Уже из этих отрывков видно, какая борьба идет на Круге, а недалеко, совсем рядом живет и бьется с больной семьей, сама больная, мать с двумя детьми и старой А.И.. Немудрено, что она думает о смерти и пишет об этом мужу в поисках поддержки и не получая ее.
Та фотография, что я уже поминала, худенькой женщины в широкополой шляпе, странно напоминает портрет некоей Гертруды Матисса, на выставке которого мы сегодня были с Таней Алексановой...
Дальше - крах. Наступление красных, бегство В.И. в Югославию через Турцию, Чехословакия - учеба (?) в Праге и исчезновение. Бабушка не поехала на гибель в неизвестность, осталась, выжила. Возможно, выжила бы и там, возможно, все было бы по-другому; но тогда не было бы меня. Потом со мной она обсуждала "Бег" М.Булгакова и говорила - "Что ждало меня? Проституция? Чтоб кормить детей и старуху-мать, медленное умирание? Кому мы там нужны были, прекраснодушные и безработные. Таких были тысячи".
И вот начинается новая жизнь - без мужа, без поддержки, все решать самой.
Уезжая, Валентин Иосифович дал слово, что из политической жизни он уйдет, чтобы не подвергать малейшей опасности семью. Увы, это не помогло. Через несколько лет уже в Баку ее опознали.
Обстановку в то или близкое время высказывает ее корреспондент в письме. Почему мама не уточнила имена, м.б. они ей-то были известны. А до меня эти письма дошли уже поздно.
29 мая.
Уважаемая Ольга Николаевна!
Вы имеете право называть меня неблагодарным! Так постарались Вы устроить меня в Ессентуках, избавив от терзаний, испытаний в прошлом году - а я туда не поеду! исполнив все мне внушенное (телеграммы, задаток и т.д.) и считая уже все дело решенным, я вынес такой напор удручающих и притом разносторонних и многочисленных сведений и о варварском состоянии сообщений с Водами, и об анархии, царившей на них (в этих показаниях были очень внушительны те, которые шли от докторов, отказывающихся ехать отсюда на практику - наприм. проф. Вагнер, - в Ессентук. и Пятигорск), что лишил себя задатка, и остался ни при чем! С тех пор, слышу, многое там изменилось. Отказы, подобные моему, посыпались дождем; образовалось три тысячи свободных комнат, о которых оповестил недавно во всех газетах директор вод; улеглось забастовочное безумие. приезжие оттуда называют житье там спокойным. Но ... время и случай пропущены; я об этом очень сожалею и, понуря голову, стою перед Вами, прося не сердится за (кажущуюся, впрочем) безалаберность...
Вместо Кавказа хочу пробраться на Каму и Урал. Лечения, стало быть, в этом году не будет, но сделана будет все же "чистая" перемена декорации, всех впечатлений, всего склада жизни. Она стала очень тяжела. Мучишься и перегораешь, видя, что переживает наша молодая свобода, что сулят ей анархия, классовая вражда, всеобщее озверение, хищничество, - и отсутствие гражданского долга, преданности отечеству. Несмотря ни на что, веришь, что настанет же, наконец, подлинная свобода, что расточатся враги ея, - но изо дня в день болеешь душою в ожидании этого блаженного исхода. В Вашем письме я чую отголоски такого же состояния духа, но письмо, хоть и пришедшее только теперь, написано еще в апреле, когда многого мы не испытали, - а к тому же здесь, в центре, где так много сходится жизненных явлений отовсюду, несравненно сильнее чувствуется весь их смысл и ход. И вот - бы сколько-нибудь забыться, хоть немного отдохнуть... Удастся ли, не знаю.
Вероятно, уеду из Москвы 8-го. После поездки поживу у сына до конца лета. Коли захотите поговорить со мной, не желаете ли взять его адрес, - для передачи мне? - Александровская ж.д. станц. Царево-Займище, усадьба Котово, г-жи Марковой, Ю.А.В. (это сын).
Где Вы сами будете? Тоже в Кобулетах?
Какой Ваш дальнейший адрес, - раз учительская семинария и Стрелковая ул. уже не действительны?
Вам бы серьезно подкрепиться нужно после недавнего нездоровья, внезапность которого меня так потрясла. Что Вы сделаете в этом направлении.
Жму Вашу руку. Не забывайте преданного Вам А.В.
Возможно, это письмо от Алексея Веселовского, очень уж обращение в письме и посвящение на книге близки.
Бабушка, еще живя во Владикавказе, обратилась к Кирову, спрашивая, как быть. Он посоветовал решительные меры: развестись с мужем и немедленно уехать из Владикавказа, где семью слишком хорошо знали. Не сразу, но она уезжает (в 1923 году) с семьей в Москву - в Малаховку преподавать в экспериментальной опытно-показательной школе - станции Наркомпроса, где уже работали кое-кто из ее подруг по учебе. И в 1923 же году подруги вспоминают Кисловодск, где вместе проводили время Мариша Рыбникова, Ксения Спасская и моя бабушка. Фотооткрытка от 13 /VIII 23 г.:
Милые, милые кисловодские дни. Люсины рассказы. Воспоминания и думы о будущем. В настоящем большое и творческое. Вот мы трое.
Люсенька, родная моя!
Мариша.
Спасибо тебе, дорогая Люся за "вместе" этих дней, оно влило много радости и бодрости в мой надтреснутый душевный мир. "Твоя любовь мне оборона" от возврата в тюрьму. Не забывай меня.
Ксения.
В бабушке все же очень большая сила духа и оптимизм, если она может служить поддержкой подругам, сама оставшись без малейшей поддержки и подвергаясь смертельной опасности. Ничто в ее лице на этом фото не говорит о той бездне, по краю которой она ходит с 19-20 г.г. У Ксении печальное безвольное лицо, они в шляпах. А Мариша в пенсне и панамке; две милые женщины и мужеподобное существо.
И вот начинается жизнь в Малаховке, где бабушка работает, а мама учится. Работает бабушка и преподавателем в педагогическом техникуме Главполитпросвета. Экспериментальная школа была весьма необычна. Туда приезжали преподаватели на лекции из Москвы. Были организованы сельхозработы. На лето на каникулы дети ездили на Кавказ.
Об этой школе писали статьи, и недавно я видела статью, как будто, в "Новом мире". Там упоминалась и Клара, мамина знакомая, через несколько лет после мамы окончившая эту же школу. Клара прекрасная художница, акварелистка. В ее жизни был эпизод, когда помогая одной художнице войти в МОСХ, она дала ей для представления свои работы, а та их потом заиграла. Я была у нее незадолго до ее смерти от рака, она уже была слаба, не выходила и подарила мне синий натюрморт с восточным кувшином, - она некоторое время жила в Средней Азии. А до того она подарила маме пейзаж - зимний вид, похожий на места в Битце. А мне к новоселью подарила сделанный своими руками фартук, 2 чапелки и салфетку. Она для приработка шила такие сувенирные вещички. Неожиданно этот пейзаж оказался комплектным к летнему, когда-то купленному мамой у какого-то художника.
Фотографии времен Малаховки - пояснения мамы для меня.
"Мама, Надя Шер (критик и писательница), Лиля Эфрон (родная сестра мужа М. Цветаевой, режиссер у Завадского), Мариша Рыбникова (профессор), Ксения Спасская (науч. раб.), снято у нас на балконе в Малаховке. Друзья по Высшим женским курсам, Москва. За ними заросли сирени на нашей террасе в Платоновке". Все одеты в темное, что-то вроде легких пальто. У бабушки бархатный воротник. Знакомство с Лилей Эфрон потрясло когда-то Милю, которая не верила моей маме, считая ее хвастой. В то ли время мама оторвала эту фотографию? Да нет, наверное, позже. "Мать архиерея".
Вот и другой состав друзей: "Ксения Петровна Спасская (КП), Рахиль Григорьевна Рамендик-Геккер и Мария Александровна Рыбникова проф.",выплыл из 1915 года (15 III 1915). Так они расположены бабушкой в альбоме - по темам, а не точно по хронологии. Эта тема - друзья.
Но все-таки, возвращаемся к Малаховке, "Платоновке": "Вера Ниловна, Варвара Алекс. сестра Мариши, и Колюсик Шиловы. Я и мама в Малаховке. Соседи по интернату Платоновка." Вера Ниловна - мать К.П. О ней были такие стихи (творчество молодых): "Гром гремит, земля трясется, Вера Ниловна несется". ( Я знаю вариант гораздо менее пристойный. )
1923 год. Мама и бабушка на лесенке в Малаховке. Сарафан на маме такой же, как потом она сшила мне (тяп-ляп).
1924г. Москва. " Мама очень красивая". У Милицы косы подвязаны - не корзиночкой, а каждая к себе. Кирилл стрижен и строго сжал губы. Бабушка с ясными глазами. У нее были всегда серые глаза, и у мамы тоже. А у Кирилла - синие, так утверждала мама, говоря "Зачем тебе такие глаза? Отдай мне". К сожалению, Кирочка, моя двоюродная сестра, дочь Кирилла, кто очень похожа на эту семью, не унаследовала даже серых глаз, у нее светло-карие.
В это время А.И. становится хуже, и врачи велят ехать на юг. Выбран Баку, наверное из-за Сорокиных, живущих в том городе, да Аркадий Иосифович там работал некоторое время.
С 1927 г. они живут в Баку.
Еще пока сохраняется дача в Кобулетах. В 1926-27 гг. Анна Ивановна уже очень пожилой человек с дочерью и двумя внуками сфотографировалась на ступеньках главной дачи, которую сохранило за ней грузинское правительство "на дожитие", и которую потом продали, чтобы построить кооперативную квартиру в Баку. Скептический жесткий взгляд старого врача, к чему пришла она на старости лет? Бабушка все также хороша собой, а мама с букетом гортензий. Когда, много лет спустя, бабушка показывала мне территорию дачи, где тогда уже была построена гостиница, а директором был знакомый грузин, там тоже были эти синие гортензии - цветы с бумажно-ощущаемыми лепестками...