Аннотация: Мое произведение, написанное в соавторстве, начатое еще в 2005 году. Большое тебе человеческое спасибо за вдохновение и помощь! Сюда кидаю нынешний вариант - исправленный и дополненный.
***
Философ стоял у зарешеченного окна с задумчивым выражением лица. Какое будущее уготовано Стране? Какое будущее уготовано обожаемому Альфи? Какое будущее уготовано ему самому?.. Ни он, да и никто на свете не знал и не мог этого знать. Можно было только предполагать. Философ посмеивался - как они вдвоем угодили сюда? Он понимал, что посадили их сюда чисто символически, чтобы угодить общественному мнению. Это была не тюрьма. То, куда они попали, скорее напоминало санаторий. А то, что нельзя было далеко уйти - разве это тюремное заключение? Они и сами бы никуда не ушли: пока у них не было перспектив - партия почти развалилась, лидера посадили. Это огромный минус. Но из этого минуса вытекал огромный плюс - можно было сделать небольшую передышку и начать все сначала. И у друзей были для этого все возможности. Вместе они начали осуществлять план, который Альфи вынашивал уже давно. Для начала надо было изложить все идеи партии. И, с целью донести эти идеи до всех и каждого, друзья начали писать книгу. Оба воспринимали это как работу, но эта работа была им в удовольствие. Они не только работали, но и отдыхали - дивными весенними днями они бродили среди цветущих фруктовых кустов в саду и о чем только не говорили. Трибун - как называл его Философ - знал много анекдотов и охотно рассказывал их другу. Философ удивлялся широте его познаний в темах, не особенно ему близких. Альфи уже шел на поправку - его перестали мучить судороги в левой руке, одолевшие в тот знаменательный день. Он делал зарядку, не курил, почти не пил. Здесь не было прежних стрессов и переживаний и состояние его духа было далеко от подавленного.
Позже Философ неоднократно признавался, что это было самое лучшее время в жизни его и Альфи. Однако, начиналось все не очень весело...
Приближалась позорная годовщина подписания договора. Альфи ошибочно решил, что (в пику своему оппоненту) самое время захватить власть и провозгласить независимость. Для начала он поручил Философу захватить всех министров и заключить их под домашний арест.
Воспоминания... нет, только не опять они!
***
Философ отошел от окна. Уже темнело. Теперь темнело очень рано, хотя было только время полдника.
"Надо бы сходить к Альфи", - пронеслось в голове у Философа. Но он чувствовал себя немного не в своей тарелке. В самом деле - не мог же он вломиться в камеру и выложить сразу, зачем пришел.
Философ добровольно взял на себя обязанность принести Альфи чай.
Он подошел с подносом к камере и постучал. Войти разрешили.
Альфи сидел на кровати и что-то с увлечением писал. Он словно бы не заметил Философа, но когда тот, поставив чай на стол, с разочарованием двинулся к выходу, Альфи вдруг окликнул его и попросил остаться послушать. Философ не посмел спросить "Что ты делаешь?" Но Альфи понял немой вопрос.
- Это мемуары. Я давно хотел их написать. Послушай, что я вспомнил. Я понял, что был трусом. На войне, когда шли в атаку, у меня дрожали колени в то время как эти несчастные смело топали вперед... и пели гимн... от взрывов... они падали... на землю... но продолжали петь...
Голос Альфи дрожал, становился тише. И вдруг он опустил голову на руки и уронил листок. Философ кинулся его поднимать и увидел, что Альфи плачет.
Тихий плач вдруг сменился рыданием. Кто сказал, что мужчины не плачут? Еще как плачут, если есть на это причины. А причин было полно: смерть фронтовых друзей, проигранная война, смерть надежды, позор и унижение Родины. Провал восстания наконец.
Философ был человеком хладнокровным, но сейчас не выдержал и он, хотя старался не показывать этого. Он крепко схватил холодную и влажную руку Альфи как утопающий за спасителя.
Его глаза говорили: "Нет, не плачь. Я не могу смотреть как ты плачешь. Еще есть надежда. Родина будет спасена. Почему ты плачешь? Разве вождь может позволить себе такую роскошь?" Но Философ не смог этого произнести - горло сдавили слезы, которым он не давал свободу.
Два ветерана Великой войны плакали вместе. Такое сплачивает навсегда. Может быть, потому, что слезы очищают душу. Человек плачет не только глазами. Может быть, маленький капризный ребенок, желающий получить дорогую игрушку и заставить мать почувствовать себя виноватой, плачет лишь "на публику", как политики "на публику" плачут крокодиловыми слезами, чтобы показать себя великодушными бессребрениками. Но Альфи и Философ плакали всей душой. Кому можно довериться больше, чем человеку, перед которым открываешь душу настолько, что позволяешь видеть свои слезы? Слезы как кровь - также может сделать родственной разную плоть, но одинаковые души. И потому не прощают предательства. Слезы напоминают людям, что все они когда-то вышли из моря совершенно одинаковыми. Но показать это могут только братья по духу.
Когда друзья перестали плакать, они еще долго сидели, обнявшись как два брата, потерявшие и, наконец, обретшие друг друга.
Вдруг Философ вытер слезы и решительно поднялся. Альфи поднял голову. - Идем, - сказал Философ, - я хочу тебе кое-что показать, - его взгляд был настолько преданным, настолько пронизанным болью, что Альфи без возражений последовал за ним, - знаешь, мы связываем наши надежды с нашей землей. Она священна. Я усвоил это еще с тех времен, когда будучи ребенком играл с матерью в саду. Она очень уважительно относилась к земле, считая ее чуть ли не живым существом. И очень трепетно относилась к обрядам, связанным с ней.
Альфи внимательно слушал, но еще не понимал.
- Один из самых священных обрядов, связанных с Землей - обряд братания.
Два лучших друга, если они как братья и хотят закрепить свое родство, должны выйти в поле, слегка надрезать ладони, смешать кровь с горсткой земли, приложить рану к ране и дать друг другу горсть земли. Это значит, что родство их вечно - это выше родственной плоти. Каждый должен в случае необходимости отомстить за кровь другого.
Они вышли в сад и остановились около одного из фруктовых кустов.
- Конечно, у нас здесь нет поля, но и сами мы уже не древние германцы.
- Боюсь, что мне нечем разрезать.
- Как нечем? А бритва?
Философ достал из кармана лезвие опасной бритвы и, словно не давая себе задуматься и почувствовать боль, неглубоко полоснул себя по краю ладони. На первый взгляд ничего не произошло и можно было подумать, что у Философа вообще ничего не получилось. Но он аккуратно раздвинул стороны раны и кровь слегка начала сочиться. Прошло несколько секунд - и вся ладонь была уже в крови. Альфи невольно удивился спокойному, почти каменному лицу Философа, перевел взгляд на его ладонь и сделал гримасу, выражающую нечто среднее между легким страхом и презрением.
Философ передал почти совсем чистое лезвие Альфи, словно говоря "теперь ты".
Альфи, как-то неуверенно глядя на Философа, взял лезвие и приложил его к ладони. Лезвие было немного холодным. Философ не знал, о чем думает Трибун, но чувствовал, что тот пребывает в состоянии какой-то внутренней борьбы. Неужели боится?! Не может такого быть - после всех перипетий на войне, после ранений он боится сделать легкий надрез, который по сравнению со всем пережитым - детские игры. Или он что-то не хочет говорить даже своему верному другу? Какие-то сугубо личные переживания? Безусловно Философ догадывался о боязни Альфи. Но все же умом он понимал, а сердце отказывалось в это верить. К тому же, он не мог знать, что именно послужило причиной боязни.
Боялся Альфи отнюдь не боли. Просто однажды, за день до WW1 ему приснился странный сон. Измученный неудачами, мерзнувший Альфи сжигал свои открытки, которые он никак не мог продать, и которые только и могли заменить дрова в печке его каморки. Около койки его ждала упаковка со снотворным и он уже собирался съесть все таблетки, когда неизвестно откуда появился прекрасный человек со злыми глазами, сверкающими огнем. Он не представился, но Альфи охватил какой-то животный ужас, который, впрочем, вскоре прошел. Незнакомец сел за маленький стол. Альфи подал ему стакан воды. Тот выпил. И странное дело - стакан был крохотный, а гость пил из него как из большой кружки с пивом. Его можно было бы принять за какого-нибудь завсегдатая одной из баварских пивных, если бы не элегантный вид. Наконец, оторвавшись от стакана, он сказал:
- Хорошее у Вас пиво. Но почему оно такое теплое?
- К-к-как пиво? Это же просто вода.
- А для меня нет ничего невозможного. Впрочем, я здесь не для того, чтобы рассуждать о хорошем пиве. Любой немец знает о нем не хуже меня. Я ведь к Вам пришел.
- Ко мне? Но зачем? Вы же не собираетесь здесь жить? Мне одному-то здесь плохо.
- Плохо? И что, все здесь так живут?
- Почти все. Кроме этих... будь они неладны. У них всегда все есть. Ненавижу их!
Они принялись обсуждать жизнь Альфи, полную неудач и разочарований. И тут Альфи сказал:
- А ведь если бы у меня была власть, я бы не только приструнил этих скотов, но и помог бы своему народу... только не этим полукровкам, а тому народу, который действительно мой!
- Я вполне мог бы дать тебе власть. Но я знаю твой характер, а я очень не люблю, когда мной пытаются командовать.
Альфи даже не удивился, что незваный гость вдруг начал говорить ему "ты". Он не мог поверить ушам. Кто перед ним? Влиятельный политик, ищущий потенциального избирателя? Какой-нибудь сумасшедший толстосум из тех, кому нравится жертвовать деньги кому ни попадя? Или...
Гость продолжал:
- Я могу тебе помочь, если ты пообещаешь властвовать в моих интересах и через 12 лет после того как получишь власть, сам придешь ко мне... без напоминания.
- Как же я приду к Вам, если не знаю ни Вашего имени, ни адреса?
- Ты прекрасно знаешь меня. Давай подпишем договор.
На столе оказался контракт и старинное перо. Не дав Альфи опомниться, незнакомец проткнул концом пера палец Альфи. Вытекло немного крови и прямо на то место, где должна быть подпись. Альфи, ни минуты не колеблясь, вывел из этой кровавой кляксы первые три буквы фамилии. Гость в свою очередь подписал контракт, после чего исчез со словами:
- Ты скоро получишь неограниченную власть. Но помни: я больше к тебе не приду, ТЫ придешь ко мне. Сам...
Альфи проснулся в своей грязной каморке. Что это? Сон. Страшно болел палец, хотя раны не было.
Через несколько дней Альфи расстался со своей опостылевшей каморкой и пошел воевать на стороне Империи. И его дела заметно пошли в гору. Судьба хранила его и на войне и после войны. Но странное дело - с тех пор он жутко страдал от любой раны, но при этом кровь вытекала с большим трудом.
Вот и сейчас Альфи чувствовал, что обряд принесет ему невыносимые страдания. Но не мог же он отказать другу. Словно пытаясь получить удовольствие от мук, Альфи глубоко всадил лезвие в свою ладонь и провел полосу около двух сантиметров. От крика он удержался. Кровь никак не могла вытечь, пришлось с силой нажать на края раны и долго трясти рукой. Философ стоял, потрясенный, но ничего не сказал. Плохие мысли развеялись, когда у Альфи потекла кровь и он взял в руку горсть земли. Философ приложил свою окровавленную ладонь к ладонь Альфи. Кровь обоих смешалась с землей. На радостях "братья" обнялись. Альфи даже на короткий миг забыл о своей боли.
Больше всего на свете Философ боялся сделать больно Альфи - и морально и физически. Он до сих пор не мог простить себе своего мнимого "предательства" в тот страшный день восстания. А ведь его просто отрезало ото всех. Конечно, он тогда скрывался у Наставника (так Философ звал своего старшего друга, который во многом помог ему найти себя в жизни), но он лишь попал в омерзительную ситуацию, которая после которой он к тому же почувствовал себя кровавым маньяком. Он не мог посмотреть в глаза Альфи, зная, что не выполнил первого важного задания. В те несколько дней Наставник оказал Философу большую моральную поддержку, которая и дала ему сил решиться на безумный, как считали всего друзья, поступок - бросить все и последовать за Альфи, словно он был верным оруженосцем. По сути так оно и было и еще лучше это стало заметно здесь, за написанием их общего труда. Ведь еще вопрос что действеннее - кровь на наконечнике или чернила.
***
Настал очередной день посещений. Альфи и Философ, как дети перед Рождеством, гадали - кто к ним придет, что принесет. А еще они думали, о чем будут они говорить, когда их компания приумножится. Интересно, какие новости в Столице? Пришел Наставник. Он, как обычно, принес немного фруктов, но теперь у него в руках был еще какой-то пакет. Точнее, нечто напоминающее пакет. Он тепло поприветствовал Философа и сдержанно вежливо поздоровался с Альфи. Философ спросил, как идут дела в университете, что происходит в столице. Они отправились в столовую, где часто проводили время в компании друзей, обычно в дни посещений.
Наставние развернул непонятный пакет. Содержимое оказалось бутылкой красного вина. Философ бережно взял бутылку, и уже собрался поставить ее на стол, как вдруг его словно кто-то толкнул и он почувствовал себя плохо и вдруг выронил бутылку, хотя держал ее крепко и уж точно ничего в его руках не скользило. Бутылка с жутким звуком разбилась и вино разлилось какой-то кровавой медузой.
- Да ладно, не расстраивайся, - ободряющий голос Наставника словно вырвал Философа из оцепенения, - я еще принесу. Считай, мы совершили небольшое жертвоприношение. Движение раскололось как эта бутылка, но его содержимое все равно орошает незрелые ростки.
Мрачные ассоциации, тут же пришедшие Философу в голову, как-то сами собой забылись при этих ободряющих словах...
***
Философ сквозь решетку смотрел на закат солнца над лесом. Кончался день. Еще один день, приближавший его и Альфи к освобождению, а значит - к исполнению мечты не только Философа и Альфи, но и всего народа. Народа железной воли и твердых принципов. Но этой железной воле нужен хороший кузнец, который сможет придать самородку нужную форму. Ведь кузнец - жрец огня, повелитель, а значит вождь. Та самая сакральная власть вождя, в которой сейчас так нуждается народ. И любовь к вождю является вовсе не "правовым понятием", как скажут позже, и не слепым обожанием, а любовью человека к части высшего разума.
Солнце уже почти село и Философ отошел от окна. Ему очень хотелось спать. И уже засыпая он подумал:
"У страны есть будущее. И она непременно придет к нему пусть и через страдания, без которых нельзя обойтись - ведь железо сначала должно пройти через огонь, чтобы обрести форму".