Троцкий, Поцкий, Цацкипецкий, Пролетариат - класс, выдающий себя за рабочий
Пастор Шлаг - поп, друг Штирлица, которого в пьесе нет
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Гостиная в президентском номере швейцарского восьмизвездочного отеля. В роскошном кресле, потягивая коньяк и попыхивая сигарой, сидит Ильич в горных лыжах. У его ног, стаскивая с него лыжи, стоит на коленях, вертя аппетитным задом перед физиономиями зрителей, обнаженная Инесса Шарманд.
ИНЕССА. У-у! Вау! Давай, Володенька! Давай, родимый! А вот я еще так умею...
ИЛЬИЧ (стонет). Ух! Еще, товарищ, работайте не щадя себя! О-о! Их либен... Я уже не могу! Сейчас... вот-вот...
В гостиную входит Надюха, обмотанная баранками, как пулеметными лентами, и с кипящим самоваром в руках.
ИЛЬИЧ, ИНЕССА и НАДЮХА (завидев друг друга, в общем экстазе). А-а-а!!!
ИНЕССА (сама себе). Какая глупая смерть! Обидно быть забитой ржавым русским самоваром в швейцарском восьмизвездочном отеле.
НАДЮХА. Ах, ты, старая пи... (И дальше сплошные "пи" минут на десять).
ИНЕССА (выслушав, с достоинством). Ну, положим, не такая старая, как некоторые. И вообще посимпатишней.
НАДЮХА. Ща я тебя, политическую проститутку, кипяточком-то угощу!
В этот момент Инессе наконец удается стащить с Ильича тру... пардон, лыжи.
ИЛЬИЧ. О! О! О-о-о! (Бессильно обмякает в кресле).
НАДЮХА. Володенька, тебе плохо?
ИЛЬИЧ. Нет, товарищ, мне ништяк! Мне просто ох... Ох, даже говорить не могу. (Инессе). Вы очень помогли революции, товарищ! Теперь бы чайку с баранками...
НАДЮХА (Инессе). Твое счастье, что Володенька чаю захотел. Ну ничего, мы еще встретимся на узкой дорожке, на съезде партии. Чаю-то выпьешь?
ИНЕССА. Мерси-с, с нашим удовольствием! Ты же знаешь, как после этого сушит.
НАДЮХА (гордо). Я не для того замуж выходила!
ИНЕССА. Тю, а на фига ж тогда?
НАДЮХА. А чтоб приблизить революцию!
ИНЕССА. Во, видишь: ты только приближаешь, а я уже делаю. Показать?
ИЛЬИЧ. Обождите, товарищи, нет у революции конца. В смысле, дайте отдохнуть.
НАДЮХА. Умаялся, бедный.
ИНЕССА. Слабак! На одни только речи его и хватает. Схожу-ка я лучше к террористам, те такое творят - в лоскуты! Бомбы, а не мужики!
Встает уходить.
НАДЮХА. Э! Ты прямо так? Хоть бы срам прикрыла!
ИНЕССА (отмахивается). Чем, лыжами, что ли? Я трусы у Троцкого забыла.
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Ильич с Надюхой пьют чай с баранками. Входят Троцкий, Поцкий, Цацкипецкий и Пролетариат.
ТРОЦКИЙ. Лехаим!
ИЛЬИЧ. Ауфидерзейн!
НАДЮХА (дружелюбно). Товарищи, идите-ка вы...
ИЛЬИЧ (недружелюбно). Лесом!
НАДЮХА. Ну зачем же, Володенька? Это же твои товарищи.
ИЛЬИЧ. Женевский волк им товарищ.
НАДЮХА (гостям). Чаю с баранками хотите?
ПОЦКИЙ. Бесплатно?
НАДЮХА. А как еще можно?
ЦАЦКИПЕЦКИЙ. Хорошо, что вы не знаете. Тогда нам по пять стаканов! И сахара по восемь ложек.
Гости мгновенно оказываются за столом, но Пролетариат остается стоять.
ИЛЬИЧ. Мойша, а тебе шо, за одним столом со мной в падлу? Типа рабочее сознание не позволяет?
ПРОЛЕТАРИАТ. У вас баранки не кошерные.
ИЛЬИЧ. А хочешь, Пастора Шлага для приколу позовем, он на них пошепчет. Бога же все равно нет.
ПРОЛЕТАРИАТ. Я с вашим гойским попом и в сортире рядом не сяду. А с собой баранок взять можно?
ИЛЬИЧ. Хрен с тобой, бери и вали отсюда, пока я не передумал.
Пролетариат, не мешкая, забирает все баранки, прихватывает с собой еще сахарницу, пару серебряных ложек и спокойно уходит, оставив всех в полном опупении.
ТРОЦКИЙ (приходя в себя). Вот жидовская морда!
ИЛЬИЧ. Да, Лейба, и потом вы еще жалуетесь...
ТРОЦКИЙ. А я шо? Я сам, ты ж видишь...
ПОЦКИЙ. Это нож в спину революции!
ИЛЬИЧ. А-а, он и нож спи...онерил?
ЦАЦКИПЕЦКИЙ. Это что, он сегодня у Лейбы Инескины трусы скоммуниздил.
ИЛЬИЧ. Так он еще и извращенец? И как после этого, товарищи, русскому человеку не забухать? Вы, я надеюсь, принесли с собой чекушку?
ТРОЦКИЙ. Мы надеялись на помощь партии в этом вопросе...
ИЛЬИЧ. А партия вам не дойная корова! И не самогонный аппарат! Кстати, Надюха, ты успела нагнать?
НАДЮХА. Ага, за вами с Пастором разве угонишься? Вы же вчера даже брагу из табуретки выжрали за дело революции. Только и слышно было на всю Швейцарию: "Ну, за Клару Целкину, мать ее!.. Ну, за Розу Люксемблюм, тудыть ее!.. Ну, за Инескины трусы!". В общем, даже на донышке не осталось.
ИЛЬИЧ. Да, революция в опасности.
Всеобщее грустное молчание. На пороге появляется Коба Сталин верхом на Пасторе Шлаге и с огромным кувшином чачи в руках.
ИЛЬИЧ. Революция спасена!
ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ. Да здравствует товарищ Сталин!
ПАСТОР ШЛАГ. Гитлер капут!
Радостно ржет по-лошадиному.
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Все персонажи второго действия расселись за столом, даже Пролетариат примазался - правда, уже без баранок и ложек.
ТРОЦКИЙ (приметив Пролетариата). А ты, жи... буржуйская морда, куда баранки дел?
ПРОЛЕТАРИАТ. Ну у меня же мама, Сарочка, шестеро детей... Как у Карла Маркса, заметьте.
ТРОЦКИЙ. Сука ты, а не Карл Маркс! Прикинь, Коба, этот жмот сожрал всю нашу закусь.
КОБА (попыхивая трубкой). Я ему отомщу. Расстреляю, году, так, в тридцать седьмом.
Все дружно смеются над остроумной шуткой Кобы.
КОБА (попыхивая трубкой). А-а, смеетесь? Ну тогда я и вас всех расстреляю.
От такого каскада шуток все буквально катаются по полу.
ПАСТОР ШЛАГ. Вот за что я вас, коммунистов, люблю, так это за юмор. Штирлиц тоже такой приколист! Засунет в чемодан работающую рацию - и давай с этим чемоданом бегать от гестапо по всему Берлину! А куда им его догнать - он же спит десять минут в сутки.
КОБА. Я видел это кино. "Терминатор" называется.
Входит Инесса Шарманд, обнаженная, но взволнованная.
НАДЮХА (сурово). Тебе чего?
ИНЕССА. У меня трусы пропали. Вы не находили?
ПРОЛЕТАРИАТ. Розовые, с веревкой в попу?
ИНЕССА. Да.
ПРОЛЕТАРИАТ. Нет, я не находил!
ИНЕССА. Ну тогда хоть сто грамм налейте. А то без трусов и трезвая - еще подумают, что дура.
ТРОЦКИЙ (Пролетариату). Шлимазл ты позорный, Мойша, а не революционер! Тут такая женщина страдает, а ты... Ну куда твоей Сарке с ее семьдесят вторым размером Инескины трусы? На какое место она их натянет?
"Если мы едины, мы непобедимы", - умиленно думает Инесса и забывает о навеки утраченных стрингах. Ильич любовно, по-товарищески - нет, даже по-братски - обнимает Надюху. "Фиг его знает, а может не расстреливать?" - мучается в сомнениях Коба. "А может все же не расстреляет?" - тешат себя надеждой Троцкий, Поцкий, Цацкипецкий и, особенно, Пролетариат. "На все Божья воля", - спокойно глушит чачу Пастор Шлаг, который не знает украинского языка и потому не подпевает. До конца Божьей воли осталось два года.