Полночь застала их за бессчетными попытками уложить ребенка в постель. Полуторагодовалый малыш лежал в кроватке беспокойно, переворачивался, хныкал и постоянно норовил встать. Первый и главный страх в его короткой жизни -- потерять мать, раз за разом заставлял вскакивать, всматриваясь в темноту поверх бортиков и громко выть как раненое животное.
Кроватка стояла в изножье постели супружеской пары, оставляя небольшое пространство, в которое можно было встать тому, кто сегодня будет спать у стены. Сделано это было, чтобы постараться не разбудить второго супруга или супругу, но за последние недели сон малыша стал столь беспокоен, что чуткость родителей к малейшим шевелениям в кроватке стала выше, чем у радаров противоракетной обороны в Холодную войну. Поэтому каждый шелест простыней, каждое раскачивание провоцировало образование миниатюрной очереди к мавзолею, если бы дедушку Ленина шли не просто навестить, но ещё укачать и по спинке погладить.
Сегодняшняя ночь не предвещала стать исключением из правил, поэтому уставшему после трудового дня отцу и задёрганной дневною каторгой матери предстояло вновь участвовать в лежачем марафоне на бдительность. Кое-как справившись с очередным приступом ночного беспокойства, они максимально осторожно повалились на кровать: он у стены, она с краю -- и уснули сном доведённой до автоматизма праведности. Разбросанные по полу кубики и машинки постепенно утопали во тьме, образуя сумеречный ландшафт будничного постапокалипсиса, над которым витали обрывки странных слов, которые муж сказал, а может и не говорил перед сном: "Бессмысленный круговорот колеса для морской свинки. Раздвинуть прутья и провалиться". Задуматься над подобным -- значит потерять лишние секунды на уборку или мытьё посуды. Тут уж как на войне, зазевался -- пропустил деревянный кубик, летящий в голову.
Поэтому жена попыталась осмыслить непрошеные слова сейчас, когда занавес ночи пал и декорации для новой будничной драмы расставлены для завтрашнего представления. Представления, не оставляющего ни секунды на любые размышления о прошлом или будущем, о верных путях и неверных поворотах. Но перспектива очередной ночной побудки вдавила усталое тело в вязкие объятия сна, оставив силы лишь на то, чтобы положить руку на плечо отвернувшегося к стене мужа, как обещание обсудить всё завтра. Возможно, если бы она убрала руку, то никогда ничего бы не заметила.
Это началось ровно в три часа ночи. Первый шорох пронёсся над супружеским ложем незамеченным. Но натренированное бессонными ночами подсознание уже уловило сигнал и начало процесс пробуждения. Веки женщины слегка затрепетали, и когда второй, более настырный звук раздался где-то совсем рядом, глаза сами собой открылись. Приподняв голову, она первым делом нашла взглядом кроватку, пытаясь разглядеть над бортиком бледное пятно маленькой головки. Ничего. Бортики тоже неподвижны, за ними ни шороха. Может усталому организму почудилось, или ребёнок просто перевернулся во сне... Ещё один шорох, теперь сопровождаемый движением, заставил женщину тупо уставиться на собственного супруга.
Казалось, что ничего не происходит. Но предчувствие беды и долгий внимательный взгляд были вознаграждены. Её муж двигался. Не шевелился во сне, не вздрагивал или играл желваками. Он, будучи абсолютно неподвижным, при этом почти незаметно сползал вдоль постели по направлению к изножью, словно что-то очень медленно, но настойчиво тянуло его в эту сторону. Слишком оглушенная после сна женщина могла только смотреть, как её рука так же невыносимо медленно уплывает, всё ещё лёжа на плече мужа.
-Саша, что ты делаешь? - сказала она невнятно, но ответа не последовало. Дыхание мужа было ровным, а конечности неподвижны.
Женщина вгляделась в проём между кроватями, чтобы рассмотреть источник движения, возможно, надеясь заметить какого-нибудь шутника, что медленно стягивает на пол простынь. Абсурдность мысли сперва насмешила, а затем вызвала первый укол страха. Но там, куда направлялся её муж, не было ничего, совсем ничего. Вот Оно! Ничего!
Как меняющиеся под разными углами открытки, как узоры, складывающиеся в осмысленную картинку, если перестать вглядываться в них, Оно предстало перед напуганной до смерти женщиной. Это находилось где-то в пространстве между детской кроваткой и супружеским ложем, но видимым было лишь потому, что женщина была так близко к мужу. Со стороны могло показаться, что спящий мужчина просто передвигается в пространстве слева-направо, но его жена видела совсем иную картину. Древняя как Большой взрыв Реальность распахнула свою беззубую, жадную пасть, внутри которой виднелось голодное нутро абсолютного ничто. Оплавленные края пасти, как разбухшие, воспалённые дёсны, сочились гноем из впустую потерянного времени и никчёмных событий, которые безвозвратно утекали туда, где отсутствуют сами понятия времени и пространства.
Словно поняв, что её заметили, Реальность стала тянуть мужчину сильнее, от чего процесс, который мог занять часы, ускорился до считанных минут. Вот кончики пальцев голых ног коснулись условного края, некоего горизонта событий, за которым нет возврата ни капле материи. Женщина ощутила, как вместе с микроскопическими частицами ног её мужа в ничто улетает что-то ещё. Воспоминания, фрагменты событий, встречи и расставания заменяются рутиной, пустым ожиданием и... невыносимым одиночеством.
Осознав, что происходящее, даже будучи страшным сном, не может оставить её безучастной, женщина вцепилась в плечо мужа и потянула на себя. Никогда ещё она не испытывала такой тяжести, такого напряжения, словно с другого конца была сама сила творения. И на какие-то секунды движение прекратилось. А затем сильная, грубая рука до боли сдавила её ладонь. Муж полуобернулся к ней, неестественно, по совиному изогнув шею, и их глаза встретились. При неполном сумраке городской ночи в его взгляде было нечто хуже безумия. Иногда, в моменты пробуждения, или наивысшего негодования, в его глазах проскальзывало это выражение -- затаённая решимость, желание страшного, немыслимого действия. И сейчас эта решимость затопила его, переливаясь через край и отравляя всё вокруг.
-Хочешь со мной, любимая? - сказал он тихим, но полным нескрываемого презрения голосом. В этом голосе было самое худшее из их отношений -- признание неравенства, обидное до боли пренебрежение.
Даже в этот момент не ослабив хватку, она ощутила, что движение продолжилось, но теперь в страждущую пасть затягивает и её.
-В принципе, ты смогла бы. - снова произнёс муж, не меняя насмешливой интонации. Его голос, хоть и еле слышимый, отчётливо раздавался в ночной тиши. И к одному ужасу прибавился другой -- ребёнок, чей сон так на надежен в последнее время, беспокойно зашевелился, слегка раскачивая кроватку на её шарнирах. Образ стоящего в кроватке малыша вытеснил горечь от исчезающих воспоминаний. Что, если он проснётся и увидит, как реальность забирает у него единственную ценность в его жизни? Что сделает с человеком отсутствие воспоминаний о родителях, о самом факте их существования? Как скоро его негодование перейдёт в плач, а плач заменят слёзы и истерика? Кто и когда найдёт его -- голодного, захлебнувшегося собственными воплями?
Раздираемая на части болью от потери и необоримыми инстинктами, она не смогла позволить страху перед одиночеством взять верх. Со сдавленным мычанием, заменившим часы рыданий и криков, она вырвала свою руку и, схватившись за край кровати, пинком отправила главную любовь своей жизни на встречу с небытием. Громкий шорох простыни ознаменовал последние мгновения пребывания в материальном мире, и одобрительный возглас не успел сорваться с губ мужа, потому что жадная Реальность, дорвавшись до чего-то, не выпускает обратно ни кусочка, даже фрагмента мысли. Мерзкая пасть захлопнулась, получив то, зачем пришла, и разрыв материи исчез, не оставив и шрама.
Ребёнок, снова зашевелился, захныкал, пробуждаясь, и женщина поспешила к нему, с каждым шагом к кроватке забывая его отца, заменяя моменты искренности и любви на банальные ошибки молодости. К моменту, когда она бережно положила ладонь на спину своего сына, память о пережитом кошмаре растворилась, словно дурной сон.
Кое-как справившись с очередным приступом ночного беспокойства, она максимально осторожно повалилась на свою двуспальную кровать, которую уже отчаялась разделить с достойным мужчиной. Она замерла в неудобной позе, боясь лишним движением снова вызвать рыдающего бога детской бессонницы. Но всё обошлось, и женщина позволила себе аккуратно натянуть на себя одеяло.
Однако к ней сон не шел, что-то мешало. Возможно, это был странный антизвук, с которым из квартиры исчезали все мужские вещи, запахи и даже волосы из канализационного слива. Возможно, это был скрип, с которым воспоминания перестраиваются и заливаются будничной трясиной. Обеспокоенная, она снова встала и, немного поколебавшись переложила сына к себе в кровать, только теперь осознавая, что держать его поближе к себе -- лучший способ справиться с приступами паники, что мама куда-то исчезла.
Успокоившись, она уснула, не чувствуя, как синяк от тяжелой мужской руки стремительно исчезает с её плеча.