такой был наш дед Костя!
В целях сокращения повествования скажу, что военное лето 1941 года мои ближайшие родственники встретили в следующем раскладе: тетки Мара и Тоня, жены офицеров - чекиста и летчика (приличные партии по тем временам), дядя Даня - рабочий электровозостроительного завода, холостяк, Ольга где-то училась, а маменькин любимчик Ванечка успел уже закончить Московское военно-политическое училище, в 20 лет жениться на красавице кубанской казачке и родить сына - меня. На фронт ушли дед Костя, мужья моих теток - дядя Ваня и дядя Сеня и мой отец - бравый политрук артдивизиона. В японскую войну к ним присоединился и дядя Даня. Редкий случай для четырех военных лет - все пятеро вернулись домой раненными - перераненными, но живыми. По разному сложилась послевоенная судьба моих многочисленных теток, дядек, их мужей, жен, детей. Жизнь разбросала их по разным концам нашей страны, на разных поприщах они трудились, но все они были (кого уже нет) и есть (дай Бог долгого житья тем, кто еще ходит по земле) честными тружениками и простыми, добрыми, хорошими людьми. Из когорты военных нашего семейства один мой отец дослужился до более-менее солидного положения - он окончил службу полковником Генерального штаба, остальные довольствовались более скромными званиями.
А родился я в исключительно симпатичном, милейшем и патриархальнейшем городе Новочеркасске, который при всем этом гордо считался столицей донского казачества. Где-то уже лет через шестьдесят после своего рождения я приехал в этот город, нашел даже больницу, где я имел удовольствие появиться на свет Божий, но самое главное, что я увидел город таким, каким он был и десять, и пятьдесят, и, наверное, сто лет назад. Все те же тихие, утопающие в зелени (помните белой акации гроздья душистые... - это про мой городок!) улочки, уютные, архитектурно красиво выполненные одноэтажные особнячки, где когда-то живала казачья аристократия, прекрасный, со вкусом подобранный музей Донского казачества. А огромнейший Собор святого Александра Невского! Это сейчас у него синие купола. А были времена, когда блеск его позолоченных куполов можно было видеть чуть ли не из Ростова.
На широкой соборной площади стоит, уже лет 100 наверное, красивый монументальный памятник Ермаку - покорителю Сибири. Здесь же на площади долгое время пустовал пьедестал памятника еще одному знаменитому казаку - герою войны с французами - атаману Платову. В годы советской власти казаки упорно сопротивлялись и не давали сносить основание памятника. Сейчас справедливость восторжествовала - Платов стоит на своем законном месте. В центре - большой двух- этажный особняк - бывшая резиденция атамана Войска Донского. Это здание прославилось в 1963 году, когда его штурмовали голодные рабочие электровозостроительного завода. Из достопримечательностей Новочеркасск может похвастаться также двумя массивными, выполненными в классическом стиле Триумфальными арками, установленными на въезде и выезде в честь проезда через город Екатерины Второй. Несмотря на патриархальность Новочеркасск - крупный промышленный и образовательный центр юга России. Основатели города в свое время мудро поступили, спланировав его строения на высоком холме, а внизу за речками Аксай и Тузловка уже в советские времена расположились огромные массивы заводских корпусов, со временем - и жилые городки для рабочих этих заводов. Но все это было частью города. Было время, когда по нашим дорогам тягали огромные составы мощные локомотивы с яркой табличкой изготовителя - Новочеркасского электровозостроительного завода. А студентом знаменитого Политехнического института был чуть ли ни каждый второй житель города. Тоже достопримечательность города, хорошо известная специфическому кругу нашего общества, - мрачные корпуса знаменитой Новочеркасской пересыльной тюрьмы. И все же время пощадило Новочеркасск- городок сохранил свою первозданную красоту. Революции и войны как-то обошли его стороной, хотя в гражданскую войну город бурлил и был в центре боев, а в Отечественную там похозяйничали немцы, оставив все же после себя несколько разрушенных зданий. Вот в такой казачьей столице я и родился. Кстати, когда на вопрос - откуда я родом, я с гордостью отвечаю, что я казак с Дона, мне резонно говорят, что на Дону вроде бы Эдуардов сроду и не бывало. По известным причинам я не смог принять активное участие в выборе мне имени, но в свое время (молодые годы, когда мое имя ассоциировали с другими местами рождения) я провел частное расследование с целью выяснить причину появления на Дону казака Эдуарда (ну, никак не сочетаются эти два слова!). В ходе следствия мои родители, баба Маня в один голос отвечали так: тянули бумажку и почти каждый раз выпадало это неказачье имя и в свою защиту еще с ехидцей добавляли - скажи спасибо, что назвали тебя именем английских королей, ведь на бумажках были и Адольф (в те времена Адольф ходил в наших друзьях), и Рем (революционная молодежь), и Владилен (В. И. Ленин), и Октябрь (понятно в чью честь), и даже - Пистолет (а это-то в честь кого?!). Доводы оказались убедительными, обвинение частично было снято, тем более, что к моменту окончания следствия среди моих сослуживцев появился коллега с красочным словосочетанием Рем Егорович Болдырев. Но я сделал еще одну попытку - тогда давайте изменим имя на более благозвучное, казачье. Мой безотбойный довод: почему дядя Ваня (муж моей тетки Мары) изменил свою фамилию Кукарека на Невского, а я не могу стать вместо Эдуарда Степаном (читай - Степан Разин)? На что был (хорошо защищались!) еще более неубиенный ответ: Степанов много, хоть пруд пруди, а ты на Дону - один, единственный и неповторимый. Да! Здесь крыть нечем. И я понял, что казак Эдуард - действительно единственный и действительно неповторимый. Для моих родителей. С этим я и успокоился. Эдуард так Эдуард!
Много лет назад я увеличил две фотографии моих родителей тех времен, когда им только-только исполнилось по 20 лет. То, что на фотографии два юных создания, говорит уже само за себя и в комментариях не нуждается. Они молоды, красивы, смотрят на мир широко раскрытыми, немножко наивными глазами. Прекрасная пара! Но даже и на таком фоне мама выделялась правильными, утонченными чертами лица, огромными, безумно красивыми глазами, горделивой осанкой и чуть-чуть строгим выражением лица. Она действительно была красавицей! Я все удивлялся и спрашивал отца (в порядке обмена опытом) - как ему удалось очаровать такую красавицу и уговорить ее стать верной ему женой. На что мой отец или говорил о том, что, мол, мы, донские казаки..., или многозначительно, загадочно улыбался. Четкое соотношение сил на тот период излагала мама: это не он на мне, а я на нем женилась. Зная свою маму, я склонен этому верить. Они прожили вместе более 60-ти лет. Хотелось бы верить, что эти годы для них были хоть и трудными (папа участник двух войн- с финнами и немцами), но и счастливыми. Во всяком случае ни я, ни моя сестра Ирина не давали родителям особых поводов для дополнительных волнений, мы всегда относились к ним с любовью, доверительно и с уважением. Хорошие, добрые отношения были у нас всегда - и в детстве, и в юношеские годы, и когда у нас с Ирой появились свои дети, а потом уже и внуки.
Как-то так получилось, что у меня очень скудные сведения по маминой родословной. Знаю, что она с братом - дядей Володей и сестрой - тетей Мурой выходцы из кубанского городка Кропоткин, рано остались сиротами, прожили трудную жизнь, со временем обзавелись семьями, появились дети, а затем и внуки. Если судить по моей маме, то все это семейство не отличалось многословием, не любило распространяться о свое прошлом, предпочитало меньше говорить, а больше слушать. Из всех моих немногочисленных родственников по маминой линии я больше всех любил и прямо-таки обожал моего брата Володю, сына тети Муры. Он был чуть старше меня, мы оба были военными, у нас с ним было много общего и в интересах, и отношении к жизненным проблемам. К великому сожалению Володя трагически погиб на Кавказе в авиационной катастрофе в ходе военных учений.
Опять же в целях сокращения повествования скажу, что к моменту написания этих строчек - конец 1999 года (конец века и конец тысячелетия!) мои ближайшие родственники встретили уже в таком, довольно-таки печальном, раскладе: давно уже нет на белом свете ни бабы Мани, ни деды Кости, нет уже в живых моих теток Мары, Тони и Ольги и их мужей - чекиста дяди Вани и бравых летчиков - дяди Сени и дяди Миши. И что самое печальное для меня - в 1996 году скоропостижно умирает мама, а через два года совсем уж неожиданно умирает папа. Из старшего поколения моей казачьей семьи сегодня в живых остался один дядя Даня, который охраняет на Хотунке наш уже полуразвалившийся родовой очаг и даже является председателем Совета старейшин при станичном атамане. Для выполнения этой почетной миссии он достал где-то папаху, отобрал у нас с папой оставшиеся от нашей службы аксессуары (погоны, портупеи, значки и медали). В общем на фотографии получился справный, бравый казак! А ведь в этом году ему уже 80 лет!
За год до смерти папы мы, наконец- то, решили съездить к себе на родину, в Новочеркасск. И он, и я не были там уж как минимум лет двадцать. Наверное, какое-то предчувствие позвало папу в дорогу. Поездка была прекрасной! Мы наблюдали из окна вагона, как меняется картинка от лесного, густо заселенного ближнего и дальнего Подмосковья до широких донских степей (несмотря ни на что они так и остались привольными и широкими!), папа с упоением рассказывал нашим попутчикам про свои казачьи корни, чувствовалось, что он волновался, готовясь к встрече со своей родиной. Неделя пребывания в Новочеркасске - это сплошные разговоры и воспоминания (А ты помнишь тетку Фросю? А Иван Петрович жив?) и, увы!, немногочисленные встречи с оставшимися в живых дальними родственниками. Конечно, все началось с посещения старинного, заросшего высоченной травой городского кладбища, где компактно похоронено практически все старшее поколение нашего семейного клана (клан- любимое слово папы) - где-то 10-12 могилок. Грустная это, конечно, миссия. Сходили в Музей, побродили по уютным улочкам, точнее даже и не улочкам, а широким бульварам, подошли к небольшому пивоваренному заводу, где папа 18-летним юношей занимал ответственейшую должность директора сбытконторы, но, покрутившись среди местных любителей пива, быстро оттуда ретировались. Зашли в музей Грекова (был такой художник, прославивший своими картинами Конную армию), где нас встретила ошалевшая от счастья молоденькая симпатичная директриса (четыре посетителя - почти месячная норма!) и на радостях рассказала все, что она знала о Грекове, включая интимнейшие подробности его жизни (ее активность понять можно - когда мы пришли в музей, дядя Даня шепнул ей на ухо - это, мол, космонавты из Москвы). Напоследок мы отметились в Книге почетных посетителей и сделали групповой снимок. Я, правда как-то по инерции пообещал, что зайду попозже, но что-то не получилось. Ждет, бедняга, наверное, до сих пор. В Музее Донского казачества есть старинная фотография, на которой изображено семейство донского казачка с его 16-ю сыновьями (было написано, что такую фотографию этот казак послал царю - вот, мол, какие у тебя, царь-батюшка, защитники). Когда мы вернулись домой, то сделали точно такой по композиции снимок - шесть мужиков, носящих фамилию Буйновских (мы с папой, дядя Даня, его сын Сережа и два его сына) К сожалению, сегодня нас уже осталось пятеро.
У нас на даче в Апрелевке лет 10 назад мы посадили несколько отростков дикого винограда. Шли годы. И вот уже густые ветви винограда с сочными зелеными листьями полностью затянули две стены нашего дома, причем молодые побеги проникают во все щели, ветвятся где-то уже на крыше и начинают завоевывать чердак. Если в тихий летний день стать рядом с этой зеленой массой, то можно услышать и почувствовать, как в ее листве постоянно бурлит активная жизнь - ползают какие-то букашки, жужжат мухи, присела отдохнуть бабочка, запутался и пытается выбраться шмель, гусеница добросовестно пожирает сочные листья. Я как- то попытался найти и понять - откуда же произрастает эта зеленая жизненесущая масса, где же ее истоки? Долго ползал по земле, искал и все же нашел мощный толстый корень, через который вся эта колония из зелени и живых существ получает от земли силу и пищу для своего существования. Ведь одним только движением человеческой руки с пилкой или ножом можно перерезать этот корень и весь этот зеленый мир рухнет и прекратит свое существование. Я сделал наоборот - взрыхлил землю, подсыпал торфу, полил водичкой. Пусть красота растет и дальше, радует сегодня меня, моих детей, а завтра - моих внуков и правнуков. Только чтобы не забывали периодически находить и ухаживать за корнями этого виноградника! Мне думается, что так и у нас - жизнь зачинается и продолжается там, где люди берегут и оберегают свои корни, где они не отказываются от своего прошлого и не забывают свои истоки.
В прошлом наше будущее! Красивые, мудрые слова. Жалко, что не я их придумал.
Глава 3.
Ростов.
Воодушевленный тем, что на Дону я все же не новичок и что в случай чего меня есть здесь кому защитить (станичники выручат!) я почти уверенно ступил на ростовскую землю летом 1954 года. Короткие учебные сборы, в ходе которых нас распределили по факультетам, определили учебные группы, представили нашим курсовым офицерам. После успешного прохождения Курса молодого бойца в октябре 54-го года мы торжественно приняли присягу. С этого момента и в течение ближайших 35-ти лет я - кадровый военный!
С сентября - я слушатель 2-ого факультета. Я уже знал, что второй факультет выпускает специалистов по системам управления ракет. А вот Борис Лопусов, который находился в наряде в тот момент, когда нам все это разъясняли, чуть ли не на 3-м курсе наконец-то разобрался, кем он будет после выпуска. А что такое слушатель мы тоже понятия не имели. Нам никто толком не объяснил, чем мы отличаемся от обычных курсантов и какие у нас есть права и привилегии. Мы это сами реально почувствовали, когда в конце сентября каждый получил свое первое денежное содержание- 750 рублей. По тем временам это была приличная сумма, а для большинства из нас это было целое состояние! Но не долго мы блаженствовали в роли Рокфеллеров. На эти деньги мы должны были самостоятельно прожить и, что самое главное, пропитаться в течение месяца. Естественно, что никто и не знал, как это делать, первые две недели мы объедались коржиками (ох, уж эти коржики! до сих пор чувствую каменную твердость и упорную их сопротивляемость к уничтожению!), стаканами съедали сметану, запивая ее кефиром и ситро. Ассортимент по тем временам был небогатый, но сытный. Короче, вторую половину месяца мы дружно голодали, занимая в долг у наши коллег - офицеров или записываясь в долговую книгу у буфетчицы. Видя такое дело, начальство приняло мудрое решение - деньги на руки выдавать нам частично, основную часть нашей кровной получки пустить на обязательное трехразовое питание. Наше законное возмущение в учет принято не было, и вплоть до окончания учебы нас кормили принудительно.
Как уже я говорил, училище как высшее инженерное образовалось недавно, во многом копировалась метода обучения старшего брата - академии имени Дзержинского, но были и свои эксперименты. Так, сразу после окончания первого курса, восемнадцатилетнему парнишке присваивалось первое офицерское звание младший лейтенант и его отпускали на вольные хлеба - мог жить на частной квартире в городе, обязаловку с питанием ему никто не устраивал, принудительной самоподготовки (это коллективное выполнение домашнего задания) для него уже не было, то есть все время, свободное от занятий и нарядов, этот молодой представитель славного офицерского корпуса был сам себе хозяин. Вместе с обязательным комплектом офицерской формы (чего только туда ни входило, вплоть до матраца и байкового одеяла) этот счастливчик получал еще и холодное оружие в виде шашки и шпоры в придачу. Сколько же к моменту нашего появления в Ростове по городу ходило анекдотов, баек, слухов и сплетен про этого молоденького лейтенанта с шашкой на боку! Количество баек возрастало после очередного праздника, который ознаменовывался, как правило, парадом войск гарнизона, элитой которого были коробки нашего училища. После парада - праздничное застолье в крепкой ростовской семье, где обязательно было милое очарование на выданье - претендентка на роль офицерской жены. Очень разнообразно заканчивались такие застолья! Частенько бывало, что молодой лейтенант (по-моему, именно в Ростове родилась крылатая фраза Курица - не птица, младший лейтенант - не офицер) засыпал, как и положено (все- таки незнакомые люди!) при полной парадной форме с шашкой на боку и, естественно, в шпорах, а проснулся - под боком это самое очарование, а в дверях - ее папенька с маменькой с иконой, готовые благословить молодую пару. Чего только ни случалось с нашими молодыми ребятами в славном, веселом городе Ростове! В этой связи не могу не вспомнить один трагикомичный случай (не анекдот и не байка, а реальная жизнь!), который произошел с одним моим приятелем. Молодой лейтенант - наш выпускник женится на прекрасной ростовчанке и, получив распределение, отправляется с любимой женой в отдаленный гарнизон, где-то под Новгородом. Как-то так получилось, что молодая жена повела себя, мягко говоря, не очень адекватно местным моральным устоям и в результате - собрание гарнизонных жен принимает решение - выселить возмутительницу их спокойствия из гарнизона. Через парторганизацию был оформлен развод и бывший, но опозоренный муж остается дальше нести службу, а бывшая, но гордая и оскорбленная жена возвращается в Ростов. Успокоившись и придя в себя, она вновь (упорная!) выходит замуж за очередного выпускника, которого (превратности судьбы!) направляют служить в тот же злосчастный гарнизон под Новгород. Что делать? Молодой муж принимает мудрое решение - обратиться к командованию. С его слов суть его пламенной речи сводилась к следующему: Товарищи генералы! Я - солдат. Готов защищать рубежи моей горячо любимой Родины там, куда пошлет меня партия и правительство. Но давайте посмотрим на эту проблему в другом, морально-этическом аспекте. Может ли моя жена, нежное, легкоранимое создание, утонченная, но красивая женщина быть брошена в чуждую, враждебную для нее среду, может ли она вернуться в коллектив, так незаслуженно ее обидевший. А если она вспомнит про своего бывшего мужа и, не дай Бог, встретится с ним в тот момент, когда я буду нести боевое дежурство. Пожалейте бедную, несчастную женщину! Отправьте меня служить в любую другую точку нашей необъятной Родины, вплоть до Москвы. Товарищи генералы пожалели бедную, несчастную женщину и направили служить рьяного защитника рубежей нашей Родины в Перхушково, что в нескольких километрах от Москвы. Ну вот, а еще говорят, что женщины только мешают делать карьеру. Не знаю о каких женщинах речь, но к ростовским это не относится.
Задолго до приезда в Ростов мы уже настраивались на такую вольготную, полную романтических приключений, жизнь. Кто же не хочет покрасоваться перед ростовской красавицей, поигрывая саблей и позванивая шпорой. Я даже привез с собой папин подарок - шпоры, изготовленные по индивидуальному заказу и которые он хранил как память о своей артиллерийской молодости. Особенность их в том, что по ходу движения они издавали мелодичный, малиновый перезвон и были просто элегантны и красивы. Но, увы! Нас всех и меня с моими серебреными шпорами ждало большое разочарование. К моменту нашего появления в училище вышел приказ Министра, по которому слушатели высших военных учебных заведений получают лейтенантов только после окончания этого учебного заведения. Вот мы и трубили все четыре года простыми слушателями, из которых три года - в общей казарме на 2-х ярусных койках и только на последнем курсе нас поместили в офицерское общежитие по 4 человека в комнате. Ну и естественно - увольнение только по субботам и воскресеньям да и то, если за неделю у тебе не было проступков. Если учесть и МАПУ, то в общей сложности долгих семь лет я спал в коллективе в одной огромной общей спальне с койками в два этажа, а выходил на свободу только по увольнительной. И это все по собственному желанию!
И еще одна особенность нашей новой жизни нас немного смущала. Опять- таки именно с нашего набора на каждом факультете училища было по два учебных отделения - слушателей-рядовых и слушателей-офицеров. Нам, привыкшим по МАПУ относиться к офицерам как к воспитателям и учителям, было на первых порах как-то не по себе, когда рядом с тобой за учебной партой сидит капитан или даже подполковник и мало того, что он добросовестно вместе с тобой конспектирует лекцию, но еще и умудряется списывать у тебя домашнее задание. Чудеса да и только! Потом, конечно, привыкли друг к другу, подружились и активно обменивались шпаргалками на экзаменах. Многие из наших офицеров были женатыми, ютились на частных квартирах, воспитывали между лекциями и экзаменами детей, а некоторые даже успели за время учебы пополнить свое семейство. Я дружил со многими однокурсниками - офицерами и любил бывать у них дома. Приятно после однообразной училищной пищи в уютном семейном кругу попробовать горяченького, наваристого борща, а под настоящую котлету пропустить с хозяевами бокал хорошего донского винца или чего- либо еще. Приятные воспоминания вызывают мои хорошие, добрые отношения с моими старшими товарищами- однокашниками - Веней Гуриным, Юрой Лупинос, Олегом Тимофеевым, Толей Кеповым, Михал Михалычем Тимошенко да и многими другими офицерами нашего курса. От каждого из них я обязательно взял себе на вооружение пусть может быть маленькую, но полезную крупицу их жизненного и войскового опыта. И главный вывод, который я сделал из общения с ними и их семьями, это - не жениться молодым, до тех пор, пока не станешь твердо на ноги и ни сумеешь содержать семью. Этому правилу я твердо придерживался до тридцати лет, пока ни стал капитаном и ни заимел свой собственный угол, куда я мог привести молодую жену и где никто не поучал бы нас, как жить дальше. Но об этом рассказ еще впереди.
Когда я вспоминаю четыре года жизни и учебы в Ростове, то непосредственно учебный процесс представляется мне сейчас как длинная, почти бесконечная вереница лекций, лабораторных работ, коллоквиумов (надо же, помню еще такое мудреное слово, хотя так и не знаю его сути), семинаров, курсовых проектов, зачетов и экзаменов. Как-то заглянул в свой диплом об окончании училища, так в приложении к нему числится 39 предметов и спецкурсов, за которые я отчитался за эти годы перед своими преподавателями. Беглый анализ этих предметов и особенно оценок по каждому из них дают основание для однозначных выводов: я не очень жаловал точные, фундаментальные и общеобразовательные науки, за что они и ответили мне четырьмя - пятью тройками в дипломе, зато по спецпредметам (они у нас назывались К-14, К-51 и т. д.), где изучалась реальная техника, у меня сплошные пятерки. Нравились мне и гуманитарные науки, особенно с историческим уклоном, но таковых было мало, все больше история военного искусства, политэкономия, тактика, ну и конечно - марксизм-ленинизм со всеми его ответвлениями. Что мне очень нравилось и что мне несомненно пригодилось в моей дальнейшей работе, так это ползание по различным схемам - электрическим, монтажным, комплексным (как правило, такая схема занимала место в полстены аудитории), нравилось определять сложные, порой очень запутанные пути прохождения какой-либо команды или сигнала (ведь я все-таки учился на электрика!), страшно гордился, когда находил с помощью схемы неисправность или отказ в технике. Помню, по одному из спецкурсов у меня было курсовой проект, цель которого - разработка схемы автоматического подзаряда аккумуляторной батареи. Это была моя первая самостоятельная работа по проектированию. Кажется я сделал ее с любовью и добросовестно, а в отзыве руководителя записано, что курсовая работа выполнена грамотно, предложены оригинальные решения, схема получилась простой и удобной в эксплуатации. Вот какие комплименты можно заработать на элементарной схеме зарядки батареи!
Лекции и практические занятия проводились как гражданскими, так и военными преподавателями. Гражданские, как правило, преподаватели ростовских институтов, читали нам фундаментальные науки - высшую математику, начертательную геометрию, сопромат, а военные - специальные предметы, по которым и определялся профиль нашей будущей деятельности в войсках. Из всех преподавателей мне наиболее запомнился и оставил хорошую, добрую память о себе по тем временам старший лейтенант Ходов Николай Михайлович, который как раз и читал нам эту самую комплексную схему электрооборудования ракеты. Так уж получилось, что он был руководителем моего дипломного проекта. Темой моего проекта была какая-то очередная электрическая схема, реализованная в виде прибора. Пояснительная записка, расчеты, чертежи и схемы были выполнены с моей точки зрения безукоризненно и в заданные сроки. По-моему, пятерка была гарантирована, но то ли руководитель толком не разобрался в моем проекте, то ли у него просто времени не хватило, но Коля Ходов перестраховался и поставил мне четверку. Внешний оппонент, который изучал мой диплом, решил не отставать от руководителя и, не мудрствуя лукаво, поставил тоже четыре. Я, конечно, расстроился и, не потому что это могло как-то повлиять на мое распределение, а просто было обидно, что так отнеслись к моему творению. Защита дипломных проектов перед Госкомиссией проходила в августе 58-го года. Я по плану должен был защищаться где-то в двадцатых числах. Но комиссия на пару дней раньше решила начать свою работу, первые дипломанты оказались не готовы и командование бросило клич: ну, кто смелый! Таким смелым, а точнее - нахальным, оказался я. Здраво оценив ситуацию и смекнув, что члены комиссии еще не успеют войти в роль, я смело ринулся в бой и где-то второго или третьего августа первым на факультете защитил диплом, получив, между прочим, оценку отлично! Три недели я блаженствовал и снисходительно посматривал на своих товарищей, которые в поте лица готовились к защите. Мои расчеты оказались правильными, когда я поприсутствовал на защите в той подкомиссии, где я так триумфально выступил, то понял, что, если бы я защищался в плановые сроки, то прыгал бы от радости, получив четверку. Естественно, что мои родные в Москве очень за меня переживали, они с нетерпением и страхом (впрочем, как и я) ждали двадцатых чисел августа. Представляете их бурую реакцию и восторг, когда я им позвонил после защиты и где-то в конце разговора, вроде бы как невзначай сказал им, что я уже защитился и почти уже лейтенант. Прошли уже десятки лет с момента этого телефонного звонка, но до сих пор мой разговор с родителями, который я помню до мельчайших подробностей, вызывают во мне сильное душевное волнение! А с Николай Михайловичем Ходовым с годами мы стали добрыми друзьями, и каждую нашу очередную встречу я начинал канючить - за что же вы мне, товарищ руководитель, поставили незаслуженную четверку, которую комиссия заслуженно переправила на пятерку. И каждый раз милейший Николай Михайлович вполне искренно и горячо приводил веские доводы в свое оправдание. И так при каждой встрече! Причем каждый раз оправдательные мотивы были новые. К сожалению, несколько лет назад ушел от нас Коля Ходов.
Освоение азов науки шло своим чередом. Где-то уже с конца третьего курса, когда мы уже побывали на заводской практике, войсковой стажировке и своими глазами увидели, а руками пощупали ту технику, которую заочно изучали в аудиториях, я вошел во вкус и даже периодически вырывался в отличники. Правда, здесь не обходилось без элементов авантюризма с глубокими предварительными проработками, которые я продумывал с моим дружком Толей Батюней. Стратегия была простая - где-то накануне очередной сессии мы обращались к преподавателю с просьбой разрешить нам его экзамен сдать досрочно. Это разрешалось и даже поощрялось при условии, естественно, что преподаватель полностью уверен в сверхвысоком уровне знаний предмета абитуриентом - досрочником. А причину можно было придумать любую, вплоть до того, что я, мол, возможно в сессию планирую жениться. Получив принципиальное согласие, мы с Батюней в течение нескольких дней изучали повадки и линию поведения нашего подопечного преподавателя и находили нужный для нас момент - как правило, где-то после обеда, когда на кафедре практически никого не было. Остальное - дело техники. Пара вопросов, на которые мы готовили пространные, туманные ответы, по ходу - разговорчики про то, да се, иногда анекдотец к месту вставишь и пятерка в кармане! Наш расчет был прост - у преподавателя в голове не укладывалось, что так нахально можно прийти на досрочную сдачу, имея в голове лишь поверхностное представление о предмете. Здесь пальма первенства была за Толей. Он умел красиво, если надо - долго и нудно говорить и, как сирена, заговаривать слушателя, причем не очень отступая от предмета и сути разговора. Я у него был на подхвате. Он иногда так запудривал мозги преподавателя, что я, выступая вторым голосом, зачастую путался и не успевал понять - а по какому же предмету мы получили свою законную пятерку? Ну, а если честно, то все было не так уж комично и не так уж просто. Мы, естественно, готовились, добросовестно учили предмет, волновались, переживали, шли со страхом, но все же с тайной надеждой в душе, что наша авантюра удастся. Кстати, сбоев не было.
В последней, преддипломной экзаменационной сессии мы с Толей умудрились почти все экзамены сдать досрочно и это факт имел для нас неожиданные последствия. Последний год мы, слушатели выпускных курсов, несколько вольготно себя уже чувствовали, поэтому после сдачи экзаменов, имея в запасе 2-3 недели свободного времени, мы с Толей почти нелегально отправились в Москву на заслуженный отдых. Живем у меня дома, гуляем, ходим на танцы в ЦДСА, даже, по-моему, пару раз сходили в театр. И вот однажды мы забрели в ГУМ (кто не знает - огромный магазин на Красной площади), слышим по трансляции приглашают в демонстрационный зал на показ мод. Ну, мода нас особо не волновала, а вот на тех, кто ее демонстрирует, нам очень захотелось полюбоваться. Заходим (мы, естественно, в гражданском платье), садимся, оглядываемся вокруг и ба! кого мы видим - полковник Григорьев Михаил Григорьевич собственной персоной и при полном параде! Михаил Григорьевич был у нас заместителем начальника училища, затем его направили формировать первые воинские части, откуда, собственно, и пошли Ракетные войска стратегического назначения. Мы, будущие выпускники училища, слышали о его миссии и каждый из нас при распределении хотел попасть под его начало, хотя ходили слухи, что к нему будут направлены только выпускники офицерских отделений. И вот этот самый полковник Григорьев, не подозревая, что мы сидим рядом, жадным взором изучает образцы моды весны- лета 1958 года. После небольшого замешательства мы с Толей быстро пришли в себя и между выходами моделей браво представились своему бывшему (а может и будущему) командиру. Небольшой шок уже со стороны Михал Григорьевича (вот, мол, зашел в перерыве между заседаниями в Генштабе чуть отдохнуть, глаз порадовать), мы деликатно дали ему время прийти в себя и уже через пару минут оживленно, на равных, с элементами профессионализма обсуждали и образцы моделей весенне-летнего сезона, и объекты, которые демонстрировали эти модели. Резюме - из 30-ти выпускников нашего слушательского отделения только мы с Толей были распределены во вновь формируемое соединение к тому времени уже генерала Григорьева. Вот что значит вовремя подсуетиться с экзаменами и хорошо разбираться в сезонной моде! Правда, если уж быть объективным до конца, то какую-то роль в нашем распределении можно отвести и генерал-полковнику Батюне - начальнику штаба округа и по совместительству - отцу Толи, и полковнику Генштаба Буйновскому, принимавшему участие в формировании этих новых частей и имеющему со мной тоже родственные отношения. Но это, по нашему с Анатолем глубокому убеждению, вторично, все же первично - встреча профессионалов (или как мой внук Дима говорит - проссифионалы) женской красоты в демонстрационном зале ГУМа.
Четыре года жизни в Ростове это, конечно, не только познавательный, учебный процесс, но и время нашего возмужания, формирование нас как личностей, расширение нашего жизненного кругозора и накопление житейского опыта.
Из воспитанников нашей 3-ей батареи МАПУ в Ростов было распределено человек 7-8 (Юра Проклов, Юра Тарелкин, Саша Кулаков, Женя Гайван, Виталий Дождев) из которых только я и Виталий попали на 2-ой факультет, остальные были определены по другим факультетам, хотя на первых порах, пока мы жили в казарме, это нас особо не отягощало. Первое время мы старались кучковаться вместе, нас как бы дух и традиции МАПУ оберегали от сложностей и неожиданностей нашей новой жизни. В последующем, по мере втягивания в учебу, стали формироваться уже группки и компании по факультетским интересам. Но это потом, а на первом курсе, когда учебные дисциплины для всех факультетов были практически одинаковыми и, самое существенное, что первые курсы все факультетов жили в одной огромной и неуютной казарме, мы частенько собирались и вспоминали с грустинкой о нашем МАПУ, о наших офицерах и преподавателях, о нашей милой, беззаботной школьной жизни. Но и в нашей теперешней действительности все чаще и чаще появлялись новые аспекты, которые со временем не оставляли места для грусти и воспоминаний о прошлом. Ну, действительно, когда же здесь грустить, когда некая загадочная личность ходит по казарме, собирает с каждого из нас по рублю, обещая вечером показать фильм из серии Взято в качестве трофея.... И верно, где то уже после отбоя появляется передвижная киноустановка, мы, в нижнем белье и завернутые в одеяла (в казарме жуткий холод!), тесной кучкой рассаживаемся между рядами наших 2-х ярусных коек в ожидании чего-то прекрасного и волнующего. Как правило, предчувствие нас не обманывало. Серенада солнечной долины, Сестра его дворецкого, Большой вальс - вот далеко не полный перечень фильмов, которые мы с восторгом смотрели в холодной казарме после отбоя. Не дремали и политработники. Как уличные зазывалы они старались нас чем-то увлечь, агитируя за разнообразные кружки и секции. Поддавшись их агитации, а также учитывая, что нас поначалу вообще долго не пускали в увольнение, многие из нас, и я в том числе решили для порядка записаться в хор, хор мальчиков, естественно. Руководила этим хором молодая, очень энергичная и увлеченная своим делом девушка. На первые занятия хора мы шли чуть ли не в приказном порядке под контролем курсового офицера. Но потом как-то незаметно и в общем-то к нашему всеобщему удивлению, мы не только стали с энтузиазмом посещать спевки, но и задерживались сверх отведенного времени. Эта маленькая девчушка сумела заразить нас своей любовью к музыке, заставила нас учить ноты и даже петь по ним! Когда мы уже достаточно хорошо спелись и выступали как единый музыкальный организм, подчиняющийся беспрекословно дирижерской палочке нашего кумира, нас стали выпускать в эфир. Местный, конечно. Вершина нашего мастерства - Ноченька Драгамыжского (то, что я помню). Достаточно сложное сочинение на несколько голосов. До сих пор испытываю чувство почти профессиональной гордости, вспоминая, как с умилением слушал трансляцию ростовского радио с записью нашей Ноченьки. Это было мое первое приобщение к музыкальной культуре, но как-то со временем хор почему-то распался и мы, его участники, демонстрировали свои вокальные возможности уже частным порядком, в основном за праздничным или дружеским застольем. Все последующие годы, когда мне приходилось попадать в общество музыкантов, я не премину найти возможность и вставить небрежную фразу о том, что мне, мол, приходилось исполнять сложные произведения Драгамыжского, а если было к месту, то и демонстрировал пару ля все из той же Ноченьки. И сразу становился своим человеком.
С музыкой связано еще одно ростовское воспоминание, о котором нельзя не упомянуть. В год нашего появления в училище был первый выпуск. Среди двух лейтенантов этого выпуска, получивших Золотые медали, был и Александр Поцелуев - красивый, обаятельный, обладающий хорошим, приятным голосом. Одна только фамилия чего стоит! Мы с большим удовольствием слушали песни и романсы в его исполнении и в нашем клубе и окружном Доме офицеров. Аккомпанировала ему и была его учителем музыки очень симпатичная, небольшого росточка женщина - Лилия Александровна. И вот наш всеобщий любимец влюбляется в свою учительницу, мать двоих взрослых детей! И настолько это было серьезно, что он предложил ей руку и сердце, а она дала согласие ехать за ним хоть на край света. Все училище бурно обсуждало эту романтическую историю - кто-то, наверное, осуждал Сашу, кто-то давал мудрые советы не усложнять так прекрасно начинаемую карьеру и повременить со свадьбой, а начальство, я больше чем уверен, запугивало распределением в самую что ни на есть тьму-таракань. Мы, молодежь, хоть и далеки были от этих событий, но все дружно болели за нашего старшего товарища и очень ему сочувствовали. Любовь победила и справедливость все же восторжествовала! Говорят, чуть ли ни с личного разрешения маршала Неделина наш медалист отпраздновал свадьбу и направился со своим семейством... в казахские степи осваивать вновь создаваемый полигон Тюра-Там. Прошло много-много лет. И вот доктор технических наук, профессор, начальник кафедры Академии им. Дзержинского генерал Александр Васильевич Поцелуев - руководитель моей диссертационной работы. Но не это главное! Все эти годы с ним рядом его верная, любимая жена - Лилия Александровна. Как-то так получалось, что наши жизненные пути периодически где-то пересекались и мне приходилось наблюдать это милое семейство в различных жизненных ситуациях - и когда они ютились вчетвером в малюсенькой квартирке, и когда были трудности с защитой докторской, и когда были проблемы с трудоустройством детей - они всегда вместе. Вот уж действительно тот случай, когда Лилия Александровна являлась для Александра Васильевича вечным источником любви и вдохновения. В молодые годы я удивлялся и не понимал жертвоприношения (так я это воспринимал) Александра Васильевича, но довольно-таки быстро убедился, что здесь чистая, бескорыстная, настоящая любовь и взаимное уважение. Я глубоко убежден, что если в моей семье постоянно присутствуют любовь да согласие, то во многом я обязан этим Александру Васильевичу и его очаровательнейшей супруге. Они достойны того, чтобы с них брать пример. Время берет свое - наши контакты ограничиваются сегодня, к сожалению, лишь телефонными звонками, но они регулярны, длительны и, надеюсь, взаимно интересны. Дай Бог еще долгих лет жизни этой прекрасной семье! Вот как обворачивается иногда наличие хорошего голоса и желание петь со сцены. Не мог ни сделать такого лирического отступления.
Кроме пения во времена моей учебы в Ростове я упорно продолжал заниматься гимнастикой. Схема почти московская - три раза в неделю, кстати, включая субботу, я с группой таких же энтузиастов вечером, после самоподготовки, собственным ходом, по увольнительной отправлялся в спортзал окружного Дома офицеров. Тренировался много, с желанием, отдавая предпочтение тренировкам в ущерб свиданиям, дружеским вечеринкам и вечерам отдыха в каком-нибудь ростовском институте. Высшие мои достижения в этом виде спорта - представлял один раз училище на окружной спартакиаде (без призов) в Ейске, да защищал честь факультета на училищных соревнованиях. А я не очень- то и расстраивался! Мне нравился сам процесс тренировки и все, что с этим связано - возможность три раза в неделю прокатиться на трамвае по городу, общение с новыми людьми - тренерами, товарищами по команде, да и желание быть на тренировках всегда аккуратным и наглаженным тоже требовали дополнительных усилий. Ну, и естественно, я понимал, что укрепляю свое здоровье, совершенствую фигуру и накачиваю мускулатуру. К этому времени я уже повадился летом отправляться позагорать на берег Черного моря - там уж есть где и кому продемонстрировать результаты моих упорных тренировок в спортзале. Более успешно я выступал в другом виде спорта - футболе, опять же защищая честь своего 2-го факультета. Кстати, врач спортзала помогла мне избавиться от постоянного моего недуга - ангины. По ее совету я начал с осени принимать по утрам холодный душ. Эту процедуру я упорно ежедневно продолжал и зимой, и весной, и, естественно, летом. Более того, чуть не заделался моржом - договорился с ребятами в очередное увольнение искупаться в проруби Дона. Но, что-то не решился. Помню, в феврале, накануне дня моего рождения мои родители прислали телеграмму следующего содержания: Поздравляем с днем рождения. Умоляем не купаться в Дону. Как всегда я выполнил их просьбу. А с ангиной разделался раз и на всегда.
Пение в хоре, и особо упорные тренировки - все это занимало у меня достаточно много свободного от учебы времени. Но что бы у двадцатилетнего парня, да еще где - в Ростове, не было бы юношеских увлечений, любовных свиданий и пылких признаний в это, конечно, никто не поверит. Да я и не буду здесь упираться. Что было, то было! Этому способствовала сама ростовская атмосфера, его особая аура. Ведь Ростов - особый город. Город широкий, красивый, очень зеленый, с крутыми спусками к Дону, с темпераментными, по-южному веселыми и любвеобильными жителями. Господи! Что творится в городе в весенние майские дни, когда цветет акация и сводит с ума дурманящий аромат сирени, а воздух прямо- таки пропитан бациллами любви. Какая там весенняя экзаменационная сессия, какие там тренировки, когда ты с огромным нетерпением ждешь увольнения, чтобы послушать соловушку с какой-нибудь казачкой где-нибудь или в тенистой аллее парка, или на берегу Дона. Вот ведь какие воспоминания нахлынули, что невольно становишься поэтом и начинаешь говорить высокопарными виршами. Большинство моих коллег, как правило, не дожидались субботы с воскресеньем, а бегали на свиданки тайком, через забор (по Уставу это действо называется самовольной отлучкой). Конечно же, в дурманящие майские дни количество самоволок резко возрастало. К слову сказать, за все время учебы я ни разу не был в самоволке. Это не значит, что в мае я переставал дышать или меня никто не ждал за забором училища. Наверное, высокое чувство ответственности и воинского долга удерживали меня от этого проступка. А может просто боялся. Уже не помню. И тем не менее, за законное время, отведенное мне увольнительной запиской, я успевал ускоренными темпами наверстать упущенное и догнать (а то и перегнать!) своих ретивых однокашников. В городе, где есть университет и около десятка институтов, сделать это было не трудно. Южный город Ростов испокон веков славился двумя вещами: красивыми женщинами и нездоровой, как сейчас принято говорить, криминогенной обстановкой (по-старому - полно жулья, аферистов и хулиганья). По первому критерию достаточно пройтись летним вечерком по центральному проспекту - Садовой (помните - улица Садовая, скамеечка кленовая, Ростов-город, Ростов-Дон) и не надо никаких комментариев - одна другой краше. Выбирай любую! По второму критерию достаточно попасть в поезд, который следовал на южное побережье через Ростов: Граждане пассажиры! Наш поезд прибывает на станцию Ростов. Стоянка - 20 минут. Просьба закрыть все окна, от своего вагона далеко не отходить, беречь кошельки и сумки. Такая уж реклама была у нашего города особенно в послевоенные годы. Вот уж действительно: Одесса - мама, Ростов - папа! И все-таки, несмотря ни на что, Ростов - красивый, веселый, широкий и лирический город!
Ну, ладно, песни - песнями, лирика - лирикой, а от войсковой жизни нам все равно никуда не деться. В нашем слушательском отделении нас собралось человек тридцать, в основном воспитанники подготовительных и суворовских училищ, один даже из нахимовского училища, а также выпускники гражданских школ Москвы, Ростова и других городов. Компания довольно-таки разношерстная. Как-то практически по инерции после МАПУ меня назначают командиром отделения, присвоив мне звание сержанта, правда, уже настоящего, без вице. Это, я вам скажу, не МАПУ с его сознательной, образцово - показательной дисциплиной. Управлять коллективом в 30 слушателей оказалось куда сложнее, чем сотней воспитанников!
На первых порах, пока народ присматривался, да и жили мы в одной общей казарме, куда хоть изредка заглядывал начальник курса или курсовой офицер, еще куда ни шло, можно было потренировать командирские навыки и отработать командирский голос. Кстати, мне за это ничего не платили, проявлял рвение только на одном энтузиазме. Сложнее стало на последних курсах, когда наше отделение занимало несколько комнат в общежитии. Мне, например, с огромным трудом и с расходом своей нервной системы удавалось разбудить по команде Подъем! своих мирно спавших по своим комнатам коллег, уговорить их встать, одеться (почти круглый год - брюки, сапоги, голый торс), спуститься с 4-го этажа, построиться и после легкой пробежки выполнить обязательный комплекс утренней зарядки. И так каждый Божий день! А вечером нужно было уговорить (именно попросить, уговорить, ибо приказной тон не воспринимался тонкими натурами моих однокашников) их опять же спуститься вниз и строем, с песнями сделать пару кругов вокруг общежития. По Уставу это - вечерняя прогулка перед отбоем. Конечно, ребята уже взрослые, самостоятельные (один из нас - Толя Зарицкий успел даже жениться на 3-м курсе), рядом- такие же школьники - офицеры, попробуй совладай с ними такому же слушателю, но с сержантскими лычками. Это сложно, несмотря на мое рвение и энтузиазм. Да здесь еще отцы - командиры иногда такое придумают, что хоть стой, хоть падай. Взять ту же баню (моя любимая тема!). В Москве это - марш победителей, в Ростове - дорога на Голгофу. В период нашей учебы в Ростове тогдашний министр обороны (по- моему, Малиновский) издал приказ, по которому все передвижения личного состава в строю должны проводиться только строевым шагом (это когда ты задираешь прямую ногу на полметра, а потом с грохотом опускаешь ее на землю). И вот представьте картину, когда взвод из 30-ти слушателей идет в баню. О! Это не триумфальное шествие воспитанников МАПУ под барабанный бой. Это нудная 5-ти километровая дистанция по улицам и бульварам города, причем половина этого пути - дорога в горку. И никаких тебе оркестров и барабанов. Вот этот маршрут нужно было преодолеть строем и только строевым шагом! Независимо от времени года, холода или жары в баню мы приходил вспотевшие, усталые и злые. Конечно, при всем моем командирском усердии, мне такая задача была явно не по силам, тем более, что жаждущие попасть в баню с других факультетов преодолевали эту же дистанцию значительно более комфортно с помощью трамвая. Здесь уже рвение выполнить приказ министра проявлял наш начальник курса подполковник Волков, Герой Советского Союза. Под его суровым взором мы отрабатывали строевые приемы и туда, и обратно. Немного не повезло нам в этом отношении с командиром, хотя немножко было и приятно, что дубасим асфальт ростовских улиц под командой Героя всего Советского Союза. Сами бани почти в центре города, на Ворошиловском проспекте. Со временем, когда этот, мягко говоря, непопулярный приказ как-то сам собою забылся, процесс посещения центра города, а заодно и городских бань был куда более приятен. Таковы уж наши войсковые будни: один и тот же параграф Устава в одном случае - радость, в другом - мука.
Но вообще-то со своими коллегами - подчиненными я жил довольно-таки дружно и мирно, конфликтов и криминала не было, но это отнимало у меня много сил, да и учеба стала от этого страдать. В период моего командования много моей кровушки попили и Саня Матвеев, и Володя Семенов, и Гена Близнецов, и даже наш интеллигент Валера Платов. Каждый из них изощрялся по-своему, но больше всего мне доставалось от Матвеева - умнейшего парня, но разгильдяя первой категории. Бывали моменты, когда мне хотелось его просто убить! В подтверждение этого страшного признания приведу слова самого Сани (так уж получилось, что мы теперь живем рядом и часто встречаемся) - будучи уже преподавателем в Рижском училище, он в очередной раз качал свои права в кабинете у начальника политотдела училища и докачался до того, что замполит, доведенный до отчаяния, в качестве контраргументов врезал сгоряча Матвееву по физиономии. Санька, по его словам, быстренько разобрался в ситуации и выиграл дело. Перепуганному замполиту ничего не оставалось делать, как согласиться с доводами оппонента. Вот такой был один из моих подчиненных! Валера Платов спорил со мной, в основном, по юридическим аспектам моей командирской деятельности (имею ли я, например, право в приказном порядке заставлять его заниматься самоподготовкой). А Володя Семенов - так тот вообще меня не видел в упор как командира. Короче, я подумал - подумал да и написал рапорт с просьбой освободить меня от столь высокой должности. Просьбу мою удовлетворили, правда, сержантское звание оставили. Я считаю, что это мое первое самостоятельное и продуманное решение. По началу было не легко ходить в общем строю, выполнять команды моего преемника Виктора Кучеренко, но потом как-то привык и все стало на свое место. Конечно, этот юношеский экстремизм (и мой и моих однокурсников) со временем прошел и все последующие годы мы встречаемся уже как старые, добрые друзья. Но и в те годы со многими моими однокашниками у меня сложились хорошие товарищеские отношения. Это, прежде всего, ребята, с которыми я жил в одной комнате - Виталий Дождев (дружок еще по МАПУ), Толя Батюня, Леня Мурзаев, продолжал дружить с Юрой Тарелкиным, хотя и был он уже на другом факультете, уже в училище познакомился и подружился с Витей Кучеровым, Сашей Морозовым, Витей Перемышлевым, Борей Лопусовым, Лешей Бичеровым, да и со многими ребятами наладил и поддерживал хорошие товарищеские отношения. Годы сводили и разводили нас, но на каком бы этапе нашей жизни мы ни встречались, ростовский период всегда вызывает у нас добрые, ностальгические воспоминания. К сожалению, нет уже среди нас Толи Батюни, Вити Кучерова, Саши Кулакова. О многих я уже просто не имею сведений и не знаю, где они и что с ними. О бывших моих однокашниках, осевших в Ростове (в основном, преподавателями в родном училище) периодически сообщает Иван Бутко, который в каждый свой приезд в Москву тщетно пытается собрать нас, старых ростовчан. Иногда с трудом, но собираемся, вспоминаем былое, хвалим Ивана за его инициативу, даем клятву встретиться еще, но что-то всегда нам мешает, а если открытым текстом, то это - болезни и недомогания, старческая лень и инертность, нелегкая жизнь пенсионера и всякие бытовые неурядицы. Но что самое главное - когда мы все же собираемся, то болячек и проблем как и не бывало! Первые годы после окончания училища мы организованно приезжали в Ростов отмечать юбилейные даты - 10, 15, 25 лет со дня окончания училища. Интересные это были встречи! Мы с тайным любопытством придирчиво осматривали друг друга - кто в каком звании, у кого какая орденская колодка на груди, кто потолстел, а кто полысел, кто какую занимает должность и кто поможет решить какую- либо жизненную проблему (как правило, помочь с переводом или устроить детей). Такие встречи заканчивались обычно веселым застольем где-либо в ресторане или в каком-нибудь тихом пансионате на Левбердоне (левый берег Дона). Думаю, что командование училища с облегчением вздыхало, когда мы разъезжались. Со временем эта хорошая традиция как-то отмерла сама собой. А ведь в прошлом, 1998 году мы должны были отметить 40-летие нашего выпуска! Вот здорово было бы посмотреть друг на друга через сорок лет! Но, увы, не нашлись инициаторы такой исторической встречи. Да и многие приехали бы - это вопрос.
Период учебы в Ростове была для меня знаменателен и еще одним событием - я вступил в ряды КПСС, кстати, первым в нашем слушательском отделении. Здесь я - сын своего отца, кадрового политработника, воспитанного на основах марксизма-ленинизма и насквозь пропитанного идеями этого учения. Надо отдать должное моему отцу - он никогда не отказывался от этих идей и не предавал их. Правда, уже в последние годы жизни папа стал несколько критически оценивать действия наших идейных вождей - отцов перестройки, но все равно он их пытался оправдать и защитить. Еще где-то в 7-8 летнем возрасте я был принят в пионеры (этот торжественный ритуал проходил в траурном зале Музея В. И. Ленина), а в 14 лет, как и положено, я вступил в ряды комсомола. Поэтому, когда мне исполнилось восемнадцать я, не задумываясь, подал заявление в факультетскую парторганизацию с просьбой принять меня кандидатом в члены КПСС. Как же я готовился к этому событию! До сих пор помню почти все 18 пунктов обязанностей члена партии, был в курсе всех международных событий, знал биографию всех членов Президиума ЦК КПСС, мог назвать имена всех лидеров международного коммунистического движения, почти прекратил все связи, которые могут опорочит моральный облик будущего молодого коммуниста, подтянулся с учебой. На собрание шел одухотворенный, физически и морально готовый вступить хоть сейчас в бой за наше правое дело. Первое мое разочарование (точнее - маленькая- маленькая капелька дегтя в бочке меда) наступило сразу же, как только я переступил порог аудитории, где собрались мои будущие товарищи по партии- преподаватели факультета, офицеры - слушатели. Аудитория маленькая, опоздавшим сидячих мест не хватало. За последним столом уселся (хорошо помню) наш преподаватель подполковник Соколов, обложился тетрадями и приготовился заняться их проверкой. На традиционный вопрос: Кого в президиум собрания?, один из опоздавших назвал Соколова. Проголосовали, подполковник Соколов со своими тетрадками ушел в президиум, а ретивый опоздавший на законных основаниях занял его место. Ну, занял и занял, что здесь такого, если бы не бурная реакция на это перемещение со стороны коммуниста Соколова. Я, дрожащий, стоял рядом и слышал, как Соколов поливал последними словами своего обидчика. Я был поражен до глубины души! Как же так - собираются идейные борцы, единоверцы, должны говорить о чем-то благородном, возвышенном (о мировой революции, например), а здесь - оскорбления, мат, угрозы. Это была маленькая трещинка, червоточинка в моих дальнейших (многолетних!) отношениях с партией. Но это было потом. А пока меня, идейно напичканного, приняли в кандидаты. Проходит год кандидатского стажа. Зимняя сессия. Я получаю тройку по какому-то предмету. Терзает мысль - имею ли я моральное и этическое право вступать в партию с тройкой в зачетной книжке. Моя будущая партийная совесть подсказала - нет! И я подал заявление с просьбой о продлении моего кандидатского стажа еще на полгода. По-моему, даже мой отец не ожидал от меня такого самопожертвования. А на собрании, где рассматривалось мое заявление, меня приняли за какого-то ненормального, но стаж все же продлили (от греха подальше). Через полгода я уже почти автоматом стал членом нашей родной коммунистической партии, в которой и пробыл около 35 лет, до момента ее расформирования. Все эти годы я был добросовестным, активным коммунистом, регулярно платил членские взносы, неоднократно избирался секретарем парторганизации, но случай с Соколовым не выходил у меня из головы, он постоянно определял, регулировал мое отношение как к самой партии, так и к поступкам и действиям ее лидеров и функционеров различных уровней. Сегодня я бы уж точно не просил продлить мой кандидатский стаж, да и хорошо бы подумал - стоит ли вообще вступать в эту партию. Вот так жизненные реалии превратили восторженного юного ленинца в разочарованного критикана.
Ну, что ж, годы учебы подходят к концу. Волнующая весна 1958 года - предварительное распределение по будущим местам службы, вызовы в отдел кадров для уточнения отдельных деталей биографии, поездки по ателье Ростова и близлежащих городов, где нам по индивидуальным заказам шьют офицерскую форму, свободное расписание занятий - идет подготовка дипломных проектов - все это волнует, возбуждает, настраивает на какой-то праздничный лад. И вот все треволнения позади и мы все замерли в ожидании приказа министра о присвоении нам высокого лейтенантского звания. И вот где- то в конце августа такой приказ пришел! Помню, это были будни и тем не менее все дружно и я в том числе отправились через забор (самоволка!) в город, в ближайший ресторан. Мне даже кажется начальство об этом нашем действии знало, но решило закрыть на это глаза и правильно поступило - кто бы смог удержать эту молодую, ревущую массу, жаждущую ворваться в ресторан не как какой-то там курсантишко, а как офицер с полным карманом денег. Но самое интересное, что практически все рестораны на Садовой нас уже ждали! По-моему, приказ о присвоении нам званий дошел вначале до общепита Ростова, а потом уже до училища. Так оно, наверное, и было - Ростов есть Ростов! Дальше - торжественный момент получения лейтенантских погонов, напутствия отцов-командиров, получение предписаний о прибытии на свое первое место службы. Слушателей, точней - уже лейтенантов! нашего отделения разбросали практически по всей нашей стране, где стояли ракетные части. А мы с Толей Батюней отправились в Москву для получения направления к нашему другу генералу Григорьеву. Как-то он нас примет и что нас ждет впереди - с этими мыслями и чемоданами, набитыми офицерской амуницией, я сел в поезд Ростов - Москва.
Начинается новый этап моей армейской жизни. Интересно, что же меня там ждет?
Глава 4.
Тюра-Там.
Месяц отпуска в Москве пролетел незаметно и как во сне. Первые дни пребывания дома я не отходил от зеркала - любовался собой в лейтенантской форме. И это понятно, ведь я долгих семь лет ждал этого звездного часа! Потом выслушивал вполне заслуженные и в то же время искренние комплименты в свой адрес со стороны моих близких - сестры Иришки, папы и конечно же, мамы. Естественно, что мы все приходили к единому мнению - форма мне очень даже к лицу, я в ней просто неотразим! Далее я решил проверить эти вновь приобретенные качества на своих подружках, которых, увы!, за время моего 4-х летнего отсутствия осталось не так уж и много. Оставшиеся верными мне подруги подтверждали мнение моих близких и при этом как-то так невзначай, ненавязчиво начинали туманные разговоры о том, что вот я уже и офицер, вполне самостоятельный мужчина, которому недостает лишь прелестной подружки, верной спутницы по трудным армейским дорогам. Кстати, эта тема стала злободневной и в кругу друзей нашего семейства, особенно среди тех, где, по их мнению, имелась достойная кандидатка на эту почетную должность. Но я был тверд, как скала и не на какие происки не поддавался. Я так думаю, что у меня в те времена был период активного самолюбования и мне не нужны были свидетели, а тем более участники этого приятного процесса. Пожалуй, я только не спал в форме и где-то к концу отпуска я уже поднадоел сам себе.
К концу сентября в Москву прибывает еще один лейтенант - Анатолий Батюня. Быстренько пробежав по нашим постоянным точкам, а это в основном танцзал ЦДСА, мы стали готовиться к походу в Главное управление кадров Минобороны, где нам должны дать предписания для прохождения дальнейшей службы. И вот такой день пришел. Нам объявили, что мы назначаемся начальниками (начальниками!) расчетов во вновь формируемую войсковую часть соединения генерала Григорьева. Все по плану! Я думаю, что кадровики просто не знали о наших дружеских отношениях с Михаил Григорьевичем, а то и должностишки дали бы повыше. Ну да ладно, дослужимся. А часть-то наша формировалась ни где-нибудь, а в Тюра-Таме! Куда мы с Анатолем и направились, сев в поезд Москва-Ташкент.
На купе СВ мы еще не заработали, так что расположились в 4-х местном. Ехали весело, так как в вагоне кроме нас с Толей разместилось еще человек пять наших коллег по Ростову, имеющих направления в ту же часть, что и мы. Соседом по купе у нас оказался довольно-таки известный по тем временам писатель из Ташкента (забыл фамилию, но запомнил название одной из его книжек - Мои позывные - Россия), который по годам был нам ну если не дедушка, то уж папа точно. Половину пути, а ехали мы суток трое, писатель интересно рассказывал про свою бурную молодость (борьба за Советскую власть в Средней Азии, погони за басмачами вперемежку с любовными похождениями) или учил нас, несмышленышей, уму-разуму тоже, кстати, в области завоевания женских сердец. А в это время наши коллеги по вагону кокетничали с попутчицей - молодой дамочкой, которая ехала то ли из Москвы после развода, то ли направлялась в Ташкент, чтобы развестись. Пустив вперед тяжелую артиллерию в лице нашего писателя, мы, усыпив бдительность этой девушки, пригласили ее к нам в купе сыграть в картишки - в кинга, ибо других интеллектуальных картежных игр мы с Толей не знали. По твердому решению писателя выигрыш - поцелуй в зависимости от количества выигранных очков. У нас с Анатолем аж голова закружилась. Наконец-то! Экспресс, мчащийся в ночи, прекрасная незнакомка, вино, карты, демон - искуситель. Вот она - разгульная, бесшабашная, авантюрная гусарская жизнь, о которой мы так мечтали еще в Ростове! И вот наступил час расплаты! Конечно, дамочка проиграла, а мы, мужики, выиграли в таком соотношении - на каждое наше с Толей одно очко (читай - поцелуй) десять очков писателя. Все-таки жизненный опыт сказался! От того, что мы сейчас заберем на законных основаниях свои поцелуи, мы с моим другом вообще ошалели и дальнейшие действа воспринимали как в бреду. Девушка проявила характер и заявила, что целоваться будет только при выключенном свете. Господи! Да мы на все согласны, только бы скорей начать. У каждого из нас было по 10-15 поцелуев! И вот картина - наш дедушка - инженер человеческих душ с помощью выключателя создает нам благоприятные условия, а мы с Толей по очереди с упоением отрабатываем честно завоеванные очки. Мы - на высоте блаженства. Вот это начало офицерской жизни! И вдруг - осечка! Проигравшая отказывается отдавать долг нашему старшему товарищу (или уже наступило удовлетворение, или устала от молодняка). Мы с Толей были искренне возмущены и переживали за своего партнера, но он нас успокоил - после Тюра-Тама до Ташкента еще 18 часов езды. Долго мы потом еще муссировали эту тему - восторжествовала ли после нашей высадки справедливость в поезде Москва-Ташкент? Я был уверен, что да. Толя сомневался.
Как-то за поцелуями мы и не заметили, что наш поезд поздно вечером притормозил около незаметного полустанка. Это и была станция нашего назначения - Тюра-Там. Сразу поникшие и притихшие, мы тесной стайкой человек восемь стали выяснять, куда же нам двигать дальше. Темно, холодно, неуютно, никто не встретил. И это после веселого, теплого купе с милым писателем! Куда мы попали? И зачем нас занесло когда-то в этот несчастный ГУМ? Служили бы сейчас в Москве, рядом с папой-мамой и забот бы не знали. Вот влипли! С такими крайне невеселыми мыслями мы добрались до солдатской казармы (опять 2-х ярусные койки!), где нас определили на ночлег. Ну, ладно. Утро вечера мудренее.
Полигон Тюра-Там образца осени 1958 года - это бескрайняя казахская степь, по которой во всех направлениях гуляет холодный, пронизывающий ветер, когда днем где-нибудь в закуточке можно даже позагорать, а ничью мороз пробирает до косточек. Резкоконтинентальный климат в полном его проявлении. На станции - пару чахлых деревцев да десятка 2-3 глинобитных мазанок, где проживают местные жители - казахи и где полным-полно детворы различной масти и возраста. С элементами цивилизации площадка 10, что в паре километров от станции. Это - административный, командный и культурный центр строящегося полигона, в будущем - город Ленинск. А пока это штаб, казармы, обязательный Дом офицеров, с десяток панельных пятиэтажек, госпиталь, магазины, школа, ну и все то, что нужно для обеспечения более-менее нормальной, сносной жизни для огромного количества офицеров и их семей, волей судьбы и решением командования определенных жить и служит в этих, прямо скажем, не райских условия. Ну, и конечно же, огромная одноэтажная деревянная гостиница, где нас и разместили на первых порах и куда мы частенько наведывались уже в те времена, когда были разбросали по различным точкам полигона. И все это - на берегу бурной, коварной, изменчивой и в те времена еще достаточно полноводной реки Сыр-Дарья - единственной отрады и спасения в испепеляюще-знойные летние дни. Много зеленых посадок, но это сейчас они тенистые аллеи, а тогда - тонюсенькие веточки, в листве которых еле-еле можно было скрыться от изнуряющей жары. В общем, летом не знаешь куда деться от палящего солнца, а зимой трясешься от 40-градусного мороза, помноженного на пронизывающий ветер. На таком фоне очень романтично и даже экзотично звучал почтовый адрес, по которому мы, и офицеры и солдаты, могли переписываться со своими родными и близкими - Москва 400. Ну не смешно!? Кто- то же додумался так поиздеваться над нами. Ладно еще, что климат явно не московский, но ведь бывали случаи, когда сердобольные родители наших солдат бродили по Москве в поисках своего любимого сыночка, который, по их глубокому убеждению, служит где- то рядом с Кремлем.
Но у суровой казахской степи есть и хорошие, даже красивые моменты. Ранней весной огромная, идеально ровная степь покрывается нежной зеленой растительностью, куда-то торопятся большие шары перекати-поля и над всем этим красиво парит орел - выискивает добычу. Воздух горчит от запаха полыни, и ветры вроде бы не так сильно дуют, и вообще все прекрасно и удивительно! А закаты и восходы солнца! Огромный раскаленный шар медленно и устало опускается за горизонт и после чего мгновенно наступает черная, как тушь, но еще знойная темнота. Ну и самое главное - где-то в конце апреля степь покрывается ковром из тюльпанов. Как же это красиво! Красные и желтые тюльпаны везде, даже умудряются пролезть между плитами бетонки, при этом водители машин изо всех сил стараются их не задеть и не помять. Кажется даже, что в период цветения тюльпанов жители полигона становятся как-то добрее и ласковее друг к другу, а количество проступков и нарушений дисциплины в частях точно уменьшается. А вот интересно, никто из политработников не догадался написать трактат или даже диссертацию о влиянии периода цветения тюльпанов на уровень дисциплины в частях полигона? Злободневная и актуальная была бы диссертация. Когда проезжаешь по такой тюльпановой степи невольно в голове даже еще и в те, далекие не рыночные, времена зарождается навязчивая мысль - вот бы собрать всю эту красоту, нежно упаковать и привезти на рынок в Москву. Голова кружится от той суммы, которая получается после умножения стоимости на количество. Но вот за многие годы моего любования весенней казахской степью, я что- то не припомню, чтобы тюльпаны Тюра-Тама собирались на продажу. Ранней весной их привозили в Москву, охапками дарили близким и знакомым, но никогда не продавали. Есть хорошее, очень лирическое стихотворение местного поэта о тюльпанах байконурской стороны. Стихотворение это любит и очень проникновенно читает Герман Титов.
Тюльпаны - тюльпанами, а службу-то нести надо. Основным, базовым местом формирования нашей части (командир - полковник Михеев) была определена площадка 2, что в километрах сорока от площадки 10. Условия как у солдат, так и у офицеров были не очень комфортными, к нам относились как к прикомандированным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Да мы не очень-то и тужили. Солдаты - в казармах, офицеры - где придется. Короткий, правда, период, но приходилось жить и в купированных вагонах, и даже в землянках. Но потом все обустроилось и нас, молодых и неженатых разместили в бараках (нехорошее слово) - длинные, одноэтажные, щитовидные, тоскливые строения с местами общественного пользования в полсотне метров в стороне. Мы с Батюней попали в хорошую, веселую компанию - соседями у нас были Юра Лупинос, наш однокашник, и Володя Магичев - симпатичный, компанейский парень, правда, не дурак выпить. Так мы и жили вчетвером, бегали на службу, питались в офицерской столовой, по вечерам травили байки, которых больше всего знал и мастерски рассказывал Володя.
Мы с Толей, как два начальника расчета, попали в команду (команда - это штатная единица), которой командовал наш старый приятель по Ростову Толя Кепов, нормальный, хороший парень, у которого была одна спцифическая особенность - он носил пенсне, что ни раз являлось причиной розыгрышей и шуток в его адрес. Однокашник-то он был хорош, а каков будет командиром - посмотрим. У меня по моей должности было три подчиненных - рядовой, сержант и техник - лейтенант. Как звать - величать рядового с сержантом не помню, а лейтенант Леня Лохматов запомнился, правда, не по служебному рвению, а по донжуановским лихим набегам в близлежащие женские колонии для заключенных (это уже из северного периода моих армейских будней). Это сплоченный воинский коллектив (коммунист, два комсомольца, беспартийный) под моим чутким руководством должен был решать в соответствии со штатным расписанием довольно-таки сложную техническую задачу - проведение автономных испытаний системы стабилизации ракеты, для обслуживания и эксплуатации которой и формировалась, собственно, наша часть. По-моему, объяснил популярно и доходчиво и в то же время туманно. Конспирация! Разработчики - представители промышленности и специалисты полигона отрабатывали в те времена многочисленные сложнейшие бортовые и наземные комплексы этой ракеты и производили ее опытные пуски. Они-то и были нашими учителями и наставниками. Основная масса испытателей полигона - это наши же ростовчане более ранних годов выпуска. Ответственным по отработке и испытаниям моей (не громко сказано?) системы от полигона был капитан Поцелуев Александр Васильевич. Тот самый! Это наша с ним первая встреча, с которой и началась наша многолетняя дружба.
Что такое армейские будни в воинской части на этапе ее формирования? Здесь две основных задачи - создание и сплачивание воинского коллектива и освоение матчасти. Смотри, как все просто! - так во всяком случае думали мы, молодые лейтенанты. Но, как говорится, жизнь вносит свои коррективы. Учитывая, что мы были на полигоне на правах бедных родственников, нам всем, от командира части до рядового солдата, приходилось решать такие проблемы, о которых мы и слыхать не слыхивали. Ну, например, замполит поставил боевую задачу - срочно сделать и красочно оформить стенд Ракетчики - надежный щит нашей Родины. А из чего делать - не сказал. Забыл, наверное. А кто нам даст краски, материал, тушь, да простой линейки и то не разживешься. А где достать лист фанеры, как основу для этого самого щита. Вот и ходишь по площадке - у кого попросишь, у кого обменяешь или купишь, а где и просто стащишь. Делали мы это с чистой совестью, ибо воровали (лучше - брали без разрешения) не для своих корыстных целей, а ради благородной идеи повышения уровня боевой подготовки нашей молодой части. Во как!
Отрабатывали свои командирские навыки и командирский голос. С этой целью нас, молодых лейтенантов, назначали дежурными по части. Ответственнейшая должность! Ты на сутки второе лицо после командира части, а в случае его отсутствия - первое. Поскольку командир все время здесь же крутится (а куда он денется в этой бескрайней казахской степи!), то до роли первого лица дело не доходило, а если честно, то и до второго тоже. И все же был момент, когда ты - в центре событий. Это - утренний развод части на учебные занятия и работы. На плацу в строю стоит вся наша часть - офицеры от лейтенанта до подполковника, сержанты, солдаты - огромная людская масса. Напротив строя стоишь ты - молодой лейтенант - дежурный по части. Сотни людей ждут твою команду. И ты начинаешь осипшим от волнения голосом: Равняйсь! Смирно! и ждешь появления командира части для доклада. Если ты смелый и хочешь покуражится, то можешь дать команду Отставить! и заставить всех (и подполковников!) подравнять строй, подтянуть ремешки, прекратить разговорчики в строю, выровнять носочки. И они все обязаны выполнить твою команду! Если ты уж совсем наглый и тебя прямо-таки распирает от ощущения власти над такой массой людей, то эту процедуру (выровнять, подтянуть, заправить) ты можешь повторить еще раз. Далее под марш оркестра (со временем он у нас появился) ты направляешься в сторону командира с докладом: Товарищ полковник! Часть для развода на утренние занятия и работы построена. Дежурный по части лейтенант..... Бывало так, что Михеев просил передоложить, указав на недостатки и изъяны в твоем докладе (отец - командир!). И это все на глазах у сотен людей, которые только что безропотно выполняли твои команды! Чувства собственного величия и упоения властью как-то смазывались. Сдаешь смену и ты опять простой лейтенант, которого любой старший лейтенант или капитан может послать куда хочет и заставить делать что он захочет. Вот такие парадоксы лейтенантской службы!
Непосредственные контакты с сержантским и рядовым подчиненным личным составом запомнились мне по двум моментам. Помнится, ко мне как-то подошел мой сержант и прямо-таки убил меня проблемой, с которой он ко мне обратился. Мать написала ему в письме, что она отказывается от него как от сына, причем по смехотворной причине - сын редко пишет ей письма. Парень чуть ни плачет, просит как-то помочь. Непростое начало моих контактов с подчиненным личным составом! Сели мы с моим опечаленным сержантиком, поговорили о житье - бытье, о его родных и близких, о его отношениях с мамой, а после этого сочинили душевное письмо домой. В письме рассказали, как хорошо парень служит, что начальство им довольно, а задержки с письмами связаны с выполнением сложнейших заданий, требующих много сил и времени. Вроде бы и парень и его маманя успокоились. Второй момент более трагичен. У Юры Лупинос в команде был сержант Заболотный - хороший, добросовестный парень. Я его знал. Как-то Юрина команда несла караульную службу. В какой - то момент, после смены караула один из солдат, фамилию не помню, но знаю, что он уже закончил техникум, взял из пирамиды автомат и хладнокровно выпустил половину обоймы в Заболотного, после чего спокойно отдал автомат разводящему. На следствии он так объяснил свой поступок - Заболотный мне не нравится, он придирался ко мне. Вот как все просто и как мало нужно, чтобы отправить на тот свет хорошего человека. Это чрезвычайное происшествие - как взрыв бомбы в нашем молодом коллективе. Мало того, что у тебя чуть ли не на глазах убивают человека, так это все происходит в части, которая только еще формируется. Меня тоже вызывали к следователю - нет ли в нашем подразделении случаев издевательства сержантов и старослужащих над молодыми солдатами (по сегодняшнему - дедовщина). Я, конечно, все отрицал, хотя где-то незадолго до этой трагедии с удивление увидел, что у одного солдата зашиты карманы брюк, а сами карманы набиты песком. Страдалец объяснил, что он часто ходил, засунув руки в карманы, за что сержант и приказал зашить карманы, предварительно заполнив их песком. Может не педагогичное, но оригинальное решение! Если бы я не отменил это мудрое сержантское приказание, то уж точно, что этот солдатик где-нибудь обязательно потерял бы свои портки - при мне он высыпал из карманов килограмма два песка. Собственно, по этому поводу меня и таскали к следователю - может я еще кого спас от сержантских издевательств. Но я честно признался, что это был мой единственный гуманный поступок.
Более интересно и целенаправленно решалась вторая задача - освоение матчасти. Собственно, матчасть - сухое, уставное слово. Его несколько несправедливо применять при рассказе о той технике, которую нам приходилось изучать на полигоне. Конечно, нам повезло. Ведь на полигоне в его лабораториях, на испытательных стендах, пусковых площадках отрабатывалась современнейшая, уникальная техника - продукт самой передовой по тем временам научной, технической и конструкторской мысли. А отработку этой техники производили ученые, конструктора, испытатели под руководством Сергея Павловича Королева. Мы, молодые, пока наблюдали за всем этим сложным процессом со стороны и не предполагали, что совсем скоро станем его непосредственными участниками. А пока я с товарищами с большим любопытством рассматривал и даже трогал руками наш первый советский спутник Земли (помните - Бип-бип-бип с орбиты?) Правда, это был его дублер, но все равно было приятно, что вот он рядом с тобой. Когда мы с Толей летним вечером 1957 года вместе с тысячами ростовчан вышли на набережную Дона посмотреть на пролетавший спутник (его хорошо было видно на фоне темного южного неба), то мы уж точно не предполагали, что придет время и мы сможем этот самый спутник потрогать руками. Если честно, то он на меня по началу не произвел должного впечатления. Я никак не предполагал, что первый в мире спутник Земли, запуск которого произвел такой фурор в мире, на деле всего лишь маленький, блестящий шарик диаметром не более метра, с четырьмя длинными усами - антеннами. Кстати, я долго не мог понять, как же эти пружинные антенны выполняют свои функции, если встречные потоки воздуха прижимают их к корпусу спутника. Потом мне популярно объяснили, что на тех высотах, где летают эти спутники, никаких встречных потоков нет, как нет и самой атмосферы. Вот с такого элементарнейшего ликбеза началось мое приобщение к космосу. Успокаивает и тешит лишь мысль, что это было ни где-нибудь, а на полигоне, рядом с первым искусственным спутником нашей планеты.
Буквально несколько слов о нашем культурном досуге, точнее - как мы проводили свободное от службы время. А это субботний вечер и воскресенье. Основное культурное субботнее мероприятие - прокрутка какого-либо фильма, но явно не из серии Взято в качестве трофея..., а после этого - здесь же в зале танцы. Партнерши - немногочисленные представительницы промышленности и работницы пищеблока. С первой категорией сложновато - мужская половина командированных, изрядно подогретая спиртом, не очень-то подпускала нас к своим коллегам, со второй - значительно проще, но видно российские кулинарные техникумы отправляли по разнарядке в казахские степи не самых лучших своих представительниц. Поэтому местные эстеты, любители утонченной женской красоты (я, естественно, среди них) любыми правдами и неправдами стремились субботний вечер провести в обществе дам площадки 10. Как правило, мы не успевали на мотовоз, который увозил местных офицеров, поэтому добирались на попутным машинах. Бывало, повезет сразу, а бывало, что и стоишь в шинелишке и в брючках на выпуск на пронзительном ветру пока совсем ни окоченеешь, плюнешь на все и вернешься в объятия местного пищеблока. А помню, один раз нас, человек пять, остановили грузовик, дружно забрались в кузов, тесно прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть, и мигом домчались до цели - Дома офицеров. Выходим на свет и убеждаемся, что мы все с ног до головы, как кочегары, в угольной пыли. Оказывается этот грузовичок привез уголь для котельной нашей площадки, водитель как-то запамятовал предупредить нас об этом, а мы в темноте и на радостях поначалу и не обратили на это внимание. Культурное мероприятие было сорвано. И еще об одном культпоходе на десятку память сохранила зарубку. Со временем практически у каждого из гастролеров на танцульки площадки 10 появилась своя постоянная партнерша (пусть она так называется). Во всяком случае мы по молодости были уверены, что эта дама сердца неделю сидит у окошка, вздыхает и ждет очередной субботы, когда на попутках примчится ее Дон-Жуан. Наметил такой объект обожания и я. В биографию моей будущей дамы сердца особо не вдавался, но точно помню, что ее звали Лидия, Лида и что она обладала точеной фигуркой. Времени для разгона нет, расстояния большие, поэтому сразу решил идти на штурм. Кто-то мне сказал, что в Джусалах, что в полутора - двух часах езды на попутном поезде Москва - Ташкент, видел в магазине марочное вино с романтичным названием Лидия. Я резонно прикинул, что в условиях сухого закона бутылочка настоящего портвейна должна произвести соответствующий фурор и - крепость наша! Неделю я вынашивал этот хитроумный план. В очередную субботу, когда друзья - приятели отправились на вечеринку, где должна быть и моя (я в это уже не сомневался) дама, приступил к его реализации. Предварительно досконально изучив расписание движения поездов через станцию Тюра-Там, я все четко по времени рассчитал и где-то часа через три с небольшим запасом дефицитного портвейна с многообещающим названием появился на пороге квартиры, где вечеринка достигла уже своей кульминации (спирт как всегда сделал свое дело). Быстро оценив обстановку, я сразу же понял, что мой, так хорошо продуманный, план рухнул! В условиях острейшего дефицита по женской части это и понятно. Вокруг моей (что-то я уже немножко засомневался в этом) Лидии с точеной фигуркой неотступно крутится пара моих приятелей, а теперь уже - конкурентов и гнусных разлучников. Ситуация катастрофическая, я на грани поражения, в голове - лихорадочно бродят мысли: самовольно покинул гарнизон, нарушил сухой закон, из скудного лейтенантского пайка потратил кучу денег. И все это ради чего!? На меня никто даже не обратил внимание. Моя, бывшая уже пассия, видно надышавшись паров спирта, не может отличить меня (меня!) от остальных участников этой развеселой компании. Факт налицо - я остался с Лидией, но без Лидии. Печальный каламбур! Согревала лишь мысль, что хоть бутылки сохраню. Вот уж Володя Магичев обрадуется. Скажу, что специально ездил в Джусалы, чтобы доставить ему удовольствие. На следующий день, когда головки у нас просветлели, принял решение провести доскональное расследование по факту недостойного поведения моих коллег по культпоходам на площадку 10. Мои друзья дружно объясняли свой повышенный интерес к моему объекту очень просто - их, видите ли, заинтриговало необычное, загадочное имя точеной фигурки и они весь вечер в тесных контактах с ней пытались выяснить его происхождение. Как все мило и просто! С чисто женской непосредственностью и элементами кокетства оправдывалась Лидия - она, бедняжечка, не знала причину моего отсутствия, очень переживала по этому поводу и у нее даже разболелась голова. Ну что тут скажешь! Я их всех простил. Инцидент исчерпан. Вот так мы и веселились - молодые, здоровые, не обремененные еще семейными заботами и житейскими проблемами, беззаботные, жизнерадостные лейтенанты. Гриф данного повествования не позволяет мне и далее раскрывать более подробно эту, вечную, как жизнь, тему. Скажу лишь ответственно и откровенно, что ни на полигоне, ни в дальнейшем в период моей чуть затянувшейся жизни холостяка с представительницами прекрасного пола я всегда был корректен, благороден и интеллигентен, никогда никого не обманывал, никому ничего лишнего не обещал, но и при этом не забывал, что в моих жилах течет горячая донская кровь. А из истории известно, что донской казак нигде и никогда не знал поражений!
С большим интересом работали мы, молодые инженеры, в лабораториях и в тематических отделах полигона. От изучения документации мы постепенно переходили непосредственно к технике - приборам, блокам, коммутационным устройствам, бортовым источникам питания, сложному кабельному хозяйству ракеты. Мне это все было очень интересно, я с удовольствием проводил много времени рядом с Поцелуевым, пытаясь познать как можно больше и быстрее все, что касается моей подопечной системы стабилизации. Батюня осваивал другую, не менее интересную систему. И тоже делал это, по-моему, с интересом. Наш порыв был замечен и вскоре группа наших молодых специалистов, включая нас с Толей, была допущена к боевым работам - пускам опытных образцов ракет, которые проводились совместными расчетами разработчиков и испытателей полигона. Я был назначен дублером к Саше Поцелуеву. Скажу честно - все это было более привлекательней, чем проводить политзанятия с солдатами, заниматься обустройством нашей части, мастерить из воздуха агитационные щиты и ходить в наряды. Правда, наш друг Кепов хоть и продолжал пижонить в пенсне, но потихонечку стал проявлять командирскую твердость и требовательность. Уж больно резкие переходы - еще полгода назад мы с ним ходили патрулем по центральной ростовской улице Энгельса, которая сейчас Садовая, со знанием дела обсуждали детали, достоинства и недостатки встречных представительниц прекрасного пола, а сегодня он со мной на Вы и публично отчитывает меня за то, что мой подчиненный рядовой заснул на политзанятиях. Я-то здесь причем! На мое законное и справедливое возмущение Кепов (простите, товарищ капитан) прочитывал мне маленькое нравоучение, поворачивал кругом и отправлял к подчиненному личному составу, нести службу дальше и повышать уровень своей боевой и политической подготовки. Со временем все потихонечку уладилось, мы, молодежь, научились разумно сочетать отношения служебные и дружеские. И все же Толя Кепов один раз, по-моему, сорвался и несправедливо использовал свое служебное положение. Где-то в конце 1958 года прошел слух, что группа специалистов нашей части будет направлена на два - три месяца на практику в организации промышленности, где разрабатывались наши системы. А эти организации почти все расположены в Москве или под Москвой. Вот здорово! Каждый из нас думал, что именно он попадет в заветный список командируемых в Москву. После уже поднадоевшего полигона с занудой Кеповым попасть домой, к маме с папой, побегать на танцульки в ЦДСА, отоспаться и отъесться, нормально помыться в ванной, пощеголять в гражданском платье (лейтенантская форма уже стала обыденной, серой и скучной). Мы начинали бредить этой поездкой, особенно москвичи, прикидывали, анализировали - кто может поехать, а кто - нет. Вот, например, я - система стабилизации сложнейшая, на полигоне ее не освоишь, в Москве проблем с жильем не будет, подчиненного личного состава - кот наплакал. У Батюни те же убедительные доводы (жить он будет у меня). Ну ни Кепову же ехать в Москву, когда у него на плечах большое хозяйство, десятки офицеров и солдат, которыми надо же кому-то командовать. Так мы рассуждали с Батюней по вечерам, валяясь на кроватях после ужина. Как всегда наши выводы совпали с мнением начальства - я, Батюня и Юра Лупинос едем в Москву, Кепов остается с любимым личным составам. Все правильно и справедливо. Мы стали готовится к поездке. Но как-то за неделю до этого долгожданного события, в субботу мы закончили занятия с нашими расчетами где-то минут на 20-30 раньше, чем это положено (суббота ведь!) и со спокойной совестью разбрелись по своим бараком готовиться к вечерним культурным мероприятиям. И вдруг открывается дверь в нашу комнату, на пороге - сам капитан Кепов! За срыв занятий объявляю вам двое суток ареста с содержанием на гауптвахте. В Москву вы не поедите, - я даже в первые мгновения и не понял, что эта его пламенная речь предназначалась для меня. А когда понял, то уже моего бывшего ростовского приятеля и след простыл - побоялся адекватной реакции с моей стороны, которую, я не сомневаюсь, поддержали бы не только словами, но и активными действиями мои товарищи по комнате и почти коллеги по командировке. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Что делать, куда бежать, кому жаловаться, когда все начальство разбрелось на выходные по свои баракам, землянкам, квартирам. Положение аховое. Москва растворяется в дымке казахских горизонтов. Все едут, а я нет! - это мысль убивала меня наповал, был бы под рукой пистолет я бы, наверное, произвел роковой выстрел с единственной светлой мыслью, что за это Кепов получит не двое суток гауптвахты, а несколько лет тюрьмы. Ни о каких танцульках в клубе не могло быть и речи, вся энергия моя была направлена на посылку проклятий и угроз в сторону Кепова и проработку вариантов выхода из создавшегося критического (катастрофического!!!) положения. Так в муках и терзаниях, в жалости к самому себе и сетовании на несправедливости и несовершенство советской военной доктрины я провел два дня и одну бессонную ночь. За это время похудел, наверное, на пару килограмм. К утру понедельника я принял несколько оригинальное, но думаю, правильное решение - пошел к замполиту капитану Морозову. Суть моей сбивчивой, но пламенной речи: Отец родной! Наша партийная совесть! Не допусти разгула тирании во вверенном Вам подразделении, защити ветерана партии, не дай потерять веру в справедливость, остановить беззаконие! Спаси Буйновского! Если он не поедет в Москву изучать новую матчасть, то уровень боевой и политической подготовки нашего горячо любимого подразделения резко снизится (и Вы не получите очередного воинского звания - это он должен был домыслить). Все это было выпалено на одном дыхании, вперемежку со сдерживаемыми рыданиями (почти настоящими) и должно было произвести надлежащий эффект. Если уж в глазах потомков быть откровенным до конца, то где-то в конце своей пламенной речи я, по моему, действительно чуть ни захлюпал носом и проникновенно попросил отпустить меня к папе с мамой. Не знаю, что больше подействовало на нашего добрейшего дядьку - замполита, то ли личное обращение ветерана партии (не у всякого члена партии полтора года кандидатского стажа), то ли боязнь в задержке очередного звания, или просто жалко стало сопливого парнишку, но Морозов обещал разобраться. Это - почти победа! Еще пару дней волнений и ожиданий и вот справедливое, гуманное решение командования: взыскание - двое суток ареста остается, но без отсидки, в Москву пусть едет. Вот так, Кепов! Не надо было будить во мне зверя! Со временем наши отношения с Кеповым наладились. Более того, еще даже до нашей командировки мы как-то собрались у нас в комнате, распили с трудом добытую бутылку спирта (сухой закон ведь!), с пониманием выслушали взволнованную речь Кепова, с сочувствием отнеслись к его проблемам (и в Москву хочется и командовать нравится) и серьезно восприняли его обещание - снять при первой же возможности с меня это несправедливое взыскание. На чем и разошлись. Толя Кепов оказался обязательным товарищем. Как-то подходит ко мне и сообщает радостную весть, что он снял с меня взыскание Пришлось опять бежать к промышленникам клянчить очередную бутылку спирта. А пять лет спустя, когда я был уже в Звездном городке, меня вызвал начальник отдела кадров и, несколько смутившись, спросил почему у меня есть неснятое взыскание (все те же двое суток гауптвахты!). Я удивился, стал тихим - добрым словом вспоминать Кепова, его заверения и обещания, незаконно распитую бутылку спирта. А кадровик разволновался по другой причине - в отряд космонавтов попал человек с низкими моральными качествами, почти уголовник. Как же это он пропустил!? После долгих обсуждений мы с кадровиком приняли правильное решение - по обоюдному согласию сняли с меня взыскание, сделав соответствующую отписку в моей карточке взысканий и поощрений. По инерции хотел опять сбегать за бутылкой, но во время вспомнил - кто я теперь и что этот мой благородный порыв может обойтись мне боком. Почему этот случай с Кеповым вызвал у меня такую волну воспоминаний? Все очень просто! За 35 лет моей службы это - единственное взыскание, записанное в моей учетной карточке, при наличии в ней более 50-ти поощрений от командиров различных уровней, вплоть до Министра обороны.
И вот мы в Москве! Мы с Батюней живем у моих родителей, с утра добросовестно отправляемся на свои фирмы, а вечером наверстываем упущенное и потерянное за время нашего отсутствия в столице, здесь нам помогает наш старший товарищ - Юра Лупинос. Кажется, делал это он с большим усердием! Как-то помню, после очередной практической отработки теоретических знаний в условиях, максимально приближенных к боевым (в ресторане) мы с Батюнькой ослабили бдительность и оставили Юру одного с моим отцом - уже пару лет, как на пенсии, но еще с полковничьей хваткой. Юра держался и молчал, как Зоя Космодемьянская, а мой заботливый папа прочитал ему небольшую, минут на тридцать лекцию о вреде алкоголя и растленном влиянии на зеленую молодежь типов, подобных Юре. И это вместо того, чтобы предложить нашему учителю бутылку пива! Вот это было бы своевременно и педагогично. Мы с Толей вовремя подоспели (по Уставу - отдыхали лежа в соседней комнате), отбили своего коллегу и отправились каждый на свое предприятие.
В эту командировке я впервые переступил порог института, где Главным конструктором был Николай Алексеевич Пилюгин - один из ближайших соратников Королева. Мне все здесь нравилось! И как разработчики колдуют над схемами, постоянно их дорабатывая и совершенствуя, и как рождается макетный образец будущего прибора, который потом долго испытатели отрабатывают на стенде, и как в монтажном цехе с помощью тоненьких девичьих пальчиков из хитроумнейших переплетений разноцветных проводков и бесчисленного количества релюшек, сопротивлений и конденсаторов прямо - таки на глазах рождается умнейший прибор системы управления ракеты. Мне нравилось общаться с создателями этих приборов, уточнять нюансы в схемах, отыскивать и устранять дефекты, или как их называли - бобы, я с удовольствием работал с испытателями на комплексных стендах, где на стеллажах была развернута практически вся система управления реальной ракеты - то, что никогда не увижу на полигоне, особо мне нравилась работа с так называемыми аварийными ситуациями, когда ты условно вводишь в схему какой-нибудь дефект, оцениваешь его последствия и затем ищешь пути выхода из этой самой аварийной ситуации.
Месяц командировки пролетел, как один день. И вот снова знакомый поезд Москва - Ташкент, но уже, увы! без писателя быстренько домчал нас до полигона, где с распростертыми объятиями нас ждал любимый Кепов. Времени на постепенное вхождение в армейскую жизнь нам не дали, ибо часть готовилась к ответственному мероприятию - контрольному запуску ракеты как заключительному этапу нашего формирования. На этом пуске должен быть маршал Неделин - командующий нашего молодого рода войск. Здесь уже не до выяснения отношений с Толей Кеповым. Мы все старались показать товар лицом: драили до блеска наши казармы, чистили территорию (хорошо хоть песок вокруг, а то в порыве энтузиазма и травку покрасили бы зеленой красочкой), отрабатывали строевые приемы (готовились к строевому смотру), украшали комнаты политпросветработы, ну и конечно, самое главное - готовились к самостоятельной работе по подготовке ракеты на технической позиции и кульминации - ее пуску. Удачно пустили - всем спасибо и раздача благодарностей, авария по вине нашего расчета - раздача взысканий и, что самое обидное, отсрочка в признании нас, как первой боевой единицы нового рода войск. Так что мы старались изо все сил. Наши волнения и старания были не напрасны. Пуск прошел удачно, ну а строевые смотры, чистота в казармах и прочее - это все вторично. Здесь все нормально. До сих пор перед глазами картина - весь личный состав нашей части замер в едином строю, а перед строем - маршал Неделин. Он благодарит нас за удачный пуск, за то, что в сжатые сроки мы сумели сформировать коллектив и создать боеспособную часть. В заключение маршал объявил всем нам благодарность и приказал нашему командиру полковнику Михееву записать эту благодарность в карточку взысканий и поощрений каждого офицера. Эх, Кепов-Кепов, как же ты не во время подвернулся со своими двумя сутками! Приятно было бы начать службу с благодарности легендарного маршала.
Неделю мы приходили в себя после такого события. А после этого стали готовиться к переезду (по военному - передислокации) к нашему постоянному месту службы - где-то далеко на Севере, под Архангельском. Во всяком случае, об этом ходили упорные слухи. Уже в августе 1959 года первые эшелоны с личным составом и техникой двинулись в сторону севера.
Командование полигона обратилось к нашему командиру с просьбой откомандировать нескольких наиболее подготовленных офицеров нашей части в распоряжение полигона для участия в очередных пусках ракет-носителей с космическими аппаратами на борту. Это обращение было воспринято нашими командирами как факт признания компетентности и авторитета нашей молодой части. Разрешение, конечно, было дано. Все уехали, а несколько молодых лейтенантов, включая и меня с Батюней, остались на месяц на полигоне. Мы, конечно же, сразу перебрались жить на площадку 10 и как местные старожилы каждый день ездили к месту своей работы на мотовозе. Кстати, в один из вечеров нас с Толей пригласил к себе домой на чашку чая Александр Васильевич Поцелуев. Вот тут-то я впервые встретился и познакомился с Лилией Александровной. Очарование этой встречи сохранилось до сих пор.
Приятные воспоминания оставил этот месяц. Мы как заправские испытатели принимали (на равных!) участие в подготовительных работах, отыскивали и устраняли многочисленные нестыковки и неувязки, ведь в те времена что ни пуск, то впервые, отрабатывали документацию, уже начинали потихонечку спорить с представителями промышленности. В эти времена у меня сложились хорошие отношения и деловые контакты с местными офицерами - большими энтузиастами ракетной и космической техники: конечно же, с Сашей Поцелуевым, Леней Кабачиновым, Караваевым Василием, Виталием Соколовым, Володей Патрушевым, Витей Ионовым. Так уж получилось, что со многими из них судьба меня сводила не единожды. Тот, кто прошел через полигон, кто начинал испытывать ракеты и спутники вместе с Сергеем Павловичем Королевым, тот считался золотым фондом Ракетных войск со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как правило, большинство из старичков полигона заканчивали службу в Москве или Ленинграде в больших должностях и высоких званиях. Помнится, мы еще будучи на полигоне, с интересом следили, как производил построения полигонной стартовой команды ее командир - старший лейтенант Ряжских, кстати, тоже ростовчанин. Самым необычным было то, что докладывал ему (Равняйсь! Смирно! Равнение направо!) его начальник штаба - подполковник. Интересно было наблюдать со стороны, как подполковник тянется в струнку перед старшим лейтенантом. Придет время и генерал-полковник Ряжских будет одним из руководителей Ракетных войск стратегического назначения. Виталий Соколов одно время даже будет моим начальником и так он хорошо будет выполнять эти функции, что на пенсию уйдет в звании генерал - лейтенанта. Но ведь многие отдали и жизни на этом интересном, но тяжелом поприще. В конце 1960 года вместе с маршалом Неделиным погибло и много наших ростовчан. К сожалению, такие трагедии на полигоне были не единичны. Светлая память ребятам, в чью честь на полигоне установлен ни один обелиск.
Ну что ж, пролетел и этот месяц. Грустно было расставаться с ребятами полигона, как-то мы уж втянулись в их работу, привыкли к общению с ними. Но впереди нас ждала Москва (целый месяц отпуска!) и возможно солнечное побережье Кавказа (это в зависимости от того, как нас встретит Москва). На тему того, что через месяц нам надо двигаться куда-то на север, не хотелось еще думать. А пока до боли знакомый уже поезд Ташкент- Москва мчит нас в Москву!
Глава 5.
Север.
Северный период моей службы в ракетных частях был по времени непродолжителен, но он был насыщен столькими интересными событиями и впечатлениям, что о нем стоит сказать несколько слов.
Слухи оказались верными - новым местом расположения нашей части действительно был небольшой северный городок Плесецк, в нескольких километрах от которого и было развернуто большое строительство технических сооружений и жилых комплексов - всего того, что со временем открыто назовут северным полигоном Плесецк. Но до этого еще было далеко. А пока мы выступали в роли первопроходцев.
Вот уж действительно из полымя да в пламя! Если на юге нас окружала бескрайняя пустыня, где каждое деревцо на вес золота, то здесь, на севере мы попали в царство вековых сосен и елей, где дремучие леса широко раскинулись на сотни километров вокруг и где обитали так хорошо знакомые нам по детским сказкам зверюшки: медведи, волки, лисы да зайчата. Вообще-то с ними тоже нежелательно встречаться в лесной чаще, но это все же лучше, чем скорпион или фаланга заползет к тебе ночью под одеяло и подло всадит свое смертоносное жало в твою ногу или руку. Наше северное зверье предпочитает, как правило, открытую схватку. К нашему приезду леса и все вокруг были уже покрыты толстым слоем чистейшего снега. Красота!
Плесецк образца поздней осени 1959 года - небольшой провинциальный город со сплошь деревянными постройками. В тихий, солнечный, морозный денек городок очень красив - из труб маленьких домишек уютно вьется дымок, а сам дом - точно крепость со всех сторон окружен огромными сугробами из искрящего на солнце снега. Основной вид транспорта зимой - лошадка с санями-розвальнями - тоже смотрится как-то мило и по домашнему. Таким в зимнем убранстве мне и запомнился деревянный город Плесецк. Так уж получилось, что летнее убранство города мне уже не суждено было увидеть.
Была у этого симпатичного городка и своя достопримечательность, довольно-таки оригинальная. Суровые, дремучие леса (почти непроходимая тайга), и как место расположения и как предмет промышленной обработки, все это являлось подходящими условиями для создания в окрестностях Плесецка многочисленных исправительных женских и мужских колоний и лагерей для заключенных, начало которых положено в печальные еще 30-е годы. В какой-то степени это отразилось и на самих жителях города - в общении с незнакомыми людьми чувствовался элемент настороженности и подозрительности. А может мне это просто показалось. К началу строительства полигона значительная часть этих мрачных организаций была передислоцирована в другие, не менее отдаленные места. Наверное, за компанию с колониями убрали и переселенцев, которые после освобождения оставались жить здесь же неподалеку в крепких добротных хуторах. Мы об этом могли лишь догадываться по брошенным многочисленным домам с хозяйственными пристройками вокруг нашей части, полностью пригодных для жилья. Такие пятистенки командование с удовольствием предлагало для жилья нашим молодым семейным парам (легко решалась жилищная проблема!), но практически никто на это не шел по вполне понятным причинам: молодая московская или ростовская девчушка не знала даже с какой стороны подойти к русской печи и как ее затопить, да и страшно жить в одиночестве, в дремучем лесу, тем более, что добраться до этого дома в распутицу можно было только на бульдозере. Так что надежды наших командиров не оправдались, молодые семьи снимали углы у жителей Плесецка и ждали ордера в новые дома, которые интенсивно строились на площадке 10 (как в Тюра-Таме!) нового полигона.
Мы, молодые - холостые, особо не обременяли наших отцов - командиров, поэтому о нашем житье-бытье они или вообще не думали, или вспоминали о нас в самый последний момент. Пришлось пожить нам и в бывших, еще не снесенных бараках для заключенных. При этом, насколько мне помнится, наше жилье отличалось от жилья наших предшественников лишь персональными матрасами, чистым бельем да утепленными входными дверями. До сих пор перед глазами довольно-таки экзотическая картина нашей жизни в этих бараках. Рано утром, когда еще утренние сумерки окутывают все вокруг и крепко держится ночной морозец, в бараке раздается: Молоко привезли! (а слышалось как Барак подъем! На работу марш!). Все- таки начальство о нас заботилось - договорилось с каким-то местным хозяйством или совхозом, что они по утрам будут доставлять нам, молодежи, утренний завтрак: поллитра молока и полбуханки хлеба на каждого (горячий шоколад в постель!). И вот ежедневная утренняя процедура: каждый представитель славного офицерского корпуса хватает поллитровую банку или что есть под рукой, вплоть до бутылки из-под вчерашнего пива и в ночном одеянии мчится к дверям барака (а вдруг не хватит!). Очень живописная, я вам должен сказать, картина - очередь из молодых ребят в кальсонах и с кружками в руках! Да еще если учесть, что на улице уже крепенький морозец, а в бараке отсутствует почему-то паровое отопление. Но надо отдать должное нашим кормильцам - молоко свежайшее, почти парное, а хлеб - пышный, мягкий и еще теплый. Получив свою порцию, мы ее тут же уминали и после примитивного туалета двигались на службу - к любимому личному составу, к технике или на многочисленные хозяйственные работы.
Чтобы окончательно покончить с жилищной проблемой пару слов о том, как мы жили до того момента, когда я покинул часть. На площадке 2 (опять же как в Тюра - Таме!) стоит огромное сооружение - монтажный корпус, где проводятся работы с техникой. Это здание где-то этажей 7-8 высотой и метров под сотню длиной. Вот в этом-то теремке и нашло наше командование где-то под крышей большую комнату, куда в приказном порядке расселило 13 молодых лейтенантов, которые не сумели устроится на десятке или не нашли убедительных аргументов в пользу проживания на частной квартире в Плесецке. Конечно, среди этих холостяков были и мы с неизменным Батюней. Наконец-то койки у нас были одноярусные. Это уже прогресс и шаг к цивилизации. Тепло - вот уж за что действительное спасибо нашим заботливым командирам. При входе - маленькая раковина естественно с холодной водой, которая периодически отключается в интересах производственных нужд. И за это тоже спасибо - зубы почистить и мордашку ополоснуть есть где. А вот с другими местами удовлетворения остальных естественных потребностей дело обстояло значительно хуже. Если вдруг, не дай Бог!, такая потребность появится в вечернее время, то нужно встать с койки, одеться потеплее, спуститься ногами (без лифта!) с 8-го этажа, пройти через весь монтажный корпус, выйти на улицу и проследовать еще метров 50 в сторону леса, где и расположено это самое место удовлетворения твоих законных потребностей. А что делать? Верна русская пословица: Хочешь жить - умей вертеться! (в данной ситуации можно чуть перефразировать). Здесь и еще один фактор имел место. Волки. Уже были случаи, когда кровожадные зверюшки загрызли двоих или троих человек в непосредственной близости от строительных площадок и жилья. А товарищу волку все равно где обгладывать молодые лейтенантские косточки - на дороге в Плесецк или рядом с интимным домиком с гордым одиноким названием М. Я бы и не муссировал так подробно эту естественную тему, если бы время нашего проживания в монтажном корпусе ни совпало с новой установкой верховного командования - теперь наш почтовый адрес не Москва 400, а Ленинград 300. Ну не смешно! Если честно, одна из причин написания этих заметок - убедить будущего читателя - моего потомка в том, что я начинал свою службу в частях не в Москве или Ленинграде, а в казахских степях и архангельских лесах. Уже позже я все-таки через отца, бывшего работника Генштаба, докопался до истины - какой же шутник придумывает для военных объектов такие закодированные, отвлекающие названия. Оказывается, где-то в военных верхах (Арбатский военный округ) имеется специальное подразделение, где в течении рабочего дня умные дяди (уж наверное, подполковники и полковники!) только и делают, что листают словари в поиске мудреных слов. Дело-то это, конечно, нужное, но поручили его, я в этом уверен, большим острякам! Уже много позже, работая в центральном аппарате Минобороны, мне приходилось сталкиваться с научно - исследовательскими работами с условными названиями типа Кирза-8, Капрон-3. Помню даже пришлось как-то писать объяснительную записку большому начальству с разъяснением одного из таких экзотических названий. Здесь, думаю, рука того же арбатского шутника.
Служба наша проходила, с одной стороны, уже вроде бы как и однообразно (традиционная борьба с Кеповым, работа с личным составом, совершенствование навыков работы с техникой, хождение в наряды и т. п.), но с другой - суровые условия Севера и стремление выжить в этих условиях вносили свои, специфические тонкости в нашу воинскую службу. Например, вызывает начальник штаба и дает вводную: Вот тебе 10 солдат, два бульдозера, пять бензопил (не помню, была ли тогда уже знаменитая Дружба) и марш в лес на заготовку дров. Приказ есть приказ. Надо выполнять. Но как!? Ну, с солдатами ясно - равняйсь, смирно, в лес шагом марш! У пилы дернул за веревочку, пила завелась (или не завелась), прислонил ее к деревцу - оно упало. Здесь тоже все вроде бы ясно. Но с какой стороны подойти к бульдозеру и какие его функции в этой операции никто не счел нужным мне разъяснить. А дрова нужны! По планам наших командиров наши солдатики собирались зимовать в больших, человек на сорок, утепленных палатках, где всю ночь должна топиться огромная железная печь. Даже в состав суточного наряда был введен специальный человек, чтобы следить за этой печью. Ну что ж, надо же заботиться о своих подчиненных - стал изучать устройство бульдозера и, самое главное, как шуровать его рычагами, чтобы этот монстр двигался в нужном направлении. С грехом пополам разобрались с рычагами и даже определили функции, которые должен выполнять этот чертов бульдозер. Мы решили, что он будет у нас трелевочным (понятно?) трактором. Решение свежее и оригинальное! Теоретически подковавшись я двинул свою механизированную колонну в лес на заготовку дровишек. Скажу честно - мы наломали дров больше, чем набил тарелок и плошек слон, попавший в посудную лавку! И какой лес мы губили! Говаривали, что еще со времен Петра Первого эти места славились отборным мачтовым лесом. И действительно, стоит стройная, прямая, как игла, многолетняя сосна без единого сучка и задоринки. Легонечко спили ее, аккуратненько положи на землю, обруби верхушечку и готов прекрасный строительный материал. Хоть сходу отправляй на экспорт. В порыве нездорового азарта мы, точнее - я, как командир-бригадир, тоже выбирали стройненькие, высоченные (и это - то для печки!) сосенки, валили их как попало, бросали, если она, бедненькая, где-то зацепилась верхушкой, переходили к следующей, если наш универсальный бульдозер - трактор не мог ее зацепить, то мы ее тоже бросали и намечали следующую жертву. Конечно, задание мы выполнили, наши солдаты зимовали в тепле, но во что это обошлось нашему, тогда еще социалистическому государству - одному Богу известно.
Пришлось мне немножко поработать и такелажником. Опять же вызывает командир и дает вводную: бери солдат, отправляйся в автопарк и организуй погрузку на железнодорожную платформу трех спецмашин (огромные МАЗы, крытые кузова которых забиты приборами и оборудованием) для отправки их на завод - изготовитель. Есть! - бодро ответил я и пошел выполнять приказание. Думал управлюсь за пару часов. А что тут такого - сел за руль, подкатил к платформе, подставил пару бревнышек, забрался на платформу - всего делов-то! Но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы. Короче, я с этими машинами провозился (если не сказать больше) три или четыре дня! Во-первых, мне пришлось изучить (именно изучить, а не прочитать!) кучу железнодорожных инструкций и наставлений о том, как в соответствии с ГОСТами грузить, крепить и транспортировать крупногабаритный груз на железных дорогах Советского Союза. С горем пополам изучил. Хорошо хоть зачеты не заставили сдавать. Далее выяснилось, что бревнышками не обойдешься, надо искать железнодорожную ветку, где есть специальная погрузочная площадка. И дальше пошло - поехало! То провод для крепежа не того диаметра, то солдаты куда то разбежались, то платформа где то застряла, а когда я ее нашел и с радостью пригнал машины к этой самой погрузочной площадке, то выяснилось, что она не под ту массу и габариты. В общем, к тому моменту, когда я все же погрузил и отправил эти чертовы спецмашины, я был уже почти профессионал в области погрузки - разгрузки крупногабаритных железнодорожных грузов. Ну, а профессия строителя вообще стала почти для всех нас второй специальностью. Наш быт создавался нашими же руками. Хочешь жить - умей вертеться! (уже в классической редакции) Другим словами, хочешь жить в тепле и уюте - подстраивай, подмазывай, конопать, утепляй. Что мы и делали. Кстати, не только для себя, но и для своих солдатиков.
Ну, а как там наш Кепов? (А где-то наш начальник транспортного цеха?- из классики). Здесь он, курилка. Все также бегает, хлопочет, старается сделать всем нам - своим подчиненным как можно лучше (здесь он молодец, надо отдать ему должное), но при этом все же не забывает о главной своей миссии - сделать что-либо нехорошее и обидеть бедненького, беззащитного лейтенантика Буйновского. Кстати, условия сурового севера заставили нашего командира заменить свое пижонское пенсне на обычные окуляры, такие же как на фотографии у известного учителя и воспитателя советской шпаны Макаренко. А может и не север здесь виноват, а просто Толя косил под Макаренко, тем более, что объекты их воспитательной работы где-то в чем-то были схожи.
Перед октябрьскими праздниками я выклянчил у Кепова разрешение съездить на 7-10 ноября домой, в Москву. Разрешил, причем безо всяких предварительных условий и каких-то обязательств с моей стороны. С огромным удовольствием и удовлетворением провел три дня в кругу своих родных - папы, мамы, Иришки. Я хоть и с 14 лет вроде бы как самостоятельный мужчина и почти на государственных харчах, но я все еще оставался домашним ребенком и маменькиным сыночком (несколько странное признание для 23-х летнего оболтуса!). Где бы я ни находился и какие бы расстояния меня ни отделяли от Москвы, я всегда остро чувствовал особый, кажется присущий именно нашей семье, уют, радушие, доброжелательное, внимательное, какое-то подчеркнуто - влюбленное отношение друг к другу, царившее в нашей семье. Ни между папой и мамой, ни между родителями и нами, детьми, не было скандалов и каких-то крупных разборок, все проблемы решались сообща, на семейных советах, при этом, если меня не было в Москве, свою точку зрения я отправлял письмом и мне было приятно, что к моему мнению, как правило, прислушивались. Я уж не говорю о том, что с мамой у меня были особые, заложенные еще в военные годы, теплые, трогательные отношения. Какие же были тяжелые эти полтора - два года, пока мы с мамой колесили по Кавказу, Средней Азии и Казахстану в поисках жилья, работы для мамы, места в детском садике для меня. Отец, отправляя нас с мамой из Гомеля в тыл, поручил мне, 6-ти летнему мужчине, защищать и заботится о маме, что я с присущей мне уже в те годы ответственностью и делал. Я учил маму как надо вести себя, когда мы попадали под бомбежку - не впадать в панику, бежать в разные стороны, не носиться по открытой местности, а залечь в какой-нибудь канаве, где и переждать бомбежку. Но она почему-то мои указания не выполняла и всегда как -то так получалось, что вместо того, чтобы рассредоточиться, она зачем-то накрывала меня своим телом, что меня страшно злило. После налета немцев я указывал ей на ее ошибки и неправильные действия, она соглашалась, обещала при очередном налете действовать строго по моим инструкциям, но в момент опасности про них забывала и упорно делала все по-своему, не отпуская меня от себя ни на шаг. Ну как можно было участвовать в боевых действиях, вопиюще нарушая требования Полевого устава! Вот такая была у меня моя мама. Папа у нас был философом, глубоко убежденным, что любой конфликт, любую сложную ситуацию можно разрешить мирным путем, через убеждения, сравнения, неопровержимые факты и доказательства. Я его за это называл марксистом. Помню как-то мы всем семейством ехали в электричке и на какой-то остановке в вагон ввалился пьяный шумный мужик, который сразу же стал приставать к мирным пассажирам. Как это у нас принято, вагон притих и каждый делает вид, что это его лично не касается. Наконец пьянчужка добрался и до нашего семейства. Мы сжались в комок и не знали что делать в этой ситуации. Папа, пропуская комментарии пьянчужки мимо ушей, повел с ним тонкую, задушевную беседу - о жизни, о погоде, по-моему даже о политике. Мужик по началу вообще не обращал на оратора внимания, но потом как-то поутих, стал прислушиваться к папиным словам, что-то даже стал отвечать и все это закончилось мирным, почти задушевным диалогом. Алкаш вышел раньше нас с явным желанием немедленно бросить пить. Так, во всяком случае, думал наш марксист. Блажен, кто верует! В этом эпизоде весь наш папа. Много раз потом наш милый воспитатель вспоминал об этом случае и когда учил смыслу жизни своих детей - меня и Иришку, и когда помогал нам с сестрой воспитывать уже наших детей - своих внуков. А какие душевные, умные и поучительные поздравительные открытки, точнее - послания писал он нам - вначале маме и нам с Ирой, а со временем не обходил своим вниманием внучат и даже правнуков, которые еще и читать-то не умели. Каждому он находил мудрое слово, каждому индивидуально желал именно то, о чем мечтал или к чему стремился юбиляр. Сестренка Иришка в те времена была симпатичным 14-ти летним подростком, в котором уже чувствовалась пробуждающаяся красота, полученная в наследство от нашей мамы. Но и в этот сложный, переходный период Ира, по-моему, не доставляла родителям особых хлопот и беспокойства - училась хорошо, дружила с хорошими ребятами, занималась баскетболом, к куреву и алкоголю вроде бы не тянулась, в дурных компаниях замечена не была. А что еще надо любящим родителям? К концу 1959 года моя семья жила уже в уютной отдельной (!) 2-х комнатной квартире в большом генеральском доме что прямо у метро Сокол. Примечателен двор этого дома тех времен - весной это огромный цветущий сад, благоухающий запахами цветущих вишни и яблонь вперемежку с дурманящим ароматом сирени и роз. Красота неописуемая с балкона нашего 9-го этажа! И я находился в каких-то 15-ти часах езды поездом от моего родного дома! Конечно, я рвался к своим всеми фибрами души. Спасибо Кепову, что он отпустил меня домой, где я получил заряд бодрости и маминой ласки (на правах первенца я числился маминым любимчиком). Но как дома ни хорошо, а на службу возвращаться надо.
Постепенно мы начали втягиваться в нашу повседневную воинскую действительность с ее обязательными, каждодневными проблемами: работа с техникой, воспитательная работа с подчиненным личным составом, наряды и вечная проблема обустройства. Мы, неженатая молодежь, при этом еще прилагали усилия в поиске мест и времени для проведения своего досуга с одновременным повышением своего культурного и эстетического уровня. О спортзале пока говорить не приходится, так что моя любимая гимнастика, на что я с удовольствием тратил массу свободного времени, уходит на второй план, с художественной литературой тоже пока напряженка - какая там библиотека, когда на носу зима! Так что пошли старыми испытанными тропами: дружеское застолье (так звучит красиво и завуалировано), картишки (вот уж чем никогда не увлекался), ну и конечно - походы на танцульки куда-нибудь в Дом культуры военных строителей, а то и в Плесецк. Кстати, женская половина этого культурного мероприятия мало чем отличалась от тюра-тамского варианта - представители пищеблока да пару молоденьких офицерских жен, каким-то образом сумевших усыпить бдительность своих мужей. Среди моих коллег находились и такие прыткие искатели приключений, которые в свободное от службы время повадились ходить в гости в близлежащие лагеря для заключенных (женские, естественно). С ходу так и не сообразишь - что же их туда манило? Думаю, что в порядке шефства молодые комсомольцы - добровольцы, типа моего подчиненного Лени Лохматкина проводили индивидуальную воспитательную работу с наиболее выдающимися (трудновоспитуемыми, опять же естественно) обитательницами этого оригинального учебного заведения. Не трудно представить выражение лица и словесную реакцию нашего замполита Морозова, когда он узнал о творческой инициативе своих подчиненных. Так вот и отдыхали, и идейно обогащались. Кстати, здесь к месту вспомнить опять же о моем любимом Кепове. Дело было накануне Нового 1960 года. Мы небольшой компанией решили встретить этот праздник в Плесецке, у Володи Жадаева, который снимал комнату у одной старухи. Ну, закупили, что положено, каждый наметил для себя даму сердца, которая должна разделить с ним праздничное застолье. Наметил такой объект и я. Как-то прогуливаясь по проспектам и бульварам нашего северного Парижа я встретил очаровательную точеную фигурку по имени Лариса. Основываясь на своем богатом в этой области жизненном опыте, я попытался пойти по проторенной дорожке - поискать что-либо типа портвейна с названием Лариса. Как ни странно, в близлежащей округе горячительного напитка с таким эротическим названием не было, а в Москву сбегать уже не было времени. Пришлось так на словах, через туманные намеки и обещания просить Ларису поприсутствовать со мной на нашей новогодней пирушке. Она согласилась, что я счел вполне естественным. За два дня до Нового года, 30 декабря на разводе Кепов, как всегда, раздавал указания и ставил задачи перед личным составом. Закончил эту процедуру он следующей пламенной речью: Ну, а теперь я вас все поздравляю с наступающим Новым годом. Желаю встретить его тепло и радостно в кругу своих друзей и близких. Новогоднюю ночь с подчиненным личным составом проведет лейтенант Буйновский, которого я отпускал домой на октябрьские праздники. Прошу расходиться Все разошлись, а я один остался стоять, как вкопанный, и с открытым ртом. Опять Кепов поставил передо мной трудноразрешимую задачу: что делать? куда бежать? кому жаловаться? как достойно ответить Кепову?, которого, кстати, и след простыл. Что ж, я действительно ездил на праздники в Москву, но при этом не давал никаких обещаний, что за это буду веселить наших солдат в Новогоднюю ночь. Прикупил меня мой бывший дружок. Мысленно трансформировав Кепову все, что я о нем думаю, я стал лихорадочно прикидывать, как достойно выйти из сложившейся ситуации. Прежде всего я договорился с ребятами, чтобы они не все съели и не все выпили, а оставили мою законную порцию возможно до моего прихода. Обещали. Сложнее с Ларисой. Как сделать так, чтобы она провела новогоднюю ночь в компании моих друзей, но при этом будучи в гордом одиночестве и ожидаючи меня. Зная своих коллег, я понимал, что на это рассчитывать просто глупо. На мою душераздирающую записку по этому поводу Лариса ответила мне предельно кратко: Новогоднюю ночь попытаюсь продержаться, ну а дальше - как получиться (Ну, Кепов, погоди!). Да, после такого ответа подумаешь - стоит ли нестись на перекладных 1-го января в Плесецк. С такими печальными мыслями 31 декабря в 23 часа 45 минут я построил в казарме личный состав нашей команды, поздравил их с Новым годом от имени ЦК КПСС, Совмина СССР, ВЦСПС, ЦК Комсомола и лично от товарища капитана Кепова (пусть шампанское попадет ему не в то горло!). После боя курантов я разрешил молодым ребяткам немножко повеселиться, попеть и поучаствовать в атракционах. Помню только один - на веревке развешаны на ниточках сладости. Жаждущий получить конфетку с завязанными глазами с помощью ножниц пытается это сделать. Кому-то повезло. Но мысли мои были далеки от этого бурного веселья. Где-то уже через полчаса после Нового года мне удалось утихомирить своих подопечных и уложить их спать. Выполнив свою печальную миссию, я побрел к себе под крышу монтажного корпуса, где мои оставшиеся немногочисленные сожители (такие же неудачники, как и я) тихо - мирно встречали Новый год. Хорошо помню утро первого дня 1960 года. Прекрасный солнечный денек, легкий морозец, все покрыто чистейшим, искрящимся на солнце снегом. Автобус в Плесецк будет ближе к вечеру, поэтому я не придумал ничего лучшего, чем встать на лыжи и по свежему снежку побродить по близь лежащим опушкам. В лес не углублялся, боялся, что встреча с волками может нарушить мои вечерние планы. Вечером же на крыльях любви и надежды примчался в избушку к Володиной старушке (от такой жизни поэтом станешь). Скажу коротко - Лариса почти выполнила свое обещание, ребята вели себя в меру корректно (друг Батюня доверительно доложил). Жизнь прекрасна! Праздник продолжается!
Милый Кепов! Если доведется тебе прочитать эти строки (а вдруг!), не обижайся и не суди меня строго. И двое суток ты мне конечно влепил, и в Москву не отпускал, и Ларису чуть из-за тебя не потерял. Все это было и против исторических фактов не попрешь. Но это было не так трагично, как я здесь расписал. Ты, дружище, не обижайся на меня за то, что где-то я сгустил краски, где-то преувеличил, а где-то приукрасил. Это так, для красного словца. Так уж получилось, что наши с Толей жизненные пути и наша служба кроме Севера дальше нигде не пересекались. Но память моя хранит воспоминания о Кепове как об исключительно честном, порядочном, интеллигентном человеке, и все-таки справедливом командире, верном, отзывчивом друге и просто хорошем, компанейском парне! Последний раз мы встречались с ним лет 10-12 назад в Москве, у Володи Семенова (кстати, моего соседа по дому на Соколе). Нас, ростовчан 2-го факультета выпуска 1958 года, тогда собралось человек десять. Хорошо посидели, вспомнили годы учебы, доложились, кто каких вершин достиг и как закончил службу. Ну а с Кеповым мы помуссировали, конечно, мою арестантскую тему. С чуть грустным юмором, как милые приятные воспоминания.
Где-то с декабря 1959 года наша часть начала готовиться к ответственному мероприятию - контрольному пуску ракеты. Сложная большая работа. Военными строителями и промышленностью построен огромный комплекс зданий и сооружений, проложены заправочные и топливные коммуникации, развернуто техническое и стартовое оборудование. Это все мы будем эксплуатировать. А пока все это нам, будущим хозяевам, нужно изучить, понять, освоить, понимая при этом, что у тебя за спиной уже не стоит Саша Поцелуев, который в любой момент может предотвратить твои неправильные действия. Здесь ты сам отвечаешь и за себя, и за действиями своих подчиненных. Пришла пора, когда танцульки, компашки и амурные дела ушли на задний план. Мы все работали самоотверженно, с огоньком, с большой самоотдачей. Контрольный пуск состоялся 17 декабря 1959 года. Через почти 40 лет этот день станет официальным праздником - Днем Ракетных войск стратегического назначения. Я не уверен, конечно, что этот день стал всенародным праздником только потому, что ракету пускал вместе со всеми и лейтенант Буйновский, но точно знаю, что в основании, монолитном фундаменте этого праздника есть и маленький кирпичик, прочно заложенный этим, везде поспевающим лейтенантом. А один кирпич - много это или мало? Кто занимался дачным строительством, тот знает, что один кирпич, если он неправильно положен или плохо укреплен, может со временем стать причиной разрушения не только фундамента, но и всего здания.
Вот ведь опять так получилось, что жизнь дала мне возможность приобщиться, быть непосредственным участником еще одного знаменательного, не боюсь этого слова - исторического и в данном случае приятного события - рождения нового рода войск. Прислониться к истории (красиво сказано!).
В подготовительных работах по обеспечению пуска ракеты принимали участие многочисленные представители различных промышленных организаций и заводов, среди которых были и специалисты фирмы Николая Алексеевича Пилюгина. По роду своих небольших, но ответственных служебных обязанностей мне приходилось часто контактировать с пилюгинцами и с их старшим представителем заказчика - подполковником Михаилом Наумовичем Брегманом, явно не донским казаком, но человеком симпатичным, интеллигентным и, естественно, умным. Вот с ним-то я и заговорил впервые о возможном моем переводе в Москву, в представительство заказчика при организации Пилюгина. Михаил Наумович, пообщавшись со мной по делам чисто техническим, понял, что я в системах управления ракет что-то соображаю, и сразу же положительно среагировал на мою робкую просьбу, но с одним лишь условием, что меня отпускает мое командование. А вот в этом самом но и была загвоздка. Генерал Григорьев только что издал приказ, категорически запрещающий обращаться к нему с просьбой о переводе в другое место службы (как правило, в Москву, конечно). У меня, как я полагал, были достаточные аргументы, которые позволили бы мне хотя бы записаться к нему на прием. Во-первых, я сам, по собственной инициативе попал в эту часть. Не очень что бы уж так убедительно и безотбойно, но все же. Вторая причина более веская. В 1957 году папу, 42-х летнего полковника Генштаба и участника войны увольняют из армии, при этом ему осталось дослужить до законных 25 лет каких - то полтора года. А по тем временам 25 лет выслуги - это и приличная, даже очень пенсия и ведомственная поликлиника и другие материальные блага. Уйти из армии и устроится на гражданке кадровому военному в 42 года, когда у тебя за плечами только довоенные курсы бухгалтеров-экономистов, военно-политическое училище, две войны и военная академия - это, я вам скажу, дело непростое. Да если учесть при этом, что на иждивении у него было два человека - жена и дочь-школьница. В общем, положение в нашем семействе было не из радостных. Мы все, и мои родители, и я немножко подрастерялись. Оторванный от дома, я очень переживал за своих родных. Мне казалось, будь мы вместе, то если не материально, то уж морально нам точно было бы легче. Но как с этими нашими семейными бедами и проблемами идти к Григорьеву, у которого своих забот полно, я не знал, боялся и не решался. Первые пару лет после увольнения папа был настроен еще более-менее оптимистично, но по мере того, как полковничьи запасы исчерпывались, а подходящей работы так и не было, все мы пришли в унынье, в котором и находились вплоть до начала 1960 года. Что делать - записался на прием к Григорьеву. Шел как на плаху, не очень надеясь на положительный исход. Михаил Григорьевич встретил меня довольно-таки любезно (мне явно повезло - видно у него было хорошее настроение), про ГУМ в прямую не говорили, но по ходу разговора я понял, что это наше совместное посещение демонстрационного зала он помнит, вспомнил о встречах в Генштабе с моим отцом, спросил - как он? Ну, тут я ему с надрывом в голосе и рассказал о наших семейных бедах. Он воспринял мой сбивчивый рассказ с пониманием и... отпустил меня к моим родителям в Москву. Спасибо ему за это! Спустя некоторое время после того, как вопрос о моем переводе был окончательно решен, папа написал Михаилу Григорьевичу большое благодарственное и очень проникновенное (а это он умел) письмо. Больше судьба меня не сводила лично с генералом Григорьевым (со временем он стал большим человеком), но с подполковником Олегом Григорьевым мне пришлось послужить. Я всегда относился к нему с внутренней симпатией и добротой как к сыну человека, так повлиявшего на мою судьбу.
Дальнейшие события развивались по отработанному сценарию. Я отпросился у Кепова на пару дней в Москву (отпустил, куда ему деваться), встретился с Брегманом, заполнил какие-то анкеты и с легким сердцем вернулся в Плесецк. Надо ли говорить, как рады были папа, мама, Иришка и какие слова благодарности слали они в адрес Григорьева! Безо всякого кокетства и лицемерия скажу, что немножко грустно все же было расставаться с частью и с друзьями. С теми же Толей Кеповым, Толей Батюней, Юрой Лупиносом, Юрой Прокловым, Володей Бахановским - друзьями и приятелями еще с ростовских времен, да и с Володей Жадаевым, Юрой Михайленко, Володей Магичевым - ребятами, с которыми я познакомился и подружился уже здесь, в части. Многие, конечно же, мне завидовали, но больше всех переживал мой отъезд мой дружок Толя Батюня. Ведь у него фактически были те же козыри, что и у меня - и ГУМ, и отец к этому моменту вышел на пенсию. Правда, пенсия генерал-полковника Батюни была несколько больше пенсии полковника, которому Хрущев не дал дослужить 1,5 года до нормальной полковничьей пенсии. Этот фактор наверное и удержал Толю от обращения к Григорьеву. Прощаясь с ребятами, я конечно же не знал, что со многими из них я расстаюсь ненадолго, что придет время и по разным причинам (семейным, служебным, а то и просто надуманным) многие из моих войсковых друзьей, с которыми я прощался в феврале 1960 года, тоже будут служить в Москве и в числе первых среди них будет мой друг Батюнька.
А жалел ли я сам о том, что вынужден фактически прервать свою карьеру войскового офицера. Даже и не знаю. Ведь с 14 лет я уже носил форму, рано отработал командирский голос, почувствовал уже вкус к командованию, мне нравился четкий воинский порядок, меня не смущали тяготы и лишения воинской службы. Служи честно и добросовестно, проявляй смекалку и инициативу и придет время, когда на твоих плечах засияют генеральские погоны. А если не хочешь быть генералом, тогда зачем все это! Плох тот солдат, который в своем ранце не носит жезл маршала - мудрые слова прославленного полководца (по-моему, Суворова) Под таким девизом я и пошел служить в армию. Здесь я не оригинален. Но и армия уже не та! Звание мое было инженер-лейтенант. Инженер! Как-то так получилось, что маршальский жезл я все дальше и дальше отправлял в дальний угол своего ранца, а его место постепенно занимали приборы, схемы, сложнейшие бортовые и наземные комплексы ракет, а потом уже и космических аппаратов. А если появилась возможность принять посильное участие в разработке и создании таких комплексов, то здесь и думать нечего. Поэтому я и просил Григорьева отпустить меня в Москву не куда-либо в штаб или многочисленные интендантские военные организации, разбросанные по Москве, а именно в представительство заказчика, поближе к так полюбившимся мне электрическим схемам.
Где-то в начале своего повествования я говорил, что жизнь моя и служба в частях была короткой, но до предела спрессованной множеством событий и встреч, о которых я помню всю жизнь и которые дают мне в последующем полное право и основание говорить: Да! Я служил в частях и горжусь этим. Конечно, полтора года войсковой службы - лишь маленькая толика, почти мгновенье из 37 лет моей жизни, которые я отдал ракетной, а потом ракетно-космической технике. Но эти полтора года были своеобразным трамплином, первоначальной ступенькой для моей последующей очень интересной, весьма насыщенной и многообразной службы. Да и жизни, наверное, в целом!
Как сказал классик: Как хорошо началось - Вас вызывают в Москву!. А как меня Москва встретит? Вопрос, конечно, интересный!
Глава 6.
Москва.
Ну, вот я и в Москве! Живу вместе с родителями и сестрой в нашей симпатичной квартирке на Соколе. Приходиться, правда, делить с Иришкой одну комнату на двоих, что для 24-х летнего холостяка с большими амбициями вроде бы и не очень, но что делать. Главное, я дома, среди милых моему сердцу мамы, папы, сестренки. Купили по тем временам модное, но громоздкое, как танк, кресло-кровать, где я чудесненько и устраивался на ночь, а рядом уютно посапывала Иришка, к этому времени ученица 7 класса школы. Первые восторженные дни после моего приезда прошли, жизнь постепенно входила в свое нормальное, повседневное русло. Мама после длительного перерыва вновь пошла на работу - в сберегательную кассу, расположенную в нашем же доме. Папе, наконец-то, тоже подвезло - устроился инспектором отдела перевозок Центрального хранилища Госбанка СССР. Набор слов звучит красиво и солидно, но на самом деле эта должность из серии сбегай, подай, принеси с мизерной зарплатой. Спасибо и за это - кому на гражданке нужен бывший военный, которого в свое время научили только воевать и добросовестно нести где прикажут службу. По тем временам военный - это профессия и не только, а почетная профессия, дающая к тому же определенные материальные блага, какие-то права и привилегии. И если тебя по каким-либо причинам вывели из этой когорты, лишили всех этих благ и привилегий, то начинать трудовую жизнь заново ох! как не просто. Вот уж 40 с лишним лет прошло с тех времен, а я до сих пор не могу успокоиться и смериться с несправедливостью, которая выпала на долю моего отца. Да и не только отца. Таких было много. Вот, например, дядя Миша Иванов - муж моей тетки Оли - капитан, войну, правда, не застал, но был летчик - асс, из плеяды первых в нашей авиации, освоивших реактивную технику, участник боевых действий в Корее, кавалер ордена Боевого Красного знамени, каких-то корейских орденов и многих наших медалей - в армии ему, естественно, почет и уважение. Но вот его увольняют из армии (не успел вовремя закончить академию), надо устраиваться на работу, кормить двоих детей - малолеток. А кто он, если не военный и не сидит за штурвалом МИГ а? В молодости был учеником печника. И все! Кем только не был бравый капитан - герой корейской войны (о них так же шепотом, но уважительно говорили, как и о героях боев в Испании) после увольнения, вплоть до сторожа на лодочной станции, и параллельно потихонечку спивался. Алкоголиком не стал, но из жизни ушел очень рано. И таких ведь по тем, послевоенным временам было тысячи и тысячи. Пусть это и не вписывается ни по времени и ни по содержанию в общую канву моего повествования, но думаю к месту здесь вспомнить о 42-х летнем полковнике запаса, который где-то в 97-98 годах приходил ко мне наниматься на работу. Так вот по его анкете он имеет высшее техническое (Московский авиационный институт), высшее военное (Военная академия связи), высшее экономическое (Школа бизнеса при Академии экономики) образования. Свободно владеет английским языком, профессионально знает компьютер с современными программными продуктами. Я, конечно, готов был сразу же его взять на работу. Но не тут-то было! Хотя и престижная работа в Министерстве иностранных дел, но платят мало. Парень знал себе цену - пошел куда-то в коммерческую структуру. Да! Это тебе не полковник с довоенными курсами плановиков - экономистов или капитан - ученик печника. Другие времена - другие потребности и возможности. Это свое отступление хочу все же закончить на оптимистичной ноте. Папа проработал в системе Госбанка около 30 лет и ушел на пенсию (второй раз!) с солидной должности заместителя директора Центрального хранилища. В 1977 году издательство Московский рабочий выпустило книжку Город как мир. Эта книга о Москве и москвичах. В главе В кладовой рубля есть такие слова: ...Была кассиром (об одной из сотрудниц хранилища), счетчиком, закончила техникум, вступила в партию - с уважением сказал о ней один из руководителей хранилища, Иван Леонтьевич Буйновский, в прошлом человек военный. Свою нынешнюю службу он также считает военной. В банке требуется идеальная дисциплина, абсолютный порядок и безупречная честность. Именно таким и был наш отец - дисциплинированным, любителем порядка и безупречно честным.
И еще немного об отце. Вот я уже достиг солидного возраста, внуки уже большие, но до сих пор мои родители и особо - папа все еще являются для меня во многом примером для подражания. Одна из причин увольнения папы из армии (во всяком случаи официальная) - слабое здоровье. И действительно, последние годы перед увольнением папа по 2-3 месяца в году лежал в госпиталях с диагнозом: сердечная недостаточность, грудная жаба, нервы расшалились и еще какие-то отклонения, в основном на нервной почве. Война да и служба в Генштабе в суровые сталинские времена - все это бесследно не проходит. После увольнения, попав совсем в другую обстановку и не имея возможности лечиться в военных госпиталях, папа, как говорится, подключил внутренние резервы и за 30 лет работы в хранилище один раз и то, я считаю, случайно попал на пару недель в больницу. Вот уж действительно верна русская пословица, что все болезни от нервов! Всю свою жизнь стараюсь придерживаться этого правила, наглядно и убедительно подтвержденного непререкаемым для меня авторитетом - моим отцом. Не всегда это, правда, получается, но ведь и правил без исключений не бывает.
Ну, ладно. Пошли на службу. Где-то в моих бумагах затерялась копия Указа Петра Первого о создании на Тульском оружейном заводе по сегодняшнему службы контроля за качеством изготовляемых заводом ружей, пищалей, пушек и другого военного снаряжения. При этом, если дьяк, которому поручено вести контроль, пропустит некачественную продукцию, то он должен всенародно быть битым палками, при этом количество ударов зависело в прямую от степени вины этого контролера. Вот оттуда, наверное, и пошли представительства заказчика, основная функция которых - защищать интересы военного ведомства на предприятиях и в организациях, где разрабатывается и производится военная продукция. Со временем эти самые дьяки составляли уже огромную армию высококвалифицированных военных специалистов со своими штатными единицами, широко разветвленной администрацией и своей специфической структурой (например, была такая очень солидная и авторитетная полковничья должность Районный инженер; где еще в армии есть такая должность?). Поскольку организации и предприятия, работающие на армию и флот, располагались, в основном, в крупных городах, то естественно, что и войска этого специфического рода войск базировались здесь же.
Научно-исследовательский институт, где главным конструктором по автономным системам управления был Николай Алексеевич Пилюгин, располагался в те времена на Авиамоторной улице, что в районе шоссе Энтузиастов. Вот туда-то я и был направлен для дальнейшего несения своей воинской службы.
Я попал в группу представительства заказчика, или просто - заказчика, руководимую Михаилом Наумовичем Брегманом, что меня и обрадовало - он один пока знал хоть что-то обо мне. Заместителем у него был Борис Владимирович Вергасов - симпатичный для меня человек, с которым меня связывают и по сей день добрые, дружеские отношения. Моим напарником и в какой-то степени учеником (так он, во всяком случае считал, а мне было приятно) был Юрий Владимирович Маркин. Юра Маркин! Он был на 3-4 года старше меня, но сумел сохранить столько прямо-таки детской непосредственности, обаяния, дружеского, любовного отношения к окружающим, что мы все, и я особо, просто души в нем ни чаяли. Его очаровательнейшая жена Ниночка была подстать мужу - милая, добрая, очень располагающая к себе женщина и при этом весьма и весьма симпатичная. Помню, как-то приходит Юра на работу, сидит какой-то грустный, подавленный (у него все это на лице), на вопросы - в чем дело? не отвечает. Звонок - Юру к телефону. Он поговорил пару минут, положил трубку и Юру как подменили - веселый, разговорчивый, улыбающийся. На правах друга я к нему - что-нибудь случилось? Юра, открытая душа, долго молчать не мог и признался - оказывается, когда он утром уходил на работу, то Ниночка его не поцеловала (ну, забыла, может), а для эмоционального Юры это - ЧП. Зная Юру, можно было только догадываться, какие мрачные мысли бродили у него в голове пока он ехал на работу и пока не зазвонил телефон. Звонила Ниночка и сказала, что она просто закрутилась и не успела утром его поцеловать и что она его любит (наверное, такими словами она его успокоила). Много ли человеку надо! Юра любим, жизнь прекрасна и можно приступать к работе. Вот в этом маленьком эпизоде весь мой дружок! А в работе он дотошный, въедливый, пока не разберется в схеме или чертеже будет терзать разработчика, выколачивать из него правду-матку. Мне очень приятно и легко с ним работалось. Я часто бывал у них дома, даже иногда ночевал, а Ниночке доверительно рассказывал о своих незамысловатых любовных делишках, она слушала и давала мне мудрые советы. Славные, добрые времена! Мне вообще повезло с коллегами по работе. Боря Вергасов, Юра Маркин, Владилен Гаврилов, Миша Зобов, Валя Прохоров - толковые специалисты, у которых я многому научился, энтузиасты своего дела, пользующиеся авторитетом у разработчиков, в компаниях - веселые, любящие пошутить и от души посмеяться, в футбольных баталиях - бескомпромиссны и жаждущие только победы. Все они были женаты и только я холостяк себе на уме - присматривался, принюхивался, изучал, анализировал и на примерах своих друзей решал для себя задачку - готов ли я для семейной жизни, все ли у меня есть для этого. Под все ли подразумевались материальное положение, жилье и другие жизненные блага, в те времена я весьма самоуверенно думал, что с выбором подруги жизни проблем не будет, тем более, что мои друзья, а особенно их жены постоянно предлагали мне конкретную помощь в этом деле. Кстати, пройдет еще немного времени и к этой компании присоединится наш старый друг - Толя Батюня, который умудрился правдами и неправдами все же перебраться в Москву, ко мне поближе и даже получить комнату, чему я и завидовал черной завистью.
Мудрый Брегман сделал одно доброе дело - прямо - таки на следующий день после моего прихода на новую работу он определил тематику моей будущей деятельности и сразу же отправил меня на комплексный стенд, где начиналась отработка системы управления новой королевской ракеты - изделие 8К75. Мне было приказано денно и нощно находиться на стенде, изучать, осваивать, знакомиться с разработчиками и испытателями, работать со схемами. В общем, пустили меня, как говорится, в свободное плавание. Как же я благодарен Михаилу Наумовичу за это!
Создание современных систем управления для любых сложных комплексов, включая и ракетные, можно популярно и наглядно представить в виде знаменитого райкинского костюма. И действительно, в огромной армии портных - разработчиков системы можно выделить специалистов по созданию чувствительных элементов системы - гироприборов, кто-то разрабатывает приборы усиления и преобразования, кто - то мудрит над сложным кабельным хозяйством, системные лаборатории колдуют над циклограммой работы всей системы управления, воплощая ее в многочисленные бортовые коммуникационные приборы, энергетики думают над созданием эффективных бортовых источников питания. Сложнейшая, кропотливая работа! И на каждом участке есть свой представитель заказчика, который внимательно следит и за выполнением требований военного ведомства, и за соблюдением норм многочисленных ГОСТов и другой нормативной документации. В отличии от знаменитой интермедии Райкина, в общей схеме создания системы управления нового изделия есть звено, подразделение, куда стекаются, как ручейки, результаты творческих мук всего коллектива разработчиков (схемы, чертежи, графики, циклограммы) и где, собственно, и начинается долгий, мучительный процесс рождения новой системы. Это - комплексная лаборатория или отдел, которые являются головным подразделением и которые первыми получают по заслугам и при удачных пусках, и при отказах, сбоях и авариях, независимо по чьей вине это происходит. В непосредственном контакте именно с таким отделом мне и предстояло работать. И здесь мне повезло! Если я и считаю себя сейчас вполне состоявшимся и что-то в этом понимающим комплексником или системщиком, то этим я обязан моим гражданским коллегам по работе в институте - Финогееву Владилену Петровичу, Приссу Георгию Моисеевичу, Скрипицыну Анатолию Васильевичу, Макаровой Зое Петровне, Касьяновой Тамаре Саввовне, Бурлаковой Юлии Константиновне, Симонову Сергею Никаноровичу, да и многим - многим другим. Но ведь я должен был не только учиться у них, но и контролировать их работу. Пикантное положение! Мне кажется, что я в свое время выбрал правильную линию поведения по отношению к разработчикам - приходил и честно говорил, что не могу разобраться в схеме или не знаю, как работает тот или иной прибор. И всегда с их стороны была помощь и поддержка. Но и я, когда находил в их работе дефекты (а это одна из моих основных функций), не старался, грубо говоря, тыкать их носом (бывали среди нас и такие), а по мере сил и возможностей предлагал им для рассмотрения вариант правильного решения. Со временем я выработал для себя четкое и строгое правило - мои знания схемы, прибора должны быть если не выше, то во всяком случае на уровне знаний разработчиков. В дальнейшем это правило позволило мне принимать правильное, технически грамотное и обоснованное решение, всегда достойно представлять свое ведомство, на равных вести диалог с разработчиками и принимать активное участие как в решении принципиальных вопросов, так и в поиске схемных ошибок и распутывании сложнейших комплексных узлов. Было приятно, что к твоему мнению прислушиваются и приглашают тебя как специалиста, когда надо разобраться с каким-то сложным, запутанным вопросом (разработчики, как правило, старались решать свои внутренние проблемы без заказчиков).
По отработанной технологии и сложившейся практике в комплексном отделе Присса и лаборатории Симонова общая схема версталась на бумаге, в виде единого программно-технического комплекса системы управления нового изделия. Но все это еще надо воплотить в реальные приборы, соединить проводами и отработать на макетных образцах. Я уже как-то говорил, что мне очень нравился процесс, когда в заводском цеху, в тихой, уютной обстановке электрические и монтажные схемы прямо у тебя на глазах (заказчик обязан контролировать и эту операцию) с помощью проворных пальчиков монтажниц превращаются в реальные сложнейшие и, зачастую, уникальные приборы. И вот наступает время, когда первые образцы концентрируются в одном месте и их собирают в единую схему. Вот тут-то на первое место и выходят совершенно уникальный отряд разработчиков - стендовики-комплексники. Их уважительно и любовно все называли испытателями.
Комплексный стенд для нового изделия в упрощенном представлении - большое, светлое помещение, где на элементарных стеллажах аккуратно уложены приборы, опутанные со всех сторон разноцветными проводами, собранными в толстые кабельные жгуты и стволы. Да и задача, вроде бы, простая - при подачи питания на стенд нужно что бы ничего не взорвалось, не загорелось, а все это сложнейшее переплетение приборов и кабелей работало в полном соответствии с программой, заложенной разработчиком. Эту задачу решает специальное подразделение - комплексный отдел, каждый из сотрудников которого не только должен знать физическую суть и схему всего того, что развернуто на стенде, но и не гнушаться черновой работой - снять и заменить вышедший из строя прибор, разобрать - перебрать, если надо, весь стенд, таскать тяжеленные кабели и по тысячи раз отключать - подключать штепсельные разъемы и колодки (некоторые разъемы имели до сотни контактов и весили несколько килограммов). В общем, интеллектуал с некоторым чернорабочим уклоном. Все разработчики прямо-таки молились на испытателей - работников стенда и пулей неслись к ним на свидание по первому же их требованию. Плотно поработав на стенде, смело могу утверждать, что там трудились истинные энтузиасты своего дела, которые, не считаясь со временем и личными интересами, отдавали себя сложной, но очень интересной работе. Здесь моими учителями и коллегами были Ионов Иван Никитович, Лакузо Николай Михайлович, Никитенский Сергей Иванович, Владимир Николаевич Митряков, Геннадий Михайлович Мещеряков, Виктор Безлепкин (виртуоз - монтажник, я его уважительно называл профессором). И здесь же я впервые встретился и познакомился с Евгением Александровичем, Женей Дымовым. Знаменательное для меня знакомство.
В рассказе об испытателя стенда невольно напрашивается одна историческая аналогия. Вот у Наполеона была его любимая старая гвардия, с которой великий полководец начинал свои первые победоносные походы по Африке и Европе. Император ценил и берег эту свою гвардию. Вот такая же гвардия была и Сергея Павловича Королева. Как ни странно, но его первые испытатели, с которыми он начинал свое великое дело, зачастую не имели даже корочек, мало кто из них остепенился, стал ученым или профессором. Но поработав в окружении Королева, я понял, что таких своих сподвижников, как Леонида Александровича Воскресенского, Бориса Аркадьевича Дорофеева, наших (пилюгинсих) Николая Михайловича Лакузо или Женю Дымова Главный конструктор ни на кого не променяет. Он верил их испытательскому чутью, он знал, что они его никогда и нигде не подведут и не подставят. Суровый по натуре мужик, Сергей Павлович с этой своей старой гвардией был прост и по-человечески душевен, всех их называл по имени и у него даже голос кажется становился как-то спокойней и мягче, когда он к ним обращался. Они все отвечали ему полной взаимностью. На любых испытаниях, особенно на полигоне эти королевские маршалы пропускали через себя все аварии, отказы, сбои, ошибки, нестыковки между системами различных организаций, а их природный ум, дарование истинного испытателя, как правило, подсказывали в экстремальных условиях правильное решение. За что их и ценил Королев. Общение и деловые контакты с этими людьми многое дало и мне в моей последующей службе, а потом и работе.
Как я уже говорил, я с энтузиазмом и с молодым задором с ходу подключился к работе лаборатории Володи Митрякова, которая как раз и начинала отработку системы управления нового изделия. Я так же как и все (а ведь у меня особое положение, я - заказчик, которому все, что на стенде, будет со временем предъявлено на приемку, да я еще и в военной форме, пусть пока и лейтенантской) таскал кабели, несчетное количество раз подключал эти чертовы тяжеленные отрывные разъемы (по предстартовой циклограмме в момент отрыва ракеты от стартового устройства эти разъемы автоматически отстреливаются), ползал по схемам в поисках хитроумных бобов, увлекался и как работник стенда спорил и что-то доказывал разработчикам, заставлял их переделать, улучшить схему или конструкцию прибора. Прошло немного времени и стендовики стали относиться ко мне, как к равному, чем я очень гордился.
Как-то так получилось, что на стенде шефство надо мной взял Женя Дымов. Видно, все-таки, мы понравились друг другу. Это молодой красавец-мужчина, бывший моряк-подводник, боксер, человек исключительной честности, трудоголик (модное сегодня слово), с широкой доброй русской душой, стержень, вокруг которого бурлила жизнь на стенде, мужик компанейский, веселый и жизнерадостный. Он и сейчас такой, каким был 40 лет назад, конечно с поправкой на годы, нашу сложную, не такую уж радостную жизнь. До сих пор ловлю себя на мысли, что в каких-то ситуациях я невольно спрашиваю себя: а как бы здесь поступил Дымов? Ну вот, например, типичная картинка нашей повседневной жизни: на улице полно народу, все куда-то спешат, торопятся, а на асфальте мирно лежит пьяный мужичишка. Ну лежит и лежит, все проходят мимо (и я тоже) и никому до этого замерзающего страдальца нет дела. Никому, но не Дымову. Он его любовно поднимет, расспросит (если тот еще в состоянии говорить), где он живет, поможет бедолаге добраться до дома. И тут начинается самое интересное - выходит жена, забирает своего ненаглядного, поливая при этом добряка Дымова самыми последними словами, видя в нем собутыльника своего муженька. Зачем тебе это надо? - спрашиваю я Дымова. А что, пусть человек замерзает? - резонно отвечает он. Ну, что тут скажешь. Дымов есть Дымов. Или вот еще коротенький эпизод из дымовской жизни. Как-то советское районное начальство решило избрать Дымова депутатом нашего Черемушкинского района. Прошло немного времени и это начальство схватилось за голову - в тихое, спокойное депутатское болото была запущена взрывоопасная бацилла. Как-то вновь испеченный депутат прошелся с сыном и фотоаппаратом по все помойкам и другим антисанитарным точкам района. В результате появился красочный стенд под девизом Сделаем наш район самым экологически чистым местом в Москве!, который энтузиаст Дымов вывесил на очередном депутатском заседании. Ну, в общем, короче, через некоторое время Дымова, как не справившегося, потихонечку оттерли из депутатского корпуса (Такие депутаты нам не нужны!). Ну, а как испытатель Евгений Александрович - умница, народный умелец, как рыба в воде лавирующий в сложнейших схемах, хотя война и не дала ему закончить институт. Где-то через год после нашего знакомства Женя и его жена Рина Николаевна (умница и красавица!) очаруют не только моих родителей, но даже и соседей по нашему дому. Конечно, я чуток злоупотреблял добрым, отеческим его отношением ко мне, чего уж греха таить, мне хорошо и уютно было за его широкой спиной, особенно когда мы с ним были на полигоне, а ведь был времена, когда мы сидели там месяцами. Пройдет несколько лет и Дымов заслуженно станет заместителем Генерального директора всей пилюгинской фирмы, насчитывающей к тому времени несколько тысяч человек. Но Дымов не был бы Дымовым, если бы не ушел с этой почетной должности и не вернулся бы на свой родной стенд, к своим приборам и кабелям. О Жене Дымове я могу говорить много и вдохновенно. За каждой строчкой моего дальнейшего повествования незримо будет стоять мои друг и покровитель. Дымов - это целый пласт моей жизни (здорово сказано!).
Прошла еще пара-тройка месяцев моей самоотверженной работы на стенде и где-то к лету шестидесятого года я уже достаточно прилично знал свою подопечную систему и заодно, как говорится, по ходу освоил специфику и тонкости обязанностей представителя заказчика. Мне нравилась это работа! Хорошо помню свой первый самостоятельный выход на дело в качестве заказчика. Где-то осенью мы с Лакузо и Дымовым отправились в Загорск на огневые испытания двигателей, где работала и наша система управления. Для меня это все было ново и интересно. Здесь я впервые попал в компанию, которая очень скоро стала для меня родной и близкой. В этой большой и в общем-то дружной семье, главенствующую роль в которой занимали представители головной организации Сергея Павловича Королева, были и двигателисты, и заправщики, и наземщики, и телеметристы, и радисты, и мы - прибористы, и еще много-много самых различных специалистов - участников сложнейшего процесса разработки, создания и испытаний современных по тем временам ракетных комплексов. Эта командировка в Загорск памятна для нас и одним печальным событием. Мы были на двух - трех предприятиях и на каждом из них мы участвовали в траурной церемонии прощания с разработчиками и испытателями, погибшими вместе с маршалом Неделиным при взрыве ракеты и пожаре на полигоне в Тюра-Таме.
Где-то в августе 1960 года я получил очередное воинское звание. Теперь я не просто лейтенант, а старший инженер-лейтенант. Старлей! Как только до меня дошла эта радостная весть, я где-то нашел две звездочки, кое как прилепил к погонам, одну даже помнится чуть ли ни пришивал нитками и помчался в столовую принимать поздравления народных масс. Странно, но на мои погоны никто не обратил внимания! Ну, ладно, министру обороны и моим большим начальникам - им просто не до меня. Это я еще допускаю. Но мои коллеги - разработчики и особо - разработчицы почему же они обходят молчанием этот, можно сказать, исторический факт. Я уж и так, и сяк, и погонами чуть ли ни каждому в лицо тычу, и глазами вроде бы показываю, куда надо смотреть. Никакой реакции! Помнится, обиделся я на них по молодости сильно. На следующий день и уже и сам забыл про свое новое высокое воинское звание.
К концу 1960 года разработчики системы управления, возглавляемые комплексником Симоновым и испытателем Митряковым должны были сдать нам, заказчикам штатный комплект бортового и наземного оборудования, предназначенного для проведения летных испытаний новой ракеты. Ответственная, хлопотливая пора как в жизни создателей нового образца, так и тех, кто этот образец принимает на вооружение. Здесь уж я представлял свое ведомство и был тверд (но справедлив) при проверках и приемке аппаратуры и документации к ней на соответствие требованиям заказчика. Очень мне пригодились здесь мои круглосуточные бдения на стенде. Я, конечно, при сдаче - приемке был Матильдой в центре событий, хотя в этом сложном и ответственном для нас процессе принимало участие практически все наше представительство заказчика. Как и положено в плановом социалистическом хозяйстве, приемка была завершена в последний день месяца, последний месяц квартала и последний квартал года - 31 декабря где-то часов в 10 -11 вечера, прямо накануне нового, 1961 года. Все прошло успешно. Конечно много было замечаний и предложений со стороны заказчика, но сам Николай Алексеевич Пилюгин заверил нас, что до отправки техники на полигон все дефекты будут устранены. На чем мы и договорились, после чего в узком кругу стендовиков - испытателей коротенько рюмашкой отметили это событие и понеслись домой встречать Новый год. Впереди ответственный этап летных испытаний новой королевской ракеты с нашей системой управления.
Я, конечно, с полной самоотдачей большую часть своего времени отдавал работе, но все же не забывал, что я живу в Москве - культурном и спортивном центре всей нашей страны. Это к чему-то да обязывало. Прежде всего я стал искать место, где я могу продолжить трудную, но благородную работу по закаливанию своего тела и совершенствованию своей фигуры, то - есть продолжить занятия гимнастикой. Когда-то, еще в конце 40-х годов нас, трое друзей-соседей по Песчаной улице - Толя Кулаков, Валя Чучукин и я начинали со школьных гимнастических кружков. Кулаков оказался природным гимнастом, где-то через пару лет стал уже мастером спорта, а к моему возвращению в Москву он был уже членом сборной Союза в компании знаменитых тогда гимнастов Юрия Титова, Бориса Шахлина, Павла Столбова. Долговязому Чучукину и мне с ногами футболиста оставалось только завидовать успехам нашего дружка и болеть за него на соревнованиях. Валентин где-то на пол-пути сошел с дистанции и бросил тренировки, а я упорно продолжал регулярно ходить в спортзал, хотя и понимал, что до Кулакова мне далеко. По приезде в Москву я не помню каким образом умудрился попасть в одну из сборных команд по гимнастике Московского военного округа, тренировки которой проходили в прекрасном гимнастическом зале ЦСКА, что у станции метро Аэропорт, в пяти минутах ходьбы от моего дома. Команда эта состояла из солдат срочной службы, которые по гимнастическим возможностям не очень-то далеко от меня ушли, да я что-то и не помню, чтобы за два года наших совместных тренировок в каких-либо приличных соревнованиях они проявляли свое спортивное мастерство. Видно, такие же сачки, каким во времена МАПУ был и я, когда убегал на тренировки в ЦДСА от тягот и лишений воинской службы. Тренером у нас был симпатичный и обаятельный Борис Алексеевич Ипполитов, один из отпрысков знаменитой вело-конькобежной семьи Ипполитовых, сам в прошлом гимнаст. По требованию нашего веселого тренера занятия начинались с того, что каждый из нас должен был рассказать какой-нибудь свеженький анекдот, после коллективного обсуждения которого мы и приступали непосредственно к тренировке. Я тренировался по уже отработанной в МАПУ и Ростове методе - самозабвенно, с полной отдачей сил выкладывался до конца. Бывали дни, когда я терял за одну тренировку до двух килограмм веса. В эти дни я прибегал домой и не снимая даже шинели с ходу выпивал пару бутылок кефира (любимейший мой напиток до сих пор!), а раздевшись, я в течение вечера, растягивая удовольствие, выпивал еще 3-4 бутылки любимого напитка. Бедная мама в дни тренировок запасала для меня целую батарею бутылок. Ну и конечно же перед каждой тренировкой я стирал и выглаживал свои спортивные вещички и на тренировку являлся всегда чистенький в аккуратно подогнанной форме. Спасибо гимнастике - стремление быть аккуратным, наглаженным и в меру модно одеваться - это все от нее. Иногда в нашем спортзале тренировался со своим персональным тренером великий Кулаков. Своей отточенной техникой, сложнейшими упражнениями он всех нас очаровывал, я даже стеснялся к нему подходить. К слову сказать, Анатолий Кулаков и Валентин Чучукин - мои самые старинные друзья. Еще в 1949 году мы бегали вокруг нашего дома на Песчаной в поисках пустых бутылок, чтобы их сдать и на вырученные деньги сбегать в кинишко. Как бежит время! Наши дружеские, семейные отношения сохранились до сих пор, но только, к сожалению, ограничиваются лишь телефонными звонками. Старые стали.
Пройдет еще немного времени и мой упорный труд на гимнастических снарядах даст, наконец-то, свои положительные результаты. Молодой, здоровый организм, хорошо тренированное тело, отличный вестибулярный аппарат - все эти качества помогут мне спокойно преодолеть те трудности, которые уготовила мне моя судьба в недалеком будущем. Но об этом - чуть позже.
Это были годы, когда я увлекся театром, особенно музыкальным. В те далекие времена для того, чтобы сходить в театр требовалось одно лишь желание - билеты были не дорогие, достать их особого труда не составляло. Я пересмотрел и переслушал весь тогдашний репертуар Театра оперетты, в Большом заслушивался ариями из опер Верди, одного из симпатичных мне композиторов до сих пор. Помню, что я очень эмоционально и искренне воспринимал все то, что происходило на сцене - смахивал тайком скупую мужскую слезу, когда вместе с Альфредом прощался с юной Травиатой или провожал в последний путь Аиду (прелестная Галина Вишневская, в которую мы с папой были безнадежно влюблены) с ее возлюбленным Радомесом. Если бы я вел свою личную Книгу рекордов Гиннеса, то в разделе Впервые я бы записал факт моего посещения спектакля Большого театра, где ставилась опера Бизе Кармен, и где впервые вышли на профессиональную сцену Ирина Архипова и Александр Пархоменко, бывшие архитектор и офицер Советской армии и ставшие со временем звездами нашей отечественной оперы. В этой же книге я засвидетельствовал бы и мое присутствие на первом спектакле, поставленном Большим театром на сцене Кремлевского Дворца съездов. Это был балет Чайковского Лебединое озеро с несравненной Майей Плисецкой в главной роли. Это было сразу же после какого-то очередного помпезного съезда и попасть в это только что построенное чудо архитектурного искусства да еще не на торжественное мероприятие по специальным приглашениям райкомов партии, а всего лишь на спектакль - это, я вам скажу, событие по тем временам не ординарное. До сих пор даже помню ряд, на котором сидел, двадцатый. А первые триумфальные выступления Мариуса Лиепы в Корсаре! Не забывал, конечно, и про драматические театры. Бывал во МХАТе и в Малом, застал еще корифеев русской сцены Яблочкину, Царева, Хмелева (бесподобный Каренин), Турчанинову, Жарова. Бывал и в модном тогда Современнике, который располагался еще в старом здании на площади Маяковского. В общем, старался не отставать от культурной жизни столицы.
Посещая. так сказать, салоны высокого искусства, я, конечно же, не забывал и про с испокон времен любимое занятие царских, советских и российских офицеров - танцы в присутственных местах (раньше это называлось более романтично - балы в Дворянском собрании). В любом военном гарнизоне, где бы он ни находился - в тайге, в степи, в крупном городе или заштатном, забытом Богом городишке - везде есть или должен быть культурно - воспитательный и развлекательный центр, у которого по планам политработников (или как они сами себя любовно называют - политрабочие) огромное количество воспитательных функций, начиная от создания университетов марксизма-ленинизма и заканчивая кружками художественной вышивки. Где-то в конце этого перечня - культурно-массовые и спортивные мероприятия, среди которых танцульки, или вечера отдыха, наиболее популярны среди офицерской молодежи. У этих центров, как правило, одно название - Дом офицеров (городской, окружной, гарнизонный и т.п.).
Центральный Дом Советской Армии - тот же, фактически, Дом офицеров, только всеармейского масштаба, да еще располагался в красивейшем старинном здании с анфиладой парадных залов и комнат и более уютный по сравнению с другими Домами офицеров, где мне приходилось бывать. Для меня ЦДСА плюс еще и ностальгические воспоминания - ведь здесь я занимался гимнастикой когда учился еще в МАПУ. Кстати, танцзал периода 60 х годов располагался в том же помещении, где в мои времена был спортзал, так что в одном и том же помещении ЦДСА я умудрился побывать и поучаствовать в двух ипостасях. Услужливая память подсказала мне и еще одно событие тех далеких времен, тоже связанных с посещением ЦДСА. Где-то накануне 23 февраля 1952 года - праздника Дня Советской Армии в ЦДСА был вечер отдыха генералов и офицеров Генштаба, куда мы с мамой и пришли. Я, воспитанник МАПУ, весь, конечно, вальяжный, брючки выглажены, фольговые погоны излучают сияние по всему залу, единственный минус - я в то время был еще хазаренком, то-есть стриженным наголо, но это меня нисколько не смущало. Папа должен был прийти прямо с работы. Пришел и очень нас с мамой обрадовал - на плечах у него были новенькие погоны полковника. Как же мама была счастлива в этот вечер! То она танцует томное танго с мужем - молодым полковником (им тогда еще и 40-то не было!), то вальсирует с сыном - молоденьким курсантиком, причем оба смотрят на свою очаровательную партнершу откровенно влюбленными глазами. Был даже момент, когда мы с мамой остались в танце единственной парой и видно настолько это у нас хорошо получалось, что нам даже аплодировали. Я хотя и самоуверенным типом был в те времена, но все же понимал, что это внимание и аплодисменты относились в первую очередь к моей партнерше - молодой, красивой женщине, моей маме.
В мои молодые, лейтенантские годы два фактора заставляли меня эпизодически посещать ЦДСА. Первое - билеты на танцы продавались только офицерам. Это очень важный момент! В субботу вечером я, гордый и независимый лейтенант иду к кассе по коридору, где справа и слева стоят очаровательные создания, мечтающие попасть на танцы в ЦДСА, и только и слышишь Возьмите билетик для меня. Ты - ноль внимания, ты - хозяин положения, от тебя в данный момент, может быть, зависит судьба девушки, на тебя все смотрят с надеждой и ожиданием. Ради этих минут стоит жить! И все же ты посматриваешь незаметно по сторонам, выбирая достойную для себя партнершу. Выбор сделан, два билета у тебя на руках. Счастливая девушка смотрит на тебя влюбленными глазами, лихорадочно дает деньги (Ну, что Вы, я Вас приглашаю, Ой, спасибо!) и мы почти как влюбленная парочка направляемся в сторону танцзала. Проходим бдительную старушку - контролера, заходим в зал. И тут мгновенно происходят превращения, как у Золушки, когда часы пробили 12. Выбранная мною партнерша моментально исчезает, растворяется в общей массе и если мне в ходе вечера удается ее найти, то она смотрит на меня удивленными, непонимающими глазами, а если я начинаю канючить о своих на нее правах, то она грозиться обратиться к дружиннику. Вот оно, типичное женское коварство! Даешь себе слово - больше никогда не идти на поводу у женщин, но приходит очередная суббота и ты опять идешь вдоль этого прелестного коридора, млея от своего величия и всемогущества. Далее картина повторяется.
Как мне нравились танцы в ЦДСА! Вот, например, вальсирует высокий, красивый подполковник (по-моему, он был в этом звании еще в царской армии) с холеной бородкой и в сапогах бутылочкой (не путать с сапогами гармошкой!). Его партнерша, которая больше как на лейтенанта и не рассчитывала, млеет в его объятьях, а когда ее партнер, элегантно опустившись на одно колено, грациозно обводит ее вокруг себя, то она медленно и плавно переходит в полуобморочное состояние. Я любил наблюдать такие сцены. И еще об одной достопримечательности этого заведения. Мои приятели и коллеги по МАПУ, Ростову, части, приезжая в отпуск или по делам в Москву, не могли не заглянуть в ЦДСА, зная, что там обязательно кого-либо встретишь. Как правило, встречи эти проходили эмоционально, бурно, с посиделками в буфете (стакан вина, похожего на портвейн - 30 коп.). Постоянным участником этих встреч ветеранов была моя подружка Люда (одна из немногих, которая признала меня после прохода в танцзал). Как-то так незаметно, в кругу друзей бывало наступал момент, когда Люда, пристально и внимательно всматриваясь в меня, спрашивала А ты хто такой?, а я не мог вразумительно ответить на этот вопрос. Все. Пора домой. Движение домой у нас состояло из трех последовательных фаз. Первая, наиболее простая - добраться до дома Люды. По тем временам - без проблем. Это сейчас московские обыватели бояться выходить из дома уже после 10 часов вечера. Люда жила на Арбате, в переулке Сивцев Вражек на 4 этаже (по сегодняшнему это 7-8 этаж) большого старинного дома. Я сегодня почти каждый день прохожу мимо этого дома (вот ирония судьбы!), здесь теперь какая-то крутая поликлиника. С трудом, морально и физически поддерживая друг друга и делая кратковременные, но приятные остановки, мы, наконец-то, добирались до нужной нам двери. Наступала вторая, более сложная фаза. Нам нужно было восемь раз позвонить и ни в коем случае не сбиться! Представляете картину - поздняя ночь, с первым звонком в дверь просыпается вся коммуналка и каждый лихорадочно начинает считать звонки - к нему или мимо (дух бериевских времен был еще силен). Кто жил в коммунальной квартире, тот знает, какие утром могут быть разборки, если поздний клиент ошибается количеством звонком и попадает не по адресу. Собрав всю силу воли, мы с подружкой успешно решали (почти всегда) и эту проблему. Наступала последняя, самая сложная и ответственная фаза. Именно в тот момент, когда Людина мамаша открывала дверь, я должен был отпустить Люду, чтобы она плавно перешла в объятья мамы, а я - пулей вниз. Далее - такси (10 коп. за км. Фантастика!) и через полчаса я уже уютненько устраивался на ночь в своем танке - кресле-кровати, заботливо подготовленной моей мамой. Так что комментарии Людиной мамы слушала только Люда (если, конечно, слышала). Ее мама боялась меня, а я боялся мамы. А зря она меня боялась. В те времена я был культурным, воспитанным, ответственным и, уж если честно, немного трусоватым (в плане того, чего боялась Людина мама) юношей. Так что им, считай, повезло. Я уж подзабыл, Люда ни то училась, ни то уже работала портнихой. Не без задней мысли, конечно, я заказал ей сшить для меня парадно-выходные трусы с гульфиком (по тогдашнему - с ширинкой). Творческий процесс по созданию этого шедевра портняжного искусства проходил мучительно и долго, одних примерок было где-то около десяти. Получился продукт нашего совместного творчества, которому сегодня позавидовал бы и знаменитый мэтр Вячеслав Зайцев. Печальна судьба этого самого продукта. Придет время, когда моя молодая жена выбросит на свалку две самые дорогие вещи моего скудного приданого - трусы, сшитые на заказ и автоматическое помойное ведро (нажмешь педаль - откроется, отпустишь - закроется). Надо решительно порывать со старым холостяцким прошлым- твердо заявила моя мудрая жена. Я, конечно, с ней был согласен. А что мне оставалось делать? Где же ты сейчас, товарищ мой по лихим набегам на танцульки в ЦДСА? Слышал, что Люда вышла замуж, у нее двое детей и вроде бы все нормально. Но это данные двадцатилетней давности.
Где-то в феврале 1961 года поступила команда двигаться на полигон. Испытания на полигоне организовывала и проводила фирма С. П. Королева - головной разработчик новой ракеты. Почему-то хорошо запомнилось, как в один из февральских вечеров я в сопровождении мамы и папы прибыл на площадь Свердлова, откуда должен был следовать в аэропорт Внуково. Пришла машина и мои родители передали меня в надежные руки Дымова, который авторитетно заявил моим опечаленным родителям, что с вашим сыном все будет в порядке и он берет надо мной шефство. Далее - Внуково, старенький ИЛ-14, посадка где-то в Куйбышеве и вот я снова в Тюра-Таме!
Испытания нашей ракеты проводились на знакомой мне уже площадке 2, пока еще простой, не гагаринской. Каждая организация, участвующая в летных испытания, имела свою экспедицию, основная задача которой - встреча и размещение прибывающих сотрудников, материально - техническое обеспечение работ по подготовке и проведению испытаний. Была такая экспедиция и у фирмы Пилюгина. Нам, представителям заказчика вообще-то не рекомендовалось размещаться и решать бытовые проблемы вместе со своими разработчиками, но наше начальство далеко, а местному, полигонному было как-то все равно, где и как мы размещаемся, как питаемся, как преодолеваем большие полигонные расстояния. Что бы решить проблему питания я сразу же попросился в колхоз (коллективное питание при вкладывании минимальной суммы денег), который возглавил Дымов, хотя жил я в знакомом мне по старым временам длинном одноэтажном неуютном бараке, а ребята разместились в новой, можно даже сказать комфортабельной гостинице. Руководителем испытаний по системе управления был назначен Николай Михайлович Лакузо, а от заказчика я был сам себе командир. От королевской фирмы всеми работами командовал Борис Аркадьевич Дорофеев. Почти все время на полигоне были и Королев, и Пилюгин, но Николай Алексеевич частенько за себя оставлял Владилена Петровича Финогеева - своего любимца и ближайшего помощника. Этот 30-ти летний красавец обладал природным чутьем испытателя, прекрасно разбирался в любых схемах, мог сходу предложить техническое решение там, где мы сутками ломали голову. Ну, и как говорится, награды - по заслугам. К моменту нашей совместной командировки он уже был кандидатом наук, Героем Социалистического труда, лауреатом Ленинской премии - регалии по тем временам очень значительные. Как-то сразу у меня с Финогеевым сложились хорошие, добрые отношения, которые сохранились и по сей день.
Летные испытания нового изделия в условиях полигона - это один сплошной рабочий день, который может продолжаться сутками без перерывов на обед и ужин, без сна и отдыха и даже без глотка свежего воздуха, ибо вся наша техника находится в заглубленном бункере. Может быть банальным прозвучит сравнение, но начало летных испытаний сложного комплекса это все равно, что первые репетиции большого симфонического оркестра, в состав которого вошли известные, а следовательно и капризные, музыканты - виртуозы. Каждый знает себе цену, у каждого инструмент настроен на свою ноту, каждый желает быть первой скрипкой. Без хорошего, но жесткого дирижера здесь не обойтись. Ну все, как у нас на полигоне! Каждая фирма считает, что без ее продукции ракета не полетит (и чего здесь спорить - ракета уже не ракета, если у нее нет двигателя, или системы управления, или просто отказал какой-нибудь маленький дренажный клапанок, на который в ходе испытаний никто и внимания-то не обращал). В ходе совместных комплексных испытаний в случае появления каких-либо отказов или нестыковок, каждый утверждает, что у него все в порядке, причину надо искать у соседа. И здесь тоже без дирижера - волевого, даже жесткого руководителя не обойтись. И таким руководителем у нас был Сергей Павлович Королев. О Королеве много написано, много рассказано. Повторяться не буду. Скажу только то, что сам непосредственно видел и слышал. Действительно, это умный, талантливый ученый - организатор. Хотя по моим наблюдениям, где-то к началу 60-х годов Сергей Павлович был уже больше организатор, чем ученый. Это естественно, полстраны работало над созданием ракетного щита, кто-то должен был этим процессом квалифицированно управлять. Мы все и особенно молодежь, неважно - гражданская или военная, все его боялись и старались как можно реже попадаться ему на глаза. Зная его крутой нрав, мы прекрасно понимали, что в случай чего (непростительные ошибки или разгильдяйство в ходе испытаний, например) у тебя есть шанс в ближайшие 5-6 часов покинуть полигон даже в том случае, если это место твоей постоянной работы или службы. Это еще большой вопрос: кто командовал военным полигоном - его начальник генерал или Сергей Павлович. Такая быстрая расправа с разгильдяем называлась у него - отправить в Москву пешком по шпалам. Был момент, когда я сам чуть ни отправился в такое далекое путешествие. Как-то возились мы с Дымовым в нашей пультовой, налаживали какие-то приборы и не заметили как в пультовую вошли Королев и генерал Семенов - председатель Госкомиссии по пуску нашего изделия. Я продолжаю работать и делать вид, что никого не вижу, но от страха душа ушла в пятки, а Дымову все равно - он человек гражданский. Большие начальники молча постояли пару минут, а затем Сергей Павлович говорит: Ну как же так! Вошли академик и генерал, а этим двум даже дела нет до них. Разве это порядок! Здесь, конечно, мы с Дымовым встали по стойке смирно(думаю, Женя тоже трухнул), извинились и стали ждать решения нашей дальнейшей судьбы. Нам повезло, видно у большого начальства было хорошее настроение, Сергей Павлович нас пожурил немножко и они покинули пультовую.
Есть такой хороший фильм Укрощение огня. Его, как правило, показывают по телевизору накануне Дня космонавтики. Фильм смотрю с удовольствием Он вызывает во мне волну воспоминаний, на эти два часа я как бы возвращаюсь в те далекие времена, я незримо участвую в событиях, которые разворачиваются на экране, я знаю и когда-то общался практически со всеми реальными героями, которых очень хорошо играют наши известные артисты. В сценах на полигоне Кирилл Лавров - это настоящий Сергей Павлович - такой, каким я его видел в жизни. Даже нашему брату, представителю заказчика в фильме уделено достаточно внимания. Думаю, что фильм получился очень близким к реальной жизни потому, что у него были хорошие консультанты - старожилы полигона и мои коллеги по космическому ведомству. Например, слова за кадром: ... Протяжка 1.. Протяжка2.. Есть зажигание!.. Есть контакт подъема!.. Подъем! - это осипший от волнения голос моего приятеля Вилена Егорова. А сотрудницу Королева, влюбленную в него и единственную, кого он допускал на старте (факт реальный - среди командированных была такая Инна, фамилию не помню и была ли она в него влюблена не знаю, но ей одной разрешалось быть на старте до самого момента пуск ракеты) играет в этом фильме очаровательная Светлана Коркошко, которая последние 15 лет живет со мной в одном доме двумя этажами выше (еще одна превратность судьбы). Мы с ней перебрасываемся парой фраз в лифте, в основном по автомобильным делам (Света гоняет круглый год на своем стареньком Жигуленке) и только моя природная застенчивость по отношению к женщинам не позволяет мне наладить с ней на космической платформе более тесные взаимоотношения. Ну ничего, наберусь когда-нибудь смелости.
Приятный для меня факт - в испытаниях нашей ракеты принимают участие испытатели полигона - мои старинные (как ни как, а три года прошло!) приятели и бывшие учителя Поцелуев, что мне особо приятно, Патрушев, Соколов, Кабачинов, Караваев. Но только мы чуть поменялись местами. Теперь я уже в части системы управления выступаю в качестве знающего специалиста и с удовольствием помогаю им освоить новую для них систему.
Испытания шли своим чередом. В начале каждая фирма в автономном режиме отрабатывала свою технику. Здесь не то, что работа на стенде в Москве, где много условностей и отступлений от реальной схемы. Приходилось на ходу, здесь же дорабатывать схемы, перепаивать приборы и наземное оборудование, корректировать документацию. Работы много и она очень ответственная. Иногда часами, а то и сутками искали ошибки и неполадки в наземном и бортовом оборудовании, радовались, когда находили, злились и ругались, когда боб был с какими-то особыми выкрутасами. Вот был такой казусный случай. Постараюсь рассказать о нем популярно. Ракета на старте. Идет набор Готовности. И вдруг - минус на корпусе (электрики знают - корпус ракеты должен быть чист и от плюса и от минуса). Причина в нашей системе управления. Пуск отложили, Сергей Павлович со своей командой уехал, а мы, Лакузо со своими гвардейцами и я, остались разбираться с минусом. Самое неприятное, что дефект самоустраняющийся - то он есть, то вдруг пропадает. Часов 15 мы не выходили из пультовой, измучили стартовую команду, заставляя то отключать, то подключать на борту ракеты наши приборы, чуть ли ни на ощупь проверили все кабельные соединения, а минус, как-будто издеваясь над нами, то пропадет, то снова объявится. Обстановка напряжена до предела, а тут еще Сергей Павлович звонит через каждые полчаса. Наконец нашли причину, по которой этот злополучный минус попадает на корпус ракеты. Стыдно даже было об этом докладывать Королеву! Боюсь быть нахалом, но кажется я первый заметил такую закономерность - бортовой расчет по нашей команде из пультовой отключает или подключает кабельные разъемы и когда минус вдруг пропадает кто-то из нас хватает микрофон и дает команду на борт - прекратить работы! Микрофон ставят на стол - минус опять на борту! Никому и в голову не могло прийти, что этот разнесчастный микрофон, который ну никакого отношения не имеет ни к ракете, ни к ее системе управления, имел минус на своем корпусе! Когда кто-то хватал микрофон, чтобы дать команду наверх - все в норме, а когда микрофон бросают небрежно на стол, он может по теории вероятности соприкоснуться с нашими приборами, которые расположены здесь же на столе, и нате вам - минус микрофона через нашу наземную аппаратуру снова попадает на борт ракеты! И ведь так десятки раз! Как только установили причину микрофон был тут же уничтожен. Физически. Ногами. Встречались и более серьезные просчеты в наших схемах, но на то мы и сутками не вылезали из пультовой, чтобы найти и устранить эти дефекты.
Конечно, после таких нервных потрясений русскому мужику нужна обязательная психологическая разрядка. А о какой разрядке может идти речь, если в регионе установлен жесточайший сухой закон! Но нет препятствий, которые не преодолел бы советский человек! До сих пор не могу без улыбки вспоминать, как мы решали проблему этой самой психологической разрядки. Где-то пару раз в месяц (а то и чаще, если по ходу попадались праздники) собирался весь наш колхоз на составление заявки на получение спирта-ректификата (ну точно Запорожцы пишут письмо турецкому султану!). Работа сложная, ответственная, интеллектуальная. Каждая фирма, участвующая в летных испытаниях, имела святое право на получение этого дефицитного продукта. Но это право надо обосновать. Вот, например, заправщики. Им необходим спирт для промывки трубопроводов, диаметр которых может достигать 10-20 см (Господи! Сколько же на это уходит народного добра!). Можно, конечно, просто дунуть в эту трубу или визуально посмотреть, что там все в порядке. Но если в этом трубопроводе останутся частички масла, а через него пойдет жидкий кислород, то сэкономленный спирт пить уже будет некому. Так что заправщики это техническое средство используют почти по назначению. Или прицельщики. Они выписывают спирт на промывку оптической оси калориметра. Не важно, что такое калориметр, но его оптическая ось это то же самое, что Северный полюс или меридиан- все знают, что они есть, но никто их не видел и физически не ощущал. Но спирт на промывку этой мифической оси регулярно и добросовестно выписывали. У нас, системщиков, дело обстояло проще. По документации на каждый контакт кабельного разъема (в обиходе - розетки) или на каждую пайку в приборе для их промывки (технической очистки) полагалось 0, 016 грамма спирта (или что-то в этих пределах). Так какие же сложнейшие математические расчеты нужно было проделать, какие обоснования привести, чтобы в заявке была суммарная цифра, например, в 14,53 кг спирта-ректификата. Я вам скажу это не так просто. Мы всем колхозом трудились над этой темой минимум пару вечеров. Далее заявка подписывалась старшим от фирмы - Лакузо (к великому сожалению, одному из активных потребителей этого продукта, что со временем его и погубило) и в сопровождении натренированного и проинструктированного нашего представителя попадала в руки главного распределителя - Дорофеева. Борис Аркадьевич внимательно изучает заявку, в уме перепроверяет наши расчеты, сопоставляя их со своими возможностями и в результате задает технически грамотный вопрос: А сколько вас?. Ответ незамедлителен: Нас пятеро, завтра прилетают еще двое. Руководитель испытаний опять сосредоточенно думает и в результате накладывает устную и письменную резолюцию: Хватит вам пока шести килограмм. Спорить - ни-ни, а то вообще ничего не получишь. Далее схема отработана - с емкостью на склад, кладовщику бутылка, кому-то по дороге отдать долг, кому-то дать в долг. В общем, к Дымову, суровому хранителю этого бесценного продукта, попадало 3-4 кг. Дело прошлое, за давности времен уже и не подсудное, но я тоже принимал участие как в составлении заявки, так и в активном уничтожении этого презренного продукта. Но ради справедливости хочу сказать, что как заказчик я всегда требовал, что бы Витя Безлепкин, наш монтажник, использовал технический продукт по его прямому назначению - промывка с помощью кисточки контактов и паек. Витя выступил с рацпредложением: один раз кисточкой, а один раз методом дыхания на пайку. Зная постоянный процент содержания технического продукта в Витином организме, я не возражал. Если серьезно, то тот, кто сутками напролет не покидал пультовую, у кого голова идет кругом от этого нагромождения схем, контактов, разъемов, да при этом приходится еще отбиваться от вопросов и нападок смежников и полигона, тот согласиться со мной - разрядка с употреблением небольшой дозы этого самого технического продукта просто необходима. Просто надо знать свою меру.
Параллельно с работами с нашим изделием здесь же на второй площадке в монтажно - испытательном корпусе (сокращенно - МИК) и на старте активно шли работы под командой и неусыпным наблюдением Сергея Павловича по проведению испытаний ракеты - носителя и нашего первого космического аппарата Восток, предназначенного для вывода человека в космос. В период нашего пребывания на полигоне заканчивались подготовительные работы - запуски макетных образцов космического аппарата с манекенами и собачками на борту. Кроме испытателей в МИКе постоянно толпились медики, летчики, парашютисты и множество другого народа, имеющего отношение к подготовке человека к полету в космос. Над всей площадкой в воздухе витало предчувствие чего-то грандиозного и необычного. Что-то вот-вот должно случиться. А что - мы все, конечно, знали - готовится запуск первого человека в космос. В начале эпизодически, а где-то с конца марта - постоянно на площадке находилась группа молодых, одинакового роста офицеров в новенькой авиационной форме. Частенько их сопровождал Сергей Павлович - что-то им рассказывал, поднимался с ними к приборным отсекам ракеты и люкам космического аппарата. Ребята слушали серьезно и внимательно. Мы знали, что эта за группа и что один из них скоро полетит в космос. Где-то в начале апреля мне пришла команда от моего начальства - подключиться к работам по подготовке системы управления носителя, предназначенного для выведения на орбиту космического аппарата с человеком на борту. С удовольствием воспринял это, я считаю почетное, задание. Из наблюдателя я превратился в участника этого процесса.
И вот - 12 апреля 1961 года! Поистине историческое событие в жизни всего человечества! Многое об этом дне написано, рассказано, показано на экранах телевизоров. Не буду повторяться. Для нас, непосредственных свидетелей и участников этого пуска, не было, конечно, неожиданностью экстренное сообщение по радио о запуске Гагарина в космос. Как ни как, а это все происходило на наших глазах. Я, например, всю значимость этого события прочувствовал в момент, когда Левитан (по моему, он) сообщил на весь мир о том, что впервые в мире... гражданин Советского Союза майор Юрий Алексеевич Гагарин.... . Я даже думал, что я ослышался или диктор ошибся - как же так, пару часов назад в корабль садился старший лейтенант, а на орбите, минуя капитана, он уже майор! И вот с этого момента до моего сознания дошло - что же в действительности произошло только что прямо у меня на глазах. Вот и еще одна страничка в мою личную Книгу рекордов! Хотя был один момент, который давал мне полное основание попасть и в настоящую Книгу рекордов Гиннеса. Я уже как-то об этом писал. После старта ракеты с Гагариным на борту (кстати, при любом пуске всех жителей площадки эвакуируют в безопасные зоны, при пуске Гагарина этого не было - как гарантия того, что аварий не будет и все будет нормально) все бросились на узел связи, откуда должны вестись переговоры с космонавтом. Этот узел располагался в том же здании, где была моя гостиница. Я, конечно, вместе со всеми бросился туда же. К этому моменту к зданию подошел автобус, из которого на узел связи спешил Герман Титов. Мы знали, что он был дублером Гагарина. В порыве огромного энтузиазма мы качнули его пару раз и отпустили на связь. Комната, где стояла аппаратура, была забита до отказа. Сергей Павлович начал разговор с Юрием Алексеевичем. Тогда мы втроем - я, Женя Дымов и Юра Маркин (он приехал мне на подмену) заходим в мою комнату и сходу распиваем бутылку Столичной, которую привез Юра. Впервые в мире мы сообразили на троих за первый полет человека в космос! А корабль с этим человеком только что вышел на орбиту и мир об этом еще не знал. Как-то в праздничной суете я не успел оформить это юридически и послать заявку авторам книги, да и сам - то рекорд продержался не больше часа. Как только Левитан объявил о полете, вся наша площадка, да что там площадка! весь полигон дружно и с огромным энтузиазмом нарушили сухой закон. Здесь уж Борис Аркадьевич не скупился!
Пришло время, когда и нашей кооперации со своим новым изделием надо выходить на передовые рубежи - вывозить на старт ракету и производить ее первый пуск. Прибыла Государственная комиссия, стало подтягиваться большое начальство. Помню, нас, всех представителей заказчика собрал на совещание один из наших больших командиров - генерал Солнцев (опять же, кстати - с его сыном Сашей я работаю бок о бок вот уже несколько лет). Совещание началось с опроса каждого представителя - как дела, как идут испытания и сколько времени он сидит на полигоне. Неделя, две, три - срок, который генерал воспринимал нормально. Если чуть больше месяца - ругался, почему без замены и приказывал незамедлительно отправляться домой. Когда очередь дошла до меня, я доложил, что на полигоне я уже два с половиной месяца. Генерал вначале не поверил, но когда посмотрел на меня - заросшего, похудевшего, с осипшим голосом, в застиранной рубашке, на коленях брюк заплаты (увидала бы меня мама!) - тут же дал команду - чуть ли не под конвоем отправить меня на аэродром. Я взмолился, стал упрашивать, чтобы меня оставили на первый пуск - должен же я был увидеть своими глазами результаты нашего почти 3-х месячного полигонного бдения! Еле уговорил.
И вот этот кульминационный момент наступил! Это было за 3 дня до пуска Гагарина - 9 апреля 1961 года. Заправленная ракета - на пусковом столе. Объявлена 15 минутная готовность. Из нашей пультовой, которая находится под землей, прямо под стартовым устройством, все эвакуированы. Пусковая команда под руководством тоже одного из сподвижников Королева - Леонида Александровича Воскресенского готова приступить непосредственно к пуску. Сам Королев - здесь же, но старается не вмешиваться и не нарушать отлаженную систему предстартовой подготовки. Нас всех, не участвующих непосредственно в пуске, собрали невдалеке в укрытии. Волнение здесь такое же, как и в бункере. Все внимание на ракету сейчас она должна (именно должна! она обязана!) взлететь! Наступила тишина, все разговоры прекратились сами по себе. Кто пускал ракеты, тот прекрасно понимает эту почти осязаемую физически тяжесть мгновений, оставшихся до старта. И вдруг в этой напряженной тишине голос по громкой связи: Буйновский - срочно в пультовую! Растерянного от неожиданности и от этого - ничего не понимающего я сажусь в машину и пулей на старт! Пока доехал, пришел более менее в себя и стал думать - что же там могло произойти? Спускаюсь в пультовую. Там Сергей Павлович и Дымов. Оказывается не набирается общая, суммарная готовность всей ракеты. Пускать нельзя. Что будем делать, лейтенант? - обращается ко мне Королев. Конечно, Главный конструктор мог обойтись и без моего совета и правильное решение в сложившейся ситуации они с Евгением Александровичем уже, наверное, имели. И все же было приятно, что только мы трое - Королев, Дымов и я (а можно и так - я, Королев и Дымов - от перемены мест слагаемых сумма ведь не меняется?) в обстановке, максимально приближенной к боевой, думаем, как выйти из создавшегося положения, а вся площадка ждет нашего решения. Дефект оказался простой - в общую готовность включили и состояние жидкого кислорода в баке окислителя, а этот параметр изменчивый, а следовательно и Готовность то есть, то она пропадает. Устранить эту ошибку можно было бы элементарными доработками схемы. Но это, конечно, не в условиях, когда у тебя над головой заправленная ракета, готовая вот-вот взлететь. Простой выход в этой ситуации предложил Дымов - в какой-то момент, когда есть Готовность, в контакты одного из реле (популярнейший элемент коммутации в ракетной технике тех времен) в нашей аппаратуре вставить элементарную бумажку. И такое бывало в ракетной технике. Здесь к месту воспоминания ученого и конструктора Бориса Евсеевича Чертока, одного из ближайших соратников С. П. Королева (журнал Новости космонавтики за 2000 год 3). Где-то в конце 50-х годов идут испытания (прожиг) двигателей на стенде в Загорске, не проходит одна из команд , причина все в том же - не срабатывает одно реле. Что делать? Докладывать С. П. Королеву и Д. Ф. Устинову (тогдашнему министру вооружения) о срыве испытаний - смерти подобно. Принимается рискованное решение - подсовывается под пульт низкорослый испытатель, который снимает с реле футляр и в нужный момент нажимает пальцем на его якорь, чтобы оно сработало. Придумали технологию - Л. А. Воскресенский смотрит на пульт и громко транслирует все, что там высвечивается, Черток стоит возле другого пульта, из которого торчит нога испытателя. По команде Воскресенского Черток своей ногой нажимает на ногу испытателя, а тот в этот момент должен нажать реле и схема пошла дальше в автомате. И все это происходит на глазах у Королева и Устинова, которые стоят здесь же у пульта и ничего не знают о том, что в автоматический процесс вмешался Вася. Как вспоминает Борис Евсеевич, больше всего боялись за то, что бы испытатель внутри пульта вдруг ни чихнул или ни кашлянул. Вот позору было бы! Так что в тех условиях, в которых мы находились уже в 60-х годах, Сергеем Павловичем принято было решение, имеющее свою предисторию. Я, как заказчик, конечно с ним согласился (интересно, что было бы, если бы не согласился. Страшно подумать!). Моя функция в этой ситуации - разрешить вскрыть (все опечатано моей персональной печатью) соответствующий коммутационный шкаф, найти это реле и в нужный момент сунуть в его контакты бумажку. Я принял командирское решение - бумажку вставлять буду я сам. Мои старшие товарищи со мной согласились. Как только бумажка сделала свое дело, пошел автоматический набор схемы пуска ракеты. В нашем распоряжении было минут десять. И вот мы втроем бегом по кабельным тоннелям понеслись в бункер, откуда должен был проводиться пуск. У ракетчиков есть такое правило - если при первом пуске нового изделия ракета ушла со старта, сохранив в целости и сохранности стартовые сооружения, то пуск считается удачным. Наша ракета взлетела нормально, мы даже все высыпали из бункера и наблюдали, как она набирает высоту. Но не сработали двигатели второй ступени, ракета была уничтожена, ее обломки стали падать на наши головы. По команде Сергея Павловича мы все вновь скрылись в бункере. Вот так бывает, что маленькому клочку бумажки пишутся целые оды. Я долго хранил этот неказистый клочок, как память о первом пуске ракеты с моим участием. Вернувшись в Москву, я доложил обо всем этом Брегману. Он одобрил мои действия, но сказал, что я зря сам манипулировал бумажкой. А вдруг я бы замкнул не те контакты? Ох, как мне хочется забежать немножко вперед и рассказать о встрече, которая произошла года через два после этого пуска. Где-то осенью уже 1963 года наш отряд слушателей-космонавтов привезли на полигон. Большинство из отряда вообще первый раз были в Тюра-Таме. По программе была запланирована встреча с Сергеем Павловичем. Это было первое знакомство Королева с новым набором космонавтов. Он принял нас хорошо, мы где-то часа два говорили о космонавтике, наших перспективах, о будущих полетах, о наших проблемах. Ну что бы мне здесь ни вспомнить нашу бумажную эпопею! Постеснялся. А зря! Будь я посмелее, можно было бы теоретически иметь два варианта. Первый: Сергей Павлович вспомнил про наш марш-бросок, расчувствовался, что встретил друга-ракетчика и как результат - дал команду Каманину срочно готовить Буйновского к полету на очередном Востоке (тогда бы мои воспоминания назывались не Как я хотел стать героем, а Как я стал героем). Или: этого молодого нахала, бравирующего своими связями и знакомством с сильными мира сего и близко не подпускать к космическому аппарату. В реальной жизни получился компромисс: я промолчал, Сергей Павлович не вспомнил, название моих неопубликованных воспоминаний остается в первом варианте. А может так и лучше?
За первым пуском нашей новой ракеты пошли и последующие - начался сложный и довольно-таки длительный процесс летных испытаний со своими успехами и огорчениями, постоянной работой по улучшению и модернизации самой ракеты, ее оборудования, ее системы управления. Два энтузиаста - Дымов и я практически безвылазно сидели на полигоне. У Юры Маркина - моего напарника - семья, дети, так что я зачастую сидел на полигоне по две смены подряд. Но я об этом и не жалел. Мне все это нравилось и пока еще не надоело. В свободное от бдения в пультовой время мы с Дымовым любили (особенно ранней весной) уйти, а еще лучше уехать далеко-далеко в степь, подышать полынным воздухом, понаблюдать, как высматривает свою жертву красавиц - орел или как греется на не ярком еще солнышке вылезшая из своих нор живность. Женя по своей природе философ, да и у меня скопилось к тому времени много холостяцких проблем, так что много беседовали о превратностях жизни, перемывали косточки нашим начальникам, ну и естественно много говорили о роли и месте женщины в жизни нормального мужика. Если в житейских делах и проблемах в основном философствовал Дымов, а я слушал и поддакивал, то женскую тематику раскручивал, в основном, я, молодой, да ранний. Дело в том, что начиная уже с тех далеких времен нашей молодости, у Дымова был один лишь объект разговора на эту вечную тему - Рина Николаевна, в которой воплощены дымовские представления о любви, счастье, верности, да и вообще о женщине в целом. Мы так с Женей искренне уважительно относились к его жене, что даже в разговорах о ней называли ее только как Рина Николаевна. У меня другое - я еще в мучительных поисках такого идеала. Естественно, много вариантов, много проблем, масса сомнений и переживаний - все это и служило предметом наших длительных полигонных бесед. От Дымова у меня секретов не было.
Шло время. Вот уже прошел год, как я мотаюсь между Москвой и Тюра-Тамом. Если я на полигоне, то это уже отработанный цикл - доработки нашей наземной аппаратуры, извечное перетягивание каната с местными военными в части отработки эксплуатационной документации или устранения отказов и неисправностей предыдущих пусков. Если я в институте, то это работа над более сложной и интересной модификацией нашей ракеты и, естественно, ее системы управления. У меня хорошие, взаимно уважительные отношения с разработчиками, меня ценит мое начальство (как мне помнится, к этому времени я уже получил повышение по должности). Дома, слава Богу! тоже все стабильно и вроде бы нормально. Папа работает в Центральном хранилище, где начинает продвигаться по служебной лестнице. Мама эпизодически работает, но все же основная ее забота - хранить наш семейный очаг, что у нее очень хорошо получалось. Иришка заканчивала среднюю школу, не за горами проблема - куда идти дальше? Наверное были у нее уже какие-то милые школьные увлечения (донская казачка ведь!), но из ее друзей помню лишь (своих-то уж всех перезабывал) верную подружку Веру Григорьеву, которую все почему-то звали Верандой, и она даже сейчас, когда приходит к моей сестре в гости со своими уже внуками, с удовольствием откликается на это экзотическое имя. Если удавалось, продолжал упорно ходить к Борису Алексеевичу в ЦДСА на тренировки, Правда, в это время мы все на работе увлекались футболом. В свое время министр маршал Жуков ввел в советской армии обязательный для всех офицеров час утренней физической подготовки. Это хорошее начинание легендарного маршала надолго внедрилось в офицерской среде. Мы упросили свое начальство и три часа в неделю мы соединяли в один день, гоняя до одурения футбольный мяч на стадионе Авангард, что на шоссе Энтузиастов. Мне даже доверяли защищать спортивную честь нашего представительства заказчика на первенстве института. Помню, в одной из жарких футбольных баталий мне сломали нос, что меня, парня на выданье, страшно огорчило. Я даже нашел специальный институт по пластическим операциям, куда обратился за помощью. Толком они мне ничего не сделали, успокоив лишь заявлением, что ты и так, мол, хорош. С этих пор у меня вместо красивого - греческого нос стал не менее красивым, но уже римским, с горбинкой. Не забывали мы с Батюней и наш любимый ЦДСА, но с этими командировками и вечными авралами на работе частота посещений катастрофически падала, а отсюда и минимальный выходной эффект. При первой же возможности мы с Толей вдвоем или небольшой компанией отправлялись позагорать в полюбившуюся нам Хосту, где главной проблемой было с самого раннего утра занять место на пляже, ибо часам к 9 утра там ни то, что лечь, но и стать было негде. Но и это нас не смущало! Много солнца, ласковое море, красивый контингент - чего еще надо двум молодым холостякам. В один из заездов в эту нашу всесоюзную здравницу, а это было лето 1962 года, я на пляже как-то незаметно влился в одну из многочисленных молодежных компаний - картишки (самая популярная пляжная игра - в дурака), шутки, анекдоты, коллективное кувыркания в воде - в общем, обычное явление в условиях перенасыщенного пляжа. Насколько мне помнится, вечерних контактов с этой компанией или отдельными ее представителями у меня не было. Из всей этой группки мне запомнилась одна девчушка - небольшого росточка, с хорошенькой, плотной фигуркой, светлыми волосами и что самое примечательное - большими, выразительными карими глазами, что меня и заинтриговало - я как-то всегда понимал, что светлые волосы должны сочетаться с голубыми, а не с карими глазами. Звали это юное очарование - Галя и при знакомстве она представилась как московская студентка. Ну, студентка, так студентка. Когда я собрался уже домой, то как-то не решился подойти к моим пляжным знакомым попрощаться. Да и зачем. Встретимся ли еще? И вот здесь моя интуиция меня подвела. Встретились. Да еще как встретились!
Московский этап моей службы в нашей доблестной армии вошел, мне кажется, в нормальное, спокойное русло, Все вроде бы стабилизировалось, работа отличная, почти любимая, мама балует своего любимчика, на личном фронте - затянувшиеся, вяловатые бои местного значения, без громких побед, но и без особых поражений. Все хорошо, все прекрасно! На ближайшие 5-10 лет я не предвидел и не планировал что-либо изменить в своей жизни, даже включая сюда ставшую уже злободневной (в первую очередь для моих родителей) проблему женитьбы.
Но вот наступило 9 июня 1962 года. Я хорошо помню этот день! Была суббота, последний день рабочей недели, на дворе - тепло, солнышко, зеленые листочки - начало лета. Готовлюсь домой - у Иришки сегодня день рождения. В 14.45 (точная хронология!) заходит в нашу комнату Михаил Наумович Брегман и, обращаясь ко мне, говорит: Эдуард Иванович! Не хотите попробовать себя на космическом поприще? А Эдуарду Ивановичу всего-то 26 лет, он молод, холост, здоров, занимается спортом, полон сил и энергии, верит в свои силы. А почему бы и ни попробовать! Времена-то были какие! У все на устах имена Гагарина и Титова - единственных землян, побывавших к тому времени в космосе. И вдруг мне предлагают попасть в их компанию, приобщиться к чему-то таинственному, загадочному, героическому и прекрасному, о чем только начинали слагать песни и легенды. Буквально накануне этого исторического для меня дня мы - я, Женя и Ира Дымовы, были на концерте в саду Эрмитаж, где выступал знаменитый тогда бразильский певец Жао Голярт (если правильно я запомнил его имя и фамилию, да это и ни столь принципиально). Главное другое. Где-то в середине программы бразилец (как выяснилось потом - на свою голову) объявил, что следующий номер он посвящает присутствующему в зале космонавту Герману Степановичу Титову и его жене Тамаре. Все! С этого момента певец на сцене для всех присутствующих в зале просто перестал существовать. Весь зал крутил головами в поиске нашего героя. А что было по окончании концерта! Вся толпа в едином благородном порыве ринулась к выходу (может быть даже были и жертвы), чтобы посмотреть на Германа и его жену. Я с Дымовыми был в первых рядах. Чудом уцелевшая решетка сада и подоспевший усиленный наряд милиции удержали на какое-то мгновение восторженную толпу, чтобы дать возможность семейству Титовых пулей влететь в черную Волгу и в последний момент оторваться от бурного проявления всенародной любви. Все это так и было - без прикрас и гипербол. Вот что такое космос 60-х годов. Вдруг неожиданно появляется возможность того, что и меня советский народ будет так же восторженно приветствовать и любить. Я сказал ДА!.
Весь следующий выходной день я был сам ни свой - бурная, неуемная фантазия уже подняла меня в космос и спустила на землю героем. Мне казалось, что на улице все на меня оборачиваются и шепчут Вот идет космонавт!. Родители и сестра смотрят на меня с почтением, обращаются ко мне чуть ли не на Вы. Да я и сам страшно зауважал себя и к концу дня был уже полностью уверен, что кому, как ни мне лететь в космос и Родина знала, кому поручить эту миссию. К концу рабочего дня, в понедельник страсти немного поутихли, вплоть до того, что мне уже казалось, что никаких субботних предложений и не было и что все это какая-то летняя первоапрельская шутка.
В конце недели я получил направление в поликлинику для прохождения амбулаторного исследования. Ну, началось!
Глава 7.
Звездный городок.
Большое, солидное здание на Большой Пироговской улице в Москве, где располагалась поликлиника Военно-воздушных сил, когда я и сейчас бываю в тех краях, вызывает у меня какое-то внутреннее волнение, к которому с годами присовокупилась и частичка грусти. Именно здесь начинались мои космические тропы, сюда я пришел с направлением для выяснения одного лишь обстоятельства - здоров ли я в принципе, можно ли со мной иметь дело дальше и готов ли я для более серьезных испытаний.
Жаждущих было столько, что здесь работали по схеме: Открой, закрой, повернись, нагнись - годен! (не годен!). Следующий!. Для отдельных кандидатов в герои этот процесс был настолько скоропалителен, что он, бедняга, так и не понял - почему же он через час-другой после начала хождения по кабинетам оказался вдруг на улице и почему его не взяли в космонавты. Кстати, даже такое мимолетное приобщение к этой романтической, но сложной профессии давало право такому абитуриенту спустя многие годы небрежно обронить в кругу своих родных и знакомых: Был я в отряде космонавтов, да так уж сложились обстоятельства - ушел. Что ж, в те далекие годы, когда эта профессия была уделом лишь единиц, а тебя хотели приобщить к ней и ты сделал пусть и маленький шаг в этом направлении - это на всю жизнь!
На этом этапе мне, я считаю, повезло. Хотя была пара моментов, когда со страхом думал: Ну, все - конец!. Вдруг выяснилось, что один мой глаз видит хуже другого, но, слава Богу, оказалось в пределах нормы. Хуже было у хирурга, когда он долго изучал мое лицо и потом спросил: А вы боксом не занимались? Откуда вопрос мне была ясно - выдал меня мой римский нос, пострадавший когда-то в футбольных баталиях. Нет - честно сказал я и мысленно стал собирать свои вещички. Врач долго думал, видимо оценив выражение моего лица, где, наверное, была гамма чувств, молвил: Ну, давай, действуй дальше. Вот уж действительно судьба - злодейка! Скажи врач нет, и дальше мне не о чем было бы писать! Хороший попался дядька! Все остальное для меня было проще простого. Даже снаряд, который для многих моих коллег оказался роковым, я прошел играючи. А это всего лишь вращающийся стул, на котором проверялись возможности моего вестибулярного аппарата. Недаром же я долгие годы занимался гимнастикой! Вот где мой упорный труд и потоки пота дали свои положительные результаты.
Два дня обследования прошли мгновенно, как какой- то сон, на одном дыхании. Я прошел всех врачей и нигде не получил отрицательных результатов! А дальше сказали: Ждите. Вам сообщат. А чего ждать и сколько ждать - не сказали! Помнится был такой хороший добрый фильм с Олегом Табаковым в главной роли, действие которого происходит где-то в центре Сибири. Молодой парнишка - один из героев фильма на все предложения уйти в тайгу на заработки отвечал многозначительно: Я не могу. На вопрос - почему? показывал копию своего письма на имя президента Академии наук с просьбой взять его в космонавты и ответ: Ваша просьба будет рассмотрена. Вот приблизительно в таком состоянии я и находился более двух месяцев! На работе я лишний раз не выходил из рабочей комнаты, вздрагивал от каждого телефонного звонка, после работы - только домой, позабыв о друзьях и подругах. И вот, когда я уже и отчаялся получить какой- либо вызов и понял, что про меня просто забыли, вдруг команда - прибыть в Центральный научно - исследовательский госпиталь, что расположен в парке Сокольники, для прохождения дальнейшего обследования.
Почти в центре парка, среди густой зелени стоит большая, старинная, красивая дача, где когда-то в стороне от городской суеты любили повеселиться московские купцы. Вот эта дача и была по тем временам центральным зданием госпиталя, где проходили обязательное обследование молодые летчики и списывались увольняемые на пенсию старые авиационные ассы. Удивительное это было медицинское учреждение! Ну где еще за забором больницы можно услышать мощный рев десятка молодых, здоровых глоток, пугающий редких в этих местах прохожих. А это больные выясняли свои отношения в жарких баталиях на волейбольной площадке. Или стоят у забора два здоровых дяди и в расчете на мужскую солидарность передают через прутья проходящему парнишке трешку с просьбой купить бутылку. Я сам однажды наблюдал, как две унылые фигуры долго стояли у забора в безуспешном ожидании гонца, который почему-то так и не пришел. Вот сюда и направляло командование ВВС будущих кандидатов в космонавты, в основном - молодых летчиков со всех концов нашей необъятной страны. Я тоже оказался среди них где-то в середине сентября 1962 года.
Да! Врачи этого госпиталя были высокие профессионалы и хорошо знали свое дело! Тем более, что перед ними была поставлена задача с множеством неизвестных - при отсутствии конкретных критериев и норм отобрать людей, способных работать в условиях космоса. А кратковременные полеты Гагарина, Титова, Поповича и Николаева - слишком малый практический опыт, на основе которого можно было бы разработать объективную методику отбора будущих покорителей космоса. Каждому из нас был дан листок с перечнем процедур и обследований, которые мы должны пройти за время пребывания в госпитале, при наличии, естественно, положительных результатов. У меня этот листок сохранился. В конце каждого дня я делал в нем пометки, планировал процедуры следующего дня. А в этом листке 25 пунктов! К примеру, один из них. Я должен был сдать анализ крови на: тромбоциты, ретикулоциты, эозинофилы, время кровотечения, время свертываемости, протромбин, сахар, холестерин, лецитин, билирубин, остаточный азот, общий белок и его фракции (электофорез), реакцию Вельтмана, реакцию Вессермана, С-реактивный белок! И что самое удивительное, что мы сдавали кровь вполне осознанно, представляя при этом, чем отличается реакция Вельтмана от реакции Вессермана, или что нужно сделать с вечера, чтобы на следующий день получить положительные результаты при сдаче анализов.
Разным испытаниям и обследованиям подвергали нас врачи. Одни понятные типа - хирург, окулист, невропатолог, другие интриговали своей таинственностью - барокамера на пикирование и барокамера на переносимость гипоксии, вибростенд, центрифуга на переносимость радиальных ускорений. Все эти виды испытаний знакомы летчикам, но не знакомы нам - представителям нелетных профессий, поэтому мы шли на них с опаской, не очень рассчитывая на положительный исход. Были и такие испытания, которые по началу вызывали у нас усмешку и к которым мы относились с некоторым пренебрежением. Заходишь в кабинет - висят качели, симпатичная медсестра предлагает сесть и начинает тебя раскачивать. Тебе приятно, ты смеешься, шутишь, кокетничаешь с сестрой. Проходит 10, 15, 20 минут - тебе уже не до смеха, какие там комплименты! Начинаешь глазами искать то ведро, которое скромненько стояло в углу и ждало своего звездного часа. И здесь помогла мне моя любимая гимнастика! Ну, и еще одно испытание, которое тоже начинается небрежно, с ухмылочкой, но которое завершается, как правило, уползанием на четвереньках в прямом и переносном смысле этого слова. Заходишь в кабинет и не менее симпатичная девушка нежно привязывает тебя к столу. Молча лежишь 20, 30, 40 минут, час, и потом вдруг стол опрокидывается на 45 градусов и ты оказываешься вниз головой и продолжаешь лежать еще долго-долго! Почему-то считалось - пройти эти испытания это значит побывать в гестапо.
И тем ни менее мы дружной стайкой бегали по кабинетам, заполняли свои листочки, обменивались впечатлениями и находили время подшучивать друг над другом. Старая, как мир шутка, когда с вечера тебе необходимо очистить желудок и все то же очаровательное создание делает тебе клизму, ты бегом в туалет, а там, конечно, все занято. И когда уж совсем плохо кто-нибудь милостливо уступает крайне необходимое тебе рабочее место.
Отношение к нам - кандидатам в отряд космонавтов было особое, внимание - повышенное. Иногда сидишь в очереди перед дверью очередного кабинета и какой-нибудь кандидат на увольнение спрашивает с недоверием: Ты что - тоже списываешься? Сидишь, молчишь, скромно потупив взор. А, ты - спецконтингент! - с уважением молвит он и иногда пропускает без очереди. Что ж, первые шаги будущей славы! Пустячок, а приятно. А вообще-то, мы еще и не думали ни о какой славе (а если кто и думал, то тайком, после отбоя, в темноте палаты, когда все спят), да и какая там слава, когда каждый божий день врачи отчисляли по 1-2 человека и вечером с облегчение думаешь: Ну, слава Богу, пронесло! Что- то будет завтра?
Прохождение отборочной медкомиссии - та единственная стадия сложнейшего, длительного пути к космической славе, когда отношения между абитуриентами еще ровные, почти дружеские, без элементов зависти и подсидки. Во всяком случае я не видел в своих коллегах по палате каких-то конкурентов, которые стоят на моем пути и которых правдами и неправдами надо отметать в сторону. Все мы радовались успехам каждого и искренно огорчались, когда кто-то покидал наши ряды. Хорошее было время! В кабинетах и лабораториях госпиталя я впервые встретился и познакомился с Виталием Жолобовым, Виталием Севастьяновым, Алексеем Елисеевым, Георгием Катысом, с которыми у меня надолго сохранились хорошие, добрые отношения.
Где-то в конце ноября 1962 г. я завершил с положительными результатами весь цикл стационарных испытаний в госпитале. Вроде бы должен был радоваться, но какое-то двойственное чувство меня не покидало - почему-то я не очень верил в то, что для меня закончились все испытания, да и все, что происходило со мной в последнее время - все это серьезно и может изменить в корне всю мою дальнейшую жизнь. Мне все время казалось, что наступит такой момент, когда кто-нибудь скажет: Ну, Буйновский, поиграл в космонавты и хватит, возвращайся к своей прежней деятельности заказчика. Как ни странно, но в дальнейшем это чувство ни только не пропадало, а наоборот крепло, хотя и оснований для это не было - все у меня проходило гладко и почти с первого захода. Но это все было потом, а пока наступило время очередного ожидания, правда не такого уж томительного и длительного. Были моменты, которые давали мне основание думать, что дело идет и про меня не забыли. Как-то соседка - старшая по подъезду нашего дома под большим секретом сказала моей маме, что товарищ из органов вел с ней длительную беседу - выяснял, что из себя представляет мое семейство - не нарушаем ли мы принципы коммунистической морали, не устраиваем ли пьяные дебоши и драки и не ведем ли аморальный образ жизни. На работе уточняющие звонки из кадров тоже давали уверенность, что дело движется.
И вот - 8 января 1963 года! Мандатная комиссия под председательством легендарного героя-летчика генерала Николая Петровича Каманина, задав мне несколько вопросов, принимает решение: Старший лейтенант Буйновский, вы зачисляетесь в отряд слушателей- космонавтов ВВС! Стоит ли говорить, что я пережил в эти минуты и какая у меня была буря в груди, когда я вышел из кабинета, где заседала комиссия! Поистине, это было одно из самых ярких, запоминающихся мгновений в моей жизни.
Провожали меня всем коллективом нашего представительства заказчика. На общем собрании мне сказали много хороших, добрых слов, просили не подкачать и быть достойным имени ракетчика. Я уж не помню, какие слова благодарности я говорил в ответ, но точно помню, что я просил меня не забывать и не исключать из списков коллектива. Видно все - таки я предчувствовал, чем закончится мой путь в герои космоса. Ну, это еще все впереди.
Утром 25 января 1963 года мы с Виталием Жолобовым, моим новым дружком со времен госпиталя, электричкой с Ярославского вокзала добрались до станции Пл. 41 км, где нас ожидал ГАЗ- 69, который и доставил нас в таинственный Центр подготовки космонавтов.
Центр подготовки космонавтов, а по тем временам просто войсковая часть располагался в нескольких 2-х и 3-х этажных домиках в прекрасном сосновом лесу. Эти небольшие коттеджи были уютно разбросаны по большой территории, весной они стояли в бело-сиреневом тумане черемухи и сирени. Прямо-таки райский уголок! В одном из таких домиков располагался профилакторий, где нам и предстояло жить. Половину домика занимали девушки. Готовились к полету пятеро девушек - Валентина Пономарева, Валентина Терешкова, Ирина Соловьева, Жанна Еркина и Татьяна Кузнецова. Все они или парашютистки или летчицы, а Татьяна Кузнецова даже была чемпионом Союза по парашютному спорту. Вторую половину занимал наш отряд. В небольших, уютных комнатках, в окна и балконные двери которых упорно пытались прорваться душистые сосновые ветки, разместились мы по два человека. Я устроился с Виталькой Жолобовым. На первом этаже - маленькая летная столовая и небольшой холл с обязательным билиардным столом. И вообще в те времена весь городок с двумя отрядами космонавтов и небольшим контингентом врачей и обслуживающего персонала была как маленькая, дружная семья.
Наш набор составлял прямо-таки интернациональную команду - летчики, штурманы, инженеры ВВС и мы - четверо ракетчиков - Виталий Жолобов, Владислав Гуляев, Петр Колодин и я - всего 15 человек. Это фактически третий набор в отряд: первый - гагаринский, девушки и вот - мы. Впервые среди слушателей - космонавтов были инженеры и не просто инженеры, а представители Ракетных войск - извечного оппонента ВВС в определения главенствующей роли в Вооруженных Силах и в стране в целом в вопросах освоения космического пространства. Думаю наш приход даже пока в слушатели не вызвал особого энтузиазма ни в ВВС, ни, это уж точно, среди космонавтов первого набора. По-моему, это просто была дань вежливости в сторону рода войск, ответственного за производство, подготовку и запуск ракет и космических аппаратов. Наверное как следствие этого в последующие годы в силу различных объективных и субъективных причин из нас четверых в космосе побывал лишь один Виталий Жолобов. Естественно, что старички нас приняли несколько настороженно, хотя среди нас и были заслуженные, достойные уважения летчики. Владимир Шаталов, старший в нашем отряде, пришел в отряд с солидной должности инспектора воздушной армии, классными летчиками были и Георгий Добровольский, и Анатолий Филипченко, и Анатолий Куклин, и Алексей Губарев, и Лев Воробьев. Уже с самого начала нашего пребывания в отряде нас разделили на летчиков и не летчиков. В инженерную группу кроме нас, ракетчиков, попали Лев Демин, Юра Артюхин и Эдик Кугно. Старшим у нас был Лев Демин - авиационный инженер, который где-то через пару месяцев после нашего прихода защитил кандидатскую диссертацию. Кстати, первую среди космонавтов. Дом в военном городка Чкаловский, где нам планировали дать квартиры, должен быть готов к лету. Поэтому мы все и жили на равных, холостяцких правах в профилактории, хотя настоящих холостяков нас было всего двое - я и Эдик Кугно.
Это было прекрасное время! Мы только что пришли в отряд, молодые, здоровые, полные оптимизма и радужных надежд, еще не обремененные какими-либо проблемами, еще ни у кого нет хвостов по медицинской и специальной подготовке, еще все равны и нет еще очереди в затылок друг другу за получением геройских званий. Как-то так получилось, что жители нашего профилактория чисто символически разбились на несколько группок. В одну входили Виталька Жолобов (весельчак и душа нашей компании), Валя Терешкова, Жанна Еркина и я. Частенько к нам подключался Лева Демин - неутомимый выдумщик различных розыгрышей и инициатор веселых мероприятий. Эдик Кугно и Лева Воробьев взяли шефство над Ириной Соловьевой и Валентиной Пономаревой. Веселая, жизнерадостная Татьяна держала нейтралитет. Вообще-то, когда мы только пришли в отряд, нас собрал Николай Петрович Каманин и объявил: Если кто нарушит режим девушек (приблизительно так он сказал), то считайте, что это - государственное преступление со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что первое время мы немножко побаивались общаться с женским отрядом, но потом молодость и прекрасное настроение взяли свое. Хотя о грозных словах Николай Петровича мы не забывали. До сих пор память сохранила наши веселые прогулки в заснеженном лесу, когда мы - девушки, Лева, Виталька и я, облачившишь в новенькую форму (унты, меховые куртки и штаны), с криками, визгом кувыркались, как медвежата, в огромных сугробах по краям дороги к станции Пл. 41 км.
Первый день нашего пребывания в городке начался с посещения маленькой, уютной столовой профилактория. Здесь состоялось наше первое знакомство с ребятами первого отряда, посредниками в котором активно выступали девушки во главе со своим признанным лидером - Валентиной Терешковой. Здесь же в непринужденной, почти семейной обстановке мы впервые встретились с четверкой героев - Юрием Гагариным, Германом Титовым, Андрияном Николаевым и Павлом Поповичем. Конечно же для нас и особенно для тех, кто прибыл с периферии, это была волнующая встреча! Кто-то молча переживал, сидя за своим столом (ведь мы же теперь вроде бы как на равных), а кто-то в порыве энтузиазма подошел к столу, где сидели ребята, со словами благодарности и восторга. В общем, маленький стихийный митинг. Здесь же Терешкова от имени ребят пригласила всех нас на вечер в Чкаловский дом офицеров на торжественный вечер, посвященный третьей годовщине войсковой части - Центра подготовки космонавтов.
Собрания, концерты, любые мероприятия с участием космонавтов - небывалое по тем временам событие, собиравшее множество знаменитостей, любимых артистов да и просто любопытствующих. Мы, вновь прибывшие робко жались по стенке и во все глаз рассматривали любимых артистов и просто всех присутствующих. Еще вчера я ну ни как не мог предполагать, что популярный композитор Александра Пахмутова - очаровательная, миниатюрная женщина с кипучей энергией и энтузиазмом соберет в фойе вокруг себя участников вечера и будет распевать с ними популярные песни и не только свои. Не без помощи буфета началось братание между нашими двумя отрядами. Но если летчики сразу нашли общий язык - где учился, где служил, на чем летал, то точек соприкосновения между инженерами и летчиками было значительно меньше. На вопрос, например, Валеры Быковского - кто из вас москвич? я робко ответил Я и был горд, что хоть что-то у нас есть общего.
После чуть затянувшегося перерыва, вся масса направилась в зрительный зал на концерт. Народу - яблоку негде упасть. Я, Виталька и Петр кое-как примостились где-то в последних рядах. Ждем представления. Вдруг Петя обращается ко мне со словами: Эдуард! Уступи место девушке. Я оборачиваюсь и вижу вроде бы знакомое лицо. Садитесь, Галочка, - говорю я. Немая сцена. Мои новые друзья смотрят на меня с удивлением и даже с восхищением - когда же я успел познакомиться с этой девушкой! А это оказалась Галя - моя знакомая по Хосте. Место я, конечно, уступил, мы даже перебросились парой фраз. Она, оказывается, живет в Чкаловской. Ну встретились и встретились. Я как -то не придал этому особого значения. А зря.
Прошли праздники и потянулись трудные дни учебы и освоения необычной для меня профессии. Началась жизнь, полная новых впечатлений, новых встреч, новых испытаний - и физических и моральных. Жизнь, в которой я буквально каждый день находил и открывал для себя что-то новое, безумно интересное, то, о чем я раньше только читал, где-то слышал или смотрел в кинофильмах. Вот уж никогда не думал, что буду делать мертвые петли и бочки на реактивном МИГ- 15 (пусть даже и с инструктором) или водить тихоходный ИЛ- 14 над лесами Подмосковья (пусть даже и на правом кресле под контролем командира корабля). А парашютные прыжки! О них я скажу особо. А сколько интересных встреч, знакомств за пределами городка, в свободное, как говорится, от учебы время. Вот, например, многие ли танцоры могут похвастаться тем, что танцевали в Большом театре. Наверное об этом они только мечтали. А я танцевал в этом прославленном театре, правда не на сцене, а в фойе и не под симфонический оркестр, а под эстрадный и не сложное па-де-де, а томное танго. Но ведь танцевал! И это после того, как просмотрели в зале театра премьерный фильм Вождь краснокожих. Все это было на встрече космонавтов с театральной молодежью Москвы.
Мы двое холостяков - Эдуард Кугно и я доставляли дополнительные, как я думаю, хлопоты нашему командованию и в первую очередь - командиру отряда - милейшему Николай Федоровичу Никерясову, который был у нас особенно в первое время и папой и мамой. Кугно, как прибывший из провинции, может и нет, но я, при первой же возможности убегавший к себе домой в Москву, явно вызывал у Николая Федоровича беспокойство и, наверное, его заветной мечтой было меня женить. Помню мы сидели с ним рядом на каком-то торжественном собрании и мне приглянулась девушка из президиума, о чем я без всякой задней мысли и сказал Никерясову. После перерыва он садится рядом и доверительно сообщает: Эта девушка - секретарь ЦК комсомола, оклад у нее - 450 р., холостая и замирает в режиме ожидания. Я несколько подрастерялся от того, что нужно было здесь же на месте принимать кардинальное решение и поэтому эта версия в дальнейшем Николай Федоровичем не прорабатывалась. А как-то раз ради шутки я сказал, что вот мне, мол, нравится диктор телевидения Света Жильцова (в те годы в нее были влюблены поголовно все мужчины), Николай Федорович начал было отрабатывать уж эту версию, но я его во время остановил. Милый, добрый Николай Федорович! Откуда ему было знать, что в те времена я сам себя обрек на такие мучительные страдания и сердечные переживания, что зачастую ни о каком космосе и думать-то не хотелось, а на испытания я шел иногда с минимальным запасом моральных и физических сил. Нет среди нас уже Никерясова, но теплые воспоминания о нем годы не стерли.
Или еще из серии холостяцких воспоминаний тех времен. Каждое лето нас всех в обязательном порядке отправляли на отдых на Черное море в Чимитаквадже. Санаторий маленький, единственное развлечение - танцы после ужина. Все ребята с женами и я с ними дружно шли на это мероприятие и садились где-нибудь кучкой. Как правило, кто-нибудь говорил: Эдуард! Смотри какая симпатичная девушка, хочешь познакомлю?, после чего откалывался от нашей компании и приступал к практической реализации своего предложения, иногда даже и не выслушав моего мнения по данному объекту. Возвращался он к нам где-то под конец танцев, напрочь забыв, что он был на спецзадании. К концу танцев картина почти типичная - я сижу один в плотном окружении наших жен, а их мужья трудятся изо всех сил на другом конце танцплощадки в поисках достойной для Эдуарда партнерши. Все законно и все при деле! Наша солидарность с милыми, очаровательными женщинами - женами нашего отряда, зародившаяся на берегу Черного моря в те далекие годы, оказалась прочной и я до сих пор сохраняю с ними добрые, хорошие отношения. Впрочем и с их мужьями тоже.
Еще несколько слов, чтобы закончить с холостяцкой тематикой. Пришло такое время, когда я остался вообще один холостяк на весь Звездный городок, правда по времени этот период был небольшим. Первым сдался Андриан Николаев - под сильным нажимом общественности космическая свадьба все же состоялась. Очень оригинально покинул наши ряды мой тезка - Эдуард Кугно. Где-то уже в 1964 году в порядке подготовки к сдаче кандидатских экзаменов проводился семинар по теории марксизма-ленинизма, на котором присутствовали все 14 слушателей-космонавтов (я в это время уже боролся за право остаться в отряде - лежал в госпитале на обследовании) и который проводил преподаватель Академии им. Жуковского полковник Сергеев. Эдуард в пылу дискуссии высказал простую мысль: А вот почему у нас не двухпартийная система? Как у американцев. И стал развивать эту гениальную идею дальше, излагая свои взгляды на преимущества этой системы в сравнении, естественно, с нашей, где народ и партия едины и неделимы на века. Ну, выступил и выступил. После него еще выступали и говорили, наверное, ни менее умные мысли. На следующий день про этот семинар и забыли. А через пару недель приходит приказ Главкома ВВС - отчислить капитана Кугно из отряда слушателей-космонавтов как имеющего низкие политико-моральные качества (слова приказа может быть и не такие, но суть такая). Этот приказ, который для нас был как гром среди ясного неба, имел и этические последствия. Собрался весь отряд, я к этому времени уже вышел из госпиталя, и стали выяснять - откуда командование узнало о деталях прошедшего семинара? Кто доложил? Пригласили Сергеева. Он клянется и божится, что не он. Долго возмущались, спорили, пытались все же понять - нет ли среди нас такого добросовестного коммуниста, партийная совесть которого заставила его после семинара пойти в политотдел и ни будет ли он поступать так и впредь. Конечно, мы такого не нашли. Справедливости ради надо сказать, что много лет спустя я все же узнал, что Сергеев зашел, как впрочем это он делал и всегда, к начальнику политотдела и просто доложил о проведенном семинаре, не акцентируя особого внимания на отдельных выступлениях. Думаю, что это уже замполит сделал соответствующие оргвыводы. Фамилию замполита помню, но не хочу упоминать - пусть это будет на его совести. Такие уж тогда были времена. Каждый стремился вложить свою лепту в благородное дело зарождения космонавтики в нашей стране. Отчислили парня, у которого родная сестра - полковник ВВС, да еще и жена тогда еще здравствующего Главного маршала авиации Новикова. По тем временам командование пошло на смелый шаг! В наши времена разгула демократии и вседозволенности, когда количество партий в нашей многострадальной России исчисляется десятками, история с отчислением Кугно звучит как-то неправдоподобно.
Где-то в мае 1963 года нам дали квартиры в военном городке Чкаловский. Это был обычный пятиэтажный панельный дом. Вспоминается маленькая деталь - как мы делили этажи и квартиры. Собрался весь отряд в холле нашего профилактория и каждый стал высказывать свои соображения - по какому принципу производить распределение квартир (командование доверило нам самим решать эту сложную задачу). Варианты были разные, вплоть до того, что холостяков вообще не учитывать и дать им то, что останется. Здесь нашу холостяцкую честь отстоял я - сегодня мы холостяки, а завтра женимся, это нельзя не учитывать. Как ни странно, но с этим доводом все согласились. Еще один серьезный аргумент, за который ратовал Жора Добровольский: в авиации, мол, так - вначале летчики, а все, что остается после них - инженерам. Здесь уж возмутилось полотряда - инженеры, это вы там, в частях были на первых ролях, а здесь в отряде мы все равны и какие вы сейчас летчики, если вас как и нас выпускают в полет только с инструкторами (удар ниже пояса для наших ассов). Поспорили - поспорили и все полюбовно решили. Мне досталась двухкомнатная квартира на 4-м этаже. Кстати, для получения ордера на эту квартиру мне пришлось прибегнуть к помощи Николая Федоровича - в ЖЭКе решили, что здесь ошибка - приличную двухкомнатную квартиру дали холостяку. Постепенно все переехали в свои квартиры, вызвали свои семьи, у кого, конечно, они были, Распалась наша веселая компания, каждый занялся индивидуальным обустройством своего жилья, причем надо же ведь сделать так, чтобы у меня было не хуже, а может быть и лучше, чем у соседа. Типичная психология жителей провинциальных военных городков. Я тоже как-то незаметно втянулся в это негласное соревнование и в короткий срок с помощью мамы создал, к моему удивлению, в своей квартире уютный, совсем даже не холостяцкий уголок с гарнитурами, коврами, люстрами и даже большим письменным столом (наверное думал, что придется писать космические мемуары). Был горд, когда ко мне заходили мои коллеги с женами на предмет что-то у меня позаимствовать. Кучковаться стали уже по другим принципам - по этажам, по обмену опытом по воспитанию детей, по кухонным интересам. Скучновато стало. Поэтому, наверное, я все свое свободное время, а это в основном суббота с воскресеньем проводил в Москве - дома или в компаниях моих старых друзей, где меня, естественно, принимали с распростертыми объятиями, как почетного гостя. Приятно, конечно. Иногда я привозил к себе домой наших космических девушек - Валю Терешкову, Жаннету. Мама подчевала их своими домашними вкусностями и все жалела их как детишечек, оторванных от отчего дома и лишенных материнской ласки. Общительная, коммуникабельная Валентина очаровала моих родителей и это свое доброе отношение к ней они сохранили до конца своих дней, часто ее вспоминали, хотя после ее полета собирались все вместе всего лишь пару раз. Как-то так получилось, что разошлись наши с Валентиной пути - дорожки где-то сразу же после ее полета, хотя особых поводов для этого вроде бы и не было. Думаю, что одна из причин, может даже и главная, заключается в том, каким становится человек, на плечи которого в мгновенье ока сваливается огромный груз всемирной славы. И Валентина здесь не исключение. А вообще-то за время моего короткого пребывания в отряде я ни раз наблюдал картину, когда на полигон для участия в очередном полете отправляется один человек - общительный, веселый, доступный для всех, а возвращается через неделю совсем другой - в эйфории своей славы, со Звездой Героя на груди, с совершенно новым кругом общения, большая часть которого - любители погреться в лучах чужой славы, за каждым его шагом следит вся страна, да что там страна - весь мир, его, как свадебного генерала, водят на многочисленные приемы в посольствах и на все международные встречи и симпозиумы. Конечно, мы тайком завидовали такому только что родившемуся герою, но и искренне ему сочувствовали. Глубоко убежден, что ни каждый сумеет нести это тяжеленное бремя славы. Да и времена тогда еще были такие. С одной стороны - чуть ли не каждый день новые победы в космосе, а с другой - русский народ всегда до небес любил возносить своих героев, но не всегда помогал им удержаться на этих высотах, а уж если они падали оттуда и больно бились о землю, то мы мгновенно о них забывали и искали себе новых кумиров. Не оказался исключением из этого правила и мой дружок Виталька Жолобов. Долгих 12 лет он готовился к полету, прошел массу жизненных испытаний, включая и чисто житейские, не единожды наблюдал и как рождаются Герои, и что с ними происходит, если свои волевые и чисто человеческие качества они оставляли на орбите. Закрутила - завертела веселая карусель Витальку. Все, что пережито, прочувствовано за 12 лет ожидания - все это хотелось компенсировать двумя - тремя бурными годами геройской славы. Ладно, Бог им судья. Это еще вопрос - как бы я себя повел, если бы попал в эту геройскую компанию. Сложнейшая психологическая проблема. Лучше ее не трогать.
Где-то с середины 1963 года наша слушательская жизнь вошла, вроде бы, в повседневное русло. Углубленное медицинское обследование, изучение оборудования космического аппарата (дома и с выездом на предприятия), полеты на реактивном МИГ-17бис и тихоходном ИЛ-14, полный комплекс физической нагрузки (футбол, баскетбол, волейбол, кроссы, хоккей, лыжи, гимнастические снаряды), парашютные прыжки - вот этими мероприятиями в различном их сочетании и были наполнены наши рабочие дни. Появились и первые успехи и первые осечки. Так, например, больше меня никто не мог подтянуться на перекладине или отжаться от земли, у меня был отличный вестибулярный аппарат (при норме 3-5 минут непрерывного вращения я спокойно мог продержаться 15-20 минут), я с полуслова понимал сложности и тонкости космической техники (все-таки ракетчик!). Это все радовало и вселяло какие-то надежды. Но вот и первая эта самая осечка (кстати, первая и она же последняя, просто со временем она переросла в большую для меня проблему). Проходили плановые испытания на центрифуге в Томилино. Я попал в компанию человек 5-6, которые по разным причинам испытания не прошли, здесь были и опытные летчики Леша Губарев, Жора Добровольский, которые с перегрузками на ты. После небольшой физической подготовки нас, двоечников осталось двое - я и Леша. Помучали нас немного, положили в госпиталь в Сокольниках. Леша отбился, а у меня как снежный ком - чем больше меня гоняли врачи, тем больше во мне накапливалось отрицательной энергии. Все последующие годы много раз мне задавали вопрос: почему меня отчислили из отряда? Я честно отвечал - не прошел центрифугу. Более дотошные пытались уточнить - как это не прошел? в чем это выражалось? А вот на эти вопросы у меня и нет ответа. Я никогда не терял сознания при перегрузках (а перегрузки мне давали в 1,5 - 2 раза больше установленных), экстрасистолии не было, держался я, вроде бы, молодцом. И тем ни менее. А когда меня начинают уже доставать подобными вопросами, я обычно реагирую так: лучше я буду живой и невредимый скромный труженник, чем со званием Героя лежать в Кремлевской стене. На этом дискуссия на эту тему заканчивается.
Конечно, годы стирают в памяти то, что видел, слышал или что чувствовал и переживал в те далекие годы. Ведь я пытаюсь сейчас освежить в памяти те события, свидетелем которых я был почти 40 лет назад! Конечно же многое забыто. Но есть и такие моменты, о которых помнишь всю жизнь. Вот некоторые из них.
После нашего зачисления в отряд слушателей - космонавтов мы все - и летавшие и те, которые раньше летали на самолетах только в качестве пассажиров, автоматически попали в самую элитную когорту Военно-воздушных сил - летчиков истребительной авиации, со всеми автоматически вытекающими отсюда финансовыми и материальными благами. Одно новенькое, с иголочки летное обмундирование чего стоило! Три раза в день кормят, что говорится на убой, и на закуску - обязательный шоколад. Ну, как тут ни полетишь! Это тебе ни ракетные войска с куцей шинелишкой и кирзовыми сапогами. Летали все мы с инструкторами. Наши настоящие летчики вначале было забастовали, но добились лишь того, что занимали в полете переднюю кабину. А мы, инженеры довольствовались задней кабиной, за спиной инструктора (как вещмешок) с возможностью лишь бокового обзора, ибо впереди кроме широкой спины инструктора практически ничего не было видно.
Профессия летчика действительно трудная, опасная, но очень романтичная! Причем романтизм присущ лишь начальным этапам освоения этой профессии, дальше для летчика это - повседневный труд, оттачивание техники и мастерства. Я начал и закончил свою летную карьеру на романтической ноте, когда каждый полет для меня был еще наподобие неуправляемого спуска на лыжах с крутой - крутой горы - дух захватывает от восторга и страха, ибо не знаешь, что тебя ждет внизу - мягкий сугроб или стволы деревьев.
Инструктором у меня был Иван Федорович Ткачев - летчик с большой буквы этого слова. Мы жили в одном доме и бывало, что по воскресеньям я иногда помогал ему, тепленькому добраться до своей квартиры, а уже во вторник (летчики народ суеверный - по понедельникам полетов не бывает) он с вещмешком за спиной (то есть со мной) такие выделывает коленца на своем МИГ-15, что я не мог понять, где небо, а где земля, где перегрузки, а где невесомости. Кое-что я умел делать и сам. Уверенно крутил традиционную бочку, неплохо делал боевой разворот, иногда Иван Федорович доверял мне взлет-пробег по полосе и при достижении определенной скорости - отрыв и набор высоты. Но у нас были и нетрадиционные упражнения. При небольшой кучевой облачности мой инструктор виртуозно лавировал между отдельными облачками, как будто мчался на автомобиле по проспектам, улицам и переулкам большого города. Пробовал и я, но, как правило, сносил углы и разрушал дома этого мифического, заоблачного, созданного нашим воображением города. Летом, если под нами паслось стадо коров, мы набирали высоту, затем пикировали на это стадо, а когда выходили из пике, то мощная струя от нашего двигателя ударяла по стаду и коровы в страхе разбегались по полю. Пастухи, погрозив нам кулаками и послав, наверное, в наш адрес пару ласковых слов, бросаются собирать стадо, а мы с чувством выполненного долга ясными соколами уходили в голубые дали. Было и еще, но это уже обязательное упражнение. На вершине горки имитировалась на несколько секунд невесомость (ни с чем несравнимое состояние!). За это время ты должен выпить из фляги пару глотков воды и съесть вафлю. Естественно, все это делается второпях, капли и крошки начинают плавать по кабине - страшно интересно было наблюдать за ними! А когда невесомость заканчивалась, то в силу естественного закона гравитации все эти капли и крошки, а вместе с ними пыль и мусор кабины, которым тоже видно нравилась невесомость, - все это сыпалось на меня и не знаю уж по каким другим законам - в основном, на лицо. На всю жизнь сохранил память и чувство огромной благодарности своему инструктору за минуты восторга и какого-то небывалого, неземного ощущения, которое я испытал с ним в небе Подмосковья. В моей летной книжке - 15 часов налета на реактивной технике. Для профессионала - летчика это мгновение, а для меня - часть моей жизни.
Полеты на тихоходном ИЛ-14 тоже имели свои прелести. Мы летали правыми пилотами, строго соблюдая святой закон авиации: Наше дело правое, не мешай левому! А мы и не мешали, командир (левый пилот) вел самолет, а я с огромным удовольствием любовался подмосковными лесами, городами, поселками, реками, водохранилищами. Это совсем ни то, что мы видим через маленькое круглое окошко, когда летим пассажирами гражданского самолета! Здесь простор, видимость - от горизонта до горизонта. Из полетов на ИЛ-14 мне запомнилась пара моментов. Спокойно летишь, подергивая штурвалом вправо - влево, вверх - вниз, небо чистое, видимость отличная. И вдруг перед тобой сплошная белая или черная стена и ты к ней все ближе, ближе и ближе. Ты, конечно, понимаешь, что это - облака и что тебе они ничем не грозят, и тем не менее у тебя замирает сердце, когда самолет врезается в эту белую массу и тебя начинает потрясывать. То ли дело с Иван Федоровичем, когда ты и глазом не успеешь моргнуть, как истребитель, как нож острый, режет облако и ты опять в чистом небе.
Очень мне запомнился мой первый полет на ИЛ-14 и не потому, что он был действительно первым, а по другим причинам. Авиационный технический состав (инженеры, борттехники, механики) для того, чтобы получать свой хлебный паек, должны определенное количество часов побывать в воздухе хотя бы в качестве пассажиров. Как правило, технари на транспортных самолетах - старые авиаторы, никого не боящиеся, все знающие и все умеющие, которые за словом в карман не полезут и которым палец в рот не клади - в миг отхватят! Вот такие пассажиры были и в моем первом полете. Набралось их человек пять - шесть. Они чинно заняли места в уютненьком салоне нашего самолета, где на подлокотниках и подголовниках были белые крахмальные салфетки. Летим. Я первый раз держу штурвал самолета. Волнуюсь, конечно. Не все получается как надо, штурвал в моих руках ходит ходуном. Но, тем не менее добросовестно отработал заданное упражнение - порулил часа полтора и когда самолет с помощью командира приземлился, то я с чувством выполненного долга и удовлетворения вышел из кабины в салон самолета. Наш чистенький салон напоминал туалет питейного заведения, где накануне состоялась грандиозная пьянка (другого, более литературного сравнения что-то не подвернулось), а мои пассажиры выглядели как активные участники этого самого культурного мероприятия - бледные, растрепанные и, конечно же, страшно злые! Я быстро разобрался в ситуации - первый порыв был вернуться в кабину, но сзади подпирал командир и я решил под его прикрытием идти вперед - будь, что будет! Когда я проходил между рядами кресел, то под испепеляющим взглядом моих пассажиров становился все меньше и меньше, а с трапа сполз вообще маленькой, ничтожной букашкой. Истерзанные технари гордо молчали, но в каждой паре глаз я успевал прочитать такую поэму, такие невысказанные муки и презрение, какие не выдержит ни одна бумага и не пропустит ни одна цензура. Неблагодарные! А я их еще за бесплатно катал на самолете.
Авиация, как и Восток - дело тонкое. Здесь постоянно и тесно переплетаются, с одной стороны, геройство и удаль, романтика и подвиг, оптимизм и шутка, ну а с другой - упорный труд и настойчивость, аварии и поломки, увечья и смерть. Бывало за мою короткую летную жизнь приезжаем на аэродром на полеты, а их отменили - кто-то накануне нашего приезда разбился. Бывало и так: едем на аэродром, погода отличная, только приехали - низкие облака или сильный ветер. Полеты отменяются и мы возвращаемся к себе в профилакторий, где нас уже ждет бильярдный стол.
Если на флоте основным, родным видом спорта является перетягивание каната, то в авиации пальма первенства за бильярдом. Нет полетов - мы до умопомрачения гоняем шары, зачастую забыв снять унты и меховые штаны. И это - в рабочее время. Командование и врачей эта проблема, видимо, тоже волновала. И чтобы успокоить себя и придать нашей игре видимость работы азартную игру на бильярде возвели в статус работа на тренажере по отработке глубинного зрения. Не знаю как с глубинным зрением, но со временем мы были уже почти профессионалами в этой игре. В те далекие времена, когда возможности телевидения были ограничены - не было видеокассет и нас не насиловали мыльными операми и американскими боевиками, холл профилактория, где стоял бильярдный стол, был нашим культурным центром, где мы собирались, чтобы поделиться впечатлениями прошедшего дня, обсудить последние новости, послушать летные байки и свежие анекдоты, ну и конечно же, сгонять партию в бильярд. Играли все - старики и герои, девушки и мы - вновь прибывшие, играли один на один, два на два и даже три на три. Был такой закон: проиграл в сухую - залезай под стол, проползти вокруг каждой из шести его тумб и еще, как мне помнится, пару раз прокукарекай, твоя фамилия заносится на доску и ты сутки не имеешь права брать в руки кий. Закон соблюдался очень строго. И даже наши герои иногда, кряхтя, лезли под стол, демонстрируя одновременно, что они еще не совсем оторвались от народа с его простыми земными шутками и радостями. Правда, это случалось редко и пыль под столом собирали, в основном, мы - инженеры. Если честно, то я был один из немногих, кто делал это чаще других.
Среди многочисленных простых и сложных, тяжелых и легких испытаний, которым подвергали нас врачи, сурдокамеру можно отнести к разряду оригинальных. Физической нагрузки никакой, думать то же особо не надо, сидишь себе спокойно да периодически наклеиваешь на себя датчики. Как это испытание называлось по научному я уже не помню (что-то типа исследование психологической устойчивости), мы ж называли проще - проверка псих ты или не псих. Сурдокамера - это фактически однокомнатная квартира без ванны, но полностью изолированная от внешнего мира - ни один звук из вне туда не проникал. С собой в эту камеру тишины можно было взять из литературы для чтения только Уставы Вооруженных Сил, можно так же взять ручку, бумагу, ну и по особому разрешению что-нибудь по рукотворчеству. Жолобов, например, брал чурку, из которой вырезал от нечего делать что-то наподобие человеческой фигурки, которую врачи потом долго изучали, пытаясь по ее срезам и изгибам определить нюансы Виталькиного психологического содержания.
Я сидел в этой камере по особому, перевернутому графику - мой рабочий день начинался в 23 часа и продолжался до 13 часов следующего дня. И так в течение 10-ти суток. Оказалось это не так просто - ложиться спать в 1 час дня и изображать глубокий сон до 11-ти вечера, да еще при условии, что твоя голова вся опутана датчикам, их-то не обманешь. Кстати, что ни датчик, то 1-2 волоска с моей головы долой! Куча датчиков, да несколько раз в день, да умножить на 10 дней - никакой шевелюры не хватит! После этого спрашивают - откуда у меня лысина? Для заполнения своего свободного времени я взял ручку, простой карандаш и пачку бумаги - решил попробовать себя на литературном и художественном поприщах. Через пару дней, после того, как освоился в новой обстановке, я поставил перед собой зеркало и творческий процесс пошел! Несколько дней спустя к моему величайшему изумлению и гордости на листе бумаги была изображена моя бородатая (бриться не разрешали), улыбающаяся физиономия, внизу на всякий случай подписался, что бы ни с кем меня не перепутали. И кстати, когда я показывал много раз друзьям и знакомым это произведение искусства, предварительно прикрыв подпись, то их слова: А когда у тебя была борода? - звучали для меня как признание моего нераскрытого и невостребованного таланта художника - портретиста. Это - мое первое и последнее творение. Далее я попытался раскрыть себя еще и на писательском поприще. Начитавшись смолоду любовных и сентиментальных романов Тургенева, Стендаля, Мопассана, я решил свое творение изложить в форме романтического письма к таинственной женщине - незнакомке, собирательный образ которой я представил на основе реальных и многочисленных по тем временам моих знакомых представительниц прекрасного пола. Сказано - сделано. Пять дней упорного труда, помноженные на пылкое воображение и некоторый житейский опыт в этой области, а так же полнейшая изоляция от внешнего мира - все это дало свои результаты. Письмо к незнакомке было готово. Я так увлекся этим письмом, что даже и не заметил, как открылась дверь камеры и мне сказали: Выходи!. Тридцать три года я храню черновик этого письма. Впрочем, как и портрет.
При разборе результатов моей отсидки врачи хотели забрать мои записи и рисунки. Я не отдал, пусть изучают мой официальный отчет, который я так же храню все эти годы. Прошло много - много лет после моей отсидки. Нашел как-то отчет и внимательно его прочитал. Как ни странно, понравился. Молодой - молодой, а есть логика в рассуждениях, проскальзывают дельные мысли и предложения. Чтобы не затерять этот серьезный научный труд в пыльных архивах, я решил изложить его здесь, по ходу этого повествования. Привожу его со всеми стилистическими оборотами, как пример письма шестидесятых годов прошлого столетия (вот как время бежит!).
Задача, которая была передо мной поставлена, определена программой исследования. Это: определение нервно-психической устойчивости при длительном пребывании в изолированной камере, в одиночестве с применением психологических исследований комплексного характера.
За два дня до начала опыта со мной соответствующим товарищами были проведены практические занятия с целью ознакомления с сурдокамерой и программой моей работы. График моей работы - перевернутый.
И 13 марта в 13 часов опыт начался.
Проанализировав ту задачу, которая передо мной стояла, я составил себе личные, так сказать, задачи:
- полностью отключиться от всего того, что осталось за дверьми камеры, совсем забыть о том, что за мной ведется наблюдение, ибо это очень сковывает движения и очень тяготит;
- найти себе такую работу, чтобы она мне была не в тягость, чтобы я ее делал с увлечением и чтобы она меня полностью захватила;
- вести строгий внутренний самоконтроль, ибо я понимал, если все пустить на самотек, расслабить нервы - хороших результатов не жди.
Как я выполнил эти задачи?
Должен доложить, что мне удалось так настроить себя, свою психику, что я действительно с первого же дня чуть ли не полностью отключился от внешнего мира. Для меня было все равно, что сейчас за дверью - день или ночь, холодно или жарко! С первого же часа я заставил себя не обращать внимание на все объективы, который смотрели на меня со всех сторон, и постепенно привык к тому, что я - совершенно один. Старался даже, как можно меньше говорить, что тоже вроде бы на первых порах удавалось. В общем, ночью старался не очень тревожить бригаду. Часто я ловил себя на том, что подчас совершаю действия, которые, действительно, в обыденной жизни делаются не на народе; там я мог подойти к зеркалу и долго исследовать свою лысину - операция, которую я обычно делаю совершенно секретно. Хотел вообще перещеголять самого себя - не включать белую лампочку, когда это надо, но вовремя все же удержался (Хочу сделать маленькую вставочку в текст 60 -х годов прошлого столетия. Речь идет о следующем: когда тебе надо в туалет, то ты обращаешься к дежурной сестре, она тебе гасит большой свет и включает маленькую, интимную лампочку).
Забыв окружающий мир, я, конечно, не мог забыть людей, которые там остались, ибо, если нет людей, то нет и проблем, а если нет проблем, то выполнение второй моей задачи было бы невозможным. Условия опыта не определяют область человеческой деятельности, которой должен заниматься человек в камере. Каждый выбирает себе работу по душе, я же выбрал себе работу для души.
Она, эта моя работа не имеет никакого отношения к освоению космоса (собственно, этого от меня и не требовалось), но я достиг своего - увлекся этой работой на 100%. Верите ли, часто мне просто не хватало времени выполнить то, что я наметил на день, а один раз так увлекся, что пропустил час танцев. Какая это работа? Это - решение одной из многих холостяцких проблем, о которых не стоит даже говорить и, кроме того, увлекся рисованием. Ни то ни другое особого значения с точки зрения опыта, может быть, и не имеет, но все это помогло мне выполнить то, что от меня требовалось - занять свой день в камере. Не спорю, что это, может быть с точки зрения медицины и не самое интересное и важное занятие, можно было бы найти работу значительней интересней, но для этого нужны какие-то подсобные материалы, то есть то, что запрещается программой.
И последнее - старался так строить свой день, чтобы все время находиться в рабочем напряжении, не давать себе ни в чем послабления, добросовестно выполнять все то, что от меня требовалось.
Как все это было связано с распорядком дня?
Мое пребывание в камере началось с отбоя, то есть для меня с 14.00 была уже ночь. Трудно, сами понимаете, лечь в 14.00 и проспать до 23.00 беспробудно. Изо всех сил старался это делать, но необычная обстановка, куча датчиков, ответственность за них, необычное время - все это повлияло на меня так, что я проспал только до 17 -18 часов, остальное время лежал не шевелясь, боясь потревожить датчики, которые говорят, вставлены в кресло.
Сразу же скажу как переносил все последующие ночи. Должен отметить, что вообще-то не отличаюсь качествами человека, о котором говорят - лег и сразу уснул, как убитый. Пока я не обмозгую события прошедшего дня, пока я не повернусь два - три раза вокруг собственной оси, я не усну. То же самое было и здесь. Перестроиться на новый режим сна было довольно-таки трудно, сон обычно проходил так: спал до 17-18 часов (вроде бы как послеобеденный отдых), далее лежал тихо и держал датчики, и часам к 22-23 начинал засыпать (как это обычно бывает), но здесь как раз - подъем! И только в последние дни удавалось заставить себя (2 часа обычно старался не спать, а просто лежать) спать положенное количество часов. Опережаю вопрос Лебедева (Из 2000 года: врач - психолог) - сны были, но я их не запоминаю.
Самое интересное в том, что даже в первые дни я все равно вставал ровно в 23.00 бодро, с хорошим настроением, со стремлением работать. Этот боевой дух сохранялся весь день, днем мне не хотелось спать, и не было усталости. Таков сон.
Работа с таблицей. Я думаю, говорить об этом много не надо. Обычно, когда доходил до 12-13 начинал замедлять темп, все ждал когда же будет вводная. Не знаю, правильно ли я на нее среагировал 19 марта в 1.30, но я перестал читать цифры, весь отдался Светиному голосу и успел даже кое-что записать, а после этого стал считать дальше. Наверное, не так надо было делать (Из 2000 года: я уже и сам забыл, как работал с этими таблицами).
О физиологических проверках. По-моему, делал я их так, как меня учили, так что с точки зрения методики замечаний не должно быть; проходили они без перебоев и задержек, правда мне пришлось заменить и пояс и шапочку. Ну, а каковы результаты - судить вам.
Туалет. Чистка зубов языком - не самый лучший способ. Розовая вода тоже не вызывает особого удовольствия. Все равно, глаза, уши каждый раз протирал смоченным полотенцем. А розовой воде нашел самое подходящее назначение (по своей серости, конечно) - мыл ноги после физзарядки.
Завтрак. И вообще о пище. В общем, выполнял все, что от меня требовалось - заполнял термос (выбросить давно пора), очищал банки, мыл их и т.д. Но тут я не совсем согласен с Добровольским. Ведь насколько я понимаю, цель камеры не только определить психическую устойчивость, но и узнать индивидуальные особенности каждого. Вот в вопросах пищи; конечно же, надо - значит надо. Но есть ли большая разница в том, съел ли я 2 маленьких завтрака или один, но больший. По раскладке я должен скушать яйцо во второй завтрак, но я не хочу просто кушать, я еще не голоден, я бы это яйцо с большим удовольствием съел в первый завтрак, а во второй - 200 грамм сока и печенье - для меня - больше, чем достаточно. Если говорить в общем, то пища вся вкусная, мне понравилась, ел я ее с аппетитом. Единственно, вот сыр - он вкусный, но баночки вызывают неудобство и потом как-то привыкли сыр - к чаю. Может быть это меню уже где-то утверждено и его надо принимать так, как оно есть, но тогда нечего об этом и говорить, если же это не так, то было бы лучше, если бы каждый день имел свое особое, составленное из того же ассортимента продуктов, меню. Даже в мелочах в условиях одиночества приятно иметь какое-то разнообразие, а то: по четным - это кушать, по нечетным - это. И еще. Имею ли я право творчески кушать? Вот у меня так было: сыр за обедом не съел, а к ужину - смотрю колбасного фарша маловато, так я на свой страх и риск тайком от телеобъектива съел и сыр. По-моему, если это все идет на пользу, значит можно. О воде. Непосредственно для питья расходовал 2 кружки чая и 1,5-2 стакана холодной воды в сутки. Основной расход - на мытье посуды. Желудок работал отлично. Так что всякими там карболенами не пришлось, к сожалению, воспользоваться.
Физзарядка и физические занятия. По совету врача занимался не в полную силу и по своему личному плану, а не по прилагаемому комплексу. Занимался всегда с охотой, с желанием, выполнял все упражнения. После физо в разрез с распорядком и всякими нормами устраивал все же обтирание. Час физических занятий использовал для работы на дыхание - разучивал русский народный танец Чарльстон, причем с собственным музыкальным сопровождением. Не знаю, правда, как это слушалось со стороны. Только мне все же не совсем ясно, почему после подъема нет, ну хотя бы, 10-ти минутной физзарядки.
Личное время. Как я использовал свободное время, я уже говорил. Опять же в разрез с распорядком дня я устраивал всем - и себе и бригаде после обеда перекур с дремотой - правда сам я никогда в этот час не спал, а просто отдавался своим мыслям. Кстати, пожалуй, это единственное время, когда можно ничего не делать, а просто думать, во всяком случае, именно так я строил свой рабочий день.
Вот, собственно, основные этапы суток и как я их выполнял.
Общие впечатления.
В течении всего времени пребывания в камере настроение и самочувствие были отличными. Никаких иллюзий, кошмаров не наблюдал. Пытался как-то вызвать иллюзию (посмотреть хоть, что это такое), но так почему-то и не получилось.
Рабочий тонус был все время на высоте. Никакого беспокойства, тоски, давящего одиночества я не испытывал. Ни разу не посмотрел с тоской на дверь.
Должен признаться, что настроение все десять дней было даже лучше, чем оно бывает иногда в обычной жизни.
Кушал с удовольствием и если у меня что-то оставалось, то это - от сытости.
В общем, сурдокамеру воспринял как обычную работу, ничем не отличающуюся от всякой другой.
Нас учили, что в конце своего отчета мы должны дать оценку своей работы. Что же, я считаю, отсидел я вполне удовлетворительно и с поставленной задачей справился.
В заключение хочу поблагодарить всех работников лаборатории за заботу и внимание, которое я чувствовал ежеминутно.
Могу лишь сделать маленькую вставочку, которая не попала в мой доклад, но врачи о ней знали. Где-то в середине срока моего пребывания в сурдокамере (не хочу менять первозданный текст отчета, но сурдокамера звучит лучше, чем просто камера) мне вдруг послышалось какое-то дребезжание посуды в холодильнике. Я насторожился - какой дребезг может быть при неработающем холодильнике и в помещении, которое, в целях обеспечения полной изоляции, буквально лежит на мягких подушках. Я несколько раз, незаметно для дежурной смены открывал холодильник и проверял - действительно, ложка в пустом стакане явно дребезжала! Ну, все! - думаю я себе. Это те самые галлюцинации, которых так боятся испытуемые и которых с нетерпение ждут врачи (редчайший случай для диссертации!). Как мог, проверил себя - не псих ли я уже? Считал до 100, делал в уме сложные расчеты, вспоминал имена родных и близких, проверил координацию своих движений - вроде бы все в норме. После этого, настоятельно подчеркнув, что я в полном здравии, доложил дежурным врачам о злополучной ложке. Прошло немного времени - дребезг пропал. Ну, и слава Богу! Потом уже, после выхода из сурдокамеры, мне рассказали, что врачи чуть ли не на коленках ползали вокруг здания в поисках необычного физического явления в условия полнейшей изоляции от внешнего мира. А ларчик просто открывался! Рядом с лабораторным корпусом, где размещалась сурдокамера, шло строительство нового здания и где работал экскаватор. Мощный ковш с грохотом опускался на земле - дрожало все вокруг, сотрясалось здание, покачивалась сурдокамера, трясся холодильник, получал колебательные импульсы стакан и, как следствие этого цикличного процесса, дребезжала злосчастная ложка. Все по науке! Экскаватор прогнали, а с меня сняли почти уже подготовленное обвинение. Эксперимент продолжается! Где-то несколько лет спустя после этого случая в журнале Огонек я прочитал статью врача-психолога Звездного городка, где среди других примеров вспоминалась и моя несчастная ложка, причем с научным накрутом, который я и попытался здесь воспроизвести.
Из остальных видов в общем-то многочисленных специальных испытаний и тренировок, которым подвергали нас в Звездном городке, пару слов хочется сказать о термокамере, парашютных прыжках и, конечно же, о центрифуге, испытания на которой закончились для меня плачевно.