В одной деревне под названием Ольховка на улице с названием Берёзовая стоял красивый деревянный дом - с резными окнами, крыльцом, карнизами, балясинами. Дом был старым, но выглядел крепким и прочным, словно вековой дуб. И как со старым дубом, которому надо-то, всего лишь, подрезать иногда сухие ветви и сучья, почистить и закупорить дупла, удобрить, подкормить, чтобы он мог красоваться ещё и ещё - хоть столетие, с домом надо было немного повозиться: приподнять его, заменить нижние венцы, подлатать или перекрыть крышу, подкрасить и подновить стены, окна, крыльцо, чтобы он мог и дальше славно служить людям.
Однако хозяин дома, давно перебравшийся в город, для которого резное и старинное это жилище служило лишь дачей, рассудил иначе. И однажды на улицу с названием Берёзовая явилась бригада строителей. Хотя они только именовались так - строителями, на самом деле это были разрушители - три разрушителя. Бригада собиралась снести старый дом, чтобы на его месте уже другие, настоящие строители, возвели современную усадьбу.
Рушить решили с крыши. Самый молодой разрушитель направился за висящей на стене сарая лестницей. Но вот незадача - лестница прямо-таки вцепилась, вросла в крючья. Парень силился, тащил, нажимал, она не поддавалась - как будто бы её кто-то держал. На помощь молодому поспешил самый старый из бригады разрушителей. Он поддел лестницу ломиком, и она вдруг подпрыгнула, соскочила с крючков и плюхнулась молодому на ногу. Как будто бы кто её нарочно так точнёхонько сбросил!
- Ой-ой-ой! - запрыгал парнишка на здоровой ноге. - Как больно! Теперь я буду хромать на одну ногу! Ой-ой-ой!
Худо-бедно молодой и старый с двух концов подхватили лестницу и поволокли её к дому. Старый разрушитель с ношей еле шёл: пыхтел, шаркал ногами и спотыкался о каждую попадавшуюся на его пути кочку. Молодому нести было легче, но он хромал на одну ногу и тоже, поэтому, спотыкался. И получилось так, что оба они споткнулись одновременно. Как будто бы кто-то подсунул им под ноги по кочке! И оба стали падать. Одновременно. И ещё крепче вцепились в лестницу, пытаясь устоять на ногах.
И вот напрасно они это делали. Невозможно удержаться за что-то или за нечто, что ты держишь сам. Это всё равно, что хвататься руками за воздух. Им надо было наоборот - падая, оттолкнуть лестницу от себя, и подальше. Но разрушители до этого не додумались. И она накрыла их - длинная и тяжёлая - и хромого молодого, и шаркающего старого. Причём молодого лестница стукнула ещё раз и уже по другой ноге.
- Ай-яй-яй! - закричал распластанный под лестницей парнишка. - Как больно! Теперь я буду хромать на обе ноги сразу! Ай-яй-яй!
У молодого была такая привычка - когда в первый раз за смену на него падала доска, или молоток, или клещи, или даже кирпич, он кричал "ой-ой-ой". А если во второй раз он сам, или его товарищи роняли на него что-нибудь увесистое, он подавал голос уже более жалобно: "ай-яй-яй". Молодой, хоть и был молодым, но считался опытным разрушителем - он успел развалить вместе с бригадой с десяток старых сараев. И приспособился кричать именно так. И не только приспособился сам, но и научил своих товарищей давать знать об упавших на них тяжестях в первый раз "ой-ой-ой", а во второй более жалостливо - "ай-яй-яй".
- Ай-яй-яй!.. Ой-ой-ой!.. - перекликались, притиснутые лестницей к земле, хромой теперь уже на обе ноги молодой , и шаркающий старый.
На помощь им поспешил бригадир. Он стянул с пострадавших лестницу и принялся втолковывать им, что глупо хвататься за что-то или за нечто, что ты держишь сам. И что вообще - в его бригаде одни дуралеи и олухи.
Но, как бы то ни было, с двумя этими дуралеями и олухами бригадир дотащил тяжёлую и длинную лестницу до дома и они втроём приставили её к стене. И бригадир велел молодому взбираться наверх.
- Не полезу! - воспротивился парнишка. - Как я там буду ходить? По крыше! Я же хромой! На обе ноги сразу!
Пришлось бригадиру объяснять молодому дуралею и олуху, что ходить по крыше ему не придётся. Что наверху ему надо будет перебраться на другую лестницу, лежащую на кровле. И уже сидя на ней - не гуляя, и не хромая! - снимать листы шифера и бросать их вниз.
И парнишка полез с гвоздодёром из закалённой стали в одной руке, цепляясь другой за ступеньки.
А вот это была его ошибка! А может и кто-то таинственный внушил ему, что поступить надо именно так. Потому что правильней было привязать к гвоздодёру верёвочку, другой её кончик прицепить к поясу и поднять инструмент, уже надёжно устроившись наверху.
Парнишка благополучно добрался до половины своего восхождения. Внизу старательно поддерживали пружинящую и покачивающуюся лестницу оба его сообщника. И тут ступенька под его ногой вдруг треснула и обломилась! Как будто бы её кто подпилил!
И вот напрасно бригадир обзывал молодого дуралеем и олухом. В школе парень неплохо, судя по всему, успевал. Он с первого раза усвоил, что цепляться за что-то или за нечто, что ты держишь сам, бессмысленно. И отпустил гвоздодёр. Твёрдый, сделанный из закалённой стали, он полетел вниз и хрястнул бригадиру точнёхонько по загривку.
- Ой-ой-ой! - как и заведено было в бригаде, закричал в первый раз за смену стукнутый начальник.
Но тут же ему пришлось продолжить возгласы и более жалобно: "ай-яй-яй". Потому что вслед за гвоздодёром с лестницы сверзился парнишка, и точнёхонько на него, как будто бы кто-то всё так и рассчитал.
Парню-то повезло - хлопнись он с такой высоты на землю, руки-ноги бы переломал. Однако не посчастливилось его товарищам. И если шаркающему разрушителю хлопчик лишь заехал в конце полёта по голове каблуком, то бригадира чуть было и вообще не расплющил в лепёшку!
- Ай-яй-яй! - возопил из-под парнишки бригадир. - Дуралей, олух! Зачем ты сбросил на меня гвоздодёр? Зачем свалился сам?
- Ай-яй-яй! - как и положено в бригаде, вторил ему старый разрушитель - ведь в первый-то раз на него свалилась лестница, а сообщник съездил ему по голове сапогом уже во второй раз.
А парнишка даже не знал, что ему и кричать. Ведь прежде при разборках сараев таких случаев, чтобы он сам упал, да к тому же на начальство, ещё не бывало.
Но всё закончилось более или менее благополучно. Бригада починила лестницу, молодой привязал один конец бечёвки к гвоздодёру, другой к поясу, потёр ушибленное плечо и начал снова вскарабкиваться на крышу.
Парнишка довольно удачно добрался до верхней ступеньки. Дальше ему предстояло перебраться на лестницу, лежащую на кровле. Концы её немного свисали с крыши, выступая за край, поэтому лестницу, по которой он взбирался, прислонили чуть сбоку от неё. Верхолаз медленно, осторожно, вначале перекочевал с прислонённой к стене лестницы на крышу. И уже собирался было на четвереньках переползать на лестницу, лежащую на кровле.
И тут можно считать, что ему в очередной раз повезло. Ведь успей он, переберись, устройся на этой второй лестнице, грохнулся бы вместе с ней! А с такой верхотуры, он не только бы руки-ноги переломал - костей бы не собрал, шею бы свернул!
Дело в том, что лестница, много лет мирно покоившаяся на кровле - как будто опять-таки кто-то её подпилил! - вначале медленно, а затем всё быстрее и быстрее заскользила вниз. И с грохотом и треском обрушилась на землю. Падая, она задела и прислонённую к стене. И та тоже начала валиться.
Стоявшие внизу разрушители были стреляными воробьями - заслышав шум и увидев сползающее на них тяжёлое сооружение, они кинулись наутёк. Но опять-таки казалось, что кто-то всё рассчитал точнёхонько. Как они ни удирали, но прислонённая к стене, догнала и тюкнула медленно улепётывающего шаркающего, а та, что мирно покоилась на крыше, верхней перекладиной всё-таки приложилась по резво удирающему бригадиру.
Ну, а хлопчик, на этот раз, ни на кого не хлопнулся - он так и остался торчать в очень неудобной позе на четвереньках на краешке крыши, рискуя каждую секунду сползти с её крутизны и шмякнуться оземь.
- Спасите! - осторожно, без "ой-ой-ой" и "ай-яй-яй", попросил парнишка. - Помогите!
Его приятели тоже не знали, как им теперь кричать - ведь таких случаев, чтобы тяжесть свалилась на них в третий раз, при разборке сараев ещё не было. И они тоже, решили подать голос, подражая парнишке, по-новому:
- Спасите! Помогите!
Но и на этот раз всё, можно сказать, закончилось благополучно. Если, конечно, не считать шишек и синяков. Могло быть куда хуже! Разрушители - те, что были внизу, приставили к дому свалившуюся лестницу и сняли с крыши дрожащего от страха парнишку.
Потирая ушибы, все трое устроились под берёзкой на скамеечке подумать, что же им делать дальше? Ведь таких трудностей у них ещё не было!
- В бригаде одни дуралеи и олухи! - кричал, кипятясь, бригадир. - Надо развалить этот дом! Бульдозером!
- С хозяина побольше бы денег стрясти, - беспокоился молодой. - За риск и опасность.
- Стойте, братцы! - пытался встрять в их разговор старый шаркающий. - Этак мы только угробимся. Я вам сейчас всё объясню.
Но его не слушали. "Снести, бульдозером!" - шумел бригадир. "Денег побольше" - твердил, как попугай, парнишка.
- Дело не в деньгах, - объяснял старик, - и бульдозер не поможет. Нам лучше отступиться. Мне надо переговорить с домовым.
- Ты что, дед рехнулся! - услышал его, наконец, бригадир. - Какой ещё домовой? Все дуралеи, олухи! А ты, - ткнул он пальцем в пожилого, - ещё и лентяй!
Бригадир был не прав - старик не был лентяем, когда-то он и вообще слыл отличным плотником и построил много домов. Но теперь его уже не брали в свои артели молодые строители.
- Знавал я одну бригаду, тоже упорствовали, - продолжил старик. - И только руки-ноги себе переломали. Повезло, что вообще не убились! А дом так и не снесли. Отдохните-ка, ребятки, я поговорю с домовым...
Некоторые думают, что домовой - это корявенький старикашка в рваном тулупчике, с всклокоченной бородкой и в шапке-ушанке с болтающимися сверху, непривязанными ушами. Конечно, домовой может явиться и так. Чтобы подурачиться и посмеяться над теми, кто не верит в то, что он есть. Но вообще-то домовые предпочитают оставаться невидимыми. Домовой - это стуки, скрипы, шорохи, шуршания в углах, потрескивание и вздохи в подполе, шаги и уханье на чердаке. Это мелькание в сумерки и свечение в темноте. Это постанывания, или завывания, похожие на вой вьюги. А иногда вдруг откроется дверца шкафа. Кто там? Домовой. Или хлопнет дверь. Это он, входя, не придержал её. Или шевельнётся занавеска или качнётся под потолком абажур. Бывает, что домовой сверкнёт в оконном стекле, на вазе, на посуде лунным бликом. Или проскочит по комнате тёмной тенью. Или ночью в сенях послышится вдруг странный скрежет, будто ржавый гвоздь сам собой влезает поглубже в расшатавшуюся доску.
Но не подумайте - домовые не похожи на привидений, в белых балахонах разгуливающих по старинным замкам. Они никого не пугают. Наоборот - оберегают. Домовой непременно потушит выпавшую из печки головешку, чтобы не было пожара. И даже может отвести от дома молнию в грозу. Бывали такие случаи! Часто домовые спасают маленьких детей - и от злых собак, а случись такое, и от забежавших в деревню волков. Они очень заботливы, и обязательно будут баюкать детишек вечером, а ночью непременно поправят свалившееся на пол одеяльце.
Не в каждом доме селится домовой. Но если он есть - повезло, все в доме живут в любви и согласии. И если дом сносят, он может перебраться с полюбившимися ему хозяевами в новый. Но бывает и так, что домовой, ни в какую не разрешает рушить старое жилище. И тогда только держись! Хоть лопни, хоть гору инструмента изведи - дом будет стоять крепко, как скала...
Что слышал старый строитель, о чём поведал ему домовой, старик не стал сообщать. Только велел бригадиру вызвать назавтра хозяина жилища.
Прикатил из города хозяин. Ничего объяснять ему домовой не стал - был обижен. Только провёл его по опустевшим комнатам приготовленного к сносу жилища. Хозяин посмотрел на тёмные отметины на посветлевших, выцветших от времени обоях - там раньше висели фотографии. Вот здесь, заставил его представить домовой, был портрет его мамы, рядом - отца. А с противоположной стенки, наклонив головы друг к другу - так часто фотографировались в давние времена - будто смотрели на него бабушка и дедушка. Это для них его прадед выстроил этот дом и украсил ажурной резьбой. Сильный, красивый он стоял на старинном фотопортрете в костюме и галстуке посреди своей семьи с сыновьями, а перед ними сидели в шляпках и в светлых платьях на гнутых венских стульях жена и дочки.
Под рамку портрета сбоку и снизу - как будто это был настенный альбом - были подоткнуты снимки поменьше. Вот отец в белой рубахе в госпитале, а вот тётушки с граблями, в платочках у стога сена на колхозном покосе, вот мама в огороде с зеленью в руках, а вот племянницы в костюмах снежинок танцуют на сцене клуба. А эти смеющиеся дети - он и сестра! И с ними улыбающиеся взрослые - мама и папа, все в панамках, на речке, по колено в воде. А здесь в уголке стояла когда-то его детская кроватка, а потом и сына, и внучки. На кухне хозяин явственно услышал стук ходиков: тук-тук, ту-тук. И увидел мерно качающийся маятник, и поводящую в такт хитрыми глазами кошку на циферблате, и гирьку на тонкой цепочке, её всегда по утрам с шумом поднимала бабушка.
"Какое счастье, - обрадовался хозяин, - что я не выбросил старые вещи! Всё выну из сарая, всё починю, поставлю, повешу на место"...
И если теперь вы побываете в деревне с названием Ольховка на улице с названием Берёзовая, то увидите красивый, как на картинке, дом с резным крыльцом, наличниками, балясинами. Он выкрашен в жёлтый, солнечный цвет, а крыльцо, наличники и карнизы - в голубой.
Над коньком дома красуется, сделанный, конечно же , тем самым старым строителем, флюгер в виде петушка - с разноцветным хвостом, с алыми гребешком и бородкой. Петушок часто показывает совсем не в ту сторону, откуда дует ветер. А иногда и вообще начинает крутиться. Да так весело! Это домовой дурачится. А как он ещё может напомнить о себе? Только такими вот шалостями.