"В мире нет ничего сильнее идеи, чье время пришло" Виктор Гюго
Бросая ретроспективный взгляд на историю массовых движений XIX-XX веков, сравнивая картину прошлого с настоящим - деидеологизацией общества, социальной апатией и политической пассивностью, нельзя не задаться вопросом - в чем же причины того, что миллионы людей предпочитают отчужденно взирать на деятельность партий, движений и т.п. через экран телевизора, что под знамена этих партий встают лишь единицы преданных идеалистов? Конечно, объяснение этого факта сторонниками современного либерализма, указующих на стабильность и сытость демократических режимов, на отсутствие у человека "общества потребления" какой либо мотивации к участию в массовых движениях, не представляется удовлетворительным. Наш мир сотрясаем не меньшими экономическими, политическими, социальными и прочими проблемами, чем 100 или 200 лет назад. Более того, острота и масштаб этих проблем, в силу взаимосвязанности и взаимозависимости современного мира, не позволяют надеяться, что кому-то удастся найти убежище на изолированном островке относительного благополучия и стабильности. Действительно ли наступила смерть идеологий или человечество ожидает новый ренессанс идеологических движений? В этом кратком исследовании мы постараемся приблизиться к ответу на этот вопрос.
"Общность", "общество" и проблема свободы.
Научное понимание психологии массовых движений предполагает понимание типологии связей между людьми в человеческом обществе. В этом контексте полезно обратиться к теоретическому наследию основоположника германской социологической школы Фердинанда Тённиса. Тённис выделяет два типа отношений между людьми - естественные органические отношения, как то отношения родства, дружбы, товарищества и т.п., и отношения механические, примером коих могут служить договорные отношения. Первые основаны на чувстве, инстинкте, вторые - на рассудке, расчете. Тённис констатирует наличие естественной, немеханической "общности" там и тогда, где и когда "люди через свою волю органично связаны друг с другом и положительно относятся друг к другу". Соответственно этим двум типам отношений развиваются и формы человеческих коллективов. По Тённису коллективы можно отнести к двум формам: порождаемой органическими отношениями Общности (Gemeinwesen) и образующимся в результате механических отношений Обществом (Gesellschaft). Тённис не предполагал, в отличие от его позднейших интерпретаторов, однозначное соотнесение докапиталистических общественных формаций с Общностью и капитализма с Обществом. В самом деле, в современном обществе мы находим коллективы, спаянные "общинными" отношениями - семейственность, кумовство, землячество, дружеские связи при образовании группировок в политике, экономике и других сферах. С другой стороны, в так называемых "традиционных", доиндустриальных обществах существовала политическая власть, договорные отношения и прочие атрибуты Общества. Однако несомненно, что удельный вес отчужденных "связей" (Gesellen) в общественных отношениях прогрессировал от момента возникновения человеческой цивилизации, достигнув своего максимума в эпоху развитого капиталистического общества. Общество подчинило и свело к минимуму Общность. В каких конкретных социально- психологических условиях проходил этот процесс, мы покажем в дальнейшем.
Первоначальные "общинные" связи и ценности доминировали в условиях, когда осознание человеком своей автономии по отношению к миру природы и социума было еще весьма смутным. "Индивидуализация" сознания человека обрела законченное развитие уже в эпоху Нового времени. При диалектическом подходе к этому явлению мы видим, что в нем содержался как положительный, так и отрицательный момент. Первый состоял в возросшей мере свободы человека по отношению к внешним природным факторам, родовым и социальным авторитетам. Второй в том, что этот прогресс в продвижении человека по пути свободы, будучи прогрессом в рамках общества, разделенного на антагонистические классы, сопровождался ростом отчуждения (Entfremdung). Как показал Эрих Фромм в работе "Бегство от свободы", индивидуализация, сознание отделенности от мира природы и других людей, в том случае если оно не сопровождается гармоническим развитием личности в условиях преодолевшего отчуждение общества, порождает в человеке невыносимое напряжение, фрустрацию, чувство страха и одиночества. Как реакция на это, возникает стремление избавится от свободы, уйти от нее в подчинение или же восстановить свою связь с миром каким либо иным способом, исключающим свободу.
Социально-психологическая основа политических движений.
Конец средневековья с его превалированием "общинных" устоев и ценностей и начало капиталистической эпохи знаменуют собой зарождение и развитие противоречия между социально-психологическими тенденциями воли к свободе и воли к избавлению от бремени свободы. Уже в культуре эпохи Возрождения просматриваются, наряду с воспеванием силы и мощи независимой личности, мотивы неуверенности, скептицизма и отчаяния. Фромм описывает ситуацию, в которой оказался человек, в следующих словах: "Потеряв свое определенное место в этом мире, человек потерял и ответ на вопрос о смысле его жизни, и на него обрушились сомнения: кто он, что он, зачем он живет? Ему угрожают мощные силы, стоящие над личностью - капитал и рынок. Его отношения с собратьями, в каждом из которых он видит возможного конкурента, приобрели характер отчужденности и враждебности; он свободен - это значит, что он одинок, изолирован, ему угрожают со всех сторон"(1). Эта психологическая ситуация нашла свое отражение в сфере идеологии - Лютер и Кальвин, два великих человеконенавистника, сформулировали свои доктрины предопределения, полного подчинения человеческой воли божественному провидению. Задача вождей Реформации состояла не только в том, чтобы нанести удар по католической идеологии феодального общества, но и в том, чтобы, признавая новые отношения капитализма, найти способ примирения широких слоев бюргерства с атмосферой страха и неуверенности присущей капитализму.
Напротив, в идеологии низших слоев того времени - беднейшего крестьянства и городского плебса, мы видим отчетливое стремление радикального, революционного слома отчужденных отношений нарождающегося капиталистического общества. Воля эксплуатируемых народных масс в этот исторический момент направлена на установление Общности, равенства и братских отношений между людьми. Но исторические условия не позволяли проявится этим стремлениям иначе как в религиозно-мистической форме идей о "тысячелетнем царстве Христове". Наиболее радикально по этому пути продвинулось движение анабаптистов, которые осуществили практическую попытку преобразовать общество на коммунитарных началах (2).
Лютеранско-кальвинистская идеология Реформации провозгласила свой ответ на противоречия новой свободы - покорность предопределению воли божества, неведомо по каким причинам избирающего "спасенных " и отправляющего в ад "проклятых ", абсолютное подчинение светской власти, лихорадочная иррациональная деятельность в попытке заглушить сомнения в своей личной "избранности" (зародыш т.н. протестантской трудовой этики). Реформация, поставив человека один на один с богом, без посредничества церковной общности, сформировала тип человека, проникнутого духовным индивидуализмом. Экономический индивидуализм нашел параллель в индивидуализме духа.
Этот социально-психологический процесс происходил на фоне разрушения "общинных" (в смысле методологии Ф. Тённиса) социальных отношений, замещаемых отчужденными "связями" капиталистического общества. Идеологи буржуазии Т. Гоббс, Руссо и др. взамен патриархальной теории государства феодального общества формулируют теорию договора, соглашения автономных индивидов, учреждающих государство.
Утвердив, в результате буржуазных революций, свою политическую власть, новый господствующий класс сместил "общинные" ценности и отношения на периферию социального бытия, а в дальнейшем окончательно маргинализовал их. Однако примечательно, что, выступая против пережитков феодализма, революционная буржуазия, для того чтобы мобилизовать массы, вынуждена была апеллировать не только к Свободе (в данном случае несущей преимущественно негативный смысл "свободы от"), но и к "общинным" ценностям Равенства и Братства.
Новый буржуазный порядок очень быстро обнажил все свои кричащие противоречия. Коммунитарные стремления трудящихся масс к строю подлинного Равенства и Братства отразили революционные практики (Гракх Бабёф) и утописты (Сен-Симон, Фурье, Оуэн, Кабе). Но серьезную опасность буржуазный мир встретил лишь с появлением массового движения пролетариата. Рабочий класс в эпоху домонополистического капитализма находился не только в ужасающих материальных условиях. Его социальное положение - политическое бесправие (во многих странах Европы в XIX веке рабочие были лишены избирательных прав вследствие имущественного ценза и др. ограничений), невозможность пользоваться многими благами цивилизации, делали очевидной картину его рабского положения в капиталистической системе. Осознание этого положения толкало пролетариев на решительную борьбу с капитализмом, за переустройство общества на коммунистических началах.
Положение в развитых капиталистических странах несколько изменилось с переходом капитализма в империалистическую стадию развития. Буржуазии удалось создать себе более или менее прочную опору во враждебном ей классе путем привязывания некоторых слоев этого класса к интересу дележа империалистической сверхприбыли. Социал-демократия перестает быть революционным авангардом эксплуатируемого класса и видит свою задачу в "улучшении", "гумманизации " и т.п. социальных "связей" капитализма, нисколько при этом не желая выйти за их пределы. Из борцов за коммунистическую "Общность" социал-демократы оборачиваются в фарисействующих сторонников капиталистического "Общества".
Европейский империализм в первой половине ХХ века вступает в кризисную фазу развития. В социально-психологическом плане кризис сопрововождается усилением чувства бессилия и одиночества индивида. Экономические кризисы и конкуренция выбивали из под ног мелкого буржуа ту почву, которая давала ему ощущение самого себя как полноценной личности - собственность. В то же время массовая безработица и рост пауперизма в некоторых слоях пролетариата в сочетании с фактором оппортунистического перерождения политического авангарда оказывали глубокое деморализующее влияние на рабочий класс. На этой почве взрастают семена наиболее отвратительного порождения капиталистической системы - фашизма.
В социально-психологическом плане фашизм базируется на ярко выраженном садо- мазохистском комплексе. Сторонник фашизма выступает в двух ипостасях: как человек, стремящийся к господству по отношению к нижестоящим в иерархии и к людям, которых фашистская доктрина признала "второсортными", и в то же время как человек активно желающий подчинится авторитету, власти, раствориться в них и приобщится, таким образом, их славе и мощи (3). Известно, что социальную базу фашизма составили широкие слои мелкой буржуазии. Во времена Гитлера, как и во времена Лютера, социально-психологической реакцией мелкого буржуа на кризисные экономические условия явилась избавляющая от сомнений жажда абсолютного подчинения (на этот раз воле фюрера, освобождающего от "химеры совести") и манихейская вера в то, что мир разделен на "избранных" и "проклятых" ("расу господ" и "расу рабов").
В то же время фашизм попытался изобразить свою человеконенавистническую идеологию как форму возрождения Общности. В данном случае речь, конечно, шла о мистификации. Отношения и связи капитализма, являющиеся основой отчуждения человека в Обществе не только не были поставлены под сомнение, но и локально укрепились. Фашизм дал изолированному маленькому человеку не более чем иллюзию единства и соединения с другими людьми, причем иллюзию, ограниченную рамками нации, то есть образования, исторически неразрывно связанного с Обществом. Этот путь был иллюзорным, так как преодоление отчуждения Общества возможно только на основе свободного развития индивида, его спонтанной творческой активности. Фашизм же попытался избавится от свободы, соединить людей путем растворения личности в общем культе фюрера и фатерлянда.
Сходную социально-психологическую основу мы можем видеть в некоторых современных политических движениях религиозно-фундаменталистского толка (политический исламизм и др.), а также в вождистко-государственнических культах (чучхе, баасизм, каддафизм и др.).
Отдельно в данном контексте стоит коснуться вопроса о феномене сталинизма. По нашему мнению, в социально-психологическом плане сталинизм не представляет однородного явления. Исторически сталинизм возникает как продолжение революционной идеологии, с которой угнетенные массы связывают свое освобождение от гнетущих оков Общества. Но, как блестяще показал Троцкий, с самого начала в становлении сталинистской идеологии и практики самое активное участие принимает мелкая буржуазия, находящиеся под влиянием мелкобуржуазной психологии наиболее отсталые слои рабочего класса и перерождающаяся в мелкобуржуазном духе новая бюрократия. Нет сомнения в том, что значительные массы советских трудящихся проявляли трудовой энтузиазм и героическое самопожертвование на поле боя искренне веря в ту часть идеологии сталинизма, которая сохраняла преемственность с идеями Революции - пролетарский интернационализм, бесклассовое общество равенства и братства и т.д. Но, также несомненно и то, что значительные социальные слои, являющиеся по преимуществу носителями мелкобуржуазной психологии, поддерживали, условно говоря "устряловскую", национал-большевистскую компоненту сталинизма. Причем соотношение между этими тенденциями менялось с течением времени в пользу национал-большевизма. Соответственно этому неоднородна и база нынешней поддержки идей сталинизма в массах.
Цивилизация роботов.
Садо-мазохистский комплекс подчинения и господства на почве вождистско-государственнической идеологии не единственный способ для индивида снять невыносимое напряжение существования в отчужденном Обществе. Другой способ состоит в том, что индивид, ценою собственной индивидуальности, покупает себе иллюзию соединения с миром путем отождествления собственной личности с внешними нормами - т.н. "здравым смыслом", механической рациональностью обыденной жизни, "общественным мнением" и т.п. Отстаивать свою самость в Обществе это слишком опасное занятие. А, учитывая, что социальные институты Общества - семья, школа, СМИ и индустрия развлечений, принимаются за фабрикование стандартизованного, унифицированного человеческого изделия буквально с момента, когда юный человек обретает способность говорить - борьба за свою личность превращается в почти безнадежное дело. Подобно животным, в целях безопасности от хищников маскирующимся подстать окружающей среде, современный средний человек принимает ментальность, являющуюся не продуктом его свободного развития, а результатом конформизма таких же как он изолированных индивидов и диктата Общества.
Конформистский тип человека-робота стал доминирующим человеческим типом в условиях либерально-демократической социальной системы. Фромм беспощадно констатирует диагноз:
"Итак, мы полагаем, что "нормальный" способ преодоления одиночества в нашем обществе состоит в превращении в автомат".
Нам могут возразить, ссылаясь на эмпирическую видимость, что современный член демократического "цивилизованного" общества ни в чем так рьяно не уверен, как в неповторимости собственной индивидуальности, ни что так не оберегает как свои индивидуалистические права и свободы. Действительно, вся ментальность среднего человека внешне проникнута духом нарцисизма и индивидуализма. Однако, действительно ли современный человек является хозяином собственной судьбы? Является ли обыватель, предъявляющий визитной карточку собственной уникальности и личностной содержательности таковым на самом деле? Конечно, в данном случае мы имеем дело с самообманом. Если перейти от обывательского "мнения" к твердой почве науки, то мы увидим, что ни один из членов Общества, ни какая либо социальная группа, ни даже вся совокупность индивидов, связанных Обществом, не в состоянии контролировать ни свое экономическое положение, ни другие сферы социального бытия. Следовательно, по большому счету никто в этом Обществе не может быть хозяином собственной судьбы. Нарцисический апломб массового индивида расцветает в частности потому, что в его сознании стерлась грань между императивами, диктуемыми внешними принудительными авторитетами и внутренней психо-эмоциональной деятельностью. Отчужденные идеи, мысли, стереотипы поведения и т.п., продукты деятельности институтов Общества (масс - медиа и т.п.) - стали восприниматься не как извне вторгающаяся сила, а как результат собственной активности. В докапиталистических обществах человек должен был выполнять религиозно-социальные императивы в соответствии со своей принадлежностью к определенной касте или сословию. При этом никогда не исчезало осознание их внеположности
собственной душевной жизни индивида. В Обществе же индивид воспринимает чужое как свое, а свое как чужое. В этом смысле с наивысшим развитием Общества мы приходим и к наивысшей степени развития рабства, ибо эта степень достигается тогда, когда рабство уже не осознается рабами.
Неудивительно поэтому, что за фиговым листком обывательского самолюбования скрывается бессодержательность, духовное бессилие, страх, абсолютный конформизм и крайняя пошлость.
На уровне сознания индивид прилагает все усилия к тому, что бы скрыть от самого себя этот факт, но подсознательно он чувствует свою опустошенность и бессилие. Это психологическое противоречие приводит к таким, например эксцессам, как регулярные вспышки "немотивированного" насилия, вроде расстрела школьниками своих одноклассников, или мирными клерками своих сослуживцев. Логично и то, что эти эксцессы происходят в самых "цивилизованных", самых экономически благополучных странах, то есть там, где Общество с его негативной "свободой от" достигло наивысшего развития. Другой, "мягкий" способ выйти из этого противоречия толкает человека на путь духовного эскапизма - религии (как в традиционном варианте, так и в варианте религиозных тоталитарных сект), наркомании и т.п. Для совсем же толстокожих индивидов предусмотрена возможность забыться в калейдоскопической смене ощущений, доставляемых entertainment-индустрией.
Современный человек "демократического" общества не только деидеологизирован, но и аполитичен. Во-первых, потому, что он инстинктивно понимает, что вся сфера политики превратилась в один большой бордель, где любые взгляды, позиции, идеи меняются в зависимости от выгоды. Человек начинает интересоваться политикой только в самом крайнем случае, если она существенно затрагивает его интересы. А в остальном он согласен, чтобы участники политического спектакля имели полную свободу рук. В самом деле, если тотальная продажность это норма и единственным "общепризнанным", "нормальным" мотивом деятельности считается материальная выгода, то и продажность политиков считается нормой, хотя и для соблюдения благопристойной формы иногда осуждается на словах. Если рядовой обыватель лично не стремится сделать политическую карьеру, то какой ему резон интересоваться политикой? Тех же крайне редких индивидов, кто приходит в политику, руководствуясь идеальными мотивами, обыватель третирует как "ненормальных". Очевидно, что сведение на нет идеальной мотивации человеческой деятельности прямо связано с процессом роботизации, редукции человеческой целостности, всей психо-эмоциональной сферы к механистически-рассудочному уровню.
Конец истории или преддверие новой человеческой Общности?
Уже выпавшая из фокуса внимания СМИ теория Френсиса Фукуямы о "конце истории" весьма характерна для мировоззрения современного правящего класса. Отразив наступление угрожавших ему исторических версий враждебных идеологий, капитализм выдвигает своей целью сохранение stasus quo - гегемонии либерально-демократического режима. Он видит "конец истории" как конец Общности, как полное торжество негативной свободы, как тотальность отчужденных "связей" опутывающих атомарных, изолированных индивидов. То, что это торжество, по крайней мере, преждевременно, показали события новейшей истории - бурный всплеск националистических движений на пространствах стран бывшего Восточного блока и активизация политического исламизма.
Но ни национализм, ни исламизм не могут позитивно решить проблему человеческой свободы, обратить негативную свободу в положительную свободу соединения людей в творческом созидательном труде и братских взаимоотношениях на основе признания неповторимости каждой человеческой индивидуальности. В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Невозможно восстановить ценности и отношения старой, докапиталистической Общности. Процесс выделения человека из мира природы, его индивидуализации необратим. Фромм констатирует этот факт в следующих словах: "Появление собственного "я" необратимо, сознательно индивид может чувствовать себя уверенным и "принадлежащим" некоему целому [в рамках вождистcко-государственнического культа, или религиозно-фундаменталистского сообщества- Д. Б] , но, в сущности, он остается бессильным атомом, страдающим от поглощения своего "я". Он никогда не сливается в одно целое с той силой, к которой прилепился, между ними всегда остается фундаментальное противоречие, а вместе с тем и побуждение, хотя бы и неосознанное, преодолеть мазохистскую зависимость и стать свободным". На скользком пути национализма и фундаментализма человечество ждет не возврат к некоему подобию Общности, а выпадение в сумерки варварства. Не бегство от свободы в ту или иную форму тоталитаризма, а завоевание настоящей, позитивной свободы, созидание новой коммунистической общности людей - вот путь преодоления отчуждения человека, его изоляции, его бессилия перед созданной его руками экономической и технологической мощью.
Психология человека-робота порождена экономическими отношениями капитализма. В то же время сама она является фактором устойчивости капитализма. Но человек-робот органически не способен на активное спонтанное действие, в том числе и политическое действие. Он может быть только объектом "политтехнологических" манипуляций и гипноза СМИ. Соответственно правящие классы не смогут привлечь массы роботизированных людей к активной мобилизации в защиту старого социального порядка в тот момент, когда этот порядок начнет рушится в результате неизбежного коллапса капиталистической экономики. Голем станет неподконтрольным своему хозяину (4).
Таким образом, перед человеческим сообществом вырисовываются две фундаментальные перспективы - либо бегство от свободы в тоталитарное варварство, либо обретение подлинной свободы в обществе справедливости, равенства и братства. По какому пути пойдет история зависит не только от объективных экономических законов, но и от воли самих людей.
Мы не являемся адептами стерильного академизма, мы считаем, что наука должна не только объяснять мир, но изменять его. Наша философия это философия действия. Поэтому мы не можем не задаться вопросом - какой стратегией должны вооружится борцы за новое общество?
И в радикально-революционных и в соглашательски-конформистских кругах получила широкое распространение теория Грамши о гегемонии. Представляется, однако, что эта теория в современных условиях нуждается, по меньшей мере, в существенных уточнениях. В социальной реальности постиндустриализма и постмодернизма, где человек окончательно потерял свою самость, трудно надеяться на широкое распространение и доминацию каких бы то ни было радикальных идей. Бессмысленно тратить усилия на завоевание идеологической гегемонии в обществе, в котором идеи абсолютно девальвированы. Необходимо ограничится более скромной на первый взгляд задачей формирования автономного культурного пространства, альтернативного мейнстриму големической реальности. На этой территории свободы может взрасти генерация людей, видящих мир таким, каким он есть на самом деле. А значит, в решающий момент кризиса в силу самой логики борьбы эти люди станут субъектами Восстания. Каждая культурная инспирация, взрывающая сознание человека-робота, таит в себе зерно будущей окончательной схватки. Это своего рода перманентная культурная революция - фактор стратегии борьбы за коммунизм в XXI веке.
--
Эрих Фромм. "Бегство от свободы".
--
Т.н. Мюнстерская коммуна, 23 февраля 1534 - 25 июня 1535.
--
Показательна человеческая судьба любовниц фашистских "вождей" - Г. Раубаль, Е. Браун, M. Геббельс, К. Петтачи, реализовавших подчинение садистической воле в крайней форме - мазохистском самоубийстве.
--
Согласно каббалистической легенде, Голем был создан из глины с помощью тайного заклинания раби Лёвом с целью защиты евреев Праги, но через некоторое время вышел из под контроля и Лёву пришлось вновь превратить его в глину.