Старухи у подъезда частенько про семью Дмитриевых судачат. Тема для сплетен
вольготная, нескончаемая. Живут Нина с Николаем не то, чтобы роскошно,
но и не бедствуют. Оба менеджеры, оба - в хороших компаниях работают. Дом-
полная чаша. И дочка одна, балованная. Потому что поздняя. Родила Нина
ее изрядно за тридцать, всю жизнь с чада любимого пылинки сдувают, холят ее
как принцессу, боятся, как бы на нее тень от тучки не упала. Потому девка
и не ценит родительской заботы, что купается в ней как русалка в реке.
Это так Дарья Никитична говорит, из шестой квартиры. Надо полагать, знает
что говорит. Поскольку дважды в неделю у Дмитриевых бывает, уборкой
занимается, за что те ей приплачивают к пенсии. Ей холеная, не по
годам развитая Люба особо покою не дает. Наверное, оттого, что две своих
дочери уже по второму разу замужем, а счастья так и не знают. Собравшись
с товарками Никитична губы так и кривит от неприязни:
- Ишь, воспитали себе любаву на собственную шею. Девке без пяти минут
шестнадцать, а она ни яичницу сготовить не может, ни бельишко собственное,
прости Господи, простирнуть не умеет. А уж ведро ей мусорное в руки
дать, или там, в магазин послать так и вовсе кощунство. Сами то с утра до
ночи пашут, домой Нинка полные сумки таскает-корячится, а дочура только
жрет в три горла да с мальчиками амуры крутит...
Завидев выходящую из подъезда Нину, старуха фальшиво улыбается и елейно
гнусавит:
- Здравствуйте, Ниночка! Как здоровье супруга, как доченька ваша поживает?
Услышав в ответ сдержанно-сухое: "Спасибо, хорошо", старуха скороговоркой
тараторит:
- Ну и слава тебе, Господи, вот и счастья то вам, и здоровья.
А когда Нина садится в машину и отъезжает от дома Никитична, уже искренне,
вздыхает:
- Вот ведь не зря бразильцы говорят: богатые тоже плачут. Вырастили Турандот
на свою голову...
Что правда, то правда. И избалована Любаша сверх меры, и мальчиков вокруг
нее много крутится. Деваха она развитая не по годам, все при ней, и мордашка
симпатичная. Однако пустоголовой блондинкой не назовешь, не ветер в голове
гуляет. Учится хорошо, схватывает все на лету, и цель в жизни определенную
имеет, знает, в какой вуз поступит и на кого выучится. Хотя точнее все
это следует говорить в прошедшем времени. В последние полгода съехала
Любаша на слабенькие четверки, не до учебы ей стало. Расцвела, похорошела,
мальчики постарше на нее стали внимание обращать. Какой девчонке не лестно,
что вокруг нее ухажеры стаями роятся? Частенько стала
пропадать по вечерам, разные клубы посещать, возвращается поздно.
Особенно часто к ней заглядывает продвинутый один, Дима. Весь в
коже, в дурацкой бандане с черепами, на черной "Хонде". И ведь жеребцу
почти двадцать, в армии служить бы, а у него все отсрочки. Дескать, мама
больная, а он единственный сын. Студент к тому же. Правда, из университета его уже месяца четыре как отчислили за "хвосты", да видно мама "больная" денег на
справки не жалеет. А уж как Нина с Николаем бились, упрашивали дочь не
дурить, учебу не запускать ради какого-то дефективного с одной извилиной,-
глухо. Учебный год более-менее успешно закончила,- шубку норковую подарили.
На выпуск даже машину пообещали, о будущем каждый вечер разговоры заводили,
чтоб дочь прониклась. А доченька, заслышав под окном знакомый гудок,
вприпрыжку бежала на улицу, взметнув юбчонкой и напевая песенку обаяшки
Лель: "Муси-пуси, муси-пуси, миленький мой..." Запрыгнув на мотоцикл, чмокала
своего Димулю в щеку, и тот, цинично хохотнув, продолжал: " Ты горишь, ты вся
во вкусе, рядом со мной..." Как уж они там время проводили Нина с Николаем
даже догадываться боялись. На откровенные Нинины разговоры об особенностях
женского организма и возможных последствиях Люба невинно круглила глаза:
- Мама, ты дура, да? Я же еще маленькая...
Николай однажды попробовал поговорить с этим жеребчиком с глазу на глаз,
да только тому хоть плюй в глаза, все божья роса. Посмотрел на затянутую в
кожу мускулистую фигуру, на остроносые сапожки с металлическими
носами и скривился от неприязни. Однако попросил вежливо:
- Вы бы, молодой человек, голову нашей дочери не дурили. Ей еще и шестнадцати
нет, не до романов.
Димуля только оскалился. Дескать, девчонка уже взрослая, паспорт
получила, сама в состоянии решить, с кем ей встречаться.
Не выдержав, Николай посоветовал:
- Ну, вот что, ковбой. Чтобы я тебя здесь больше не видел.
Поговорили, блин. Не хотел Николай срываться, да только откровенно глумливая
физиономия хамоватого недоросля взбесила его не на шутку.
Приезжать "ковбой" с тех пор и вправду перестал. Дочь уверяла, что с ним
не встречается. Врала, скорее всего, а как проверишь? Не следить же за
ней, в самом деле. И ремнем учить поздно, почти взрослая. Да и не смог
бы Николай, в жизни дочери шлепка не дал, не то чтобы пороть. Только знать
бы ему в тот момент, чем привязанность дочери обернется - под замок бы
запер и из дома не выпускал...
Зимой уже дело было, вскоре после новогодних праздников. Дарья Никитична
днем как-то прибираться пришла, своим ключом дверь открыла. Нина с Николаем
на работе. И Любе в школе положено было бы быть, но она почему-то
дома находилась. Лежала, закутавшись в плед, на диванчике в своей комнате. На
приветствие словоохотливой старухи не ответила, разговор ее не поддержала.
Никитична губы от обиды поджала, молча занялась уборкой. А когда до Любашиной
комнаты дошла, почувствовала неладное. Девчонка лежит бледная,
лицо даже с каким-то синюшным оттенком, и по комнате плывет сильный запах
лекарств. Кинулась Дарья Никитична к Любе, а та почти не дышит. У старухи
у самой аж сердце зашлось. Однако сумела с собой совладать, вызвала "скорую".
Любу с подозрением на сильное отравление отвезли в реанимацию. Дарья
Никитична только через полчаса нашла в себе силы позвонить Нине на работу.
И только после этого заметила на мониторе включенного компьютера несколько
слов. Дескать, любимый бросил, жить не хочу...
Как Нина доехала до больницы - сама не помнит. Пыталась прорваться в
реанимацию - не пустили. Врач немного успокоил ее. Состояние оценил как
среднее и стабильное. Заверил что все необходимое сделано, и пообещал что
через пару недель девочка будет дома, живая и здоровая. А потом внимательно
посмотрел одуревшей Нине в глаза и с нажимом на слове "была" спросил:
- Вы знали, что ваша дочь беременна была?
От новой напасти Нина, и без того едва державшаяся на ногах, безвольно
рухнула на диванчик. И даже не сразу до нее дошло, что врач говорит в
прошедшем времени. А когда дошло, бледность лица стала потихоньку переходить
в синюшность. Врачу показалось, что у него сейчас еще
одна пациентка нарисуется. Судорожно сглотнув, Нина, уже догадываясь о
причине, упавшим голосом уточнила:
- Почему - "была"?
Врач, разминая сигарету в пальцах, пожал плечами:
- Асфиксия... Девочка ваша почти полчаса на грани балансировала, этого
достаточно, чтобы...
- И давно?- совсем уж мертвым голосом поинтересовалась Нина.
- Я не гинеколог, но думаю не меньше шести недель.
С трудом поднявшись, Нина, ни о чем больше не спрашивая, побрела к выходу.
Приостановившись, обернулась и попросила:
- Сейчас муж подъедет. Пожалуйста, не говорите ему ничего...
После выписки Люба сильно изменилась. Неразговорчивая стала, мрачная.
Часто без видимой, казалось бы, причины плакала. Никуда не ходила, просиживая
вечерами в своей комнате. Нина заходила к дочери, как и прежде,
молча обнимала, прижимая к груди. Ни о чем не спрашивала. Люба сама как-то
заговорила, сквозь слезы и всхлипывания:
- Он же, гад... Сволочь, сказал: "Твои проблемы", когда узнал. И даже... даже
денег на аборт не дал. А я же его... Мама, почему они такие сволочи?
Нина только молча гладила ее по голове, сама беззвучно плача, и молила
бога чтобы дочь после выкидыша не осталась бесплодной. Отцу, понятное
дело, говорить ничего не стали, чтобы еще больше не расстраивать. Он и
и без того сам не свой ходил, с болью глядя на сникшую и подурневшую дочь.
А однажды вечером вдруг молча собрался и ушел из дома, ничего не объясняя.
Не было его долго. Уже ближе к ночи зазвонил телефон, Нина торопливо подошла,
в надежде, что это муж звонит. Но от услышанного схватилась за сердце и
с минуту молча слушала. Потом, так и не положив трубку, рухнула в кресло.
На молчаливый вопрос в глазах дочери с трудом выдавила:
- Папу в милицию забрали. Он этого... твоего... избил сильно. Собираются
уголовное дело возбуждать.
Увидев, что дочь стала собираться, в сердцах воскликнула:
- Ты то куда, на ночь глядя? Что же вы меня одну-то бросаете? Господи, да
что же за напасти на мою голову!
Люба, не обращая внимания на причитания, спокойно сказала:
- Дай ключи от машины. Я скоро.
И ушла, нахмуренная, собранная, и, как показалось Нине, готовая на все.
Вернулась через час. Подсела к матери, сидевшей на диване, обняла ее.
- Папу отпустят, не будет дела. Этот... козел завтра же заберет свое
заявление. И скажет, что папу оклеветал. С лестницы он упал, отсюда синяки и
ссадины. А что писает кровью, так это у него, наверное, камни в почках.
Мать со страхом и слабой надеждой в голосе спросила:
- А если не заберет?
Люба усмехнулась, жестко, по-взрослому:
- Ну, тогда... Тогда я его самого посажу, за изнасилование малолетней.
И уже уходя в свою комнату, с горечью и презрением подытожила:
- И ведь поверил, придурок. А уж трус то какой...
К концу учебного года Любаша немного оживилась, чаще стала улыбаться,
снова начала общаться с подругами. Изменилась сильно. Похудела, взрослее
стала. Больше стала нажимать на учебу, и год заканчивала почти на одни
пятерки. Мать с отцом на нее нарадоваться не могли, и бога молили чтобы
снова на глупости не сбилась. О ее неудачной, к счастью, попытке самоубийства
не говорили, словно и не было ничего. На восьмое марта Люба подарила Дарье
Никитичне огромный торт и букет роз, а Николай с Ниной, от себя,- золотые
часики. Уточнять, за что именно никто не стал, и так было понятно. Старуха
растрогалась, и всплакнула, было от такого внимания, но, спохватившись,
заулыбалась сквозь слезы и забормотала:
- Вот и ладушки, вот и хорошо, что все хорошо. Дай то вам бог...
А в конце мая Люба неожиданно встретилась со своим красавцем. Поджидал
ее возле школы на своей "Хонде". А может, и еще кого поджидал, но сделал
вид что ждет именно Любашу. Как ни в чем не бывало в своей дурацкой манере
вальяжно сказал: "Хай" и заулыбался, скаля недавно вставленные зубы. Люба
посмотрела на него задумчиво, как энтомолог на редкий вид мутанта-насекомого.
Димуля, решивший, что смотрит она на него с прежним обожанием, похотливо