Игорь Бурдонов МУМИЯ

 

У неё были волосы золотого цвета. Она была ростом ему по плечо и она была тонкая. Однажды, когда они ехали в метро и она сидела, а он стоял над ней, он смотрел на неё сверху вниз и он подумал: А ведь она тощая. Даже костлявая. Как мумия. Или как Баба-Яга. Он отогнал эти мысли.

Она работала воспитательницей в детском саду. Она рассказывала: "Я спрашиваю: Дети, вы знаете, кто я такая? Дети, конечно, знают и отвечают хором. А вот и нет, дети! Я Баба-Яга. Я вот тут сижу сейчас с вами, а потом пойду домой и возьму ступу и буду летать над улицами и ловить маленьких детей и сажать их в мешок. Дети не верят... Не бойтесь, дети! Я вовсе не Баба-Яга".

И всё же там, в метро, когда он стоял над ней, а она думала о чём-то, и черты лица её обострились, да ещё и пальто висело на ней, как на вешалке, и ноги тонкие... Он отогнал эти мысли. Ненужные мысли, непонятно почему приходящие в голову.

Они познакомились на вечеринке. Она пришла с подругой. С подругой, с которой он был давно знаком. Он провожал их обоих, потому что они жили рядом. Сначала он проводил подругу, и сто метров они прошли вдвоём до её дома. Он сказал: "Можно я приду к тебе завтра в гости"? "Ко мне"? - спросила она. Она подумала, он что-нибудь перепутал. "К тебе". - ответил он. "Приходи". - сказала она. Он пришёл на следующий день вечером. Они сидели при свете настольной лампы за столом, друг напротив друга. Она сказала: "Вот мы знакомимся". У неё были золотые волосы и большие глаза и серое шерстяное платье плотно прилегало к телу и она была тонкая. Позже пришла подруга и они сидели втроём. Подруга всё поняла, и обиделась, и ушла. Они мало внимания обратили на это.

Она любила Экзюпери. У неё была детская книжка "Маленький принц". Книжка с картинками. Он не читал Экзюпери. Она читала ему вслух "Маленького принца". "Я очень романтичная". - говорила она. Он соглашался, хотя иногда и думал: "Ну-ну". Она представляла себя маленьким принцем.

Они ездили с друзьями за город и гуляли по лесу. Пили вино из горлышка бутылки, пуская её по кругу. Дело было осенью, падали листья. Она шла сбоку от всех и говорила: "Я, может быть, фея. Или нет, я королева. Ведь вы же меня не знаете! Я вот тут болтаю с вами, а может быть где-то там, далеко пропадает без меня моё бедное королевство!" Все хихикали. И ему тоже было весело после вина, и он думал: "Она романтичная". "Ну-ну". - говорил его друг. Друг обнимал свою девушку, которая стала впоследствии его женой. Быть может, стала слишком поздно, потому что он изменял ей, а может быть, иначе и быть не могло.

Она читала ему "Маленького принца" Экзюпери. Позже он читал Экзюпери сам, ему нравилось, но не настолько, чтобы читать вслух. Она любила слово "фея", или даже "фея цветов". А он любил рассуждать на философские темы и анализировать. Однажды в гостях она увидела на стене фотографию. Она спросила хозяина дома: Это ваш дедушка? Хозяин был из интеллектуалов. Господи, какой дедушка? Ведь это же был Эйнштейн! Ему стало как-то странно, что она не знает Эйнштейна. Потом она говорила: "У него на стенке фотография Эйнштейна, а почему нет фотографии его дедушки? Кто ему Эйнштейн? И почему я должна знать Эйнштейна, что я - физик, что ли?" Он думал: "Наверное, в чём-то она права. Но как же можно не знать Эйнштейна в лицо? Ведь это невежество дремучее". Неловко вышло, и он старался не говорить на эту тему. Впрочем, он подумал: "Забавно, что хозяин дома в чём-то походил на Эйнштейна. Быть может, еврейской курчавостью волос?"

Они целовались, когда гуляли в лесу. Её дом был рядом с кольцевой автодорогой Москвы. Они гуляли в лесу и целовались. Она говорила: "Ты, наверное, не умеешь целоваться. У тебя губы мягкие. И я, наверное, тоже не умею целоваться". Он думал, что она права, но к чему говорить? Они целовались, но большего она не позволяла. А он не мог решить, то ли проявлять настойчивость, то ли не надо. Он ездил к ней каждый вечер. На другой конец Москвы, И возвращался поздно и уже точно знал, когда отправляется последний поезд метро и когда надо уходить, чтобы успеть на пересадку.

У неё была ещё одна подруга. Она говорила: "Вот у нас настоящая дружба. Мы всегда готовы помочь друг другу. Я вообще альтруистка. Какое смешное слово: альтруистка. Как альпинистка". А он развивал идеи разумного эгоизма, и на этой почве они почти ссорились. Он не понимал: почему надо ссориться, когда речь идёт о вещах отвлечённых и философских.

Она говорила: "Вот смысл жизни. Кто-то пишет стихи, кто-то сочиняет музыку, кто-то двигает науку. А я что? Стихи не пишу, музыку не сочиняю, в науке ничего не понимаю. Но вот однажды я пришла к своей подруге. Я пришла к ней, когда ей было плохо. И я помогла e й. Конечно, ты скажешь: мог придти кто-нибудь другой и тоже помочь. Это так, но тогда пришла я. И тогда только я помогла ей. Значит, вот уже есть какой-то смысл. Люди должны быть добрыми. Вот ты скажи: почему люди злые? Им надо быть добрыми, а они злые". Он развивал теории о принципе дополнительности добра и зла, об относительности того и другого, о различиях в людях и вытекающих отсюда конфликтах. Она сердилась и говорила, что он совсем не понимает её. А он не понимал, чего она сердится. К тому же, он не очень верил, что люди злые. Они не причинили ему никакого зла, и всё у него шло хорошо, поэтому то, что он называл злом, было абстрактно. Настоящее философское понятие.

У этой подруги был парень, они любили друг друга. Она говорила: "Вот смотри, как они любят друг друга. Они жить не могут друг без друга. Они заботятся друг о друге. Они поддерживают друг друга в трудную минуту". Она говорила: "Посмотри, как он её любит. Я даже завидую ей. Они поженятся, просто сейчас они не могут, им негде было бы жить. И потом, он только поступил в институт. Вот смотри, он три раза поступал в институт и проваливался. Думаешь, ему было легко? Наверное, ему было очень плохо, но он добился своего. Ему было трудно, но он терпел и стремился к своей цели и добился её. А у тебя всё как-то слишком легко получается". Он не понимал, что здесь плохого, когда легко получается.

Она говорила: "Ты знаешь, они, наверное, спят вместе. Но я понимаю, у них ведь такая любовь. Они всё равно поженятся. А я без любви не могу". Он, разумеется, говорил, что любит её. Она говорила: "Я не знаю, я, наверное, пока не люблю тебя. Может быть, я смогу полюбить тебя". Его это несколько раздражало, вроде как он должен добиваться любви.

С этими её друзьями, вчетвером они отправились в туристический поход, в лес с ночёвкой. Была весна, был май. Солнце светило, листья были светлые, зелёные. Они пили берёзовый сок. Романтично. С тех пор у него возникает странное чувство, когда он видит в магазине трёхлитровые банки берёзового сока. Но неловко становится не за консервную промышленность, а за романтику. В конце концов, берёзовый сок, наверное, полезен, но довольно-таки безвкусен. Собирали цветы, жгли костёр. Ему нравилось всё это, и он честно дружил с её друзьями. Поставили палатку. Он спал с ней в одном мешке, было тесно. Она не позволяла лишнего, и он гладил её белые маленькие груди меланхолично.

Она уехала со своими друзьями к Чёрному морю. А у него была сессия, и он чуть не завалил её. Она писала ему письма, в которых старалась его подбодрить. Она писала, что душою она с ним. И её подруга прислала письмо, в котором писала, что все они с ним и за него. Они писали ему: не отчаивайся, наберись мужества. Чёрт возьми, он и не думал отчаиваться! Просто несчастливое стечение обстоятельств. Однако, читая эти полные участия и искреннего сочувствия письма, он чуть было не отчаялся и в самом деле. Как будто ему вдруг раскрыли глаза на то бедственное положение, в котором он оказался. Слава богу, это случилось перед последним экзаменом, иначе он действительно завалил бы сессию. Но и этот последний экзамен он всё же сдал, применив простой тактический приём: решил, что всё ему до лампочки .

А потом каникулы. Она вернулась с юга и поехала отдыхать дальше в деревню в бабушке. Он напросился и приехал к ней на неделю. Там жили её бабушка, её мать, её отец, её сестра и она сама. Его приняли хорошо. У неё были хорошие простые родители: от него ничего не требовали, не выспрашивали. Они гуляли по окрестным лесам и полям. Они заходили на кладбище, где был похоронен её дедушка. И они посидели у его могилы. Она вообще любила кладбище. Ей даже как-то приснился сон.

Она плыла по затопленному кладбищу. И всё было зелёным, и зелёная вода, и зелёные ветви деревьев, и свет сквозь них пробивался зелёный - зелёный сумрак, и могилы были покрыты зелёным мхом. Она отталкивалась от дна веслом, и весло запутывалось в тине, и лодка почти не двигалась. И вот, наконец, она увидела камень, большой белый камень. И на камне была надпись, какая-то важная надпись, вся заросшая мхом. Она знала, что эта надпись написана для неё, что там какие-то главные слова, их надо прочесть, и всё прояснится. Она отдирала мох пальцами, скребла ногтями, но ничего не получалась. И она проснулась.

0н не решился комментировать сон, но запомнил его. Они посидели у могилы её дедушки. У могилы они не целовались - это было бы нехорошо. Они целовались потом, на лугу, у стога сена, когда встречали рассвет. Рассвет был неяркий, бледноватый. Он гладил её белые маленькие упругие груди и, раз уж большего она не позволяла, рассуждал о материях отвлечённых. Он говорил заодно и о взаимоотношениях мужчины и женщины, так сказать, в мировом масштабе и в разных аспектах. Она оскорбилась и сказала: как же ты, гладишь мне груди и рассуждаешь о всяких гадостях. Он ничего не понял и удивился весьма. Он сказал: "Да что ж я такого говорил? Какие гадости? Почему же нельзя говорить на такие темы, ведь так в жизни устроено всё". Она сказала: "И очень плохо, что так устроено. И нельзя же гладить мне груди и говорить о взаимоотношениях мужчины и женщины".

Они часто ссорились вот таким глупым способом. А потом она сказала: "Тут в деревне уже начали говорить про меня всякие слова. Что вот, мол, какой-то молодой человек у неё живёт. Ты не обижайся, мне может быть и всё равно, но тут ещё моя мама и папа". И он уехал в город, но подумал, что должно быть ей тоже не всё равно. И потом, в городе они снова встречались. И он думал: не проявить ли настойчивость? Он гладил её колено и продвигался вверх по внутренней поверхности бедре. А она сказала почти испуганно: "Ты что, нельзя, там же это". Он чертыхнулся про себя: "Ну, разумеется, это, а что ж ещё там должно быть, чёрт подери!" Он убрал руку, и они сидели просто так на траве, под деревьями и смотрели на реку, как плывут по ней вдалеке лодки, как ещё дальше по железнодорожному мосту двигается поезд и ещё дальше над всем этим плывут облака и то закрывают солнце, то опять открывают. И ветер был уже свеж, потому что начиналась осень.

Она говорила ему: "Ты какой-то робкий и слабый, почему ты не чувствуешь себя сильным с людьми? Какая-то у тебя слабость, ты, наверное, и боли боишься". Он думал: "Ну что ж, может быть, она и права". Недавно он возвращался от неё через парк, уже вечером и встретил хулиганов. Обычная мелковозрастная шпана. Их было человек восемь. Разумеется, попросили закурить. Окружили и молча, просто так, для развлечения стали крутить велосипедными цепями и приближаться, и задевать этими цепями его куртку. Он испугался, кажется, больше всего за куртку - у него не было другой Да и вообще он испугался, он успел заметить их лица и выражение глаз. Они ждали, что он побежит, и он побежал. Они даже и не преследовали, всё так и было задумано. Oh знал, что если почувствовать злость, и дать ей волю и послать всё к чертям, включая куртку, то можно было бы и не бежать, а вовсе наоборот, заставить бежать их. Но зачем? К тому же, всё равно оставался риск. Он не верил, что люди с таким выражением глаз могут быть или стать другими, и он считал, что есть лишь два варианта: либо держаться от них подальше, либо расстреливать из пулемёта.

Так он себе объяснял своё бегство. Ей он не стал рассказывать эту историю. Он честно не понимал, зачем нужно уметь терпеть боль. Он считал, что тут больше подошло бы не мужество, а низкий уровень чувствительности нервной системы, для чего, впрочем, и существует анестезиология. Она говорила: "А как же герои? Ты мог бы выдержать пытку и не выдать тайну врагам, не стать предателем"? Про себя он думал: "Конечно, не мог бы". И отвечал: "Врага лучше обмануть хитростью, вроде бы согласиться, а потом обмануть. И вообще жизнь не состоит из таких экстремальных ситуаций".

А она повторяла: "А всё же?" Ему становилось тоскливо.

Так они говорили и в тот вечер. Она была одна, и он остался у неё на ночь. Они сидели и говорили при свете свечи. Она любила свечи. Он поглядывал на кровать, но разговор шёл в тяжёлую сторону. Они даже не целовались. За окном была ночь, и одинокий фонарь светил на вершине башенного крана. А в комнате было уютно, на ней было серое шерстяное платье, которое плотно прилегало к телу. У неё были золотые волосы и большие глаза.

В конце концов, он разозлился, почувствовал злость и дал ей волю. "Да, чёрт возьми, - сказал он, - если уж так надо, я могу и стерпеть боль".

Она сказала: "Вот свеча, попробуй". Он встал и сунул руку в пламя, он прикрыл пламя свечи ладонью. Он выбрал левую руку, правая нужнее. Видно, он сумел разозлиться, потому что почти не чувствовал боли. Он всё ждал, когда она скажет: хватит! не надо больше! Но она молчала и смотрела. Ему не понравился её взгляд. Но тут у него в ладони что-то треснуло, лопнуло и он испугался и отдёрнул руку. Пузырь был большой и белый.

Он сказал: "Что-то треснуло". Она сказала: "Ты испугался, ничего страшного, даже не обгорело". Он сник и, едва дождавшись утра, с первым поездом метро уехал домой.

На следующий день он уезжал в командировку. В поликлинике ему перевязали руку. Две недели он путешествовал с товарищем по районным городам Украины и в каждом городе приходилось искать поликлинику или медпункт, чтобы перевязать руку. Из-за этой командировки на ладони у него остался шрам, надо было лечиться в Москве - когда он приехал в Москву и рана ещё не зажила, он снова пошёл в поликлинику, и ему назначили УВЧ, и через четыре сеанса всё зажило.

Он писал ей письма из районных городов Украины. Он писал примерно через день. Когда он приехал, она сказала: разве любимым пишут такие письма? Ты только перечисляешь цены на базарах. Он действительно перечислял цены, ошеломлённый дешевизной фруктово-ягодного изобилия. Его товарищ был опытным командировочным и всё отговаривал его покупать фрукты и ягоды. "Подожди, - говорил товарищ, - там дальше будет ещё дешевле. Вот тогда уж купим и отошлём домой". В конце концов, он разозлился на этого товарища и накупил вишен и слив, и абрикосов и персиков и дыни и съел.

Потом они помирились и три дня с увлечением провели в Крыму: от Алушты до Севастополя. Товарищ был язвенник и, следовательно, трезвенник, а не то было бы ещё веселее. Он первый раз был на Чёрном море, при таком обилии воды и солнца. И поздно вечером автобус мчал его из Ялты в Севастополь, и свет фар выхватывал впереди то скалу, то пропасть, а водитель был лихой и это было хорошо. И он почти не думал о ней.

И вновь они встретились, когда он вернулся, и целовались, и говорили. Он гладил её колено и продвигался вверх по внутренней стороне бедра ровно до того места, после которого сна скажет: ты что, нельзя, там же это. Он спрашивал: "Ты любишь меня"? Она говорила: "Сейчас нет, может быть я тебя полюблю".

Они решили сделать перерыв, паузу, антракт, передышку, чтобы понять, чтобы отдохнуть, переосмыслить. И он думал: вот пройдёт месяц-два и мы встретимся и... И через месяц у него появилась любовница, которая не требовала от него не только самопожертвования, но даже любви.

И прошло ещё два месяца и они встретились снова. Это было в Ново-Девичьем монастыре. Она любила монастыри и монашек. Она любила церкви и церковный хор. В тот день было много народу: все слушали хор. Он забыл, какой это был праздник. Ему понравился хор, но было слишком тесно, и он больше разглядывал публику, чем вслушивался в пение.

Они вышли из церкви и нашли укромное место и говорили. И он чувствовал, что всё безнадёжно. Наверное, он любил её, а сейчас... А она? Он так и не понял, что она...

Был месяц апрель, таял снег, сосульки свисали с крыш. Она пососала сосульку и сказала: "Невкусно". Он не стал и пробовать. На соседнем дереве шумели вороны. День был в общем-то безрадостным, но в этом он чувствовал прелесть. Она зябла в своём тонком пальто, он обнял её. У неё были золотые волосы. Он подумал: "Быть может не всё потеряно"? Они ни до чего не договорились и расстались. Он приехал домой и занялся делами.

И раздался телефонный звонок. Она сказала: "Это я". Он сказал: "Да". Она сказала: "Я люблю тебя". Он молчал. Она сказала: "Ты слушаешь"? Он сказал: "Да". Она сказала: "Я решила, что должна сказать тебе, что люблю тебя. Я позвонила просто, чтобы сказать".

Он знал, что надо крикнуть: где ты? откуда ты звонить? стой на месте - я буду через полчаса. Но он сказал: "Я слушаю тебя". Она сказала: "Вот и всё". И повесила трубку. О h услышал гудки. Он почти ничего не почувствовал. Только где-то там, внутри, в долговременной памяти что-то замкнулось, произошло некое потрясение, и всё встало на свои места. И ещё он почувствовал облегчение, потому что теперь уже понял: вот и всё. Он аккуратно положил трубку на рычаги.

конец

Через тридцать лет он вспомнил эту историю и подумал: всё правильно. Просто ей был нужен кто-то другой. И ему была нужна другая. Так и получилось.

Тогда, в метро, он увидел в ней мумию. Это его заинтриговало. Он захотел, чтобы мумия ожила. Он думал оживить её, гладя колено и продвигаясь вверх по внутренней стороне бедра. Но мумию это не интересовало. Её интересовало пламя свечи. И он испугался и отступил. А мумия покинула ту девушку, дав ей возможность выйти замуж и нарожать детей. Мумия нашла другое тело.