По классической тринитарной модели рассечения временного континуума между двумя несуществующими временами (прошлым и будущим) есть фундаментальная минута, куда уходит время нашей жизни. Редкие события остаются и формируют прошлое, а остальное время, поставляемое убывающим будущим теряется, проваливается без органической фиксации. Пруст видел функцию искусства в производстве событий, которые изменяют пропорцию в пользу сохраненного (найденного) времени. И проблема для него была не в набрасывании сети гармонически отрегулированных координат, а в производстве аминокислотных комплексов, которые в ректоре напряженного объема могли бы расти сами и врастать в нас.
В мире проходит не миг между двумя бесконечностями, а минута ("В мире проходит минута", и ее не сохранить, если "не станешь ею сам" Сезанн). Минутная слабость очерчена именно этим временным контуром. Это не миг, а какое-то время, момент, квант. "Существуют не мгновенные, а длящиеся моменты" (Деррида). Какая модель ближе к происходящему здесь с нами? Мгновения можно интегрировать в объединенный горизонт, а разногабаритные кванты не интегрируются. Зато кванты можно сравнивать, они оставляют протяженный нестираемый след и так суммируются не математически, а в переживании, что "натуральнее". Момент времени протяжен и нормирован не прихотями нашего представления, а нашими возможностями восприятия.
Квант времени - минута, скорость с которой приходит и уходит впечатление. А пока оно длится, пока продолжается проход по его параметрам - продолжается минута (длящийся момент Дерриды). Но впечатление - это редкое состояние, которое само не настигает нас. Искусство изготавливает объекты, которые не только разводят края двух бесконечностей, но и заполняют их собой. И тогда длится впечатление, пока оно нормировано резонансами нашего сердца. Мы переживаем непривычную остановку времени - моментальное. Как прекрасно сказал архимандрит Софроний, "мистическое трансцендирование есть состояние интенсивного пребывания вне времени". Но этим всего навсего останавливается его перекачка в область забвения. Это закрылся зазор между прошлым и будущим. Там, куда проваливается время, там таится и наша жизнь. Там живут целостности длительностей (кванты разных сортов восприятия), относящиеся не к развитию объекта, а к скорости его прорисовки в восприятии (длительности соединения с виртуальной компонентой, или, может, протяженностью пробега мгновенного на самом деле соединения по своим естественным параметрам).
Тут выскакивает модель зазора между двумя виртуальными монотонными временами со встроенным ритмизованным временем, которое не интерферирует ни с одним из них, поэтому не может рассосаться раньше своего срока. Прошлое не длится, но не длится иначе, чем будущее. Новизна не связана с амнезией, а с переменой эпох восприятия.
Искусство тем только и занимается, что тормозит мгновения, превращая их в минуты, в кванты переживания. Мгновенное в моментальное. В такую минуту запросто умещается восприятие, а оно - громоздкое событие (если учесть концептуальный аппарат, используемый для его организации). А в меньший срок - нет. Размер кванта устанавливает автор произведения, исходя из его темпа. Недодержанные перцепции остаются необязательными мнимостями (не успевают стать апперцепциями).
Мы, если умеем держать минуту настоящего, получаем реальность сейчас, тем самым давая опору реальности в прошлом и гарантию будущего. Ощущая минуту как атом длительности, мы за этим занятием не замечаем как наше тело принимает форму оболочки этого атома.
Мы современники потому только, что и у меня и у тебя есть в распоряжении технологии, при помощи которых мы можем побывать в одинаковых состояниях минуты. И хотя делаем это мы в разные календарные дни, не одновременно, но это истинная интерсубъективность.
Два типа труда добывают смысл разными способами: религия - в перспективе вечности и искусство - в перспективе кванта. И в первом предприятии смысл существует до переживания, а во втором - только в переживании минуты, при определении её тона, качества.
Физический квант получен при попытке бесконечного деления параметров.
Квант восприятия - от слияния мгновений во временную каплю, для получения атома переживания. Для восприятия нет мгновения, действительно только время экспозиции события. Все остальные промежутки длительности лишены реальности. Мы длимся в собственном сознании не предельными минимальностями, а дискретированными целостностями. Жива минута, а не миг. Если минуту не дотянуть, прервать ее, то она не осуществится вся целиком. И уйдет не прожитая на свалку потеряного времени. Минуты могут длиться по нескольку астрономических суток и не оставлять нас, требуя полного круга развертки.
День мы переживаем вначале как утро, затем несколько часов стоит полдень. Это только у физиков получается, что полдень неуловим, поскольку он - точка. Полуденную минуту сменяет вечер, составленный из нескольких разных минут, одна из которых отчетливо печальна (это минута после ухода ветра перед сумерками). Если же ветер остался на ночь, то это уже тревожный вечер. Такому устройству дня следует отдаться и тогда он переживется независимо от дел и замыслов, имея цель и силу в самом себе, в своих целостных квантах. Стоит попасть в ритм дня (как в ритм произведения), сделав его ритмом нашего сознания, как мы ощущаем себя нужной частью грандиозного целого. В этом есть столько настоящего и восхитительно окольного, что невольно ищешь кем же это так устроено.
Это уже другие компоненты мира: "в окно вошло утро". Не ветер, не свет отдельно, но целое утро, которое не измеряется мгновениями, как скорость ветра, а только минутой, которая уже из мгновений не состоит, не делятся дальше себя самих. Вошло утро, как вошел Бог, и пошло его время, как материя самого этого существа, включающего и ветер и свет.
При таком неаналитическом видении снимается сюжет пробега по ряду мгновений, причем в странном дискретно-непрерывном проходе, когда следующее мгновение не вытекает из предыдущего, но и не может длиться само. Минуты длятся своим ресурсом и не переходят по каскаду одна в другую, они просто и в роковом стиле сменяют друг друга и мы меняемся в такт им. Физическое время рассекается произвольными порциями, которые затем не знают как соединить. Но если это делать каждый раз по метрике ситуации, а не по форме универсального шаблона, то не будет и проблемы сшивки.
Но есть некий тон времени, длящийся безгранично, вечно длящееся мгновение. Это фундаментальное качество времени, а не его спектр. Реликтовое время, установленное, например жизнью Христа. И тогда кванты времени как бы растворены в ретроспективном тоне. И нет тогда прошлого и будущего, а есть только минута, а реликтовое время не актуально. Мы просто участвуем в спасении себя как в спасении мира.
Кванты восприятия - не расширенное существование переживаний, а минимальное существование.
Напор новой природы - резонансной природы, виртуальной природы должен быть признан не только законным и объективным, но и описан. Он потому и технология, что сам по себе не является, он потому и объективен, что имеет свои параметры, принимаемые за механизмы психики, но это метафизические её свойства в старом смысле.
Находясь в разных мгновениях, невозможно понять друг друга, невозможна достоверная коммуникация (линеарная история). Мы должны синхронизироваться по качеству минуты. Фуко разорвал непрерывность восприятия и получил ряды.
Каскады впечатлений составляют динамику сворачивания кванта. Ранее торможение состояния относили на счет инерции чувств. Сейчас мы осознанно тормозим уход, составляя подозрительно точные описания несуществующих объектов.
В нашем распоряжении есть зоны спонтанностей и зоны произвольностей (в которых мы удовлетворяемся запросами без откликов). Это касается как ментальной сферы, так и физической. Искусство и религия эксплуатируют спонтанную область, провоцируя ее при помощи невольно абсурдных (или случайно смысловых) построений. То, что случается в этих провокативных системах, подтверждает себя первым же ходом (само событие переживается как истинное, достоверное, вернее - удостоверяющее само себя). Наука использует двушаговый принцип. Она стартует из области произвольного (теорий). И затем путем моделирования условий (выходом в "реальность") отбирает то из произвольного, что имеет притянутую референцию. Физика ищет спонтанность не в человеке, а в природе под присмотром свидетеля. Религия и искусство находят спонтанность в человеке, которая (когда случается) неподконтрольна наблюдателю и поэтому не доступна изучению.
Обычная телепередача (репортаж, к примеру) дает чистую информацию, то есть - систему сигналов, скорость подачи которых больше скорости формирования виртуального субъекта. (Создает патологическую мгновенность, непригодную для восприятия). И тогда обыденный субъект, выбитый из колеи рассинхронизацией, вынужден переживать несъедобный темп, который воспринимается даже не как абсурд, а как бред. Искусство умеет ждать и угадывать квант контекста. Поэтому его затяжки - это способ застать дома виртуального субъекта, того, кто может пережить то, о чем сообщение, того, кто заранее расщеплен и таким образом выбит из колеи, чувствителен, готов к моменту. Вечная проблема: остановить бритву мгновения и сделать из него протяженный момент. Не упустить возможности отсрочки решения проблемы, чем заставить ее отдать максимум потенции цепного ветвления вопросов.
Телевидение превращает длящиеся события в мгновенные. Оно выводит событие из темпа не только переживания, но и из зоны восприятия. Но мгновенных событий для нас не существует и поэтому фактически нам транслируют небытие, блокируют возможность растеряться. Небытием является все информационное поле, как склад событий, лишенных их основной размерности - порционной длительности. Между тем смысл не может вырасти из мгновенной информации. И тогда его заменяют комментарием, фальшиво возвращая информацию в круг длительности уже угасшего процесса. Но это не скорость события, а дистиллированная числовая длительность, запущенная в стороне от происшедшего. Информация ядовита тем, что возвращается и становится семенами расфазированных действий. Она рвется к своему сущностному измерению любыми путями, но производит уродливые события, раскрученные на разрушенных интервалах. Все следует успеть сделать когда идет время интервала. Когда оно останавливается, то самое разумное - подремать. А то пойдет страшное. Неслучившиеся, убитые на траектории, события потребуют своего продления, но далее они будут все более некстати, потому что их актуальность ушла. Они уже возвращались и тоже опасно невпопад, они при каждом возвращении гоняют историю по кругу повторений некстати, по анекдотическому полю. Несыгранные сюжеты маниакально повторяются и снова не доигрываются до смысла. Переработанные в знания, они иезуитски затухают на полпути к соразмерности.
Если для субъекта есть партитуры, которые дают шанс разыграть свою жизнь, где сюжеты - только канва восприятия событий своей жизни, то для общества нет партитур. А суммирование переживаний не может быть произведено за неимением такого специального обобществленного места. Субъекту позволительно появляться в реальности и исчезать, жить порциями. Для него это нормальный режим. А общество вынуждено имитировать непрерывность существования. И зазоры собственного небытия оно заваливает информацией о бытии, материализуя причины небытия в виде казенного театра, разрушая возможность наступления очередной законной фазы реальности.
Но проблемы создает и затягивание квантов. Не так-то просто покончить с истекшим мгновением, проективности которого тут же длятся в статусе уже воспоминания. Убить файл восприятия непросто.
Дискурс разворачивает свои канонические упражнения не во времени. И хотя долго, но коряво, не в темпе ведущего текстового слоя, а в скорости произвольного обоснования. Освобождая от времени, или обращая время в числовой вид. В пространстве этих изуродованных квантов мы и вынуждены выйти на чистое бинарное опирание, которое сообщает этой стохастической политемпии хоть какую-то твердость. И добиваемся не того, чего хотели: перед нами материализуется не пейзаж речи, а схема. Торопясь, превращая мир в информационное пространство, надеясь получить вот-бы-бытие вместо так-бытия, мы показываем нашу неспособность организовать собственную жизнь на аспектах фикции.
Временами нам снится страшное: мир без нас. Так существуют предметы, не освещенные нашим восприятием. Они излучают неизвестное нам отражение, как будто кто-то чужой на них смотрит, а мы попадаем в радиацию чуждого нам интереса. Оно излучается квантами, игнорирующими нас, не попадающие в нашу размерность. Но активную и пристальную. Такое было с нами раньше, чем мы научились излучать свое, резонансное.
В физике время пластифицируется в процедурах синхронизации событий, при решении описательных проблем. В искусстве гораздо раньше, чем в естествознании темп времени модифицировался в произведениях для организации восприятия. Мгновения умел как никто до него конструировать Тарковский, возбуждая интерес к самой минуте, а не к ее событийному наполнению. Миги интересны и содержательны сами по себе, не по временным артефактам, а энергией длительности, этой живой водой, преображающей любое событийное и предметное наполнение. Время - не параметр протекания событий, а уровень их действительной религиозной серьезности (в смысле соединительной функции). Нешуточности соединения с Богом, который должен иметь временную фору, чтобы замаячить на обоих полюсах рая в своих избранных антиномических ипостасях.
Наше умение и склонность модулировать пульсации (метрические, смысловые, конфигуративные и пр.), сглаживая их собственным состоянием, поднимает ранг самих простых колебаний. Мы в состоянии установить и держать некую метадлительность, получать форму из ритмических неустойчивостей и мимолетностей.
Жизнь в воспоминании не имеет суммарного объема. Длинные, с привкусом вечности минуты не наполняют ее. Вспоминается только огибающая эти минуты медленная дорогая линия.
Горизонтальное время жизни в метафоре Башляра не имеет выделенных периодов длительности. Но преобразованное путем ритмичного раскачивания, оно получает вертикальную амплитуду, которая уже не произвольна, а мерна, причем естественно мерна. И вот это вертикальное время мы переживаем истинно живо, это то спрятанное от нас за обычно выпрямленным течением волнение времени, на которое мы отвечаем своим волнением. На пульсирующих гребнях ритмизованного времени, особенно на низкочастотном крыле его спектра (в романе или кинофильме), где вертикальные выбросы особенно высоки, нам открывается вид на наше вожделенное виртуальное сопровождение. Нам страстно его хочется, и мы получаем лучшую и единственно реальную его часть - его предчувствие.
Раскачивающие нас противотоны, антитезы, слиты метрикой вибраций. Оппозиции синхронного максимума и минимума открывает нам блага пульсирующего зазора, внутри которого есть единственная наша радость - вертикальное время. В физике минимумы идут вслед за максимумами, в поэзии они амбивалентны, одновременны в проекции на горизонтальное время.
Горизонтальное время, размеряемое со стороны часами, преобразуется музыкой или стихом в автоколебательную хроноформу, мгновения которой затейливо протяженны и строго метричны. И уж если мы поймали ритм, то попали в резонансный укол, распинающий нас. И когда схлопывающееся колебание возвращает нас на плоскость, мы воспоминанием о резонансе, получаем новую ценность в виде "к сожалению прошедшего времени".
Квант - это собственное время существования открытого подпространства.
Искусство дарит нам чувства вместо эмоций, а чувства сопряжены со смыслом, дают необходимое ложное ощущение цели текущего мгновения, в то время как эмоции имеют только причину в предшествующем. Ощущая скорость и стиль текущего, можно понять какое развитие это будет иметь далее, что из того, что мерещится будет разрешено повадками переживания и востребовано сожалением. Смысл связывает времена в обширные массивы, внутри которых можно двигаться по времени во всех направлениях. И эта хроноформа становится истинной машиной времени, помогающей вернуться или забежать вперед. Время внутри формы просто прекращает делиться, получает устойчивость вечности через эту связку. И тогда успевают сформироваться целостности любого размера. Они формируются позади нас, но если в нормальном режиме мы уходим из минуты в минуту и никогда не сможем увидеть переплетения этих мгновенных созданий, то в хроноформе мы вернемся и не раз еще удивимся тому, что в линейном времени проскакивали навсегда.
Интересно, что здесь цель стоит не вне момента, не в будущем, а в текущей минуте. Цель включена в момент, ежеминутно проживается по всему объему хроноформы. Она сбывается непрерывно, как сбывается мелодия, и не может перестать длиться, поскольку власть здесь не наша. Все что нужно, происходит сейчас, в соединении трех времен, в течение плавного, ритмичного обхода всех временных закоулков. Утроенного времени на все хватает. Оно утроено не количественно, а так, как утроен Бог. Время наконец-то совершенно как ветер. Забавное и лучшее состояние. Так выглядит счастье. Такой к нам спускается свобода ускользания от линейности времен и отчужденности мест.
Мы пытаемся и снова пытаемся сшить минуты одним привилегированным сортом Я. Но этих Я множество. И у каждого своя минута. Потом приходит другое и ничего сшивать не нужно, потому что запутаешься в нитках, которых у природы нет. Нитки усложняют не природу, а её описания.
Все самое важное и ценимое только бывает, поэтому мимолетное "стоит труда" более, чем "вечное". Поскольку временное реально, а вечное - всего лишь фикция.
Долговременные состояния, которые можно в жизненном выражении считать минутами, на самом деле синтезируют не время устойчивости, а время эволюции. Эволюцией мы назовем полный проход переживания по всем фазам действия на сознание искусственного агрессивного объекта. Стрессовое впечатление от такого объекта держится очень долго, уходит в фон, но продолжает упорно посылать основные блики на ментальный ландшафт. Структура минуты не может быть без душевного осадка сглажена матрицей развития состояния. Развитие превращается в сюжет, идущий по частям, кусками, иногда.
Начавшееся действие объекта (удачное преобразование) уже нельзя вернуть к началу (перекачать). Его развитие необратимо. Переходы между фазами качественны: начатые со слова или образа, состояния идут неминуемо к невербальной форме и потом переходят в понимание, ищущее себе опять же словесную оболочку.
Здесь соблюдается, почти в виде закона, симметрия событий: вхождение в виртуальный резонанс при помощи ментальных объектов, преобразование состояния из поискового, выжидательного в умозрительное.. И затем - обратный ход к языковым формам, но уже складывающимся силами самого состояния, преодолевающими словесную инерцию. И эта работа, идущая с интересными нарушениями законов речи, ощущается как время жизни формы. Смысл закручивает не логика течения мысли, а форма ее течения, качество синтезированной минуты.
Описание действия произведений подпадает под формализм долговременной эволюции сознания между системами представления и системами выражения. Здесь почти законом становится принцип сохранения наблюдателя (переживателя). Выведенный синтетическим объектом из сна, переживатель должен релаксировать долго, эволюция состояния идет столько, чтобы он успел вернуться к тексту и считать еще раз то, что мелькнуло при первом чтении, но сделать это в другой позе.
При медитативном чтении эксплуатируется не лексика в словарном виде, а некая слабоуловимая экспрессивность текста. Слова - это только реперные точки в паутине новой структуры, запускающей долгий и неочевидный сюжет на всю будущую жизнь. Медитация производит небывалую ситуацию когда цветут сами семена (затравки, болванки), минуя штатные фазы генезиса. Когда ягоды, прикрывшие семена, прорастают прямо невиданными цветами и листьями. Не теми, которые предшествовали ягодам, а теми, которые могут пойти от ягод напрямую, но никогда после них не следовали, потому что до нас этого шанса им никто не давал. До нас это шло по кругу, а мы спрямили. Цветы пошли от ягод, чтобы не повторить старые цветы ради устойчивости, а использовать шанс восхитительной неустойчивости жизни. Даже фазу перед гибелью, восторг этой вспышки перед концом. Показать себе хотя бы вероятность растяжки этого мига не в будущем повторении по кругу, а в виде дивертисмента в рамках этого частного случая из жизни.
При получении смысла мы проходим определенные порядки следования внутри процедуры, причем со скоростью преобразования.
Не то потом. Непроизвольные воспоминания дают такой выброс радости сознания, потому что пусковой знак раскручивает переживание в другом темпе, в уплотненной манере. Происходит сгущение минуты в мгновение вплоть до остановки времени. И тогда искусство становится философией.
Депсихологизация - остановка времени в актах мышления. "Строго говоря, психология -- это наука, изучающая психические феномены как процессы, протекающие во времени. Тогда как в обсервационной философии сам факт наблюдения какого-либо психического феномена (включая и мышление как один из таких феноменов) как мышления тем самым исключает этот феномен из времени и, таким образом, его "депсихологизирует" (Пятигорский).
Прием смены темпа, практикуемый искусством, здесь заменен приемом остановки времени. Религия путает и останавливает историю в производстве аттракторов, вместо того, чтобы остановить время в актах.
Финальность преодолевается вариациями на тему, как в музыке, где нам дают шанс пережить остановку времени как длительность. Мы длимся внутри области стоячего времени, стоячей волны, переживаем страшную энергию солитона. И хочется снова и снова вернуть то стоячее время ( в форме волны или напора или любого эскиза). И оно установится в виде минуты, которая, может, и вертится внутри себя самой, но нас оставляет в своем итоговом покое.
Часы не в состоянии измерить время. Они считают циклы, накладка которых на длительность событий разбивает их на отрезки, которые не складываются во время. Поведение системы во внешнем времени абсурдно. Поэтому роман абсурден для исследователя и переполнен смыслом для читателя. Замена линейных описаний нелинейными не решает дела. Процессы прерывисты и соединены поверх могучими сюжетами, личными мифами или рукой судьбы. Но сшивка длительностей не моделируется дефрагментацией файлов, а скорее - чтением, к которому возвращаются, потому что оно прервано на самом интересном месте.