Интересно воспоминание мамы 1918-22гг во Владикавказе. Ее послали на базар купить еды, а она истратила деньги на фарфоровую тарелку. Эту некоторую беспечную непрактичность и любовь к фарфору мама сохранила на всю жизнь, а фарфор не сохранился - столько его побили в небрежении. А мама много его покупала, и с дядей Эмой, и сама. До сих пор у нас сохранились английские тарелки с синими птичками, японская тарелка с журавлями битая, но храним как память и красоту, пара чашек, в которых дети дворника хранили медяки, забравшись в квартиру во время эвакуации хозяев, чайник тогда весь разбился, несколько статуэток: Станиславский, Конек-Горбунок, заяц с трубой, несколько битых животных белого Веймарского фарфора (часть уехало к Боре). А были персонажи Гоголя, малахитовая шкатулка, Земфира, рыба - все исполнено хорошими мастерами советского периода.
А некоторую беспечную непрактичность передала дальше по наследству.
* * *
Государство не может оставить меня в покое: то лезет в постель, диктуя, сколько детей я могу иметь, чтобы беспрепятственно поехать с мужем куда-то; то лезет ко мне в карман, требуя, чтобы денег было не более abc рублей. А помощь многодетным на уровне плевка в морду: по 4 рубля в месяц на одного четвертого ребенка ( не на каждого, а только на четвертого). Вернемся однако, в глубь времен...
МАЛАХОВКА
Вот текст к фотографии 23г. - маме 13 лет. Мама: "Говорят, что я умею ласкать. Говорят, что я чуткая. Говорят, что я дрянь. Сплетницы много говорят. - Что хорошенькая, что гадость. Порывиста и изломана. Противная двуличная девчонка. Говорят, что я искренний друг. Ах да мало ли что говорят? Скучно тут. Малаховка плетет бесконечные сети интриг. Тянет туда к своим. К тому, с чем связано так много, поросшим травой. К старой школе. К тем - где бы меня встретили не осуждая, а вспоминая со мной массу полузабытых штрихов. Да.
Ну когда же я буду готовиться по физике? Нет, определенно я не иду завтра в деревню. Дела дела и еще раз Дела".
Грустная девочка в простом платье, в носках, в невероятной шляпке (и кто такие выдумывал чудовища) с букетиком, прижатым к пузу, на ногах сандалии. Фотография в кучке других. Кучка отобрана бабушкой для продолжения наклеивания в альбоме. Но как наклеить такую фотографию - исчезнет текст навсегда.
Есть еще фотография с тем же грустным выражением лица - девочки 15-16 лет, так определила мама. На фоне избы на скамейке. " Марина Тернгоф и я. Малаховка, нам по 15-16 лет. Затем Марина уехала во Францию и ее след затерялся". Это 1925-1926 гг. Все так же скромно одеты девушки, на ногах прямо солдатские ботинки. Гладкие прически. Какие-то травы на коленях. С этим временем связана история, которую любила рассказывать мама. Дочь учительницы, она часто ошивалась в школе. И однажды ее попросили погадать уборщицы (нянечки, как они назывались всегда). Мама согласилась, и, т.к. слышала их разговоры о делах житейских, ее гадание оказалось удачным. Гадала на картах она и много позже, ее часто просила погадать ее приятельница Мари. Бедные жалкие женщины, "жалкие" оттого, что их мне жаль, многих.
Подумать, как много страниц текста вызывает всего один разворот альбома, но годы эти вместили много событий грозных, разрушительных, полных слез, отчаяния, разлуки. Нет отца, нищета, впереди неизвестность, бабушка больна.
Мальчики и девочки малаховской опытно-показательной школы им. Коваленского (кто это?) учились с детства делам женским и мужским. В сельском хозяйстве у них были бригады, они выращивали сад, урожай шел на кухню. А летом бывала практика, мама ездила на Кавказ. По Военно-Грузинской дороге она прошла по тем же тропам, что и я многие годы спустя студенткой геофака.
Вот обычные школьные фотографии - масса школьников с учителями. Одеты кто как, стрижены и с косами, мальчики в кепках, есть хорошие лица, есть рыла. Семья вся в сборе: бабушкина шляпа (ее почти не видно за каким-то высоким парнем), мама и Кирилл.
Их всех мама отметила крестиком. Шляпа у бабушки все та же, что и на фото с Маришей и КП - белая, широкополая. Кирилл затесался, он всегда ходил за мамой хвостом и, наверное, очень ее любил, вернее, очень был привязан к ней. Хорошее слово - привязан. Маму поэтому звали "Мифой" - от Милицы и Мефодия вместе образовалось "Мифа". " Наш класс и педагоги "+Кира!"
Две минифото:
--
Сима Шмельков,
--
Жора Ермоленко и
--
Женя Штанге.
Шаря в невероятном архиве мамы, состоящем из полиэтиленовых мешочков, набитых письмами и бумажками, вырезками из газет и квитанциями, я обнаружила стихи о Жоре Ермоленко. Он погиб в войну, мать умерла. Стихи написал Муся Ливанов, который после ссылки и реабилитации жил в Москве, имел семью, работал с Гитой Борисовной, моей тетей по отцу. Из стихов нашла только "я старый пес, отпетый" - что-то о щенках, лизавших руки. Обрывки этого стихотворения (Муся о себе и Жоре), как их помнила мама:
Не сукин сын, Есениным воспетый,
И не могучий пес американца -
Ты лишь щенок, себя познавший этим летом,
Смесь рыцаря и оборванца.
Ваш песик, ваш щенок лохматый,
Кусать и лаяться уже умеет...
Когда-то был и я такой,
Теперь я старый пес, отпетый.
А Вы - молодая зеленая елочка -
Вам так привольно в лесу.
Но час настанет, и я
Приду и Вас унесу.
"Девочки 11 класса" - 16 безымянных девушек, из них одна - мама, надо признать, уже красивая.
"Все работники школы. Малаховка 1927-28 г." Наверняка, тут есть интересные люди. Вот некто с бородой, седой в центре. Да что пользы описывать лица - никого знакомых, кроме бабушки и Веры Ниловны! Вот и ушло, вот я и не успела.
Зато фотография "На ст. Казбек 1926 г." мне очень знакома - не потому, что я кого-то знаю, а потому, что у меня есть такая же своя, очень похожая, только они с палками, а мы с молотками для образцов. Тот же Кавказ, который, судя по всему, теперь надолго закрыт. Большинство в каких-то платочках, или что-то на голове, мама без. И еще кто-то в шортах!
После отъезда семьи из-за болезни А.И. на юг, мама осталась одна в Малаховке. В то время она кончала 10-11 класс. И вот, бросив сдавать экзамены, страшно затосковав по семье, она уезжает к ним. Бабушка потом вернулась, а мама осталась с А.И., которая и прислала бабушке неожиданное сообщение о том, что ее дочь выходит замуж. Расписались в Батуме и сфотографировались на память.
Подпись: "После загса в Батуме на бульваре. Наши свидетели: Ира Загряжская и д-р Серебрянский - умерли все, кроме меня. 1928-1988. Ровно 60 лет назад! 26 июня". На фото мрачная А.И. с палкой, Кирилл, весьма разновозрастные свидетели и муж с женой. У мамы легкомысленная шапочка с помпоном. Похоже, что она выскочила замуж. А папе 41 год. Сохранилось их свидетельство о браке, ветхое.
Мама говорила, что папа просил ее выйти замуж, стоя на коленях. А ее окружение - молодые влюбленные мальчики боялись жениться на дочери врага народа. Были какие-то "женихи", писавшие стихи, друзья по школе: Женя Штанге, Сима Шмельков, Муся Ливанов (который потом попал на Колыму, в Магадан, да там и остался. Потом приехал в Москву, был у нас в Малом Ивановском. Железные зубы его остались у меня в памяти как что-то про тивоестественное. Наверное, с тех пор не люблю металла, сверкающего во рту).
Итак,
Армавир 29/VI - 28 г.
Уважаемая Ольга Николаевна!
Вы уже из телеграммы Анны Ивановны знаете, что Милица Валентиновна стала женою неизвестного Вам человека. Так вот этот человек пишет Вам, чтобы положить начало нашего знакомства в надежде, что в дальнейшем оно заменится хорошей родственной любовью.
Я понимаю (поскольку это можно понимать) Ваши переживания в связи с отъездом Милицы. Хочу верить, что мое отношение к ней - такой славной милой девушке - поможет Вам примириться с той печалью, виновником которой я являюсь.
Очень буду рад получить от Вас хотя бы несколько строк.