"Кто завел часы?" - подумал Иван, когда старые ходики тревожно пробили в пятый раз. Он встал босыми ногами на пол, и тут же вскрикнул: старые Наташкины бусы "под жемчуг" рассыпались по паркету, и теперь отливали перламутром в полумраке комнаты. Парень потер ступню и начал собирать бусины. Холодные, круглые шарики ложились в руке, собираясь в горсть, издавая странный звук - не то стук, не то шелест. Накрыв ладонью ладонь, Иван встряхнул их, и "жемчуг" отозвался глухими щелчками друг о дружку. Тихое и сонное утро ответило трамвайным звонком. За окном бордовую штору уже просвечивал летний рассвет. Высыпав остатки бус в вазочку, Иван протянул руку к фотографии в стеклянной рамке - оттуда весело улыбалась девушка. Черно-белое фото: длинные темные волосы обрамляют продолговатое лицо, и светлые глаза смотрят с искоркой. Парень провел пальцами по холодному тонкому стеклу: вдоль бровей, затем медленно указательным вниз по носу, до впадинки над верхней губой, и большим пальцем по упрямому подбородку. Глухо застонав, он сел в кресло с ногами, прижав к груди рамку. Так и сидел - ждал утро, которое заберет от него память. Ненадолго. Воспоминания будут прорываться короткими вспышками, оставляя за собой первое место в этом страшном рейтинге.
На кухне стояла початая бутылка 'Хортицы', стакан, и на тарелке, обсохший, свернувшийся сыр, с прилипшими хлебными крошками. Иван допил вчерашний чай. "Нужно собраться и идти, в риэлтерской конторе сегодня ждут", - думал он, глядя на стены.
Старые, выцветшие обои квартиры помнили все, до мельчайших подробностей. И только финал ускользнул от их пристального взгляда.
***
Старенький фордик несся вдоль побережья. Соленый морской ветер врывался в открытое окно автомобиля, небрежно растрепывая светлую шевелюру Ивана. Одной рукой он держал руль, а второй Наташкину коленку. Легкое платье с мелкий цветочек постоянно сползало и девушке приходилось одергивать его ежеминутно.
- Да, ладно тебе! - посмеивался Иван. - Ерунда!
Наташа тянула подол, краснея, и не отрывала глаз от парня.
- Ванечка, так неприлично же, - смущенно шептала она, и ветер уносил её слова.
Где-то там, на границе с морем, рвались в клочья тучи, а ветер закручивал их, завязывал в узлы и резал желтыми вспышками. Волны пенились, поднимаясь чуть выше, чем обычно. Море дышало. И кто знает, то ли ветер и молнии нарушили его дыхание, но оно вдруг замерло, натянувшись ровной гладью. Ветер сник, опал и замер, как легавая на охоте. Горизонт навис чернотой, рассекаемой молниями, уходящими в потемневшую воду. Обычно крикливые, чайки беззвучно уносились к берегу.
Резко похолодало, и Иван, нахмурившись, закрыл окна в машине.
- Видно гроза будет.
- Ванечка, а мы когда приедем?
- Да, еще немного, вон за ту гору повернем и на месте, - он положил ладонь много выше коленки и погладил. - Наточка, все будет хорошо. Ты верь мне.
- А я верю, - влюбленные и влажные глаза её наполнились нежностью.
Вдалеке, за уходящей вправо грунтовой дорогой, виднелись маленькие домики и узкая полоска залива. Над его серебряной гладью небо было чистым и безоблачным.
Иван подумал: "Еще немного, и мы бросим вещи в коттедже, и будем валяться на пляже до вечера. Эти выходные Наташка должна запомнить, как самые счастливые дни - на дне дорожной сумки её ждет маленькая бархатная коробочка с серебряным колечком".
- Ваня, - Наташкин голос застыл в салоне форда, - Ваня, что это?
Девушка уткнула палец в стекло, протянув руку прямо перед лицом Ивана. Парень притормозил, глянул в окно. От горизонта по водной глади двигался вихрь. Втягивая в себя темноту, ввинчиваясь в море и вырастая на глазах, смерч, плавно покачиваясь, направлялся к берегу. Позади него траурным плащом волоклись клочья туч.
Наташа впилась ногтями в руку Ивана.
- А это только на воде или на дорогу тоже может?.. - прошептала девушка.
- Тише, Наточка, тише.
Форд фыркнул и заглох. Иван повернул ключ зажигания, но машина не завелась.
Не завелась одна ни со второй попытки, ни с третьей. Круговерть с нарастающим гулом приближалась к самой кромке воды, увеличиваясь в размерах, от водяного столба отступала вода, образуя впадину. До их машины оставалось каких-нибудь триста метров.
Рано утром его нашли мужики из соседнего поселка. Иван пришел в себя в чьем-то доме, лежа на топчане. Те же мужики обнаружили Наташу в искореженной машине. Сказали, что далеко отбросило. Принесли сумки с вещами и документы.
- А где она? - вопрос не требовал ответа, уже было понятно, что нет её, но осталось тело.
Старый татарин нахмурился, почесав затылок.
- Женщины её готовят. Сегодня похороним.
Отстояв на кладбищенском пустыре рядом мусульманскими могилами, Иван запомнил заколоченный гроб, и как засыпали. Хоронили быстро, потому что жара и не на чем везти в морг. Он так её и не увидел, сказали, что очень изуродована была. Иван постоял рядом еще несколько минут, огляделся. Могила была чуть в стороне от остальных, старый имам сказал, что нельзя христиан с мусульманами, не положено. Ветер разгулялся, поднимая пыль, и шелестел на своем языке. Словно говорит кто-то, но что, не разобрать. Вот так и ушел Иван с кладбища под завывания ветра. Нужно было на машину глянуть, может там осталось что-нибудь ценное, радиола та же.
Искореженный кузов вызывал жалость, ничем не напоминая прежний автомобиль. Сердце у Ивана сжалось и защипало в глазах при виде лобового стекла. С пассажирской стороны на стекле была вмятина с тонкой паутинкой трещин, пропитанных потемневшей кровью. Вывороченная дверь валялась рядом. На ней болтался, трепыхаясь на ветру, клок тонкой ткани в мелкий цветочек.
***
Августовский зной расплавил асфальт. В тени было так же невыносимо от жары.
На троллейбусной остановке никого не было кроме симпатичной молодой женщины с рыжим мальчиком лет пяти.
- Мама, а когда я в школу пойду - я стану взрослым?
Мальчишка держался за мамину сумку, тянул за неё и раскачивался.
- Тошик, перестань! И не виси на мне! - мама увлеченно читала объявления на остановке.
Легкий порыв ветра задул в лицо песок и придорожную пыль.
Антошка вдруг побледнел и, падая, ухватил маму за руку.
- Мам!.. Холодно...
- Тошик, ну, сколько можно?! - она подхватила сына, выронив сумку. - Тошик!..
В приемном покое уставший доктор осмотрел мальчика, и выдал итог:
- Жара, знаете ли, - он достал смятый и несвежий платок, протер со лба капли пота, - дети они тоже не железные. Да и слабенькие они сейчас.
Погладив молчавшего Антошку по рыжим кудряшкам, улыбнувшись, добавил:
- На море детям нужно, Ангелина Павловна, или за город. Что ж вы ему головной убор не одеваете?
- Какой убор? - потупилась мама мальчика.
- Панамку! Панамку, Ангелина Павловна. Всё, идите. У меня настоящих больных хватает. Купите мальчишке воды и мороженое.
Выйдя в пропахший лекарствами коридор, мама Тошика оперлась на прохладную, окрашенную голубой краской, стену.
- Антон, как же ты меня напугал. Сейчас поедем домой, лимонадик по дороге купим. Да?
Мальчик отстраненно посмотрел на неё и, молча, отвернулся.
***
Холодок пробежал по спине и замер на затылке, прилип как мокрая лягушка. Антошка был готов разрыдаться, чтобы мама обняла, и все закончилось в один миг. В его голове становилось невыносимо тесно. Кто-то чужой забрался туда, и теперь перед глазами мальчика возникали чужие мысли-картинки.
- Тошик, идем кушать.
За большим столом в гостиной мальчик разбросал карандаши, и сосредоточенно рисовал. Ангелина посмотрела на черно-белый рисунок сына в альбоме.
- Это ты рисовал?!
Антон, молча, кивнул.
На белом листе на маленькую машинку летел смерч - со стороны моря черный столб воды двигался к шоссе. Уверенные штрихи простым карандашом были нанесены умелой рукой. Присев на диван, Ангелина почувствовала легкий сквозняк, пролетевший рядом.
- Сынок, подойди.
Мальчишка послушно подошел. Мама прикоснулась губами ко лбу.
- И температуры нет, - задумчиво произнесла она, - что ты такой тихий весь день?
Тошик протянул маме еще один альбомный лист. Цветными карандашами на нем был изображен портрет молодого человека со светлыми волосами.
Ангелина недоуменно смотрела то на черно-белый, то на цветной рисунок, она не замечала за сыном таких способностей раньше.
- Тошик, а кто это?
Мальчик взял из её рук портрет, и, прижав к себе, ответил:
- Ваня.
Вечером Антошка схватил маму за руку и расплакался.
- Ну что же ты? - Ангелина присела на край кровати, обняв сына. - Я тебе свет включенным оставлю, хочешь? Тошик, мама дома, все хорошо. Уже поздно и детям пора спать.
Мальчик всхлипывал дрожа. Футболка взмокла, и волосы прилипли к потному лбу.
- Мам, не уходи! Она сейчас вернется!
- О, Господи! Да у тебя температура! Ты лежи, мой милый, сейчас градусник принесу.
- Мамочка!
Антошка вскрикнул, в след матери, и провалился в темноту.
Ангелина вернулась в детскую: простынь под мальчиком скрутилась, одеяло валялось на полу. Сам Антошка что-то тихо бредил и метался по кроватке. Обеспокоенно прислушиваясь к бормотанию сына, Ангелина перекрестилась и присела на корточки.
Голос настигал его, пугая и накрывая сознание: "...Ну, что же ты... пропусти! Мне очень нужно! Я должна! Я приду к тебе, родной. Прилечу. Приползу. Хочу коснуться твоих губ, взъерошить волосы рукой. Вобрать тепло и дать своё. Так много не успела я сказать... Это нужно скорее исправить!.. Ты должен меня пропустить! Скажи, что впускаешь меня!"
Измучивший голос отбивал набат в голове Антона.
- Я впускаю тебя! - выдохнул Антошка, резко сев на кровати, и не открывая глаза.
Потом мальчик обмяк и упал на постель.
- Сыночек, мой! Да, что ж такое! - всхлипнула Ангелина. Села рядом, положила голову сына себе на колени и подсунула ему в подмышку градусник. Голова и тело мальчика обдавали холодом. Руки женщины стали замерзать, и она поправила одеяло, укутав сына.
В окно светила луна, пробиваясь холодным лучом в щель между шторами, и ложась белой полосой на лицо ребенка. Ангелина медленно раскачивалась на детской кроватке, прижимая к себе сына.
Антон открыл глаза и искоса посмотрел на мать.
- Я есть хочу.
Ангелина сначала вздрогнула от неожиданности, потом обрадовалась так скоро прошедшей лихорадке.
- Конечно, сынок! Сейчас я тебе супчика подогрею, - засуетилась она, подскочив с кровати, и бросилась к двери.
- Не надо! - резкий окрик заставил остановиться. В голосе слышались незнакомые нотки. - Где у вас кухня? Впрочем, сама найду.
Женщина стояла в дверном проеме, словно окаменев. Сын прошел на кухню мимо неё, сделав едва уловимый жест рукой: словно отбросил длинные волосы назад. Придя в себя, Ангелина пошла за ним.
- Сынок, может разогреть? - робко спросила она.
Антошка стоял возле холодильника и держал кастрюльку с котлетами.
- Угу.
- Суп будешь?
- Буду, - мальчик сел за стол, держа ровно спинку и чуть приподняв подбородок.
Она смотрела на сына, не понимая, что в нем изменилось, потом вспомнила про суп на плите и закрутилась, нарезая хлеб и насыпая горячее в тарелку.
Мальчик аккуратно подносил ложку ко рту, не чавкая, а кусочек хлеба держал не всей пятерней, как обычно, а двумя пальчиками, откусывая понемногу. Потом обмакнул губы салфеткой.
- Можно мне нож? - на все еще бледном лице растянулась кокетливая улыбка.
- Что? Нож? Конечно, милый, - засуетилась Ангелина. - Вот возьми, - и подала большой хлебный нож.
Антошка скривился.
- Простите, а столового нет?
- Н-нет.
Мальчик пожал плечами и отвернулся к тарелке.
Нечто неуловимое прыгало матери в глаза, говоря: "Смотри! Неужели ты не видишь?!" Она только хмурилась, терла рукой уставшие глаза и любовалась сыном, радуясь такому скорому выздоровлению.
Тошик потянулся за столом, тряхнул кудрявой рыжей головой и посмотрел на мать.
- Спать пора. Завтра рано вставать.
Ангелина заглянула в детскую через час: её ребенок сладко спал, подложив под пухлую щечку сложенные ладони, и причмокивая губами. Она слегка взъерошила его кудряшки, поцеловала в лоб, поправила одеяло и вышла.
***
Какая душная ночь! Влажная простынь неприятно клеится к спине, и мысли... Мысли противно липнут, не уходя. Ната-а-ашка! Что же ты со мной делаешь? Зачем ты приходишь? Глаза закрыть страшно, а спать-то хочется.
От выпитого кофе чуть подташнивало и горчило в горле. Веки тянулись вниз, а Иван всё потёр их и, зайдя в ванную, в очередной раз умылся холодной водой. Глянув в зеркало, вздохнул и отвернулся. Смотреть на черные провалы глаз и осунувшееся лицо не хотелось. Наташа не оставляла его в покое, приходя во сне и обещая вернуться. Вчера Иван заснул в кресле.
Сквозь плотно зашторенное окно пробивался лучик солнца, найдя в старой бардовой шторе малюсенькую дырочку. Золотистая нить дрожала тысячей пылинок, а отверстие в ткани, словно тлело, обугленное по краям, готовое вспыхнуть в любую минуту. Тень на фоне шторы шелохнулась со словами:
- Ванечка, я вернусь к тебе... дождись меня, я вернусь...
Иван протянул руку, и комната пошла кругом. Сначала медленно, потом быстрее. Еще быстрее. Все предметы в ней слились, сплелись в разноцветный клубок. Картинка закружилась, и, невидимые ранее, створки окна захлопнулись, покрывшись снежным рисунком. Дотронувшись к инею, Иван смотрел, как он тает, стекая по пальцу холодной и мокрой каплей. Холод пробирался всё выше, и вся кисть руки покрылась таким же инеем. Белая и снежная, она онемела и не желала сгибаться. Извне донесся звонок телефона, и Иван отпрянул от мерзлого стекла, с трудом открыв глаза.
Старый аппарат, потрескивая, выдавал из трубки короткие гудки. Иван положил трубку на рожки телефона. Кожа на руке оставалась красной, как с мороза.
***
Ангелина проснулась от запаха еды. Первой мыслью было, что запах доносится от соседей. Она протерла глаза, зевнула и пошла ставить чайник.
Возле плиты, спиной к двери, стоял Тошик. Кухонный передник доставал ему почти до пола, путаясь в ногах у мальчика. А сам кулинар колдовал над сковородой, откуда на женщину смотрели желтые глаза в постепенно застывавшем белке.
- Антошка! - ахнула женщина. - Какой ты молодец - сам яичницу делаешь?!
Мальчик обернулся, недоуменно глянул на неё, пожав плечами.
- Это глазунья с колбасой. Могу кофе приготовить.
Ангелина, молча, кивнула, опешив еще больше.
Тошик быстро и уверенно засервировал стол тем скудным убранством, что имелось в кухне. Сорвав пару цветков от фиалки на окне, он поставил их в маленькую рюмочку с водой.
- Приятного аппетита, - пожелал он
И, немного подумав, добавил:
- Мама.
Последней каплей стал хорошо сваренный кофе. Ангелина смаковала его, чередуя с холодной водой в стакане.
- Это ты в кино видел, да? - женщина пыталась заглянуть под ощутимую, но невидимую завесу, разделявшую её с сыном.
Мальчик улыбнулся и пожал плечами.
- Пора. Надо одеваться.
- Сынок, куда пора?
- Ты можешь никуда не спешить.
Ангелина была в душе, когда она услышала, как хлопнула входная дверь. Выключив воду, она крикнула:
- Тошик, кто там пришел?
Ответа не было.
- Тошик!
***
У входной двери противно дребезжал звонок.
Это Наташка когда-то его купила, смеясь:
- Пусть он такой противный, но ты к нему никогда не привыкнешь и всегда пойдешь открывать дверь, чтобы долго не звонили.
Она хохотала, а продавец упаковывал его в коробку, улыбаясь и поглядывая на молодую пару.
Иван сонно поскреб небритый подбородок, подумав, что пришли смотреть квартиру, нащупал под диваном тапки и пошел открывать.
- Тебе кого?
На пороге стоял рыжий мальчишка и часто дышал, словно только что от кого-то удирал.
- Лифт опять не работает, - пацан прошмыгнул в квартиру.
Дверь от сквозняка захлопнулась и, обернувшись, Иван увидел широко распахнутые глаза необычного гостя.
Иван застыл. Что-то было знакомое в этой интонации, в этом мягком, протяжном произношении. Отмахнувшись от наваждения, он обалдело смотрел на рыжую шевелюру, прижавшуюся к бедру.
- Эй!.. Ты чего? Откуда ты? - он легонько отстранил мальчишку и заглянул в его глаза.
В золотистых глазах сверкнули слёзы. Маленькие пальцы не отпускали, прилипнув к голым ногам холодом.
- У тебя руки холодные, там разве похолодало? - кивнул в сторону раскрытого окна Иван.
- Нет, не похолодало, - смущенно лепетал мальчик.
- Зовут тебя как? Где твоя мама? Проходи, сейчас чай приготовлю.
- Я могу помочь, - пискнул гость.
- Сиди уже. Сейчас разбираться будем, что с тобой делать дальше.
Иван поставил чайник на плиту, и обернулся на мальчишку, прислонившись к подоконнику.
- Рассказывай.
Мальчик сел на край табуретки и сложил ладошки, просунув их между ног.
- Я - Наташа.
Золотистые глаза, не мигая, смотрели прямо. Они пытались поймать на лице Ивана каждое движение ресниц, мышц лица. Они пытливо высматривали, как он сжал губы, задумавшись. В золотистых глазах дрожала любовь. По-детски тонкие брови сложились домиком, нахмурив гладкий веснушчатый лоб в ожидании.
- Но как?.. - сипло прошептал Иван, и руки повисли вдоль тела, как плети.
- Ванечка, это всё не имеет значения! - вскрикнула Наташа и бросилась к Ивану.
***
Чайник уже не свистел, он шипел, выпуская пар из носика, а свисток от него улетел и валялся на полу. Они сидели, обнявшись, на полу. Наташа привычным движением гладила волосы Ивана, накручивая на пальчик непослушную прядь. А Иван мерно раскачивался, прижимая к губам её пальцы и закрыв глаза. Из-под его век выбежали слезинки и затерялись под небритыми скулами.
- На-та-шка-а-а! - взвыл молодой человек.
Он тряс рыжую голову, обхватив ладонями, и кудряшки вздрагивали при каждом движении.
- Ванечка, милый, ты только не волнуйся так! Всё хорошо будет! Верь мне, - просила Наташа, зажмурив глаза и выставив натертый щетиной подбородок.
- Наташка, я смотреть на тебя боюсь! Кто этот мальчишка? Мать его где? Ты думаешь, искать его не станут? - Иван орал на всю квартиру, а на его шее вздулись жилы и пульсировали, синея под кожей.
- Тише милый, тише, - успокаивала она его, поглаживая по плечу. - А мы уедем далеко.
- Да?! А потом что? Ты вырастешь и меня трахнешь?
Иван обвел кухню налившимися кровью глазами и вскочил на ноги, сжав кулаки.
- Нет, Ванечка, ты сам будешь, - тихо сказала Наташа, покраснев.
- Я? До конца жизни буду с мужиком?! Ты в своём уме?
- Я найду девушку, - прошептала Наташа.
Иван бросился к ней, начал целовать кончики пальцев, гладить голову, прижал к себе.
- Не надо, Наточка! Ничего этого не надо. Тебе нужно меня там дождаться.
- Я целую вечность ждала, а ты всё не шел,- слезы катились из золотистых глаз, капая на шорты, а рыжие кудряшки закрывали лицо. - Прости меня, Ванечка...
- Ты иди, малыш. Иди! Я скоро! Я сейчас! Ты только верь мне!
Иван отпустил пальчики и вышел из кухни. Хлопнула входная дверь и в подъезде заработал лифт.
- Ванечка, а я верю...
***
У подъезда собрались зеваки - в темной расползающейся луже, тряпичной куклой вывернув руки и ноги, лежал человек. Стояла жара, и мухи начинали садиться на край этой лужи, жужжа, и, кружась, перелетали на лицо. Глаза были приоткрыты, словно подсматривали за насекомыми, задумав что-то. Откуда-то потянуло грозой, и долгий раскат грома встряхнул окрестности. Первые крупные капли дождя упали, взметнув маленькие облачка пыли.
Хлопнула дверь подъезда и к лежащему парню подошел рыжий мальчик. Он присел рядом, шмыгнув носом, и вложил в руку погибшему сложенный листок. Когда мальчишка ушел, листик вывалился на асфальт и жесткая бумага развернулась. Это была старая пожелтевшая фотография, с которой улыбалась темноволосая девушка.
Вода сбегала по водостокам и вдоль бордюров, кровь красными разводами тянулась из-под тела. И плакали приоткрые глаза дождевой водой. Фотография размокла, и мятым корабликом быстро поплыла по улице вместе с мелким мусором и редкими сухими листьями.
От остановки отъехал мокрый тролейбус, громко щелкнув дерьми. От раскаленного за день металла шел пар. А в заднем окне, покачиваясь в такт, мелкала рыжая кудрявая макушка.