Бурланков Николай Дмитриевич : другие произведения.

Столбцы Посольского приказа

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение "Наказов Особого сыска"


Столбцы Посольского приказа.

   Столбец первый. Игра на Смоленск
   Столбец второй. Вдовство государя
   Столбец третий. Знахарь
   Столбец четвертый. Свадьба государя
   Столбец пятый. Путешествие на Закат
  
  
   Столбец первый. Игра на Смоленск
   Глава 1. У истоков.
  
   За окном выла метель, заметая редкие тропы. Александр тяжело вздохнул и отвернулся, уставившись на слабые отблески огня, летящие из печи. Все дороги вокруг занесло, и, как ни рвался он вернуться домой, в Смоленск, а приходилось ему сидеть на месте и ждать, когда метель утихнет.
   Не послушался он совета и не уехал по льду реки, испугавшись возможных проталин - а теперь поздно было: река потрескивала, лед почернел, и местами на нем проступала вода, так что дорогой этой воспользоваться уже не смог бы и самый опытный всадник. Радовало его, что дочку с товарами и надежной охраной он отправил домой еще в самую зиму. Хотя тут же начинал он и сожалеть, что отослал всех слуг - хоть с кем из знакомых людей было бы можно словом перемолвиться; и чем больше времени шло, тем сильнее он начинал тосковать по дочери и по дому.
   Обиднее всего было не то, что он застрял, а то, что застрял он в какой-то Богом забытой крепости, все население которой состояло из десятка ратников и изредка заходящих сюда крестьян, живущих по соседству. Вокруг расстилались нетронутые леса, в которых прятались избушки охотников. Снегу в лесу сейчас навалило - с головой всаднику можно уйти, и не найдут; а под снегом, у самой земли, уже начинали свой незаметный путь первые ручьи. Приближалась весенняя распутица, а тогда - будет он сидеть здесь до самого лета, пока не просохнет пеший путь.
   В ожидании, пока установится путь, Александр порой доставал две грамоты, с таким трудом добытые им в Ярославле, и принимался вновь их рассматривать. Нынешний царь Московский дорого бы дал, чтобы завладеть ими - если бы догадывался об их существовании. А уж круль Польский... Александр задумывался, стоит ли отдавать столь сильное оружие в руки того, кто его посылал? Однако монах пообещал, что после его успешного возвращения он может не бояться за свои владения и до конца дней спокойно жить в родном городе - что сейчас было совсем не просто человеку его взглядов и веры.
   Дни становились все длиннее, но словно с цепи сорвавшаяся непогода превращала белый день в хмурые сумерки. Александр метался, как на привязи, маясь от безделья.
   Однако оказалось, что местные жители не так боятся сугробов да проталин, как гость из Польши. Через седмицу его такого заточения в крепости объявился новый человек, молодой, лет двадцати трех, боярин из Москвы.
   Приехал он в метель, вошел в избу, весь облепленный снегом, посверкивая широкой белозубой улыбкой. Густая шапка темных волос, стриженных под горшок, накрывала голову до самых серых глаз. Вокруг широкого лица вилась небольшая русая бородка.
   Войдя, боярин скинул тяжелую шубу, остался в синем кафтане с алым кушаком, подошел к печке, с наслаждением привалился спиной к нагретой стене.
   - Здрав будь, боярин, - заметив Александра, приветствовал его гость. - Не думал, что застану путника в такую метель.
   - И ты будь здрав, - отозвался Александр, подходя. - Я уж давно тут обитаю, погоды жду.
   - А куда путь держишь?
   Александр на миг задумался, стоит ли откровенничать с незнакомым человеком, да еще, скорее всего, служащим врагу, - но пока они врагами не были, а молодой боярин мог помочь добраться до дома.
   - В Смоленск, - честно ответил Александр.
   - Выходит, нам по дороге! - обрадовался путник. - Ежели хочешь, едем вместе. Я тут места знаю, где на санях еще пробраться можно.
   - Век благодарен буду, коли вытащишь меня отсюда! - отозвался Александр.
   - Вот завтра поутру и поедем, - кивнул боярин. - Матвей меня зовут, сын Василия. А тебя как звать?
   - Александр, сын Семена, - отозвался тот. - Тебе за какой надобностью в Смоленск?
   Хозяйка меж тем уже накрыла на стол, позвала вечерять. За столом, кроме двух гостей знатных, было еще несколько ратников, хозяин с хозяйкой и их взрослые сыновья, так что Матвей не стал откровенничать. Разговорились они лишь утром, сидя в боярских санях.
   Две мохноногие лошадки бодро везли сани по каким-то лесным тропкам, позади саней бежали верховые кони седоков. Матвей сам сидел на вожжах, лихо посвистывая кнутом; но Александр заметил, что охаживать им бока коней боярин остерегается. С конями своими боярин обращался бережно, точно разговаривал с ними; кони выглядели довольными, но избалованными, лезть в глубокий снег или проталины не желали; тогда Матвей вылезал из саней, долго их уговаривал, часто лез первым в снег или в воду.
   - Я смотрю, жалеешь ты коней больше, чем себя, - покачал головой Александр.
   - А ты сам как думаешь из лесу выбираться, ежели без коней останемся? Со мной что будет? Простужусь - подлечусь. А конь падет - другого в чаще не сыщешь?
   - Так не сказал ты мне давеча, почто в Смоленск едешь?
   - Да по торговым надобностям. Как-никак, а через Смоленск торговый путь и в Польшу, и к немцам идет - много товаров везут через ваш город.
   Говорил Матвей охотно, казалось, что скрывать ему нечего.
   - А ты у нас по каким делам? - спросил он в ответ.
   - И я по торговым, - отозвался Александр совсем не так охотно.
   - Ты сам из Смоленска? - уточнил Матвей.
   - Да, уж не упомню в каком поколении.
   - А слухи ходили, что там всех православных повывели, поляков да литвинов завезли.
   - Ну, всех не повыведешь, - Александр внутренне напрягся. - Да, из бояр и дворян мало кто православным остался, а среди простого люду еще хватает.
   - Так и перебирался бы к нам, - предложил Матвей. - У Михаила Федоровича земли много.
   - Благодарю, я уж на своей земле как-нибудь проживу, как предки мои жили, - отклонил Александр.
   - А у нас где побывал?
   - В Ярославль ездил.
   - В Ярославле тоже торг знатный, - согласился Матвей и замолчал, оглядывая дорогу.
   Тропа петляла меж высоченными соснами, почти сходящимися вершинами. Снег всюду стремительно таял, темнея почти на глазах, и солнце, пробивающееся сквозь ветви после вчерашней метели, пригревало путников.
   - Что за дорога чудная? - спросил Александр у своего возницы.
   - Это не чудная дорога, - отозвался Матвей с хитрым прищуром. - Это дорога волшебная.
   - Волшебная? - недоверчиво переспросил Александр.
   - Конечно. Она идет через истоки трех великих рек: Волги, Двины и Днепра.
   - Это ж крюк какой! - удивился Александр.
   - Крюк невелик, - ответил Матвей, - а по нынешней распутице только тут проехать можно. Под лесным пологом и лед, и снег дольше лежат, а росчистей на этой дороге почти нет.
   Так ехали они весь день; но вскоре стали сгущаться сумерки. Голубоватые тени потянулись по снегу от высоких стволов; темная стена кустов придвинулась и уплотнилась.
   - А ночевать на твоей дороге есть где? - спросил Александр, почему-то понизив голос.
   - Не сомневайся! - с гордостью ответствовал Матвей. - Сейчас минуем бугорок, и будет там небольшая корчма.
   Бугорок они миновали, и корчма - добротный хутор, обнесенный изгородью - внизу, на берегу речки, появилась - но выглядела она нежилой. Ни единого огонька не светилось из ставен, ни звука не доносилось из-за высокого частокола. Только шум ветра коротко пробежал по деревьям - и смолк.
   Матвей с удивлением придержал коня.
   - Может, спят уже? - предположил он. Хотя время было еще не позднее, и чтобы вот так разом все легли спать - казалось странным.
   Медленно он подвел сани к дому, почти слившемуся с сугробом, и постучал концом свернутого кнута в окно.
   Ни звука в ответ.
   - Эй, есть тут кто? - крикнул он довольно громко.
   Тишина.
   - Ну, хоть собаки должны были залаять! - произнес Матвей с какой-то даже обидой: точно поручился он за эту корчму своему седоку, а она так его подвела.
   Александр пристал в санях, напряженно оглядывался.
   Матвей вылез из саней, подошел к дверям, стукнул в дверь. Та неожиданно подалась и чуть приоткрылась.
   Оглянувшись на оставшегося в санях спутника, Матвей вошел в дом. Впрочем, почти тут же и вышел.
   - Никого нет, - произнес он с грустью и опасением в голосе.
   Он помолчал, застыв на крыльце.
   - Ну, я думаю, мы можем тут и заночевать, раз хозяев нет, - наконец, решил Матвей.
   - Главное, чтобы хозяева не вернулись, пока мы будем спать, - подхватил Александр.
   - Боюсь, что не вернутся, - Матвей снял с саней мешок с пожитками и внес в ближайший дом.
   Внутри все выглядело так, будто хозяева ушли совсем. Только печь и лавки стояли на своих местах, ни миски, ни горшка, ни ложки не осталось
   - Никогда не понимал, как корчмари свое дело в таких глухих местах ведут, - покачал головой Александр. - Где только и доход берут?
   - Я тоже раньше не понимал, - бросив мешок на пол, Матвей раскатал свою шубу на ближайшей лавке и вытянулся на ней. - Но поездив по Руси, познакомился со многими такими корчмарями и кое-что понял.
   - Ты, я смотрю, человек невзыскательный, - заметил Александр. - Спокойно можешь и без ужина спать лечь.
   - Не привыкать, - отмахнулся Матвей. - Так вот, сам посуди, кто в глухих местах обычно прячется?
   - Разбойники, - уверенно ответил Александр.
   - Вот именно. Им и награбленное добро где-то хранить надо, и самим жить, и место для сбора шайки иметь. И вот все корчмари, что мне попадались, были из бывших лихих людей. А, может, и не из бывших - мне с ними ссориться не надо было, и я в их дела не лез, но вид был у них еще какой разбойный. Им ведь двойная выгода: и награбленное путникам сбывать можно, и новую добычу выслеживать. А нет никого из постояльцев - так и сами себя потчевать будут.
   - Что ж, все так уж и разбойники?
   - Ну, кого знаю. Этот тоже был из таких.
   - И не боишься у такого ночевать?
   - Так ведь куда ему деваться? Когда царская власть приходит, им надо как-то выкручиваться - вот и договариваются, чтобы на их прошлые дела глаза закрыли; да только все ли с прошлым порывают - не знаю. А этот на меня молиться должен: коли что со мной случится, ему Разбойного приказа не миновать.
   Матвей повернулся на бок и почти тут же захрапел.
   Александр спать не мог. Он сидел у окна, глядя на близко подступающий лес, и напряженно думал о словах своего спутника, странным образом перекликавшихся с теми грамотами, что лежали у него за пазухой. И снова вставал перед ним вопрос, что с ними делать. Отдавать ли пославшему его? Или утаить? И мерещилась ему погоня московского царя, и спрятанные грамоты начинали жечь душу.
   То ли привиделось ему, то ли вправду он учуял странную тень, появившуюся у опушки.
   - Вставай, Матвей! - он затряс молодого боярина за плечо. - Кажется, хозяева возвращаются.
   Матвей поднялся без малейшего звука, сел - и уставился в окно.
   Что-то разглядев, подхватил шубу, мешок - и кивком головы велел Александру следовать за собой.
   - В чем дело?
   Вместо ответа Матвей приложил палец к губам.
   Молча вывел коней со двора, впряг в сани. Своего верхового коня поставил коренным, пристегнув к нему двух других лошадок - и, бросив в сани пожитки, в первый раз хлестнул лошадей.
   Одна из них заржала - и вдалеке ей ответило конское ржание.
   - Прыгай - и бежим отсюда! - сдавленно крикнул Матвей. Александр впрыгнул в сани, Матвей бросился бежать рядом, придерживая рукой вожжи коней.
   Темнота точно навалилась отовсюду, сгущаясь непроходимой стеной. Они промчали двор корчмы насквозь, вылетев через задние ворота, и лишь за околицей Матвей впрыгнул в сани - и вновь стеганул коней.
   - А теперь выручайте, родимые! - почти со слезами попросил коней.
   И те отплатили ему за прежнюю заботу.
   Почти неприметной была тропа, и со всех сторон к ней подступали тени чернее тьмы. Они шевелились, двигались, и порой сверкало что-то меж них, точно молния среди туч. Лошади мчались, не разбирая дороги, верховой конь Александра едва поспевал за санями, а сзади что-то валило следом, молча, с тайной угрозой, дыша силой и ненавистью.
   Боясь оглядываться, Александр вцепился в край саней. Матвей несколько раз оглянулся - и всякий раз лишь подхлестывал коней.
   Дорога шла в горку, петляя меж деревьев. Впереди различался просвет - может быть, там проходило русло реки. Матвей гнал коней к просвету - как вдруг тени надвинулись сбоку, с холма.
   В непроглядной тьме, охватившей лес, различались смутные силуэты, точно корявые корни старых пней, поднявшиеся на защиту своего покоя. Перед спуском к реке два рукава тьмы почти сошлись, и кони, обезумев, устремились в узкий просвет меж ними.
   Шапка слетела с головы Матвея, но тот даже не обернулся.
   Позади раздался вой, жуткий вой, сродни волчьему, но тоскливее, ибо имел сходство с человеческим плачем.
   Кони вылетели на неверный лед реки.
   Под санями сразу что-то затрещало.
   Не замедляя бега, сани перемахнули реку и внеслись в редколесье на другом берегу. Тут шел березняк, деревья стояли не так густо. Тень осталась на другом берегу.
   Оглянувшись в первый раз за время гонки, Александр силился рассмотреть их преследователей.
   - Кто это был? - спросил так, словно Матвей знал ответы на все вопросы.
   Тот усмехнулся.
   - Кто ж их знает?
   - Ну, лихие люди? Нечисть? Волки?
   Матвей обернулся назад.
   - Желаешь вернуться и спросить?
   - Да сам-то ты знаешь или нет? Кто мог на лихих людей такого страху нагнать, что те отсюда ушли?
   - Много со времен Лихолетья по нашим краям разных людей бродит, - покачал головой Матвей. - Сдается мне, то были поклонники Государя.
   - Какого государя? - удивился Александр. - Вашего, Михаила? Или нашего, Сизигмунда? Или еще какого?
   Точно недовольный, что сболтнул лишнего, Матвей тряхнул поводьями, отложил кнут и сгорбился на козлах.
   - Утром расскажу, - пообещал спутнику. - Когда рассветет.
   Лошадки брели угрюмым шагом, пока не забрезжил рассвет. С рассветом на душе полегчало, хотя ночная скачка еще живо отдавалась в голове.
   Матвей сдержал свое обещание.
   Остановив сани возле небольшого лесного родника, не замерзающего в самую лютую стужу, он набрал берестяным ковшом студеной воды, отпил сам, протянул спутнику, потом напоил коней - медленно, неторопливо, чтобы не прихватил холод после горячего бега. Пока кони отфыркивались от холодной воды, Матвей повернулся к спутнику и стал рассказывать.
   - Как ты, быть может, знаешь, началось Лихолетье на Руси с того, что объявился у нас якобы спасшийся царевич Дмитрий, сын царя Ивана Васильевича, о котором говорили, что погиб он в малых летах - а кто говорил, что и зарезали его по приказу будущего царя, Бориса Федоровича. Правда ли то было, или сочиняли - теперь уж не узнаешь; но многие верили, что то был истинный царевич. Однако очень уж любил спасшийся царевич ваших собратьев, ляхов, и наши-то бояре, оттесненные от престола, сильно тем недовольны были, и, объявив царевича самозванцем, убили его и прах по ветру развеяли.
   Матвей вылез из саней, отвел коней от родника, вывел на дорогу, и только когда запрыгнул обратно и сани помчались по утоптанной тропе, стал рассказывать дальше.
   - Однако вновь нашлись такие, что не поверили в гибель Димитрия, полагали, что Бог спас его в этот раз, как спас в детстве. С той поры и появились люди, проповедующие приход истинного государя, который должен был наказать зазнавшихся да зарвавшихся, наградить покорных и послушных. Все обиженные жизнью и недовольные судьбой стекались к ним. И тут же нашлись хитрые люди, что проявили недюжинную смекалку и предъявили им "спасшегося Димитрия". Вот тут смута началась в полную силу. Воеводы Димитрия чуть Москву не взяли, по всей Руси разбрелись, князья да бояре ему служили. Но другие отвергли его и ушли в глухие леса, где ожидают пришествия своего, настоящего повелителя. По слухам, живут они там в строгом послушании, но убивают всякого, кого встретят на земле, которую считают своей, и кто не почитает их Государя за истинного. Так что это похлеще обычных разбойников. Не думал я, что они забрались к самым истокам наших рек... Тут вроде Дмитрий Михайлович всех "лихих людей" с последнего польского нахождения повывел, я только корчмаря тогда отстоял...
   - Да, вот тебе и волшебная дорога. Что же, ты думаешь, они и корчмаря твоего сгубили?
   - Или он тоже подался к "людям государя". Не знаю. Только, увы, дорога моя тайная теперь перекрыта. Но ничего. Хребет мы уже миновали, - Матвей указал на оставшиеся позади лесистые холмы, - теперь все ручьи и речки сбегают в Днепр. Скоро мы будем в вашей земле. Если потерпишь день без еды, к вечеру доберемся до жилья.
   Александр указал Матвею на непокрытую голову:
   - Не отморозишь ум-то?
   Матвей поднял руку к волосам.
   - Вот как! Я и не заметил. Ну, да что шапка... Ничего, своя шапка у меня не хуже, - он поднял прядь густых, как лошадиная грива, волос. - Не замерзну. В избе отогрею.
   Он тронул понурых лошадок неспешным шагом.
   Александр молчал, глядя по сторонам. Рассказанное Матвеем было так созвучно с той тайной, что нес он в себе, что смоленский боярин едва не рассказал о ней попутчику, но вовремя спохватился. Хорошо, если все было так, как полагал его попутчик. Но мучило Александра подозрение, что эти люди Государя охотились именно за ним. Вернее, за тем, что лежало у него за пазухой.
   Как и обещал Матвей, к вечеру добрались до жилья. Отсюда, по правобережью Днепра, шли места обжитые, и ночной страх отпустил Александра; но всю дорогу до родной усадьбы мнились ему по ночам призраки, приближающиеся к ночлегу.
  
   Глава 2. Береговая служба
  
   Матвей несколько лукавил, вернее, не сказал случайному попутчику всей правды. А еще точнее - не был этот попутчик совсем случайным.
   Поход на Смоленск, так чаемый Шеиным и его помощниками, не случился ни через год, ни через два. Хотя уже, казалось, все решено - и Земской Собор постановил, что "терпеть произвол людей Жигимонта не мочно", и деньги собрали - но все-таки поход пришлось отложить. И дел оказалось много больше, чем думали, но главное - много было в стране разбойных людей, а вот ратных почти не осталось. Поубивали друг друга в годы лихолетья сторонники Шуйского и сторонники Самозванца, и тех, кто способен был ныне воевать старыми приемами, было не сыскать.
   В старину - еще во времена царя Ивана Васильевича, ведшего войну сразу против трех врагов на трех направлениях: против поляков под Полоцком, против шведов в Карелии и против турок под Астраханью - войска наши умели воевать обычаем, частично взятым у татар, но творчески переработанным. Строился в удобном месте Большой полк - из стрельцов, с пушками и копейщиками, под защитой гуляй-города, - крылья его прикрывала дворянская конница, а передовой отряд - часто тех же татар, перешедших на службу русскому царю - находил противника и завязывал с ним бой. После чего отступал - такой прием назывался "напуск": наскок и вдруг отход, - заманивая его под удар большого полка. Если первый натиск не срабатывал, его усиливали, заходил с боков дворянские сотни, вынуждая противника принять бой. Снова шло обманное отступление, в Краков или Стокгольм летели донесения об очередной крупной победе над "толпами московитов", пока, наконец, ляхи или свеи не оказывались в пределах выстрела Большого полка. Тогда шел решительный удар - из пушек, пищалей, - вкупе с ударом в копья - это называлось "съемный бой" - и недавно "полностью разбитые московиты" вдруг овладевали очередным городом.
   В последний раз таким приемом была одержана победа над Самозванцем под Кромами, но дальше, после почти десяти лет замятни, повторить его не получилось. Оказалось, что для того, чтобы действовать напуском, обманным отходом, съемным боем - нужна постоянная подготовка. Раньше каждый год съезжались дворяне и бояре на учения или в боевые походы, а нынче те, кто уцелел, все больше сидел по имениям, восстанавливая порушенное и отбиваясь от шаек лихих людей. В последнее польское нахождение Пожарский пытался воевать по-старому, заманивая ляхов под удар Большого полка обманным отходом - но обманное отступление едва не превратилось в настоящее, когда молодые дворяне, увлекшись, ворвались в строй своей же пехоты и чуть не разрушили Большой полк, и только вмешательство самого князя с отборной сотней смогло спасти положение.
   Людей - и бояр, и стрельцов, и дворян - надо было всему учить заново. Но и заново учить было почти некого - ратного люду почти не осталось, а какой остался - был, как говорили, "худ", то есть, хорошо если имел коня и саблю с луком, а уж о доспехах - необходимых при "съемном бое", - пищали или заводном коне часто и думать не приходилось. Филарет тогда обратил внимание, что на Западе воюют далеко не только знатные люди и люди с достатком, однако их способ ведения боя сильно отличался, так что надо было искать толковых людей за границей, кто мог бы научить их премудростям. Кроме того, Филарет хотел, чтобы не пришлось одному биться с поляками, найти союзников среди других государей. В связи с этим Шеин оставил свой приказ Особого Сыска на боярина Матвеева, а сам перешел в Посольский приказ, и потянул за собой своих молодых помощников.
   В обязанности Посольского приказа входил прием послов, обустройство их - и слежение за их переговорами и встречами, а потому каждый его служащий должен был знать, к какому послу как относиться, на что обращать внимание, вплоть до того, кого на какое место сажать за столом на общих царских приемах.
   Главою Посольского приказа считался князь Иван Черкасский, возводивший свой род к брату второй жены царя Ивана Васильевича, и поначалу Михаил Борисович с трудом заставлял себя подчиняться, уступать и склонять голову, с тоской вспоминая свой приказ, где он был полновластным хозяином.
   Но очень скоро Черкасский понял, что ему и не надо ничего делать, Шеин охотно всем занимается сам - и по сути Михаил Борисович стал единственным главою. К тому же, в приказе Особого Сыска у него в подчинении было семь человек - а тут одних дьяков насчитывалось несколько десятков. Крупнее его был только Разрядный приказ, но тот и ведал назначениями воевод, походами, службами, отношениями бояр между собой, там записывались, кто на каком месте при какой службе государю находился, кого на какое место можно поставить, а вместе со Стрелецким, Оружейным и Пушкарским приказом занимался и всеми военными делами. В ведении же Посольского приказа были отношения со всеми иноземцами, так что забот на Шеина навалилось немало. Сам Черкасский оставил себе только подготовку "листка Посольских ведомостей" - собираемых с купцов, гостей, послов и других знатоков иноземной жизни новостей, записываемых и подаваемых царю каждый месяц для его увеселения и просвещения.
   За минувшие несколько лет многое поменялось. Сидорку Рябого - простите, дворянина Сидора Рябова - из воевод-таки сняли, поскольку теперь на него стали жаловаться уже местные бояре: с ними война у новоиспеченного воеводы не прекращалась. Шеин, однако, взял его в свой приказ - еще Особого сыска - и отправил помощником к князю Борису Елецкому разбирать лихоимство сибирских воевод.
   Патриарх Филарет успел крупно повздорить с Шеиным. Дело в том, что царь Михаил Федорович затеял крупное строительство: возводил по западным образцам шатровый верх над Фроловскими воротами Кремля, где хотел установить большие башенные часы с боем, для чего пригласил английского мастера - работавшего, впрочем, вместе с нашим - и под его присмотром. Шеин полагал это пустой тратой времени и денег - по его мнению, надлежало заниматься устроением войска, сбором ратных людей и возвращением утраченных земель.
   - А вот вернем Смоленск - с него доход будет таким, что и на часы с боем хватит, да и хоть на новый Кремль.
   - Прости, Михайло Борисович, но тут ты несешь чепуху, - довольно резко возразил Филарет. - Дела духовные первее и торговых, и военных. А такое строительство не только покажет силу нашего государства, но и послужит славе правлению нашему, и люди с большей охотой пойдут умирать за того, кто не только о суетном думает - но и о вечном.
   Впрочем, с часами все равно вышла неурядица. В соответствии с обычаями того времени на Западе английский мастер поставил вокруг них лепные изображения нагишом. По поводу чего народ, собирающийся постоянно внизу, показывал на них и, усмехаясь, называл это "искусством", от старого слова "искус" - искушение. Так что царю пришлось прикрыть изображения холщовыми одеждами.
   Однако ж часы шли, звонили и показывали точное время, придя на смену древним часам, стоявшим внутри Кремля со времен еще первых московских князей. Теперь время стало доступно всем горожанам, и жизнь города невольно оживилась, подбадриваемая перезвоном колоколов каждые четверть часа.
   Но главное - Матвей стал чуть ли не доверенным лицом Шеина, и часто боярин посылал молодого человека на весьма сложные задания, порой и совсем в одиночку, без опеки Хилкова - с которым Матвей теперь виделся не так часто. А вот с месяц назад Михаил Борисович неожиданно сам пришел к Матвею - обитавшему теперь в хоромах самого боярина, в дальнем крыле.
   - Есть у меня разговор к тебе, - начал Шеин с несвойственным ему колебанием. - Даже не знаю, как и начать его... Как там Егор Матвеич поживает? - справился Шеин для начала о своем крестнике, как видно, чтобы зайти издалека.
   - Растет, - широко улыбнулся Матвей; всегда, вспоминая о сыне, его тянуло улыбаться. Хотя видел он маленького Егорку не часто, наездами - но зато с самых первых дней; и сын уже знал, что раз приехал отец - то будет он теперь летать на отцовских руках и ездить на родительской шее (и то, и другое занятие приводило его в полный восторг). Василий Андреевич, отец Матвея, ставший дедом, пытался было убедить сына, что не надо так баловать ребенка; но, едва глянув на внука, сам таял и оставлял свои нравоучения.
   Варвара Григорьевна тоже похорошела и расцвела, так что Матвей с трудом заставлял себя оторваться от жены и от сына, убеждая, что служба его - и на их благо, дабы не допустить новой смуты или вражеского нахождения. Но будучи в Москве, думал о них постоянно; вот и сейчас, после вопроса Шеина, опять невольно унесся мыслями в родное имение.
   -... Не хочется тебя у семьи надолго отнимать, но больше и не знаю, кому мне довериться, - между тем, перешел Шеин к делу. - Ты парень не из болтливых, да смекалистый - такие в наше время редкость. А сейчас я хочу тебя попросить не о службе государю, а о службе лично мне.
   - Проси, Михаило Борисович, - с готовностью откликнулся Матвей, гордый таким доверием.
   - Ты ведь наверняка видел моих дочерей, да ни разу не видал моего сына, - начал Шеин. - Хотя слышал о нем.
   Приезжали Шеины всем семейством как раз на крестины Егора - и сам Михаил Борисович, и жена его Марфа Михайловна, и их три дочери - эти, еще совсем юные девицы, при виде Егорки совсем потеряли разум, не отходили от него ни на шаг, так что Варваре пришлось их чуть ли не силой разгонять. А отец, выйдя встречать Михаила Борисовича, обмолвился: "А что Иван, сын твой?" - на что Шеин как-то погрустнел и коротко отозвался: "Не приехал".
   - Да, мы еще с Иваном как-то удивлялись, что его тоже Иваном зовут, - признался Матвей.
   - Ему сейчас, как тебе было, когда ты на службу ко мне пришел, - в глазах Михаила Борисовича засветилась удивительная теплота. - Он как в возраст вошел, заявил мне: "Не хочу, чтобы меня везде как твоего сынка знали. Хочу сам всего добиться". Не знаю, где он этого поднабрался, но только поспорил я с ним - вижу, не детская блажь, а правда решил своим умом жить. Ну что ж, думаю, добро. Отписал все-таки воеводе, чтобы сына моего принял в Береговую службу, и тот честь по чести, вида не подал, гонял его, как любого из своих ратников. И сам Иван упрямый, за два года ни разу домой не наведался. А вчера письмо прислал - жениться решил. Вроде как благословения спрашивает, а приписывает, что, коли не дам - то и без него женится.
   - И что тогда - проклянешь? - Матвей попытался обернуть дело в шутку, но Шеину было явно не до смеха.
   - Да ведь благословение родительское не ради забавы придумали! - заговорил он с неожиданной горячностью. - Иному ведь, в его возрасте, вожжа под хвост попадет - все, жить без нее не могу, женюсь немедля! Потом неделю вместе поживут - и начнут поедом друг друга есть. А уж деваться некуда! Но какой же родитель зла своему дитю желает? И жизнь все ж таки мы поболе знаем. И на невесту посмотрим, и на родителей ее, и оценить сможем - а будет ли жизнь? Яблочко от яблоньки, как известно, недалеко падает, вот и по родителям ясно, что от их дитя ожидать можно. Ясно, что не спасение это от всех бед, и родители не ангелы, а живые люди, и они ошибаются, и не на то смотреть могут - тоже за блеском внешним внутреннего увидеть не могут - все понимаю; а все ж таки пренебрегать родительским благословением не след; да и кто я, чтобы против воли Божьей идти, раз уж Он вложил любовь сыну моему в сердце? Только ведь тоже - любовь то, али блажь - сам-то он вряд ли разберет...
   Шеин помолчал.
   - Да, все ошибаться могут... Вон, знаешь ведь, что про государя говорят?
   Матвей кивнул. Слухи о ранней любви государя, когда готов он был от престола отказаться, да матушка настояла, и возлюбленную царя сослали в дальнюю крепость, а царя оженили на Марии Долгорукой, ходили по всей Москве. И не без злорадства шептали, что жена царя при смерти и все это от того, что мать царя свою волю выше воли божьей поставила, против желания любящих сердец пошла - вот и не было никому счастья.
   - Ну, а уж коли государи ошибаются... - с трудом вымолвил Шеин и вновь замолчал.
   Видно было, как ему тяжек этот разговор, но он себя пересилил:
   - Я тебя прошу: ты еще молодой, скорее с ним договоришься. Меня-то он все одно слушать не будет. А ты хоть съезди, поговори, подружись с ним, пусть он тебя хоть с невестой своей познакомит. Ты на нее посмотри, мне расскажи, что да как...
   - А коли ошибусь? - нахмурился Матвей. - Мне каково столько судеб в руках держать - не тяжко? Скажу, что по нраву - а у них не слюбится? Или напротив - мне не по сердцу придется, да жить-то с ней не мне!
   - Ты, главное, взгляни на нее. Узнай хоть, кто она, - в голосе Шеина появилась почти мольба.
   - Хорошо, - согласился Матвей с удивлением.
   Поначалу он отправился в крепость, где служил сын Шеина. Было это недалеко от Калуги, в Береговой службе. Каждый год дети боярские, дворяне и стрельцы несли службу на Засечной линии или, как ее называли по старой памяти - когда проходила линия по берегу Оки - на Берегу. Сюда, в опорные крепости по всей ее протяженности, собирались полки, готовые в любой миг отразить набег из Дикого Поля, а потому, когда ушла линия на юг, прочь от берега - название ее стали связывать не с берегом реки, а с оберегом, и ходили на Береговую службу служилые люди - оберегать свою землю. Впрочем, Калуга еще сохранила свое старое предназначение, служа рубежом московских, польских земель и Дикого Поля.
   Однако Ивана Шеина в крепости Матвей уже не застал. Местный писарь - невысокий ехидный человечек, скособоченный из-за вечной возни с пером и бумагами - ухмыляясь, сообщил, что тот уехал в охране польского пана и его дочери.
   - Как так уехал?
   - Так ведь места порубежные, - охотно рассказал писарь. - Пан прибыл, - писарь сверился с записями - со Смоленска, по осени, рекой. Сказал, что на зимний торг в Москву едет. Боится за дочку и просит, чтобы его кто-нибудь из царских людей провожал. Вот Ванька и вызвался.
   Матвей хмыкнул. Иван старательно берег тайну своего происхождения, не требуя обращения по имени-отчеству.
   - С чего вдруг такая забота? - догадываясь о причинах, на всякий случай уточнил Матвей.
   - Так ведь после войны нам предписано, дабы ляхов не сердить, всячески им угождать и просьбы их уваживать, - не переставая хихикать, ответил писарь. - А уж тут Ванька и сам рад стараться. Панночка польская его совсем окрутила.
   - Да, польские панночки - они такие, - размышляя о своем, согласился Матвей. Одно время ходила байка, что царевич Димитрий - вернее, когда стали рассказывать, что он не Димитрий, а самозванец, - якобы назвался царевичем, чтобы понравиться такой панночке, вот из-за того все и закрутилось...
   - Стало быть, сам пан из Смоленска? - на всякий случай Матвей глянул в писарские сказки, где всех иноземцев должны были записывать.
   Получалось, что отец и сын были совсем рядом, в одном городе - а не встретились. Значит, из Москвы Иван отправился куда-то еще, раз не вернулся на место службы. И чутье подсказывало Матвею, что дочь смоленского пана тут затесалась не случайно.
   На всякий случай вернувшись обратно в Москву, он убедился, что ни пана, ни его дочери, ни Ивана там нет, и куда они подались - неизвестно; стало быть, проще было найти их в Смоленске. Не рассказывая Шеину всех подробностей, он только попросил грамоту для проезда в Смоленск, якобы по торговым надобностям, и, получив таковую, отбыл перед самой распутицей.
   Тут ему повезло, и встретил Александра он совсем случайно. Правда, ни дочери, ни Ивана при нем не было, как и никого из слуг. А потому Матвей охотно предложил помощь, надеясь, что в дороге узнает что-нибудь еще.
   Однако Александр не горел желанием откровенничать, явно скрывая какую-то тайну. И, кажется, не только дочь свою он оберегал, и не только на торг приезжал в Москву. Привыкший разбираться в чужих тайнах, Матвей вновь почуял добычу и взял след.
   К вечеру порубежные земли кончились, начались владения польского короля. Тут уже Матвей предпочитал помалкивать, предоставив договариваться своему попутчику. Хотя земли эти стали польскими совсем недавно, однако паны на богатый город и его округу наложили руку основательно, и дозоры, и новые острожки мелькали постоянно. Дважды Матвею приходилось вытаскивать свою грамоту от Шеина, и хмурые стражники внимательно всматривались в печати и буквы грамоты, точно пытались на глаз определить, не поддельная ли она.
   - Тебе в Смоленск? - спросил Александр на третий день пути. - Или, может, сперва ко мне заедем?
   - А далеко от тебя до города? - уточнил Матвей, стараясь не выдать своей радости от подобного предложения.
   - Да вот через реку переправиться - будет тебе и Смоленск, - улыбнулся боярин. - Час от силы.
   - Тогда с удовольствием заеду к тебе, коли не стесню, - поклонился Матвей вполне искренне.
   Александра же по мере приближения к дому волновало все больше совсем иное. После того как умерла мать Марии, он, конечно, баловал дочь слишком сильно. Но кто ж знает, что лучше: постоянно держать дочь при себе, наблюдая за каждым ее шагом - или давать ей волю, позволяя поступать по своему выбору? Вот и сейчас - совсем она от рук отбилась, крутит их провожатым, как пожелает. С одной стороны, тот за нее готов и в огонь, и в воду. А ведь остались наедине - далеко ли до греха?
   Но положение Александра было в самом деле тяжелым. Два года назад Сигизмунд издал указ, по которому в Смоленске запрещалось всякое богослужение, кроме латинского. Все православные церкви отписали в пользу тех, кто признал главу римского папы - хотя и сохранил русский обряд; их называли поляки униатами. Бояр и дворян, уцелевших после недавнего разорения, изгоняли с их земель, не пускали в город, и сейчас в округе Александр остался чуть ли не единственным православным. На него косились в городе, ему не давали служб и поручений, и когда монах, учитель Марии, предложил добыть эти грамоты, обещая, что после этого никто не будет к Александру придираться и притеснять, он охотно согласился. Но теперь добытые грамоты начинали жечь ему грудь. Ведь когда учитель Марии явится за ними - что он еще потребует? Ведь не просто так и они вокруг его дочери увиваются. Заставят латинство принять. Может, и правда лучше уж выдать ее за Ивана да отправить в Московию от греха подальше? В конце концов, в отличие от многих ухажеров, он был православной веры, а как ни любил Александр свой город - а от веры своей отступаться был не готов.
   И ничуть не удивило его, когда навстречу саням Матвея из хором вышли под руку дочь его с Иваном и чуть не в ноги бухнулись Александру, прося благословения.
   Матвей переводил взгляд с пана на его дочь, а затем на хоромы. Жил Александр на широкую ногу. Просторный двор, окруженный высокой изгородью, открывался за воротами. Изящными стрелками хоромы поднимались к небу в три яруса, расписанные в голубые и желтые цвета. Усадьба была прикрыта от леса двумя холмами, которые хозяин называл важно Жаворонковыми горами, и выходила к крутому изгибу реки, за которым виднелся вдалеке уже и Смоленск.
   Под стать хоромам была и хозяйка. Матвей хоть и любил Варвару всем сердцем, а не удержался, чтобы не поглядеть на дочку Александра. В московских землях не принято было подчеркивать очертания женского тела, все больше платья да сарафаны кроились в пол. Тут же одежду носили на иной покрой, западный. Польша тесно сдружилась с Францией, особенно после того как наследник французского престола два года побыл польским королем. Правда, королевич потом сбежал, как освободилось место французского короля, да еще и прихватил с собой всю польскую казну, но связи остались, и французов немало ездило в Польшу - а иные и в недавнем лихолетье приняли посильное участие, - и поляки навещали Францию, перенимая тамошние наряды и обычаи. Вот и полячка была затянута в тугое платье, подчеркивающее ее стройность и округлость стана, и волосы были не спрятаны под платок, а заплетены во множество кос, едва прикрытых полупрозрачным покрывалом.
   И все-таки, подумалось Матвею, выставлять красоту напоказ - все равно что торговать ею. Не хотел бы он, чтобы посторонние мужики так же на его жену пялились. Хотя, конечно, сама панночка явно купалась во внимании ухажеров, наслаждаясь своей властью над мужчинами.
   Вздохнув, Матвей заставил себя отвести глаза и занялся лошадьми. Александр же тем временем выслушивал сбивчивый рассказ дочери и ее жениха об их решении. Он вспоминал блестящих шляхтичей, просивших у него руки его дочери, переводил взгляд на ее нынешнего избранника - и удивлялся, что никогда прежде глаза дочери не сияли таким счастьем.
   - Ладно, - так и не приняв решения, сжалился Александр. - Дома поговорим. Принимай гостя, - он указал на старательно смотревшего на лошадей Матвея.
   Иван прошелся по молодому боярину не очень дружелюбным взглядом, точно углядел соперника. Матвей еще раз вздохнул, подумав, что не больно угадал Шеин с посланником.
   - Сенька, прими коней! - распорядился Александр слуге, и подбежавший конюх с готовностью принял у Матвея обязанность смотреть за лошадьми.
   Мария повела отца и гостя в дом, отдала приказы поварам, и вскоре утомившиеся путники сидели за столом. Иван и Мария тоже сели за стол, но сидели чинно, глядя в пол, боясь вымолвить хоть полслова.
   Матвей исподволь изучал Ивана. Тот чем-то напоминал отца, но очень отдаленно. Иван был выше и стройнее - отец его был коренастее, плотнее, увереннее в себе. Иван вел себя более застенчиво, хотя с виду казался парнем разудалым, и Матвей вполне мог понять Марию, влюбившуюся в него. На отца сын походил разве что глазами, удивительно выразительным взглядом. Но Иван глаз старался не поднимать. Дочь же торопилась угадать желания отца, и пока, наблюдая, как она потчует гостей, Матвей склонялся скорее к положительному заключению о будущей снохе Шеина.
   Пока обедали, стало уже и смеркаться.
   - Хорошо, что ко мне заехал, - похвалил Матвея хозяин. - А то бы засветло мог и не добраться. А сейчас в городе строго: чуть стемнело - ворота запирают.
   Он посмотрел на притихших дочь и ее жениха.
   - Завтра поговорим, - попытался он вновь отложить решение.
   Александр не поскупился, предоставил Матвею лучшие гостевые покои. Но сколько Матвей ни пытался переговорить с Иваном, подступиться к тому один на один ему не удалось - тот почти не отходил от Марии, с которой они говорили постоянно - негромко, таясь, но и наслаждаясь своей тайной и скрытностью.
   Однако с утра яснее, как поступить, Александру не стало, и, когда все вновь встретились за завтраком, он как к последней надежде обратился к Матвею:
   - А ты что скажешь?
   - Не мне в чужие дела семейные лезть, - покачал головой Матвей, - но коли спрашиваешь моего мнения, так по мне, коли любят друг друга - не нам их счастью мешать.
   Хозяин еще помедлил, понимая, что сейчас одно его слово решит все, но, наконец, прервал молчание, понимая, что решение все равно надо принимать.
   - Ну, да будет так, - склонил Александр голову, вызвав радостные улыбки на лицах молодых. - Вот что, Матвей, может, тогда еще услугу окажешь, станешь сватом для Ивана, чтобы все честь по чести было? Ступайте в город, прикупите подарков, да и возвращайтесь; а мы тут пир снарядим по такому поводу. А Мария останется, мне еще с ней поговорить надо.
   Иван радостно вскочил , готовый бежать куда угодно, но пришлось ему дожидаться, пока Матвей соберется, да сани свои приготовит. А когда они уехали, Александр вызвал свою дочь, но заговорил вовсе не о свадьбе.
   Глава 3. Смоленская гора.
  
   Город высился на левом берегу реки, на отлогом холме, поднимающемся прямо от воды. Где-то там, на юге, эту реку знали как могучий и буйный Днепр, стремительно мчащийся сквозь пороги; но тут, под лесными покровами, это была речка, как сотни других ей подобных, текущих через необъятные леса.
   Город помнил многое. Он был воздвигнут в ту пору, когда племена гордых славян, не ведающие князя, живущие своим обычаем, неподвластные никому, собирались здесь на торги и игрища. Не покоренный ни варягами, ни татарами, ни литовцами, уступая лишь общей воле русских земель да своим желаниям, он простоял несколько столетий, не зная вражеских владык, и лишь на памяти прадедов нынешнего поколения, когда обессилел город от черного мора да от раздоров своих князей, внутренние кровавые распри открыли ворота Литовскому князю.
   Но на том не закончились ни мытарства, ни славные подвиги. В страшной битве у Танненберга, где под копытами тевтонских рыцарей растоптаны были литовские и польские стяги, не дрогнули только три хоругви, пришедшие из города на помощь новым хозяевам, устояли под бешеным натиском, дали время опомниться и вернуться в бой дрогнувшим полкам. И немецкие знамена пали.
   Однако не награды удостоился славный город, но новый притеснений. Усобица, разодравшая вскоре Литовское княжество, отозвалась и в его стенах. Верх в нем брали то одни, то другие - призывали на помощь то одних, то других чужеземцев, и каждый новый хозяин устраивал кровавую резню, истребляя противников внутри стен. Восемь лет трясло землю, и восемь лет бились свои со своими в городе. Потом все успокоилось, но усилилась за это время ранее неприметная Москва, и уже она протягивала руки к окрестным землям.
   Трижды ходили из Москвы на Смоленск, и лишь на третий раз покорился город новому господину. А Москва, завладев этим городом, упускать его не собиралась. Долго он был опорой московской власти в западных краях, и в пору Баториева нахождения все ждали, что тот двинет войска на Смоленск. Но под Смоленском оказалась лишь малая рать Батория, разбитая князем Хворостининым, основные силы поляки двинули на Псков. Псков оказался врагу не по зубам, однако многие боялись, как бы подобное не случилось со Смоленском. И незадолго до начала Лихолетья известным зодчим Федором Конем воздвигнут был тут кремль, крепче и выше которого было не сыскать ни на Руси - ни в заморских странах.
   Белокаменный кром с десятками башен, прикрывающих каждый заворот стены, увенчивал холм. Огромные белокаменные стены возвышались на пологих склонах, сбегавших к Днепру. Круглые и многоугольные башни с бойницами для ружейного и пушечного боя возносились ввысь на немыслимую высоту. Двое ворот открывали проход через город: одни - на реку, к мосту, другие - на юг, в поле.
   Оглядев город с другого берега реки, Матвей поначалу подивился, как поляки вообще смогли взять такую крепость. Впрочем, Шеин рассказывал, что поляки и не могли его взять, пока были у него защитники, а в день последнего приступа во всем городе оставалось ратников меньше, чем было в передовом полку, посланном против него. Пушки громили стены день и ночь, подкопы и ходы протягивались под стены, и наконец, одна башня рухнула - и город был взят, ибо некому было его защитить.
   А потом, после замирения с поляками, город вновь стал передовым рубежом. Крепкий полк день и ночь охранял город; но набран он был не из местных- сплошь из пришлых воев. Самим горожанам доверия у польского круля не было. Да и горожан - старых, переживших осаду - почти не осталось. Александр был редким уцелевшим боярином, чей род помнил еще власть литовских князей, потом московских царей, а теперь вот и польских королей.
   Многое и внутри города изменилось. На месте взорванной церкви высился теперь латинский костел с прямым крестом, непривычно черным для привыкших к золотому блеску крестов православных. Многие дома, погибшие в минувшую осаду, не стали отстраивать, разобрали завалы - и появилось несколько новых площадей, иные улицы расширились, так, что там спокойно могли разъехаться несколько повозок.
   Однако саму крепость поляки восстановили так, что и следов разрушений не осталось. Сами ломали - сами и починили, усмехнулся Матвей.
   Вокруг крепости раскинулся посад, прикрытый частоколом и земляным валом. Перед деревянным настилом, соединяющим берега, приютилась последняя православная церковь - за пределами города, на этой стороне реки; сюда стекались верующие по греческому обряду со всей округи. Были это по большей части люди не богатые, и сама церковь богатой не выглядела.
   А возле реки, между воротами и береговым урезом, раскинулся торг, богатый, шумный, где сходились товары, привозимые с юга по Днепру, с севера от Полоцка, с востока по Волге и с запада сухопутным путем.
   Всю дорогу Матвей молчал, не зная, как начать разговор. Иван тоже ехал в санях молча, искоса поглядывая на внезапно свалившегося попутчика. Вроде бы Матвей и поддержал его - но что-то Ивана настораживало.
   - Я от отца твоего, - наконец, решил прервать молчание Матвей. - Очень он хочет тебя видеть.
   - Так я и подумал, что ты не спроста объявился, - обрадованно поддержал разговор Иван. - Что батюшка - гневается? - спросил, впрочем, без особого почтения, хотя, скорее, с нарочитой независимостью.
   Матвей усмехнулся.
   - Нет. Просил меня на невесту твою посмотреть, и коли достойна тебя - передать его благословение.
   - Ну и что, достойна? - спросил Иван с вызовом.
   - Да где ж мне разобраться за один день? - усмехнулся Матвей. - Ты ее лучше знаешь, тебе и решать. Но я бы все же тебе советовал сперва к отцу съездить, повиниться, а уж потом свадьбу играть.
   - Так он меня обратно не отпустит, - потупился Иван. - Да и коли узнает, что она полячка - то и запретит...
   - С чего бы вдруг? - удивился Матвей. - Отец твой, как я знаю, со многими поляками знаком, ни о ком слова дурного не говорил.
   - Это ты его плохо знаешь, - мрачно отозвался Иван.
   - Ну, тебе, конечно, виднее. Но ты сам подумай - отец твоей невесты как за тебя дочь свою отдаст, если не будет знать, какого ты рода? Или ты Александра со своими родителями знакомить не собираешься? Он, я вижу, не знает, кто ты?
   - Не знает, - Иван испуганно повернулся к Матвею. - И ты не говори!
   - Чего ж тут стыдиться? - удивился Матвей. - Ладно бы род какой недостойный был, а уж тебе-то что скрывать?
   - Того и скрывать, - отозвался Иван. - Я же говорю - не по-доброму отец мой с поляками расстался. Они его себе служить хотели принудить, он там, говорят, дрался с кем-то из поляков, опять в темницу попал, за него сам патриарх поручился - в общем, насилу отпустили, даже после мира.
   - А ты думаешь, Александр еще не знает, кто ты? Думаешь, согласился бы он отдать свою дочь за безродного ратника?
   Сын Шеина замер, пораженный этой мыслью.
   - Жена-то твоя будущая хоть знает, кто ее жених? - продолжал Матвей.
   Иван молчал, думая о своем.
   - И от Марии утаил? - поразился Матвей, догадавшись о причинах молчания.
   - Я хотел, чтобы она меня полюбила, а не чин мой и не знатность, - с тоскою отвечал Иван.
   Матвей понимающе усмехнулся.
   - Ну, тогда надо тебе перед ней покрасоваться в деле, чтобы могла тебя самого оценить. Возвращайся на службу, покажи, что ты можешь - тут и проверишь, кого она любит.
   - А я все думал, почему она меня выбрала? Ведь за ней немало шляхтичей ухаживало, - с тяжелым переживанием, - покачал головой сын Шеина. - Я-то думал, тут души наши сошлись да полюбили друг друга. Но если она знает, кто я...
   - А откуда она может знать, ежели ты не говорил?
   - Не говорил! - подтвердил Иван.
   - Но когда-нибудь признаться придется! Что отцу-то ее сказать, какого ты роду?
   - Боярский сын, Иванка Шеин, - горько улыбнулся Иван. - Мало ли Шеиных на Руси?
   - А служить-то боярский сын где собирается, в Смоленске или в Москве?
   Иван посмотрел на него с непониманием.
   - Коли жену свою любишь - беречь ее должен. Где жить она будет? Или тестю своему будешь обязан, раз отцу не хочешь?
   - Чего ты от меня добиваешься? - с тоской спросил Иван. - Чтобы я от Марии отказался и к отцу вернулся? Не будет того! Я жить без нее не могу. Я ради нее хоть Смоленск готов завоевать и к ногам ее положить!
   - Ты погоди, может, еще и положишь. А отец-то ее кому служит?
   - Насколько я по его разговорам понял, более всего он служит городу своему, - отвечал Иван. - Его предки тут уж сколько веков обитали...
   - Ну, вот тебе и решение твоей заботы. Коли город обратно наш будет, так и боярин нашим сделается. И не придется тебе выбирать между отцом и невестой.
   Иван хотел было что-то сказать - и задумался, молча поглядывая на Матвея, порываясь высказаться - и умолкая всякий раз.
   - А ты как думал - мы полякам Смоленск подарить должны?
   - Так ведь это война. В прошлую войну мы вон едва опять под ляхов не попали, - покачал головой Иван. - Мириться с ними надо, а не воевать.
   Последние слова он сказал как-то скороговоркой, точно повторял чужие слова. Матвей с недоумением на него взглянул, догадываясь, от кого он их мог услышать.
   - Ну, то не нам решать, - рассудительно заметил он вслух. - Оставим это. Лучше скажи, ты на местном торге был?
   - Был пару раз, да недолго - не больно нынче в городе православных служилых людей жалуют. Во всех видят лазутчиков да соглядатаев.
   - Но хоть знаешь, где чего найти можно?
   Иван кивнул.
   - Тогда поехали.
   На реке было хорошо. По льду шли черные промоины. Ивы у берега, голые, ветвистые, полоскали ветви в открытой воде. Чуть подальше начинался лес, сбегая с холма к реке - лес еще черный, безлистный. От на глазах убывающего снега шел пар.
   Подъезжая к наведенной напротив ворот переправе по деревянным мосткам с берега на берег - лед уже трещал и вряд ли выдержал бы груженый воз, потому укрепляли переход всем, чем можно, однако постоянного моста тут не было, - Матвей размышлял о странном стечении судеб. Отец Ивана мечтал вернуть Смоленск - и по государственным соображениям, да и чтобы отплатить полякам за собственное поражение. А сын его собирался жениться на дочке боярина из Смоленска, служащего польскому королю. Впрочем, если бы боярин этот послужил царю московскому - все могло бы поменяться и без войны...
   - А ты Александра, отца своей невесты, хорошо знаешь?
   - Лексан Семеныча? - уточнил Иван, видимо, чтобы и Матвей привыкал называть того по имени-отчеству. - Ну, до Москвы он с нами ехал, кое о чем поговорить удалось, а потом мы без него были, он куда-то еще по делам отправился, поручил мне дочку стеречь.
   - Он из православных?
   - Да вроде бы да. Вот только к Марии поп латинский ходит, учит ее языкам. Но веру поменять не уговаривает.
   - Тогда, может, сам Александр Семенович не против будет на Москву отъехать? Что ему тут под поляками сидеть? Коли не с городом, так сам бы переехал - и то хорошо; Сейчас такое дело запросто не сделаешь, конечно, не то что в былые времена - однако можно было бы попробовать.
   Иван покачал головой.
   - Тут я тебе не подскажу. Сам с ним разговаривай.
   Они въехали по утолщенной ледяной переправе с подложенными кое-где бревнами на другой берег. Лед опасно вздрагивал, весь почернел - но держался.
   Тут разговор прекратился - и шумно было вокруг, и не собирался Матвей прилюдно свой замысел обсуждать. Оставив сани с лошадьми под навесом у ближайшего кабака, сами пешком прошли к торговым рядам.
   А потом на торге он увидел мытника - сборщика податей с торгующих и въезжающих с товаром - и чуть не позабыл об Иване и обо всех остальных своих мыслях, ибо уж больно памятен ему был этот проверяющий.
   Мытником в Смоленске при ляхах был Феофан, тот самый управляющий, что чуть не спалил Варвару.
   - Скажи, - боясь упустить управляющего из виду, спросил Матвей своего спутника, - а ты тут раньше бывал?
   - Да, ездили мы в город с Марией несколько раз, за покупками, - признался тот.
   - А местного мытника знаешь?
   - Феофана-то? Да, слыхал про него. Говорят, из наших, сюда сбежал за какие-то грехи, а ляхи его приняли за его умение числа складывать. Мне об этом Мария рассказала, когда мы с ним едва не столкнулись.
   - Вот что, - попросил Матвей, - ты пока пройдись да присмотрись, а я навещу его, пожалуй. Тоже раньше с ним встречался. После здесь, у саней, и встретимся.
   - Ты надолго? - обеспокоенно спросил Иван, не горя желанием ходить по рынку в одиночестве.
   - Думаю, что не очень, - отвечал Матвей, не глядя на Ивана и пристально наблюдая за старым своим знакомым.
   Между тем Александр позвал Марию, но вовсе не за тем, чтобы поговорить о том, что у них было с Иваном, а чтобы узнать, когда придет ее учитель из иезуитов, которых теперь в городе стало немало.
   Слуга сообщил, что прибыл учитель молодой хозяйки.
   Александр засуетился.
   - Привет, привет, Александр! - монах с улыбкой пошел навстречу хозяину. - Давно тебя не было видно.
   Монах из братства Иисуса, отец Иннокентий, как знали его в доме Александра, захаживал к нему давно. Александр знал, что хочет монах открыть в Смоленске училище от своего ордена, дабы обучать детей шляхтичей и бояр основам наук, но пока ни его начальство, ни светские власти города не торопились выделить средства или хотя бы место для открытия школы, а потому отец Иннокентий перебивался случайными уроками, однако попыток не оставлял. К Александру он захаживал часто, любил поговорить по душам, иногда делился своими замыслами. Лелеял в душе хозяина мысль о переезде ко двору, для чего, говорил, необходимо быть образованным - и довольно неожиданно взялся учить его дочь латыни. Той уроки пришлись по душе, и монах стал появляться чаще, пока однажды не передал Александру не то приказ, не то пожелание от королевского двора, и подвигшее боярина на его поездку в московские земли.
   Из своего крыла выскочила Мария, подойдя под благословение монаха. Тот сосредоточенно перекрестил девушку и протянул руку для поцелуя.
   - Мария, - не глядя на дочь, распорядился Александр, - пойди, скажи насчет обеда.
   - А мы с тобой между тем прогуляемся в твоем саду, - предложил монах. - Пойдем, расскажешь, как живешь, чем занимаешься.
   - Показывать особо нечего, - отозвался Александр. - Но прогуляться с тобой - прогуляюсь.
   Сад Александра - заснеженный, раскинувшийся на заднем дворе, между хоромами и лесом - утопал в сугробах, но от выходящей в него двери до частокола, окружающего имение, была расчищена дорожка, и несколько утоптанных тропинок пересекали ее. Сюда Александр и повел гостя, то размышляя о своем госте - то начиная переживать за дочь.
   Уйдя подальше от чужих ушей, монах стал более разговорчивым.
   - Поразительно мастерство московского зодчего, сумевшего соорудить столь хитрые стены городской крепости, - заметил отец Иннокентий, явно думая о другом. - Некоторые его мысли стоит использовать и в других краях. Надо заметить, что он тоже сумел приспособить башни для пушечного боя. Сейчас больше принято использовать пятиугольные бастионы, так, что огонь ведется во все стороны, а подходящие к стенам попадают под перекрестный огонь - но для этого нужна только ровная поверхность, дабы обстрелу ничего не мешало; здесь же использован склон к реке, дабы и вода была у защитников, и при этом, все подходы к стенам все равно простреливаются с верхних и нижних ярусов башен.
   Отвернувшись от белеющей вдалеке крепости, монах повернулся к хозяину:
   - Итак, сын мой, что удалось тебе добыть в чужих краях?
   Александр снова засомневался, стоит ли отдавать добытые грамоты. С другой стороны, что он сам стал бы с ними делать? Да, живя подле Смоленска, он не раз и не два жалел о его славном прошлом, о тех временах, когда был он сам по себе. Казалось, достаточно создать новое средоточие силы, и к нему потянутся отовсюду. А если еще позвать казаков, да встать на их сторону против панов и москалей - сразу найдется сила, чтобы противостоять всем соседям. И грамоты, что лежали у него за пазухой, могли бы помочь в том... Но поставить под угрозу будущее дочери? А какое у нее будущее? Выйдет замуж за москаля - уедет в Москву. А тут - замутит ей голову монах, обратит в латинство... И он медленно, неохотно вытащил грамоты, словно прощаясь со своими мечтами и надеясь этой жертвой откупиться от тягостного гостя.
   - Вот, святой отец.
   С деланным равнодушием тот развернул каждую, пробежал сверху донизу и неторопливо спрятал в складках своего одеяния.
   - Что же, это великая помощь нашему делу. Мы не забываем таких услуг. Кстати, я разговаривал с приором, он считает, что нет нужды перекрещиваться, наша церковь признает крещение, принятое в греческой церкви. Это только московиты полагают, что никакое иное крещение, кроме их, не истинно. Мы же считаем, что всякое крещение, совершенное во имя Христа по церковным канонам, является единственным и окончательным, а всякие перекрещения - отступлением от веры. Так что достаточно прочитать тебе молитву на латыни, выполнить ордер, переданный приором - и ты можешь спокойно посещать наши богослужения, приходить к причастию и чувствовать себя нашим братом, как и дочь твоя - нашей сестрой.
   - Дочь моя собирается замуж, - выдал Александр. - За московита.
   Монах ничем не выдал своих чувств, однако после молчания произнес.
   - Что же, и в этом я вижу знак Божий. Нам нужны свои люди на Москве. К сожалению, после свержения Дмитрия Ивановича почти все, сочувствующие нам, были изгнаны или убиты, а жаль, что такой богатый край остается без нашей поддержки. Так что если твоя дочь выйдет замуж за московита - думаю, муж ее может быть нам полезен. А кто ее избранник?
   - Иван Шеин, - назвал Александр имя будущего зятя.
   - Шеин? - переспросил гость без особого удивления. - Он, случаем, не сын бывшего воеводы Смоленска?
   - Не думаю, - отозвался хозяин. - Мы встретили его в пограничной крепости на Оке. Вряд ли боярин, ныне занимающий первые места при московском дворе, отправил своего сына в такие глухие места.
   - Возможно, что и совпадение, но мы знаем, что всякая случайность есть нам указание свыше, - монах наставительно поднял палец. - Так что разузнай про зятя своего как можно больше. И коли придется вновь ехать на Москву - не отказывайся.
   - Правду сказать, я надеялся поехать в другую столицу, - выдал Александр свои замыслы.
   Монах повернулся к нему с ехидной улыбкой.
   - Ты знаешь не хуже моего, что круль наш - одно слово, что круль. Даже ты, верный и преданный слуга, не торопишься выполнить его повеление. Что говорить об иных магнатах, что сами мнят себя королями? Так что хоть и прекрасен стольный град нашего короля, но истинные дела вершатся не при его дворе, а в многочисленных окраинах, в замках и поместьях, и даже на постоялых дворах. Если мечтаешь о суетной славе - да, место тебе в столице. Но если мечтаешь об истинной власти и влиянии - то и в самый глухой уголок съездить не ленись.
   - Я, кажется, никогда и не отказывался, - с некоторой обидой признался Александр. - Просто я вырос здесь, и не хотелось бы променять родные места на восточную ссылку.
   - Не переживай, - монах повернулся, направляя размеренные шаги по дорожке обратно к усадьбе, - если и выпадет тебе ссылка, она будет не долгой. Мы не разбрасываемся верными людьми.
   Между тем, из дома к ним выскочила сама Мария, зовя к столу.
   Глава 4. Непримиримые друзья.
  
   Если бы Иван Хилков узнал, что Матвей задумал, он бы подивился, как сильно изменился его друг. Вряд ли пять лет назад пришло бы в голову Матвею даже разговаривать с Феофаном, не то что просить о чем-то. Однако сейчас Матвей шел к тому, которого собирался подбивать на немалую подлость, без малейшего колебания или зазрения совести.
   Когда подходил он к высоким добротным хоромам, сердце все-таки екнуло в страхе.
   - Хозяин дома? - спросил у холопа на дворе. Холопами Феофан обзавелся тут же, как сам перестал быть холопом.
   Тот лениво указал подбородком на дверь.
   Бывший управляющий сидел в горнице за столом, обложившись свитками бумаг. При появлении Матвея лицо у него резко изменилось. Если Матвей побаивался идти к давнему неприятелю, то Феофан, похоже, испугался не на шутку.
   Впрочем, быстро взял себя в руки.
   - Не может быть! - вскричал, пожалуй, нарочито громко, вскакивая и выбегая из-за стола навстречу Матвею. - Кто к нам пожаловал! Иди, распорядись на кухне, - велел он заглянувшей за Матвеем в дверь девице. - Скажи, чтоб Гринька вина подал. А ты присаживайся, боярин. С чем пожаловал?
   - И ты здрав будь, - вежливо отвечал Матвей. - Вижу, большим человеком стал?
   - Истинное умение ценится везде. Помнишь, говорил я, что не пропаду? А как там хозяин мой поживает?
   - Да ведь и он не пропал, - усмехнулся Матвей, вспомнив своего тестя. - А как твой второй хозяин поживает, Василий Иванович?
   Это напоминание вызвало легкое неудовольствие на лице Феофана, но он тут же вновь стал само гостеприимство.
   - Присаживайся, - самолично пододвинул он кресло гостю, скрывая свое смущение. - Василий Иванович-то? Да что ж он... Слышал я, на Сечь подался, да и там не ужился, и исчез где-то в необъятных просторах Ржечи Посполитой. Но ты меня поражаешь, боярин. Не могу поверить, что после стольких лет ты сам пришел!
   - Почему ж не можешь?
   - Да уж думал, что навсегда тебя оставил в прошлой жизни.
   - И что - сам теперь новую жизнь ведешь?
   - Да, верно, и благодарить тебя должен. Был бы простым управляющим на Руси - а тут большой человек в большом городе.
   - А в родные края не тянет?
   - Так ведь родные края - там, где хорошо, - отозвался Феофан.
   - Стало быть, хорошо тебе здесь? - Матвей поднялся. - Ну, тогда зря я пришел.
   - А что, ты предложить что-то хочешь, не просто повидать старого знакомого? - Феофан из уважения тоже поднялся.
   - Подумал я, что хочется тебе вернуться, да боишься, что вспомнят прошлое.
   - Сам знаешь, боярин, кто старое помянет...
   - Так ведь и ты, небось, знаешь, кто забудет...
   - Ну, и что меня там ждет? Дыба да кнут? Благодарю покорно. Или знаешь ты о чем-то, что могло бы простить мою вину?
   - Ну, доброй памяти о тебе пока нет, но вот коли оказал бы ты Москве услугу какую-нибудь, могли бы там и забыть о твоих грехах прошлых.
   - И какую же я услугу могу оказать? - удивился Феофан почти искренне.
   - Да ты погоди о делах, - отмахнулся Матвей. - Расскажи сперва, как живешь, что народ говорит, не притесняет ли вас начальство...
   Феофан задумчиво оглянулся в окно на стены крепости, высящиеся вдали, полагая, что угадал, к чему клонились вопросы Матвея.
   - Не знаю, что тебе сказать. Жители тут недовольны польской властью, но и под руку Москвы тоже не стремятся. Да и кто когда был доволен своим начальством? Но одно дело - лениво ворчать по углам, а другое - выступить с оружием в руках. Для этого нужна причина поважнее, чем мелкие придирки начальства.
   - А кто говорит о выступлении с оружием? - Матвей сам испугался, что зашел слишком далеко. - Для того и есть ратные люди - чтобы простой народ от ратных тягот оберегать. Только уж в крайней нужде, когда сами бояре да дворяне оказались хуже врага, или погибли в междоусобицах, или забыли ратное дело - тогда приходится крестьянину перехватывать топор для рубки дров как оружие.
   - Ну, коли ты на бунт народ подбивать не собираешься, - облегченно выдохнул Феофан, - то тебе у нас всегда рады.
   - Нет, конечно, - заверил Матвей. - Но ты мне расскажи не про лавочников, сапожников и крестьян. Что думают люди из знатных? Я видел стражу на стенах - там сплошь немцы. Ты ведь в разных кругах ходишь, слышишь, что люди думают - каково жить, коли вам не доверяют?
   Феофан пожал плечами.
   - Да ведь тут местных бояр почитай не осталось. Всех в смуту повыбило. Сплошь понаехавшие - кто как я, беглец из московских земель, а кто из Польши, за корыстью какой приехал. Ратные люди, ты прав, больше из немцев. Ну, и ляхов хватает.
   - Стало быть, нет таких, кто бы голову за город свой готов был сложить? Наемников-то ведь и перекупить можно? - Матвей подмигнул Феофану, но с таким ехидством, что тот сам не понял, шутит гость или на что-то важное намекает.
   - Ну, перекупить их будет непросто. Город у меня видный, богатый. Один торг чего стоит. Ты тутошний торг видел?
   Матвей сдержанно кивнул.
   - А церквей сколько! - продолжал Феофан расхваливать город, словно товар. - Я в год пятнадцать тысяч злотых с одних приезжих собираю.
   - Ну, верно, по старой памяти, и себя не обижаешь?
   - Напраслину ты на меня, боярин, возводишь, что тогда, что нынче, - обиделся Феофан.
   - А пятнадцать тысяч злотых в рублях сколько будет?
   - В рублях не скажу. Тут еще многие гривнами считают. Вот в гривнах будет... немало, - удержался Феофан от точных чисел, опасаясь сболтнуть лишнего.
   - Ну, и за сколько ты это чудо продашь? - спросил Матвей в упор. Бывший управляющий на миг растерялся, но тут же нашелся.
   - Боюсь, боярин, у тебя с собой столько нет. А в расписки да в договора я не верю.
   - С собой у меня, конечно, и не столько нет, - усмехнулся Матвей. - Но серебро, я помню, ты любишь, вот и любопытно мне, во сколько ты свой город оценишь?
   - То есть, я так понимаю, приходит ваш воевода, приносит мешок серебра, и я ему, из рук в руки, при свидетелях, передаю ключи от города, а он мне - мешок? - спросил Феофан как бы в шутку.
   - Мешок я могу тебе и раньше передать, - сказал Матвей. - Скажи только, сколько туда положить. Помнится, мою голову ты когда-то оценил в восемь целковых.
   Феофан, несмотря на охвативший его пыл состязания, покраснел от напоминания о давней стычке.
   - Что ж, боярин, уж ежели оценивать, то давай возьмем всех, - нашелся хозяин наконец. - Скажем, каждого боярина оценим в ту же цену, что и тебя. Дворянина - ну, в половину боярина, много их нынче развелось. Купца - в половину дворянина. Всяких ремесленников - в половину купца. Вот и давай посчитаем, сколько Смоленск стоить будет.
   Он мигом прикинул на дощечке, покрытой воском, стер написанное и повернулся к Матвею.
   - Так что город мой стоить тебе будет двадцать шесть тысяч семьсот шестьдесят восемь гривен. Ну, или ровным счетом сто тысяч рублей московских.
   - Многовато ты просишь, - возразил Матвей. - Купец, когда товару много сразу продает, всегда скидку делает.
   - Да я и так скидку сделал - в меньшую сторону посчитал!
   - Давай по-другому посчитаем. Дворов в городе, как я понял, тысяч пятнадцать будет. Вот по рублю со двора?
   - Дворы-то разные, - поддержал торг Феофан. - Кто побогаче, кто победнее.
   - Ну, на бояр еще по пяти рублей на каждого накинем, - предложил Матвей. - Сколько выйдет?
   - Всего сто тридцать гривен добавить хочешь? - невольно выдал управляющий число смоленских бояр. - Не пойдет.
   - Да по рублю на дворян.
   - Четыре тысячи гривен с небольшим всего выходит? - быстро подсчитал Феофан. - Меньше чем за двадцать тысяч город продавать не буду.
   - Десять? - предложил Матвей.
   - Десять - до прихода Шеина. И еще пять - когда город будет ваш. Только не больно на то рассчитывай. Паны гордые, они продаваться не будут.
   - Так я же не им предлагаю, а тебе. А ты просто ворота открой, когда наше войско подойдет, - Матвей понизил голос почти до шепота.
   Феофана вдруг накрыл страшный кашель.
   - Ты не переживай, - Матвей наклонился к уху кашляющего хозяина, - город, в котором мы сейчас сидим, царя нашего очень даже волнует. Так что не прогадаешь.
   - Как-то это просто у тебя получается, - откашлявшись, заговорил Феофан. - А куда я дену немецких пищальников и копейщиков? А купцы, что и с Москвой, и с Польшей торгуют? А бояре с дворянами, что присягу Сигизмунду приносили?
   - А это уж тебе надо решать, - заметил Матвей, чувствуя себя в роли черта, искушающего грешника. - Деньги немалые, придется и потрудиться, как всех обойти и целым остаться.
   - И вот когда я тут своих новых хозяев предам, меня на Москве радостно примут обратно? - Феофан внезапно перестал кашлять и посмотрел на гостя.
   - Так ведь ты сам сказал, что будет, если кто старое помянет, - в Матвее тоже проснулся пыл сродни охотничьему. Ему надо было переиграть управляющего. И хотя видел он, что Феофан не верит ни единому его слову, однако зацепить его удалось.
   - Ну, ладно, почто ты стараешься, я понимаю. И сам за что стараться буду - мне тоже ясно. Но ты мне о другом скажи. Ну, я выслужусь, ты выслужишься, ты награду получишь, я деньги и прощение своим грехам. А людям, кто тут живет - им каково будет? Они-то что получат? Сменяют шило на мыло?
   Матвей долго молчал, не зная, что ответить. Феофан был прав. О том, чем обернется смена хозяина для самого Смоленска, Матвей даже не задумался. Кажется, он явно недооценил бывшего управляющего - слишком плохо о нем подумал. Матвей почувствовал подступающий стыд - тот, кого он полагал продажным и бессовестным, оказался куда совестливее его самого. Но отступать было поздно.
   - Я тебе свое слово сказал. Летом жди в гости за ответом, - усмехнулся Матвей, поднимаясь.
   - Что ж ты, на обед не останешься? - удивился Феофан.
   - Прости, Феофан, но такую казну еще поискать придется. Так что времени терять не могу, - он кивнул и направился к выходу.
   - Что же, - хозяин тоже поднялся. - Ступай. Буду ждать.
   Матвей отправился искать свои сани и возле них нашел и замерзшего Ивана.
   - Ну, как, поговорили? - тот радостно поднялся навстречу.
   - Поговорили, - кивнул Матвей.
   - Ну, теперь на рынок? - предположил Иван.
   - Да, нехорошо с пустыми руками возвращаться. А ты не подскажешь, злотый - это в рублях сколько?
   - С полтину, я думаю, - отозвался Иван.
   Матвей задумался, подсчитывая, сколько доходу приносит Смоленск и какой полк можно на это содержать - и вдруг замер, взглянув за спину спутнику и заметив приближающиеся к ним вдоль берега тени городской стражи.
   "И все-таки наболтал я лишнего", - успел подосадовать про себя, стараясь не торопиться и не привлекать внимания излишней поспешностью.
   - Это за мной, - тихо сказал Ивану, делая знак молча следовать за собой. - Сейчас по льду - и на ту сторону!
   Иван глянул на приближающихся людей Феофана, на покрытую полыньями реку - и, кивнув, прыгнул в сани, пока Матвей выводил их к берегу.
   Лед трещал под копытами коней, когда летели они по реке, едва касаясь его мелькающими ногами. В один миг сани перемахнули реку; но, не остановившись, помчались дальше, по росчисти, потом по утоптанной дороге.
   Матвей, не оборачиваясь, гнал коней. Иван только один раз обернулся. Преследователи реку переходить не рискнули, пошли в обход, до моста.
   - Как думаешь, Александр Семенович не выдаст? - на скаку спросил Матвей.
   - Да не должен, - оглядываясь, выдохнул Иван. - Он человек достойный. Можно не гнать - оторвались.
   К усадьбе подъехали шагом. За воротами залаяли псы, где-то в конюшне отозвались лошади.
   - Так что, сватом-то моим будешь? - напомнил Иван, зачем они ездили.
   - А ты купил что-нибудь?
   - Так, безделушек... - краснея, признался Иван - видно было, что он выбирал дары для Марии, а не для ее отца.
   - Ладно. Для хозяина нашего я тоже о подарке подумаю.
   Хозяин, казалось, тоже забыл, зачем посылал гостей в город. Был задумчив, даже когда Иван о чем-то перешептывался с его дочерью - не поднимал глаз, погруженный в размышления.
   Правда, когда сидели они за столом, обильно уставленном солениями и прочими дозволенными в пост кушаньями, полюбопытствовал:
   - Удачно съездили?
   - Да, - кивнул Матвей, с удовольствием налегая на угощение. От скачки по морозу у него проснулся страшный голод. Иван от него не отставал.
   - Похоже, за вами гнались?
   Матвей оторвался от миски.
   - Да, один мой знакомый. С которым я встречаться совсем не собирался.
   Александр понимающе кивнул.
   - Может, ты слышал о нем? - продолжил Матвей. - Феофан, из наших краев, мытник на торге.
   - О как! - удивился Александр. - И этот в дворяне выбился? А давно ли холопом был? И слава о нем у его хозяев дурная была: служил вроде бы верно, пока не встречал того, кто больше предложит. И тогда готов был на все: и предать прежнего хозяина, и тайны его выдать. Ну, да такой быстро пойдет в гору. На одном месте не задержится. И вы, стало быть, с ним чего-то не поделили?
   - Моя вина, - честно признался Матвей. - В прошлую бытность свою. Вот после того ему и пришлось из московских земель к вам податься.
   - Что же ты думаешь, он мстить собрался? - удивился Александр.
   - Кто его знает? - Матвей счел за лучшее не рассказывать о своем разговоре с Феофаном. - А только за мною он человек десять выслал.
   - Ну, сюда он вряд ли сунется, - заверил Александр.
   И снова замолчал. После обеда пригласил Матвея в свою светелку, оставив Марью обсуждать с Иваном происшествия минувшего дня.
   Вид из светелки боярина открывался прекрасный: прямо на городскую крепость вдали, за рекой, над которой виднелись луковицы церквей.
   - Позволишь, я еще один раз твоим гостеприимством воспользуюсь? - попросил Матвей.
   - Живи, пока не надоест, - боярин гостеприимно обвел рукой хоромы.
   И оба замолчали, усевшись в кресла и погрузившись каждый в свои мысли.
   После своей неудачи с Феофаном Матвей понимал, что уж Александру предлагать подобное было бы немыслимо. Хотя, согласись Феофан - и его предательство спасло бы жизнь многим невинным людям. О походе на Смоленск говорили крепко, и хоть не решили, когда это будет - но уже не только Шеин, но и другие ратные люди все чаще вспоминали, как тяжело им достался этот город, сколько крови за него было пролито - так что оставлять его полякам было бы делом последним.
   - А ты ведь здесь жил, когда Шеин был воеводой в Смоленске? - спросил Матвей, чтобы разрушить повисшее молчание.
   - Да, как раз дочь моя в ту пору родилась.
   - Наверное, с ним и в походы ходить доводилось?
   - Нет, не доводилось, - покачал головой Александр. - Когда прибыло посольство от ваших целовать крест Владиславу как новому царю Московскому, я и родитель мой, покойный ныне, подчинились желанию духовных и сановных лиц и признали Владислава. Только Шеин не признал, и оказались мы по разные стороны одной стены.
   - А потом, когда наши пытались Смоленск отбить - ты за кого был? - почему-то понизив голос, спросил Матвей. Александр в упор на него посмотрел:
   - А я государей менять не привык. Раз уж присягал Владиславу - так, стало быть, ему и служить. По новой крест целовать не буду.
   - Но королем пока что Сигизмунд, а не Владислав. И служишь ты королю Польскому, хотя присягал государю Московскому.
   - Я служу своему городу и своей земле, - спокойно, с достоинством, отвечал Александр. - И если сейчас земля моя отошла Литве - стало быть, и мое место при литовском государе, хоть бы он и был королем польским.
   - Но все-таки, Смоленск русский город, а в Литве все чаще звучит польская речь...
   - Смоленск прожил с Литвой полтораста лет.
   - А потом с Москвой почти сто.
   - А от Москвы он ничего хорошего не видел, - Александр повернулся к гостю. - Не от хорошей жизни он перешел под руку Литвы. А от московского князя Ивана, который, чтобы Смоленск в свою власть ввести, собрал войско со всех княжений, и татарской помощью не побрезговал. Если уж тогда они, выбирая между Москвой и Литвой, выбрали Литву - почему ты думаешь, что что-то поменялось?
   - Так с тех пор лет двести прошло, если не больше! Все меняется. И мы не знаем, как там было. Да и Литва тогда, как я помню, тоже православная была. А нынче...
   - Как объяснил мне давеча один ученый муж, это у православных крещение в чужой церкви не признается. А у латинян - признается любое, совершенное по христианским обрядам.
   - Вера - это не просто обряды, - возразил Матвей. - Не в том дело, в какую церковь ходить. А в том, кого ты признаешь своими - а кого не признаешь.
   - А веру каждый себе выбирает сам, - жестко сказал Александр. - Тот, кто служит земному правителю, выбрал не православие, не латинство, а службу государю. Это не небесная вера, а вера земная. За ней наверху ничего нет. А я служу Тому, Кто выше всякого государя. Кто из королей и князей с какого города доход получать будет - меня это не касается. Негодяев да подлецов нигде терпеть не буду. И ежели кто оправдывает свою подлость службой государю - пусть он в одной со мной лодке, но биться с таким буду насмерть. А уж государю, опорочившему себя подлостью - и подавно служить не буду.
   - Что же, - медленно выговорил Матвей. - Я тебя понимаю. Однако не могу тебе не предложить то, что изначально собирался - поступить на службу царю Московскому.
   - Что?! - невольно вырвалось у Александра. - К этому разбойнику?!
   Вскричал - и осекся, поняв, что сказал лишнего. Впрочем, Матвей бы не обратил внимания на его слова - сам он и не так про себя своих властителей называл, и оказались бы слова хозяина простой бранью, пусть и не приличествующей при госте, но которую можно отнести на счет его личной обиды на Михаила Федоровича. Однако внезапное молчание Александра после этих слов заставило Матвея насторожиться куда больше.
   - Возможно, - сказал он, - что государь наш не всегда образец для подражания, но не думаю, что стоит так его называть, тем более в моем присутствии, ведь я как-никак на службе у него!
   Александр мучительно пытался найти выход из положения.
   - Прости, я забылся, - выдавил он. - Я не хотел.
   Матвей подождал, не скажет ли хозяин еще что-нибудь, но тот замолк и более не произнес ни слова.
   - Я не в обиде, - сказал Матвей наконец. - Просто удивительно, почему выплеснулось из тебя столько ненависти к моему государю. Может быть, он лично что-то тебе сделал?
   Александр покачал головой.
   - Не будем больше об этом говорить, - произнес умоляюще.
   - Хорошо, не будем, - миролюбиво согласился Матвей, и Александр облегченно вздохнул.
   - Хотел я как подарок к свадьбе поднести тебе воеводство от нашего царя, но коли ты так о нем мыслишь - не будем более об этом говорить.
   Александр удивленно на него посмотрел.
   - А ты можешь своего царя заставить дать мне воеводство? Впрочем, сейчас в Москве все продается и покупается...
   Матвей стиснул кулаки.
   - Снова скажу тебе - негоже при госте так о его земле говорить!
   Александр сделал над собой усилие.
   - Да, ты прав. А я, может быть, неправ. Просто я не люблю недомолвок. Подарок был бы царским, но моя дочь выходит замуж за простого боярского сына, а не за царя.
   - И что ж, ты готов отдать ее за простого боярского сына?
   Александр вздохнул.
   - Я не молодею. А за хозяйством моим нужен присмотр. Наследником меня Бог не наградил, вот и надеюсь на зятя. Ежели бы он был знатным да богатым - увез бы дочь к себе, и вряд ли бы я ее увидел вновь. Доживал бы век в одиночестве. А так - будет при мне, я его не обижу. На старости опорой мне станет, ибо врагов в наших краях у меня теперь больше, чем друзей. Я думал о том всю ночь и вижу, что ты мне дал сразу хороший совет.
   - Но ведь он служит царю московскому, - напомнил Матвей.
   - Феофан тоже был из ваших краев, - усмехнулся хозяин.
   - Неужто ты Феофана равняешь со своим будущим зятем? - поразился Матвей. Александр махнул рукой.
   - Нет, конечно. Просто судьбу тебе привел человека, как жил он у вас, а потом у нас. Что ж, дочь моя не стоит того, чтобы ради нее место службы поменять?
   - Дочь твоя, бесспорно, заслуживает самых высоких похвал, - учтиво поклонился Матвей, чуть привстав в кресле, - но мужчина не должен о долге своем забывать.
   - А как женится, первый его долг будет перед его семьей, - Александр поднялся, давая понять, что разговор окончен.
  
   Глава 5. Люди Государя.
  
   Оставшись один, Матвей горько рассмеялся. Он провалил все, что только мог. Зачем он ввязался в торг с Феофаном? Тот ведь сразу его раскусил. Да и Матвей легко торговался, распоряжаясь чужим серебром. А теперь ход в Смоленск Матвею закрыт.
   Но Шеин просил его разузнать о невесте Ивана - а что он о Марии знает? Отец ее вроде бы человек достойный - но люто не любит московского царя и явно что-то скрывает. Что скрывает - он тоже не узнал. Да и сват для Ивана из него тоже не больно хороший получился.
   Единственно, благодаря жадности Феофана, Матвей теперь представлял число ратных людей, готовых защищать город. Но и оно могло легко поменяться - стоило ввести еще один полк ландскнехтов. А теперь-то они будут настороже - раз Феофан выслал за ним погоню, значит, рассказал, что разоблачил московского лазутчика.
   Матвей не стал возвращаться прежней дорогой. Если сюда они приехали по правому берегу реки, то возвращаться он решил по левому, и, пройдя вверх по течению, свернуть на Вязьму, к старому знакомому - князю Волынскому.
   Мучил его вопрос, заданный Феофаном - кто знает, от вдруг проснувшейся совести или просто чтобы осадить зарвавшегося боярина: а с простыми людьми, живущими в городе, что будет? Они-то что получат, сменив хозяина? Как-то у Матвея до сих пор и сомнений не возникало, что под московским государем всякому жить лучше всего. И внезапная вспышка гнева Александра открыла ему, что иные могут и не разделять такого мнения.
   Прошедшие годы лихолетья перевернули привычный уклад жизни. Бояре утратили свою спесь, потеряв счет чинам и не ведая, какому государю придется поклониться завтра. Дворян повырастало множество, и все готовы были без малейшего колебания служить тому, кто их кормит, и многие из дворян в Смуту послужили на всех сторонах. А после окончания лихолетья и дворяне, и даже иные бояре, боясь преследований, подались вовсе в глухие места - кто на Сечь, кто на Дон, кто на Волгу, - к казакам да лихим людям, - а кто и еще дальше, в Сибирь, за Камень.
   Селяне, привыкшие к размеренной жизни, тоже тяготились тем, что никогда было неведомо, кому платить оброк на следующий год и каких еще тягот потребует новый хозяин. Все со вздохом вспоминали минувшие времена, когда что селянин, что боярин мог выбирать себе хозяина по вкусу и, не сойдясь с одним, мог вполне уйти к другому. С грустной усмешкой вспоминали теперь выражение "поле брани" - якобы, когда-то, еще до татарского нахождения, собирались в двух концах поля две дружины человек по сто и начинали друг на друга браниться, вот и все поле брани. А теперь и войны год от года становились все лютее. Раньше только набеги татар так жестоко опустошали земли, как теперь поход своего государя на соседнего властителя.
   Земли же Смоленского княжества, благодаря усилиям польской шляхты, год от года все пустели, ибо очень многие отсюда бежали - кто к казакам, кто к московлянам, а кто и на запад, туда, где порядку было больше и спокойнее жизнь.
   Позади саней послышался цокот копыт по легкому насту. Матвей оглянулся, опасаясь погони - но этого всадника он был рад видеть. Его нагонял Иван Шеин.
   - Ты к отцу возвращаешься? - спросил он, остановив коня подле саней.
   - Да.
   - Дозволь, провожу тебя.
   - А к отцу не поедешь? - на всякий случай попытался напомнить Матвей.
   - Не сейчас. Место в санях найдется?
   - Для тебя - всегда, - Матвей отодвинул полог шубы, которой прикрывал поясницу. - Залезай.
   Он остановил коней, и Иван перелез к нему в сани, привязав своего коня в поводу.
   - Ну, поехали, что ли, - Иван оглянулся и уселся поудобнее.
   Матвей тряхнул вожжами, и лошади лениво ускорили шаг по талой колее, оставшейся от полозьев саней, проезжавших тут всю зиму.
   - Ты на службу-то возвращаться собираешься? Или тебя насовсем из твоей крепости отпустили? - напомнил Матвей.
   - Вернусь, конечно, - Иван вздрогнул. - Но... попозже. Отцу передай, чтоб не серчал.
   Матвей отвернулся и снова взялся за вожжи. Он хотел рассказать о вчерашнем разговоре с Александром, о том, что, как видно, придется Ивану или открыться - или выбирать между женой и службой, - но подумал, что еще и сам не знает, зачем Иван поехал за ним, и решил подождать, когда тот сам заговорит.
   Удивительная была пора, когда снег медленно сходил, открывая черную голую землю, опавшую листву, пожухлую прошлогоднюю траву; белый лед на реках шел темными пятнами, словно от тяжкой болезни - казалось, уныло и пусто вокруг, но дух стоял необыкновенный, дышалось легче, точно спертый за зиму воздух уносился южными ветрами, и уже не замечались голые ветви деревьев, грязь на дорогах и пустые поля.
   Начинало смеркаться. Лошадки брели все медленнее, и неожиданно вовсе остановились.
   Матвей огляделся. Сани встали посреди поля, на невысоком взгорье, чуть поднимающемся над окрестной равниной.
   - Давайте, но, пошли! - тряхнул он поводьями.
   Однако лошади стояли без движения.
   - Что, видать, приехали? - усмехнулся Иван, вылезая из саней.
   Он отвязал своего верхового коня, уселся на него. Матвей подошел к запряженным коням, потянул их за поводья.
   - Идемте, родимые, немного осталось!
   Под рукой Матвея кони послушались, но ему приходилось почти тащить их самому. Шли они медленно, куда медленнее, чем опускалась мгла. Матвей иногда невольно проводил рукой перед глазами, чтобы отогнать сумерки, казавшиеся темными мушками, облепившими все вокруг.
   - Туман ползет, - произнес Иван, указывая на белое полотно, обступающее их со всех сторон из низины.
   Седая мгла настигала, сбивая с дороги, скрывая шаги. В этой мгле почудились Матвею шорохи и вздохи. Он невольно ускорил шаг.
   Они поднялись на вершину взгорья. Белые хлопья тумана ползли вокруг, превращаясь в деревья, кусты, подтаявшие сугробы... Над дальним лесом начала выползать полная луна, красным краем освещая туман.
   - А ведь там кто-то есть, - Иван перекинул ногу через хребет коня, мигом спустился рядом с Матвеем, обнажая саблю.
   Тот тоже достал оружие, хоть и понимал бессмысленность сопротивления. Они были как на ладони, на самой верхушке, еще не поглощенной мороком, освещаемые луной и отблесками снега. А там, в белой мгле, прятался неведомый враг.
   Издалека донеслось лошадиное ржание. Конь Ивана отозвался - и вдруг, бросив хозяина, помчался вперед.
   - Куда?! - прикрикнул на него Иван, но тот в один миг исчез из глаз.
   Туман уплотнился и сдвинулся вокруг, обретя очертания множества людей. Сбоку, из поля, вдруг выдвинулся к ним всадник в сером облачении.
   - Опустите оружие, - произнес всадник глухим голосом. - Мне надо с вами поговорить.
   Избушка, куда отвели пленников, походила на логово ведьмы. Полуземлянка, забросанная сверху поваленными сучьями и ветками, она казалась снаружи неприметным холмиком, куда - если знать - можно было попасть по нескольким вырытым в земле ступеням, ведущим вниз.
   В землянке спиной ко входу стоял широкоплечий высокий человек в наряде, смешанном из одеяния польского пана, московского боярина и сечевого казака. Когда пленники спустились, он обернулся, и Матвей увидел серые глаза и пшеничные усы на знакомом лице.
   - Проходите, - пригласил хозяин довольно любезно. - Не твоя? - он протянул Матвею шапку, потерянную им когда-то при бегстве. Матвей не удивился.
   - Вот уж не думал, Сидор, что найду тебя под Смоленском, после того как ты отправился в Сибирь.
   - Да, долго я оттуда добирался пешком, - с неохотой признался Сидорка Рябой.
   - Неужто тебе в Сибири места не нашлось? Говорят, там простор немереный, леса нетронутые, живи - не хочу.
   - Простор там да, - Сидор мечтательно закатил глаза. - Да и люди туда идут не простые, не всякий такую волю выдержит. А только и там те же страсти кипят. И начальники так же народ притесняют. Я ведь когда помощником у князя Бориса был, мы как раз дела воевод тамошних разбирали - я такого насмотрелся... У нас и в голову никому не придет так над людьми издеваться - а там места глухие, никто и не найдет, и спросу никакого... Но я не затем вернулся, чтобы оттуда сбежать. Напротив, думаю я, что отсюда людей туда поведу. Нечего нам тут ютиться, надо своим умом начинать жить.
   - Да кто это вообще такой? - с вызовом спросил Иван, до того молчавший.
   - А это перед тобой дворянин Сидор Рябой, бывший воевода тамбовской крепости, до того бывший в розыске за разбой, а ныне, видимо, вспомнивший старое свое занятие, - объяснил Матвей с усмешкой, наблюдая за лицом хозяина. Сидор при упоминании о своем воеводстве покраснел, то ли от стыда, то ли от удовольствия.
   - Так ты водишься с разбойниками? - удивился Иван. Возглас его обращен был к Матвею, но вместо того ответил хозяин, взявший вновь себя в руки.
   - Твой друг мог бы тебе поведать, как мы с ним однажды сидели вот так за столом и рассуждали, кто есть разбойник, а кто - честный человек. А я тебе скажу сейчас, когда я уж всякого повидал, что в мире этом каждому человеку можно найти свое место. Всегда рождаются люди, склонные к неповиновению и несклонные к работе. Таких обычно объявляют разбойниками; но им можно найти куда лучшее применение.
   - А я думал, их просто в детстве плохо учили, - усмехнулся Матвей. - Так о чем ты хотел со мной поговорить?
   - Видел я тебя вместе с одним польским паном, Александром Свирем, - как бы нехотя заговорил Сидор. - Предупредить тебя хочу - он нынче с латинянами водится, неизвестно, что они ему наплетут.
   - Да что ты врешь! - не сдержался Иван. - Ну, ходит к нему один божий человек, дочь его учит латинскому языку и истории, да что ж, любого, кто с латинскими монахами знается - во всех грехах подозревать?
   Сидор посмотрел на парня с таким сомнением, что Иван и сам в себе внезапно усомнился и молча сел обратно на лавку.
   - Так ты меня с тех пор караулишь? - удивился Матвей.
   - Нет, но тебя тогда в лесу признали, и мне захотелось встретиться. Просто предупредить хотел. Доносили мне, что не просто так Александр в Москву ездил. Разбойный люд, сам знаешь, друг дружку поддерживает. Правда, доверия им особого тоже нет, поскольку, коли прижмут - предадут без раздумий; но коли их не касается и дорого не встанет - так завсегда помогут. И вот, якобы, искал Свирь что-то в Ярославле, расспрашивал, да и с разными людьми общался, не только с торговыми.
   - Тут Иван прав, - возразил Матвей. - Мне тоже с кем только общаться за свою службу не доводилось.
   - Вот именно, - многозначительно кивнул Сидор. - Только ты-то служишь московскому царю. А он - польскому королю. В том и разница.
   Матвей заметил краем глаза, как Иван вдруг ссутулился, понуро уставившись в столешницу перед ним.
   - По мне, - решительно, на правах хозяина, продолжал Сидор, - все эти войны меж нами и поляками, латинские попы и устроили. Ведь даже вот языки, как доводилось мне слышать - не Бог весть как отличаются. А уж сколько и вовсе русских людей сейчас на польской службе? А в чем и разница? Только в том, кого почитают духовным главою, латинского прелата или православного патриарха. А ведь Бог-то един! Даже татары московскому князю служат, хоть Богу и вовсе по-своему молятся...
   - Так ты что бы хотел - чтобы Польша была в московском государстве, как еще одно княжество? - усмехнулся Матвей.
   - Что же нет? - пожал плечами Сидор. - Сколько бы бед избежали! Хотя все одно князья не договорятся... Вот, говорят, в старину святой Сергий мог князей убедить. В смуту - патриарх Гермоген смог народ объединить. А уж кто бы поляков и русских призвал вместе жить - тут не ведаю.
   Матвей про себя вспоминал, что рассказывал им Шеин и что он сам читал в Посольском приказе о том, когда разошлись пути русичей и поляков. На новом месте Матвею пришлось вникать в отношения множества князей и правителей самых разных земель, сложившиеся за минувшие годы, и где-то он вычитал (*), что ляхи, ведшие свой род от легендарного Леха, и вятичи, населявшие русские земли от Смоленска до Волги - памятные Матвею по делу стремянного в Вязьме - были когда-то одним племенем, поделенным двумя братьями. И хотя Матвей привык к полякам относиться как к врагам, ибо в пору лихолетья от них ничего хорошего видеть не доводилось - но живы были еще те, кто помнил, как ляхи хотели призвать на свой престол Федора Ивановича, когда тот еще не был московским царем; а Владислав, сын польского короля, едва и не стал московским государем. Оставалась еще память о древнем родстве. В самом деле - кто же тогда и как сделал их врагами?
   Натиск на славянские земли начал еще Карл Великий. Его воинство прошлось по самым западным народам, те признали его власть и вроде бы на том дело и кончилось. Но держава Карла распалась, а держать в покорности такое множество племен восточному огрызку его владений было уже невмочь, и славяне стали бунтовать одни за другим. Немецкие князья подавляли восстания со страшной жестокостью, но чем сильнее они злобствовали - тем сильнее сопротивлялись славяне, и тем плотнее объединялись друг с другом. В противостоянии с немцами появились Чехия, Польша, Мазовия, Хорутания... Где-то немцы пошли на сговор - так, чешского короля ввели на равных правах в Священную римскую империю, и кто-то из них даже был одно время Главой Империи(*), правда, чехи за то расплатились огромным наплывом немцев на их земли. Поляки оказались менее сговорчивыми, и все, что смогли немцы им противопоставить - это создать Тевтонский с Ливонским ордена, которые якобы собирались нести веру Христову языческим племенам Прибалтики - но при этом с удовольствием отнимали земли у вполне себе единоверных поляков.
   Однако где не удалось пробиться силой - помогала хитрость. И быть может, не так уж неправ был Сидор, видевший в извечных войнах славян меж собою происки латинян. Впрочем, на других свалить вину за свои беды всегда проще. Хотя говорят, что если двое не могут помириться - значит, в их ссоре все равно незримо присутствует третий...
   - Говорят, твои люди ждут Истинного Государя? - вспомнил Матвей. Сидор отмахнулся.
   - Байки это про нас рассказывают. Что Димитрий, что Михаил, что Сигизмунд - все люди. А истинный Государь - там, - Сидор с благоговением поднял палец вверх, ткнув в невысокий потолок. - Вот его пришествия и ожидаем.
   Сидор сделал знак, и на стол поставили кувшин с вином и закуски - сало, квашеную капусту, вяленое мясо. Широким жестом хозяин предложил угощаться, и Иван с охотой налег на еду. Матвей же ждал, что еще скажет Сидор.
   - Предлагаю и тебе с нами идти. - наконец, произнес тот. - Не все же тебе быть на побегушках у других государей. Идем с нами. Там, в Сибири, у нас все будет по-другому. Там ни бояр, ни дворян, ни воевод нет. Что ты сам как человек можешь - то и ценят. Охотники нужны, строители, землепашцы, ну, и без ратного дела никак. А коли с головой, с руками да с сердцем человек окажется - так сможет у нас в тех краях жить припеваючи.
   Иван вдруг перестал есть и внимательно прислушался к словам Сидора.
   - На что же ты меня с собой зовешь? - усмехнулся Матвей. - Я не строитель, не охотник, не землепашец. Ну, саблей махать могу - но тут ты меня еще и поучить можешь!
   - Вот и видно, боярин, что не понимаешь ты, как земля устроена, - с досадой произнес Сидор, наливая себе в кружку вино из кувшина.
   - Так расскажи! - попросил Матвей. Сидор с наслаждением отхлебнул из кружки, задумчиво посмотрел в потолок и неспешно заговорил:
   - Каждому Богом даны разные дары. Есть люди с умом, есть люди с сердцем, есть люди с руками. Ежели каждый будет по одиночке жить - так тот, что с умом, будет обводить вокруг пальца тех, кто с руками, и наживаться, а те, что с руками, будут их бить. Но если объединят их те, что с сердцем - и кто заставит и того, что с умом, не обманывать и думать не только о себе, а того , что с руками, заставит делиться и заботиться о тех, кто слабее - то ведь и всем лучше будет.
   - Так а почто объединяться-то? Если все с руками пойдут - каждый и будет своим трудом жить, - заметил Матвей.
   Иван молчал, но внимательно прислушивался к словам обоих собеседников.
   - Тут ты, конечно, прав, - согласился Сидор. - Лучше всего крестьянину - и делиться ни с кем не надо, и не зависишь ни от кого, только от своих рук. Но вот если найдется любитель поживиться чужим добром, или случится неурожай - тут крестьянину тоже плохо становится. Потому приходится им общиной жить, друг другу помогать. Ну, а как помогать? Кто-то больше делает, кто-то меньше; кто-то и вовсе норовит за чужой спиной отсидеться. Стало быть, должен быть старший - кто рассудит, каждому свое место укажет, оценит, наградит или накажет. Вот так и получается, что по одному будут все в берлоге сидеть. Вместе - жить в хоромах, коли научатся помогать друг другу. Ну, или грабить да обманывать друг друга, коли не научатся. И вот, боярин, скажу я тебе, что тогда, когда ты меня от моих врагов чуть ли не телом своим защищал, понял я, что сердце в тебе есть, и доброе. А такие тоже нужны - на них земля и держится.
   - Понятно, - Матвей с улыбкой опустил голову. - Пахать, сеять да строить не обучен, зато человек хороший. Дармоед, одним словом.
   - А ты на похвалу не набивайся, - осадил его Сидор. - Человек с сердцем - не значит, что может только сидеть да за других переживать. Делать он будет то же, что и все. Но не требуют с него лучшим быть. Ни белок стрелять, ни стены крепостные класть. Коли научится - хорошо; нет - будет помогать другим. Но никто лучше него ни споров меж людьми не решит, ни суд по справедливости не учинит. Человек с умом будет все выгоду искать, как бы решить так, чтобы ему лучше было. А человек с сердцем может и себе во вред решить - зато его помнить добрым словом будут. Воевода с сердцем - воинов своих на напрасную гибель не пошлет. Судья с сердцем - не присудит напрасного наказания.
   - Да ведь слушают-то обычно тех, кто сам что-то может, - возразил Матвей.
   - Тот, кто хорошо крышу кладет, не значит, что по справедливости судить будет, - ответил Сидор. - Ты о людях плохо не думай. Они ведь понимают, что к чему. Но боюсь я за тебя. Затаскают тебя при дворе царском, забудешь ты о своем даре. Станешь обычным боярином, будешь холопов своих пороть да за чинами гоняться.
   - Приятно, Сидор, что ты меня не забываешь, - Матвей встал и серьезно поклонился. - Да только ведь у меня семья. Как же я ее за Камень повезу? Или бросить ее? Так какое ж тогда у меня сердце, коли могу самых близких мне людей оставить?
   - М-да... - протянул Сидор. - Ну, я на тебя пистолет наставлять не буду. Мы покамест никуда не уходим. Но ты подумай.
   - Я подумаю, - пообещал Матвей. - Но и ты подумай. Дело ты большое затеваешь, да только к чему оно? Ты ведь новую державу создать задумал. Не сам ли в ее государи метишь?
   - Ну, мне не привыкать, - усмехнулся Сидор. - Над разбойным людом началовал - что бы и над прочими не стать главным?
   - А тогда свалишься ты туда же, куда прочие воеводы скатывались. Когда созидается новая держава, отовсюду вылезают самые разные люди. Раньше они - или лодырничали у себя в деревнях, или разбоем промышляли. А когда идет большой передел, они оказываются вдруг востребованными. И они приходят на службу новому хозяину. И, опираясь на них, князь может делать почти все, что пожелает. Ибо найдется кто-то, кто возразит - они его укоротят. А промолчишь - и они понимают, что им можно все. И вот тут-то никакой тебе человек с сердцем не поможет, если у самого сердца нет.
   - Надеялся я тут на твою помощь, чтобы не скатиться мне - а ты отказываешься, - перешел Сидор от торжественного вида к обычному своему ерничанью. - Почему же ты считаешь, что и у нас ничего не выйдет, а тоже пойдут обычные притеснения да несправедливости?
   - Да вон, посмотри, - указал Матвей куда-то за спину Сидора, куда ушли его люди, выносившие закуски. - Ты ведь недавно атаманом стал - а уже слугами обзавелся. А станешь полновластным хозяином - куда дело пойдет?
   - Так ведь они мне по доброй воле прислуживают, а не по принуждению, - возразил Сидор.
   - А так оно и бывает, - вздохнул Матвей. - Добровольные прислужники и создают из хорошего человека - самодура без удержу. Трудно от такой заботы отказаться, и вроде бы заслужена она - ведь и впрямь на том, кто за всех решение принимает, тяжесть ответственности лежит куда большая. И нельзя ему среди прочих в толпе ходить, или в общем строю стоять. Его дело - возле знамени, на холме, всем пример показывать. А потом и начинается... И те, кто услужить пытаются - сами слова начальника толковать начинают, и уже не ему - им власть принадлежит.
   Иван и Сидор напряженно слушали его слова.
   - Вот ведь какое дело странное, - продолжал Матвей, устраиваясь в кресле поуютнее. - Ты прав - чем больше народу на одно общее дело силы собирает, тем больше они всего сотворить могут. Но чем больше народу в одну сторону направить, тем труднее с этой дороги своротить. И, вроде, силы больше - а толку часто получается меньше. Это как камнепад в горах. Один камушек остановишь ногой. Но когда прет лавина - ей преграды нет, но и она свернуть со своей дороги уже не может. А в конце - много грохота, много пыли, и горка камней. Но люди-то не камушки! У каждого голова есть. Каждый чего-то своего хочет, каждый о чем-то думает. Всех в детстве учили, что хорошо, а что плохо. Все в Бога верят, все о жизни вечной думают. Да и лавину - если камушек с толком пихнуть, она пойдет, куда тебе нужно, и может реку запрудить, может овраг завалить. А людей собирают вроде бы на благое дело, каждый понимает, почему и зачем он идет - а в итоге, как с лавиной, много пыли, грохота и кучка камней...
   - Да ты, я вижу, и сам поклонник Истинного Государя? - усмехнулся Сидор.
   - Ну, нет! - горячо воскликнул Матвей. - Не считаю, что людьми можно и нужно управлять. Но людей много, и все мы составляем единую и необъятную ткань мира. И каждый себе представляет небольшой ее кусочек и пытается найти в ней место для себя, представляет себе, что он будет делать, как впишется в эту ткань. Обязанность тех, кто у власти - показывать другим эту картину, чем более полную - тем лучше, и показывать, какое место в ней они могут занять. А уж человек может и сам понять, что ему делать да как, чтобы туда вписаться. Но только дело еще и в том, что сами мы, каждым своим действием, эту ткань меняем. Вписываем еще несколько стежков. И тому, кто попал в удобное место, ему есть, где развернуться, - он начинает перекраивать эту ткань по своему разумению, часто вовсе не заботясь, а найдется ли в новом полотне место для других.
   - Всем найти место сложно, - покачал головой хозяин.
   - Никто не должен искать место другим, - продолжал Матвей. - Чем дальше ты смотришь, тем больше видишь возможностей, и понимаешь, что нужны и те, и эти - и понимаешь, для чего. И задача того, кто дальше видит - рассказать об этом тем, кто стоит ниже и потому обзор их меньше.
   Сидор поднялся.
   - Вот все, что ты говорил, мне в тебе и нужно. Жаль, что ты сейчас не готов идти со мной. Что же, встретимся вновь, когда будешь в этих краях. Я готов подождать. Можете остаться тут на ночлег, - он широким жестом обвел землянку. - А мне пора. За коней своих не беспокойтесь - вам их приведут поутру, запряженными и накормленными.
   Матвей проводил уходящего разбойника недоверчивым взглядом и опустился на лавку у стены.
   - И что же, он не шутил? - спросил Иван, располагаясь на ночлег. Матвей покачал головой.
   - Кто его разберет. Но я вижу, у тебя самого глаза загорелись? Тоже готов рвануть на край света?
   - Отчего ж не попробовать! - отозвался Иван.
   - Боюсь, тогда тебе точно придется выбирать между своей дорогой и женой. Путь туда труден, и не всякий выдержит испытание простором и свободой.
   - А ты что ж не хочешь идти с ним?
   - Хочу, - просто ответил Матвей. - Но видишь ли... Дело не только в том, чего я хочу. Я готов служить другому - а вот судить и решать, быть почти князем рядом с Сидором - это не по мне. Ведь за каждым из нас кто-то стоит. Даже когда ты выполняешь приказы другого - ты служишь целям, которые куда-то ведут, вверх или вниз. И так по цепочке, друг за дружкой, раскрывая цели и желания того, кому ты служишь, ты можешь понять, кому служит он - и в конце концов понять, Богу он служит или совсем наоборот. И я бы не хотел ошибиться, кому служить...
   - Давай спать, - зевнул Иван. - Утро вечера мудренее.
   Утром их разбудило конское ржание. Сидор сдержал слово: и конь Ивана, и тройка коней Матвея, впряженная в сани, стояли под окнами.
   - Ну, так что, не надумал поехать к отцу? - еще раз спросил Матвей, садясь в сани.
   Иван надолго замолчал.
   - Нет, - с трудом выговорил наконец. - Пока нет. А там поглядим.
   Он тряхнул поводьями и помчался назад, по наторенной тропе в снегу. Матвей поглядел, как ссыпаются пригоршнями серебристые снежинки на его след, и взялся за вожжи.
  
   Столбец второй. Вдовство государя.
  
   Глава 1. Божье наказание
  
   В царских палатах отчаянно скучали несколько рынд в белоснежных кафтанах с золотым шитьем. Иван Хилков, явившийся на доклад к царю от посольского приказа, заразился их скукой и с трудом давил зевоту, сводившую скулы. Все чаще он начинал тосковать по так раздражавшим его холопам, черносошникам, ловчим с их челобитными на своих бояр и воевод. Там он чувствовал себя на своем месте. А тут, при дворе, в основном он чувствовал скуку и зависть к вечно отсутствующему Матвею Темкину.
   С Матвеем они виделись теперь не так часто. После того как отец Ивана, Андрей Васильевич, отошел от дел, вся забота - и об имении, и об их семействе - легла на плечи самого Ивана Андреевича, и он крутился, как мог, устраивая судьбу своих младших братьев - Федора и Бориса - и двоюродных - детей того самого Ивана Васильевича Хилкова, что некогда был воеводой в Костроме, а потом попал в опалу. Судьбой самого Ивана Васильевича тоже приходилось заниматься Ивану.
   Более всего он себя корил, что не сумел выбраться даже на крестины сына Матвея. Правда, в итоге крестным стал сам Шеин - а ведь Матвей изначально звал Ивана, да ему вечно какие-то дела от родственников сваливались...
   Впрочем, делами он скорее отговаривался. Он завидовал не только делам Матвея, но и его семейной жизни. Сам Иван тоже женился, совсем не на той Настеньке, что когда-то зацепила его сердце в Вязьме, но на девице складной, хорошего роду и поначалу души в нем не чаявшей. Однако за год совместной жизни точно кошка меж ними пробежала. Когда был Иван вдали от жены - начинал тосковать. А как приходил домой - так дня не проходило, чтобы они с женой из-за чего-нибудь не поссорились. И хотел на нее Иван и накричать, и указать, кто в доме хозяин - а не мог, только с радостью на следующий день опять уезжал ко двору, где снова начинал тосковать. И глядя на счастливых Матвея и Варвару, чувствовал что-то вроде ревности к чужому счастью.
   Изменились друзья и внешне: возмужали, движения стали более уверенными; Матвей отпустил небольшую ровно постриженную бородку - Варвара Григорьевна теперь внимательно следила за его внешним видом, полагая, что, став родичем многочисленного рода Плещеевых, он должен соответствовать новой родне, - а Иван - усы по подобию польских. По поводу его усов Матвей не раз подшучивал над приятелем, что, мол, "мы поляков били не раз и еще побьем, как бы и тебе битым не оказаться", но Иван уверял, что усы идут ему гораздо больше - так, по крайней мере, считала его жена.
   Выслушав однажды их перепалку, Шеин вдруг заметил:
   - Когда сидел я в польском плену, довелось мне наблюдать, как сами поляки любят перенимать французские усы и бородки клинышком. Да и шляпы французские тоже многим пришлись по душе. Ну, казалось бы, ходит человек в такой шляпе, морозит себе уши - его дело. Но он ведь не только себе морозит: он еще и губу оттопыривает да свысока смотрит на тех, кто в старых дедовских кафтанах ходит. Вроде как он такой, напыщенный, образованный, правильный, у самих французов всего набравшийся - а вы тут сидите в своей старине, и ничего нового не знаете. Но тут поднимались и ревнители старины, да начинали такого выскочку учить, что негоже забывать заветы предков. И выходило уже, что все, что предки делали - хорошо, и вообще ничего у соседей брать нельзя, дабы заветы предков не нарушить. Уж сколько по тому поводу сабель было сломано в поединках, да сколько доблестных шляхтичей за французские широкополые шляпы головы сложило - только на моих глазах я вспомню двоих убитых да трех раненых, а еще о скольких слышал!
   - Так и как же быть? - спросил Матвей, понимая, что упрек Шеина относится и к нему.
   Михаил Борисович пожал плечами.
   - Коли по нраву тебе хоть польская, да хоть турецкая песенка, и ты ее насвистываешь - какой в том грех? Но вот коли ты начинаешь свое хаять, да говорить, что только там - лад да красота, а у нас одна дикость - это и неправда, ибо не бывает так, чтобы у одних все было хорошо, а у других все плохо - и только твою дикость показывает. В общем, хочет Иван со своими усами ходить - пусть ходит, нечего его поддевать. А вот коли он и других начнет к тому призывать, доказывая, какие поляки правильные, а мы нет - тут я тебя первым поддержу.
   Вспомнив ту размолвку, Иван еще раз молодецки разгладил свои усы - и приободрился: в палаты входил патриарх.
   Спохватились и рынды, принимая вид, соответствующий их положению охранников царя.
   Патриарх, как отец царя, мог входить к тому в любое время дня и ночи. Но сейчас положение было особое. Чуть больше месяца назад случилось несчастье - умерла царица, жена царя, Марья из рода Долгоруковых. Двор, а за ним и весь город погрузился в поминальную скорбь.
   Царь, однако, горевал недолго - они с женой и прожили-то вместе меньше полугода, - зато устроил бунт и нашумел и на отца, и на мать - инокиню Марфу - которые настояли на этом браке. Филарет царя долго стращал, грозил и божьей карой, и отцовским наказанием, но Михаил Федорович остался непреклонен и заявил, что теперь невесту себе выберет сам и женится на своей первой любви, дочери небогатого дворянина, в которую влюбился, еще не будучи царем.
   В ту пору - тому уж несколько лет - произошли события, не очень красившие мать царя и ее родню. Собираясь в первый раз жениться, Михаил Федорович велел разыскать и привести свою возлюбленную, но инокиня Марфа - а патриарх Филарет тогда был еще в польском плену - встала насмерть, насочиняла про ту девицу и ее родичей, будто они хотят царя извести, и в итоге приказала сослать всех в Тобольск.
   Царь повозмущался, но не посмел выйти из родительской воли. Однако и разговора о женитьбе более не затевал. Прошло больше пяти лет, когда царица-мать, чувствуя приближение старости - а годы ссылки и лихолетья отнюдь не прибавили ни ей, ни ее мужу здоровья - опять стала настаивать, дабы Михаил Федорович подумал о наследнике, ибо хочется ей на старости лет внуков увидеть. И вот, чуть больше полугода назад, царь женился на той, кого выбрала ему мать.
   Иван с грустью вспоминал эту байку, видя в ней некое отражение и его собственной судьбы. Но дальше судьба царя оказалась совсем не похожей на его. Почти сразу после свадьбы царица занемогла. Конечно, всякое бывает, но хворости ее не прекращались до самой кончины, хотя перед свадьбой невесту осматривали и наши лекари, и иноземные, и сама царица-мать - и здоровье у Марьи было признано отменным.
   - Сглазили девку, - заявил Шеин однажды, услыхав толки по этому поводу. - Царица всегда на виду - кто-то и позавидовал так, что порчу навел.
   И вот, проболев полгода, царица скончалась. При всей нерадостности этого события Иван порадовался, что и сам не царь, и жена его не царица. При всех их размолвках жизни без нее он помыслить не мог. И даже сейчас, далеко от нее, становилось на душе у него спокойнее, когда он понимал, что она дома, хлопочет по хозяйству и ждет его возвращения - хотя бы чтобы вновь поругаться.
   Царь же, недолго погоревав, велел привезти ему его первую любовь, заявив, что, мол, женится он только на ней. Отправили гонцов в Тобольск. Туда дорога занимала для гонца - несколько недель, а оттуда для обоза - несколько месяцев, так что раньше чем к лету ждать вестей не приходилось. Однако вести пришли раньше: в Сибирский приказ прислали грамоту, сообщившую, что девица та от тоски и разлуки с царем скончалась.
   После такой вести царь велел не пускать к нему ни патриарха, ни царицу-мать.
   Две столь ранние смерти двух юных девиц заслуживали только искренней скорби. Но уж больно царь горевал о них по-детски, напоминая малого ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Ребенка при таком несчастье хочется обнять, погладить по головке да спать уложить. Но этим обычно занимаются матери, а у тех, кто горюет в зрелом возрасте - жены, да беда была том, что собственную мать царь велел не пускать, полагая ее главной виновницей своих несчастий, а жены-то он теперь и лишился. И потому со скорбью он справлялся, как большинство одиноких мужчин, предаваясь пьянству и рыдая в подушки в своей спальне.
   Иногда он соизволял заняться делами, но чаще предоставлял эту обязанность патриарху. В очень тяжелом положении находились рынды, вынужденные выполнять и приказ царя - и не имеющие права воспрепятствовать патриарху пройти к сыну. Потому менялись рынды весьма часто, выгнанные либо царем - за то, что не выполнили его повеление, - либо патриархом - за излишнее усердие.
   На нынешние слабые попытки рынд задержать патриарха Иван смотрел со смесью грусти и насмешки. Впрочем, наученные опытом своих предшественников, эти проявили редкостную находчивость. Они как один повалились на колени под благословение патриарха, образовав, таким образом, сплошную стену между Филаретом и дверью в покои царя, так что высокий гость, сколько ни старался, не мог их обойти.
   Филарет, чей воинственный нрав не смогли смирить ни монастырь, ни годы плена, начал уже сердиться. К счастью, следом за патриархом вошел в палаты Михаил Шеин, и Филарет, махнув рукой, направился к нему.
   Иван тоже поспешил к своему начальнику, с подготовленными грамотами, требующими внимания царя.
   - Что там у тебя? - спросил Филарет хмуро.
   - Посол Кизыл-башского царя просит тебя его принять, - беря у Ивана грамоты, стал докладывать Шеин патриарху. - Уже вторую неделю тут живут, а с царем поговорить не могут.
   - И о чем мне с ними разговаривать?
   - Кизыл-башский хан Аббас нынче властитель всей Персии, - неторопливо стал высказывать свои соображения Шеин. - Ежели мы собираемся воевать с поляками - то надо дружить с их врагами, то есть, с турками и свеями. Значит, надо Кизыл-башского посла задобрить так, чтобы он туркам не мешал.
   - А ты все только о Смоленске думаешь? - упрекнул Филарет. - Может, лучше нам, напротив, замириться с поляками против турок? Уж кто нам точно первый враг - так это крымский хан, а за его спиной турки стоят.
   - Да не слышно о крымских набегах уже много лет, - возразил Михаил Борисович.
   - Это потому что с нас взять было нечего, - ответил патриарх. - А как увидит посол, что опять на Москве серебро завелось - тут же вспомнит дорогу сюда.
   - Ну, хорошо, будем готовиться к походу на Крым, - подозрительно легко согласился Шеин. - Дорог туда две: по Дону и по Днепру. От Дона - через безводную степь. От Днепра - берегом моря, и места там побогаче, не зря туда татары выезжают коней пасти.
   - Можно еще морем, - заметил Филарет.
   - Можно, - опять согласился боярин, - но для того надо сперва Азов взять. А это крепость не каждому войску по зубам. А от устья Днепра до Крыма - прямой путь, что берегом, что морем. А Смоленск - на Днепре. Вот и выходит, что даже если желаем на Крым идти, нам без Смоленска никуда!
   - Ну, ты хитер! - рассмеялся Филарет. - А все едино к своему сведешь. Но ладно, в военном деле ты более меня понимаешь, но в делах государственных, я надеюсь, пока меня не обошел. И вот суди сам - чтобы с поляками воевать, нам надо дружить со шведами и турками. И те, и другие - ну, прямо скажем, не нашей веры. А вот поляков поддержит австрийский кесарь, а того - испанский король. Причем, воевать за поляков всяко немцы будут. Ежели турки или шведы - враг известный, и их мы старым обычаем били - с поляками, как мы знаем, такое не прошло. И я бы сказал, что нам дружить надо с поляками, а через них - с немцами и испанцами, и держать в страхе турок и шведов.
   - Тогда послов аббасовых надо еще сильнее задобрить, - заметил Шеин.
   - Вот я и думаю, что посол будет союза с нами добиваться, - предположил патриарх. - Чтобы мы грозили туркам с севера, а он с востока. Но только сил у нас на то никаких нет.
   - И я больше тебе скажу - ежели попробуем мы туркам угрожать, поляки не замедлят с ними замириться.
   - У тебя на них зуб, - погрозил пальцем Филарет. - Несправедливо ты о них судишь. Неужто поляки, всю жизнь воевавшие за христианскую веру, станут входить в союз с турками?
   - В вопросах государственных вопросы веры не всегда оказываются главными, - возразил Шеин. - Сколько мусульман московскому царю служит? А у поляков сам знаешь, не король все решает, каждый мелкий шляхтич мнит себя королем. И коли он решит, что ему надо нашими владениями поживиться - он охотно с турками заключит мир и пойдет на нас. Пусть король и будет против.
   - То есть, начни мы войну со шведами, поляки подтянутся, начни с турками - тоже от поляков надо ждать удара?
   - А разве не так было, когда шведы стояли под Псковом, а Владислав пошел на Москву? - напомнил Шеин. - Так что тут я вижу только один выход - отбить Смоленск и сделать его опорой против Польши. Тогда пусть приходят. При хорошей обороне он может и год, и два держаться; а ежели поляков сдержать - тогда можно и с другими врагами разбираться. Главное, чтобы они все втроем не сговорились против нас, как было при Иване Васильевиче.
   - Ну, грешно про царя такое говорить, но он был сам виноват. Поскольку сам ввязался в войны со всеми соседями, и те были бы последними глупцами, если бы не договорились меж собой.
   - Но мы ведь так делать не будем?
   - Нет. Но и послов рановато принимать. Их ведь угощать надо, а пост на дворе!
   - Так что мне ними делать? Выпроводить взашей? - предположил Шеин с деланным простодушием.
   - Ты с ума сошел?! - не выдержал наконец Филарет, выплеснув накопившийся гнев в одном возгласе. - Встречаем, конечно, по высшему чину. Ты всех своих людей приводи, я другим боярам скажу, чтобы тоже людей собирали. Пусть поглядит на нас во всей красе, поймет, с кем дружить надо. Что еще?
   - А вот и свейские люди доносят, что их король тоже с нами дружить надумал. И как раз против поляков, - подал Шеин другую грамоту.
   - Ну, пусть присылает послов, поговорим чин по чину, - кивнул Филарет. - А что ты сына своего не везешь ко двору? - вдруг спросил он совсем о другом.
   - Чтобы он вот так же при твоем появлении на колени падал? Благодарю покорно, - возразил Михаил Борисович довольно дерзко, но он мог себе такое позволить даже с патриархом. Иван скосился краем глаза: рынды, убедившись, что опасность миновала, стали опять подниматься и принимать независимый вид, но внимательно следили за патриархом, готовые в случае чего опять занять коленопреклоненную позу полного послушания - и полной несгибаемости.
   - Да это сын мой чудит, пройдет у него блажь, - видно было, что ссоре с сыном Филарет особого значения не придает. - А верные люди ему всегда будут нужны.
   - Его тоже можно понять, - заметил Шеин рассудительно.
   - Да что ж! - воскликнул Филарет так, что и рынды, и другие находившиеся в палатах бояре вздрогнули. - Да, умерла его жена - ну, все мы смертны, все под Богом ходим! С тех, кто остался жив - стало быть, двойной спрос. Не унынию же предаваться? А меня он потеряет? Или так убиваться не станет, похоронит - и забудет?
   - Да что ты на него наговариваешь, - заступился Шеин за царя.
   - Мне можно, он для меня сын, а не царь, я его лучше знаю. А для других он царь, а царю негоже так свои чувства напоказ выставлять! - этот окрик снова был направлен в сторону рынд, и те снова присели от грозного окрика. - Но мы речь не о моем сыне ведем, а о твоем. Что же его от двора воротит?
   - Не хочет он именем отца пользоваться, хочет своей службой чинов добиться, - ответил Шеин.
   - Ну, так он долго их добиваться будет. Хотя, может, в чем-то он и прав. Все чаще приходится объявлять боярам, что служба их будет без мест, то есть, никому из них умаления не будет, если кто в подчинении у другого окажется. Но ведь что значит "без мест"? Получается, он и не служил как бы. То есть, ни ему, ни роду его от такой службы никакой радости. Коли совсем от мест отказаться, и смысла им служить не будет, получается?
   - Что же, бояре только за место служат? - проворчал Шеин. Сам он редко когда участвовал в спорах за место, полагая это пустой тратой времени - ну если уж совсем какой выскочка пытался его подвинуть; но в глубине души понимал, что многим это может быть важно.
   - А как их еще подвигнуть свой долг выполнять? Все время деньгами или землями награждать? Государство разорится. Было у бояр одно желание - соперника обойти, - и очень это хорошо получалось: один не сделает - так другой возьмется; кто отказался - место уступил, кто взялся - свой род поднял. А коли сделать, как, скажем, во Франции сейчас делают: есть капитан - голова по-нашему, - есть бригадир, вроде нашего полковника, есть генерал - это примерно воевода, - и все. Станешь генералом - и куда дальше? Заговоры строить да в цари метить? Благодарю покорно, второй раз такого счастья нам не надо. А у нас - так хоть все могут быть генералами, а все равно какой-то генерал старший, а какой-то младший. Сходил в один поход воеводой большого полка - поднялся над соседом. А тот сходил воеводой сторожевого, но поход крупнее - и тоже может на соседа свысока поглядывать. Правда, потом у царя и судей Разрядного приказа головы пухнут, как их вместе в один поход отправить, кого под чьим началом - но все какое-то развлечение...
   - Ладно, задача, как бояр по местам расставить, - усмехнулся Шеин. - Ты вот реши сперва более простую задачку. Решили селяне, что каждому свой надел пахать и убирать - мороки много, вместе вспахали поле, собрали урожай, а теперь его поделить пытаются. Как им его по чести поделить? И ведь надо еще и мельнику что-то отдать, и кузнецу, что плуг, серпы и косы ковал и чинил, и пастуху, что все это время за скотиной следил - а в поле не работал... Как тут по справедливости решить?
   - Тебе, что ли, такое решать доводилось? - догадался Филарет.
   - Почти.
   - Ну, так что я скажу: раз совместно работали - значит, и вклад каждый внес по силе. Ежели никто не ленился, а делал, что мог - стало быть, каждому дать, сколько ему надо.
   - Так ведь надо всем по-разному. У одного три голодных рта - у другого пять. А третий вообще бобылем живет, а пахал больше всех.
   - Что-то я не пойму, к чему ты ведешь, - с подозрением посмотрел на друга патриарх. - Они ведь решили лучше всем сделать? Собрали, стало быть, больше, чем если бы каждый свой закуток пахал. Ну, вот отделить часть, что всегда собирали раньше, и поделить ее поровну. А остальное - в закрома, и выдавать, кому сколько потребно. А коли кто начнет счеты вести, что его обделили - гнать такого из общины, ибо о себе думает, а не об общем деле.
   - Так, может, и у нас будет лучше, если бояре будут просто о долге своем думать, а не о чинах? - предложил Шеин довольно ехидно. - А кто о себе думает - гнать того в шею?
   Филарет вздохнул.
   - Это хорошо было бы, да как их заставишь? Да и все одно каждый о деле думает, но и о себе не забывает.
   Насколько знал Иван, подобные разговоры между Шеиным и патриархом были довольно частыми. Где бы ни встретились они - начинали рассуждать о том, как обустроить государство, и довольно часто патриарх к советам воеводы прислушивался. Впрочем, сам Шеин доверял Филарету почти полностью, и убедить его в чем-то полагал за счастье.
   - Вон и получилось, что грамоты Совета Пожарский седьмым подписывал, хотя был главным воеводой, - напомнил Шеин.
   - А что ты хочешь? Он был тогда молодой, да и как воевода себя еще ничем не прославил. Битва под Москвой у него впереди, а он даже боярином не был. Неужто Шереметев или Мстиславкий, служившие боярами еще Федору Ивановичу, должны были позади него идти? А как стал Дмитрий Михайлович спасителем всего московского царства - так его мой сын вровень с виднейшими чинами поставил, и даже наш главный борец за старину, Борис Михайлович Лыков, с тем смирился.
   Шеин усмехнулся. Его полный тезка наоборот (Борис Михайлович против Михаила Борисовича) - будучи неплохим воеводой, при том обожал спорить о местах с другими, и сильнее всего - с Пожарским, коего полагал выскочкой и баловнем судьбы, может, и ревнуя, что посадские люди с предложением возглавить их ополчение не к нему обратились, а к князю Пожарскому.
   - Ежели свалится слава на человека юного, не готового - она и его свалить может, - продолжал Филарет. - А докажет, что он чего-то стоит - тогда и поднимется. Про моего сына не говори, - предупредил Филарет возражение. - Я и сам не хотел, чтобы он царем становился. Молод еще.
   - Да как же молод - уж почти тридцать лет ему! - возразил Шеин.
   - Так в том и дело, что слишком рано он стал царем, не дорос. И так и застрял в детстве. Я бы не одобрил. Но его, как ты знаешь, без меня избрали.
   Хилков с некоторой опаской огляделся - все-таки, хоть Филарет был отцом царя, но для самого Ивана подобные обсуждения царской особы казались недопустимыми. Шеин, однако, ответил совершенно спокойно:
   - Вот он теперь и ведет себя так. Ему помогать надо, а не осуждать.
   - Хочешь сказать, что я слишком строг к нему? - нахмурился Филарет.
   - Просто не понимаешь ты, как ему тяжело, - прямо сказал Шеин. - От его слова судьбы людей зависят - а он свою детскую любовь забыть не может. И, может, не спроста так одна за другой две смерти случилось. Чем-то мы прогневали Бога, - Михаил Борисович как бы украдкой взглянул наверх, на расписанный потолок, освещенный отблесками свечей, потом отвел глаза и перекрестился.
   - Ты что же имеешь в виду, Михаил Борисович? - Филарет посмотрел на воеводу со страхом. - Что все это - божье наказание?
   - Наверное, - согласился воевода. - Понять бы еще - наказание кому?
   - Не усложняй, - Филарет с усилием взял себя в руки. - Испокон веков молодые, входя в возраст, начинали против старших бунтовать. Полагали себя самих умными, сами себе жизнь хотели устроить. Всякий человек в юности мечтает переделать мир, доставшийся ему от стариков - пока сам не состарится. Твой сын тут не исключение, да и мой тоже. Не понимают, что, вырвавшись на свободу от власти старших - они неминуемо попадут под власть чужих старших, тех, то прекрасно сумеет их направить к своим целям - но уже совершенно не считаясь с их желаниями. Родители-то чадам своим добра хотят - а те уйдут к чужим, которым глубоко на них плевать, да и сложат еще голову свою где-нибудь за чужого дядю.
   Филарет умолк. Молчал и Шеин. Каждый размышлял о своем, но мысли их были сходными. Размышления их прервались появлением в дверях дородного, богато одетого боярина, при виде патриарха склонившегося в глубоком поклоне. Лицо Филарета изменилось. Он отвернулся от входа, чтобы боярин не увидел его выражения, и негромко прошептал Шеину:
   - А вот и еще один наш любитель чинов.
   Отношения Михаила Борисовича с Дмитрием Мамстрюковичем не заладились давно. Мамстрюкович - как его называли за глаза почти все, кто его знал - был дальним родичем Ивана Черкасского, начальника Шеина, и тоже возводил свой род к братьям второй жены Ивана Грозного - только к другому ее брату, благо, Темрюковичей тогда ко двору государя приехало много. Но если Иван Борисович Черкасский предпочитал просто ничего не делать, наслаждаясь своим высоким положением по отношению к другим боярам - Мамстрюкович обожал всевозможные сплетни, слухи и доносы - которые часто сам с успехом распускал или писал.
   Но никто более него не любил занимать высокие должности, пробиваясь к которым, он с легкостью мог избавиться от любого соперника - добившись что ссылки того в дальние крепости, как по осени отправили в Пермь Ивана Голицына, обвинив в измене и злоумышлении на государя, - что "выдачи обидчика головой", то есть, вплоть до обращения в холопы. Спорил он за места даже со своим родичем Иваном Черкасским, полагая, что должен во всем быть первым.
   Несмотря на это, Мамстрюкович все время был окружен молодыми боярами и дворянами, надеющимися через него получить место при дворе, либо должность повыше, либо назначение в богатый город. Уже второй год он был главой Боярской думы - после умершего Мстиславского - и заодно считался главой Разрядного приказа. В средствах он тоже не чувствовал себя стесненным. Он довольно удачно вел хозяйственные дела, торговал и с казной, и с иноземными гостями, и в Сибири, и в Архангельске - и рядом с ним вились и те из дворян победнее, кто надеялся на богатые подарки - за какие-то услуги, конечно. В общем, Дмитрий Мамстрюкович не пользовался уважением - но при этом не страдал от недостатка внимания и влияния, хотя и угождали ему не из любви. Из боевых деяний его известным было только то, как он доблестно отступил в Можайск в пору последнего польского нахождения - правда, обороной Можайска потом руководил Федор Волынский, известный Ивану по вяземскому делу, - но в судах и приказах председательствовал почти постоянно.
   Царю и патриарху никто ниже него не кланялся, остальным же он едва заметно кивал. Впрочем, Шеина, видя, какое уважение ему оказывает патриарх, тоже старался задобрить, чем вызывал у воеводы только презрительные усмешки.
   Патриарх тоже не раз и не два высказывался при Шеине с насмешкой о главе Боярской думы, рассуждая, что неплохо было бы его сослать куда-нибудь, да вот беда - повода нет. Несмотря на распускаемые Мамстрюковичем сплетни и устраиваемые склоки, придраться к его службе было нельзя, да и многие, кто и мог бы рассказать о каких его грехах - молчали, опасаясь лишиться его благосклонности и подарков.
   - Ну, раз Мамстрюкович здесь - пора разбегаться, - негромко предложил Филарет.
   Но сбежать никто не успел: Мамстрюкович был уже рядом и, не переставая кланяться патриарху, заодно поклонился и Шеину. Чином он был выше воеводы - возводя свой род ко второй жене Грозного, Черкасские вообще по местническому счету были ниже одних Романовых, родственников его первой жены, - так что Михаил Борисович вынужденно ответил ему не менее глубоким поклоном.
   - Как там царь-батюшка поживает? - спросил подошедший елейным тоном.
   - Царь-батюшка гневаться изволит на каждого, кто к нему войти попытается, - отозвался Филарет. - Даже своего родного батюшку не соизволил к себе пустить.
   - Отца родного! - всплеснул руками Мамстрюкович. - Да не может быть!
   Видимо, завтра же эту сплетню будут передавать по всей Москве, подумалось Хилкову.
   Филарет с тоской взглянул на рынд, преградивших ему дорогу к сыну, снова махнул рукой, отказываясь от мысли пробиться сквозь их строй, и пошел к выходу.
   - Зайди, Михайло Борисович, ввечеру ко мне. Есть нам о чем потолковать и по твоей части.
   - А я, батюшка, позволь, тогда тебя потревожу делом своим. Дело у меня государственной важности, - глава Думы, не распрямляясь, весьма быстрым шагом припустил вдогонку за Филаретом.
   Шеин оглянулся на молча стоявшего рядом с ним Хилкова.
   - А ты загляни на обед ко мне. Нам тоже есть, о чем поговорить. К царю сейчас все одно не пробиться, так что время можешь напрасно не тратить.
   Часы на башне пробили время обеда.
   Собравшиеся в ожидании выхода царя придворные стали разбредаться, и Хилков, нагнувшийся поднять упавшую грамоту, с удивлением обнаружил, что остался в палате почти в одиночестве - если не считать рынд у дверей.
   В это время дверь в покои царя открылись, и появился сам государь.
   - Зайди, Иван Андреевич! - громко позвал царь Хилкова.
   Торопливо поклонившись государю, Иван почти бегом подбежал через всю палату.
   - Входи, входи, - царь ввел Ивана в небольшую комнату возле палаты и прикрыл дверь. - Пока еще обед не подали, можем поговорить.
   Царь был еще молодым - года на три старше Ивана - румяным человеком, невысоким, слегка прихрамывающим, с черной курчавой бородой и черными кудрями. Иван невольно вспомнил о своих усах, и царь, казалось, тоже обратил на них внимание.
   - Ценю я, что ты свое мнение имеешь, - Михаил Федорович указал пальцем на них. - Не боишься поступать вопреки. Нужны мне люди, которые бы служили не за страх, а за совесть. Чтобы не ради места служили, а ради государя.
   - Так мы на любом месте всегда государю служим, - отвечал Иван как мог уклончивее.
   - Это хорошо, - кивнул царь с тяжким вздохом. - Некому мне и довериться. А надо собрать молодых, смелых дворян да детей дворянских - и разворошить весь этот замшелый угол. Как Иван Васильевич некогда...
   Хилков чувствовал себя отчаянно неудобно. Как знать, не пройдет ли у царя его блажь, да не припомнит ли он, что ненароком поделился своей слабостью с первым встречным? Однако Михаил Федорович, казалось, был настроен решительно.
   - Я много думал, пока сидел один, - продолжал царь. - Я так полагаю, в государстве все должен решать царь. Сколько можно то соборы собирать, то думу? Воевода в бою никогда советы не собирает. Как он скажет - так и делают. Неужто царь меньше какого-то воеводы? А то так и мнутся все на одном месте, и переливают из пустого в порожнее, пережевывают одно и то же. А надо так же, как в бою: царь сказал, все делают. Как сделают - тут каждому своя голова дана, но решать, что делать, может только помазанник Божий. Скажешь, а как же батюшка мой? - спросил царь, хотя Иван старательно молчал, пытаясь угадать, к чему тот клонит. - А я так скажу, как в Писании сказано: кесарю кесарево, божье Богу. У него свои дела, у меня свои. И вот я тебя попрошу - найди мне поболе таких молодых, готовых на все, которым я мог бы приказать - и пошли бы за меня в огонь и в воду, а не перебирали бы своих предков да не рассусоливали, что хорошо, а что дурно.
   - Как повелишь, государь, - поклонился Иван.
   - Ну, ступай, - отпустил его царь. - О нашем разговоре помалкивай. Но через месяц с тобой снова поговорю.
   Глава 2. Распутица
   Зима медленно отступала, но улицы в городе были еще завалены снегом - особенно проезжая часть, которую редко убирали, и в основном снег тут притаптывался ногами и полозьями саней. Возле оград домов высились сугробы - туда наиболее трудолюбивые горожане сметали снег от своих ворот, - а вот далее разгрести, разумеется, желания и сил ни у кого не хватало. Царем на каждый год - отдельно в зиму и отдельно в лето - назначались бояре для слежения за порядком - в том числе, и разгребанием снега, - но снег зимой шел чаще, чем ответственные проезжали по улицам, вверенным их попечениям, и сугробы успевали растаять сами прежде, чем их уберут.
   Иван забежал отнести грамоты в Посольский приказ - в общем-то, можно было и дьяков с грамотами посылать, но он еще с утра пытался попасть к царю, а потому на свою голову вызвался их принести сам. Правда, попав к царю, он начисто забыл о своих делах - слишком уж необычной была просьба, с которой к нему обратился сам царь. Наверное, окажись на его месте Матвей или любой другой молодой боярин, Михаил бы так же заговорил и с ним, но вышло так, что теперь именно Иван стал поверенным царя. Принесет ли это радость или беду, Хилков пока не понимал, но решил, если представится возможность, воспользоваться новым необычным своим положением.
   На дворе у Шеина он увидел знакомые сани со знакомым человеком в них. Тем самым, с которым сейчас сильнее всего требовалось ему поговорить.
   Друзья обнялись, но поговорить не успели - на крыльце появился сам хозяин.
   - Где вас только носит? - неожиданно нелюбезно встретил их Шеин. - Дел по горло. А уж время обедать.
   Матвей торопливо отдал лошадей конюху Микитке, а сам, переглядываясь с Хилковым, поспешил в горницу.
   Шеин восседал во главе стола в гордом одиночестве, отправив еще в начале зимы всю семью в имение под Тверь. С ним в его хоромах обитало только пятеро слуг.
   - Да что тут случилось? - спросил Матвей у Хилкова.
   - Ты ведь и не знаешь? Царица скончалась, - негромко отвечал тот.
   - Это что, Марья Васильевна? - зачем-то уточнил Матвей.
   - Да мы вроде как не басурмане, многоженство у нас не дозволено, - сердито отозвался Шеин; встреча с Мамстрюковичем на нем явно отразилась не лучшим образом. - Другой жены у царя не было.
   - Вот тебе и родительское благословение, - вырвалось у Матвея. Шеин посмотрел на него сначала с удивлением, потом с ужасом. Видно было, что он тоже вспомнил разговор с Матвеем перед его отъездом.
   - Нашел ты Ваньку? - спросил как мог пренебрежительнее.
   - Нашел, - подавленно ответил Матвей.
   - И невесту его видел?
   - Видел, - ответ Матвея прозвучал еще более глухо.
   - И кто она?
   - Дочь смоленского боярина, Александра Семеновича Свиря, - доложил Матвей, глядя в пол и со страхом ожидая ответа.
   - Этого мне только не хватало! - вырвалось у Шеина.
   - А что такого, Михайло Борисович? - удивился Иван.
   Шеин помолчал, глядя то на одного, то на другого.
   - А то, что коли судьба нам все-таки Смоленск воевать, они же сына моего как заложника держать могут! Что его только туда потянуло...
   - Сердцу не прикажешь, - предположил Иван.
   - Это бабы сердцу приказывать не могут, - возразил боярин. - А истинный муж сердце свое в кулаке держать всегда должен. Да что ж мне-то делать? - он опять стал совершенно растерянным, вопреки собственным словам. - Матвей, я тебя прошу: как сможешь, съезди туда, уговори его с женой к нам перебраться!
   - Вряд ли он меня послушает, - покачал головой Матвей. - Тебе бы самому с ним поговорить.
   - А вот теперь невозможно это уже по двум причинам, - растерянно произнес Шеин, глядя куда-то поверх голов своих помощников. - Он бы и просто меня не послушал. А коли появлюсь я там, да не дай Бог кто про это узнает - не догадаются, так заподозрят, почто я сына оттуда сманиваю.
   Недолгая слабость прошла, и Шеин усилием воли взял себя в руки.
   - Как видно, на роду мне написано быть со Смоленском. Пока его не вернем - не жить мне спокойно, - сказал своим обычным голосом. - Ну, чего сидите? Налегайте на угощение!
   Пока друзья охотно выполняли приказ начальства, Шеин продолжил, уже как будто совсем спокойным:
   - Вечером мне надо быть у патриарха. Он, судя по его разговорам, опять вопрос о Смоленске собирается отложить. Вот и надо мне ему сказать что-то такое, чтобы не мог он отказаться.
   - Так может быть, прав он? - предположил Хилков. - Все-таки, ему в государственных делах виднее.
   - Конечно, виднее, - согласился Михаил Борисович. - Ратные люди должны думать о ратных делах, государи - о государственных. И я не собираюсь в поход без его воли выступать. Но только речь теперь не обо мне.
   - Ратные люди, правду сказать, воевать-то не шибко любят, - заметил Хилков. - Особенно те, что уже повоевали.
   - Да, ибо знают, что это такое. Так ведь и я знаю. Да только на роду мне написано быть воеводой Смоленска. Или вовсе не быть... Да, тут я более о себе беспокоюсь, чем о государстве... А уж решать, что выбрать - пусть государь решает...
   Видно было, что после известий о том, что сын его под Смоленском, решимость воеводы убеждать патриарха поубавилась. Хотя, с другой стороны, казалось, что он воспринял это и как перст божий, указующий ему вновь на памятную ему крепость.
   - Ну, и что ты узнал там в Смоленске? - спросил Шеин больше из вежливости.
   Матвей торопливо проглотил соленый гриб, который только что положил в рот, и начал рассказывать.
   - Смоленск охраняет полк немецких наемников числом в полторы тысячи. Еще в городе около сотни польских бояр и с полтысячи шляхты. Итого, я так мыслю, еще тысячи две ратного люда, если считать на каждого шляхтича и боярина по пяти боевых холопов. Могут придти казаки, но этих будет вряд ли много, сотни две, не больше.
   - Это почему?
   - Не доверяет им нынче Сигизмунд. Казаки большей частью хранят православную веру, а в городе нынче ее притесняют. Среди шляхты православных вовсе не осталось, они почти сплошь теперь пришлые, из ляхов. Среди старшего купечества тоже - либо приняли латинство, либо разбежались.
   - Притесняют, говоришь? - Шеин оживился. - А наших, значит, там совсем не осталось?
   - Ну, разве что перебежчики, которым тоже наша власть хуже смерти или все едино смерть. Всего выходит до четырех тысяч городского полка. Однако судя по доходам с городского торга, могут легко набрать и до семи тысяч.
   - Ты меня своими тысячами совсем с толку сбил, - остановил его Шеин. - Расскажи лучше об утеснении православных. Помнится мне, вроде бы, напротив, издавали в Польской земле наказ, чтобы не было никому притеснения, и все могут свои обряды свободно свершать?
   - То было давно, - возразил Матвей. - А два года назад польский круль самолично издал указ, чтобы в Смоленске никакой иной веры, кроме латинской, не исповедовали. Православные церкви в городе передали латинянам русского обряда, осталась у наших одна - и та за рекой. Тогда же почти всех уцелевших наших дворян оттуда повыгоняли, даже если кто и вернулся после Смуты. А вот простых селян, напротив, оставили - только держат холопами, и землю всю передали новым шляхтичам.
   - Так это ж хорошо! - не удержался Шеин. - То есть, это, конечно, плохо, - тут же поправился он, - что притесняют. Но зато теперь патриарх вряд ли сможет возразить против похода. Притеснение веры - это уже по его части.
   Шеин ушел к Филарету, оставив друзей вдвоем.
   - Я смотрю, Михаил Борисович не охладел к мысли вернуть Смоленск? - посмотрел ему вслед Иван.
   - А с чего бы ему от этой мысли отказываться? - пожал плечами Матвей.
   - Тогда надо подумать с ним вместе, как ему помочь? Ведь коли в городе правда все семь тысяч засядут - это надо тысяч тридцать наших подводить, а где их взять? А еще и в осаде сидеть будут - так ляхи в тыл ударят. Надо сделать так, чтобы нам ворота открыли.
   Матвей поперхнулся, вспомнив неудачную свою попытку.
   - Ты чего? - удивился Иван.
   - Да так, одного своего старого знакомого в Смоленске встретил, и тоже попытался его уговорить на нашу сторону стать.
   - Ну, и как?
   - Не вышло.
   - Ежели он из купцов, так надо знать, как их уговаривать. Купец, он во всем свою корысть должен иметь. Как узрел - так на твоей стороне. Ежели пообещать им всяческие льготы и поддержку на торге - неужто не поддержат?
   - Но купцы, дойди дело до драки, в стороне останутся, - возразил Матвей. - Не полезут же они на немецкие копья и пищали?
   - Зато они могут денег этим немецким копьям и пищалям дать, чтобы те опустились или вовсе в другую сторону направились, - заметил Иван.
   - Это тоже мысль, - согласился Матвей со вздохом. - Только я не вполне понимаю, какая им тут от нас корысть будет. Они же торгуют с разными землями. Ну, даст им царь льготу, так ведь ежели товары из наших земель им станут дешевле - товары из польских да немецких земель им станут дороже!
   - А тут у них тоже своя корысть, - с готовностью пояснил Иван. - Ляхи да немцы как раз их у себя не шибко жалуют, сами предпочитают в Смоленск приезжать. Все у них было налажено: смоляне везут товар с Киева, с Новгорода, с Москвы, а тут его покупают немцы да поляки и везут дальше. Стало быть, неприятности у тех возникнут, а не у этих. И, глядишь, и смолян начнут в Польше привечать, чтобы самим не тащиться в чужую землю.
   - Понятно. Силой московского князя пробиться на Краковский торг.
   - Вот именно. Их сразу там уважать начнут, если в неделе пути от них будет стоять наше войско, - усмехнулся Иван.
   - Стало быть, осталось подвести войско князя, - подытожил Матвей. - Потом договоримся с купцами, они перекупят немцев - и город наш!
   Они рассмеялись.
   Иван, впрочем, тут же прекратил веселье и сделал строгое лицо.
   - Вот о чем я с тобой переговорить хотел. Видел я нынче царя нашего, Михаила Федоровича. И просил он найти ему верных слуг.
   - Так ведь все мы ему слуги верные, - пожал плечами Матвей.
   - Это верно, - протянул Иван так выразительно, что Матвей догадался, к чему тот клонит.
   - Ну, нет, Иван, собак верных делать из людей не стоит. Ежели служат царю как голове, и помнят, что над ним Бог, и слово божие выше государева - это одна служба. А ежели служат царю как человеку, который свои желания принимает за веление свыше - это уже произвол выходит.
   - Да я и сам это понимаю, но неужто ты думаешь, что царь может приказать что-то недостойное?
   - А иначе зачем бы он требовал от тебя найти ему верных слуг? - заметил Матвей. - Чем его нынешние-то не устраивают? Уж, наверное, хотел бы достойного - просто бы приказал, любой бы сделал. А вот коли знает, что не одобрят - вот тут и ищут преданных, готовых за своего хозяина любому глотку перегрызть.
   - Да кто не одобрит-то?! - воскликнул Иван, вскакивая. - Филарет? Я так полагаю, потому царь и начал меня просить, что уж больно много у них с отцом споров стало в последнее время. Патриарх ведь уж стар, и тоже человек, и он ошибаться может. А доказать ему почитай и невозможно, что он не прав. И что делать, коли знаешь, что прав ты, а убедить не можешь? Тут только силой пробиваться, по-другому никак.
   - И что - воевать со своими?
   - А коли свои не понимают и не желают понять - какие они свои? - горько усмехнулся Иван. Бог знает, что он вспомнил в этот миг. - Тут уж как на войне. А на войне что воевода приказал - то и делаешь.
   - Даже на войне советы устраивают, младших воевод спрашивают, как бы они поступили. А уж царю и подавно надо чужие советы слушать. От его слов слишком много судеб зависит...
   Иван замолчал, обдумывая то ли как убедить Матвея, то ли где еще искать союзников.
   - Ты так скажи, - догадался о его сомнениях Матвей. - На меня рассчитывать можно, но не в делах недостойных. А коли в тайных - так это сколько угодно.
   Иван хлопнул его по плечу, но ничего не сказал.
   Шеин вернулся неожиданно быстро и опять мрачный.
   - Третьего дня патриарх устраивает прием персидских послов. Всем надлежит быть в лучших нарядах, в Грановитой палате.
   - Не довелось переговорить с патриархом? - уточнил Иван. Шеин мельком на него взглянул.
   - Довелось. И не только с ним.
   - С кем же еще? - простодушно спросил Матвей.
   - С царем, - вздохнул воевода. - Тот покинул наконец свое уединение и решил заняться делами. Так что послов будут они с патриархом принимать вместе. Ну, а нам надо не ударить в грязь лицом.
   Иван ушел к себе, Матвей остался в доме Шеина, и воевода, изо всех сил делая вид, как ему безразличен этот разговор, постарался выспросить все, что тот мог поведать о его сыне. Матвей, впрочем, и сам догадался, чего ждет хозяин, и охотно рассказал все, что знал.
   - Одно радует - что нашел Ивашка последнего православного боярина в Смоленске. Хотя поп этот латинский, что к его невесте ходит - явно ходит не спроста. Так, говоришь, Иван так и не признался, что мой сын?
   - Нет, молчит, - отвечал Матвей.
   - Молодец! - не удержался Михаил Борисович. - Но вечно-то молчать все равно не выйдет. Надо ему возвращаться...
   Утром Матвей застал Михаила Борисовича сидящим за шахматной доской.
   - Садись, - указал воевода место напротив себя. - В шахматы играешь?
   Шахматы как дозволенное занятие для князей и бояр известны были на Руси издревле - говорят, еще Ярослав Мудрый развлекался игрой на деревянной доске костяными фигурками. Считалось, что шахматы развивают ум и навыки, необходимые правителю. Иные игры - в карты или в кости - тоже, конечно, существовали, но считались недостойными людей знатных. В них играли по кабакам, по разбойничьим притонам, где-нибудь в дальнем углу, и хотя, конечно, почти все молодые бояре и дворяне знали эти игры, но никогда бы в том не признались - как все ходили смотреть на выступления скоморохов, но потом громко осуждали эти "бесовские игрища".
   А вот шахматы таких гонений не претерпевали, и их можно было встретить во многих домах. Впрочем, играть времени - а, возможно, и желания - у бояр не было, и часто диковинные красивые фигурки стояли просто как украшение.
   - Игрок из меня неважный, - признался Матвей.
   - Заодно и поучишься. Тут важно уметь смотреть на доску целиком, видеть и угрозы, и возможности. А такое умение и в жизни пригодится.
   - Наверное, тебе бы хотелось сыграть в иную игру - как брать и оборонять крепости? - предположил Матвей.
   - Я в такие игры в жизни наигрался, - отозвался Шеин. - Но ты прав, ежели готовиться к походу на Смоленск - надо учиться брать крепости.
   Боярин довольно лихо начал переставлять фигурки так, что получился изгиб Днепра возле Смоленской горы. Шахматы у Шеина были выполнены по польскому образцу, где ладьи изображались в виде крепостных башен, а слоны почему-то напоминали монахов. И вот башни Шеин весьма точно расставил на местах башен Смоленского кремля, поставив между ними пешки, а разложенные фигурки монахов использовав для обозначения реки.
   - Стрельцов не хватает, - вздохнул он. - Копейщики есть, конница есть.
   - Я могу сказать, что коли тут будет стоять войско польского короля, - Матвей указал на черные фигурки, оставшиеся на доске, - то взять город вообще не удастся.
   - Ты прав, - согласился Михаил Борисович. - Значит, надо, чтобы оно тут не стояло.
   Он встал, задумчиво подошел к окну.
   - Значит, надо, чтобы оно стояло где-то в другом месте. То есть, чтобы появились у него другие враги. Тогда выход у короля один - задержать нас под Смоленском, а самому попытаться отбиться от прочих напастей. Для того я и пошел в Посольский приказ.
   - И кто же согласится жертвовать собой, пока мы будем брать Смоленск?
   - Вот тут и нужна мудрость государственного мужа, чтобы понять, кто готов биться не в угоду твоей корысти - а за свое кровное. На польские земли зарятся двое - свейские немцы и турки. Свеи с ляхами делят поморские земли, а турки мечтают о плодородной Подолии. Но свеи и на наш Новгород поглядывают - недавно и на Псков поглядывали, но там их, кажется, отучили в его сторону смотреть, - а турки нам не могут простить Астрахань. Так что и с теми, и с другими и нам есть что делить. И поляки так же могут с ними договориться против нас, как мы - против них. И надо нам сделать, чтобы не договорились. Что предложить каждому, чтобы свое не потерять - и союзника не упустить.
   - Почти как в сказке про Ивана-царевича и молодильные яблоки, - усмехнулся Матвей. - Одному жар-птица нужна, другому конь, третьему царевна...
   - Только Иван-царевич в итоге все себе забрал, - поправил Михаил Борисович. - Так что мы скорее как курица из сказки о бобовом зернышке - всех обойди, каждому дай, что ему надо, тогда, может, и тебе что-то достанется.
   Он вернулся к столу, зашел со стороны Матвея и решительно смел с доски все фигурки. Потом взял - прямо с некоторой любовью - башню и водрузил ее в середину доски.
   - Вот Смоленск. А вот мы, - он поставил с ближнего края фигурку шаха, в честь которого игра и получила свое название - правда, у Шеина она больше походила на польского короля, чем на персидского шаха. - Вот тут свеи, - их боярин изобразил обычной пешкой, выставленной с правого края. - Тут поляки, - на дальний конец доски встал монах. - А тут турки, - с левого края он поставил всадника. - Как видишь, ежели кто-нибудь с поляками договорится, сил идти на Смоленск у нас не будет.
   - Так, может, и не надо нам на него пока идти, прав Филарет? - предположил Матвей.
   - Как это не надо? - возмутился Шеин, впрочем, тут же взял себя в руки.
   - Но тогда нужен еще кто-то, кто был бы нам союзником, а им - врагом.
   - И вот на этот случай и сидят у меня в Москве послы шаха Аббаса, правителя Персии, - Шеин поставил рядом с белым всадником на южной стороне - черного. - Они туркам враги и могли бы их отвлечь. Но только они не одни. Есть еще один игрок, - он выставил второго монаха за первым, - римский кесарь. Который полякам друг, а туркам враг. И вот тут и получается сложная петля - ежели персы враги туркам, то друзья кесарю. А ежели кесарь друг полякам, то и они полякам друзья.
   - Значит, договариваться с турками?
   - Грешно, конечно, православному человеку заигрывать с иноверцами, но тут я иного выхода не вижу. А персов надо как-то бережно отправить обратно, так, чтобы ничего не пообещать, но и не поругаться.
   - А ежели кесаря отвлечь? - предложил Матвей.
   - Он и так сейчас занят - воюет с немецкими князьями за веру, - ответил Шеин. - И есть у меня надежда, что туда и польского короля позовут - не зря, ты говоришь, латинские монахи даже в Смоленске объявились. Надежнее всего было бы договориться со свеями - нам с ними теперь делить нечего, они не так давно еще сами радовались, что отделены от нас болотами и лесами и нам до них не добраться - впрочем, как и им до нас. Мысли их короля, насколько я знаю, направлены за море, тоже в немецкие земли. И ежели римский кесарь полякам друг, то свейский король - враг, ибо делят они Поморье. Вот если бы удалось договориться и с турками, и со свеями - то тут полякам деваться было бы некуда. Может быть, они бы и так Смоленск отдали. Но сам видишь - желающих много, а сил мало. А, главное, свеи с турками без нас не договорятся...
   - Если только не будет еще кого-то - там, за поляками, - махнул Матвей за доску.
   Шеин на него посмотрел в задумчивости.
   - Может, и найдем. Ежели хорошенько поискать. Только вот ведь задача. Найти пусть не друга, но хоть союзника в борьбе - дело нелегкое. А вот нажить врагов - проще простого. Стоит слово невпопад сказать, или позволить себе больше, чем остальные полагают тебе положенным - и тут же все против тебя объединяться, - Шеин обвел рукой все фигуры, стоящие по краям. - Царь Иван Васильевич вот не подумал о том, в гордыне своей поссорился разом со всеми - и вынужден был отбиваться ото всех соседей.
   - Да, - Матвей еще раз оценил положение на доске, - как будто пробираешься по тропе через болото.
   - Садись, - Шеин принялся расставлять фигуры на доске в должном порядке, - сыграем по обычным правилам.
   Глава 3. Торжественный прием
   День приема послов выдался ясным и солнечным. Под яркими лучами снежные кучи быстро исчезали, превращая землю в непроходимую грязь. Лед на Москве-реке трещал и чернел, и от берега до берега змеились открытые полыньи.
   С утра у Михаила Борисовича было полно хлопот. Надлежало выслать приставов встречать послов с Подворья, чтобы проводить их до самого Кремля. Во встрече послов в Кремле участвовало еще несколько бояр. По дороге послов должны были сопровождать стрельцы, с которыми тоже надо было договориться и решить, кого, сколько и куда поставить. Надо было проверить и как в Кремле готовы к приему послов. Потому он встал с утра, поднял Матвея, и они вдвоем отправились в Посольский приказ, потом в Стрелецкий, а оттуда - в Грановитую палату.
   Самое главное всегда творилось не на самом приеме - а перед ним. Когда приглашенные уже собрались, все ждут выхода царя - но царь мешкает, предоставляя возможность своим приближенным обсудить все последние события.
   Матвей искал глазами Ивана, не появлявшегося накануне. Шеин тоже был озадачен отсутствием своего помощника, но не столь сильно. Удивился он потом - так, что дернул Матвея за руку и указал на пустующий пока царский престол под бархатным навесом.
   - Ты посмотри, куда наш Иван забрался!
   Матвей взглянул - и с удивлением узнал в наряженном в белый кафтан с золотым шитьем, блестящем обнаженным топориком рынде возле царского места - Ивана Хилкова. Тот явно был горд нынешним своим положением, поглядывая на собирающуюся толпу свысока и поигрывая топориком.
   - Не стоит его сейчас отвлекать, - удержал Михаил Борисович своего молодого спутника, бросившегося было к другу. - Он царскую особу охранять будет, ему не до нас. Пойдем, тут и без него есть, с кем поговорить.
   Бояре понемногу собирались, наполняя палату. От роскошных нарядов рябило в глазах. Появился и Иван Черкасский - начальник Шеина, - и его родич Дмитрий Мамстрюкович. Оба раскланялись с Шеиным, который тут же с ними распрощался, озабоченный тем, чтобы прием прошел по чину. Он то и дело здоровался с кем-то из бояр - многих Матвей видел в первый раз - и тут же шел дальше, переходя от двери к престолу и обратно, следя, чтобы бояре занимали места по своим чинам, чтобы потом не было споров, недовольств и не было бы срама перед послами несвоевременным выяснением отношений.
   - Познакомься, - представил Шеин еще молодого - лет на десять старше Матвея, но лет на пятнадцать младше самого Шеина, - высокого боярина. - Артемий Васильевич Измайлов, меня с патриархом из польского плена ездил вызволять. За что от меня ему вечная признательность, - Шеин глубоко поклонился.
   - Да полно, Михайло Борисович! - воскликнул Измайлов, чувствуя себя неловко. - Меня царь послал, я же не своей охотой поехал.
   - Так ведь и чужой приказ можно по-разному выполнить, - заметил Шеин.
   Матвей низко поклонился окольничему. Род Измайловых тоже был довольно известен, поднявшись, правда, уже после Смуты.
   - Артемий Васильевич тоже будет служить в Посольском приказе, так что видеться теперь вам придется часто, - заметил Шеин. - Пойдем, Артемий Васильевич, доложишься нашему голове, - воевода повел Измайлова к Черкасскому, оставив Матвея в одиночестве.
   Матвей попытался подмигнуть Хилкову, но тот его словно бы и не замечал.
   Зато его заметил Семен Прозоровский, родич Матвея по матери.
   - Матюшка, никак ты? - Семен был старше Матвея всего лет на пять, но доводился ему двоюродным дядей, а потому относился покровительственно и несколько свысока.
   Обняв племянника, начал расспрашивать о родителях, об общих знакомых, но когда Матвей начал было отвечать - так же быстро простился и побежал к следующему знакомому. Матвей усмехнулся ему вослед. Впрочем, не виделись они очень давно, и обстоятельно рассказать за недолгое время перед выходом государя все равно все было невозможно.
   Шеин по-прежнему был чем-то озабочен, внимательно наблюдая за входящими и точно пересчитывая их. Кто-то был Матвею известен, иных он видел в первый раз.
   - Дмитрий Михайлович! - окликнул Шеин широкоплечего густобородого, уже седеющего боярина, вошедшего в палату одним из последних.
   Тот степенно подошел к Шеину, раскланялся с ним. Матвей, догадавшись, кто перед ним, тоже поклонился с почтением.
   - Давно тебя не видно было, - заметил Шеин.
   - Нечего мне на Москве делать нынче, - отозвался Пожарский устало.
   - Что ж приехал? - удивился Михаил Борисович.
   - Да вот, понадобился. Вспомнили обо мне, зовут главой Разбойного приказа. Видно, по старой памяти, как я лисовчиков бил.
   - И что - думаешь согласиться?
   - Поглядим, - отмахнулся Пожарский. - Тут ведь не с ляхами, тут с татями да убийцами дело иметь придется.
   - Ну, зато и показать себя можно со всех сторон, - усмехнулся Шеин. - Разбойников бить - это воинская сноровка нужна, а найти злодея - тут и ум, и смекалка потребуется. Вот, Матвей, куда тебе тоже пойти служить надо. Там тебе не лихоимства бояр и воевод разбирать, там дела потруднее будут. А ты, Дмитрий Михайлович, присмотрись к этому молодому человеку, - указал Шеин на Матвея. - Смышленый малый, смелый, и способный ко всякому делу. Коли меня не будет, может, и тебе такой сгодится, в твоем новом приказе.
   Пожарский посмотрел на Матвея оценивающе, кивнул:
   - Может, и сгодится.
   Со знаменитейшим воеводой Матвею до сих пор лицом к лицу встречаться не доводилось. Впрочем, Пожарский в последнее время отошел от дел, предпочитая жить в своем имении под Суздалем и редко появляясь при царском дворе.
   - Что уж ты, Михайло Борисович, как будто хоронить себя собрался? - прошептал Матвей, сперва возгордившийся лестными словами о себе, а потом вдруг осознавший смысл сказанного.
   - Всякое может случиться, - рассудительно отозвался Шеин, но Матвею показалось, что воевода к чему-то готовится, о чем не желает пока говорить.
   - Мамстрюкович опять куда-то подевался, - покачал головой боярин, направляясь к своему начальнику. - Вот мог бы тут пользу принести, а тут его и нет.
   - Он у царя, - ответил Иван Черкасский на вопрос Шеина.
   - Вот ведь, - усмехнулся Шеин. - Ну, стало быть, царь ему сам объяснит, что делать надо.
   - А вот и он, - Черкасский указал на дородного боярина, вышедшего из царских покоев.
   - Царь всей Русии, Великий князь Московский и Новгородский, Царь Казанский, Астраханский и Сибирский, Михаил Федорович! - провозгласил Мамстрюкович.
   - Никак он бирючем решил стать? - удивился Шеин.
   Все склонились перед царем. Тот в сопровождении двух рынд прошел к престолу. А Мамстрюкович тут же объявил вновь:
   - Великий Государь Патриарх Филарет Московский!
   Филарет вышел куда более скромно из другой двери и подошел к сыну. Его сопровождали двое игумнов из соседних монастырей.
   Черкасский поклонился царю, выслушал негромко отданное приказание и кивнул Шеину. Должно быть, Филарет уже знал о прибытии послов, почему они с царем и появились так вовремя. Как раз и Шеину дьяк Грамотин доложил, что гости приехали.
   Прием проходил по строго утвержденным правилам. Двое приставов встречали их на посольском дворе. По всему пути послов сопровождали стрельцы, выстроенные вдоль улиц. На въезде в Кремль их встречали еще двое бояр. Еще одна пара встречающих ожидала гостей в сенях, потом у входа в палаты, и наконец у самых дверей послов приняли сами Черкасский и Шеин.
   Послы вошли в шубах и тулупах, укутанные в них до самых глаз, над которыми торчали восточные тюрбаны.
   - Как добрались, гости дорогие? - обратился к послам Черкасский. Переводчик, прибывший с посольством, торопливо перевел вопрос.
   Старший - седобородый Урус-Бек - величественно повернулся к спрашивающему и что-то произнес.
   - Урус-Бек благодарит князя за заботу и просит провести к царю, - ответил переводчик.
   - Хорошо сегодня, погода теплая, - беззаботно заметил Черкасский.
   - Теплая?! - с ужасом вскричал посол, услышав слова переводчика.
   - Урус-Бек просит узнать, когда же закончится эта теплая погода, - с легкой насмешкой перевел толмач.
   Черкасский возвел глаза к небу:
   - На все воля божия.
   Посол опять принял важный вид и более не проронил ни слова. В сопровождении Черкасского и Шеина они прошли к царю.
   Следом за послами слуги внесли огромный царский престол, вырезанный из слоновой кости, церковную ризу, украшенную золотым шитьем и самоцветами, чаши из золота, и разложили перед царем. Князь Григорий Волконский - тоже из помощников Черкасского - громогласно объявлял имена послов и привезенные им дары. Царь рассматривал привезенное со все возрастающим любопытством.
   Урус-Бек заговорил. Говорил он медленно, степенно, давая возможность переводчику перевести его слова, а князю Волконскому громко их повторить (напрямую выслушивать безродного толмача царю было невместно).
   - Великий царь царей, повелитель Персии, Божьей волею царь Аббас приветствует государя Московского и всей Русии Михаила Федоровича, желает ему долгих лет царствования и мечтает установить вечный мир и дружбу меж нашими народами. Напоминает царь Аббас, что всегда помогал и поддерживал царя Русии, и в прошлую войну суживал деньгами. А потому сейчас, когда грядет война с безбожными турками, забывшими Бога своего, надеется царь Аббас, что царь Русии выступит с ним вместе, плечо к плечу. Благо, это нужно как нам, так и вам. Давно уж приняли турки под свое покровительство крымских татар, что набегами своими разоряют южные границы Русии. И всем известно, что царь турецкий может как удержать своих слуг - так и натравить их на Москву. А потому, если бы вместе ударили мы с двух сторон, надолго могли бы прекратиться их набеги.
   Михаил Федорович благосклонно кивал на эти слова.
   - Кроме того, - продолжал Урус-бек, и Волконский старательно повторял, - Хвалынское море самим Богом создано для торговли меж нашими народами, а потому царь Аббас надеется на то, что купцы его беспошлинно смогут торговать в Астрахани и по Волге.
   - Что-то они много хотят, - пробормотал Шеин в сторону Матвея.
   - В знак же нашей дружбы царь Аббас просит принять эти дары - резной царский престол для царя, золотую ризу для патриарха и священные сосуды для церкви.
   Все это слуги послов выложили перед царем. По рядам бояр пронесся легкий шепоток, то ли удивления, то ли зависти.
   - Мы принимаем дары, - объявил государь, - и впредь обещаем, что всячески помогать будем нашему другу и союзнику царю Аббасу. Он может рассчитывать на нашу помощь во всех своих начинаниях. Мы скорейшим образом начнем готовиться к тому, чтобы сокрушить наших общих врагов турок.
   Матвей посмотрел на Шеина - тот едва не кусал губы. К сожалению, он стоял слишком далеко от царя, да и не позволили бы ему вмешаться - даже Иван сейчас, исполняя должность личного охранника государя, не подпустил бы боярина к царю.
   Однако и Филарет догадался, к чему клонит Михаил, и нагнулся к его уху.
   - Что ж ты делаешь, государь, - негромко произнес патриарх, так, что слышать это могли разве что рынды царя. - Ты же нас с турками в войну втянешь.
   Михаил резко на него посмотрел.
   - А я надумал, что хватит лицемерить. Коли дружим - так дружим, вражда - так вражда. А все эти ваши увертки и недомолвки - это не для меня! Не будет более того! Я царь, и я решаю, как быть!
   - Царь-то, сын мой, и есть самый несвободный в своих решениях. Ибо от его слова зависит благо других людей, да и самое существование его земли. И ты, конечно, можешь начать самодурствовать, но только добром это не кончится ни для тебя, ни для всех твоих подданных. Решаешь, конечно, ты - да ведь решаешь не просто так. Чего ты хочешь? Чтобы все тебе повиновались? Или чтобы любили за то, что ты свою землю любишь? Прежде чем хоть одно слово изречь, сто раз подумать надо, особенно царю. А ты что надумал?
   - Я уже объявил свою волю, - надменно ответствовал царь. - И слова свои обратно забирать не собираюсь. Будет война с турками - значит, война.
   - Не слишком ли ты легко за резной престол покупаешься? - недовольно бросил Филарет сыну. Тот вспыхнул и отвернулся.
   - На следующей неделе приходите в ответную палату, - объявил царь. - Князь Черкасский объявит там вам наше решение и грамоты ответные для вашего государя вручит. А сегодня ввечеру жду вас на званый ужин.
   Кланяясь, послы удалились.
   Бояре расходиться не торопились. Такие приемы всегда заканчивались пышным ужином у царя, и гости намеревались дождаться его. Михаил уже поднялся, собираясь покинуть палату, как вновь поднялось какое-то оживление у входа.
   - Михаил Борисович, ты здесь! - дьяк Грамотин из Посольского приказа быстро подошел к Шеину и что-то прошептал ему на ухо.
   - В чем дело? - с досадой спросил царь.
   Шеин подвел дьяка к подножию престола.
   - Ну, говори, - нетерпеливо произнес Михаил.
   Тот оглядел собравшихся вокруг и дрогнувшим голосом произнес.
   - Беда, государь! Опять весть пришла от крымских людей, что те в набег на наше порубежье собираются.
   На миг в зале воцарилась полная тишина, сменившаяся тут же громким, все нарастающим гулом.
   Филарет подошел к Шеину:
   - Ну, что, сглазили мы с тобой?
   Шеин равнодушно пожал плечами.
   - Этого следовало ожидать. Наверняка турки прознали про посольство от Кизыл-башей и решили нам намекнуть, что не с теми дружим. Вот их верный слуга и собрался по первому слову в поход. Да не привыкать. Служба Береговая несется исправно, полки в два счета соберем, дальше Калуги они не пройдут.
   - Так не в этом дело. Уж больно быстро турки узнали, о чем мы тут с персами договариваемся.
   Шеин задумался.
   - Вряд ли они знают. Верно, еще из Персии им весть пришла, что послы к нам едут. Они ведь долго добирались.
   - В том и дело, - кивнул Филарет. - Добирались долго, а стоило нам их принять - как тут же пришла весть о крымчаках.
   - Думаешь, весть ложная? - предположил Шеин.
   - Нет, - покачал головой Филарет. - Я думаю, что кто-то и Михаила моего подучил сказать то, что он сказал - и туркам весть об этом послал. А уж кто это мог быть и кому это надо - сам решай. Но теперь о Смоленске точно никто думать не будет. Первое дело теперь - крымскую угрозу отразить.
   Михаил недовольно взглянул в их сторону. Бояре ждали решения царя.
   - Собирайте полки на Берег. Завтра же в Разрядном приказе заготовить и разослать грамоты всем боярам и дворянам быть по разрядам по обычаю. Дмитрий Мамстрюкович, проследи!
   - Конечно, государь, - с готовностью поклонился тот.
   Царь, наконец, удалился. Вскоре Иван вышел к Шеину и Матвею, уже в обычной своей одежде. Шеин оглядел его с ног до головы, так, будто в первый раз увидел.
   - Напрасно ты переоделся. Тот наряд тебе к лицу был. Горлатная шапка, топорик, золотое шитье - ну прямо Иван-царевич, а не просто Иван.
   Хилков покраснел, не то от удовольствия, не то от стыда.
   - Что уж ты, Михайло Борисович... - пробормотал смущенно.
   - Ладно, у нас с вами дело, как раньше. Сдается мне, кто-то из бояр доброхотит полякам. Причем, из самых высших. Возможно, кто-то и подсказал царю мысль пойти на турок вместо поляков.
   - Найти его будет нетрудно, - предположил Иван. - Нынешних польских доброхотов за версту видать.
   - Напротив. Недавно чуть не половина бояр на поляков смотрела. Владислава не просто так на царство выбирали. Конечно, все говорили, что он будет "только наш", откажется от Польской короны, примет православие, не будет нас тащить в Польшу... Но в душе-то, думаю, все, даже патриарх Гермоген, понимали, что он сейчас, чтобы получить московский престол, подпишет все, что угодно - а потом сделает так, как пожелает. Кто бы ему, стань он царем, осмелился возразить? Так что не скажи - доброхота такого сыскать будет нелегко, ибо им может кто угодно оказаться.
   - Надо сначала дьяка нашего расспросить, - предложил Матвей.
   - Да Грамотин-то что, - пожал плечами Шеин. - Ему гонец весть принес, он и передал. Гонца я сам засылал к крымчакам, знаю, что можно ему доверять. А вот почему царь решил вдруг с персами дружить? - он повернулся к Ивану.
   Тот смутился.
   - Не знаю. Я его с утра не видел.
   - Да ему это явно раньше нашептали. Ты последи, кто к царю зачастил в последнее время. Пойдемте, - Шеин оглядел опустевшую палату и вышел последним.
  
   Глава 4. Возвращение блудного сына
   С утра Матвей вновь застал хозяина сидящим перед шахматами.
   - Матвей, надо мне уехать, - торопливо сказал Шеин. - Ненадолго, но всяко может статься. Без меня вам с Иваном надо выяснить, кто туркам или полякам о послах Аббаса сообщил,
   - А ты куда поедешь? - на всякий случай спросил Матвей.
   Боярин молчал, явно не зная, что сказать. Наконец, признался:
   - Надо мне под Смоленск съездить, на сына посмотреть.
   Матвей обмер. Разом стали ясны недомолвки, которые бросал боярин в последние дни; его мрачность и нарочитая насмешливость, его странные речи, когда он как будто прощался...
   - Разве можно тебе туда ехать? - почти вскричал Матвей. - Уж коли ты полагаешь, что они сына твоего могут как заложника держать - то появись там ты, от такого подарка они точно не откажутся!
   - Ты прав, конечно, - неохотно согласился Шеин. - Но и в неведении я более сидеть не могу. Марфа Михайловна убивается, что сына не видит, да и я, правду сказать... - он опять замолчал. - Но надеюсь, все обойдется, а нет - так вы сами знаете, что делать.
   - Ну, нет, Михайло Борисович, я один твои дела не потяну, - решительно возразил Матвей, скорее чтобы удержать воеводу, нежели правда из страха, что на него сейчас свалятся все обязанности Шеина.
   - Ничего, Посольский приказ и до меня жил, и без меня жить будет. А тебя к себе Пожарский возьмет, я уж о том с ним поговорил.
   - Разве в этом дело? - с досадой на непонимание воеводы отвечал Матвей. - Нельзя тебе ехать. А что при дворе скажут? Что воевода Шеин к ляхам подался?
   Боярин в ужасе на него посмотрел. Кажется, с этой стороны он еще не думал о своем решении.
   - Да. Ты прав, - выдавил он наконец. - Ехать мне, получается, нельзя. Так я не только себе, но и сыну беду сотворю. Куда он вернется, если что?
   Матвей, не ожидавший, что воевода так легко согласится с этим доводом, вновь с недоумением на него посмотрел.
   - Но что же мне - сидеть и ждать? - в досаде стукнул по столу Михаил Борисович.
   - Надеюсь, недолго ждать - он ведь обещал приехать, - напомнил Матвей. - Потерпи. Нас ты все учишь выдержке и терпению - что же сам?
   - Да, значит, опять сидеть и ждать, - повторил Михаил Борисович сокрушенно.
   Он вздохнул, глубоко, точно задыхаясь - и надолго замолчал.
   - Иногда мне кажется, что я понимаю Бога, - наконец заговорил вновь с легкой насмешкой над самим собой и в то же время с невыразимой печалью. - Как он ждет, чтобы дети его к нему вернулись - а дети заняты своими делами и даже не вспоминают о своем отце...
   Свадьбу Ивана и Марии сыграли довольно скромную. Старых знакомых Александра в городе почти не осталось, и Иван никого звать не стал. Венчали их в одной из немногих уцелевших православных церквей, старинной, помнившей еще усобицы князей, воздвигнутой за пределами крепостной стены в ту пору, когда православие только появилось на русской земле. Построенная из красного кирпича на правом берегу Днепра, церковь Петра и Павла была ближайшей к имению Александра, располагаясь у подножия Покровской горы.
   Снег стремительно таял, оставаясь лишь воспоминаниями на северных склонах оврагов и холмов. Молодые ехали в открытой коляске, счастливые, увлеченные только собой, так что отцу Марии стало даже несколько завидно.
   - А меня-то когда со своими родителями познакомишь? - спросил Александр.
   - Да вот можем хоть нынче поехать, - предложил Иван, любивший в тот миг весь мир.
   Застолье тоже было довольно скромным, в кругу ближайших слуг Александра, и молодые довольно быстро поднялись из-за стола.
   - Там пришел твой учитель латыни, - с досадой сообщил Иван, выглянув в окно. - Вот объясни мне, зачем девице латынь?
   - А по-твоему что, девица должна только за пяльцами сидеть и рубашки мужу шить? - отозвалась Мария, нежно обняв мужа за шею.
   - Отец Иннокентий пришел? - Александр ненароком разрушил их хрупкую радость, услышав слова Ивана. - Тогда это, наверное, ко мне, а не к Марии.
   И он торопливо вышел встречать гостя, оставив молодых наедине.
   - Я слышал, у тебя свадьба? - приветствовал хозяина монах. - Позволь принести мои поздравления, хотя и без подарка.
   - Ну, что ты, отец Иннокентий, сам приход твой - лучший подарок, - поклонился Александр.
   - Не думаю, что твоя дочь разделяет это твое мнение, - усмехнулся монах. - Но возможно, я и правда могу принести более ценный дар, поскольку недавно вернулся от короля.
   - Меня всегда удивляло и восхищало, как такой человек, имеющий доступ ко двору, снисходит до наших окраин, - несколько лицемерно произнес хозяин. - Что твой орден ищет в наших краях?
   - Моих собратьев любят обвинять в самых страшных замыслах, - вздохнул отец Иннокентий. - А ведь мой орден всего лишь несет истину - тем, кто желает ее услышать. Мы открываем школы и университеты, мы печатаем книги, мы читаем проповеди и несем слово Божие самым диким народам. Не так давно миссия нашего ордена открылась даже в Китае и в Вест-Индии. И мы не ждем благодарности, нет. Нам достаточно того, чтобы люди приближались к истине нашими усилиями. Мы думали образумить и Московию - и царевич Дмитрий взялся нам в том помогать - но его убили, и все наши замыслы пошли прахом. Сейчас вот король Сигизмунд вроде бы склоняется к тому, чтобы поддержать нас - но кто знает, сколько Господь отведет ему лет правления и хватит ли у его сына Владислава твердости духа, чтобы продолжить деяния его отца?
   Монах покачал головой.
   Александр помолчал для приличия, изображая сочувствие, и спросил осторожно:
   - А что мои грамоты?
   - О, король очень доволен! Теперь у нас в руках есть средство воздействия на царя московитов. Если он надумает воевать с Польшей, мы предадим гласности сведения из этих грамот, и вряд ли у него останется хоть один сторонник.
   - Но почему бы этого не сделать прямо сейчас? - удивился Александр. - Ведь тогда бы Владислав мог стать королем Русии на вполне законных основаниях.
   - Увы, как показал недавний опыт, Московия не готова подчиниться разуму, - вздохнул отец Иннокентий. - Если даже лишить их царя, они будут драться все против всех, и вместо богатой провинции нашего королевства мы получим сборище шаек на наших границах. Зачем нам это надо? Нет, пока Михаил не угрожает нам, пусть правит. Часто слишком быстрое расширение границ приводило к краху государств. Так пали державы Александра, Карла Великого, так ныне шатается власть короля Испании, овладевшего Вест-Индией слишком быстро и слишком поспешно. Да и сами московиты - вспомни, как стремительно расширились их владения всего за полвека, и как чуть не потеряли они все не так давно. Нет, власть должна выстраиваться постепенно. Камень к камню должны подбираться по одному, дабы не рухнуло все здание.
   - Однако, они собираются вновь воевать за Смоленск! - заметил Александр.
   - Когда Господь хочет кого-то наказать, он лишает его разума, - напомнил гость. - Взгляни на эти стены, - монах указал на виднеющиеся вдали белокаменные зубцы. - Все войско польского короля, отца нынешнего, почти два года потеряло под ними, хотя обороняли их изгнанники, отрезанные от помощи, сами обрекшие себя на гибель. Неужто кто-то сможет их взять, когда внутри будет стоять отборный полк наших солдат, а под стенами соберется все войско короля? Однако я не думаю, что царя это остановит. Он окружил себя людьми, которые не умеют смотреть дальше сегодняшнего дня. Они не пожелают упустить то, что считают своим по праву. Вместо того чтобы радоваться тому, что у них есть - они будут гибнуть в дальних походах, пытаясь вернуть то, что им уже не принадлежит. Они будут драться между собой, но при этом не потерпят никого, кто захочет проявить хоть какую-то собственную волю. Они будут разорять богатых - из зависти, из желания обогатиться или просто из страха. Они, вышедшие из самых разных родов - но по большей части, из безграмотных и невежественных - не потерпят рядом людей знающих, и будут их изгонять и истреблять. Нет, я не думаю, что Москва сможет нам угрожать.
   - Не слишком ли мрачно ты описываешь будущее Московского царства? - спросил Александр недоверчиво.
   - Думаю, напротив, я еще слишком мягок. Царь и его окружение будут сосать соки из своей земли, ибо полагают, что это она должна им служить, забыв о святой обязанности правителя. Царь не потерпит своеволия, он будет признавать советы лишь тех, кто, как он знает, полностью от него зависит и могут хотеть лишь того же, что прикажет он. Откуда же возьмутся силы на устроение государства, если вместо десятка мужей по сути нам противостоит лишь один, не слишком умный?
   - Значит, ты полагаешь... - начал Александр.
   - Я полагаю, что даже если московский царь надумает овладеть Смоленском, его можно не бояться. Но это не значит, что можно наплевать на такую угрозу, и все само собой образуется. Король Сигизмунд размышляет сейчас, кого поставить воеводой в городе. Он рассматривает и твое имя в числе других. Думаю, что оказанная тобой услуга может зачесться тебе, и ты станешь главой того города, на который потратил свои силы. Но для того, чтобы король не забыл о твоей услуге, тебе надлежит появиться у него при дворе, причем, как можно скорее.
   - Значит, надо ехать в Краков? - уточнил боярин.
   - В Варшаву, - поправил монах. - Король как раз недавно перевел свой двор в Варшаву, намереваясь сделать ее красивейшей из всех известных ему столиц.
   - И король меня примет?
   - Без сомнения.
   - Такая весть действительно стоит дорогого подарка, - обрадовано признал Александр. - Прошу, присоединяйся к нашему праздничному столу!
   - Нет-нет, не могу. У меня еще дела в городе, я зашел к тебе, ибо торопился поздравить и передать приглашение, но сейчас вынужден вернуться.
   Простившись с иезуитом, Александр вернулся в горницу, где сидели Иван и Мария.
   - Ну, собирайтесь, дети мои, - произнес он торжественно. - Мы едем к королевскому двору.
   Он ждал радостных возгласов, слов благодарности - но в ответ воцарилась странная тишина.
   Иван поднялся, вышел на несколько шагов к нему навстречу.
   - Но мне надо возвращаться на службу. Я думал свозить Марию к своим родителям, представить жену, а потом ехать в Калугу.
   - На службу? - Александр не сдержал презрения. - Милый мой, я не для того позволил тебе жениться на моей дочери, чтобы ты прислуживал разным разбойникам и проходимцам! У меня нет иного наследника, кроме моей дочери, и ты, раз уж она тебя выбрала, становишься после моей смерти владельцем моего достояния. Твой долг сейчас - не шляться по забытым Богом крепостям, а обеспечивать будущее своей жены. Нас зовут в Краков, к королю, и не стоит пренебрегать таким приглашением!
   - Поехали? - Мария дернула мужа за рукав. - Польский королевский двор - самый великолепный, после французского, конечно.
   - А Франция - это где? - простодушно спросил Иван.
   - Это примерно как Сибирь, - Александр многозначительно помолчал. - Только немного в другую сторону.
   - А ты при французском дворе была? - обратился Иван к жене.
   - Нет, - Мария несколько удивилась вопросу.
   - С чего же ты решила, что он самый лучший? Ты ведь и при Московском дворе не была. Так давай съездим, посмотрим и сравним. Увидишь, что в Москве тебе понравится.
   - Ты немного забываешься. Тут я решаю, куда ей ехать, - остановил его Александр.
   - Прости, Александр Семенович, но Мария - моя жена перед Богом и людьми, и теперь я решаю, что для нее лучше, - Иван решительно подался вперед.
   - Не забывайся! - не выдержал Александр. - Счастье дочери для меня всегда было важнее всего. То, что какой-то безродный дворянин посмел посватать ее, не означает, что он получил власть над ней!
   Кровь бросилась в лицо Ивану. Он не сдержался.
   - Так и ты не забывайся! Не хотел я говорить того, ибо полюбила меня твоя дочь, не зная, кто я. И не собираюсь я с тобой меряться длиной родословных или числом земель. Но знай, что зять твой - сын Михаила Шеина, первого боярина при московском дворе, ближайшего друга патриарха, и род мой куда древнее и славнее твоего! Так что теперь, когда ты все знаешь - не посмеешь встать у меня на пути. Собирайся, Мария, мы едем в Москву!
   - Ну, уж нет! - вскипел Александр. - Я думал, ты будешь любить ее, потому что всем ей обязан. А ты, стало быть, притворялся, играл со мною и с ней? Думаешь, имя отца твоего тебя защитит? Мария, ты останешься здесь.
   - Что ж ты творишь! - вскричал Иван. - Она - моя венчанная жена, не тебе решать за нее!
   - Поверь, я найду способ расторгнуть ваш брак. Если ваша церковь не согласится - я приму латинство, а уж там священники куда более покладисты. А то и вовсе по их законам ваше венчание будет незаконным. Так что убирайся и не показывайся более возле моей дочери!
   Иван сделал еще шаг навстречу Александру, оказавшись от того на расстоянии вытянутой руки. Александр почувствовал страх. Он отступил - и крикнул в двери:
   - Сенька, ко мне!
   Снизу послышался топот ног бегущих слуг. Иван остановился.
   - Да, тут ты в своей власти, - сказал с досадой. - Радуйся, что сила на твоей стороне. Да только не тебе нас разлучать! Не сейчас - так через месяц, через год вернусь я, но тогда за мной будет все войско московского государя, и тогда поглядим, на чьей стороне будет сила!
   - Убирайся! - повторил Александр.
   - Мария, идем отсюда! - решительно протянул руку к жене Иван.
   - Не смей, Мария! Ты останешься здесь! - выкрикнул Александр. И тихо добавил.
   - Или он умрет.
   Девушка замерла в ужасе. В дверях уже появился конюх с несколькими слугами, в руках у двоих были пищали, прочие стояли с палками. Иван стиснул рукоять сабли, мучительно выбирая, умереть ли на глазах у жены - или вернуться, как обещал, с подмогой, - и, наконец, скривился в презрительной улыбке.
   - Хорошо же ты зятя своего провожаешь. Прикажи убраться своим людям. Дай мне пройти, или, поверь, боярин Шеин недолго тебя ждать заставит, чтобы отплатить за своего сына.
   Александр сделал знак, и слуги расступились. Иван поклонился жене, развернулся на каблуках и, стараясь держаться гордо и независимо, хотя его душили слезы, медленно вышел. Уже на лестнице он вихрем помчался в конюшню, в один миг оседлал своего коня и вылетел наметом в раскрытые ворота.
   Мария украдкой смотрела в окно, как несется в сторону леса ее супруг. Александр подошел и хотел обнять дочь, утешить - она вырвалась. Но не убежала в свою комнату, как делала раньше - нет, осталась стоять, глядя на отца почти с ненавистью.
   - Тебе ведь надо было к королю, - произнесла тихо. - Вот и езжай. А я тут останусь. Надо же за хозяйством кому-то присмотреть.
   Твердо уверившись в том, что ему нельзя ехать - столь же твердо, как до того он полагал эту поездку совершенно необходимой, - Шеин с головой ушел в дела. Надлежало сочинить ответ персидским послам, причем сделать это надо было крайне осторожно, взвешивая каждое слово. Царь своим неожиданным согласием с их предложением союза поставил перед Посольским приказом нелегкую задачу. Теперь предстояло ответить так, чтобы и не оспорить слова царя, но и не дать твердого обещания. Потому до обеда Шеин уехал к Черкасскому, который при дворе был, пожалуй, самым искусным в деле "плетения словес", и умел, вроде бы наговорив множество правильных слов, не сказать ничего по сути.
   Матвею воевода наказал расспросить Ивана о том, кто приходил к царю со времени приезда послов. Рынды царя наверняка должны были знать о том, а Иван теперь входил в их число.
   Хилков принялся за привычное дело с полной отдачей. Когда Матвей к нему пришел, у него в руках уже был листок, судя по виду - позаимствованный из Посольского приказа, - исписанный неровным почерком.
   - Вот список тех, кто приходил к царю за минувшее время, - объяснил Иван. - С зимы и до начала поста царь никого не принимал, переживал - сперва смерть супруги, потом смерть возлюбленной. Начал он заниматься делами несколько дней назад, как раз перед твоим приездом. Каждый день к нему является Мамстрюкович - но это понятно, он глава Думы и Разрядного приказа, ему положено. Дважды приходил Андрей Васильевич Сицкой, тоже известно, зачем: царь на пасху надумал ехать в Вознесенский монастырь, а Москву хочет оставить на Сицкого и Одоевского; его, кстати, не было. Приходил один раз Иван Васильевич Шереметев, этот не знаю зачем. Заходил Иван Борисович Черкасский, приносил Ведомостной листок из нашего приказа. Был Лыков Борис Михайлович, как всегда, с челобитной на кого-то. В общем, никого странного не было, прочие - обычные слуги, рынды, сам я раза два бывал.
   - Это вот по тому самому делу? - уточнил Матвей. Иван покраснел.
   - Я в общем-то и за тебя поручился. Но сейчас не об этом. Я думаю, зря Шеин кого-то ищет. Ведь не будет же царь слушать какого-то боярина. Думаю, сам Михаил Федорович так решил.
   - А турки про то как заранее узнали?
   - А с чего мы решили, что они знают? Так, услышали, что мы персов принимаем, и надумали нам напомнить, что бывает, ежели с турками не дружим.
   Матвей задумался. Он не знал всего, что было известно Шеину, но в самом деле - что, если воевода ошибся?
   - Пойду, поговорю с Шеиным, ежели он вернулся, - Матвей поднялся с кресла. - Ты со мной?
   - Дела у меня еще, - уклонился Иван.
   Усмехнувшись, Матвей вышел. Иван в последнее время любил напустить таинственность, хоть и так было ясно - царь его приблизил, теперь Иван выслуживается. Впрочем, осуждать друга за это он не мог - когда еще подобный случай может выпасть?
   Шеин уже вернулся, не оставшись на обед, хотя Черкасский его уговаривал. Начерно они набросали ответ кизыл-башским послам, теперь надлежало переписать его набело - этим должны были заняться дьяки, но сперва следовало еще раз перечитать и проверить каждое слово.
   - Тут вот какое дело, - охотно объяснил Шеин, выслушав соображения Матвея. - Туркам с нами так же нет смысла ссориться, как и нам с ними. Почто персы к нам послов засылают? Ясно, что против турок сговариваться. Стало быть, откуда бы турки о посольстве ни проведали, им надо наш союз расстроить, а не крымчаков на нас напускать. Ежели они на нас крымчаков напустят - мы ведь ясно что с персами скорее договоримся против них.
   Матвей оценил мысль Шеина, вспомнив шахматную доску, которую тот ему показывал еще перед приемом.
   - Но коли ты пытаешься союз с персами расстроить - могут подумать, что это ты туркам помогаешь? - предположил Матвей.
   Шеин, кажется, не ожидал такой возможности истолковать его действия, и с удивлением посмотрел на Матвея.
   - Я тоже хочу с персами союза - я просто не хочу, чтобы мы за них в войну с турками впрягались, - возразил, наконец, он.
   - Но и с теми, и с другими дружить у нас не получится?
   - Вряд ли. Хорошо, когда все живут в мире, но от желания решить собственные трудности за счет соседа людей избавить невозможно. Так что тут две возможности: либо мы дружим с персами и поляками и вместе воюем с турками, либо дружим с турками и воюем с персами и поляками. Однако с персами нам воевать незачем, да и далековато, это и персы понимают. Так что я бы там договорился о каком-нибудь торговом послаблении, а на большее не соглашался.
   - Тогда тебе надо все это царю высказать, - заметил Матвей. - Царь еще и обидеться может, если ты после его слов вдруг на попятную пойдешь.
   - Ты прав, пожалуй, - согласился Шеин. - Я ему обскажу, что коли турки уже сговорились с поляками, и им без разницы, о чем мы там договариваемся с персами - тогда да, у нас один выход: дружить с кизыл-башами; но коли турки, напротив, еще с ними не сговорились - тогда полякам надо их подтолкнуть, а для того рассорить с нами. И не следует идти на поводу у нашего давнего врага.
   - А не мог государь заранее знать о том, что крымчаки в набег собираются? - предположил Матвей.
   - Что весть ему раньше нашего пришла? Может, конечно, и такое быть; но тогда уж очень он научился себя в руках держать, и не заподозришь... Надо будет у патриарха осведомиться, не получал ли он каких вестей; а чтобы тайком и от отца у государя своя служба дозорных завелась - ну, как-то вряд ли.
   - Иван рассказывал, царь как раз собирался завести слуг, чтобы лично ему докладывали, а не в приказы и не боярам.
   - Так ведь только собирался, а чтобы до Крыма и назад обернуться - месяц нужен, не меньше, даже хорошему гонцу, со сменными лошадьми. Да и с чего бы вдруг крымчаки засобирались так внезапно? Ну-ка, покажи еще раз список, который Иван написал?
   - Вот, - Матвей протянул листок. Шеин вновь его пробежал глазами.
   - Если бы я не знал Ивана Борисовича лично, я бы подумал на него. У него все связи и возможности, да и ума хватает. Но вот только подобные козни ему ни на что не сдались. Сицкой? Наверное, мог бы лет десять назад, когда был помоложе. У него еще при Самозванце с поляками были свои дела. Но с тех пор он остепенился и вряд ли поменяет спокойную нынешнюю жизнь на возможность лишиться головы. Мамстрюковича я бы с удовольствием заподозрил, но тут слишком сильно мое желание, а оно делу может помешать. К чему главе боярской думы, первому человеку после царя ввязываться в игры с поляками и турками? Нет, думаю, и он ни при чем. Шереметев... Честный воин, неплохой воевода, из славного рода. Всяко бывает, но я бы тоже на него не подумал. Остается Лыков. Он тоже воевода доблестный, но Пожарскому простить не может, что нижегородцы в ополчение Дмитрия Михайловича воеводой позвали, а не его. С тех пор, как может, а пытается Пожарского уязвить, и с каждым разом увязает в своей нелюбви к нему все глубже. Из соперничества мог, наверное, и затеять какую-нибудь опасную игру, а потом уж влез в нее с головой... Хотя могу и ошибаться.
   Шеин поднял взгляд на Матвея.
   - Да, это тебе не воевод и бояр на чистую воду выводить. Тут запросто не подступишься. А промахнешься - костей не соберешь. Но есть у меня одна мысль, как найти этого доброхота. Может быть, он сам себя выдаст. Я еду обратно к Черкасскому, будем нашу речь кизыл-башам дописывать, а ты еще раз сходи к Ивану, Он говорил, что Лыков с челобитными приходил. Может, и ерунда обычная, что кто-то выше него на пиру у патриарха сел, а, может, и как раз с теми вестями приходил, о которых мы говорим. Надо бы как-то Ивану выяснить, куда эти челобитные дальше пошли. В какой приказ их отправили, или они у царя остались.
   Матвей поклонился.
   Он спускался с крыльца, когда на дворе боярина появился молодой всадник.
   - Здрав будь, боярин, - Иван Шеин слез с коня и поклонился Матвею. - Отец дома?
   - Уходить собирался, - зачем-то ответил Матвей, прекрасно понимая, что Шеин теперь никуда не пойдет.
   Появившись на крыльце, Шеин на краткий миг пошатнулся, но справился со слабостью и спустился на двор неторопливо, с достоинством, и только те, кто его хорошо знал, видели, с каким трудом он сдерживает себя.
   - Ну, здравствуй, сын, - произнес Михаил Борисович, и когда сын поклонился ему в пояс, обнял его и прижал к груди.
   Ни слова он не сказал и не спросил, хотя и догадывался, что не от счастливой жизни явился к нему Иван.
   - Тут меня патриарх спрашивал о тебе, - произнес вслух. - Звал ко двору.
   Иван спокойно выслушал предложение и так же спокойно спросил:
   - А нет ли для меня места где-нибудь в сибирской крепости?
   Шеин понимающе промолчал.
   - Пойдем в дом, - сказал наконец. - Устал с дороги?
   Иван молча кивнул. Матвей усмехнулся про себя. Ведь когда долго кого-то ждешь, и в конце концов тот приходит - можно сказать: "Где тебя черти носят?" А можно: "Слава Богу, ты наконец пришел!" И что сказать - только наш выбор; а как по-разному из-за этих слов может сложиться дальнейшая судьба...
   Глава 5. Ответ.
   Утром отец и сын сидели за одним столом. Матвей чувствовал себя лишним и торопился доесть и уйти, но Иван первым нарушил молчание.
   - Отец, дай мне людей под Смоленск!
   Шеин неторопливо дожевал, отложил ложку и спросил без тени усмешки:
   - Сколько тебе людей дать?
   - Думаю, три сотни хватит. Мы войдем в город с разных сторон под видом торговцев, соберемся на площади, захватим пороховой склад и взорвем крепость. А ежели захватить не удастся - устроим пожар и хотя бы погромим там все.
   - Что же, мысль неплохая, - так же спокойно ответил Шеин. - Только потом нам Смоленска точно не видать. Ты погоди немного. Такое дело надо затевать, когда под стенами будет наше войско стоять. Чтобы подмога прийти успела.
   - И когда ты войска поведешь?
   - Как только смогу, - отвечал отец. - А пока, коли тебя твоя невеста волнует, мы ее и без такого разбоя вытащим.
   - Она моя жена, а не невеста! - запальчиво возразил сын.
   - Так что же ты без нее приехал? - удивился Михаил Борисович.
   - Так ее отец забрал и пообещал меня убить, если я еще раз появлюсь там! - сын с досадой стукнул кулаком по столу.
   - Это он зря, - покачал головой Михаил Борисович. Насколько Матвей его знал, видно было, как тяжело ему дается это спокойствие, и как изо всех сил он боится спугнуть сына неверным советом или движением. - Дай мне неделю сроку, я подумаю, как нам быть. А сам пока к матери поезжай. И потом, не забывай, у тебя служба под Калугой, а на Рубеже сейчас набегом грозит Крымский хан, место может быть жарким. Не время сердечными делами заниматься. Так что договоримся так. Ты пока едешь домой, через семь дней возвращаешься. Я тебе говорю, что я надумал. Не понравится мое решение - после того как хан уйдет, и ты можешь идти, куда вздумается. А примешь то, что я скажу - будем вместе выполнять. Согласен?
   Иван помолчал в колебаниях, и наконец тряхнул головой.
   - Хорошо.
   - А ты, Матвей, мне поможешь, - скорее приказал, чем попросил, Шеин.
   - Мне бы тоже домой съездить, - напомнил Матвей.
   - Вот послов спровадим - тогда и поедешь.
   Рассудив, что отцу и сыну еще о многом надо переговорить, Матвей собрался уходить. Шеин его удержал, вместе с ним выйдя на крыльцо.
   - Ты Глашку, сенную девушку, что тебе когда-то глазки строила, помнишь?
   Матвей кивнул, краснея.
   - Она с той поры остепенилась, замуж вышла, живет с мужем в городе. Однако и муж ее - из моих бывших доезжачих, так что порой они мне помогают. Вчера я ее попросил последить за Посольским двором, где Урус-бек со товарищи живут. Ее подруга служит у боярина, что живет напротив Посольского двора - у Ивана Огарева, возле Сретенских ворот. И она там сегодня с утра должна была сидеть и следить. Так вот, попрошу я тебя сходить к ней и узнать, кто к послам приходил, кто от них уходил.
   Дом Огарева на Сретенке, неподалеку от рынка, был построен на широкую ногу - видимо, долженствовал представлять величие и богатство всего Московского двора послам, живущим на Посольском дворе. Глафира сидела с подругой в нижней горнице, лицом к двери, одним глазом косясь в окно, выходящее как раз на посольство, другим - на дверь, - и неторопливо пила чай из блюдца.
   При виде Матвея она поспешно вскочила - не утратив еще девичьей живости, - подскочила к входящему, потупив глаза, и скороговоркой произнесла:
   - Ой, прости, боярин, засиделась я; пошла на рынок за чаем - уж больно чай хороший у Неклюдовых продают! - вот, зашла к подруге и заболталась; уже бегу!
   Она почти выволокла Матвея в сени, отчего тот тоже покраснел, и зашептала:
   - Что ж ты, боярин, меня выдаешь? Я тут сижу, смотрю, а ты приходишь - что мне подруге сказать?
   - Так я и пришел узнать, что ты тут высмотрела, - произнес, наконец, Матвей.
   Глашка оглянулась на плохо прикрытую дверь в горницу, потащила Матвея на двор, потом на улицу.
   - Значит, можешь передать Михаилу Борисовичу. С Посольского двора выходил один раз кто-то из их людей, пошел на рынок. Я за ним мужа послала, ходил он как раз к купцам Неклюдовым, я потому про них с перепугу и сказала, подумала, что ты догадаешься. Что-то слуга у Неклюдовых покупал, муж знает, он подробнее скажет. На подворье приходили двое дьяков из вашего приказа, Поздеев и Степанов. Был Панкрат с Патриаршего двора. Заходил приказчик другого купца, Тимохина, зашел, долго довольно пробыл, ушел прямо перед твоим приходом.
   - А Тимохин чем торгует?
   - Да всем подряд. Персидскими тканями тоже, мы как-то у него камку покупали; так что, наверное, по торговым делам. Ну, побегу я обратно, а то еще пропущу кого.
   - А подруге что скажешь?
   - Так скажу, что боярин отпустил! - крикнула она уже на бегу, возвращаясь в дом.
   Тимохин - не просто купец, а, как их называли, "торговый гость", то есть, торгующий с иноземцами, причем, товарами из казны, - конечно, не стоял на рынке, а держал лавку неподалеку, в собственном доме. Торговые гости, заслужившие доверие царского окружения, получали товары, собираемые в казну как налог или с личных царских угодий, и возили их на ярмарки за границу, откуда возвращались уже с товарами иноземными. Они считались самым высоким слоем купечества, неким промежуточным между купцами и боярами - а многие имели и состояние побольше иного боярина.
   На прилавке у дверей дома разложены были мотки ткани, платки, накидки - все, что можно сшить без примерки на будущего владельца. Матвей, прицениваясь, прикоснулся пальцами к одному из платков, и тут же возле него возник приказчик.
   - Чего желаешь, боярин?
   - Хозяин дома?
   - Ушел, по делам, - отозвался тот.
   - Куда ушел?
   - Вот про то он мне не доложился, - с легким раздражением ответил приказчик, явно давая понять, что расспрашивать о делах хозяина его не стоит.
   - И когда он вернется, ты тоже, конечно, не знаешь, - усмехнулся Матвей. Приказчик обрадовано поддержал:
   - Они как сойдутся, могут и допоздна засидеться, так что хозяина скоро не жди.
   - С кем сойдутся-то?
   - С боярами царского двора, - спокойно отозвался приказчик. Убедившись, что Матвей не покупатель, он сразу остыл к гостю.
   Шеин стоял у ворот своей усадьбы, глядя - украдкой, таясь даже сам от себя - вслед уехавшему сыну. Тот ускакал в их родовое имение, как и обещал отцу, повидаться с матерью и сестрами. Михаил Борисович задумался так глубоко, что не заметил приближения Матвея.
   - Ну, что? - Шеин словно очнулся от забытья, переведя взгляд на молодого боярина.
   - Да вот из тех, кому не положено бы приходить, был приказчик купца Тимохина. Сам купец сейчас в Кремле, у кого-то из бояр.
   - Тимохин? - усмехнулся Шеин. - Забавно здесь то, что этот купец ведет дела с казной и с самыми разными боярами, в том числе и с Сицким, и с Шереметевым, и даже с обоими Черкасскими. Правда, про Лыкова я не слышал, чтобы он с Тимохиным встречался, Борис Михайлович гордится тем, что живет по старине и иноземных товаров не берет. Но все могло и поменяться. Однако ниточка появилась, - он хлопнул Матвея по плечу.
   - Какая ж это ниточка? - удивился Матвей. - Я бы еще понял, если бы он с турками договаривался. А тут-то что?
   - С турками ему договориться сложно. Нынче у нас нет никого от них, так что пришлось бы ему ехать в Туречину самому. А вот что Кизыл-башские послы договорились с кем-то, чтобы поспособствовал у царя - вот это вполне может быть.
   - А турки как про это проведали?
   - А вот это вопрос, на который нам и надо ответить, - Шеин повернулся и медленно побрел в дом.
   Вскоре появился Иван, явно наслаждающийся нынешним заданием от Шеина. Он даже отказался от несения службы рындой - благо, желающих было много, каждая такая служба в покоях царя заносилась в разряды и давала возможность исполнившему ее потом получать и более высокие места.
   - Вот, - он сразу прошел к хозяину дома, выложил перед ним очередной список. - Добыл в Казенном приказе. Игнат Данилов сын Тимохин, получил из казны огненного зелья двадцать пудов, пищалей с жаграми сто двадцать, пищалей самопальных двадцать семь, зарядов к ним восемнадцать бочонков, для продажи в Астрахани кизыл-башским купцам. Взамен привез камки персидской пятьсот аршин, шелку китайского сто аршин, сукна индийского триста, бархата кизыл-башского пятьсот...
   - В общем, продал персам ружья, привез ткани, - подвел итог Шеин. - Пристрастились персы к нашим ружьям. Надо еще наловчиться им наши пушки продавать.
   - Далеко туда пушки тащить, - возразил Иван, не уловив ехидства в голосе воеводы.
   - Да чего тащить! На насад погрузил в Москве, в Астрахани перегрузил на каспийский бус, а там уже Персия. Глядишь, и расторгуемся.
   - Ну, беды в том никакой нет. Не последнее отдаем, - заметил Иван.
   - Слушай, а что там твой знакомый купец, Виниус? - вдруг вспомнил Шеин. - Когда свой завод построит? Уже пятый год обещает. Вот как построит - тут можно и продавать; а пока своим стрельцам пищалей не хватает.
   - Однако все с позволения, никакого обмана или самоуправства.
   - А кто ему поручительство дал, что без обмана?
   - А вот, глава Казанского приказа, - показал внизу списка подпись Иван.
   Воевода еще раз взглянул на список, как-то переменился в лице, но ничего не сказал.
   - Завтра Глашке надо будет сказать, чтобы снимала свой дозор. На другое место ее поставлю, - проворчал Шеин себе под нос.
   - И куда? - спросил Матвей с любопытством.
   - Следить за бывшим главою Казанского приказа, - с неохотой ответил Шеин.
   - До прошлого года им был Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, - сказал Хилков. - И что нам это дает?
   - По правде сказать, ничего, - признал Шеин. - То, что он с кизыл-башцами столковался через Тимохина, никак ему в вину не поставишь. О своей выгоде у нас печься пока не запрещено. А вот с поляками он вряд ли как-то связан... Иван, ты не мог бы меня к царю провести, когда к нему в следующий раз Мамстрюкович придет?
   - Так он почти каждый день к царю ходит, - отвечал Хилков. - Приходи завтра к полудню - наверняка застанешь.
   До утра Шеин молчал, ничего не говорил о встрече с царем, только послал Матвея к Глафире, чтобы та перебралась поближе к хоромам Дмитрия Мамстрюковича Черкасского. А утром, взяв написанный свой ответ персидским послам, позвал Матвея с собой и направился в Кремль.
   Мамстрюкович и впрямь был уже там.
   - А, Михайло Борисович! - радостно приветствовал Шеина царь. - Входи. С чем пожаловал.
   - Да вот, Михайло Федорович, принес наш ответ для хана Аббаса, - Шеин с поклоном подал бумагу царю.
   Тот развернул ее без особого любопытства, но, пробежав глазами, нахмурился.
   - Я им пообещал союз и военную помощь, а ты мои слова назад берешь? На попятную пойдем? Что же нам, крымчаков и дальше терпеть?
   - Пока они под турками, те их и обуздать могут, - заметил Шеин. - А коли турок побить, так на крымчаков вовсе управы не найдется. Такое уж бывало. Но и не хочу я в безнадежную войну ввязываться. Турок всем миром бить пробовали, и безуспешно. Где уж персам одним потянуть? А коли их побьют - вся тяжесть войны на нас ляжет. Я думаю, лучше с турками дружить, чтобы они крымчаков в узде держали, нежели пытаться силой их принудить к миру. Нам до их земель добираться далеко, как и им до нас. Впрочем, с персами так же. Будет у нас и с теми мир, и с этими мир, но без обязательств.
   - Дивлюсь я на тебя, Михайло Борисович, - внезапно вступил в разговор Мамстрюкович. - Где ж это видано, чтобы без обязательств кто-нибудь с тобой считаться стал? Или правду люди болтают, что ты как будто бы боишься нас в войну с турками втравить - а сам на войну с поляками собираешься?
   - И кто это такое говорит? - удивился Шеин.
   - Да кто не слышал от тебя, как ты в открытую идти отбивать Смоленск призываешь? Даром, что и сын у тебя женился на смолянке.
   Шеин с трудом сдержал досаду. Как видно, соглядатаев не он один умел выставлять.
   - Да? - царь, казалось, не столько был рассержен за Смоленск - сколько удивлен, что у Шеина сын женился. - Что ж ты от нас скрыл?
   - Так он и от меня скрыл, государь. Я сам третьего дня это узнал, когда тот приехал. Да, есть у меня и личные счеты с поляками, но я, видит Бог, никогда перед польскими послами не обещался идти на Смоленск и не грозился сделать это. А что меж своими болтал - так мало ли кто что болтает? А вот в грамоте такое прописать - это уже совсем иное. Так что не взыщи, государь, я, как мог, попытался от таких обязательств перед Аббасом уклониться.
   - Это разумно, - Михаил несколько рассеяно еще раз просмотрел грамоту. - Что скажешь, Дмитрий Мамстрюкович?
   - Скажу, что мы упускаем возможность разделаться с этой извечной угрозой раз и навсегда, с набегами крымчаков, что разоряют наши земли испокон веку.
   - Чтобы с ней покончить, надо до Крыма добраться, - возразил Шеин. - А это без помощи поляков не получится. Ты с поляками уже договорился? - спросил он главу Боярской Думы как бы в шутку. Мамстрюкович неожиданно покраснел.
   - Ты у нас в Посольском приказе, с тебя и спрос.
   - Ну, а коли спрос с меня, то вот какой мой ответ. Нынче мы в Европе никакой помощи против турок не сыщем. Там все заняты войной между собой, даже Римскому кесарю не до того, он сам у нас помощи просит. Персы против турок слабы, потому и просят, чтобы мы ввязались за них. Может, у нас вместе что и выгорит - да только тогда получим мы угрозу с запада, потому как и свеи, и поляки своего не упустят, и коли мы уведем войска на юг, получим войну на севере и западе. А на западе у нас нынче Смоленского заслона нет, держать врага негде. Потому и говорю я, что взять Смоленск у нас первая задача - тогда можно и о другом подумать. Даже о Крыме - без помощи поляков. Благо, по Днепру туда от Смоленска прямая дорога. Помнится, при Иване Васильевиче так уже даже ходили; без особого проку, но страху нагнали. А пока у нас на рубеже такая дыра, мы ни в какие другие опасные предприятия ввязываться не можем.
   - Боюсь, он прав, Дмитрий Мамстрюкович, - махнул в сторону Шеина царь. - Сделай мы хоть один выстрел в сторону турок - и те спустят на нас крымчаков уже без удержу. Так что торговать - торгуйте, где-нибудь там, в Астрахани, но никакой военной помощи посылать не надо.
   На сей раз досаду скрывать пришлось Мамстрюковичу, но у него это получилось хуже.
   - Ты, как будто, Дмитрий Мамстрюкович, сам что-то теряешь от того, что с турками повоевать не удастся? - не удержался, чтобы не съязвить, Шеин. - Может, воеводой хотел быть?
   - Да что ты понимаешь? - отмахнулся Мамстрюкович. - Я ведь не о себе, а только о царской чести пекусь. Куда это годиться - обещать одно, а делать другое?
   - О царской чести печься - это хорошо, - поддержал царь, - но не слыхал я, чтобы о ней пеклись без личной выгоды. Вон Михаила Борисовича хоть понять можно, зачем ему Смоленск - коли у него сын там женился. А тебе-то правда Крым почто сдался, что ты так меня уговаривал?
   Матвей отметил про себя, что тут Шеин оказался прав - царю подсказали, и теперь ясно, кто.
   Глава Думы смутился. Однако надолго смутить его было нелегко.
   - Ты бы попросил Михаила Борисовича представить смету расходов на содержание Засечных линий да береговой службы, - сверкнул глазами Мамстрюкович на Шеина, явно давая понять, что унижение перед царем он запомнит надолго. - Вот и стало бы ясно, какие средства из казны уходят в никуда. Покончили бы одним ударом - можно было бы и о другом подумать.
   - Одно могу сказать: поход на Крым в обход польских владений нам обойдется дороже десяти лет Береговой службы, - не моргнув глазом, отбил выпад Шеин. - Да и вряд ли удастся он. Идти, стало быть, придется от Астрахани, на Азов. Там пустыня и бескормица. Обозы с собой тащить, а тут уж крымская конница у себя дома, и мало кто домой вернется.
   Царь помолчал для приличия, как бы представив те жертвы, в которые обошелся бы крымский поход, и отпустил обоих бояр.
   - Кажется мне, - заметил Шеин, выйдя из покоев царя, - что ты, Дмитрий Мамстрюкович, не доволен царским решением?
   - Что бы ты понимал, - не выдержал тот. - Ты сейчас одним словом своим лишил меня дохода такого, какой тебе и за десять лет не снился!
   - Ты, Дмитрий Мамстрюкович, со своей наживой скоро родную мать продашь, - возразил Шеин. - Не сомневался я, что персы что-то тебе пообещали. А поляки-то что?
   - А что поляки? - спросил Мамстрюкович испуганно.
   - Скажешь, не от них ты узнал, с кем мой сын обвенчан? Он ведь приехал третьего дня, можно сказать, прямо из-под венца, да и не говорил в городе ни с кем. Так что даже подкупи ты моих слуг - узнать про то не мог. Выходит, только от кого-то из Смоленска и могли тебе такие вести прийти.
   - С чего ты взял? - быстро спросил Мамстрюкович. - А если бы и приходил кто от них, - внезапно поменял он решение, - так что с того? Мы же, ты сам сказал, с ними не воюем, а коли товары, что мне из Астрахани приходят, ляхи с удовольствием покупают - что в том грешного?
   - Да коли бы ты только торговал - греха, может, особого и не было, хоть и сказано, что не можете служить и Богу, и мамоне. Но ведь ты еще и кое-какие услуги им выполняешь, верно?
   - А вот то не докажешь! - воскликнул Мамстрюкович. - Мало ли кто ко мне приходил!
   - Так зачем доказывать, - тихо произнес Шеин. - Можно просто патриарху намекнуть, что ты латинских монахов принимаешь.
   Мамстрюкович вздрогнул. Он ни словом не возразил, но по лицу его было видно, что слова Шеина он запомнил.
   - Так что мне говорить, коли и сам все знаешь? - наконец, пожал он плечами.
   - Но я ведь надеюсь, что не о латинстве речь шла?
   - Нет, конечно, - Мамстрюкович через силу усмехнулся. - Только о строительстве храма. Сам знаешь, немцы наши меха очень любят, и много их людей к нам приезжает, а иные и живут подолгу. И хотелось бы им свой храм построить, чтобы молиться по своему обычаю.
   - И просто вы поговорили, они тебе рассказали, как у них дела, а ты им рассказал, как у нас, - кивнул Шеин. - Будем считать, что так все и было. Но ты прав - с крымчаками надо что-то делать.
   Они любезно раскланялись, хотя на лице Мамстрюковича явно читалась ненависть, а на лице Шеина - презрение, - и разошлись в разные стороны.
   Прощальный прием послов царь устраивал менее пышно, в покоях поскромнее Грановитой палаты, но тоже роскошных - так называемой Золотой, или Подписной палате. Собрался вновь весь цвет московского боярства в лучших нарядах.
   Принимали послов, как и велел царь, Иван Черкасский и Михаил Шеин. После всех положенных речей и приветствий глава Посольского приказа вынул грамоту, подозвал дьяка Грамотина, вручил и велел читать.
   Дьяк откашлялся, развернул свиток и зачитал:
   - Вот что в сей грамоте сказано. Царь и Великий Государь Московский и всея Русии благодарит хана Аббаса, повелителя Персии, за предложение союза. Но просим вас, послов, войти в наше положение. С юга нам грозит набегом Крымский хан. На западе поляки требуют себе наши земли и теснят православных в тех краях, что отняли у нас, воспользовавшись нашим бедственным положением. Потому и деньгами, и огненным зельем, и иными способами помогать мы готовы, но не можем затевать войну и отвлекать воинскую силу. Что же касается торговли товарами самыми разными, то послы кизыл-башские беспошлинно могут приезжать в Астрахань, где торговать на тех же условиях, что и прочие купцы; коли надумают везти товары свои в Москву, корма, и суда, и лошадей им давать будут из государевых средств, но в Москве торговля будет по правилам общим.
   Дьяк свернул свиток, с поклоном вручил Урус-Беку.
   - Грамоты о том даны вам будут Дмитрием Мамстрюковичем Черкасским, и купцам вашим, - добавил Шеин. - Так, Дмитрий Мамстрюкович?
   Матвей невольно взглянул на главу Разрядного приказа. Тот неотрывно смотрел на Шеина, точно пытался уничтожить его взглядом. Когда Михаил Борисович обратился к нему, Мамстрюкович точно не сразу и услышал. Наконец взгляд его смягчился, он огладил бороду и наконец проронил:
   - Да, разумеется.
   В голосе его скользнула явно слышимая злость.
   - А как быть... - начал было переводить толмач слова Урус-хана.
   - А что касаемо долга нашего вашему хану, то двадцать тысяч будут выплачены в срок, согласно договору. Срок истекает через три года, тогда и вернем. Дабы убедить вас в наших добрых намерениях, примите и вы от нас скромные дары.
   По знаку Шеина дьяки Посольского приказа вынесли ответные дары послам - сабли в золоченых ножнах, меховые шапки и, разумеется, самопальные пищали, коими, как оказалось, персидские купцы очень любили запасаться в московских землях.
   - Вечером просим на прощальный ужин, - объявил царь.
   Урус-шах поклонился царю и патриарху, Шеина и Мамстрюковича не удостоил даже взгляда и вышел, сопровождаемый прочими членами посольства.
   - Да, нам, конечно, с персами дружить надо, - признал Шеин. - Делить с ними нам нечего, им войсками до нас добираться долго, а враги общие есть.
   - Так чего же ты с ними так нелюбезно? - обратился к нему царь.
   - Где же нелюбезно? Я и так, как мог, подлил им меду. Не выступать же нам правда против турок, когда крымчаки угрожают?
   На следующий день - после прощального ужина и отправки послов в обратный путь - Шеин собрал за столом всех своих молодых помощников, а также пригласил и Ивана Черкасского, которого усадил на почетное место рядом с собой, и даже дьяка Грамотина, скромно устроившегося у дальнего края стола.
   - Ну, благодарю всех за верную службу, - Иван Черкасский поднял чашу, обращаясь в сторону хозяина и его гостей. - Наконец, избавились мы от этой напасти, и вроде бы смогли и не поссориться, и царю угодить, и ни в какие долги не влезть. Такое редко бывает.
   - Все постарались, - признал Шеин.
   - Стало быть, не подвело тебя твое предчувствие, - заметил Матвей. - Не зря тебе с самого начала на Дмитрия Мамстрюковича думалось.
   - Но как ты догадался, что Мамстрюкович персам и полякам помогает? - полюбопытствовал Черкасский, которого Шеин, видимо, тоже посвятил в подробности.
   - Во-первых, Матвей Васильевич мне сказал, что к кизыл-башам приходил приказчик купца Тимохина. Во-вторых, Иван Андреевич сообщил, что товары Тимохину выдавались под поручительство бывшего главы Казанского приказа, коим был Мамстрюкович. В-третьих, верный мне человек доложил, что к Мамстрюковичу заходили латинские монахи, по какому делу - неизвестно; но с чего бы им навещать главу Боярской думы? Но я, конечно, ничего точно не знал, все было предположение - благо, Мамстрюкович сам себя у царя выдал, упомянув о моем сыне, про что ему более знать было не от кого.
   - И что теперь?
   - Да ничего. Никто же не накажет Мамстрюковича, что он о своей выгоде печется. Разве что нам надо быть осторожнее и его в наши замыслы не посвящать. Надо нам с тобой, Иван Борисович, отправить кого-то к туркам, чтобы заверил их в нашей преданности и дружбе, да они бы слуг своих крымчаков отозвали.
   - Сомневаюсь я, что отзовут - теперь уж тех не остановить, они пока не пограбят, не успокоятся, - возразил Черкасский. - Так что силы все равно собирать надо. Но и к туркам отправить, конечно, тоже кого-то стоит. Ты займись, - а Иван Борисович с удовольствием сам занялся угощением.
  
   Столбец Третий. Знахарь.
  Глава 1. Встречи
   Лето - не просто время года. Даже селянам, у которых летом самая страда, и за краткое время тепла надо успеть сделать все, чтобы не остаться голодным на целый год - летом легче живется. И праздников много, когда пусть руки и ноги гудят от работы - но можно выйти в лес или на речку, посидеть в одиночестве - или вдвоем, - глядя в небо, на плывущие облака; а из-за реки уже доносятся девичьи песни, под вечер затевают хороводы и посиделки, а на столе появляются пироги с лесными ягодами, и жизнь кажется не такой тяжкой, как в долгие зимние вечера.
   Но чуднее всего летние ночи. Короткие, жаркие, наполненные благоуханием трав, искрами светлячков и пением кузнечиков, уханьем сов и светом купальских костров, когда всякая встреченная девица может обернуться русалкой, когда открываются древние клады и тайны, сбываются мечты - хотя бы на час - и бурлящая кровь толкает на самые немыслимые поступки.
   Прекрасно зная о том, Александр с приближением лета удвоил бдительность и самолично обходил усадьбу перед отходом ко сну. А в этот раз что-то его разбудило среди ночи, и он вышел в сад.
   Несколько дней после отъезда Ивана он ждал, что тот вернется, но потом Мария вроде бы успокоилась, муж ее не появлялся, и Александр все же решился отправиться к королю. Но поездка эта вовсе не принесла ему радости. Ему дали понять, что он может получить воеводство Смоленска - если примет, как тут выражались, "правильную веру", а не будет оставаться схизматиком. Не то чтобы Александр был истово верующим. Да и жить почти в полном одиночестве ему не улыбалось. Однако было в такой смене веры - несмотря на все уверения отца Иннокентия в том, что с точки зрения их церкви это ничего не значащая мелочь - что-то похожее на предательство. Да и коли это такая мелочь - зачем тогда вообще менять? Почему тогда король так настаивает на запрете других вер?
   Он попросил время подумать и уехал, но вскоре узнал, что воеводой сделали тоже Александра, но совсем другого - старого воеводу Госевского, известного еще по Московским делам в пору тамошнего Лихолетья. Конечно, Александр был ему не чета. Но такое назначение заставляло его не доверять и другим словам монаха - что не будут московиты воевать за Смоленск. Госевский был человеком слишком знаменитым, чтобы ссылать его на окраину просто так.
   Мучимый сознанием, что его просто использовали и отбросили, он не мог уснуть и широкими шагами мерил дорожки сада. В дальнем углу, там, где ограда примыкала к склону Жаворонковой горы, ему почудились голоса. Он осторожно приблизился.
   - Я увезу тебя, вот увидишь, - доносился мужской голос.
   - Как? - различил он голос дочери. - Отец следит за каждым моим шагом. А тебя велел убить, только появишься.
   - Найду, как, поверь, - заявил Иван - Александр не сомневался, что там был Иван Шеин. Он замер, размышляя, как поступить, позвать ли незаметно слуг или просто открыто прервать тайное свидание, и решил выйти сам.
   - Что не спишь, дочка? - направился он на голоса.
   В один миг мужчина исчез, а Мария смиренно подошла к отцу, потупив глаза.
   - Приходил отец Иннокентий, он забыл у меня свою книгу, - соврала она не дрогнувшим голосом. Александр даже остолбенел от подобного нахальства, и не нашелся, что сказать.
   - Ступай спать, - выговорил, наконец. И, проводив дочь до самой ее спальни, лично запер все двери в доме.
   А наутро к Александру неожиданно приехал гость. Молодой невысокий шляхтич, с завитыми кверху усами, шустрый, обходительный, из свиты пана Госевского.
   - Самуэль Друцкий-Соколинский, - с поклоном представился тот. - Пан Госевский прознал, что представитель столь древнего местного рода проживает в одиночестве с дочерью и приглашает тебя на торжества по случаю его вступления в должность.
   - Рад я, что наш воевода помнит меня и моих предков, - несколько с насмешкой отвечал Александр, при этом, про себя догадываясь, что занесло к нему помощника воеводы. Не иначе как в Смоленске обсуждали не только древность рода Александра, но и красоту его дочери. - На торжества непременно прибуду. Когда пан Госевский собирается прибыть в Смоленск?
   - Он уже прибыл, только без лишнего шума, - ответил гость. - А теперь собирает окрестных бояр в ближайшую среду, то есть, через два дня.
   - Проходи, отобедай, - пригласил Александр. Тот охотно согласился.
   Однако за столом его ждало разочарование - Мария сказала, что больна, и спускаться в горницу отказалась.
   - Воевода приглашал не только бояр, но и их жен и детей, которые по возрасту уже могут быть представлены ко двору, - нашелся Друцкий-Соколинский. Александр усмехнулся.
   В какой-то миг ему вдруг пришла в голову неожиданная мысль. В самом деле, никто, кроме священника в православной церкви, и не знает, что его дочь замужем. Может быть, и представить ее как девицу ко двору воеводы? А там молодые шляхтичи, она увлечется и найдет куда более достойного спутника жизни, чем тот лицемер, прикидывавшийся бедным дворянином и сбежавший сразу после свадьбы - почему он сбежал, Александр почему-то не вспоминал, приятнее было думать, что тот удрал сам. И потом... Ну, потом может быть многое.
   Он распрощался с молодым помощником воеводы и пообещал, что они с дочерью непременно прибудут.
   - Мария! - позвал он дочь, когда гость уехал. - Можешь выходить. Нас ждут через два дня в Смоленске у воеводы.
   Мария вышла, одетая в длинное черное платье, с черным платком, укрывающем волосы.
   - Вдова, если у нее погиб муж, ходит в черном, - ответила на удивленный взгляд отца. - А я как вдова, хоть и при живом муже!
   Александр вздохнул и принялся кусать усы.
   - Смотри, Мария, ты дождешься, что я тебя отправлю в монастырь, чтобы там тебя научили уму-разуму!
   - В какой? В наш или в латинский?
   - В кого ты такая язва? - не выдержал отец. - Мать твоя была божьим человеком. А ты всю жизнь росла своенравной. За кого ты замуж вышла? За безродного вояку? А теперь из-за него себя живой хоронишь?
   - Похоронить меня ты собираешься, отправив в монастырь, - зло отвечала Мария. - А кто мой муж, ты и сам прекрасно знаешь. Да, выходила я замуж за человека, которого полюбила, не зная, кто он. Но как узнала - так люблю еще крепче! А ты что задумал? Красотой своей дочери место при воеводе выбить?
   Обвинение дочери было тем более обидным, что, хотя и сказанное сгоряча, отчасти содержало правду.
   Александр задохнулся от ярости.
   - Вон! Сиди у себя. И замуж пойдешь второй раз, и за того, за кого я скажу! - крикнул он вслед дочери, кинувшейся в свою комнату даже с радостью.
   Как Александр и полагал, молодой помощник воеводы появился еще раз до объявленного приема. На сей раз Мария убежать не успела, и ей пришлось терпеть вновь объявившегося поклонника весь обед. Впрочем, нельзя сказать, что его не всегда уместно расточаемые похвалы ее красоте были девушке совсем неприятны.
   - Кто бы мог подумать, - говорил шляхтич, - что еще недавно я полагал свое назначение сюда почетной ссылкой, а теперь даже рад ей.
   - Ну, ссылку такое место трудно назвать, - отвечал Александр, сделав вид, что не понял намека гостя на причины его радости. - Московиты зарятся на Смоленск, и, думаю, не пройдет и года, как они появятся тут со всем своим воинством.
   - Пусть приходят, - небрежно отозвался гость, не сводя глаз с дочери хозяина. - Я успел оценить укрепления города, думаю, под ними может лечь не одна вражеская рать.
   Мария побледнела, видимо, представив, что в составе вражеской рати явится и ее Иван.
   Она неожиданно поднялась из-за стола.
   - Мне кажется, пан Друцкий, так смотреть на замужнюю женщину неприлично, - заявила она.
   - Замужнюю? - в некоторой растерянности гость перевел взгляд на хозяина.
   - Да, я замужем, - с гордостью произнесла Мария и вышла.
   - Вряд ли это можно считать замужеством, - пробормотал Александр, не ожидавший от дочери такого подвоха. - Они обручились с одним дворянчиком без моего ведома, но я того выгнал в день их свадьбы.
   - Так свадьбы не было? - на всякий случай уточнил шляхтич.
   - По нашим законам - нет, - зачем-то соврал Александр, все далее утопая в своих придумках. Ему отчаянно захотелось встретиться с отцом Иннокентием - тот наверняка придумает способ, как расторгнуть брак дочери, даже без ведома Ивана. Не мог - или не хотел - Александр поверить, несмотря на заявления дочери, что она правда любит этого обманщика. Да и кто его знает, быть может, он просто втирался в доверие, выполняя приказ своего отца?
   - Весьма любопытно, - усмехнулся Друцкий. - Ну, так я могу заменить ей пропавшего мужа?
   Он подмигнул хозяину. Александр вздрогнул.
   - Если сумеешь пробудить в дочери любовь, то, разумеется, я не стану мешать, - несколько бессвязно произнес он.
   - Не думаю, чтобы это было препятствием, - гость разгладил усы и поднялся из-за стола. - Так завтра мы вас ждем!
   Прием воеводы в самом деле вышел роскошным. Пан Госевский привез с собой музыкантов, поваров, с ним приехало, кроме слуг и холопов, немало шляхтичей, и на устроенном им пире они блистали в дорогих столичных нарядах. А после обеда, когда пожилые гости принялись вспоминать былые подвиги, а молодые любезничать с немногочисленными дамами, воевода позвал Александра с собой.
   Они вышли на крепостную стену.
   - Слышал про тебя, что род твой издревле населял эти края, - седоусый пан неторопливо повернулся к собеседнику.
   - Да, предки мои жили в Смоленске еще до татар, - отвечал Александр с достоинством.
   - Стало быть, ты тут все знаешь?
   - Ну, все - не все, но многое.
   - А еще я слыхал, что и ты желал воеводой Смоленска стать?
   Александр вздрогнул и изучающе поглядел на пана. Лицо того, однако, не выражало ничего - ни сожаления, ни злорадства, ни даже простого ожидания ответа.
   - Все во власти нашего короля, - отозвался Александр как мог почтительнее.
   - Да ведь и сам король - в нашей власти, - Госевский облокотился на зубец крепостной стены, разглядывая южное поле, перерезанное оврагами. - Будет себя плохо вести - выберем другого.
   Казалось, Госевский испытывал Александра.
   - Настоящая сила - не у короля. А у его верных слуг.
   - В чем же их сила?
   Воевода усмехнулся.
   - Пока холопы пашут землю, а голландцы и англичане покупают наш хлеб, мы всегда найдем деньги для найма немецких ландскнехтов и рейтаров. Так что сила в земле. И ты мог бы примкнуть к нам. Жаль только, что ты придерживаешься ложной веры, такие нынче не в почете - однако вот, к примеру, Вышневецкий: тоже из ваших, а принял католичество и не раскаивается. Если бы ты согласился перейти в римскую церковь, тебе оказались бы открыты все дороги. Говорят, не последнюю роль в том, что воеводство Смоленска досталось не тебе, сыграло для короля известие, что ты остался схизматиком. Ведь по его указу все иные церкви, кроме подчиняющихся святейшему папе, в Смоленске под запретом.
   Еще недавно размышлявший, не последовать ли совету отца Иннокентия, Александр после таких слов почувствовал, как в нем пробуждается упрямство и гордость.
   - Служба моя королю и городу моему не зависит от того, в какую церковь я хожу.
   - Как знать, какой службы от тебя потребует твой король и твой город? Вот дадут тебе приказ из пушек расстрелять церковь, что осталась за стенами - что ты сделаешь?
   - Для чего же может быть такой приказ? - удивился Александр.
   - Как знать, что может случиться, приди сюда московиты с войском, - пожал плечами Госевский. - Я вижу, ты заколебался - значит, верность твоя королю и городу все-таки ограничена твоей верой. А ведь кто такой наш нынешний король? Всего лишь дядя короля шведского. А кто такой король шведский? Когда-то его предок был простым дворянином при дворе короля датского. Ну, а разве тебе не мерещился иногда королевский венец?
   - Не помню, от кого я это слышал, - медленно начал Александр, - но, говорят, каждый человек лезет наверх, пока не получит от судьбы по голове. Тогда - если останется жив - берется за ум и начинает обустраиваться там, куда влез, и дальше не лезет. Мне ты предлагаешь представить, что я сразу залез так высоко, что от удара судьбы живым там точно не остался.
   - Все люди смертны, - с легким оттенком презрения произнес Госевский. - Не годится шляхтичу из древнего рода бояться смерти. Разве не прекрасно - попытаться достичь высшей власти, пусть даже ценою жизни? И даже если ты ошибешься - судьба твоя послужит уроком другим... Впрочем, оглядывая историю людей, я вижу, что вся она - набор ошибок. Человек, стремясь к тому, что представляется ему наиважнейшим - на самом деле, живет воспоминаниями о том, как оно казалось ему в молодости или в глубоком детстве. А на самом деле все оказывается не так, как он себе представлял. Так люди стремятся совершать героические деяния, думая, что их будут прославлять - а их деяния приводят к сотням жертв, к помутнениям умов; люди стремятся к власти, полагая, что принесут счастье подданным - а их проклинают как страшных злодеев. А ведь они хотели совсем иного. Просто получилось несколько не так, как они представляли.
   Воевода отвернулся от зубцов стены.
   - Но у тебя, я знаю, есть дочь - какое будущее для нее ты бы хотел избрать?
   - Она сама его изберет, я полагаю, - ответил Александр.
   - Я вижу, ты осторожен в ответах, - усмехнулся Госевский. - Не волнуйся, я говорил искренне, не собираясь тебя испытывать. Мне нужен человек из местных, кому бы я мог доверять и который бы знал все здешние обычаи, сильные и слабые места обороны, знал бы местные края и при этом обладал бы языком, чтобы рассказать все это. Я полагаю, что нашел такого человека в тебе?
   Александр поклонился.
   - На том и порешим, - оживился воевода. - Вернемся в зал, солнце садится...
   ...Летние ночи коротки, а дороги сухие и утоптанные, и со сменными лошадьми - если хватит духу и сил у наездника - можно мчаться и день и ночь, преодолев расстояние от Смоленска до Москвы за три дня. Иван был полон сил, любви к Марии и ненависти к ее отцу, и к исходу третьего дня он, вымотавшийся до предела и на взмыленных лошадях - одна под седлом, другая в поводу - влетел обратно на двор Шеина.
   Отец был с царем на богомолье, и в доме Иван нашел одного Матвея.
   - Что ж такое? - в сердцах Иван швырнул шапку на пол. - С законной женой встречаюсь тайком, ровно полюбовник какой! Сколько ж можно это терпеть?
   - Так что у вас там все-таки стряслось? - Матвей несколько равнодушно отозвался на горе Ивана, продолжая разбирать грамоты Посольского приказа, как когда-то разбирал челобитные Особого сыска.
   - Александр Семеныч пригрозил убить меня, если я у его дочери появлюсь. А я ее муж, вообще-то!
   - И ты предлагаешь отцу поднять войско московского царя и идти на Смоленск, чтобы отбить твою жену?
   Иван несколько смутился.
   - Если бы он пошел, я бы первым впереди побежал, - пробормотал он. - Я ведь предлагал ему...
   - Так ведь и он тебе предлагал. Потерпи немного, поедешь послом к полякам, там и увидитесь.
   - Потерпи... - грустно усмехнулся Иван. - А ежели она там без меня кого-нибудь найдет?
   - Вот и любовь свою заодно проверите, - так же спокойно отозвался Матвей и тут же задумался. Как-то ему ни разу не приходило в голову подумать такое про Варю. Уезжая, он был уверен, что она его ждет и думает о нем так же, как он о ней. Может быть, и напрасно он так часто оставляет ее одну?
   - Может, и хорошо, что отца нет, а я тебя встретил, - задумчиво произнес Иван. - Подскажи, как найти твоего знакомого? Ну, того, что тогда под Смоленском нас к себе зазвал?
   - А, Сидорку Рябого? - вспомнил Матвей с улыбкой. - Да он ведь сам нас нашел. А на его людей нарвешься без его разрешения - костей не соберешь.
   - Ничего, ты мне только скажи, где его искать, а я уж как-нибудь договорюсь.
   - Да место точное тебе никто не назовет, а найти его можно повсюду от Твери и до Калуги, я так полагаю. Ежели еще в Сибирь не подался. А на что он тебе?
   - Ну, он ведь разбойник, и люди у него разбойные?
   - Не совсем он простой разбойник, но даже коли так - что с того?
   - Да вот, думаю, коли он в тех краях обитает, может помочь мне жену увезти? Я бы им заплатил.
   Матвей встал из-за стола, подошел к Ивану, скрестив руки на груди.
   - Я тебе так скажу. Не выдумывал бы ты пока ничего. Отец тебе ясно сказал - пока твое место под Калугой, там, куда ты сам себя назначил. Уйдет хан - возвращайся, там, может, и я с тобой поеду Сидорку искать.
   - Поехали сейчас, пока отца нет? - почти взмолился Иван. - Татары все равно раньше августа не заявятся, пока им у нас и взять-то нечего, а мы бы съездили быстро, ты бы с Сидоркой меня свел и вернулся?
   С тех пор как Шеин попросил его найти сына, Матвей чувствовал свою обязанность как-то покровительствовать, помогать Шеину-младшему. Он вздохнул, еще раз вспомнил Варвару, которую уже месяца три как не видел, и согласился, подумав, что по возвращении, неважно, с согласия Шеина или нет, а домой он уедет.
   Он повез Ивана той же дорогой, какой ехал в конце зимы, разыскивая его. Взяв сначала направление на Тверь, они затем свернули к западу, и вскоре достигли того постоялого двора, что зимой стоял заброшенным.
   Летом, при свете солнца, звонком щебете птиц и журчании ручьев, дорога вовсе не казалась загадочной и пугающей. И Матвей даже не удивился, увидев, что сейчас тут кипит жизнь. Их узнали издалека, и Сидор Рябой - а тут как раз обитали его люди - выехал их встречать самолично.
   - Неужто ты решил согласиться? - спросил он Матвея.
   - Ежели ты не завтра в Сибирь отправляешься, то я бы еще подумал, - отклонил предложение Матвей.
   - Поглядим, - пожал плечами Сидор. - Тут у нас новое дело объявилось - из Смоленского воеводства бегут люди, обиженные новыми хозяевами, так что есть, чем заняться.
   - Так, может, вы и мне поможете справедливость восстановить? - попросил Иван. - Дай мне человек десять, я отобью жену и увезу к себе!
   - А у тебя что, жену отняли? - с любопытством спросил Сидор.
   - Не отняли, а не отдали, - поправил Иван. - Я женился, а ее отец заявил, что не отдаст дочь.
   - Куда же он раньше смотрел? - усмехнулся Сидор. - Так вы венчаны?
   - Да. И она меня любит, и я ее. А ее отец...
   - И что же ты от нас хочешь? Чтобы отца убить, а дочку тебе отдать?
   - Не надо отца убивать. Я хочу только жену свою вернуть.
   - А нам-то с того какая радость?
   - Я заплачу, сколько скажете! - с мольбой произнес Иван.
   - Да нам-то что с той платы? Под шляхетские сабли и пули за серебро или даже золото никто себя подставлять не будет.
   - А как же наемники воюют? - удивился Иван. - А все разбойники за что жизнь свою готовы отдать - разве не за это?
   - Ты нас с разбойниками не равняй, - Сидор с улыбкой переглянулся с Матвеем, но, повернувшись к Ивану, опять принял строгий вид. - Да и никакой наемник за деньги кровь свою проливать не будет. Он идет за плату не умирать, а убивать других. А загони его в угол - и он, чтобы уцелеть, - сдастся, продаст, перебежит; в общем, сделает все, что угодно, лишь бы жизнь сохранить. Убить, конечно, могут - ну так и когда верхом скачешь, можно упасть и шею свернуть. Вот коли опасность страшнее, чем упасть с коня - никакой наемник воевать не будет!
   - Что же тогда во всем мире наемников нанимают? - уверенно возразил Иван, не имеющий, правда, понятия, как там во всем мире, но слышавший о том от своего тестя - что по крайней мере так воюют поляки, немцы и французы.
   - Так ведь их можно набрать быстро, если деньги есть, - отвечал Сидор. - Но кто и идет в наемники - не ради денег идут.
   - А ради чего?
   - Ну, кто за что. Кому-то без опасности жизнь не мила - знаешь, такие и коня гонят по краю наметом, и с обрыва в реку головой вниз готовы нырнуть, им и пули свистящие могут быть в наслаждение. Но большинство мечтает, что накопят денег, осядут где-нибудь и с военной службой порвут. Не у всех получается, они и добычу, и плату в кабаках спускают; но воюют всяко не за деньги, а за эту свою мечту.
   - А вы за что сражаться готовы?
   - А мы за правду стоим, - с готовностью отвечал Сидор. - Чтобы люди по правде жили.
   - И как - получается?
   - По-разному, - признался глава разбойников.
   - И что же ты мне тогда помочь не хочешь? Или считаешь, не прав я?
   - Чтобы понять, прав ты или нет, мне надо и с женой твоей поговорить, и с ее отцом. А то мало ли какая блажь молодцу в голову придет? Да и не такое это дело - семейные дрязги - чтобы за них под пули лезть...
   - Ну, тогда можешь мне хотя бы помочь с женой моей встретиться? Или весточку какую ей передать?
   - Вот это можно, - согласился Сидор. - Где ты ее потерял?
   - Под Смоленском, на Жаворонковой горе, - ответил Иван.
   - Там у нас нынче самое дело, - кивнул Сидор. - Пошлю я человека, он заодно и тебе поможет.
   - Ну, коли вы сговорились, то я вас покину, - сразу засобирался Матвей в обратный путь. - А то меня тоже моя жена заждалась.
  
   Глава 2. Челобитная
  
   Первые лучи солнца озарили просыпающееся село. Летом жизнь в деревне начиналась рано, и уже хлопнула где-то дверь, открылись ворота, и замычало выгоняемое в поле стадо.
   Матвей ехал всю ночь - впрочем, что той летней ночи! Часа два темноты, не более, а дорогу домой он давно знал, как свои пять пальцев, - и с рассветом подъезжал к родной усадьбе. Село раскинулось вольготно меж лесом и речкой; дома не жались друг к другу, а словно бы дышали полной грудью, найдя каждый свой пригорок, чтобы подняться поближе к солнцу.
   Село у Темкиных - недалеко от Ростова - отстроилось после лихолетья сравнительно недавно, все избы были новыми, и только старый колодец с воротом и деревянной крышкой еще помнил времена до польского нахождения. Раньше селились кучнее, а потом - когда поубавилось жителей более чем на треть - решили отстроиться свободнее, чтобы у каждого был выход к речке и чтобы солнце заглядывало в окна ко всем разом.
   Матвей проехал знакомой улицей, петляющей меж изгородей, мимо деревянной одноглавой церкви, возвышающейся в середине села, и подъехал к усадьбе, расположенной на дальнем конце, за деревянным частоколом. И хотя время было раннее, а Варвара уже вышла на крыльцо, проведать, выгнали ли скотину на пастбище, а заодно посмотреть, не едет ли благоверный супруг. Всю дорогу Матвей ждал этого мгновения: как Варвара, несмотря на то, что ныне почтенная мать семейства, взвизгнет, подпрыгнет от радости - и выбежит к нему навстречу.
   В отеческом доме Матвея, кроме родителей, Варвары и сына Егорки, ждал еще и тесть, Григорий Алексеевич. В последнее время боярин Плещеев совсем отошел от службы при дворе (ее и раньше-то за него нес его брат, Димитрий Алексеевич), несколько разленился от спокойной жизни и предпочитал проводить время в обществе родственников, дочери и внука в имении Темкиных, чем на военных сборах.
   Матвей посидел за столом с родителями, обнял жену и вышел после обеда в сад.
   Егорка радостно носился по луже, разлившейся на дальнем дворе, взад и вперед, с восторгом разбрызгивая воду во все стороны и глядя на волны от своих босых ног. Пробежавшись, он вдруг запнулся и упал, клюнув носом прямо в воду - и разревелся.
   Вытащив сына одной рукой, Матвей поднял его над головой и строго спросил:
   - Ну? И чего рыдаешь? Подумаешь - в лужу упал. Зато искупался.
   - Да, как свинюшка, - в дверях стояла Варвара. - Давай сюда этого поросенка, пойдем отмывать.
   Она скрылась за дверью, неся притихшего сына под мышкой, а вместо нее появился ее отец.
   - Дело у меня к тебе есть, - обратился он - Царь обо мне внезапно вспомнил. Велено мне явиться на службу в Тулу.
   - Многим туда велено явиться, - кивнул Матвей. - Ожидают крымчаков, тут каждый человек на счету.
   - Да я уж думал, забыл царь о моем существовании, - усмехнулся Григорий Алексеевич. - А уж коли вспомнил - так рассчитывал я, что даст он мне по крайней мере воеводство в каком из полков. А он меня поставил в число других голов Большого полка, в один чин с мелкими боярами.
   - Не обращай внимания, - посоветовал Матвей. - Царь теперь все чаще с родовитостью не считается, пишет, чтобы считались без мест. Где велит - там и служат.
   - Думаешь, нет в том урона чести? - покачал головой тесть. - Да ведь как сказать. Умные и глупые, способные да бестолковые в любом роду есть. Но коли род достойный - сама честь рода обязывает тебя о ней заботиться, долг свой исправно исполнять. А кланяться всяким выскочкам, которые еще неизвестно, на что способны, может, только царю угождать и умеют - благодарю покорно. Я на таких насмотрелся.
   - И какой же помощи ты от меня ждешь?
   - Ты бы помог мне грамоту составить царю, чтобы не заставлял он меня быть меньше всех этих Поливановых и Ляпуновых.
   - Я могу даже за тебя в полк на Тулу поехать, коли тебе тут чудится некое унижение, - предложил Матвей. - Мне-то это всяко вместно, я еще чина боярина не получил, слава Богу, родитель мой еще здравствует.
   - Ну-у... - такого поворота Григорий Алексеевич явно не ожидал. - Каждый должен свое дело делать. У тебя, небось, и без того забот хватает?
   - Так ведь ежели крымчаков не остановить, мои заботы станут никому не нужными, - заметил Матвей. - Так что Береговая служба тут самой важной оказывается.
   К ним вышел отец - обычным своим задумчивым шагом, неторопливой походкой, к которой Матвей привык с детства.
   - Ты теперь у сына моего совета спрашиваешь? - улыбнулся в бороду. - Я тут поразмышлял над твоим вопросом и вспомнились мне события из моей молодости. Знавал я когда-то двух зодчих. Один, Семен Постник, в свое время был славен храмами, коих немало воздвиг по всей Руси. А второй был наверняка небезызвестный вам Федор Конь. Оба зодчими были прекрасными, строили на заглядение. Но Постник брался только за храмы, полагал, что мирское строительство его славе зодчего урон нанесет. А Конь строил все, что только мог придумать. Он строил крепости, строил дома знатным боярам, да и не знатным тоже; когда не было работы, готов был взяться хоть за амбар, хоть за нужник на крестьянском участке. Не мог без строительства жить, и считал, что никакая работа хорошего мастера унизить не может - ежели он ее хорошо делает. Не могу сказать, кто из них прав - но назвать Федора Коня в чем-то худшим я не возьмусь.
   За такие рассказы Матвеев всегда любил отца - тот умел к слову сказать вроде бы и обычную вещь, а как-то все вставало на свои места.
   Плещеев внимательно выслушал отца Матвея и задумался.
   - Ну, что я на это скажу? Убедил ты меня. Поеду, и не буду считаться. Прав ты тут.
   - Да и тебе нечего дома рассиживаться, - обернулся Василий Андреевич к сыну. - Коли царь всех собирает - и тебе надлежит на службе быть.
   А вот за такие мгновения Матвей очень не любил отца, ибо стоило расслабиться, подумать об отдыхе в окружении любимой жены и сына - как тут же оказывалось, что надо срочно исполнять долг перед царем, перед землей, перед народом и перед Богом.
   Однако он не стал возражать, тем более что на немедленном отъезде отец не настаивал.
   На следующий день после завтрака Матвей вышел за ворота усадьбы
   Возле ворот дома неуверенно переминались с ноги на ногу несколько селян. При виде Матвея они дружно ему поклонились, загородив выход из ворот.
   - Ты ведь Матвей Васильевич, сын Василия Темкина? - обратился старший из них, высокий, в одной рубахе по случаю жаркого времени - кафтан у него болтался на плече, - седеющий коренастый мужик. - Ты, мы слыхали, в числе близких людей у Шеина Михаила Борисовича?
   - Ну, видимся мы с ним часто. А вам до него какая надобность? - спросил Матвей не особо любезно, но более с опаской, нет ли у пятерых крестьян на уме какого нехорошего замысла против их хором.
   - Нам бы челобитную передать. Боярину Михаилу Шеину. Только лично! - мужик протянул свиток в руки Матвею. - Он ведь самоуправством бояр и воевод занимался?
   - Было такое, да только сейчас это вам не к нему, это в Приказ Особого Сыска, к боярину Матвееву.
   - Да у нас такое дело, что нам бы сам Шеин нужен. Тут ваш Особый Сыск нам не поможет.
   - А что стряслось у вас? - Матвей вспомнил свое недавнее занятие и сам не заметил, как оживился.
   - Долго рассказывать, - покачал головой мужик. - Ты ему челобитную передай, а уж он сам пусть разберется. Нам про тебя ваши мужики на торге в Ростове рассказали, так что мы на тебя надеемся.
   Забрав свиток у мужиков, Матвей вернулся в усадьбу, размышляя. С одной стороны, просили передать челобитную лично Шеину, но с другой, в бытность свою в приказе Особого сыска, Матвей не раз занимался делами вместо воеводы. И поскольку любопытство оказалось сильнее, Матвей, усевшись на крыльце, развернул свиток и принялся читать.
   В грамоте говорилось, что случилась у мужиков в селе хворь, от которой многие умерли, но на счастье объявился знахарь, что начал ту хворь лечить и быстро от нее селян избавил. Но затем у боярина Сицкого, хозяина села, заболела дочь, боярин позвал знахаря лечить ее, да тут знахарь не справился, и Бог прибрал дочь боярина. И боярин тогда обвинил знахаря в колдовстве и в том, что он умышленно дочь его со свету сжил, в сговоре с крестьянами, и сдал знахаря в Разбойный приказ. И просят селяне, чтобы Михаил Борисович Шеин в том разобрался и знахаря им бы вернул.
   Если знахарь уже сидит в Разбойном приказе, то, возможно, каждый день промедления мог оказаться роковым. Матвей уже сам разрывался между долгом и семьей, и Варвара сумела у него незаметно выпытать причину мучений. А потому вскоре тесть его собрался в Москву, и Матвей отправился вместе с ним.
   В столице Григорий Алексеевич отправился в Разрядный приказ - убедиться на всякий случай, что точно им будет служба "без мест", то есть, никто, на какой бы должности ни стоял в этот раз, не будет считаться выше другого в дальнейшем, - а Матвей поспешил к Шеину.
   У воеводы сидел старый знакомый Матвея, Федор Васильевич Волынский, лет пять назад бывший воеводой в Вязьме. Волынский слегка постарел, но выглядел все так же ярко.
   - А, Матвей Васильевич! - радостно приветствовал его Волынский. - Проходи, присаживайся и ты к нам.
   - Тут Федор Васильевич мне сказывал, что видел под Вязьмой сына моего. Не знаешь, что Ваньку туда понесло?
   Матвей, помня, где он оставил Ивана, предпочел отвечать уклончиво.
   - Так ведь у него жена под Смоленском, наверное, к ней ехал, - предположил он.
   - Может быть, - согласился Шеин рассеянно. - А Федор Васильевич мои печали выслушал, и теперь печалуется мне о жизни своей.
   - Бог с тобой, Михайло Борисович, - возразил Волынский. - Ничуть я не жалуюсь, напротив. Говорил я тебе как раз о том, как хотел обидеться я, что не получилось в Вязьме осесть, да передумал.
   - И куда тебя теперь посылают? - спросил Матвей.
   - В Архангельск. Да дело не в месте, - отмахнулся Федор Васильевич. - Жить везде можно. Дело в том, что вот живешь, пути какие-то изыскиваешь, как прожить, а потом вдруг случается что-то, что все твои замыслы перечеркивает разом.
   - Так у всех так, - развел руками Шеин. - Бывает и хуже: живет человек, замыслы строит, а потом вдруг с коня упадет и шею свернет.
   - Бывает, - согласился Волынский. - И я к тому говорю. Кто ведь какие выводы отсюда сделает. Я, правду сказать, надеялся, когда из Вязьмы меня в Москву вызвали, что поставят меня за Москвой следить, а царь взял и Сицкого назначил с Шереметевым. И вот поначалу обида меня взяла - их на Москву, а меня из Вязьмы в Архангельск, значит? А потом понял я, что, в общем-то, кто ж, кроме меня, виноват, что я что-то себе насочинял? А с другой стороны - ну, были у меня какие-то заслуги перед царем, да ведь заслуги прошлого не искупают будущих огрехов. И я вдруг понял, что вот те, кто что-то там строят, замышляют, думают, как они к царю поближе пролезут да начинают вроде бы жить припеваючи - на них ведь многие смотрят, как на умных да удачливых людей, а это в жизни и есть главные дураки. Не спроста Ванька-дурак в сказках царем становится. И не награда это вовсе, а наказание.
   - Не понимаю я тебя, Федор Васильевич, - покачал головой Шеин. - Что ж, не стремиться теперь ни к чему, нищенствовать? Так ведь нищие могут жить, пока найдутся те, кто им подаст. А все станут нищими - что тогда?
   Волынский положил кулаки на столешницу, точно собираясь защищать то, что выносил в себе:
   - Я помню, с детства понять не мог, почему Христос говорит "не заботьтесь и будьте как дети". Как же это у нас-то - и не заботиться? Прозеваешь посевную - и все, лапу зимой сосать, как медведь? Или за домом не уследишь - развалится, или сгорит, останешься в зиму без крыши над головой. А вот сейчас начал вдруг понимать. Не означает это, что делать ничего не надо. Если ты не заботишься - это не значит, что ты должен нищим под забором лежать. Нет, вовсе об ином эти слова. Просто если есть у тебя истинное понимание Бога, если проник ты душой и разумом к Его разуму, и есть у тебя разумение, коим Он тебя наделил - то ты способен справиться с любыми трудностями, что тебе судьба подкинет. Не о чем тебе заботиться, ибо ты способен на все. И готов каждый миг - сделать то, что нужно. Но не лично тебе - а тому Высшему, чему ты взялся служить. Ты не должен ютиться в шалаше - но если твоей семье нужен дом, ты возьмешь и построишь его, а не будешь вздыхать о том, как это трудно. Если ее нужно кормить - ты вспашешь землю, или отправишься на охоту, или на рыбалку - но не по принуждению, не заботясь, а потому, что понимаешь, что именно это и нужно сделать в этот миг. А не станешь придумывать хитроумные пути, как бы сделать так, чтобы за тебя это сделали другие.
   Чем умнее человек, тем меньше ему нужно, на самом деле. Он найдет все, что ему правда нужно для жизни - где угодно. Он не будет заботиться о доме - в том смысле, что не станет переживать, что тот может сгореть, или добро, сложенное в подвалах, кто-нибудь утащит, или зерно, сложенное в амбарах, съедят крысы - он знает, что надо делать, и делает это, и находит и еду, и кров, и одежду. И не потому, что вдруг на него это сваливается - нет, сливаясь разумом и душою с Богом, он сам обретает понимание, что и как нужно сделать, и делает. Мало того, у него еще и силы находятся помогать другим, ибо не должен он иметь постоянную заботу о своем хозяйстве. Ибо может он так все наладить, что все будут друг другу помогать, а не мешать, и всегда найдется тот, кто поможет и поддержит... Но только чтобы обрести такое понимание, нужно каждый день к Богу идти, каждый день постигать его мудрость; да и когда постигнешь - стоит на миг остановиться, и все, утратишь это понимание. Христу легко было говорить - он сам был Сыном его. А нам приходится к такому идти всю жизнь, и редко кто приходит хотя бы к старости. Вот Сергий Радонежский, говорят, все умел, и хотя жил отшельником - никогда ни в чем не нуждался. Ходил по Руси пешком так, как иной всадник не успеет. И везде успевал.
   Так что, мыслю я, в самом деле, ум нужен не чтобы сложным путем добывать богатство себе - а чтобы понимать, что и в самом деле нужно тебе и твоим близким. И верить - и себе, и Тому, кто наставил тебя на этом пути, верить, что все сумеешь и всему научишься. И чем умнее человек - не этими хитромудрыми словесами, что плетут книжники, а настоящим умом, - тем лучше он это понимает...
   - Стало быть, ты теперь решил не копить ничего и жить по велениям души? - спросил Матвей. Федор Васильевич усмехнулся:
   - Ну, я еще не настолько умен. Но что от многого, почитаемого за важное в этой жизни, можно отказаться - это я понял. И не буду за место бороться ни с Сицким, ни с Шереметевым. Поеду спокойно в Архангельск, и там буду делать то, что смогу. Вспомнит обо мне царь - славно, нет - еще лучше.
   - Мудро ты говоришь, Федор Васильевич, - Шеин налил ему квасу из высокогорлого кувшина и поднял чашку за здоровье гостя. - Не копите богатств тленных. Есть они - хорошо, а нет - стало быть, не нужны.
   - Добро бы все так понимали. А то храмы стали богаче, а души - беднее, - покачал головой Волынский.
   Он засобирался уходить, и, когда за Волынским закрылась дверь, Матвей положил перед хозяином челобитную.
   Михаил Борисович развернул ее и прочитал быстрым взглядом, но дойдя до конца, стал перечитывать вновь, уже внимательнее. Дочитав, откинулся в кресле и погрузился в задумчивость, постукивая концом грамоты по столу. Протянул грамоту Матвею:
   - Что думаешь об этом?
   - Думаю, надо с боярином Сицким поговорить. Пусть снимет немилость со знахаря, ведь ясно, что тот не виноват.
   - Это тебе ясно, ты со своей колокольни смотришь. А Андрею Васильевичу мыслится, что он злодей, может, и вообще всю семью Сицкого извести собирающийся.
   - Что ж теперь, по любому навету кого угодно можно хватать и в Разбойный приказ тащить? - возмутился Матвей. - Мало ли кому что почудится...
   - Так вот, сперва надо выяснить, нет ли у него каких оснований так думать.
   - Пока будем выяснять, лекаря повесят, - возразил Матвей.
   - Что уж ты так плохо о Дмитрии Михайловиче думаешь? - усмехнулся хозяин, напоминая заодно, кто теперь глава Разбойного приказа. - Да и любой смертный приговор сам царь утверждать должен, так что быстро не повесят. Но, возможно, ты прав, и лучше попытаться знахаря из Разбойного приказа забрать. Тем более что тебе-то имя его ни о чем не говорит, а вот мне его слышать уже приходилось. Если это тот Семен Говоров, которого я знаю, то не дело ему в порубе сидеть, тем более безвинно.
   Пожарского они встретили еще перед Разбойным приказом, куда он шел от царских хором. Бояре с уважением приветствовали друг друга.
   - И как тебе новая твоя служба? - спросил Шеин.
   - Не сказать, чтоб я ей был шибко доволен, - заметил Пожарский. - Не думал я, что у нас столько народу разбоем занимается. И ведь каким разбоем! Раньше я не думал, что могу вот так человека на смерть отправить. Приходилось, казнил и воров, и изменников - но то на войне, там от твоего слова жизнь многих зависит, промедлишь или дашь слабину - и все куда хуже обернется. Но сейчас-то ни с кем не воюем - а кровь льется по-прежнему.
   - Вот я потому и не пошел в Разбойный приказ, - заметил Шеин. - Как можно живого человека смерти предать, никогда не понимал. И так слишком часто гибнут люди - от болезней ли, от несчастий, на войне или от разбойников - чтобы кто-то еще брал на себя право их жизни лишать.
   - А что ты прикажешь с таким злодеем делать? - в сердцах заговорил Пожарский. - Ты ведь, Михайло Борисович, даже не представляешь, какие душегубцы и злодеи у нас в приказе оказываются. Один родителей извел, чтобы наследство получить, другой жену голодом уморил, за то, что она не все его прихоти исполняла, иной вовсе, как Ирод, детоубийца... Об ином слушаешь, что он натворил - так, думаешь, сейчас бы на месте своими руками задушил! И что их теперь - пожурить и простить?
   - По мне так поучить плетьми, заклеймить, да на государевы работы - куда как полезнее было бы. Глядишь, он бы еще и осознал, что натворил. А покойник раскаяться уже не может.
   - Стало быть, в рабство продать? Ну, а как же, что все мы - дети божьи? Кто ты такой, чтобы распоряжаться его судьбой? Убить - ну, тут я еще могу понять. Но распоряжаться им, как вещью?
   - Так ведь как бывает: не подумал, не сдержался, сотворил по неразумию - и хотел бы исправить содеянное, да поздно. И тут сколько ни кайся в церкви - душе покоя не придет. А вот коли понес наказание, искупил - тут и сам себя простишь, и того, перед кем виноват, о прощении просить можешь. Так что не так уж плохо это. Не само рабство плохо - а то, почему человек попадает в него. Вот коли за долги продают - вот это уже произвол, и мы с таким бороться должны. Но во искупление содеянного - почему же нет?
   - Видел бы ты моих разбойников, не говорил бы о раскаянии. Такие, виси они на одном кресте со Спасителем, и не подумали бы каяться - напротив, уверены были бы, что это с ними несправедливость учиняют. Да не так и часто у нас казнят, - заметил Пожарский, словно нехотя приводя этот довод. - Делается ведь это не по жестокости, а по необходимости, в назидание другим, чтобы тем, кто видел, как поступают с разбойниками, впредь неповадно было.
   - И как - помогает? В смысле, меньше разбойников стало?
   - Может, мало еще казним, - пробормотал Пожарский в сторону. Он спасительно встретился взглядом с Матвеем.
   - А ты, Матвей Васильевич, что сказать хочешь?
   Сперва смутившись, Матвей степенно заговорил:
   - Все таки это как-то не по-божески. И в холопы людей отдавать, и смертью наказывать. Не спроста татары на нас пришли как раз в ту пору, когда бояре да князья почали считать людей, вверенных их защите, своею собственностью, да множить личных холопов. Может, в наказание - а может, просто не захотели холопы защищать тех, кто их воли лишил? Им какая разница, у кого в неволе быть, у своего - или у иноземца? Потом, конечно, оказалось, что разница есть, да только поздно было...
   Пожарский удивленно покачал головой:
   - Любопытная мысль. Я о том не думал. Но ты прав - холоп господина защищать вряд ли будет с душой... А вы с чем ко мне шли?
   - К тебе в приказ не так давно должны были привезти Семена Говорова по обвинению в колдовстве и отравлении дочери Андрея Сицкого. Я готов за него поручиться, что он не виноват.
   - Коли не виноват, так мы разберемся, - заверил Пожарский. - Или ты думаешь, что ежели кто к нам попал - то все, обратно не выйдет?
   - Не тот он человек, чтобы его в порубе держать, - настаивал Шеин. - Ежели хочешь, я его выкупить готов, по старинке. Будет у меня дворовым лекарем, сам при тебе снадобья от него выпью.
   Пожарский с любопытством на Шеина посмотрел.
   - Чем же тебе так дорог он?
   - То дело давнее, - неохотно отвечал Шеин. - Еще когда я был воеводой Смоленска, был у меня под началом некий дворянин Семен Говоров, что очень знатно себя проявил при обороне, и даже один раз с товарищами пробрался в лагерь поляков и взял у них боевое знамя, а до того не раз на вылазках добывал еду и оружие, которых у нас в городе не хватало. После падения города я о нем ничего не слышал вот уже почти пятнадцать лет.
   - А коли это не он? - предположил нынешний глава Разбойного приказа.
   - Но может статься, родич его - так я хоть его родичу воздам по заслугам.
   - Ну, что ж, пошли, - кивнул Пожарский.
   Глава 3. Полки нового строя.
  
   По знаку князя молчаливый сторож отпер подвал приказной избы и, засветив огонь, повел гостей вниз по крутым ступеням.
   На миг Матвею сделалось жутко - ему представилось, что их сейчас здесь и оставят. Однако он тут же справился со своим излишне пылким воображением.
   Сторож подошел ко второй двери, запертой на тяжелый замок. Внутри была темнота, скудно освещаемая окошком где-то под потолком.
   В большом подвале сидело человек десять - у стен, на охапках сена. От двери вниз вела еще одна лестница. На звук открываемой двери все повернули головы, но ни один не поднялся.
   - Вон тот, - сторож указал Пожарскому на одного из заключенных.
   - Веди его.
   Сторож, отдав факел Матвею, спустился вниз. В темноте зазвенели кандалы, потом сторож вернулся со спутником.
   Следом за ним шел сухощавый статный человек, уже пожилой - в бороде явственно проступали седые нити, - державшийся на грани бедности, судя по залатанному кафтану - но повадки выдавали в нем дворянина или обедневшего боярина.
   - Здравствуй, Семен, - приветствовал его Шеин. - Помнишь еще меня?
   - Здравствуй и ты, воевода, - без особой радости произнес тот. - Вижу, и ты меня не забыл.
   - Идем отсюда, - позвал Пожарский, явно тяготящийся пребыванием в порубе.
   Они вышли на свет, пока сторож запирал обратно все двери.
   - Совсем я отпустить его не могу, - сообщил Пожарский. - Отдаю тебе на поруки, но тебе надо с Сицким договориться. Коли тот откажется от своих обвинений - тогда отпущу на все четыре стороны.
   Всю дорогу до дома боярина освобожденный молчал. Шеин распорядился помыть и накормить гостя, и вскоре тот, все так же молча, но уже выглядящий не изможденным, а посвежевшим, сидел с хозяином за одним столом.
   - Как ты меня сыскал? - наконец, задал вопрос Говоров.
   - Селяне, которым ты помогал, о тебе челобитную принесли.
   - Надо же, - искренне удивился гость. - Есть правда на Земле и Бог на небе!
   - Не всегда, но есть, - согласился Шеин. - Расскажи, как тебя в знахари занесло?
   - После Смоленска меня раненого наши монахи подобрали и в монастырь увезли. Вот у них и знахарству, и молитвам обучился, и много еще чего узнал.
   - А где жил эти пятнадцать лет?
   - Да где только ни жил, - пожал плечами тот. - Походил по родной земле из конца в конец. Много всякого повидал.
   - А чем теперь думаешь заняться?
   - Так погляжу. Я так понимаю, дело покуда не кончилось? Может, и жизни никакой мне не осталось, так чего тут замыслы строить?
   - Ну, уж теперь я тебя обратно в приказ не отдам, так что не бойся, - пообещал Шеин. - В крайнем случае, откуплю тебя у Сицкого; но, может, удастся и договориться с ним. Так что подумай пока, что делать желаешь.
   Говоров усмехнулся печально.
   - Думал я, что довольно людей убивал, займусь тем, что буду исцелять раны, а не наносить. А оказалось, даже тут врагов можно нажить. Да только в военную службу мне обратно дорога заказана - имение все разорено, ни кола, ни двора не осталось.
   Шеин сочувственно кивнул.
   - Ну, это беда поправимая.
   - Вот нет, боярин, - внезапно резко возразил Говоров. - Ты меня спас, за то вечная моя благодарность, но нахлебником я быть не желаю!
   - Кто ж говорит о нахлебничестве? К делу мы тебя приставим. Для начала надо только с Сицким договориться...
   Шеин погрузился в глубокую задумчивость, что-то прикидывая и взвешивая, иногда бормоча про себя.
   - Вот что, Матвей Васильевич, - обратился он наконец, к Матвею, по имени-отчеству, как всегда обращался к нему при посторонних, - попрошу я тебя съездить к Андрею Сицкому и отвезти ему грамотку от меня. Он у нас человек гордый и обидчивый, это не Мамстрюкович, которому все как с гуся вода, но он тоже очень любит считаться местами. Так что ко мне он, конечно, сам не придет, мне к нему ехать - тоже в его глазах унизиться. Абы кого с такой запиской не пошлешь, а ты и на месте сообразишь, что делать. Тебе урону никакого не будет, а ему приятно, что я не холопа к нему посылаю, а молодого боярина.
   - Хорошо, - несколько удивленно кивнул Матвей.
   Судя уже по расположению хором князя Сицкого, человек он действительно был гордый и любящий себя величать: дом свой он поставил внутри Кремля, поближе к царским палатам. Хотя его и называли князем, но такой чин носила тогда добрая половина бояр, да и не только бояр - дворяне тоже часто щеголяли княжеским званием, это говорило только о происхождении из каких-нибудь удельных княжеских родов, но не о нынешнем положении. Отец рассказывал, что и у них в роду были ростовские князья - в давнюю пору. Впрочем, учитывая многочисленность князей на Руси, их детей - как законных, так и не очень - наверное, почти любой человек мог найти у себя в роду или по матери, или по отцу, какого-нибудь князя или в крайнем случае татарского мурзу или польского пана.
   Князь Андрей Сицкой, однако, своим княжеским званием гордился и поминал его при любом удобном случае.
   Матвея он принял с настороженным уважением. Прочитал письмо от Шеина и сразу же проявил свой гнев.
   - Знал бы ты, Матвей Васильевич, какого человека вы защищать вздумали! Ты ведь полагаешь, я по злобе своей его в Разбойный приказ сдал? Не слышал ты его речей, что он и перед селянами, и перед моей дворней держал! Это же чисто еретик, разбойник! Он же уверял меня, что мне же лучше, если дочь моя умрет!
   - Но ведь ты знаешь, что разные болезни бывают, - осторожно попытался возразить Матвей.
   - Знаю, - с трудом выговорил Сицкой - видно было, что воспоминания заставляют его страдать. - Так что ж с того? Не лечить никого, а потом говорить - "так Бог судил"? Да кто он такой, чтобы за Бога решать, что кому суждено? Я позвал его на помощь, не можешь помочь - не помогай, откажись, но убеждать меня, что мне же так лучше - извини... Он еще и покровителю своему тоже какую свинью подложит, когда тот помощи от него ждать будет!
   - Ну, Михаил Борисович его знал хорошо, он никогда его не подводил...
   - А когда он его знал? Пятнадцать лет назад? Так ведь люди меняются. Он говорит, что в монастыре его лечили; сдается мне, то если и монастырь был, то вряд ли наш, православный; точно какие-то еретики там были и его научили всяким ересям.
   - Так что ж - не простишь?
   - Ради памяти дочери и других, кого он мог спасти, да не спас - не могу!
   -Тогда Михаил Борисович готов выкупить его у тебя, - начал было Матвей.
   Андрей Васильевич изменился в лице.
   - Деньги мне за жизнь дочери предлагаешь? Будь ты обычный холоп, выгнал бы тебя взашей за такие слова. Но тебя просто прошу - уйди Христа ради, не могу больше слышать о нем. Даже когда он на виселице висеть будет, не успокоюсь...
   Матвей рассудил, что ему и вправду лучше удалиться, и вернулся к Шеину.
   Семен Говоров ушел спать в комнату, что ему выделил Шеин, а хозяин по-прежнему сидел в горнице в размышлениях.
   - Ладно, проснется - спрошу его о монастыре, - произнес он, выслушав Матвея. - Прости, что тебя послал такое выслушивать; но я подозревал, что дело тут не совсем чисто.
   - Так что ж теперь? Возвращать его Пожарскому?
   - Ну, уж это было бы большей подлостью, чем просто оставить его там! - воскликнул Шеин с горячностью. - Дать человеку надежду, а потом так его обмануть...
   К ужину Говоров проснулся и спустился в горницу.
   - Скажи, - напрямик спросил его Шеин, - а что за монастырь был, где тебя выхаживали? Почему Сицкой считает, что там отступники жили?
   - А, наплел уже, - невесело усмехнулся Семен. - Вот объясни, Михайло Борисович, почему, как только начальник строгий и умеет внушить уважение - так его сразу полагают самодуром, а всю его обитель - средоточием отступников? Разве воевода в бою не должен быть строгим и даже жестоким, на смерть людей посылая?
   - Воевода посылает на смерть тех, кто воспитывался для этого. Вся жизнь военного человека - игра со смертью. А коли такое делает настоятель обители - то и выходит, что он - самодур, ради своей славы или своих заморочек людей готовый на смерть обречь.
   - Так ведь и в монастырь люди добровольно приходят. А чему, по-твоему, следует монахов учить? Только лбы крестить да поклоны бить? Их прежде всего учат служению. Не себе - а Тому, кто их позвал. А всякое служение требует отречения от себя. Тяжко это - вот те, кто не может так себя поставить, и завидуют тем, кто смог, и слухи про них распускают. Да, жилось мне в монастыре нелегко, зато я многое понял. И уж темницы Разбойного приказа меня не испугали.
   - Что же именно вышло промеж вас с Андреем Васильевичем?
   - Я сразу ему сказал, что его дочь - не жилец. От силы два дня протянет. А он начал уговаривать, еще и жена его тоже убивалась. Я согласился, но, как и сказал, через два дня она умерла. Так боярин стал кричать, что ни один человек не может знать так точно, когда смерть другому человеку грозит, и либо я колдун, либо нарочно ее уморил, чтобы свое предсказание оправдать.
   - А как ты мог знать наверное?
   - Видел я уже и не раз такие случаи. Да и у селян пока лечил - тоже ведь не всех вылечивал, только они к тому относились спокойнее, Бог дал - Бог и взял. Я ведь не колдун в самом деле, могу помочь только там, где отпущено Богом. Ведь иные упертые и правда полагают, что коли болезнь - от Бога, то и лечить ее не надо, пусть Он распорядится, жить или умереть. Да ведь в мире все куда сложнее: коли решил Бог кого прибрать - он ведь сразу может забрать, без болезней и мучений. А коли жив еще человек - стало быть, отпущено ему время для чего-то. И раз нашелся рядом тот, кто может болезнь лечить - значит, должен он помочь, и так Божью волю выполнит. Ну, а уж сам больной - выздоровеет, поймет, за что ему наказание было, или не поймет - это его дело; но врач должен все средства употребить на его спасение, а не уповать на милость Божию. И я пытался спасти самых безнадежных, и тут пытался помочь, да только сразу понял, что напрасно.
   - Ну, а вновь на военную службу пойдешь?
   - Пищаль в руках держать не разучился, - усмехнулся Говоров.
   - Тогда поговорю я о тебе с патриархом, - Шеин поднялся.
   - Вот только не надо в мое дело впутывать царей и патриархов! - Говоров тоже встал. - У меня своя судьба.
   - Да тут не только твоя судьба. Тут, как ты верно сказал, все гораздо сложнее. Есть у меня одна задумка, и мыслю я, что патриарх ее одобрит, а тогда и тебе дело найдем, и от Разбойного приказа убережем. Пойдем, - позвал он с собой Матвея.
   Если для Шеина посещение патриарха было чем-то совсем обыденным, то для Матвея оно оставалось скорее паломничеством, вроде путешествия к святым местам. Он с охотой и с гордостью сопровождал воеводу к Филарету, но сам боялся лишний раз громко вздохнуть, дабы не смутить грозного старца.
   В приемной патриарха толпилось немало народу, жаждущих добиться встречи с первым человеком в государстве, но слуга, зная о благорасположении патриарха к Шеину, тут же провел их через боковой вход, за что боярин не преминул тут же, после приветствий, попенять Филарету.
   - Напрасно ты, отче, дозволяешь мне в обход других проходить, - произнес он с сожалением. - Будут говорить, что пользуюсь я дружбой с тобой для своей выгоды.
   - А что ж мне, чтобы молвы худой избежать, заставлять тебя в приемной ждать, рядом с другими? - возразил Филарет. - Вот придет к тебе, скажем, сын твоего старого боевого товарища, - он выразительно посмотрел на Матвея, и тот поспешил опустить глаза, - неужто ты его оставишь дожидаться на крыльце, не примешь, в дом не проведешь? Да о тебе тогда скорее будут худое говорить. А с другой стороны - кому и доверять, как не друзьям и не родным? Тебя я давно знаю, знаю, чего от тебя ожидать, на что ты способен и ради чего свои дела затеваешь. А придет ко мне, скажем, какой-нибудь Черкасский... Дмитрий Мамстрюкович, например. Ну, да, слышал я, что родом он знатен - но ведь про его собственные дела или про него как про человека мне особо-то и сказать нечего. Так почто же мне ему предпочтение оказывать?
   - А тогда на что мы с тобой приказ Особого Сыска создавали? Может, правильно - пусть все своим положением пользуются, других утесняют. Одни в обход других пробрались - потому что им позволяли то, чего другим нельзя - ну, а тем, у кого друзей, родичей или просто знакомых не случилось - придется потерпеть.
   - Прости, Михайло Борисович, но тут дела разные. Ежели судья своего сына осудит, как рядового разбойника - ну, может, это и по справедливости, да не по-человечески. Все ж таки к своим и отношение особое. Но и не должен судья своего сына судить. А вот коли он своего сына, пользуясь тем, что судить он будет - еще и отправит разбойничать, мол, все равно тебе ничего не будет - согласись, тут дело совсем иное. Одно дело, коли близкому человеку снисхождение сделаешь. Другое - ежели близкий человек свое особое положение во вред другим использовать будет.
   - Так ведь тонкая это грань, отче, - покачал головой Шеин. - Где простое снисхождение - а где уже и вред?
   - Не такая и тонкая, - возразил патриарх. - Я вот тебя почему принимаю - потому что знаю, что по пустякам беспокоить не будешь. И коли прибежал сломя голову - значит, дело важное. А иного кого, пусть и знакомого - коли знаю, что он с ерундой всегда приходит, так и постараюсь не пустить. Тут ведь как: знать человека - это для него и хорошо, и плохо. Хорошо, коли знают его с хорошей стороны. И плохо - коли с дурной. Кого не знаю - к тому и подход на общих основаниях. А уж коли узнал - то и глупо было бы к нему относиться так, будто я его не знаю. Так что давай, не будем спорить о том, лучше рассказывай, о чем у тебя теперь забота.
   - Есть у меня один старый товарищ, - начал воевода, - Семен Говоров. В Смоленске доблестно себя показал, с товарищами на лодке переплыл к полякам и знамя у них захватил. Но потом не знал я, что с ним стало, полагал, что погиб или в плену. А оказалось, что разорили его имение за годы войны, он как мог милостью родных и близких кормился, да невмоготу ему стало, и просит он принять его на службу, только, говорит, нет у него никакой возможности самому себя содержать.
   - Так в чем же дело? - пренебрежительно пожал плечами Филарет. - Выделим ему землю, пусть служит.
   - Вот дело-то именно в этом, - торжествующе продолжил Шеин. - Где мы ему землю выделим? На южных или восточных границах? Так пока он там отстроится и хозяйство заведет, да наберет средства для покупки коня, брони, пищали - несколько лет пройдет.
   - Ссуду дадим, - продолжал рассуждать Филарет.
   - Которую он опять же несколько лет возвращать будет. А мне вот какая мысль в голову пришла. Одному Семену я бы и сам помог, из своих владений мог бы ему надел выделить, да ведь таких, как он - тысячи по Руси бродит, у кого ни коня, ни сабли, а ничего, кроме как служить, они не умеют. И вот подумалось мне, что чем им ссуду давать - нужно просто их кормить, одевать да платить деньгами, и собрать из таких людей полк, а то и два. И будут они преданы государю, который их кормит, по гроб жизни.
   - То есть, наемников предлагаешь брать? - поморщился Филарет. - А то мы с тобой не знаем, чего от наемников ждать! Вспомни Делагарди под Клушино. Мы ведь не просто так стремились, чтобы и стрельцы, и дворяне - всегда свое хозяйство имели. И у дворян поместье есть, и у стрельцов какое-никакое, а ремесло в слободе. Тогда знают, что защищают, знают, что, коли побегут - так и лишатся всего. А коли наемников набирать - так они и будут воевать за тех, кто ему платит.
   - Какие же это наемники? - возразил Шеин с горячностью. - Наемник - он служит чужим государям. А эти-то - наши же люди, у них тут и дом, и семья, это не перекати-поле, это те, кто знает, за что сражаться будет. Просто денег не хватает. Но с другой стороны, любой дворянин - его по полгода на службе не бывает, он в поместье сидит, хозяйство ведет. А эти - всегда под рукой.
   - Чушь говоришь, Михайло Борисович! - воскликнул Филарет с несдержанностью, ставшей у него прорываться к старости. - Они же не вещь какая! Они что же, получается, кровь свою продавать будут? Сколько же стоить может кровь человеческая? Да и сам подумай - ну, под рукой они, а делом не заняты? Драки пойдут, пьянки, да еще и кто-нибудь их на свою сторону перетягивать начнет - до новой смуты недалеко! Землю-то им государь выделил, другую найти трудно - разве что отнять у кого. А вот деньги - кто заплатит, тот им и государь. Нет, не стоит и затевать набор таких полков.
   - Так ведь вся Европа так воюет, - возразил Шеин.
   - Вон и посмотри, что навоевали, - махнул Филарет в сторону, где, по его мнению, располагалась Европа. - Немцы убивают немцев - кто под началом датчан, а кто под началом австрийцев. Будто игра какая.
   - Но у ратников, что всегда под рукой, и дело всегда найдется, - продолжал настаивать Шеин, явно высказывая давно выношенную мысль. - Им не гулять, им учиться надо. Почему поляки давеча чуть опять до Москвы не дошли? Да потому, что не осталось у нас ратных людей, способных эту науку другим передать. А этих можно учить денно и нощно, найти каких-нибудь знающих людей, они этих натаскают, эти - других, и так за несколько лет вновь будет у нас сильное воинство.
   - Так ведь им тут избы тогда надо строить, опять же, расходы на их содержание... - задумался патриарх. - Дворянин ведь, коли войны нет - так и сидит в своем имении. А этих не распустишь по домам, поскольку и дома-то у них нет, кроме полковой избы...
   - Предлагаю хоть один полк из таких разорившихся набрать, - предложил Шеин. - Я сам у них полковником быть готов.
   - Ну, я на тебя более высокие виды имел, - остановил его патриарх. - Полковника мы им найдем, пока надо подумать, откуда на них деньги взять, корм и снаряжение. Так что ты отпиши своему приятелю, пусть приезжает. И пусть сам строительством, сбором и снаряжением и занимается. Хотя чует мое сердце, греховное это дело - платить за защиту родной земли. Земля его, защитника своего, и должна кормить, а он ее защищать.
   - Так ведь он не свой клок земли защищать должен, - сказал Шеин. - А всю землю Русскую. Вот она вся его и кормит. Царь подати собирает, с них содержит защитников. А то дворяне ведь и норовят, чуть какая угроза их поместью - из войска сбежать, свое имение спасать. Ну, а новым полкам бежать будет некуда.
   - Отчасти ты прав, - махнул рукой, соглашаясь, патриарх. - Все одно надо где-то воинов брать. Придется новый сбор вводить, но если окажется дело верным - я готов хоть из церковных средств им платить. А коли грех в том - ну, на будущей седмице царь в Троицу собирается, там и замолим. О многом нынче молить надо - и об обороне от Крыма, и о здоровье государя, и о помине души жены его...
   - В Троицу? Это когда над нами угроза Крыма висит? А на Москве кто останется?
   - Шереметев да Сицкой, по царскому указу, - отозвался Филарет.
   - О как! - Шеин обернулся на Матвея. - Сицкой, стало быть, Москву блюсти будет.
   - А что ты против него имеешь? - вскинул брови патриарх.
   - Да не я - у него с этим самым Говоровым вышла размолвка, так что Сицкой его в Разбойный приказ хотел упечь, - Шеин не стал вдаваться в подробности.
   - И было за что?
   - Нет, - твердо ответил Шеин. - Говоров вообще на редкость терпеливый и спокойный человек, каких я только знал.
   - Ну, так мы ему тоже грамотку выправим, чтобы Сицкой его в покое оставил, заверил патриарх.
   Вошедший слуга в это время почтительно склонился перед патриархом.
   - Чего тебе? - спросил хозяин.
   - Князь Андрей Васильевич Сицкой с боярином Федором Ивановичем Шереметевым вместе служить отказывается, - произнес тот негромко, косясь на гостей патриарха.
   - Что значит отказывается? Ему государь поручил. В прошлый раз с Одоевским не отказывался, а тут упрямиться вздумал?
   - Говорили ему, Григорий Лихачев трижды ездил. Да, говорит князь, болесть к нему прицепилась, хочет с царем на богомолье в Троицу ехать.
   - Ну, коли хочет с царем ехать да о здоровье молить - пусть едет, я так полагаю, - обернулся патриарх к Шеину.
   - Может, испугался? Тут ведь коли правда крымчаки нагрянут - это какая тяжесть свалится! - предположил Шеин.
   - Как бы то ни было - видишь, тебе одной заботой меньше.
   - Но только кто же тогда на Москве останется?
   - Ты, верно, сам не прочь за главного побыть? - усмехнулся патриарх.
   - Не настаиваю, - покачал головой воевода. - Мороки много, чести мало, но кто-то должен за порядком следить да дела решать, пока царя не будет. И опять же, коли пройдут крымчаки Засечную линию - надо и Москву оборонять. Но речь я вел не о себе, а о друге своем, Федоре Волынском.
   - Волынском-то? - Филарет задумался. - Я не возражаю, коли он останется; а ему-то с Шереметевым вместе быть не зазорно?
   - Что бы и было зазорного вместе с Шереметевыми быть? - пожал плечами Шеин. - Род старый и славный. Это ему впору челобитные писать, что ставят ему в товарищи невесть кого.
   - Тогда надо о том с царем поговорить, - Филарет крикнул подьячего, и тот, явившись по зову, сел писать письмо к царю. - Ступай, - вручил патриарх грамоту Шеину, - передай царю, что заместо Сицкого останется Волынский.
   - А грамоту для Семена Говорова? - напомнил Шеин.
   - Ах, да, - и патриарх усадил подьячего писать вторую грамоту.
   С ними Шеин и Матвей и вышли от патриарха и направились в царские покои. Тут, в палатах, уже стоял и Иван Хилков, в последнее время зачастивший к царю.
   Несмотря на примирение, случившееся после недавней ссоры меж отцом и сыном, нрав у Михаила не поменялся.
   - Отказывается за Москвой следить? - нахмурился царь. - Поставить вместо него Волынского? Ну уж нет, приказ Волынскому ехать в Архангельское уже мною подписан, значит, так тому и быть. Михайло Борисович, одолжи мне Хилкова для такого дела. Он у тебя парень толковый, в книгах разбирается - ну, коли у нас князь Сицкой считает себя самым умным, я ему покажу, как и по его правилам можно обыграть его самого. А тебя, Михайло Борисович, я хотел бы видеть с собой на богомолье.
   Хилков остался у царя, а Шеин с Матвеем вышли, наконец, из царских хором.
   - Да, мальчик вырос, - негромко пробормотал Шеин, и в голосе его звучала грусть.- Дай Бог, к добру.
   Глава 4. Местнический суд.
  
   Царское богомолье, начинавшееся в Троицын день, проходило каждый год. Виднейшие бояре собирались на царском дворе и огромным поездом двигались в Троице-Сергиевский монастырь, а после молений возвращались обратно. Обычно все богомолье занимало недели две.
   Хилков, еще несколько лет назад так презрительно смотревший на все эти местнические споры, теперь глубоко в них погрузился сам и пропадал целыми днями в Разрядном приказе.
   Говоров, узнав о местническом суде, ничуть не удивился и не обрадовался.
   - Князь Сицкой - гордый и упрямый. Привык, что везде он первый. Думает, раз родился боярином и князем, значит, все по его должно быть.
   - Ну, каждый, наверное, надеется, что в награду за верную службу его первым сделают, - заметил Матвей. - Плох тот боярин, что не хочет стать первым, я думаю. Не мечтает идти впереди.
   - Первым идти - не награда, сурово возразил Говоров. - Тот, кто идет первым - первым находит и волчью яму, и овраг, и болото, и вражескую пулю, и разбойничий нож. Чтобы идти первым - нужна смелость; кто ее не имеет, не может быть первым. Хотя и может случайно оказаться во главе. А чтобы идти туда, где никто до тебя дороги не знает - нужно уметь владеть собой. Чтобы не свернуть, не испугаться, не убежать - а повести за собой. Обряды, чуждые простым смертным, кажутся непонятными и даже глупыми - но они помогают держать себя в руках. Эти обряды нужны воинам, врачам. А вы на это все смотрите как на самодурство, - Говоров махнул рукой и замолчал.
   Слова знахаря странно напомнили Матвею рассуждения одного вяземского боярина, слышанного им несколько лет назад. Матвей глянул на гостя - тот отвернулся, старательно разглядывая висящие на стене горницы сабли и пищали поверх алого ковра.
   - Ты не под Вязьмой в монастыре был? - предположил Матвей.
   - Нет, - коротко ответил Семен.
   - А теперь что думаешь делать?
   - До возвращения Михаила Борисовича - ничего.
   - Опасаешься, что враг твой обратно тебя упечет?
   - Сперва надо понять, какие виды на меня воевода имел. Собрать ему полк - это кто же за мной пойдет и по какому праву я их просить буду? Мне нужно понимать - кому я что обещать могу и кто это выполнять будет.
   - Есть у меня на примете люди, которые, может быть, и согласились бы, - Матвей вспомнил о Сидоре Рябом.
   - Надо будет поговорить с ними. А враг мой, о котором ты говоришь - это Сицкой, что ли?
   - Да.
   - Да какой он враг... Сам заплутавший мужик. Вот соперник его, Федор Иванович Шереметев - тот человек более основательный и любопытный... Но и этих двоих я бы врагами друг другу не назвал. Да и тебе давно пора бы знать, что все люди, встречающиеся на твоем пути, не друзья и не враги, но все они встречаются тебе, чтобы научить чему-то. Научишься ты от них чему-то или нет - зависит уже от тебя. Я от Сицкого многому научился, так что зла на него не держу. И от Шереметева еще многому предстоит научиться.
   Эта мысль - что нет друзей и врагов, есть только учителя - Матвею не понравилась, но возражать он не стал.
   Знахарь был не очень разговорчивым собеседником, и Матвей предпочитал сидеть в Посольском приказе. Тем более что дела Посольского приказа скучать не давали. Хотя тут было несколько толмачей, говоривших и писавших и по-персидски, и по-турецки, по-немецки, и по-польски, и по латыни - во многих странах Европы государевы грамоты до сих пор составляли на латыни, - Матвей решил научиться понимать - хотя бы в общих чертах - послания иноземных государей самолично. Начал он с латыни, благо, немало дьяков из монастырей ее знало. По замыслу, боярским детям полагалось владеть и латынью, и греческим языком, и чертежи уметь и составлять, и читать - но, конечно, в минувшие годы многим было не до учения. Какие-то зачатки знаний у Матвея от детства сохранились, и теперь он взялся их восстанавливать.
   Порою, правда, в отчаянии он начинал страдать, ради чего же Бог сотворил столько языков, и что бы всем не говорить на русском, но понемногу овладевал латынью, и пришедшую грамоту от немецкого цесаря до возвращения Шеина сумел прочитать сам. Но сам написать ответ не взялся - такое дело требовало решение царя.
   Поскольку Ивана Черкасского тоже не было в приказе, забота о расспрашивании гостей из иных краев о случающихся у них диковинках и событиях для листка Посольских ведомостей тоже легла на Матвея. Впрочем, по случаю начала лета гостей приходило мало, а разговоры с ними были скорее в удовольствие, чем в тягость.
   Но кроме грамот, послов и подьячих, гостей и иноземцев, в Посольский приказ являлись и другие странные на первый взгляд люди. Все они спрашивали Шеина, а, узнав, что его нет, справлялись, кто такой Матвей и, узнав его имя, наказывали передать воеводе устные послания, причем особо настаивали, чтобы передал он слово в слово. Матвей старательно записывал их слова, но получалась какая-то несуразица.
   Один раз пришел крестьянин и строго просил передать воеводе, что корова его нашлась под Тверью, а сказывал о том Иванко Хромой. Другой раз явилось несколько купцов, попечалились, что Михаила Борисовича нет, и тоже велели передать слово в слово, что сестрица их добралась хорошо. Приходили богомольцы, из которых один - долговязый лысый детина, более смахивающий на разбойника, - долго требовал Шеина, наотрез отказался что-либо передавать, и добился от Матвея, где воеводу можно сыскать; после чего, оставив своих сотоварищей, быстро направился в сторону Троицкого монастыря.
   Матвей уже и раньше сталкивался со странными посетителями Шеина, и Михаил Борисович не раз наказывал ему в его отсутствие всякого такого человека принимать и их слова записывать, чтобы потом передавать ему. Вот и в этот раз, вернувшись, Шеин первым делом спросил, кто приходил, и, получив записи Матвея, быстро пробежал их глазами и кинулся к патриарху.
   Вернувшись, он подозвал Матвея.
   - Все мы под Богом ходим, - начал он объяснять скорее для себя, чем для Матвея, - и со мной мало ли что случиться может, так что надо мне тебя научить, чтобы было, кому передать этот мой язык. Еще будучи смоленским воеводой, я начал подбирать людей посмышленее, кто мог бы добывать и приносить вести, что делается во вражеском стане. Это были крестьяне, священники, купцы, богомольцы - в общем, простые люди, которых бы никто не заподозрил, что они - лазутчики и дозорные, мои глаза и уши. А чтобы передавать сведения через других, поскольку сами дозорные не всегда могут добраться до меня, мы разработали особый язык. О смысле каждого слова договаривались заранее, когда они уходили. Вот, теперь мне принесли вести от свейских немцев, что они затеяли переговоры с поляками, а из Польши - что свейский посол до них уже добрался.
   - А еще тебя искал богомолец один, но он желал видеть лично тебя, ничего не передавал, - сказал Матвей. - Нашел он тебя?
   - А то один из моих людей, - усмехнулся Шеин. - Нашел, конечно, он смышленый. Я им рассказал, что могут и тебе свои вести передавать - ибо мало ли что; но плохо, что без меня смысла их вестей тебе не понять. Однако тут с каждым у нас свои правила, я, как смогу, тебя с ними познакомлю.
   Между тем царь назначил день местнического суда.
   Это было любимое развлечение бояр. Тут состязались не в ловкости и не в силе, а как в знании преданий старины и своего рода - так и в уме. Ибо надо было не только хорошо знать всех своих родичей по всем линиям, но и места, занимаемые представителями рода соперника, а часто еще и третьего рода - ежели и тот, и другой ходили под его началом. Все это оценивалось судьями Разрядного приказа, записывалось - и потом тоже могло быть использовано другими боярами уже в своих притязаниях на то или иное место. Скажем, послужив в Передовом полку и доказав царю свое на то право, вполне можно было рассчитывать уже и на Большой полк, и на воеводство в крупном городе - так, Михаил Борисович Шеин, отличившись в двух битвах против двух самозванцев, в итоге оказался воеводой Смоленска. А те, кто служил под началом успешного воеводы в успешном походе, тоже назначались в дальнейшем на более высокие посты.
   Впрочем, неудача в походе, напротив, могла сильно навредить главному воеводе. С других, как раз, спросу было меньше, а старшие воеводы - первые воеводы Большого полка - часто предпочитали, видя неизбежное поражение, погибнуть в сражении, полагая вслед за князем Святославом, что "мертвые срама не имут". Так погиб боярин Шереметев после поражения в битве при Чашниках. Сам Шеин после падения Смоленска - по рассказам его сослуживцев - тоже искал смерти, запершись в башне и отбиваясь до последнего, и только пленение его семьи заставило раненого воеводу сдаться. А вот роду Шуйских, когда Дмитрий Шуйский после поражения под Клушино не захотел погибнуть, а предпочел сбежать - это стоило царского престола.
   Однако на чин и положение боярина влияли не только военные походы или воеводства в крепостях и городах, но и то, какие обязанности он выполнял на каких-нибудь дворцовых приемах, на царских обедах, на свадьбе царя. Так, очень длительным был спор между Дмитрием Михайловичем Пожарским и Борисом Михайловичем Лыковым из-за того, что царь именно Пожарскому доверил нести скипетр во время его венчания на царство.
   В общем, разрядные дела были крайне запутанными; вопросы мест, как справедливо говорил Филарет, были главными вопросами, занимавшими бояр - что, впрочем, вполне объяснимо, московские бояре тут ничем не отличались от своих собратьев из других земель, точно так же стремившихся к чинам и почестям, - а местнические суды были крайне увлекательными и собирали множество зрителей самых высоких чинов.
   В Столовой избе Разрядного приказа, под началом, разумеется, Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, собрались виднейшие бояре: князь Иван Борисович Черкасский - начальник Шеина по Посольскому приказу, - князь Иван Никитич Одоевской, сам Шеин, князь Данила Иванович Мезецкой, нынешний глава Разбойного приказа князь Дмитрий Михайлович Пожарской, окольничий князь Данила Иванович Долгорукий. Пришли и менее знатные - среди них затесался Матвей, не способный пропустить выступление друга. Бояре расселись по лавкам у стены, дворяне стояли. Думный дьяк Лихачев готовился записывать решение Разрядного приказа.
   Последним в окружении холопов вошел Андрей Сицкой.
   Иван уже стоял за столом, обложившись бумагами, где он выписал из Разрядных книг все случаи, упоминавшие предков Сицкого, какие нашел, а также всех предков Шереметева - с которым, собственно, у Сицкого и выходил местнический спор.
   Андрей Васильевич подошел к противоположному концу стола, один из холопов раскрыл перед ним книгу, и оба соперника застыли, готовясь к состязанию.
   Мамстрюкович поднялся со своего председательствующего места.
   - В отсутствие царя, - произнес он с надлежащей важностью, - я представляю его особу, и объявляю, что тягаются из-за места боярин князь Андрей Васильевич Сицкой и боярин Федор Иванович Шереметев, коего представляет ныне Иван Андреевич Хилков. Андрей Васильевич, твоя жалоба, тебе и начинать.
   Боярин откашлялся, огляделся, поправил ворот кафтана и заговорил.
   - Что же, начну, с Божьей помощью. Когда в восьмидесятом году поход был воеводам, из Новгорода на Свейских Немцев, в ту пору в передовом полку вторым воеводой был князь Григорий Федорович Мещерский, в сторожевом полку вторым воеводой отец мой, князь Василий Андреевич Сицкой; и по тому разряду князь Василий Сицкой князю Григорию Мещерскому ровен. И когда в том же году, как бой был на Молодях: в большом полку вторым воеводой был боярин Иван Васильевич Шереметев, отец Федора Ивановича; в правой руке вторым воеводой Федор Васильевич Шереметев; в передовом полку вторым воеводой князь Дмитрий Иванович Хворостинин. А следующем, в восемьдесят первом году на берегу были воеводы по полкам: в правой руке вторым боярин Иван Васильевич Шереметев; в передовом полку вторым воеводой князь Дмитрий Иванович Хворостинин; а в сторожевом полку вторым - боярин князь Василей Андреевич Сицкой, отец мой родной. Вот и выходит, что по всем случаям мой отец и отец Федора Ивановича - в равных чинах, и его предо мною ставить за городом следить не вместно.
   Бояре одобрительно загомонили. Доложено было основательно, и они ждали, что на это ответит Хилков. Матвей же про себя подумал, сколь прав был Волынский, решив не затевать подобного счета.
   - Все верно рассказал боярин князь Андрей Васильевич про отца своего, и пересказывать эти случаи я не стану. А расскажу вот о чем. Лета в шестьдесят седьмом году были бояре и воеводы по полкам: в большом полку князя Андрея отец, окольничий и воевода князь Василей Андреевич Сицкой, был четвертым воеводой, когда в передовом полку третьим воеводой был Алексей Данилович Басманов, а в предыдущем году Алексей Басманов меньше был боярина Ивана Васильевича Шереметева, а сын Алексеев, Федор Басманов, в семьдесят шестом году, больше был Ивана Дмитреевича Колодки-Плещеева.
   В восемьдесят первом году, под Пайдою: в правой руке второй воевода Иван Дмитриевич Колодка-Плещеев, в передовом полку вторым воеводой князь Дмитрий Иванович Хворостинин, в сторожевом полку вторым - боярин князь Василий Андреевич Сицкой, - Хилков махнул рукой в сторону своего противника. - Семьдесят седьмого года, во Пскове: боярин и воевода Иван Васильевич Шереметев да воевода князь Михайло Михайлович Троекуров; и грамоты от Государя писаны к Ивану да ко князю Михаилу; а князя Михаила другой сын, окольничий князь Федор Михайлович Троекуров, в девяносто втором году, в Смоленске, третий воевода, а Никита Очин-Плещеев четвертый. В девяностом году в правой руке вторым воеводой Никита Очин-Плещеев, в передовом полку вторым - князь Иван Васильевич Сицкой, старший брат Андрея Васильевича. Так, получается, Троекуров больше Очина-Плещеева, а Очин-Плещеев равен Ивану Васильевичу Сицкому, старшему брату князя Андрея Васильевича. Стало быть, Троекуровы больше Сицких в роду своем. А семьдесят девятого года поход Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всея Русии: в передовом полку, третим воеводой князь Дмитрий Иванович Хворостинин; в сторожевом полку третий, князь Василей Андреевич Сицкой. Стало быть, князь Василий Сицкой князю Дмитрию Хворостинину ровен.
   Слушатели молчали, ожидая продолжения. Пока Иван забрал слишком далеко, и было непонятно, как он выйдет на сравнение Сицкого и Шереметева.
   - В четырнадцатом году, при Самозванце, - тут Иван выразительно посмотрел на Сицкого, и тот несколько забеспокоился, - стояли у стола: князь Иван Андреевич Хворостинин да князь Алексей Юрьевич Сицкой, племянник Андрея Васильевича. Боярин же князь Алексей Юрьевич Сицкой выходит больше дяди своего, боярина князь Андрея Васильевича Сицкаго, одним местом, поскольку отец князь Алексеев, князь Юрий, у отца своего, у князя Василия, первый сын, а князь Андрей - пятый.
   - Справедливо, - согласился со своего места Пожарский. Сидевший от него по другую руку Лыков покосился в его сторону с явным неудовольствием.
   - Так вот, а князь Андрей Хворостинин, отец Ивана Андреевича Хворостинина, князю Дмитрию Хворостинину третий младший брат, а князь Дмитрий Хворостинин меньше Ивана Михайловича Бутурлина, а Иван Бутурлин меньше окольничего Федора Васильевича Шереметева, поскольку в восемьдесят четвертом году, на береговой службе, стояли: на Туле - Федор Васильевич Шереметев, в Новосиле - Иван Михайлович Бутурлин, в Данкове - князь Михайло Васильевич Тюфякин, и когда велено было по вестям сходиться на Тулу, из Новосиля и с Данкова, то быть с Федором Шереметевым как со старшим воеводой. А Троекуров, который, мы помним, больше Ивана Васильевича Сицкого - равен Федору Шереметеву. Вот и выходит, что Федор Иванович Шереметев старше Ивана Сицкого, а тот старше младшего своего брата Андрея.
   Бояре осмысляли сказанное. Через один или два рода сопоставление проводилось довольно часто: один служил под началом кого-то третьего в одном чине, а второй под началом того же воеводы - в другом. Но завернуть так, чтобы через трех посредников выйти на сопоставление двух тяжущихся - это было новое.
   - Как говорят любители игры в шахматы, "шах и мат", - в наступившей тишине произнес Шеин.
   И посреди этой тишины резким грохотом шагов в палату вошел сам царь в сопровождении четверых рынд и шестерых стрельцов.
   Бояре повскакивали с мест, торопливо кланяясь царю. Но тот даже не взглянул на них.
   - Вот этого, - указал он на князя Сицкого, - в поруб и под замок. Пусть посидит и подумает, кто тут главный и кто кому условия ставить может.
   Растерянный Сицкой не сопротивлялся, когда двое рынд подхватили его под локти и поволокли прочь. Царь надменным взором оглядел собравшихся бояр и вышел следом.
   - А вот это уже просто мат, - подытожил Шеин.
   Глава 5. Право создателя
  
   Теперь Александр с дочерью ездили в город довольно часто, а возвращались почти всегда в сопровождении молодого лейтенанта, пускавшего коня то шагом, то вскачь, каждый раз замирая подле дамы.
   Мария держалась неприступно, но Александр надеялся, что ухаживания Друцкого рано или поздно возымеют действия. По крайней мере, она уже не прогоняла его и не отказывалась поехать к воеводе - где непременно встречала молодого помощника Госевского.
   Александр понимал в глубине души, что совершает что-то совершенно безобразное и недозволенное ни по божеским, ни по человеческим законам, но чувствовал, что его несет. И потом, он легко оправдывал все свои действия бесчестным поведением своего, как он считал, бывшего зятя, который обманул его, вкрался в доверие, зачем-то сошелся с его дочерью - все это было сделано по приказанию московского царя, не иначе, ради того, чтобы подобраться к Смоленску, как уверил себя Александр. А значит, на войне все средства хороши, и дочь его не обязана хранить верность столь подлому человеку.
   Но в этот раз он поехал в Смоленск один, оставив дочь дожидаться его в усадьбе - усадьба была вроде бы защищена, под охраной, и слугам он наказал следить за Марией, - и теперь возвращался в сопровождении одного Друцкого.
   При их приближении через частокол с задней стороны, где он был ниже, поскольку примыкал к склону холма - перемахнул какой-то человек и направился к лесу.
   - Га! Никак, кто-то к дочери твоей ходит, пока тебя нет? - предположил Друцкой с ревностью. Не спрашивая мнения боярина, он направил коня своего в обход холма, в надежде перехватить беглеца.
   - Стой, скотина! - послышалось вскоре издалека. - Стой, или будешь зарублен!
   Александр поехал на возгласы.
   Друцкий нагнал беглеца и держал его, поднеся обнаженную саблю к самому горлу неизвестного. Тот был не знаком Александру - одет вроде бы богато, но бестолково, в польском кафтане, притом из оружия - только небольшой кинжал в дорогих ножнах за кушаком алого шелка. Смотрел злобно, но не затравленно, не обреченно - Александру даже показалось, с каким-то вызовом, - и только косился на острие у своего кадыка.
   - В поруб его, - распорядился Александр двоим слугам, выбежавшим на крик. - Утром разберемся.
   Как Матвей и думал, люди Сидорки сами их нашли, стоило им с Говоровым от Вязьмы ступить в приграничные земли. Сейчас их стоянка придвинулась куда ближе к Смоленску, укрывшись в нескольких верстах от усадьбы Александра Свиря, в непролазных лесах.
   В стане Людей Государя обнаружился и Иван Шеин. Видно было, что они с Сидором явно нашли общий язык: Иван держал себя свободно, сидел по правую руку от Сидора и пил наравне со всеми.
   - Видел бы тебя сейчас батюшка, - с укоризной произнес Матвей.
   - Так уж лучше тут сидеть, чем там при дворе околачиваться! - возразил Иван.
   - Чувствую я, ты меня до сих пор так обычным разбойником и считаешь? - предположил Сидор с плохо скрываемой обидой и вызовом. - И думаешь, что место мне в Разбойном приказе?
   - Ну, нет, - неожиданно заметил Говоров. - В Разбойном приказе сидят не такие, как ты, а такие, как я.
   Сидор посмотрел на нового спутника Матвея с любопытством и недоумением.
   - А ты там за что сидел?
   - Да вот как мне объяснил Матвей - за то, против чего и вы бороться пытаетесь. За то, что дело свое слишком хорошо знаю. Но у меня к тебе предложение - бросайте свою разгульную жизнь и ступайте на царскую службу.
   Сидор взглянул на Матвея с упреком.
   - Что ж ты все меня царю сосватать хочешь? Нет уж, побывал я там один раз, теперь только сибирская воля меня прельщает.
   - Как знаешь, - пожал плечами Матвей. - Но боюсь я, что не в Сибирь ты попадешь, а именно в Разбойный приказ.
   - Ну, это мы поглядим, - дерзко заметил Сидор.
   - Глядеть там не на что, - мрачно выговорил знахарь. Он повернулся к младшему Шеину.
   - А ты, стало быть, Михаила Борисовича сын?
   - Именно так, - гордо отвечал тот.
   - И что тебя привело сюда?
   - Я жену свою добываю.
   - Поясни, - Говоров уселся рядом с Иваном. - Как тебя понимать?
   Иван с надеждой глянул на Матвея.
   - А Матвей тебе не рассказывал?
   - Нет, - ответил знахарь. - Мы о тебе и не разговаривали.
   - Длинным рассказ получится, - покачал головой Иван.
   - Если коротко, - пришел на помощь Матвей, - Иван женился на дочери смоленского боярина, а тот его выгнал, а дочь свою оставил у себя.
   - Видно, сильно ты ему не приглянулся, - хмыкнул Говоров. - Но не могу сказать, что он неправ.
   - Это почему? - запальчиво спросил Иван.
   - Потому что он отец. Он имеет на дочь свою то же право, что и Бог - на весь мир. Человек имеет право на то, что он сам создал, по самому праву создателя. Без него этого бы просто не было. Он сам построил дом - значит, это его дом, и он может им распоряжаться. Он вспахал поле, вырастил хлеб - это его хлеб, потому что без него этот хлеб бы не вырос. Родители родили и вырастили детей - это их дети, и никто не смеет отнять их.
   - Ну, а как же "Оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей"? - напомнил Матвей. Говоров пожал плечами:
   - Да, человек может поделиться плодами своего труда - с другими. А другие могут отнять у него их силой. Но это не отнимет его божественного права, права создателя. И если человек захочет вернуть себе то, что принадлежит ему по праву - кто посмеет его осудить?
   Иван молчал. Спор продолжил Матвей.
   - Ну, а много ли сейчас того, что может сделать один человек? Дом построить? Один построит разве что лачугу. Большой, хороший светлый дом строится артелью зодчих. Детей вырастить? Ну, да, чему-нибудь сына отец научит. Но чтобы тот вышел в люди, стал мастером - надо учиться у мастера. Чтобы что-то мог сотворить, написать, построить - его должны учить много учителей. Кто же создатель его? Не человек - только сам Творец. А все наши земные права - пыль рядом с его Правом. Да, Создатель имеет право на все свое творение. Но ни отец на своих детей, ни мастер на свое творение - таких прав уже не имеет. Ибо не один он это создает. Да и в отличие от творения мастера, дети сами обладают волей. Так что не мешай человеческое право и божественное. Бог да, создал всех и в каждом его проявление. Это как воздух - его не видно, но он повсюду. Мы не можем избавиться от воздуха, и не можем жить без него. Но мы созданы со своей волей, и способны поступать по своему выбору. Выбор - да, нам дан свыше. Но что мы выберем - никто нас не заставляет.
   - Особенно когда к горлу нож приставили - никто не заставляет! - воскликнул Иван с горечью.
   - А даже и с ножом у горла! Или в бою. Можно убить - а можно умереть самому. Выбираешь сам. И от того, что большинство выбирает убить другого - не значит, что иначе нельзя.
   Знахарь вновь равнодушно пожал плечами, давая понять, что слова его тут не убедят.
   - Так что мне делать? Смириться? - вновь спросил его Иван.
   - Потерпи, и забудешь ее. Все проходит, - произнес Говоров с некоторой грустью.
   - Ты это попробуй объяснить зубу, который у тебя болит сейчас! И пока ты его не вырвешь - так и будет болеть. Конечно, все пройдет - со смертью. Да только жить-то до того как?
   Прервав их спор, на краю заимки возникла какая-то суматоха, куда устремился Сидор.
   Вскоре Сидор вернулся, и с ним двое его людей.
   - Что случилось? - спросил Матвей.
   - По просьбе Ивана я отправил к этому Свирю человека, письмо ивановой жене передать. Так его там схватили.
   - И что теперь делать? - растерянно спросил Иван.
   - А вот теперь это уже мое дело, - Сидор блеснул глазами. - Мы ничего дурного ни перед Богом, ни перед людьми не делали. И коли этот Свирь взялся собою Бога подменять - никакое право Создателя ему не поможет!
   - Не связывались бы вы с ляхами, - попытался удержать его знахарь.
   - А вот ты поглядишь, стоит нас в солдаты записывать или нет, - усмехнулся глава разбойников. - Увидишь нас в деле, там и будешь решать. Петька, Игнат - давайте обратно к усадьбе! Кто будет выходить - подстеречь и взять, и тащите сюда.
   Он обернулся к гостям с бесовским огнем в глазах.
   - Я своих людей ляхам на съедение не отдам.
   - Да, они с такими, как вы, поступают сурово, - признал Говоров.
   Разговор дальше не шел. Иван вскочил, убежал в лес, долго бродил там в одиночестве. Матвей уже понял, что зря привез сюда Говорова, но сам знахарь, кажется, так не считал. Он тоже встал из-за стола, накрытого на поляне в окружении сосен, и задумчиво бродил по лагерю, рассматривая землянки, в которых жили люди Рябого, оружие, валяющееся порой без присмотра, и самих людей, сейчас возбужденно, но несколько бестолково тоже носящихся по своей стоянке, обсуждая, что делать дальше.
   Сидор вскоре взялся за дело, навел порядок. Матвей поразился, насколько его люди слушают своего предводителя - несколько сказанных слов вернули спокойствие, все тут же занялись делом, оружие уже не валялось в беспорядке, кто-то заряжал пищали, кто-то проверял луки, иные отправились за лошадьми, и вскоре все в почти боевом порядке? - вновь собрались на поляне у столов.
   - Дело это нешуточное, - сразу объявил Сидор, - но выхода у нас нет. Коли Петр с Игнатом вернутся ни с чем - придется идти на приступ усадьбы.
   - Вы чего удумали? - появился Иван. - Там же Марья!
   - Хочешь - тебя тоже можем с собой взять, ты сам свою жену и спасай, - предложил Сидор.
   В это время на поляне появились посланные им дозорные, ведущие под руки отца Иннокентия.
   - Вы почто монаха взяли? - нахмурился Сидор.
   Хотя тех, кто придерживался латинской веры, на Руси не любили, однако к служителям любого вероисповедания всегда относились с уважением. Могли рассказывать про них потешки и сказки, могли припоминать грехи, могли недолюбливать - но поднять руку на священнослужителя почиталось неправедным деянием независимо от отношения к вере или к самому ее служителю. И не то чтобы из страха прогневать чужих богов - скорее, было некое уважение к тем, кто, по общему представлению, был приближен глубинным тайнам мира.
   - Так он выходил из усадьбы Свиря! - оправдываясь, отвечал Игнат.
   - Да? Так, значит, монах, ты можешь нам рассказать, что там творится?
   - Вы кто такие? - грозно свел брови отец Иннокентий, ничуть не испугавшись обилия разбойников вокруг. - Вы не боитесь божьей кары, что осмеливаетесь поднимать руку на служителя божьего?
   - Помилуй, святой отец! - Сидор вышел перед своими людьми. - Никто тебе никакого вреда не желает. И мы надеемся, что разойдемся полюбовно, как только ты расскажешь, что делается в усадьбе.
   - С какой стати я должен тебе отвечать? - надменно произнес монах - И кто ты такой, чтобы меня допрашивать?
   - Я-то кто? - Сидор усмехнулся. - Да я человек, как и ты, как и все мы - дети божьи.
   - Напрасно ты пытаешься пристроиться к божьему творению, - покачал головой монах. - Вы больше смахиваете на детей сатаны, чем Господа.
   - Некогда мне с тобой пререкаться, - нетерпеливо вздохнул Сидор. - Хозяин усадьбы моего человека захватил и в порубе держит. А я своих людей в беде бросать не привык. Так что надо мне знать, где он содержится, сколько людей в усадьбе, как она устроена.
   - Скажи просто, что ты хочешь ограбить достойного владельца усадьбы, и желаешь, чтобы я тебе в этом помог, - надменно произнес отец Иннокентий.
   Сидор нетерпеливо дернул усом.
   - Святой отец, ты почто наше терпение испытываешь?
   - Должно быть, не столь велико ваше терпение, раз несколько нравоучительных слов способно тебя его лишить, - пожал плечами монах. - А между тем, терпение - главная добродетель. Что следует помнить и вашему товарищу. Вы полагаете, что его взяли несправедливо - однако хозяин достойный человек, и несправедливости чинить не будет. Значит, есть за твоим человеком какая-то вина, которую ты, быть может, и не ведаешь.
   - Вот ты и поведай нам, коли знаком с обитателям усадьбы на Жаворонковой горе, в чем мой человек провинился и за что его держат.
   - Сперва скажи, зачем он туда пришел, - монах не терял самообладания.
   - Относил письмо мужа жене, - вперед выступил Иван. - Узнаешь меня, святой отец?
   - Так и ты среди этих разбойников? - воскликнул монах, отступая. - Мне следовало догадаться.
   - О чем тут догадываться? - пожал плечами Иван. - Я тайны не делаю. Я Марии законный муж, а отец ее удерживает силой.
   - Можно ли признавать законным брак, заключенный в незаконной церкви? - возразил монах. - Схизматики не признают истинного главу всех верующих, искажают слова Библии, переводя ее на свои варварские языки, в чем подражают худшим еретикам-протестантам, и полагают свой разум достаточно могущественным, чтобы самим толковать слова Господа. Разве могут обряды такой церкви иметь хоть какую-то силу?
   - А! - Иван явно с трудом себя сдерживал. - Так это ты предложил Александру дочь свою второй раз замуж выдать?
   - И не думал, - монах явно испугался рослого парня с бешеными искрами в глазах. - Просто сказал, что если он и дочь его примут истинную веру, брак, заключенный в церкви схизматиков, силу утратит. Если, конечно, муж ее не последует за ними в лоно римской церкви - тогда, после определенных условий, брак может быть признан святой вселенской церковью.
   - Как-то у тебя это просто выходит, - к ним подошел и Говоров. - Так признаем, так не признаем. Брак - он что, на базаре продается, чтобы вы им так легко торговали?
   - А ты, милый человек, кем им всем приходишься?
   - Да я такой же, как они, разбойник. И даже хуже. У них, как я вижу, совесть еще есть, они о какой-то правде пекутся. А вот у меня совести нет. Я зарежу - и глазом не сморгну, - и он в упор посмотрел на монаха.
   Тот обвис на руках провожатых.
   - Его держат в подвале, где ледник. Тебе, Иван, должен быть он ведом, - пробормотал отец Иннокентий скороговоркой.
   - Сколько сейчас человек в доме?
   - Я не считал, но у почтенного Александра всегда около десятка слуг. Да еще к нему приехал из Смоленска помощник воеводы, шляхтич Друцкий, у него еще двое, и эти вооружены, и судя по виду - обучены оружие применять.
   - Итого, десятка полтора, - подсчитал Сидор. Он осмотрел своих с грустью.
   - А что, отче, сильно ли тебя любят в усадьбе?
   - На что ты намекаешь, сын мой? - с опаской спросил монах.
   - Ежели мы им тебя предложим в обмен на нашего человека, они согласятся?
   Отец Иннокентий задумался основательно. Как видно, в добросердечии и милосердии Александра и Друцкого он уверен не был.
   - А если не согласятся - что вы сделаете?
   - Тогда придется брать хоромы приступом. Наших десятка два поляжет, но им никому живыми тогда не уйти.
   - Я могу попробовать уговорить их, - предложил монах с излишней поспешностью. - Хотя вас потом вряд ли оставят в покое. Они не такие люди, чтобы прощать подобные обиды.
   - Так и мы не такие люди, чтобы бросать людей в беде. Уговорить, значит, можешь? А как?
   - У меня есть, что сказать боярину Александру. Он мне многим обязан, как, впрочем, и я ему.
   - И ты берешься помочь нам освободить моего человека? - с надеждой спросил Сидор.
   - Сделаю все, что смогу, ибо Господь заповедовал нам помогать друг другу.
   - Или приведешь сюда ляхов, дабы больше уж мы не нагрешили, ибо мертвые не грешат, - резко возразил Говоров. Монах вскинулся на него со страхом и гневом:
   - Ты подвергаешь сомнению слова служителя церкви?
   - Просто мне кажется, что твои слова, которые я слышал, далеки от того, что говорил Христос.
   - А что ты можешь знать о словах Христа, кроме того, что тебе сообщили служители церкви? Или ты воображаешь, что, прочтя Евангелие, поймешь все, что там сказано, правильно? Нет, только мы, люди Церкви, из века в век, из поколения в поколение передаем друг другу то, как правильно это понимать, и без наших трудов ваши попытки бессмысленны.
   - Но мне кажется, понять заповедь "возлюби ближнего своего, как самого себя", трудно как-то иначе. Ведь не будешь же ты себя обрекать на смерть?
   - Смотря во имя чего. Вспомни о мучениках, что шли на смерть ради истинной веры?
   - А как тогда быть с еретиками, которые тоже идут на смерть за свои, как вы считаете, заблуждения?
   - Это бесовское наваждение!
   - И только вы, служители церкви, можете отличить бесовское наваждение от истинной веры? Ну, так вы слишком много на себя берете. Не присваиваете ли вы себе право Создателя?
   Отец Иннокентий молчал, не зная, что возразить, хотя лицо его пылало гневом.
   - Ну, а сам ты - готов умереть ради ближнего своего? - спросил Говоров с насмешкой.
   Монах зажмурился, ожидая, что убивать его начнут прямо сейчас, однако ничего не произошло.
   Говоров отошел от монаха с обычным своим презрением в глазах и обратился к Сидору.
   - Я вот что предлагаю... Надо сообщить боярину, что некие разбойники захватили монаха, и он, если поторопится, может его освободить. Коли вправду монах боярину ценен - он часть своих людей оставит в усадьбе, а с частью помчится освобождать. И пока он будет искать монаха, мы ворвемся в усадьбу и освободим твоего человека.
   - Да только поверит ли он? - усомнился Сидор.
   - А это смотря кто и как передаст, - Говоров нагнулся к монаху. - Позволь, отче, - он снял перстень с пальца священника. - Думаю, если со словами показать и вот это, поверит.
   Сидор переводил взгляд с перстня на знахаря, потом вдруг махнул рукой.
   - А что, вспомню молодость! Разных людей мне доводилось вокруг пальца обводить. Монаха надо отвезти куда-нибудь подальше, там привязать, чтобы наших поблизости не было, а всем собираться к имению Свиря.
   Вскоре Сидор преобразился. В рясе, подобной монашеской, но драной и залатанной, закатывая глаза, он с посохом в руках двинулся по дороге в сторону усадьбы. Игнат и Петр поволокли отца Иннокентия в лес, а прочие с оружием в руках направились следом за своим предводителем, но на некотором расстоянии.
   Александр не одобрял способов Друцкого развязывать язык, но шляхтич был настроен очень решительно. Он приказал захваченного им человека приковать цепями в подвале к стене и собирался пытать его каленым железом, чтобы вызнать, кем он подослан. Схваченный же, однако, молчал, и вид раскаленного прута его не испугал.
   - Мои люди в том участвовать не будут, - заявил боярин.
   - Поверь мне, тут ничего скверного нет, - пожал плечами Друцкий. - Просто еще один разбойник получит по заслугам!
   - Что вы задумали? - появилась Марья.
   - Дочь, тебе лучше уйти, - произнес отец.
   - Отпустите его! Или у вас нет других забот, как над человеком издеваться?
   - Вот когда мы узнаем, чей он человек, тогда, может быть, и отпустим, - уже и Александр начал заводиться. - Мы живем в порубежье, где любой может оказаться лазутчиком. Чужой человек - есть чужой человек; и коли он пришел с добрыми мыслями - так не бежал бы и не скрывался. А раз молчит - значит, есть, что скрывать!
   - Ну, я пошел, - Александру показалось, что Друцкий даже потер руки в предвкушении.
   У ворот появился какой-то нищий, по виду - подслеповатый и старый монах в черной дырявой рясе.
   - Слава Богу! - провозгласил странник, стучась в ворота. - Сюда я и был послан братом моим!
   - Впустите его, - приказал Александр.
   Монаха ввели в дом.
   - Тут ли живет смоленский боярин Александр Свирь? - осведомился гость.
   - Да, это я, - Александр выступил вперед.
   Нищий, поклонившись, протянул ему перстень.
   - По дороге сюда повстречал я двоих разбойников, они волокли собрата моего в лес, явно намереваясь ограбить его. Увидев меня, он успел крикнуть мне, дабы я нашел боярина Александра Свиря, и обронил в пыль этот перстень, так, что разбойники не заметили. Так что может быть, если ты поспешишь, то спасешь брата моего от печальной участи!
   Александр тут же рванулся собираться, крича слугам, чтобы седлали коней.
   - Отменяй, Самуил, свое дознание, садись на коня, - произнес он шляхтичу. Друцкий удержал хозяина:
   - Полагаю, что это ловушка тех, кто послал и нашего пленника. Ты попадешь в засаду.
   - Я не могу покинуть отца Иннокентия в беде! Я возьму с собой пятерых, остальных оставлю тебе. Надеюсь, ты сможешь защитить мою дочь!
   - В этом не сомневайся, - поклонился Друцкий, вытаскивая пистолет из-за пояса. - А этот святой брат до твоего возвращения посидит в твоем подвале.
   - Хвала Всевышнему! - монах как-то весь скособочился и перекрестился, одновременно воздев руки к небу; получилось нечто скоморошье. - Всю жизнь я мечтал пострадать за правду; веди же меня, шляхтич!
   - Ступай, ступай! - Друцкий ткнул дулом пистолета в ребра монаху, и они вышли во двор.
   В один миг отряд из шести всадников выехал из ворот, направляясь по дороге, указанной нищим, и вскоре скрылся из виду.
   Друцкий с монахом не успели дойти до двери, ведущей в ледник, как над воротами, над оградой появились головы людей Рябого.
   - Что за черт? - выругался Друцкий, наводя пистолет на ближайшего из разбойников.
   Но выстрела не последовало - на голову ему упала ряса, сброшенная Рябым, и шляхтич, запутавшись в ней, отступил к стене дома.
   - Василий там! - Сидор указал на дверь в ледник.
   Люди его бросились ломать дверь. Из-за угла появились вооруженные слуги Александра, но нападавших было слишком много, и, казалось, они уже повсюду. Слуги побросали оружие, и их отвели в дальнюю горницу, пока Сидор с несколькими своими людьми пытался пробиться в ледник.
   - Назад! - рядом с дверью в стену ударила пуля, отщепив доску.
   Друцкий, наконец, избавился от рясы и стоял с обнаженной саблей и дымящимся пистолетом в руках - и еще с двумя пистолетами за поясом.
   - Не беспокойся, Мария, этот сброд тебя не потревожит!
   Трое людей Сидора разом кинулись на шляхтича с разных сторон. Явно красуясь перед боярышней, Друцкий некоторое время легко отбивался от троих, потом почти единым взмахом у одного выбил саблю, другого ранил в ногу и третьего опрокинул навзничь.
   - Так это ты, поганец, на мою жену засматриваешься! - бросился на шляхтича Иван, до того наблюдавший за погромом усадьбы от ворот, рядом с Матвеем и Говоровым.
   - Стой! - попытался удержать его Матвей, но было поздно.
   Поединок вышел коротким: Друцкий выбил саблю из рук Ивана и, когда тот бросился за ней, наступил на клинок, выставив свою саблю навстречу противнику.
   Иван попытался обойти направленное на него острие, дернулся влево, вправо, потом отчаянно ринулся прямо на врага с голыми руками - и упал с рассеченным боком.
   - Ваня! - из дверей выскочила Марья, направляясь к упавшему мужу.
   - Не выходите из дверей, - предупредил Друцкий. - Сейчас я с ними разделаюсь.
   - Это мы поглядим, - возле него уже стоял с обнаженным клинком Говоров.
   Друцкий оглядел его с головы до ног.
   - Да кто ты такой, чтобы выходить на поединок с благородным шляхтичем? - с презрением произнес он. - На холопов и разбойников я время не трачу.
   - Я дворянин, - коротко ответил Говоров.
   Замолчав, Друцкий выставил вперед клинок и с куда большей осторожностью приготовился к бою. С разных концов двора стали собираться люди Рябого, ощущая, что исход их дела должен решиться этим поединком.
   Видно было, что шляхтич куда более подвижен и явно занимался боем на саблях совсем недавно. Говорову не хватало скорости и выучки, но зато он брал опытом. Однако, лихо вращая саблей и нападая будто разом со всех сторон, Друцкий вынудил противника защищаться. Говоров все силы прилагал, чтобы только уследить за клинком шляхтича.
   Несколькими ударами тот загнал Говорова в угол ограды. Запнувшись, Говоров упал.
   Уверенный, что враг от него никуда не денется, Друцкий не удержался, на миг отвернулся в сторону Марьи, приветственно вздернув саблю в ее сторону, но когда он повернулся вновь к Говорову, того на земле уже не было. Перекувырнувшись через бок, он вскочил, оказавшись за спиной шляхтича. Тот отмахнул саблей назад, надеясь достать врага клинком - и Говоров наотмашь рубанул его по плечу.
   Друцкий вскрикнул и выронил саблю. Говоров тоже вскинул клинок в приветствии достойному противнику и, подобрав выпавшее у того оружие, зашагал к Ивану, рядом с которым суетилась Марья.
   - Что с ним?
   - Да все со мной хорошо, - зажимая бок, заверял Иван, пока Марья пыталась тряпками переложить рану и унять кровь.
   - Пусти, - Говоров наклонился над раненым. - Ну, это и впрямь ерунда.
   Он оглянулся на шляхтича. Тот понуро оглядывал поле боя, зажимая рану на плече здоровой рукой.
   - Ступай, ступай. Никто тебе зла не желает. Если бы ты сам не полез, без крови бы обошлись.
   Иван горячо притянул к себе Марью.
   - Едем со мной! Сейчас же!
   - Да, да! - она, заливаясь слезами, обняла его.
   - Ну, вот и славно, - похлопал раненого по плечу знахарь. - Это будет лучшим лекарством.
   По знаку Говорова Ивана подняли двое людей Сидора, которые с большей готовностью подчинялись знахарю, чем своему вожаку.
   Сидор тоже поспешил подойти к нему. Василия, запертого в подвале, уже освободили осторожно вынесли на воздух.
   - А ты славно воюешь, - заметил Сидор уважительно. - Если ты такой же лекарь, как и воин - цены тебе нет. Ступай с нами, такой, как ты, нам очень пригодится!
   - Рад бы, да не могу, - покачал головой тот. - Меня Михаил Борисович на поруки отпустил, так что должен я к нему вернуться.
   - Но как захочешь, приезжай. Тебе мы всегда рады будем.
   - Благодарствую. Только сейчас нам лучше убраться подальше отсюда. Шляхтичи обид не прощают.
   И уже вскоре Матвей с Говоровым отправились в сторону Москвы, а впереди, перевязанный и счастливый, в обнимку со своей женой скакал верхом Иван Шеин.
  
   Столбец Четвертый. Свадьба государя.
   Глава 1. Крымские вести
  
   Иван Шеин с молодой женой, счастливый и довольный, вернулся к отцу - и тут встретил совсем не такой теплый прием, который его ждал три месяца назад. Никогда Матвей не видел Шеина - старшего в таком гневе.
   - Да ты понимаешь, что натворил? Ляхи же теперь нас обвинят в разбое! Все, что мы готовили несколько лет - теперь прахом пойдет; и ты все это ради своего развлечения учинил?
   - Да как узнают, что это мы? - попытался возразить Иван.
   - Как узнают?! - Шеин вышел из себя. - А то у боярина Александра каждый день дочерей воруют! Ты тестя своего совсем за дурака держишь?
   - Батюшка! - опять попытался воззвать к отцовским чувствам Иван, но Шеин не унимался.
   - Ты понимаешь, что завтра война может начаться? Вы тут сабельками помахали, а завтра сотни людей на смерть из-за твоей дурости пойдут!
   - Да я первый с ними пойду! - не выдержал Иван. - Хоть завтра!
   Михаил Борисович замолчал столь же внезапно, как неожиданным был его крик.
   - Жену отвезешь к матери. А потом вернешься и отправишься на свое место службы, которое сам себе избрал - под Калугу. Татары, по слухам, вот-вот нагрянут, а вы тут устроили невесть что! - он отвернулся, но Матвей заметил на губах его довольную улыбку.
   Однако если он надеялся, что гроза миновала - он жестоко ошибался. Отправив сына с молодой женой в имение, Шеин вернулся к Матвею и Говорову, и обрушился на них с не меньшим гневом.
   - Ну, ладно Иван - он еще совсем молод, да и влюблен в свою жену, его можно простить, что он голову потерял. Но вы-то о чем думали? Вы уж не мальчики, голова есть на плечах - вы-то почто полезли? Нам ведь сейчас, когда грозят татары, только с ляхами ссориться недоставало!
   - Я искал новобранцев для полков, которые ты мне поручил набрать, - неожиданно ответил Говоров.
   Шеин удивленно на него посмотрел.
   - Ну и как - нашел?
   - Есть там кое-кто достойный.
   Воевода рассмеялся, но в смехе его проскальзывала грусть.
   - Ну, правильно, на ком и проверять новобранцев, набираемых для войны с поляками, как не на них самих! Вот только выйдет нам ваше самоуправство боком, еще увидите. А пока решаю так: Иван вернется, с ним и поедете. До Тулы доедете вместе, там явитесь к воеводе Катыреву(*), а он уж найдет, куда вас направить.
   Иван вернулся на удивление быстро. Матвей заметил, что он даже не сказал отцу о своем ранении; впрочем, Семен уверял, что оно пустяковое, только кожу разрезало, ничего не задето, да и Иван перестал морщиться и вздрагивать еще когда они не доехали до Москвы. И на следующий же день после его возвращения они втроем выступили на юг. Матвей жалел, что не съездил домой, но потом рассудил, что оно и к лучшему - меньше волноваться будут. Все его воинское снаряжение было под рукой, и он, запасшись у Шеина сменным конем, погрузил на него кольчугу, копье, самопал, пожитки и припасы на две недели пути, отправился вместе с Говоровым. Ехали молча - Иван был весь в мечтах, Семен вообще не отличался разговорчивостью, - и Матвей мог предаваться размышлениям, иногда с грустью вспоминая Хилкова, с которым им всегда было о чем поговорить.
   Засечная линия возникла уже более ста лет назад, когда первые самые южные на то время крепости Московского государства соединили засеками, валами, рогатками, дозорами и разъездами, выставленными везде, где мог пройти сколь-нибудь крупный конный отряд. Целью ее создания была защита южных рубежей от набегов степняков, ежегодно уводивших сотни крестьян в Крым, на невольничьи рынки. Однако несмотря на постоянную угрозу со стороны татарских набегов, множество народу все равно предпочитало селиться там, на юге, держа наготове коня и саблю. Конечно, земля там была не в пример плодороднее, не сравнить с северными бедными землями. Но главным образом бежали туда от несправедливости и притеснений, не желая мириться с произволом своих хозяев. В общем, селились там те, кто вместо подачи челобитных в Приказ Особого Сыска предпочитал устраивать свою судьбу сам. Матвей вздыхал, хотя и понимал, что все утеснения все равно не исправишь; да и не настолько сильна вера в могущество их приказа у простых людей, чтобы дожидаться, пока один боярин с двумя помощниками разберет все злодеяния, творимые на Руси.
   Впрочем, многие, убегая, не забывали и подпалить усадьбу хозяев, так что скрывались там и от Разбойного приказа тоже.
   С тех пор трижды линия сдвигалась на юг, охватывая новые и новые участки земли, и каждый раз беглецы выходили за ее пределы, устраиваясь своими общинами или вливаясь в число живших там с незапамятных времен казаков - черкасов, как их называли.
   В последний раз именно под новую Засечную черту заложили памятный Матвею Тамбов, а в самой южной части она должна была упереться в Белгород. Тула же входила в самую раннюю из оборонных линий, где еще сто лет назад воздвигнут был простой, но мощный кремник, на редкость правильных прямоугольных очертаний, на берегах реки Упы.
   В Туле воеводу они не застали - Катырев-Ростовский со всеми полками выдвинулся южнее, ко Мценску. Справившись в полковой избе о примерном направлении пути, они поехали дальше, но далеко не отъехали - навстречу им попался стремительно мчавшийся берегом реки гонец.
   - Татары! Татары идут! - прокричал он, скача в сторону города.
   - Воеводы там нет! - крикнул ему вслед Семен. Всадник натянул поводья.
   - Где же его искать?
   - Он в сторону Мценска выступил, - сообщил Иван, когда тот приблизился.
   - Значит, мне туда. Сами езжайте в город, пусть к обороне готовятся! - и гонец умчался на юг.
   - Ну, что, вернемся в город или поедем за ним? - спросил Иван. Видно было, что ему уже не терпелось ринуться в бой.
   - Кони у нас пока свежие, проедем в другую сторону по его следу, - внезапно предложил Семен. - Поглядим, откуда татары идут.
   - Городовую стражу надо бы предупредить, - возразил Матвей.
   - Они там не щи лаптем хлебают, сами углядят, коли враги подойдут, а мимо нас, я полагаю, татары не проскочат. Так что мы вернуться успеем.
   - Если только сами в полон не достанемся, - мрачно предположил Матвей. Иван поежился, но отступать никто не собирался.
   - Что ж, поехали, - согласился Матвей и первым тронул коня в ту сторону, откуда примчался гонец.
   Путь их лежал к верховьям Упы, текшей с небольшой возвышенности, разделявшей реки, текущие в Дон и в Оку. Недалеко от верховий Красивой Мечи они нашли сторожу, с которой умчался гонец. Тут спокойно сидели трое казаков и варили кашу.
   - Вы от воеводы? - спокойно помешивая кашу, спросил старший из них.
   - Пожалуй, что так, - согласился Семен Торопов, присматриваясь. - А ты не Иван Писарев будешь?
   - Писарев, Иван, - согласился тот. - А ты Сенька Торопов, что ли? Вот уж не думал тебя тут повстречать!
   Старые знакомые обнялись.
   - Ты, стало быть, сюда, на юг подался? - уточнил Торопов. - А я думал, там, под Смоленском, и лег.
   - Так и мы тебя схоронили, - признал Писарев. - А ты вон, живехонек. Это сколько ж лет прошло?
   - А вот в новом году полтора десятка лет и будет, - посчитал Семен. - А не пойти ли тебе снова на службу?
   - Так имение мое совсем разорили, мне и возвращаться-то некуда, - погрустнел Писарев.
   - Это мы устроим, - заверил Торопов. - Пойдешь?
   - Подумать надо. Коли надумаю - где тебя искать?
   - На Москве, у боярина Шеина.
   - У того самого? - подивился Писарев. - Стало быть, ты так у него и служишь?
   - А татары-то где? - прервал их разговор Иван Шеин, снедаемый нетерпением.
   - Так татары уже ушли, - Писарев облизал ложку и положил ее у костра. - А Ильин, голова наш, пошел за татарами следом, может, полон отбить удастся.
   - А вы тут почто сидите? - удивился младший Шеин.
   - Для догляду, - степенно ответил Писарев. - Татаровья ведь и вернуться могут, и на Тулу повернуть.
   - Много их? - спросил Говоров.
   - Да с полтыщи будет. Я насчитал коней под две тысячи, а коли каждый о четырех конях - вот сами и считайте.
   - И куда они пошли? - продолжал расспросы Семен.
   - Так обратно, к Изюмскому шляху.
   Говоров повернулся к Матвею.
   - Воевода их точно прозевает. Он ведь на Мценск повернул. Что его туда понесло?
   - А это еще раньше вести пришли, что в тех краях татары озорничают, - охотно объяснил Писарев. - Вот воевода туда и двинулся со всей ратью. А татары как прослышали, что их перехватить хотят, быстро собрались, похватали, что можно, пожгли, что нельзя - и в обрат помчались.
   - Теперь мы их уже не догоним, - признал Говоров
   - Значит, можно возвращаться, - рассудил Матвей.
   - Давайте хоть попробуем их догнать, - предложил Иван Шеин.
   - А догоним - что делать будем втроем против полутысячи?
   - Чего ж втроем? - Писарев облизал ложку и поднялся на ноги. - Я думаю, и мы с вами поедем. Заодно и дорогу покажем.
   Ехать по разоренному краю было тягостно. То тут, то там торчали обугленные развалины селения, попадались тела. Правда, и на развалинах уже копошились уцелевшие, с надеждой провожая взглядами едущих за татарами ратников.
   Иван ежился от этих взглядов и ехал понурый, то и дело норовя в одиночку поскакть вперед. Семен ехал равнодушно, точно уже пресытился видом разорения за свою жизнь, и никакие горести тронуть его более не могли.
   Однако вскоре пошли места менее затронутые набегом. Казалось, тут татары слишком торопились, чтобы отвлекаться на грабеж, и шли плотным строем, опасаясь нападения.
   А вскоре преследователи встретили разъезды русского войска, и от них узнали, чем закончилось дело.
   Татары, разумеется, обошли рать воеводы Катырева-Ростовского далеко к югу. Был и еще один отряд, числом не меньше этого, который объявился на речке Сосне, под Ливнами. Воевода Белгорода, Лодыженский, отправил на перехват возвращающимся татарам отряд Ивана Кобылина, и тот полон отбил, а татары разбежались. Мелкие же отряды, грабившие отдельные усадьбы и села, побиты были самими деревенскими мужиками.
   Так столь пугавшая всех угроза рассеялась довольно внезапно. Кобылин и Лодыженский получили награды и похвалу царя, Катырев с помощниками получили царский же нагоняй. Но доносили и вести, что другое татарское войско обрушилось на польские южные земли, а потому угрозы землям московским можно больше не ждать.
   - Странно, - заметил Говоров. - Вроде бы, радоваться надо, что от нас беда отошла - а меня не радует, что польские земли погромили.
   - Так ведь тоже люди, тоже души христианские, - согласился Иван. - Что радоваться, коли соседу плохо?
   - Не в том дело, - возразил Семен. - Смерть человека не всегда горе.
   - Как же это может быть не горем? - возмутился Иван. Говоров спокойно помолчал, соображая, как лучше изложить свои мысли.
   - Представь, что ты учишься у учителя. И он тебя невзлюбил и выгнал, так ничему не научив. Тогда это для тебя, конечно, горе. Или напротив - сам ты с ним повздорил и ушел, не завершив обучения. Тогда в том тоже ничего доброго нет. Ну, а коли ты уже изучил все, что учитель может тебе дать, в радости и довольстве простился с ним и ушел к другому учителю, у которого можешь научиться еще чему-то - тут никакой беды я не вижу. Может, немного грустно, что с человеком прощаешься - но не более.
   - Тут согласен, - Иван слушал пока с непониманием. Матвей, уже слышавший мысли Семена о том, что всякий в этой жизни тебе учитель, отнесся к его словам спокойнее, хотя было в них что-то не очень христианское.
   - А теперь представь свою жизнь как обучение. Если тебя выгнали - ну, это как если ты заболел и умер, или убил тебя кто-то. Если сам ушел - так это как если бы не вынес тягот жизни, с собой покончил. Ну, а ежели сделал все, что мог, достиг, чего хотел, в этой жизни - чего бы не перейти к лучшей?
   - Но ведь не сам ты решаешь, когда перейти?
   - Нет. Но и обучение не ты решаешь, когда закончить. Многих, кто уже совершил все достойное - забирают и раньше иных. А кто-то еще может что-то совершить в этой жизни. Но - да, не ты это решаешь.
   - Так что же, всех погибших считать такими?
   - Нет, конечно, - снисходительно объяснил Семен. - Я же сказал - разные причины бывают. И нашу волю тут никто не отменял. Но сдается мне, что не спроста татары на ляхов повернули. Кто-то ради того постарался. Может, это был нам урок? А мы его не прошли...
   С вестями о таком завершении набега они отправились назад, под очи воеводы. Матвей вспомнил рассказы Шеина о том, что татарский набег - это им знак от турецкого султана, чтобы не водили дружбы с Кизыл-башами. Как видно, посланный к туркам боярин Воронцов смог убедить их в искренности намерений воевать с Польшей, почему и повернула крымская рать не на восток, а на запад.
   Обратно ехали не спеша, но вернулись все равно слишком рано. Иван, правда, тут же вновь уехал домой, к жене, а Матвей остался и успел узнать окончание дела с поляками.
   Шеин оказался совершенно прав. Очень скоро от ляхов прибыл посол, и был тем послом никто иной, как сам смоленский воевода Госевский.
   Друцкий, уехавший из имения Александра до возвращения хозяина, явился прямиком к воеводе, и очень скоро туда же прибыл Александр. Вместе они принялись жаловаться Госевскому на "разбойный московский люд" и требовать управы, причем Друцкий - желая также оправдаться и перед боярином - напирал на то, что был этими разбойниками ранен и требовал, чтобы его послали на Москву.
   Александр не сомневался, что за всем этим стоял Иван Шеин, однако сказать воеводе о том, что у него украли дочь, он не решился. Дело стало бы слишком важным, началось бы разбирательство, выяснили бы, что дочь его замужем за Шеиным, и неизвестно, что подумали бы окрестные дворяне, да и сам Друцкий. Потому Александр напирал на разорение своего имения и тоже предлагал свои услуги в качестве посла, чтобы хоть посмотреть в глаза самому Шеину, но Госевский отказал ему, и, возможно, правильно сделал - иначе войны было бы уже не избежать, Александр мог не сдержаться и наговорить лишнего. Друцкого он тоже не пустил. Госевский рассудил, что вполне можно требовать от московитов или выплат за разорение польских земель, или даже земельных уступок в пограничье. Разумеется, о том следовало бы короля хотя бы поставить в известность, но Госевский, как и многие другие видные паны, давно отвык согласовывать свои действия с королем. Король был занят переговорами со шведами, с юга ему доносили о готовящемся татарском набеге, да и на пересылки и договоры с королем ушло бы много времени, так что воевода решил поступать по своему усмотрению. Оставив Друцкого вместо себя, он лично отправился в Москву, предоставив Александру лелеять свои обиды и придумывать способы мести на пару с Друцким. Тот, пока лечил рану, грозился поймать "проклятый сброд" и всех по меньшей мере посадить на кол.
   Спасенный отец Иннокентий старался не показываться им на глаза.
   Шеин принял старого врага с настороженным уважением. Они хорошо знали друг друга еще когда Шеин занимал то место, на котором сидел теперь Госевский - воеводы Смоленска, и Михаил Борисович прекрасно помнил, сколь хитрым был его нынешний гость в то время.
   Посол прибыл не от короля и даже не от коронного гетмана, так что царского слова тут не требовалось, и царь - которого Хилков, разумеется, уведомил о появлении пана - предоставил Шеину решать по своему усмотрению. Госевский, рассчитывавший, что сможет бросить обвинения царю в лицо, был этим несколько разочарован, однако держался не менее гордо.
   Его принимали Шеин и Черкасский в своем приказе. Матвей, бывший тут же, опасался, что приедет кто-нибудь из видевших его в лицо, и при виде Госевского облегченно вздохнул.
   - Итак, мы полагаем, что ваше правительство, постоянно зарясь на исконные наши владения, подбивает разбойных людей, во множестве заполонивших пограничные земли, грабить имения наших верных слуг. Если это не так, и мы ошибаемся - то мы надеемся, что вы сами предпримите все от вас зависящее, дабы поймать и наказать этих разбойников. Если же вы не способны унять их, то это сделаем мы, и мы требуем разрешения на проход по вашей земле нашим войскам! - гордо закончил посол.
   Нечто в этом духе Шеин и ожидал. Как легко было догадаться, требование оказалось заранее невыполнимым.
   - Куда пан Госевский желает вести свои войска по нашей земле? - спросил Шеин. - Разбойный люд, как он верно сказал, прячется в лесах, где сыскать их войскам ни польским, ни нашим невозможно. Или, может быть, пан желает вырубить все леса по нашим границам, дабы облегчить поиски? Мы непричастны к действиям этих разбойников, - Шеин при этих словах мимоходом взглянул на Матвея, и тот поспешил отвернуться, чтобы не привлекать внимание к своему залившемуся краской лицу, - коих число умножилось действиями польских панов, насаждающих чуждую людям веру и сгоняющих исповедующих православие с их земель. Вы не желаете - или не можете - обеспечить защиту православных людей на южных рубежах от набегов татар. Также непомерные налоги и оброки заставляют несчастный покидать свои дома и бежать в леса. Так кого же теперь винить, если люди вынуждены защищаться? Даже свейский король, в ужасе от творимого у него под боком, вынужден был разорвать свой договор с вашим королем.
   Это был удар в поддых - Шеин прекрасно был осведомлен о ходе переговоров свеев с ляхами, и знал о неудачном их итоге.
   - Нам надлежит не выяснять друг с другом старые обиды, а вместе объединиться против врагов христианской веры, - продолжал Шеин. - Только что они разорили наши южные земли, а сейчас, по слухам, двинулись на ваши.
   Это был еще один удар. Отправляясь в путь, Госевский, разумеется, еще ничего не знал о набеге.
   - Разрешения на проход через наши земли мы вам, разумеется, не дадим. Перемирие меж нами заключено на четырнадцать лет, и едва миновала половина этого срока. Мы сами найдем и накажем этих людей, ибо наши земли от них страдают еще сильнее. Но имейте в виду, что если хотя бы один польский жолнер перейдет рубеж московских земель, мы будем считать договор расторгнутым и себя - свободными от всех обязательств!
   Нынешнему Смоленскому воеводе пришлось поклониться и удовольствоваться этим ответом. Да, сейчас, когда по горячности Сигизмунда в вопросах веры переговоры со свеями зашли в тупик, а на юг обрушился татарский набег - Госевский понял, что сам не готов дать повод к войне, и король вряд ли бы одобрил его действия.
   - Однако я надеюсь, - произнес он, прощаясь, - что вы приложите все усилия, дабы наказать бесчинства, творимые против наших людей!
   - В этом можете не сомневаться, - кивнул Шеин, явно не собиравшийся ловить разбойников.
   Однако во исполнение требований поляков надо было хоть что-то предпринять.
   Пожарский был послан во главе нескольких стрелецких сотен очистить границы с Польшей от лихих людей, но не очень в том преуспел; впрочем, надо полагать, что не очень и старался, ибо в глубине души все сочувствовали "разбойникам", учинившим такой переполох в польских землях. Да и похоже было, что их кто-то предупредил - так предусмотрительно все "разбойники" убрались и с польских земель, и с пограничных русских.
   Семен Говоров явился к Шеину с сообщением, что в Москве найти желающих служить в полках за плату невозможно - он переговорил с сотней дворян, согласились трое, да и те были готовы, если им сразу заплатят. Потому Говоров решил съездить в края, откуда был сам родом, уверенный, что там найдет больше желающих. Шеин его отпустил и даже выдал на дорогу двадцать рублей, предлагая их употребить по своему разумению. Семен уехал, и Матвей остался один в качестве гостя в доме воеводы и занялся приказными делами.
  
   Глава 2. Смотрины
  
   Чаще всего теперь у царя от Посольского приказа бывал Хилков. Царь благоволил молодому боярину, и обсуждал с ним не только вопросы, связанные с послами. Так, неожиданно, после обсуждения вестей из Крыма, Михаил заговорил с Иваном о своей новой свадьбе.
   - Слышал ты разговоры, будто жену мою отравили? - неожиданно спросил он, выслушав доклад Ивана о делах иноземных.
   - Да, государь, болтали о таком, - поклонился Хилков.
   - И как думаешь, неужто всякая девица, которую я выберу, будет в такой же опасности?
   - Царские особы всегда в опасности; но потому и охраняют их лучше, - ответил Иван.
   - Батюшка требует, чтобы я себе новую жену взял, - признался Михаил. - А я так думаю, что коли всем, кого я люблю, столь тяжкая судьба уготована - может, и не надо мне жениться?
   - Ну, как же, государь, - возразил Иван излишне поспешно. - Царю без наследника никак нельзя!
   - Да ладно, вон, Федор Иванович умер бездетным - выбрали Годунова. Да и я не сказать чтобы близкий родич Шуйского, - рассудительно заметил Михаил. - Так что наследник-то найдется, было бы государство крепко. А другое - коли несколько наследников народится, что остальным делать? Воеводами в порубежных городах прозябать? Или в монастырь уходить? Царский род ведь всяко по местническому счету выше других будет, стало быть, их надо на первые места везде ставить - а первое место везде одно, тут опять споров не оберешься, а то и заговоров...
   - Ты выбери ту, что тебе по сердцу придется, - с чувством произнес Иван, - а мы уж постараемся, дабы никто ее обидеть не смог.
   Михаил с одобрением посмотрел на молодого боярина и кивнул.
   - Что ж. Доверюсь вам. Всякая власть держится на верных слугах, что готовы, какую бы дурь я ни приказал, бросаться ее выполнять, не считаясь ни с чем. А без таких слуг любая родовитость не поможет. Ну, объявляй - пусть невест созывают.
   Смотрины невесты государя были обычаем, проводившимся уже более ста лет - еще Иван Великий своему сыну Василию - отцу Ивана Грозного - выбирал невесту на таком собрании. При самом Иване Грозном это стало чем-то вроде рядового события - царь женился часто, хотя мог потом и отправить жену в монастырь, а всю ее родню - в опалу.
   Затем довольно надолго о смотринах невесты забыли, а вот сейчас, после неудачного первого брака царя, решили вспомнить - может быть, памятуя о словах Шеина о "божьем наказании": сам Филарет и инокиня Марфа, жена его, явно чувствовали себя виноватыми перед сыном, а потому старались искупить вину пышными торжествами.
   На смотрины съезжались незамужние девицы со всей России - кто, конечно, успевал добраться. Отбор был долгим и сложным, в нем принимали участие и родители царя, и сам царь, и врачи, и бабки-знахарки. Более всего стремились принять участие в отборе молодые рынды царя и прочие младшие представители старых родов, но таких гнали взашей, и им ничего не оставалось, кроме как ограничиваться зубоскальством.
   Шеин был недоволен предстоящими смотринами, хотя Филарет пообещал, что на свадьбу позовет и самого воеводу, и его жену в качестве дружек жениха и невесты. Дело в том, что если главной победительнице доставался в награду брак с царем, то и всех прочих царь не обижал, и Шеин ворчал, что на подарки, которые пойдут девицам и их родственникам, можно было бы снарядить и содержать несколько полков. Да и родичи новой царевой невесты начинали считать себя важными людьми и домогались высших должностей в государстве, в обход других, более заслуженных.
   А тут еще приехала Марфа Михайловна, жена Шеина, в сопровождении сына Ивана - срок его изгнания как раз вышел - и со всеми тремя дочерьми, тоже в твердом желании отправить дочек на смотрины.
   Шеин вскипел.
   - Да ты с ума сошла? Неужто ты такой судьбы своим дочерям хочешь? Уж пусть выйдут замуж за небогатых - да надежных. А есть-пить на золоте, а потом скончаться от яда - нешто этого наши дочери заслуживают? Да и сама подумай - ну, выберет даже царь одну из них - как на нее другие сестры смотреть будут? По мне так лучше пусть живут в ладу и согласии, чем в царских хоромах.
   Матвей, обитавший в хоромах Шеина, вынужденно присутствовал при таких разговорах, хотя и не знал, куда от них деваться; а и хозяин, и хозяйка, казалось, настолько к его присутствию привыкли, что совершенно не стеснялись и не обращали внимания на него.
   - Глупый ты, Михайло Борисович, - покачала головой Марфа Михайловна. - Ночная кукушка всегда дневную перекует. Кто у царя женой окажется - та и будет ему указывать, кого слушать, кого нет, кого приближать, кого изгонять. Вот увидишь - женится царь на какой-нибудь Шереметевой, ты живо в опале окажешься!
   - Ерунду болтаешь, Марфа Михайловна! - грозно отозвался Шеин. - Патриарх меня не за красивые глаза держит, а за то, что я не о своей мошне пекусь. И царь должен понимать, кто ему важнее - родичи жены, которые его казну растащат, или те, кто о его же земле заботу имеет. А Шереметевы что - тоже старый боярский род, и тоже о чести своей заботится, и хоть и может со мной соперничать, но уж в глазах царя меня чернить не будет. Тут хуже, ежели кто из низов до высшей власти дорвется - из тех, кто не понимает, зачем власть нужна, а думает, что коли они главные, так все должны им угождать.
   - Таких и из древних родов полно, - убежденно заявила Марфа Михайловна. - Да и тебе не грех подумать о своей корысти. От таких-то, кто не только о царском печется, но и себя не забывает - пользы часто больше.
   - Ты что говоришь? - нахмурился Шеин.
   - А что? Тот, кто чужое добро бережет - делает то, что должен, не более. А ежели кто и для себя старается - так он и землю носом рыть будет, и на край земли побежит, чтобы своего добиться. И от кого больше пользы будет?
   - Смотря что своим считать, - усмехнулся Шеин. - Можешь думать, что и я Смоленск отвоевать хочу, потому что город этот считаю своим. А царь - разве не наш, не всей земли царь? Разве деяния к его славе - нам всем не в помощь и не в радость?
   - Горе ты мое, что ж мне с тобой делать? - покачала головой Марфа Михайловна с горечью и любовью в глазах. - До седых волос дожил, а людей до сих пор не знаешь.
   - Не знал бы - не дожил бы, - усмехнулся Шеин. - Так что сейчас мое слово твердо - незачем тебе с дочерьми туда лезть.
   Дочери после такого на отца, видимо, сильно обиделись и остальное время с ним не разговаривали.
   Шеин отправил поговорить с дочерьми сына - надеясь, что они с ним будут более откровенны, чем с отцом, - но те не захотели разговаривать и с братом. Тогда глава семейства с последней надеждой обратился к Матвею.
   Вообще, на то, чтобы посторонние разговаривали с незамужними девицами, обычно смотрели косо. Но Шеин давно не воспринимал Матвея как постороннего. Кроме того, Матвей был женат, а главное, после возвращения сына воевода смотрел на Матвея как на великого знатока человеческих душ, хотя сам Матвей полагал свое участие в возвращении Ивана куда более скромным.
   Не очень представляя, о чем он будет говорить с девицами, Матвей тем не менее согласился и поднялся в светелку.
   Сестры встретили его вежливым молчанием. Они виделись уже не раз, и при желании нашли бы, о чем спросить гостя, но, как видно, прекрасно понимали, что явился Матвей по просьбе их отца, а, значит, будет уговаривать их уехать обратно, а потому предоставили Матвею выкручиваться самому. Старшая изо всех сил делала вид, что поглощена вышиванием, средняя сидела на лавке и смотрела в окно, а младшая читала "Жития" - по крайней мере, сидела перед открытой книгой.
   Матвей почувствовал, что краснеет, но сумел-таки начать разговор.
   - Батюшка ваш, - начал он, откашлявшись, - очень расстроен вашим поведением.
   - Ну, конечно! - не выдержала старшая, Арина. - Ему бы запереть нас в усадьбе и не выпускать никуда! А мы тут, видишь ли, приехали и ему мешать вздумали.
   - Негоже так о батюшке говорить, - укорил ее Матвей. - Он о вашем же благе думает.
   - Да какое ж благо! - старшая перестала делать вид, что занимается вышиванием, отложила пяльцы и встала перед Матвеем. - Сидим взаперти, ровно монашки какие, света не видим, замуж идти не дают, на двор посмотреть не разрешают.
   - А нам бы хоть взглянуть на царя, - подала голос средняя, Марья. - Может, мы на него посмотрим, нам и самим за него идти не захочется!
   Младшая при таких словах прыснула смехом и, поспешно спохватившись, захлопнула книгу.
   Старшая - она была даже старше своего брата Ивана, полагала себя уже перезрелой для невесты, была безнадежно влюблена в соседского дворянина, с которым, она была уверена, батюшка ее брак никогда не благословит, и приехала не столько поучаствовать в смотринах, сколько самой посмотреть на Москву, - от лица сестер Матвею сообщила:
   - Так батюшке и передай - поглядим на царя, тогда поедем обратно.
   Шеин попытался остаться строгим перед Матвеем, выслушав его ответ, но это далось ему с трудом.
   - Царя посмотреть захотели? Да что ж он, диковина какая, чтобы его разглядывать? - произнес воевода, сдерживая смех.
   - Вот в смотринах участие бы приняли - тогда бы и насмотрелись, - попытался вступиться за них Матвей.
   - Так не только они на него. А на них бы глаза пялили все, кому не лень...Нет, срочно всех замуж надо выдавать, - вздохнул воевода.
   - А сейчас-то мне что им передать?
   - Где же я им царя возьму? - пожал плечами Шеин.
   - Ну, мы с Иваном Андреевичем могли бы их тайком в царские палаты провести... - предложил Матвей.
   - Вот еще! - грубо оборвал его Шеин. - Позору не оберешься. А увидят?
   - Скажем, что на смотрины идут.
   - Так ведь и взаправду придется в них участие принимать. Обойдутся. Узнает кто, что я дочерьми своими торгую - вот уж где стыд-то...
   - Так мы не скажем, что это твои дочери, - продолжал Матвей изобретать пути.
   - А чьи? Твои, что ли? - усмехнулся воевода. - Вокруг любой девицы должны быть братья, отцы, слуги, мамки, няньки - вот тогда никаких вопросов не будет. Да ладно - это в них бесы бунтуют, побесятся и успокоятся. Прости, что тебя побеспокоил, иди отдыхать.
   Матвей, однако, уже чувствовал себя неловко перед дочерьми Шеина, вроде бы как взявшись быть за них ходатаем перед отцом. И раз отец отказывался уважить просьбу дочерей, у Матвея появилось настойчивое желание выполнить ее самому. А поскольку царь не собирался появляться на людях в ближайшее время, оставалось в самом деле как-то провести дочерей Шеина в царские палаты.
   Матвей решил посоветоваться с Хилковым, в последнее время очень дружного с царем.
   Тот, как ни странно, выслушал Матвея очень внимательно, хотя Матвей боялся, что друг его поднимет на смех.
   - Ну, ввести во дворец трех юных девиц сейчас совсем не сложно, - согласился Иван. - А вот вывести будет потруднее.
   - И надо это еще тайно от Михаила Борисовича сделать, - признался Матвей.
   Хилков с недоумением на него поглядел.
   - Из тебя прямо любая девица веревки вить может. Разве можно им так потакать?
   Матвей усмехнулся и промолчал. Не так давно Иван сам ему жаловался на свою нелегкую семейную жизнь, так что прислушиваться к его советам Матвей не собирался.
   - Так ты поможешь?
   - Думаю, да. Только нам нужен будет в помощниках кто-то из дома Шеина, кроме его дочерей.
   - Воевода давно собирался сына своего к делу приставить. Вот его и возьмем.
   - Только имей в виду, - несколько смущенно произнес Хилков. - Я ни перед царем, ни перед воеводой лица терять не хочу, так что ежели что не сложится - я тут ни при чем.
   - Как скажешь, - пожал плечами Матвей, принимая все последствия на себя.
   Через два дня царь устраивал большой прием, куда приглашен был и Шеин, и другие знатные бояре. Михаил Борисович попытался с собой взять и сына, но тот вдруг решительно воспротивился, и воевода поехал в сопровождении Марфы Михайловны.
   Дочери остались дома одни, если не считать брата и слуг.
   И вскоре к заднему крыльцу подъехала другая коляска, закрытая со всех сторон.
   Наряженные в лучшие платья, в кокошниках и сапожках, одна за другой все три выбежали с черного хода и подбежали к коляске. Позади сестер, прикрывая их бегство, шел Иван Шеин, зачем-то держа обнаженную саблю наготове.
   Матвей помог девушкам залезть в коляску и сам забрался на козлы. Рядом уже сидел Хилков. Иван Шеин пристроился на запятках.
   - А вот и Иван Третий! - приветствовал Шеина-младшего Хилков.
   - Почему Иван Третий? - удивился тот.
   - Ну, как же? Старший у нас в приказе - Иван Черкасский - Иван Первый. Я, получается, Иван Второй. А ты - Иван Третий выходишь!
   - Ну, тогда дьяк Грамотин - Иван Четвертый, - усмехнулся Матвей, не упускавший случая поддеть Хилкова в его любви к царю Ивану, и хлестнул коней.
   Попасть в хоромы царя было совсем просто - достаточно было сказать, что девицы едут на смотрины, тем более что царские рынды теперь были знакомыми Хилкова. Однако, чтобы не привлекать внимания, Иван в самом деле повел смущающихся девиц в сторону крыла, где жили привезенные на смотрины невест. Шеина-младшего оставили в коляске, велев подогнать ее ко входу во дворец через два часа.
   - Вот как мы уходить отсюда будем - вот это вопрос, - неожиданно поделился с другом Хилков. - Подумают, воруем царских невест.
   - Скажем, не понравились, - предложил Матвей, не подумав.
   - Это чего это мы не понравились? - сразу обиделась средняя, Марья, которая считала себя вполне достойной быть невестой царя и, кажется, подумывала остаться тут на смотрины.
   - Да, могут не поверить, - поспешно признал Хилков. - Нам сюда.
   Вообще, девиц держали взаперти - как раз во избежание подобных случаев, дабы никто на царских невест не покусился, - но все-таки прогулки им разрешались, и когда они шли через внутренний двор, несколько девиц, гулявших там с няньками, с чувством зависти и неприязни на них взирали. Вдруг одна из гулявших бросилась к ним навстречу. Матвей с Хилковым невольно сдвинулись, чтобы уберечь своих подопечных, но Марья, раздвинув их ряды, сама бросилась навстречу той.
   - Дунька? Ты?
   - А ты, Машка, тут какими судьбами? - девица была невысокая, ладная, но одета хоть и броско, но не слишком дорого.
   - А мы на царя идем смотреть, - тут же выдала Марья все их замыслы.
   - Тогда я тоже с вами, - решительно заявила девица, ровесница Марьи и, как видно, из ее подружек. - А то мы тут уже седмицу живем, а царя еще не видали!
   - Тебя не отпустят, - возразила Марья, не желавшая делиться даже с подругой честью посмотреть на царя.
   - А кто меня не отпустит? Батюшка меня вообще одну тут оставил, и поговорить не с кем, эти, - она покосилась на остальных соперниц, - и знать меня не желают.
   - Давайте возьмем, - с мольбой обратилась к провожатым Марья.
   - Только вести себя тихо и делать все, что вам скажут, - хмуро произнес Хилков, но возражать не стал.
   - Я буду как мышка! - заверила Авдотья и замешалась меж сестер.
   Перед входом в Большую палату Иван остановился и повернулся к спутникам.
   - Возле Большой палаты есть малая, для царя. Во время приемов она закрыта, но я вас туда проведу и оставлю дверь приоткрытой, так что смотрите на царя, сколько вздумается. Но старайтесь звуков не подавать, внимания не привлекать, а то разговоры пойдут - сраму не оберешься. Я буду неподалеку, но возле царя, так что помочь не смогу.
   В малые покои вела небольшая дверь из перехода, по которому они шли, и Иван, пользуясь положением, добыл от той двери ключи и теперь впустил туда четверых девиц и Матвея.
   - Я ухожу, Матвей, девицы теперь твоя забота, - сказал Иван и запер боковую дверь.
   Зато главная дверь, ведущая в Большую палату, действительно была приоткрыта, и девицы, шушукаясь, устроились возле нее.
   - Батюшка, - в страхе прошептала Арина, отходя от двери, и сестры ее поспешили за ней. Только бесстрашна Дуня осталась смотреть, как собираются гости.
   Матвей тоже подошел к щели.
   Прямо возле двери, на расстоянии чуть больше вытянутой руки, стоял Шеин-старший, а рядом с ним - Сицкой. Марфа Михайловна, видимо, была на половине матери царя, с коей была довольно дружна и общалась хоть и реже, чем ее муж с Филаретом, но всегда принималась с радостью.
   - Не к добру эти смотрины, - заметил Сицкой. - Первая жена умерла, невесту везли - невеста умерла...
   - Ты тоже, что ли, в проклятие веришь? - спросил Шеин.
   - Да все может статься. Впрочем, мне-то теперь что беспокоиться, - он печально замолчал.
   - Ну, Андрей Васильевич, Бог дал - Бог и взял, не век же теперь убиваться, - попытался ободрить его Шеин.
   - Ведь это почему царь Шереметева поддержал, а меня в тюрьму велел посадить? - с неожиданной горячностью произнес Сицкой. - Потому что у Шереметева дочь на выданье, а моя, стараниями вашего лекаря, на небесах.
   - Да как тебе не стыдно, Андрей Васильевич? - упрекнул его Шеин. - И царя в таком грех подозревать, и Говорова лишний раз обвинять негоже. Да и тогда уж, коли подумать, ты был сам неправ. Почто о местах с Шереметевым тягаться?
   - Ха, Михайло Борисович! - грустно усмехнулся Сицкой. - Это тебе легко говорить, у тебя сам патриарх в друзьях. А что ж теперь, древность рода ничего не значит? Сам-то ты ведь Шереметева от царя подвинул, как из Польши вернулся!
   - Ну... - Шеин, кажется, был смущен. - Я никого подвигать не собирался. Так получилось, что патриарх со мной советовался чаще, а царь отца слушался и из воли его не выходил. Так что уж коли подумать, так это не я, а патриарх Шереметева подвинул, даром что тот нашему возвращению от ляхов немало способствовал. Но коли хочешь знать, что я обо всем этом думаю, так я полагаю, что ни патриарх, ни царь в такие дела мешаться не должны. Они - высшие судьи, последняя надежда справедливости; а для того, чтобы решить, кого на какое место поставить, куда казну выделять, с кем дружить, с кем воевать - на то есть приказы и высшие бояре. Знать, кто что делает, конечно, царь должен - но вот лично кого-то наказывать, как с тобой вышло - не царское это дело. Так и с Шереметевым. Коли он дело делает - кто ж его подвигать будет?
   - Царь идет, - сообщил Сицкой, и они отошли от двери, подавшись навстречу царю.
   Все девицы, отодвинув Матвея, прильнули к двери, щель из которой как раз позволяла видеть престол, куда сел царь.
   - Решили мы, - после должного вступления объявил царь, - дабы род наш продолжился и не введено было государство в новую смуту, избрать себе невесту из числа достойных родов русских. Посему объявлены смотрины девиц, и с сего дня и весь будущий месяц станем мы думать и избирать ту, коя станет царицей.
   Вид царя Арину явно разочаровал.
   - Мой Ваня лучше, - покачала она головой.
   - А по мне так в самый раз, - заметила Авдотья, не отрываясь от щели и прислушиваясь к словам царя.
   - Тебя, Михало Борисович, прошу я быть дружкой моим, как на прошлом венчании, - обратился он к Шеину. Воевода поклонился оказанной чести.
   Возле двери, загородив щель к неудовольствию наблюдателей, шумно вздохнул Шереметев.
   - Забыл царь своих слуг верных. Все батюшке угодить хочет. А те, что раньше ему служили, теперь по боку.
   - Не печалься, - по голосу Матвей узнал Дмитрия Мамстрюковича. - Милость царская переменчива.
   - Может, сказать им, чтобы отошли? - недовольно предположила Марья. Но те словно бы и сами догадались, и удалились.
   Бояре стали расходиться, когда царь встал со своего места. Однако Михаил направился не к дальнему выходу, а прямо к их двери.
   - Сюда идет царь! - в ужасе сообщила Марья.
   Сестры ее тут же засуетились, ища, куда бы спрятаться. Дуня нашла большой тканый ковер, который неплотно прилегал к стене, и все девицы, теснясь друг к другу, спрятались за ним. Матвей еще размышлял, куда деться ему, как Арина решительно схватила его за ворот и втянула к ним, так что Матвей оказался в окружении четверых прижавшихся к нему со всех сторон девиц, жарко дышащих ему в затылок.
   В дверь вошли царь, Иван Хилков и старый слуга, после чего царь прикрыл дверь за собой.
   - А ты видел, кто на смотрины собрался? - спросил царь.
   - Кое-кого видал, - уклончиво отвечал Иван.
   - А я так на всех поглядел, кто давеча в саду гулял. Есть, конечно, накрашенные да нарумяненные чучела, но большинство просто на загляденье!
   - Не оскудела земля наша красавицами, - вставил Хилков.
   - Хорошо басурманским царям, - с искренней завистью произнес Михаил. - Они хоть по сто жен иметь могут. А мне надо одну выбрать. А как тут выберешь? Была б моя воля - я бы на всех женился...
   Не выдержав, младшая Полинка засмеялась, зажимая рот руками. Царь насторожился.
   Тайна их повисла на волоске. Старый слуга по знаку царя уже двинулся в сторону ковра, проверяя, кто тут может скрываться.
   И тут Дуня нашлась первой. Выскочив из их укрытия, бросилась ничком в ноги царя:
   - Прости, царь-батюшка, не удержалась, пробралась тайком, чтобы на тебя, светоча нашего, посмотреть!
   - Кто такая? - царь хоть и был смущен, что кто-то подслушивал его слова, но при виде девицы размяк.
   - Авдотья Стрешнева, дворянская дочь Лукояна Стрешнева, прибыла на смотрины с батюшкой моим.
   Царь, глядя на юную девицу, таял все больше.
   - Встань, - велел он. Дуня поднялась, но стояла потупившись, глядя в пол.
   - А что скажешь, Иван? Может, ее в жены и взять? Род не богатый, а какие девицы в нем водятся!
   - Воля твоя, государь, - поклонился Иван.
   - Отведи ее в ее покои, да следи, чтобы никто по дороге не пристал, а я подумаю.
   Они вышли, и слуга, шедший позади царя, запер дверь.
   Матвей и дочери Шеина остались взаперти.
   - Вот ведь, Дунька, - с завистью и горечью высказалась Марья. - Теперь, небось, царь ее и выберет.
   - Может, - согласилась Арина. - Прочие-то все для него на одно лицо, а ее он теперь запомнит.
   Кажется, то, что они остались взаперти во дворце, и неизвестно, как им теперь выбираться, волновало одного Матвея. Впрочем, Матвей надеялся на Ивана, что тот рано или поздно вспомнит о них и вернется выпустить. Однако время шло, а никто не появлялся.
   Матвей представлял себе, что подумает Шеин, вернувшись домой и не найдя дочерей. Тут посылкой на Береговую службу он уже не отделается. Хорошо, если вообще Шеин после такого с ним здороваться будет, а не изгонит с позором. Он клял себя последними словами, что вообще согласился участвовать в таком деле, и что прав Иван, и из него любая девица может вить веревки; потом вдруг начинал думать, а что скажет Варваре, если та узнает, как он сидел взаперти один с тремя девицами, да и вообще что она подумает о таком его поступке... Впрочем, деваться все равно было уже некуда, и теперь оставалось только ждать.
   Девицы, однако, казалось, не были огорчены и подобными заботами не мучились. Они оживленно - хотя и в полголоса - обсуждали достоинства и недостатки Авдотьи Стрешневой, и недостатков находили гораздо больше.
   Когда совсем стемнело, они единодушно пришли к выводу, что не надо царю на ней жениться. Но тут, наконец, звякнул засов и дверь открылась.
   - Выходите, - шепотом произнес Иван.
   Опустевший дворец выглядел мрачным и покинутым. Только в дальнем крыле его слышались возгласы и смех - там еще пировали за столом у царя.
   - Пришлось уйти от царя, - пожаловался Иван. Матвей оценил его жертву, пожав руку с благодарностью.
   На дворе стояла уже совершенная темнота.
   В кромешной мгле девицы следом за Матвеем, держа друг друга за руки, направились к воротам.
   Навстречу от стены послышалась пьяная песня.
   - Все-таки хорошо, что пьяные поют, - выдохнул Иван. - Так бы и налетели на них в темноте.
   Изнывшийся Иван Шеин ждал их с коляской за воротами.
   - Ну, что, посмотрели на царя? - спросил он сестер, когда те торопливо залезли в коляску.
   - Посмотрели, - отвечала старшая. - Трогай.
   Глава 3. Купец.
  
   Вернулись они, как ни странно, раньше, чем их батюшка и матушка, а потому, даже если слуги и рассказали, что дочери куда-то ездили - расспросов родители не устраивали. Зато наутро дочери сообщили отцу, что готовы возвращаться домой, после чего Шеин еще больше уверился в способностях Матвея уговаривать людей.
   Более всего радовался отъезду Иван Шеин, который оставил жену одну на хозяйстве, ибо не мог бросить мать и сестер, и теперь возвращался к жене с чувством выполненного долга.
   Как и предсказывала средняя дочь Шеина, царь в самом деле выбрал из всех красавиц именно Авдотью Стрешневу. Однако свадьбу назначили на зиму - надлежало подготовить и подарки невесте, и продумать свадебный чин, да и не годилось царю жениться сразу, как простому смертному, едва сделал он свой выбор.
   Были засланы сваты с богатыми подарками к родителям невесты, всех родных ее привезли в Москву и поселили во дворце. Стрешневы вдруг стали занимать множество мест, где раньше их и не слышали.
   - А что будет, когда она царицей станет, - усмехался Шеин.
   Матвей все думал, рассказать ли ему слышанное во дворце, но при этом рассказать надо было так, чтобы не выдать, что делал он сам. Но в конце концов, мало ли откуда и как мог он это узнать? Рассудив так, Матвей все же рассказал обрывок разговора между Шереметевым и Мамстрюковичем.
   - Что ж вы все меня Шереметевым попрекаете? - не сдержался Михаил Борисович. - Знатный род, славные воеводы, и сейчас царь их уважает и приближает. Ты-то чего меня с ним поссорить хочешь? Вот погоди, пусть даже он в сердцах на меня обиду и возымел, сейчас ему перед Стрешневыми потесниться придется - вот тогда он обо мне будет с грустью и сожалением вспоминать!
   Иван Хилков теперь из дворца почти не вылезал - обещавшись царю "беречь невесту", он неотлучно нес стражу у дверей того крыла, изредка сменяемый прочими царскими рындами - коих отбирал сам.
   Вернулся Семен Говоров, привел с дюжину дворян, согласившихся служить в полках, набираемых по новому образцу. Среди них Матвей с удивлением - и некоторой радостью - увидел и Митьку, бывшего боевого холопа Плещеева, брата отца своей жены. Шеин выторговал у Филарета полковую избу для них, где пока и поселил лишившихся всего за минувшие годы.
   Наступал новый год, собирали урожай, шел расчет работников с хозяевами, крестьян с боярами - и Матвей, решив, что пока дел для него в приказе особых нет, с чистой совестью отправился домой, к жене, сыну и родителям.
   Здесь тоже вовсю шел и сбор урожая, и подсчет оброка, и посев озимых, и отец с матерью были поглощены хозяйственными делами. Пока длился тусклый осенний день, Матвей пытался продолжить свое изучение латыни, читая "Историю" Тацита, но как правило, бросал это занятие, предпочитая играть с сыном, а по вечерам вся семья собиралась за столом, обсуждая минувший год.
   Однако и в этот раз наслаждаться семейным счастьем ему долго не удалось. Недели через две приехал человек от Ивана Хилкова, срочно звавший Матвея обратно в Москву.
   - Скучно там твоему Ивану в одиночестве, что ли? - произнесла Варвара с оттенком ревности в голосе.
   - Не думаю, чтобы он из-за какой ерунды меня беспокоить стал, - покачал головой Матвей. - Он ведь и не просил меня ни разу ни о чем...
   - Ну, поезжай, - смирилась Варвара неохотно. Матвей поцеловал ее в щеку:
   - Как выясню все - сразу вернусь.
   Хилков ждал его в приказе, и видно было, что сильно он обеспокоен.
   - Я уж боялся, что ты не приедешь, - признался он. - Думал, жена тебя не отпустит. А написать в письме все, что случилось, я тоже не мог.
   - Ну, что же, рассказывай, что случилось, - произнес Матвей, присаживаясь на лавку для гостей.
   - Давний мой знакомый, голландский купец Андреас Виниус, - начал Хилков, - давно уже пытается договориться с царем о постройке у нас под Тулой завода для пищалей. Царь вроде бы и не против, но они никак договориться не могут, кто за постройку платить будет. Царь готов выделить землю, готов потом скупать все, что завод делать будет, может помочь с людьми, но денег давать не хочет, мол, как будет ясно, что завод толковый, тогда и об оплате можно поговорить, и все издержки возместить. Виниус же хочет строить завод за счет казны, поскольку своих денег у него нет. Ну, вернее, есть, но не на постройку завода. И вот, прознав, что царь хочет жениться, решил он попробовать через невесту воздействовать на царя и послал ей подарок.
   - И что же царь что - возревновал? - усмехнулся Матвей.
   - Хуже. Послал Виниус Авдотье гребешок для волос позолоченный, а она едва его взяла да расчесываться стала - вдруг почувствовала себя нехорошо да и едва чувств не лишилась. И царь, который и так уж думает, что на нем порча, и любая девица, что за него замуж выйдет, не проживет и года, такого не вынес. В общем, теперь купцу уже надо думать не о заводе, а о своей жизни.
   - Так мало ли с чего девица занемогла? - пожал плечами Матвей. - Это дело лекарей, а не наше.
   - А вот тут еще одна странность, - продолжал Хилков. - Лекари ее, конечно, с головы до ног осмотрели, и ни одной болезни не нашли. Здорова, чиста, прекрасна, в общем, жить и радоваться.
   - Ну, тем более, - продолжал настаивать Матвей, надеясь, что можно будет тут же и уехать домой.
   - Да вот девица-то настаивает, что ее сглазили. И обвиняет в том - знаешь, кого?
   - Даже предположить не могу.
   - Марью, дочь Шеина!
   - Вот как! - Матвей не сдержал удивленного возгласа.
   Видимо, вернуться скоро у него не получится.
   - И как она это объясняет? Рассказала о нашем походе во дворец?
   - Нет, о нем пока молчит. По крайней мере, слухи по дворцу не ходят. Но говорит, что Марья якобы сама желала быть невестой царя, а узнав, что царь выбрал Авдотью, решила ее извести.
   - И с какого боку тут твой Виниус?
   - Так ведь гребень от него.
   - Ну, вот видишь, - усмехнулся Матвей, - твой Виниус решил через Авдотью до царя добраться, а кому-то тоже пришла в голову такая мысль, только наоборот - чтобы Виниуса с царем поссорить.
   - У него это получилось. Не знаю, как там Авдотья это объясняла царю, а, может, царя и не очень волновало объяснение, однако царь сейчас в бешенстве. Как раз то, что Авдотья сюда Марью приплетает, может, царю и не важно, а вот то, что Виниус, желая к его невесте подольститься, чуть ее со свету не сжил, - важно, и очень. Виниус пока сидит дома, но у ворот его стоят стрельцы, и он носу боится наружу высунуть.
   - Так ты полагаешь, что купец ни при чем?
   - Я же говорю - здорова Авдотья. Но царю одного ее косого взгляда достаточно, чтобы начать переживать.
   - И что ты сам думаешь?
   - Я-то? Я полагаю, что кто-то через Авдотью решил в государевы дела влезть и Виниуса с царем поссорить. Думаю, подучили ее прикинуться больной, узнав, что ей Виниус подарок передал, чтобы на него свалить.
   - А Марья в таком случае тут причем? - удивился Матвей.- Марья-то ей чем не угодила?
   - А вот это я тебя бы и просил выяснить. Может, просто решила подружке насолить, а может, тоже кто чего недоброе задумал и через Авдотью царю донести. Ты и с Шеиным, и с его домочадцами ныне в большой дружбе, можешь и поговорить, и расспросить, подозрений не вызывая.
   - Шеин пока не знает?
   - Так никто пока не знает. Авдотья занемогла, пока царь на богомолье был. Как раз перед его возвращением. Он как вернулся, послал узнать, как его невеста поживает - а она больная лежит. Ну, он все входы и выходы велел перекрыть, всем строго-настрого приказал молчать, а мне велел злодея сыскать. Вот я этим и занимаюсь. Понять бы только еще, в чем злодейство состоит.
   - Царь, стало быть, не так уж и гневается? - предположил Матвей. Иван поежился, припомнив, какие громы летали над его головой еще недавно.
   - Это он сейчас успокоился. Слышал бы ты, что тут творилось, когда он только вернулся и обнаружил, что невеста его заболела! Я думал, головы полетят только так... Он собрал всех лекарей, каких смог найти, и велел излечить ее во что бы то ни стало. А когда выяснилось, что вроде как она вдруг выздоровела, ну, тут повеселел, на радостях всех простил и велел только дознаться, кто мог на нее порчу навести.
   - К Авдотье нас, конечно, не пустят? - на всякий случай уточнил Матвей.
   - Нет, конечно, тут и думать нечего.
   - Ну, а вообще кто у нее бывает?
   - Девки из служанок, их приставила лично государыня - мать. Отец с матерью приходят. Сестра. Но сестра еще совсем девчонка.
   - Так Виниус тоже с ней лично не виделся?
   - Нет. Подарок свой передал через одну из служанок.
   - Кроме ее батюшки, тут и думать-то особо не на кого, - заметил Матвей.
   - Да, но ему-то почто? Он мелкий дворянин, ему затевать такие козни вовсе не к лицу. Ежели и он подучил - то не он задумал, это точно. Виниус, положим, ему точно не соперник.
   - Ну а, допустим, выйдем мы на кого-то из бояр - и что дальше? Царю донести? В чем обвинять-то, коли ничего не случилось?
   - По крайней мере, с купца подозрение снимем. Он-то тут ни в чем не виноват!
   - Так он и так не виноват.
   - Тут ведь как, - со вздохом объяснил Хилков. - Ежели все оставить, как есть - вроде бы ничего не случилось, но отношение царя все равно предвзятое будет. А вот ежели показать царю, что все это - козни каких-то других бояр, то гнев царя на них обратится, а с невиновных, соответственно, снимется. Может, царь еще и виноватым себя чувствовать будет, и вину свою загладить постарается.
   - Обвинение в сглазе и порче - оно такое... Тяжкое. Тут с одной стороны ничего не докажешь, а с другой, коли кто в это верит - так все, что с ним случается, будет объяснять сглазом. А ну как с Авдотьей правда что случится?
   - Типун тебе на язык! - Хилков сплюнул через плечо и постучал по деревянной стене. - Что болтаешь? Мне только этого не хватало!
   Дом Виниуса в Немецкой слободе был добротным и просторным, но подобраться к нему и правда нечего было и думать - у ворот, позевывая и ежась от холода, стояло двое стрельцов с бердышами и самопалами.
   Значит, Хилков был прав, и следовало заходить со стороны дочки Шеина. Не показываясь воеводе, Матвей направился к его домочадцам.
   Имение Шеина - добротное хозяйство, раскинувшееся на пологом просторном холме, спускающемся к реке - располагалось под Тверью, в двух днях пути от Москвы. Матвей добрался сюда к вечеру, когда уже темнело - осенние сумерки наступают рано, - и в окнах зажгли свечи.
   Вблизи хоромы боярина пестрели яркой алой краской, покрывавшей узоры наличников, коньков, гребней крыш. Изящные луковицы верхнего терема издалека напоминали маковки церквей.
   Встретил его Иван с молодой женой, за ним выскочили его сестры, и последней спустилась степенно хозяйка, Марфа Михайловна.
   - Заходи, заходи! - радостно приветствовала она гостя. - Как там Михаил Борисович поживает?
   - Поклон вам передавал, - поклонился Матвей. - С царем на богомолье в Троицу ездил, недавно вернулся. Молится за ваше здоровье.
   - Ну, его молитвами пока здоровы, - Марфа Михайловна провела его в дом.
   Внутреннее убранство дома было под стать внешнему: пестрые ковры на стенах - в основном работы хозяйки и ее дочерей, - развешанное кое-где оружие, иконы в красном углу горницы - но в целом, хотя смотрелось все очень нарядно, но не производило впечатление роскоши, какой мог окружить себя большой боярин, ближний к царю. Впрочем, Матвей тут бывал уже не раз и рассматривал покои довольно рассеянно.
   После ужина хозяйка удалилась на покой, а юные соучастницы давешнего дела окружили Матвея.
   - Ты ведь не просто так приехал? - догадалась старшая Арина. - Неужто царь про что прознал?
   - Коли и прознал - мне не доложил, - отозвался Матвей. - Да вот только невеста его почему-то полагает, будто Марья ваша ее сглазила. Что у вас с ней было? - обратился он к средней сестре.
   - Ничего у нас не было, - оттопырила та обиженно губу. - Подружка мне, тоже! Надо очень на нее сглаз наводить.
   - Стало быть, никаких счетов у вас с ней не водится?
   - Да мы и знакомы-то были не больно, так, в гостях бывали, в церкви встречались, на посиделки ходили. У них поместье недалеко от нашего, а она по возрасту одного года со мной. Ну, Авдотья, ну удружила! - Марья чуть не плакала.
   - Ладно, слезами тут не поможешь, - вздохнул Матвей. - Значит, прав Иван, и искать надо не среди ваших друзей, а среди врагов вашего батюшки.
   Мысли Ивана казались разумными - в самом деле, кто-то, воспользовавшись своим влиянием на невесту царя, в которой царь уже души не чаял, вполне мог опорочить таким образом и купца, и Шеина. Но набиралось тех, кого можно было подозревать, опять слишком много. Ибо желающих потеснить боярина в его влиянии на царя и патриарха было предостаточно. А вспоминая недавние события с кизилбашскими послами, кое-кто мог и обиду затаить.
   На ночь в светелку, что отвели Матвею, заглянул сын Шеина, Иван.
   - Ты не мог бы с отцом поговорить? - несколько смущаясь, попросил он. - Я все ж таки теперь сам глава семьи, мне под маменькиным приглядом жить с женой невместно. Выделил бы он нам какое имение, чтобы жена моя там полноправной хозяйкой стала?
   - А сам ты что ж не поговоришь?
   - Да ну! Он меня и слушать не будет! А ты у него в почете, может, и прислушается.
   - За почет спасибо, - усмехнулся Матвей. - Я того как-то не замечал. Но ладно, поговорю.
   Как ни крути, а надо было переговорить с Виниусом. Добраться до купца без разрешения царя Матвей тоже не представлял себе, как. Оставалось сдаться на милость Шеина, а для того следовало все ему рассказать, тем более что поводов для разговора у него было уже предостаточно. Представляя, что будет, и невольно натягивая шапку на уши, Матвей направился к воеводе.
   Шеин слушал его рассказ молча, только хмурился и бросал мрачные взгляды на рассказчика. Когда же Матвей закончил, сперва помолчал, точно собираясь с духом для расправы - и вдруг расхохотался во весь голос.
   - Да, удружили! - смеялся он, вытирая слезы. - А Авдотья тоже молодец, не растерялась. Ну, тебе теперь, коли узнают, что ты с царской невестой наедине три часа просидел, и Тобольск в Сибири райским местом покажется...
   - Так я ж не наедине! - попытался оправдаться Матвей.
   - А кому ты это объяснишь? Да, коли узнают... Впрочем, там всем мало не покажется. Но ты прав - скорее всего, Авдотья не сама это придумала. Так что пойдем к ее батюшке. Не сказать, что я с ним коротко знаком, однако ж соседи все-таки, встречались, друг друга знавали. Видать, зря я на него мало внимания ранее обращал.
   Лука Стрешнев при виде знатного гостя выбежал с женой на крыльцо и принялся кланяться чуть ли не до земли.
   - Чем обязан, батюшка Михайло Борисович?
   - Что уж ты так низко кланяешься? - с легкой насмешкой спросил Шеин.
   - Так ведь виданное ли дело - ближний царский боярин у такого простого человека, как я, в гостях.
   - Ну, ты не прибедняйся. Мы как-никак соседи, и в церкви в одной вместе службы стояли, и дочери наши в подружках бегали, да и у меня на пирах ты, бывало, сиживал. Да и сам ты царю скоро близким человеком станешь.
   - Проходи, проходи, - хозяин незаметно отправил хозяйку собирать на стол, сам же все с теми же поклонами провел гостей в горницу.
   - Так с чем пожаловал? - повторил Стрешнев, чуть более настойчиво - и как будто сам испугался своей настойчивости.
   - Да вот слышал я, дочку твою болесть прихватила, зашел узнать, как у нее здоровье нынче.
   - Не по царскому поручению? - с опаской уточнил хозяин.
   - Что ж я, сам не могу о ее здоровье справляться? - усмехнулся Шеин. - Может, моя дочка о ней беспокоится? Но отчасти ты прав. Слышал я еще кое-что.
   - Что же? - голос Стрешнева пресекся от плохо скрываемого страха.
   - Что будто бы в болезни своей дочь твоя мою дочь обвинить решила.
   - Да ну, что девица болтает! Сам знаешь - волос долог, ум короток. Чего не сболтнет по глупости?
   - Однако ж царь к ее болтовне прислушивается. А мне кажется, что вряд ли сама дочь твоя додумалась до такого. Сам сказал - молодая, глупая. Да ведь с дочкой моей у нее никаких обид не было, и наговаривать она бы не стала. Если бы, конечно, не подучил кто-то.
   - Да кто же будет подучивать на юную девицу поклеп возводить? - всплеснул руками Стрешнев слишком поспешно, чтобы можно было поверить в его искренность.
   - Не знаю; про то и пришел у тебя спросить, может, ты ведаешь?
   - Откуда ж мне? Да я и не слыхал, что твою дочь тут очернить кто-то пытался. Навряд ли моя Дуняша к тому причастна. Ну, разве что в бреду что наговорила лишнего, так ведь кто будет слушать больную?
   - Но нынче, ты говоришь, здоровье-то ее крепкое? А она, говорят, и в здоровом уме такое повторяет.
   - Ну, тогда, стало быть, есть что ее словах. Ты все ли о своей дочке ведаешь? Я вот своей Дуняше доверяю.
   - Так и я своей верю. Так что советую тебе - не дул бы ты в уши царю, да и дочери своей, а забыл поскорее это дело.
   - То есть, кто-то дочку мою надумал извести, а мне вот так, все забыть? - всплеснул руками Лукоян Стрешнев.
   - Так ведь здорова она!
   В глазах Лукояна появился нехороший блеск.
   - Сам знаешь, батюшка Михайло Борисович, какие яды бывают. Есть такие, что убивают мгновенно. Есть те, что через несколько часов или суток. А иные могут и через месяцы человека погубить, а то и через год.
   - А ты, я вижу, в ядах толк знаешь, - произнес Шеин тяжело. - Ну, так я тебе скажу - не ошибись. Чую я, кто-то тебе пообещал, что, коли ты Шеина в глазах царя опорочишь, будут тебе тут надежные защита и опора. Да только Шеина свалить не так просто, а вот от тебя могут отказаться твои заступники. И даже родство с царем может не спасти - сам знаешь, что о прежней его жене говорят.
   - Да что ж ты меня запугиваешь-то, - бегая глазами, произнес Стрешнев. - Никто никого не порочил, никто никому ничего не говорил.
   - Вот на том и порешим: никто никому ничего не говорил. Тогда, глядишь, тебя не только мои неведомые враги спасать будут, но и я при случае слово замолвлю.
   Шеин встал, поклонился небрежно и направился к выходу. Стрешнев, забывая кланяться, побежал вперед него, чтобы проводить.
   Выйдя за ворота, Шеин негромко произнес, обернувшись к Матвею:
   - Посторожи его где-нибудь неподалеку. Уверен, он скоро к своему покровителю бросится. Вот и проследи за ним - осторожно.
   Матвей кивнул и направил коня за угол изгороди соседнего дома.
   Шел обычный мелкий осенний дождик - не настолько сильный, чтобы от него прятаться, но достаточный, чтобы вымокнуть насквозь. Впрочем, ждать пришлось недолго - Стрешнев вскоре выехал верхом и направился в Кремль.
   Следуя за ним на почтительном расстоянии, кутаясь в накидку, Матвей пытался угадать, к кому едет отец царской невесты. Вряд ли он поедет жаловаться царю - собственно, и жаловаться было не на что. К дочери, опять через нее что-нибудь передавать царю? Это было возможно, тем более что Лукоян не задержался у хором больших бояр, живших внутри кремлевских стен, а проехал прямо к царским палатам.
   Однако здесь, пока отдавал коня царским конюхам, пока снимал накидку - Матвей упустил Стрешнева из виду. Предположив, что тот направится к дочери, Матвей поспешил в крыло царской невесты, однако там одиноко скучал Хилков, который никакого Лукояна Стрешнева не видел.
   - Вот ведь, - заметил Иван, глядя в затянутое серой дымкой небо. - Каждый год такая тоска. И вот подумаешь - каждый год одно и то же - вроде бы, скука? А с другой стороны, каждый год за осенью зима, за зимой весна, за весной лето - и какая-то уверенность в этой жизни появляется...
   Матвей, воспользовавшись случаем, кратко пересказал, что он вызнал. Хилков задумался.
   - Я поспрашиваю вечером у слуг, может, кто и видел Стрешнева и знает, с кем он тут встречался, - предложил он. - Но, думаю, коли впрямь кто из больших бояр тут замешан - навряд ли Стрешнев напрямую к нему явится. Должно быть, тоже с кем из помощников. Мысль за ним проследить, конечно, сама просится, но, думаю, бестолково это.
   Матвей тоже поразмышлял.
   - Тогда я вижу только один путь - добудь у царя разрешение поговорить с Виниусом. Только он может сказать, с кем у него такие распри, что могут под монастырь подвести.
   - Попробую, но обещать не буду, - вздохнул Хилков. - Царь вроде бы потребовал от меня разобраться, в чем дело, но при том ни невесту его, ни Виниуса, ни кого из бояр трогать не велел.
   - Но сам-то он как предполагает, что ты разбираться будешь? Помолишься, и на тебя озарение снизойдет?
   - Ты предлагаешь мне это у царя спросить? - Хилков снова повел плечами, точно сбрасывая давящий страх, и, заметив двоих рынд, идущих ему на смену, отправился к царю.
   Матвей ждал его у Шеина. Хилков пришел довольно скоро, но с грустным видом - царь заявил, что собирается вовсе выгнать купца из страны, дел с ним больше не иметь, лишить его права торговли хлебом, чем тот долгое время занимался - даже в годы Смуты - и на чем и создал свое состояние, - и пусть радуется, что отделается только этим.
   - Да, тот, кто на Виниуса поклеп возвел, может торжествовать победу, - усмехнулся Шеин, выслушав Хилкова. - Видимо, царь уже решил, что во всем купец виноват?
   - Вот ведь...- Иван покачал головой. - Сколько лет он у нас торговлю ведет - а кому-то, видно, дорогу перешел.
   - Ладно, - Шеин поднялся. - Не люблю я по пустякам патриарха беспокоить, но, думаю, можем через него попробовать. Идемте со мной.
   На сей раз Шеин не возражал, когда слуга повел его с черного хода, напротив - сам попросил его там провести. Филарет уже готовился ко сну, служка готовил постель патриарху, сам старец при свете свечи читал молитвослов.
   Матвей и Хилков замерли в почтительности у входа, несколько неловко себя чувствуя - где-то в глубине души у каждого из них была мысль, что патриарх - как и царь - не совсем люди, и спать, есть и прочие дела, необходимые для обычных людей, им не обязательны. Потому наблюдать, как патриах отходит ко сну, казалось чем-то кощунственным.
   Однако Филарет ничуть не смутился, пригласил их подойти ближе.
   - Ты со своими витязями так и ходишь, - улыбнулся он, разглядев гостей.
   - Я, владыко, у тебя много времени не займу, - поклонился Шеин.
   - Чую, на сына моего жаловаться пришел? - предположил Филарет.
   - Не жаловаться, что ты! Просто Андрей Виниус, голландский купец, попал в царскую немилость по некой ерунде, и теперь должен будет по слову царя покинуть страну.
   - Так что ж? - пожал плечами Филарет. - Купцов голландских к нам и так много ездит, приедет другой. Или ты думаешь, он разорится от того? Думаю, он быстро себе состояние вернет. Я слышал, конечно, о нем, слышал и о его задумках по постройке у нас завода для ружей. Но неужто ты полагаешь, что мы сами такой завод построить не можем?
   - Но ведь не строим же, - заметил Шеин с усмешкой. - А надобность в нем большая. Коли воевать будем - а воевать всяко будем, последний набег татар показал, что без надежных рубежей нам не жить, - ружей надо будет много, тульские мастера просто не справляются с заказами, а те же голландцы за ружья берут втридорога, а товар поставляют самый плохой.
   - Чему удивляться не стоит, - добавил Филарет. - Кто же будет поставлять другим то, из чего, быть может, в него пуля прилетит? Только что-нибудь похуже, чтобы в случае чего не бояться, что тебя же из него пристрелят.
   - Так вот и нужен нам свой завод. А Виниус давно его предлагает построить.
   - Но только он под него десять тысяч требует из царской казны, - показал Филарет прекрасное знакомство с делами купца. - А когда он его построит и ружья в войско поступят - неведомо. Ты бы, может, сам за это дело взялся? - внезапно предложил Филарет.
   - У меня десяти тысяч лишних нет, - без тени улыбки возразил Шеин.
   - Да вот тебе бы я, может, и дал, хоть из своих средств, - продолжал патриарх. - А с купца какой спрос? Он сегодня здесь, завтра упорхнул - а деньги мы уже не увидим.
   - Так у него тут налаженный торг, с чего бы ему все терять? А вот нынче он все потерять может.
   - Что ж ты, по каждому такому несчастному ко мне бегать будешь? Что я нынче могу? Только помолиться, дабы Господь наставил царя на путь истинный. А уж указывать ему у меня ни сил, ни власти нет.
   - Так ведь он без твоего догляда может что-нибудь не больно хорошее учинить, - высказал Шеин давно потаенные мысли.
   Патриарх быстро на него посмотрел, однако ни одобрения, ни осуждения от него не последовало.
   - Для кого хорошее - для кого нет, - заметил Филарет, наконец. - На всех не угодишь. Так уж человек устроен, что стремится к тому, чего у него нет. Если начать зажимать его свободу - он будет стремиться к свободе, полагая ее главной ценностью. Если, напротив, лишить его всяких границ, дав полную свободу - он захочет вернуться в неволю.
   - Однако есть тонкость, - возразил Шеин. - Если полностью у человека отнять свободу - он просто умрет. А если дать ему свободу без всяких ограничений - он пойдет убивать других.
   - Полная свобода в том и состоит, что никто не знает, куда он пойдет, - заметил Филарет. - Мы наделены свободной волей, и только сами люди ее могут урезать - либо себе, либо друг другу. Кто-то пойдет убивать. А кто-то ему воспротивится. Человек - творение божие, и творение, загадочное для него самого. И кто о Боге помнит - получив свободу, будет как раз пытаться жить по божеским законам. Ибо полная свобода - она и свобода от греха, в том числе. А грех и есть то, что человека от дороги к Богу уводит.
   - Но так и получится, что коли дать полную свободу - те, у кого Божья искра давно похоронена под слоем грязи, и получат возможность навязать свою волю другим. И все вернется на круги своя. Ежели от полной несвободы человек умирает - то от полной свободы довольно быстро избавляется, причем, одни утверждают свою свободу за счет других - более совестливых.
   - Стало быть, побаиваешься ты, коли сын мой полную свободу получит? - лукаво усмехнулся Филарет. - Ну, оно и правильно - страх перед царем всегда следует иметь. Коли нет страха божьего. Но я так думаю, что божий страх - он не в страхе наказания. А в страхе не выполнить волю божию. Разрушить замысел Его.
   - Знать бы еще Его замысел, - вздохнул Михаил Борисович.
   - Вот для того и следует молиться, - наставительно произнес Филарет. - Спасать вашего Виниуса от царя я не буду. Выгонят его - стало быть, на то воля Божья. Но коли вы полагаете иначе, дам вам грамоту, дабы вас к купцу пропустили. Стрельцы печать патриарха пока признают.
   Когда они вышли от патриарха в темную осеннюю слякоть, Шеин грустно покачал головой.
   - Да, сдал владыка. Постарел. Раньше сына своего в руках держал, а тут вдруг волю ему решил дать.
   Шеин вручил грамоту Хилкову.
   - Ступайте сами. Я еще у патриаха задержусь.
   И, оставив друзей на крыльце, вернулся в патриаршие хоромы.
   На ночь стрельцы, сторожившие Виниуса, перебрались внутрь его дома и разместились в сенях. Стук в дверь их ничуть не потревожил - как могли заметить друзья через слуховое окно, они играли в шашки, или тавлеи, как называли их на греческий манер.
   - Приказ патриарха, - проговорил Хилков угрожающе.
   Стрельцы оторвались от доски и открыли дверь.
   - Что, выпускают нашего сидельца? - с усмешкой спросил один.
   - Выпустят, - пообещал Хилков. - Сперва надо с ним поговорить.
   Он оставил грамоту Филарета у стрельцов, а сам поднялся с Матвеем в верхнюю горницу.
   Андрей Виниус - еще молодой человек, лет на десять старше Хилкова, чисто выбритый, с крючковатым носом - одет был поверх короткого западного кафтана в длинную меховую накидку. Он явно мерз - все окна были наглухо закрыты, в каменном очаге горела охапка дров, и купец стоял возле очага, протягивая к нему руки.
   - Вот так и случаются пожары, - недовольно покачал головой Хилков вместо приветствия.
   - Скажи, Иван, - повернулся к нему хозяин дома, - ты пришел отвести меня в тюрьму?
   Виниус говорил по-русски совершенно правильно - даже, пожалуй, слишком правильно, так обычно природные носители языка не говорят. Он тщательно выговаривал слова, произнося их очень раздельно и отчетливо.
   - Думаю, до этого не дойдет, - отозвался Иван. - Я хочу отвести тебя к царю, чтобы ты сам ему все рассказал.
   - Я бывал в разных странах, - признался купец, - жизнь человека везде на волоске висит. Но мысль умереть вот так, вдали от дома, ни за что - мне вдруг показалась ужасной.
   - Не пугайся, - успокоил его Иван. - Думаю, до этого не дойдет. Хотя по первости, конечно, царь был люто зол. Мы с другом тут поразмыслили, - он указал на Матвея, - и решили, что учинил это кто-то из тех, кто сильно не хочет, чтобы ты вел свои дела у нас.
   - Таких довольно много, - подумав, согласился Виниус. - Но как я могу кого-то обвинить? Доказать свои слова мне все равно нечем.
   - Но какие-то подозрения у тебя есть?
   - Но я бы не хотел бросать тень на уважаемых людей в вашем круге, - несколько смущенно заметил Виниус.
   - Если люди уважаемые - так грязь не прилипнет, - настаивал Иван. - А если подозрения твои справедливы - так с чего бы их уважать? Или в вашем кругу принято уважать человека только за то, что он богат или знатен, и не важно, что он творит?
   Виниус, кажется, даже обиделся такому предположению.
   - Само по себе богатство или нищета - не повод ни для уважения, ни для презрения. Может быть нищий - и святой. А может быть нищий попрошайка, пропивающий все подаяние в соседнем кабаке. Может быть и человек среднего достатка - уважаемый мастер, достойный глава семейства, пользующийся почетом среди своих. А может быть обманщик и вор, сколотивший себе состояние на несчастье других. Ну, и среди богатых людей могут быть как заслуживающие уважения - умелый воевода, мудрый правитель, - так и люди ничтожные, пытающиеся свое высокое положение превратить в доход и наживающиеся за счет тех, кто им верит. Нет, достаток или нищета - это совсем иная вещь, нежели уважение или презрение. Но еще у нас говорят, что нет ничего страшнее мирской молвы - она разрушает любые состояния.
   - А у нас говорят, что брань на вороту не виснет, - возразил Иван. - Ежели твои слова не подтвердятся - тот человек и не узнает, что ты их говорил.
   - Ну, тогда я знаю только одного человека, который не хотел, чтобы я занимался постройкой завода в Туле, - сдался Виниус. - Это боярин Шереметев.
   Матвей с Иваном переглянулись.
   - Почему-то я не удивлен, - произнес Хилков.
   - А ты еще его защищал в местническом суде, - напомнил Матвей.
   - Да вот он еще тогда мне показался обиженным. Теперь я понимаю, на что.
   - Так что же будет со мной? - спросил купец.
   - Ты не волнуйся. Вернется к тебе милость царская. Только ночь эту перетерпи.
   Среди ночи, конечно, Иван не побежал будить царя, но зато явился к нему рано утром. Михаил, однако, встал еще раньше, уже отстоял заутреню в церкви и ждал Ивана с нетерпением.
   - Вот, государь, - неторопливо докладывал Иван, - боярин Шереметев, занимавшийся со времени польского нахождения поставками ружей в Стрелецкий приказ, с самого начала не хотел, дабы Виниус строил ружейный завод у нас. Кроме того, обижен он был тем, что после возвращения Михаила Борисовича Шеина из Польши приблизил ты его к себе, сам Шереметев счел себя обойденным. И как выбрал ты себе невесту из Стрешневых, что при дворе люди новые - решил через нее Шереметев вернуть свое положение, возведя напраслину на Виниуса и подговорив Авдотью изобразить болезнь, да еще и сказать, будто виновата в том дочь Шеина.
   - Да что ж, он не понимал, что все откроется, коли с Авдотьей ничего не случится? - удивился Михаил.
   - Ну, государь, оно вроде бы и ерунда - а ведь сколько тебе неприятностей доставило! Такое вдруг не забывается. Глядишь, понемногу и добился бы, чтобы ты и слышать имен Виниуса и Шеина не мог.
   - Значит, полагает Федор Иванович, что забыл я его? - с грустью произнес царь. - Надо будет на свадьбе его тоже к какому-нибудь чину приставить. Пусть зла не держит, - такой неожиданный вывод сделал Михаил, отпуская Хилкова.
   Тот отправился к Шеину, рассказать, чем дело закончилось.
   - Да, - покачал головой Шеин. - получается, не зря вы меня так долго против Шереметева предупреждали. Но с другой стороны, хорошо, что все выяснилось.
   - Не зря говорят, не бывает худа без добра, - заметил Хилков.
   - Бывает, - с грустью возразил Шеин, вспоминая что-то свое. - Только о том рассказать уже некому. Не выживают люди, коли добра нет ни капли. Ну, а в нашем случае да, кое-что оказалось полезным и в вашей дурацкой выходке.
   Еще не началась распутица, и Матвей мог с чистой совестью вновь ехать домой.
   Глава 4. Путь на Новгород
  
   К зиме, как установился путь, бояре и дворяне из самых дальних уголков стали съезжаться в Москву на свадьбу государя. Назначена она была на начало февраля, но гости предпочитали появиться заранее, дабы успеть попасться на глаза и государю, и его молодой невесте.
   Иван Шеин, получивший от отца имение в новых землях, на Волге, начал обустраиваться в своих владениях и хотел было уклониться от обязанности быть на свадьбе, однако отец настоял.
   Виниус, после того случая, добился еще одной встречи с государем, и на ней согласился строить завод полностью за свой счет, правда, сказал, что для того придется ему съездить домой и найти там подельников, кто бы был готов разделить с ним расходы - ну, а если повезет, то и прибыль.
   Однако в зиму, когда излюбленные голландцами морские пути или стоят замерзшими, или становятся слишком опасными из-за бурь и ветров, он ехать не захотел и решил дождаться весны.
   На свадьбу приехала и жена Шеина с дочерьми, и Варвара привезла Егора - Матвей долго пытался выяснить, что трехлетнему их сыну делать на царском венчании, но жена была уверена, что "Егорке надо посмотреть". Приехала и Алена, жена Ивана Хилкова.
   Конечно, сколько ни таились Матвей с Иваном, но когда столько народу знает - поневоле кто-то о чем-то пробалтывается, и как понял Матвей по разговору Марфы Борисовны с мужем, дочери ей рассказали о случившемся и о той странной нелюбви, что невеста царя выказала дочери Шеина.
   - Да неужто кто будет обращать внимания на болтовню девичью? - попытался отмахнуться Михаил Борисович.
   - Дак ведь это как сложится, - настойчиво продолжала его жена. - Пока, может, и забыли, а случись что - и опять вспомнят. Один раз вроде как ерунда какая, другой раз ерунда - но капля камень точит, и так, по капле, глядишь, и мнение государя переменится!
   Воевода покачал головой и ушел к царю, готовиться к своему участию в свадьбе его.
   Свадебный чин, складывавшийся веками, был наполнен глубинным смыслом и значением и по сути был призван оградить новобрачных от всякого зла, наполнить их дом здоровым потомством и обеспечить богатством и спокойствием; однако, хотя, казалось бы, все мыслимые силы в этом чине были задобрены - все равно почему-то оказывались и раздоры в доме, и дети не всегда доживали до взрослого возраста, и роженицы порой умирали... Впрочем, тогда обязательно оказывалось, что существует еще какой-то обряд, который должен был быть выполнен, но о котором почему-то забыли.
   Для царя, конечно, предусмотрели все. На каждое действие обряда был назначен большой боярин, обязанный следить за всеми мелочами. Шереметева царь поставил во главе встречающих новобрачных из церкви. Шеин был дружкой царя, державший в церкви над головою царя венец. Все, обещающее здоровье молодым и их детям, достаток и счастье, было выполнено.
   Торжества начались с утра, но только к полудню молодые в окружении знатнейших людей государства появились на пороге Грановитой палаты и направились в церковь, дав возможность собравшимся зрителям женского полу рассмотреть наряд будущей царицы и обменяться восхищенными возгласами.
   В церковь излишне любопытных зрителей не пустили, и Матвею с женой и сыном пришлось довольствоваться местом на улице, в толпе других зевак, среди которых и впрямь было полно детей. Ярко сияло солнце, искрящиееся в заснеженных улицах и нахлобученных крышах. Матвей поднимал Егорку на руках над толпой, но тому было куда занятнее смотреть не на молодых, выходящих из церкви, а на блестящие бердыши и пищали стрельцов, охранявших площадь.
   Исполнявший должность дружки Шеин то и дело бросал взгляд на сына, стоявшего рындой при государе. И в окружении самых знатных людей Иван оставался хмурым и мрачным, видно было, что не в радость ему ни высокое место, на которое поставил его государь из уважения к его отцу, ни богатство окружающего двора.
   - Ладно, - сдался Шеин к вечеру. - Не буду я тебя мучить. Раз уж так тебе не по нраву жизнь при дворе - ступай, куда пожелаешь.
   Радостный Иван умчался к жене в свое имение. Торжества продолжались еще три дня, но по их окончании разъехались и другие гости, и Егорка, сидя в санях на коленях у матери, с увлечением рассказывал, что он видел на свадьбе царя.
   Не все, однако, разъехались, и жизнь при дворе продолжалась. К концу зимы, пока еще не началась весенняя распутица, дела Посольского приказа снова призвали Матвея в Москву. Оказалось, свеи, в отличие от голландцев, не боялись зимних бурь. Послы их переправились через море в Нарву, откуда добрались до Новгорода и были уже на пути к Москве. Из Новгорода пришла весть, и теперь надлежало послов встречать.
   - Имейте в виду, - напутствовал Шеин своих помощников, - после того, как кое-кто окончательно рассорил нас с ляхами, - он выразительно посмотрел на покрасневшего Матвея, - со свеями нам теперь по-всякому дружить надо.
   Дабы молодые его помощники не наломали дров, Шеин пространно поведал им о том, как складывались отношения у Руси со свеями - или, как их называли ганзейские и голландские купцы, шведами - на протяжении веков.
   - Так что же, - недоумевал Иван Хилков, разбираясь в грамотах, привезенных послом, - шведы нам теперь друзья будут? И то, как они Псков воевали, забудем?
   - В делах с иноземцами друзей не бывает. Каждый свою корысть блюдет, - наставлял Шеин. - Коли не можешь силой свою правоту отстоять - ищи союзника; но потом и такой союз разрывают, и бывшие друзья становятся врагами. Так что нынче наши и свейские дела будут совместными - а завтра можем и разругаться.
   - И как понять, с кем можно договориться, а с кем нельзя?
   - А для того надо попытаться думать за другого, за соседа, за правителя, - подсказал Шеин.
   - Как же я за него подумаю? - удивился Хилков. - Он - лютеранин, или вовсе крыжак какой-нибудь, я православный; у нас и мысли, и обычаи, и даже наряды разные!
   - Уж попытайся, - усмехнулся Шеин. - В конце концов, не одежда красит человека. И от того, что он в другую сторону крестится, два носа у него не вырастает. Всяко он так же есть-пить хочет, дышит, как ты, и умирать ему так же тяжко. Но, конечно, в мыслях у людей разное бывает. И не всякий в душе то же держит, что и на словах говорит. Вот в то вам и надо будет пролезть, понять, что ему на самом деле надо, а не то, что он вам в лицо сказать хочет. Среди людей посольских приказов скрытных да лживых, наверное, больше, чем на всей остальной земле. Так что тут не переусердствуйте. А то бывает, думаешь за другого, и чем больше за какого-нибудь злодея думаешь - тем больше к нему сочувствием проникаешься. Там, глядишь, и сам до злодейства докатишься.
   - И попадем к нам же, но с другого крыльца, - со смехом обернулся Хилков к Матвею.
   - Куда попадешь - это тебе Семен Говоров поведать может, - несколько мрачно прервал его смех воевода.
   Матвей, застрявший на четвертой главе Тацита - ибо зимой куда веселее было кататься с женой и сыном в санях по снегу, или с ледяных горок, или на лыжах по лесу, а по вечерам слушать отцовские рассказы, чем корпеть над латинскими письменами древности, - с любопытством слушал из уст воеводы не историю древнюю - а события совсем недавние, по сравнению с римской. О противостоянии франков и славян, о возникновении новой империи, немецкой, об орденах, созданных немцами и пытающихся покорить русские земли.
   Однако после разгрома Тевтонского ордена ляхами с литовцами, а Ливонского - русичами во главе с царем Иваном, - немецкий натиск остановился, и самые их земли стали местом сражений между Габсбургами - что владели тогда Испанией, Италией, Австрией - и французскими королями.
   В итоге образовалось несколько очагов противостояния, меж собой пересекающихся довольно слабо. На западе воевали французы с испанцами, испанцы с англичанами и голландцами, англичане с французами, и туда же вмешивались австрийцы, чей герцог был заодно и императором всей Священной Римской империи. С другой стороны, на австрийцев с востока давили турки, что взяли Царьград, Венгрию и доходили до Вены, а на море турки воевали с испанцами.
   При том что австрийский герцог, с одной стороны, как глава католиков, призывал к походу на Русь и запрещал имперским городам торговать с Новгородом - а с другой, как тот же глава христианских правителей и враг турок, призывал Ивана к войне с турками и помощи полякам.
   Таким образом, турки оказывались союзниками Франции, поскольку были врагами австрийцев и испанцев. Но это был другой очаг - южный, где на Дунае и в Средиземноморье сталкивались между собой австрийцы, испанцы, поляки, немцы - с одной стороны, и турки - с другой.
   И, наконец, третий, восточный очаг, где воевали меж собой шведы, поляки и русские и куда порой вмешивались турки и их верные слуги - крымские татары. До недавнего времени там еще участвовали и ливонские немцы, но после разгрома ордена они вышли из борьбы.
   Однако царь Иван, ввязавшись в войну на западе, не учел всех этих сложных взаимоотношений и ухитрился поссориться и с поляками, и с их врагами шведами, и с их врагами датчанами, и с их врагами турками, и хотя двадцать лет отбивался на огромном пространстве в пару тысяч верст от всех противников, в итоге вынужден был уступить Ливонию шведам и полякам.
   - Странный какой-то вокруг нас народ подобрался, - покачал головой Хилков. - С одной стороны, нас татары, науськиваемые турками, грабят, и император немецкий нас к войне с ними призывает, в защиту всей христианской веры. То есть, вроде как мы союзники. А с другой - он, как глава всех латинян, призывает всех к походу на нас в защиту поляков - истинных католиков. И с кем тут дружить? Как тут подумать за кого-то, коли они сами непонятно, чего хотят?
   - Чего ж тут непонятного? - пожал плечами Шеин. - И мы им враги, и турки. Главное, не повторять ошибок Ивана Васильевича покойного и не ссориться со всеми, а попытаться использовать вражду свеев и ляхов.
   - Значит, нужен союз со свеями? - уточнил Матвей.
   - Да, - подтвердил Шеин. - Но не всякий, а такой, чтобы они не потребовали себе обратно Псков или Новгород за свои услуги. То есть, говорить с ним надо на равных, о том, как будем делить общую добычу, а не о том, что им заплатят, а они будут воевать как наемники.
   - И что мы с ними делить будем? - оживился Иван. - Нам-то, понятно, Смоленск - а им что, Ливонию? Или что захватят?
   - Смоленск еще взять надо, - покачал головой Матвей. - Вот когда победим, тогда и будем добычу делить.
   - Вам лишь бы повоевать, - с некоторой насмешкой произнес Шеин. - А война - дело сложное и тонкое. Даже победив, своих людей потеряешь; да и потом землю, которую захватил, обустраивать надо, чтобы она вновь не взбунтовалась. Не говоря о том, что исход ни войны, ни битвы никому не ведом - вроде, все предусмотрел, а Бог иначе распорядился. А потому действеннее самой войны - ее угроза. Под этой угрозой можно выторговать себе куда больше, нежели самой войной. Во всяком случае, без тех неприятностей, что в войне неизбежны. Вспомните, как нас татарскими набегами стращают!
   - Что, уж из-за одной угрозы и землю отдадут?
   - Не думаю, но попытаться надо. Коли узнают ляхи о союзе против них - подумают десять раз, ввязываться ли в войну или откупиться. Война - дело дорогое.
   - Или наших союзников перекупят, или сами в союз войдут, - добавил Матвей.
   - Тоже может быть, - согласился Шеин. - Но нынче у немцев который год война идет, им не до союзов.
   - Да кто ж там воюет? - спросил Хилков.
   - По большому счету, все со всеми, - отозвался Шеин. - А коли присмотреться, так я вам сказал: испанцы с австрийцами против англичан с французами.
   - А немцы-то тогда почему воюют? - удивился Иван.
   - А потому что у них своего царя нет, вот и делят их все, кто сильнее. А они, стало быть, за того, кто им сильнее покажется, и воюет.
   - Как же нет? А их император? Он ведь вроде царя?
   - Да он одно только название, что царь. Его князья своего повелителя ни в грош не ставят, сами заключают договора, с кем пожелают, могут сами начать войну, или выйти из войны, а расхлебывать потом ими заваренную кашу приходится императору.
   - То есть, грабят их все, а они и рады стараться?
   - Почти как князья наши при татарах, - вставил Матвей. - Там татары меж собой воюют - а наши за них тут, у нас, друг друга режут...
   - Ну, ты погоди еще, что потомки нынешних властителей Европы будут своим детям рассказывать. О том, как их народы отстояли свою независимость от тяжкого гнета Австрийского императора.
   - Ага, и как французы и свеи вырвали Европу из-под ига испанцев ценой крови немцев! - подхватил Иван.
   Шеин усмехнулся.
   - Примерно так. Но только нынче французы и свеи нам получаются союзники, а испанцы с австрийцами враги. Так что пусть рассказывают, что хотят. На слова врагов обижаться не стоит.
   Прибыли послы в конце марта. Солнечная погода искрила снег на крышах домов и у изгородей; от самых Тверских ворот выстроились стрельцы и дворяне, люди знатнейших бояр.
   Передоверив устроение послов и их встречу дьяку Ивану Грамотину, Шеин между тем постарался встретиться с ними негласно, без шума, до того как они явятся к государю, и выяснить их намерения. Двое послов - Леверд Бремен и Индрик фон Горн - дворяне средних лет, как видно, не новички в посольском деле - были осведомлены о положении дел при московском дворе и приняли Шеина с его спутником (Иван опять ушел к царю, и с воеводой отправился один Матвей) с большим вниманием и уважением. Однако отвечали крайне скупо и неохотно, норовя сами выспросить о недавнем татарском набеге и о неурядицах на границе с Литвой.
   - Как вы знаете, - фон Горн говорил по-русски довольно чисто, - повсюду в Европе сейчас кипит война. И наш повелитель внимательно смотрит, быть может, долг чести и защиты веры потребует от него вмешаться в эту войну.
   - Но если он вмешается - то за кого? - сделал удивленный вид Шеин.
   - Бесспорно, на стороне единоверцев - Унии свободных лютеранских княжеств, - отозвался фон Горн. - Какие могут быть сомнения в том?
   - Но насколько я слышал, за спиной Унии стоит католический епикоп Ришелье, глава правительства Франции? - предположил воевода.
   Фон Горн понимающе кивнул.
   - Такие разговоры были, но кардинал слишком умен, чтобы явно выказывать свои намерения, - произнес он медленно. - Он одной рукой поддерживает лютеран в Германской Империи - другой же давит их у себя в стране. Конечно, если бы он открыто поддержал Унию, это было бы странно, но без заключения явного договора говорить о его поддержке рано.
   - Но если так, - продолжал как бы рассуждать вслух Шеин, - никто не может вам обещать, что, вступи Густав Адольф в войну - французы не ударят ему в тыл? Ведь вмешательство свейского короля явно переломит ход войны в пользу Унии.
   - Габсбурги очень сильны, - возразил фон Горн. - Мало того - они вовлекают в войну и Польшу. С которой, я знаю, у вас давние споры за Смоленск?
   Шеин усмехнулся. Шведы явно заставляли его сразу раскрыть его замыслы.
   - Мы понимаем, что усиление Польши и победа Габсбургов никоим образом не будет нам на руку, - заметил он. - Но и ввязываться в войну, только чтобы отвлечь Польшу от Неметчины, мне представляется безрассудным. Столь же странным мне кажется и желание Густава Адольфа поддержать своих единоверцев в Неметчине, когда у него не менее давний спор с Польшей за побережье Балтийского моря!
   - Иными словами, вы предлагаете сперва вместе разделаться с Польшей, после чего заняться прочими вопросами? - предположил фон Горн.
   - Ну, разделаться с Польшей не так легко, - возразил Шеин. - Она владеет землями от моря и до моря, может выставить одного только наемного войска тысяч пятьдесят, не говоря о Посполитом Рушении, шляхетской коннице и казаках! Но с таким сильным противником, безусловно, лучше воевать не в одиночку.
   - Значит, мы можем рассчитывать на вашу поддержку в этом случае? Чтобы быть уверенными, что поляки не ударят нам в тыл, если мы окажемся втянутыми в войну в Германии?
   - Я полагаю, это нужно и нам, и вам, - уклончиво отвечал Шеин. - Но с чего бы нам поддерживать вас просто так, пока вы будете защищать своих единоверцев? Конечно, наши единоверцы в Польше тоже стонут и требуют защиты, но класть головы в безнадежной борьбе было бы неразумно. Да еще нельзя забывать и о южных наших границах, откуда нам непрестанно грозит Крымский хан. Стоит нам ввязаться в войну на западе - и он не замедлит этим воспользоваться!
   - То есть, вы предлагаете, чтобы каждый воевал сразу на двух направлениях? - удивился фон Горн. - Вы собираетесь отражать татар и воевать с Польшей, нам придется сражаться с императором - и удерживать Польшу?
   - Все было бы проще, если бы удалось договориться с французами и турками, - раздумчиво произнес Шеин. - Но раз вы говорите, что французский правитель слишком хитер, чтобы можно было на него рассчитывать - нам придется действовать самостоятельно.
   - Говорят, - прищурив глаза, заметил фон Горн, - что самая Протестантская Уния, нынешняя главная противница Габсбургов, была создана под покровительством и при содействии бывшего короля французского, отца нынешнего. Но он внезапно был убит каким-то сумасшедшим, и теперь Франция ведет себя осторожно. Нам не удалось заручиться ее поддержкой. Попробуйте, может быть, вам удастся?
   - Но у вас ведь тут есть не только желание защитить единоверцев? - предположил Шеин. - Говорят, немало ганзейских немцев осело у свеев, и многие из них сожалеют об утрате своей торговли и своего былого могущества?
   Фон Горн оглянулся на своего спутника.
   - Тебе, безусловно, многое сказали наши имена, - вступил в разговор Леверд Бремен. - Да, сам я из Бремена на севере Германии, хотя и служу шведскому королю. Да, многие бы хотели возвращения ганзейских времен - но время не обернуть вспять. Приходится жить в тех обстоятельствах, что даны нам свыше. Ваша держава уже знавала эти времена, когда при дворе правителя обширной державы собирается множество дворян, ранее служивших лишь самим себе - а теперь вдруг вынужденных служить государю и ждущих от него новых земель и почестей, которых негде взять, кроме как у соседнего государя. И как ваш царь Иван направил их устремления сперва на восток, а затем на запад, но оказался слаб - так и нынешний король Франции ищет пути, куда направить устремление своих дворян. Но на западе от него сильная Испания - которая уже держит в руках половину мира и которая наделила своих дворян заморскими владениями. Так что он вынужденно обратится на восток, где моя родина лежит разделенная и раздираемая. Быть может, это будет не самый плохой выход, тем более что некогда мы уже были в едином государстве, если вспоминать времена Карла Великого. Но сейчас мы станем лишь добычей для алчущих французских дворян. Потому нам приходится лишь выбирать, кого поддержать - Кристиана Датского, Густава Адольфа Шведского или же Людовика Французского.
   - Я восхищен твоими познаниями в событиях прошлого, - поклонился Шеин, - но вопрос мой был о нынешнем. Чего вы желаете для ваших собратьев ганзейских купцов, которые ныне обосновались в Свейской державе?
   - Война - дело дорогое, - начал снова фон Горн. - На нее нужны пушки, нужен порох, нужен хлеб. Пушки мы можем делать сами, благо, руды у нас достаточно. Но для пороха нужна селитра, хлеб же наши северные земли родит плохо.
   - Наши земли тоже не располагают к обилию зерна, - заметил Шеин. - Да и природа у нас такова, что много хлеба из селянина никакой хозяин не вытрясет, ибо коли начнет три шкуры драть - крестьянин у нас просто с голоду помрет или замерзнет, как было уже не так давно. Мы через то проходили, так что излишками хлеба торговать мы можем, а вот на многое не рассчитывайте. И так уж все, что можем продавать - скупается голландцами.
   - Но мы надеемся, что в знак будущих союзнических обязательств мы получим некое преимущество перед ними, - усмехнулся фон Горн.
   Шеин свою усмешку скрыл в усах, и на том они раскланялись. Но очень скоро Матвея и Ивана Хилкова вызвал к себе сам Филарет.
   Утомленный празднествами - а они отнюдь не прекратились после свадьбы, было еще несколько паломничеств по монастырям, пиры и торжественные приемы гостей, - и заботами, патриарх полулежал в кресле возле стола. Он молча указал гостям садиться, милостиво кивнув на их поклоны.
   - Сын мой ныне вполне способен сам вести дела, - начал он издалека. - Однако он нынче более занят своей молодой женой, нежели управлением государством, и мне приходится все еще помогать ему. И вот мы с Михаилом Борисовичем подумали, - он бросил быстрый взгляд на воеводу, приведшего молодых друзей к патриарху, - что надо бы вам отправиться вместе со свейскими послами.
   - В Стокгольм? - блеснул Матвей знаниями.
   - Сперва в Стокгольм, а потом и дальше. Михаил Борисович мне доложил, что свеи готовы быть в союзе с нами, коли в том союзе окажутся и французы.
   - То есть, нам во Францию ехать? - уточнил Хилков.
   - Да, в Парисий, к Ришелье.
   - Это их король?
   - Нет, управитель именем короля. Что-то вроде меня, - усмехнулся Филарет добродушной улыбкой.
   - Но ведь Франция - это очень далеко?- снова показал Матвей свою образованность.
   - Не дальше Сибири, - отозвался патриарх. - Ваш знакомец Виниус бывал там. Да и вон, голландцы к нам оттуда постоянно плавают, а их земля граничит с Францией. Но ты прав, наши-то люди к ним давно не ездили, и кажется, что это невесть где.
   - Когда нам ехать? - с готовностью спросил Хилков.
   - Не торопитесь, - патриарх знаком вновь его усадил. - Сперва надлежит вам уяснить, куда вы поедете и зачем. Вы с послами доедете до Новгорода, оттуда - до Нарвы, и доплывете до Стокгольма. Все грамоты королю свейскому переданы через послов, вам же надлежит встретить советника короля, графа Оксеншерну, и передать ему письмо от меня лично.
   - А что ему сказать? - уточнил Хилков.
   - Лучше ничего не говорить, ибо и у стен бывают уши, - усмехнулся патриарх. - Возможно, он захочет вам ответить, но скорее всего - нет, и тогда из Стокгольма вы поплывете в Голландию, а оттуда - во Францию.
   - Но кто ж их к Ришелье пустит? - спросил Шеин.
   Филарет приподнялся в кресле, заговорил увлеченно:
   - В польском плену познакомился я с одним ученым человеком, находившимся в переписке с неким Мареном Мерсенном, из Франции. И сказал, что при случае я тоже могу обратиться к нему за помощью - правда, речь шла о научных вопросах. Вот только для разговора с Мерсенном надо знать латынь, - Филарет посмотрел на своих посланников. - Но дорога у вас длинная, так что выучить успеете. Михаил Борисович пошлет с вами толмача, так что можете в дороге у него поучиться, дабы разговаривать не через посредника, а лично. Хорошо бы, конечно, выучить и французский язык, но увы, были у нас когда-то гости из Франции, да за Смуту все поразбежались. Однако знающих латынь во Франции найти не сложно, так что, думаю, тут вы справитесь.
   Хилков и Матвей глубоко поклонились, молчаливо уверяя, что справятся.
   - Но Мерсенн может только быть связующим звеном, к епископу французскому он вам попасть не поможет. И я вам тут никак не помогу, вам придется сообразить на месте, как подступиться к первому человеку во Франции. Поедете вы не как царские послы, а сами по себе, так что никаких грамот - кроме двух тайных - дать я вам тоже не могу. Эти две грамоты необходимо вручить: одну - доверенному лицу, что вас наверняка приведет к министру, а вторую - лично Ришелье. Расходы ваши тоже будут не из казны оплачиваться, так что запасайтесь ефимками - их во Франции любят. Лучше золотыми, - Филарет протянул друзьям позвякивающий кошелек.
   Хилков и Матвей переглянулись.
   - Да мы уж сами как-нибудь, - заговорил Иван.
   - Вы ведь не по своему желанию едете, а по моему, - царственно отмел все возражения Филарет, вручая кошелек. - Когда поедете, обнаружите, что там не так много, как кажется. Триста ефимков - это разве что месяц прожить во Франции, если на двоих. Но больше я дать не могу - просто не найду сейчас, а гривны или рубли там бесполезны, разве что переплавить и продавать как серебро, на вес - а за такое можно и на плаху в их краях угодить. Прячьте получше - там полно разбойников. Надеюсь, Мерсенн или тот, кто вас примет, не возьмет с вас за постой - тогда получится выкроить средства и на обратную дорогу, - усмехнулся патриарх. - Но направо и налево не разбрасывайтесь деньгами. И из своих запасов вам тоже придется потратиться - по дороге до границы и обратно ефимки приберегите. Если все же не хватит, вот письмо к ростовщику в Риге, он по моей подписи даст вам еще или обменяет рубли на ефимки - в пределах разумного, конечно. Но постарайтесь у него все же не брать без крайней нужды, потому как возвращать ему приходится с лихвой.
   - Может, Винниуса попросить? - предложил Хилков.
   - Не уверен, что он согласится вас содержать, но в знак особой твоей с ним дружбы, коли он готов ее доказать своей бескорыстной помощью - можешь и его попросить, - кивнул Филарет. - Деньги вам могут и на другое потребоваться. Михаил Борисович представлял мне полгода назад своего человека, который взялся набрать полк для обучения его иноземному строю. Насколько я знаю, до сих пор набрал он с полсотни охотников?
   - Шестьдесят! - поправил Шеин.
   - Ну, в любом случае, коли он и дальше будет набирать с такой скоростью, полк мы получим лет через двадцать. Боюсь, не доживу. Так вот, у немцев охотников воевать за деньги поболе будет, так что, коли встретите готовых ехать к нам и обучать наших людей - нанимайте. Правда, денег им лучше сразу не давать, а то можно больше ни денег, ни людей не увидеть. Но давайте расписки на мое имя. Так я буду знать, что это люди от вас, и с чем они к нам прибыли. Так, может, дело пойдет быстрее.
   - Немцев нанимать я не предлагал, - насупился Шеин.
   - Ничего, они многих и не сыщут, - Филарет вновь откинулся в кресло. - Ступайте. Пока еще путь чист, езжайте в имения свои, подготовьтесь, а как просохнет, в конце апреля, будьте здесь, готовыми отправиться в путь.
   От патриарха они вернулись в дом воеводы.
   - Не тревожьтесь, одних я вас не отпущу, - глядя на встревоженные лица друзей, сказал Шеин. - Дам вам надежного провожатого, который бывал у иноземцев и языки и обычаи тамошние знает. Вот, познакомьтесь, - представил Шеин уже виденного Матвеем высокого лысого паломника, что как-то явился в Посольский приказ. - Степан Горихвостов, один из лучших моих людей. Родом из Новгорода, а познакомились мы с ним в Польше. Оказался он столь умен и изворотлив, что нашел способ, несмотря на охрану, передавать вести от нас с патриархом сюда, на Москву. Говорит по-польски, по-немецки, по-голландски, по-свейски и по-латыни. Знает обычаи всех соседних земель.
   Друзья задумчиво простились, разъехавшись наедине со своими мыслями по имениям.
   Иван с тоской думал, что жена его не особо и расстроится долгой его отлучке. Матвей же, напротив, все размышлял, как бы скрыть от родителей свой отъезд, и как бы сделать так, чтобы Варвара без него не тосковала.
   Дома он сразу занялся сборами. Отдал кузнецу проверить саблю, вытащил два пистолета, долго их чистил, смазывал, так что Варвара, заметив его приготовления, решительно потребовала объяснений.
   - Ты как на войну собираешься! Да что на войну - вон, на татар ходил, и как до Москвы прогулялся. А теперь места себе не находишь.
   - Уехать мне придется, - со вздохом признался Матвей. - Посылают меня надолго в дорогу. Может, на полгода, а может, и на год.
   - И куда ж тебя посылают? - охнула Варвара.
   - К немцам. Сначала к свейским, потом к ганзейским, а потом, может, и дальше.
   - Да у них же там все от чумы мрут, они ж не моются, грязные все, и в Бога не верят! - воскликнула жена. Матвей подошел и ласково ее обнял:
   - Обещаю, что буду мыться и грязным ходить не буду. И вернусь, как только смогу.
   - Береги себя, - попросила Варвара так, как просили женщины во все века.
   И Матвей пообещал себя беречь - так же, как обещали, уходя в походы, все мужчины.
   Снег стремительно таял, оставляя лишь в густоте леса белые шляпы сугробов. Обнажилась земля; крестьяне вышли проверять поля, готовились к пахоте. Матвей все оттягивал время отъезда, но тут уж и отец вдруг спросил, почему из приказа давно его не вызывают, и он - точно ждал этого момента - тут же подхватил давно собранный мешок, взнуздал коня, простился с родителями и вышел на крыльцо, провожаемый только Варварой.
   Пока никто не видит, страстно обнял ее и поцеловал - и торопливо сбежал по лестнице, боясь затянуть расставание.
   - Смотри, в латинство не ударься! - напутствовала она его.
   - Не беспокойся! - рассмеялся он.
   Еще холодный весенний воздух охватил его, когда он верхом помчался в сторону Москвы, где для него начиналась дорога на Новгород.
  
   Столбец Пятый. Путешествие на Закат.
   Глава 1. Стокгольм.
   Стокгольм - "Столб на острове", как его назвал сам основатель - тот самый Биргер, что в свое время получил "печать на лице" от копья князя Александра Ярославича - был воздвигнут триста лет назад неподалеку от старой столицы, Бирки. Вернувшись из неудачного похода на Русь, Биргер спустя недолгое время стал королем и построил новую столицу - на деньги своих союзников, ганзейских немцев. С тех пор на протяжении двух столетий политика свеев - или, как говорили ганзейцы, шведов - направлялась немецкими купцами. Когда в попытке спастись от их засилья шведы подчинились Дании, войдя в Кальмарскую унию, ганзейцы очень быстро устроили Швеции блокаду, прекратив подвоз соли. В итоге случился соляной бунт, первый бунт рудокопов, во главе с Энгельбрехтом Энгельбрехтсоном. Правда, к изгнанию датчан тогда это не привело, потребовался еще век борьбы - по сути, между датским и ганзейским влиянием - чтобы Швеция обрела независимость.
   Но, сбросив "невыносимое иго датчан" (справедливости ради надо сказать, что в процессе борьбы с этим игом шведы пострадали куда сильнее, чем от самого засилья Дании), шведы чуть было не попали под власть Ганзы. К счастью для шведов, в это же время среди немецких княжеств случилась страшная междоусобица "под знаменем башмака", в итоге которой Ганза распалась, и на северных морях стали подниматься Голландия и Англия.
   Надо отдать должное шведским правителям, они умело управляли своим государством, не ввязываясь в большие войны, по мелочи "подвоевывая" в различных союзах - против России, против Польши, против Дании, - понемногу укрепляя свое положение и сотрудничая с набирающей силу Францией. И влияние их стало столь велико, что, наконец, Сигизмунд Васа был приглашен на польский престол.
   Правда, если шведские короли рассчитывали, что после этого Польша попадет под власть Швеции, то они жестоко просчитались. Впрочем, не менее того просчитались и польские магнаты. Став королем Польши и Швеции, Сигизмунд Васа тут же принял католичество, подружился с иезуитами и, как всякий новообращенный, занялся крестовыми походами во имя истинной веры. Именно при нем начинаются гонения на православие, как, впрочем, и на лютеранство, и на другие ветки христианства, и при нем же "названный царевич Дмитрий" чуть было не принес латинскую веру на Москву, что обернулось потом многолетней Смутой.
   В итоге шведские лютеране сперва потребовали себе наместника - племянника короля, - а потом и вовсе отделились, провозгласив наместника своим королем, и стали для Сигизмунда заклятыми врагами, после чего войны со Швецией возобновились с новой силой - в том числе, и на русской земле. Только теперь уже Сигизмунд как бы стремился вернуть себе законный престол, полученный по праву рождения.
   После неудач в России и в Прибалтике польский король временно замирился с молодым шведским королем Густавом Адольфом, но больше с целью поделить московское наследство. Однако войны шведов с поляками на русских землях привели в итоге к изгнанию и тех, и других. Как писал Густав Адольф, вернувшийся с неудачной осады Пскова, "наконец мы отделены от московитов лесами и болотами и можем не бояться их нападений". В общем-то, в Швеции московитов побаивались, ибо несколько войн Москве они проиграли, побеждая либо когда русские войска разрывались на нескольких направлениях, как в Ливонскую - либо когда они воевали меж собой, как в Смуту.
   Убедившись, что московиты отдавать свои владения не намерены, старые враги вновь занялись друг другом, и в итоге Швеция оттяпала-таки у Польши почти всю Прибалтику.
   Это привело к значительному росту "великодержавных умонастроений", когда шведы подумывали уже о соперничестве не только с Польшей, но и с Францией, и Испанией, и Австрией. Пока больше все ограничивалось разговорами, но в ожидании грядущих славных дел шведы занялись строительством, выписывая мастеров из Франции и Голландии.
   Город, просторно раскинувшийся на скалистых холмах вокруг королевского дворца, высящегося посреди озера Меларен, возник внезапно в утреннем тумане. Из озера в морской залив, глубоко вдававшийся в берег, вели два слива по обе стороны от дворца; вода там бурлилась и пенилась, высоким облаком вздымая брызги.
   Кормчий вел корабль уверенно, привычным путем. Андреас Виниус не удержался и все-таки отправился с друзьями, надеясь узнать, о чем будут они сговариваться со шведами, и предоставил им в распоряжение собственный корабль, ждавший хозяина всю зиму в Риге. Шеин не возражал против знакомого спутника, но предупредил, чтобы при нем особо не болтали.
   - У него тут своя корысть, - объяснил он. - Виниус давно у нас зерно скупал, на чем немалое состояние сделал. А свеи, стало быть, хотят в обход голандцев дела вести, так что ему, может, потесниться придется.
   - Зачем же нам его утеснять? - удивился Иван.
   Воевода усмехнулся.
   - А мы ему кто - мать родная или отец, чтобы с ложечки кормить? Ты не бойся, он себя не обманет. У них заведено - крутиться, как можешь, так что выкрутится. Вишь, вон, он уже давно подумывает от торговли зерном на торговлю ружьями перейти. Вот только завод никак не поставит. Ну а будут у него соперники в лице свеев - может, быстрее крутиться будет.
   Ивану перед старым знакомым было несколько неудобно, и он старался больше молчать. Матвей не испытывал подобных угрызений, а потому охотно расспрашивал Виниуса, где тот успел побывать, что повидал и чего им ждать в шведской столице.
   Про шведов Виниус рассказывал неохотно. Видно было, что с ними у купца давние счеты. Сами шведские послы, без малейшего зазрения совести воспользовавшиеся гостеприимством Виниуса, при этом, вообще со спутниками своими не общались, справедливо полагая, что тем даны некие тайные поручения - возможно, следить и доносить, - и старались не давать лишнего повода в чем-то себя упрекнуть.
   Корабль, на котором плыли посланники, на взгляд Матвея был некой помесью ладьи и насада: с двумя большими надстройками на носу и корме, он при этом был невелик, одномачтовый, управляемый пятью моряками во главе с кормчим - шкипером, как его называл Виниус. Несмотря на отсутствие весел, корабль умело шел и при противном ветре, и только полное безветрие было для него непреодолимо. Большую часть дороги Матвей провел на палубе, наблюдая работу моряков, слушая их перекличку и вглядываясь в морской окоем. Потому приближение шведского берега он заметил первым.
   Весь огромный залив, примыкающий к озеру, был уставлен судами. Тут были и такие же мелкие, как и то, на котором плыли они; были большие, трехмачтовые, стоящие подальше от береговых мелей; были плоские, вроде паузков, ходивших по русским рекам, и, напротив, высокие, пузатые, для перевозки множества грузов. Отчасти путники уже успели познакомиться с работой порта еще в Риге, но стокгольмский был гораздо больше и многолюднее.
   - На берег я с вами не пойду, - заявил Виниус.
   - Но ты хотя бы дождешься нас? - уточнил Иван. - Или же нам до твоей Голландии дальше самим добираться?
   - Тут у меня никаких дел нет, и я бы не желал надолго задерживаться. Если вам трех дней хватит на улаживание ваших дел - пойдем вместе, а не успеете - дольше я тут сидеть не буду.
   - Ну, ты и условия ставишь! - возмутился Иван. - Кто ж знает, когда король соизволит нас принять?
   - Так ведь вам не к королю, а к Оксеншерне надо, - возразил купец. - А его люди вас сами быстро найдут, поверьте мне.
   - Тебе, видать, уже доводилось с ним сталкиваться?
   - Лично, слава Богу, нет, но рассказов о нем слышал немало. Говорят, пользу своего короля он почитает превыше всего, и договориться с ним сложно.
   - Что ж тут плохого? - спросил Матвей. - Он ведь советник короля, тоже человек военный, а не торговец какой-нибудь, чтобы только о своей корысти заботиться.
   - Военные и торговцы издавна близки друг другу, - с усмешкой возразил Виниус. - Разницы между ними куда меньше, чем сходства.
   - Это почему? - удивился Иван.
   - И те, и другие заняты тем, что делят то, что сделано не ими.
   - Ну! - возмутился Хилков. - Военные этим не занимаются. Это не военные, а разбойники.
   - А есть какая-то разница? - поднял брови Виниус.
   - В наемниках если - наверное, нет, - согласился Матвей. - Но военные защищают своих, а не грабят!
   - Зато грабят чужих. Или кто-то удержится от соблазна взять у чужого то, чего нет у себя? Со своих собирают налоги, чтобы на эти средства купить оружие и отнять имущество чужих.
   - Ну, да, - притворно согласился Матвей. - Ежели сперва одни отняли у других, а потом вторые у первых - то это почти как торговля. Тоже, можно сказать, обмен.
   - Вот видишь, - обрадовался Виниус. - Только с торговцем меняются с радостью, а с военным - по принуждению.
   - Есть и еще разница, - грустно усмехнулся Матвей. - Воин отдает свою жизнь - ради других. А торговец отправляет на смерть других - ради своей наживы.
   - Много вы в торговле понимаете, - с обидой заметил Виниус.
   - А разве не так? Даже в обоз свой берете охрану, которая за вас должна свою кровь проливать, пока вы за тюками прятаться будете!
   - Не приходилось тебе в пути от разбойников отбиваться, - упрекнул его Виниус. - Там ни за какими тюками не спрячешься. Сам меч или пищаль в руках держать не умеешь - вряд ли до места доберешься. У меня было дело, когда я как-то раз от нас к вам плыл: торопился и сел на корабль к каким-то разбойникам. Так они меня чуть работорговцам не продали. Хорошо, попался мне спутник-дворянин, мы с ним вдвоем отбивались целый день от этих разбойников, запершись в каюте. Наконец, договорились с капитаном, что он нас высадит на берег, на том и расстались.
   - А небось, разбойник этот потом приплыл в свой город, продал товар, и считается там добропорядочным мещанином, - продолжил Иван.
   Виниус не ответил Ивану, повернувшись к Матвею:
   - Отчасти ты прав, полагая, что торговцы пытаются военных использовать в своих целях. Но и военные платят им тем же! Какой из бояр не пытался попользоваться купцом как мошной? Так вот и живут: воины смотрят на купцов как на денежные мешки, которые можно потрясти при случае, а купцы на воинов - как на кулак, которым можно пробить себе место на рынке или через разбойные места.
   - Воин не только купца защищать должен, - бросил Матвей. - В том и дело, что, коли воина купец покупает - так он уж не воином становится, а наемником, воюющим не за землю свою - а за того, кто ему платит. А за воином вся земля его. Вам-то что - в одной земле не приняли, в другую поехал!
   - Ну, это все, кто не купеческого сословия, так о нас мыслят! - вновь с обидой в голосе возразил Виниус. - А где добро нажитое хранить? Где твоя семья живет? Где твои навыки ценят? Где еще тебя поймут, где к твоему слову прислушиваются? Да, можно удрать в другую землю - а кем ты там будешь? У себя в Голландии, скажем - у меня есть имя, есть состояние, есть уважение, есть родичи. А допустим, придется мне бежать к вам - и кем я там у вас буду? Как тогда, ждать милости от царя, и надеяться, что не казнит, ежели что?
   Корабль подошел к небольшому причалу, выдающемуся в воду на несколько сажен, так что мелко сидящие суда могли приставать к нему вплотную, не боясь мелей и камней. Кормчий лихо распоряжался, его подчиненные носились по палубе, крепя чалы и опуская якоря на носу и на корме.
   - Ну, удачи вам, - Виниус показно отвернулся и ушел в кормовую рубку, когда из носовой появились шведские послы со слугами, несущими их пожитки.
   Матвей с Иваном сошли на мостки в сопровождении одного Степана. За шведами довольно скоро подъехала коляска, но на столько народу она явно не была рассчитана. Видно было, как в шведских послах гостеприимство боролось с жадностью, пока Иван не разрешил их неудобство.
   - Степан, сходи, узнай, нельзя ли где найти коляску или лошадей для нас, - попросил он нарочито громко.
   Обрадованный фон Горн тут же подсказал Степану, где можно раздобыть лошадей, дабы посланникам патриарха не тащиться пешком до дворца, и на не очень быстрых, но крепких шведских лошадках оба посланника и их сопровождающий потрусили за коляской послов
   Вокруг тянулись холмы, застроенные каменными домами с черепичными крышами, меж которых попадались настоящие дворцы шведской знати.
   - Нет, красиво, конечно, - отдал должное мощеным улицам и величественным дворцам Хилков. - А все-таки чужая тут красота. Любоваться ей можно, а вот любить - вряд ли.
   - Каждому свое, - рассудительно произнес Матвей. - Думаю, и для них наша красота чужая.
   - Я вот как вижу наши стреленки и маковки, так сердце и обмирает, - признался Иван. - А тут все какое-то слишком прямое. Как вырубленное.
   - А сам усы по-польски носишь, - напомнил Матвей.
   - Так одно дело дома чужое показывать, как диковинку, а другое - жить в таком постоянно. У нас это просто чтобы позлить всяких ревнителей старины. А тут-то все так делают - тут какая корысть с того?
   - Понятно, - усмехнулся Матвей. - Стало быть, у нас ты под поляков косишь, а тут заделался глубоким москалем.
   - Вот удивительное дело, - заметил Иван, не обижаясь на замечание. - Я еще под Нарвой обратил внимание. Мы тогда всего две версты отъехали от нашей земли - а уж все стало другое. И одеваются люди не по-нашему, и говорят не по-нашему, и даже дома строят не по-нашему. Хотя и земля, и деревья, и вода - все такое же.
   - Что же странного? - пожал плечами Матвей. - Человек же не рождается сразу в одежде и со своим домом. А где человек смотрит на других людей? В церкви, на рынке, на празднике. Вот два села, в одном православные, в другом лютеране. Куда они будут в церковь ходить? Одни в нашу церковь, другие в свою. Куда на рынок поедет селянин? Разумеется, туда, где его знают, где все свои, а не туда, где с него еще пошлину возьмут за то, что он из чужой земли приехал. А на праздники кто куда собираться будет? Вот и получается, что хотя меж селами две версты, но одни будут всю жизнь смотреть на восток, другие на запад. И походить будут одни на своих восточных соседей, другие на западных.
   Королевский дворец воздвигнут был по всем правилам оборонительного искусства - на острове посреди озера, окруженный со всех сторон водой и связанный с берегами лишь несколькими мостами напротив ворот. Само здание дворца - приземистое, длинное - тоже больше напоминало крепость, чем жилище короля.
   Впрочем, когда путники въехали во внутренний двор, открылся и другой вид - на небольшой парк, скрытый внешними строениями, и роскошный главный дворец, блестящий позолотой.
   - А шведский король понимает толк в роскоши, - оценил Иван, как-то утративший свою словоохотливость.
   Степан как будто был тут не в первый раз - довольно уверенно повел друзей куда-то в боковую калитку, о чем-то спросил стражника, принял коней у молодых бояр и вскоре вел их уже вглубь высокой колоннады с полукружьями окон до самого пола.
   Навстречу им шел невысокий полноватый человек с седыми волосами и бородой, в черном наряде, в сопровождении нескольких стражников. Только небольшая золотая цепь на груди с висящим на ней изображением святого указывала на высокое положение встреченного ими.
   - Я - граф Оксеншерна, - ответил он на глубокий поклон гостей легким кивком. - Зачем вы искали меня?
   Говорил тот по-русски довольно свободно, хотя и хуже, чем фон Горн. Иван на всякий случай еще раз поклонился и вручил графу грамоту, извлеченную из-за пазухи.
   Оксеншерна быстро пробежал грамоту глазами, свернул и спрятал на груди.
   - Ждите до завтра. До завтрашнего вечера я дам ответ светлейшему патриарху.
   После чего развернулся и ушел.
   Друзья остались в некотором недоумении.
   - Даже не предложил остаться гостями в замке, - разочарованно заметил Иван.
   - Да мы и на корабле переночуем, - с пренебрежением к утрате привычных удобств отозвался Матвей. - Другое дело, как он нас найдет?
   - Вот за то не волнуйтесь, - заверил их Степан. - Он найдет. Его люди доносят ему обо всех кораблях, что прибывают в Стокольн, - Степан на редкость правильно выговорил название города на местном языке, - и еще допреж того, как я справился о нем - мне сказали, что он уже искал нас.
   - Так что - можно возвращаться? - уточнил Иван.
   - Пошли, - кивнул Матвей, и они побрели обратно в порт.
   В порту было немало знающих русский язык, попадались и выходцы из русских земель. Иван вскоре покинул Матвея, обнаружив кого-то из знакомцев, и тот со Степаном вдвоем вернулся к Виниусу, с нетерпением дожидавшегося их на борту корабля.
   - Ничего удивительного, - признал он, выслушав рассказ Матвея. - Чего вы от них хотите? Все они довольно скуповаты.
   - А ты, разумеется, нет? - улыбнулся Матвей.
   - Я просто умею считать деньги, - возразил купец. - И не люблю ими разбрасываться.
   Однако время шло, наступали весенние долгие сумерки, никак не желавшие переходить в ночь - а Иван не появлялся. Матвей посылал Степана его поискать, но даже тот не сумел найти пропавшего боярина.
   Начиная подозревать недоброе, Матвей решил отправиться на поиски сам. Наказав Степану на всякий случай сидеть и ждать, вдруг Иван придет или посланник от Оксеншерны пояится - Матвей зарядил два пистолета, взял саблю и отправился в припортовые кабаки разыскивать Ивана.
   Поскольку склонности своего друга он знал лучше, чем Степан, найти его он смог довольно быстро.
   В задымленном тусклом помещении сидело человек двадцать отчаянных игроков. Тут и там слышались удары карт по столам, звон монет и ругань на разных языках. Матвей признал Ивана еще со спины, от входа, и, подойдя, молча положил руку ему на плечо.
   Тот даже не вздрогнул, точно давно ожидал его появления. Перед ним поблескивала горка серебра на столе, а его противник - здоровенный рыжий моряк с удивительно невыразительным лицом - молча ждал хода Ивана.
   - Смотри! - Иван показал Матвею карты. - Если придет нужная карта - все это серебро мое!
   - А если не придет? Без штанов оставят? Бросай это занятие и пошли отсюда!
   - Э, приятель! - соперник Ивана встал из-за стола. - Не мешай играть честным людям!
   Он тоже свободно говорил по-русски, хотя и не очень правильно.
   Матвей огляделся. Прочие посетители трактира бросили кто карты, кто кости, и поднялись из-за своих столов, угрожающе придвинувшись к московским гостям.
   - Объясни-ка мне, - как мог миролюбивее обратился Матвей к противнику Ивана, сам опираясь Ивану на плечо, - почему, если придет нужная карта, ты отдашь заработанные тобой деньги неизвестному тебе человеку? Разве он это чем-то заслужил? Помог тебе? Работу за тебя сделал? Может, построил тебе дом? За что ты будешь ему платить?
   Тот набычился, изо всех сил пытаясь найти ответ на вопрос, над которым он никогда не задумывался.
   - Ну так... Правила такие!
   - Правила, что если проиграешь - отдавать заработанное?
   - Так ведь и на войне, если проиграешь, теряешь все, - неожиданно к Матвею приблизился невысокий изящный дворянин в шляпе и при шпаге. - Разве не таковы правила войны?
   Матвей никак не ожидал услышать от столь явного иноземца правильную русскую речь и потому поначалу даже опешил.
   - Правила войны похожи на правила грабежа, - собрался он наконец с мыслями. - Кто что отнял, то и его. Тут не право, а сила - коли нет сил отстоять, то и теряешь. А в игре - кто такие правила устанавливает?
   - Не нравится - не садись играть, - насмешливо заметил дворянин. - Если сел - значит, принял такие правила. Как там у вас говорят? Уговор дороже денег. Говорят, в старину короли проигрывали даже свои королевства!
   - Ну, коли эти правила установлены людьми, значит, их можно и поменять. Мы уходим!
   - Мы не доиграли! - соперник Ивана решительно выбрался из-за стола, надвинувшись на Матвея, и с разных сторон стали приближаться другие игроки. Матвей медленно вытащил из-за кушака пистолет и взвел курок.
   - Мне не нравятся ваши правила, - произнес он, все еще стараясь сохранить спокойствие. - Потому мы уходим.
   - Зря вы, молодые люди, переводите все сразу в вопрос силы, - поглядев на пистолет, дворянин повернулся к Матвею спиной и на всякий случай снял шляпу. - Как там еще у вас говорится? Со своим уставом в чужой монастырь не лезь.
   - А еще говорится, нет прощения тому, кто соблазнит хоть одного из малых сих, - напомнил Матвей Писание. - Так что мы уходим.
   Обстановка была такой накаленной, что, казалось, волосы начинали дымиться. С разных сторон игроки точно слиплись вокруг двоих молодых бояр, влезших не в свою игру.
   - Уходите! - выкрикнул дворянин, обнажая шпагу, и успел кольнуть первым кинувшегося на них с ножом здоровенного детину, выбравшегося из-за бокового стола. Тут же Матвей разрядил пистолет в явно верховодившего среди игроков кривого мужика, пытавшегося отправить в драку одного за другим посетителей трактира, и они втроем выскочили за дверь, и их новый знакомый захлопнул ее.
   Изнутри доносились крики и стоны, кто-то высадил окно, послышался ответный выстрел.
   - А теперь, молодые люди, бежим отсюда, и побыстрее! - дворянин напялил шляпу обратно на голову и бегом припустил вниз по улице.
   Они вскоре заплутали бы, сворачивая из проулка в проулок и перебираясь с холма на холм, но их спаситель вел спутников довольно уверенно, и вскоре Матвей разглядел корабль Виниуса.
   - Тебя не граф Оксеншерна за нами послал? - на всякий случай уточнил Иван.
   - Я был бы сам рад встретиться с ним, - усмехнулся тот. - Уже давно я сижу тут в ожидании свидания с графом или хотя бы весточки от него.
   - Зачем же ты вступился за нас? - удивился Иван.
   - Потому что вы могли наломать дров, а мне, возможно, еще предстоит здесь служить. Александр Лесли, бывший полковник английской армии, - представился с поклоном их новый знакомый. - Направлялся на службу к шведскому королю, но вряд ли он даст мне место полковника.
   - А дома что не сиделось? - спросил Иван как мог любезнее, но получилось все равно с подковыркой.
   - Полковников в Англии нынче тоже больше, чем полков, - с грустью признался Лесли. - Я из шотландцев, мы люди не богатые, и без службы нам не прожить.
   - Как и везде, - понимающе кивнул Иван. - Но, может быть, ты бы согласился послужить нам?
   Матвей дернул его за рукав, но Иван отмахнулся, охваченный новой мыслью.
   - Я обещался служить шведскому королю, - возразил Лесли. - Однако, если мы с ним не сойдемся в цене или в почете - почему нет? Когда-то я уже бывал в вашей стране, правда, не по своей воле, и даже пытался устроиться на службу, но тогда у вас к иноземцам относились не особо любезно.
   - Времена меняются, - заметил Иван глубокомысленно. - Есть у тебя где письмо написать?
   Полковник повел их в свою комнатушку в трактире возле причалов, где хозяин выдал Ивану требуемое. Хилков быстро написал расписку на имя патриарха и вручил Лесли:
   - Коли приедешь к нам, тебе по этой грамотке дадут пятьдесят рублей подъемных сразу. Ну, а жалование - как договоритесь.
   - Благодарю, - Лесли, немного смущенный подобной щедростью, бережно спрятал расписку за пазуху.
   Глава 2. Путешествие
   Как граф и обещал, письмо от него к Филарету принесли к вечеру следующего дня. Иван с Матвеем долго спорили, следует ли им самим прочитать это письмо, или же сохранить тайну до возвращения, но в их спор вмешался хозяин корабля.
   Не скрывающий своего нетерпения, Виниус пришел к ним полюбопытствовать, чем закончились их переговоры с Оксеншерной.
   - Да ведь письмо не нам, - попытался возразить Иван, все еще чувствующий стыд за вчерашнее происшествие в кабаке и пытающийся Матвею не перечить - именно Матвей настаивал, чтобы письмо было убрано без прочтения куда-нибудь подальше.
   - Так вы сразу думаете вернуться в Москву? - уточнил купец явно с подвохом.
   - Нет, ты ведь не за тем нас ждал, - удивленно отвечал Иван.
   - Тогда сами посудите - мало ли что в пути может случиться и с вами, и с письмом? И потом, вы ведь хотели ехать во Францию? Мне никто ничего не говорил, но тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что вы хотите там встретиться с Ришелье. А что вы ему скажете, коли он спросит вас, что решила Швеция?
   - Мне казалось, Оксеншерна еще не Швеция? - с некоторым удивлением спросил Матвей. Виниус покачал головой.
   - Он почти Швеция. Да, он не король - но он больше короля. Король воюет в чужих землях, а его советник сидит дома - и договаривается со знатью, с народом, с купцами, со священниками, нанимает солдат, занимается изготовлением пушек, налогами на соль и пшеницу, пишет письма соседним правителям, на которые король всего лишь ставит свою подпись, и по сути он-то и правит королевством, пока Густав Адольф сражается за морем. Я думаю, вы не только в Швеции знаете таких людей?
   - Ты намекаешь на нашего патриарха? - уточнил Иван.
   Виниус воздел глаза к небу.
   - Упаси меня Бог что-то плохое сказать о вашем царе или его батюшке, но подумайте сами: царь всегда на виду, что бы он ни сделал - станет известно всем его подданным. Он ни отлучиться из дворца не может негласно, ни встретиться с кем-то тайком - а ведь многие дела не терпят шума и света. И должен быть кто-то, кто бы встречался с нужными людьми, договаривался, писал, просил - делал все то, что царь сделать просто не успеет или не сможет, ибо на него устремлено слишком много глаз. На него нацелены и все кинжалы врагов, и случись что с ним - страна оказалась бы обезглавленной, не будь рядом с ним человека, который на самом деле держит в руках все нити власти. Да и вы сейчас едете не к королю Франции. Чтобы добиться встречи с королем, у вас уйдет несколько месяцев. Но Ришелье вас найдет сам, если сочтет, что встреча с вами может быть полезной - как нашли вас люди Оксеншерны.
   - А как он узнает?
   - Слухами земля полнится. Но для того и вы должны быть не просто мальчиками на побегушках, а понимать, что и для чего делается.
   - Хорошо, - сдался Иван. - Но только, уж не взыщи...
   - Понимаю, - купец с деланым равнодушием вышел из комнаты.
   Друзья развернули письмо. Оно было написано на латыни.
   В дороге Матвей старательно учил латынь под надзором их переводчика. Хилков тоже пытался учить, но языки ему явно давались с трудом, а Матвей уже через две недели - еще когда подъезжали к Новгороду - начал что-то говорить и что-то понимать из ответов своего учителя. Он еще и от фон Горн набрался некоторых немецких и шведских слов, собственно, потому он и готов был пойти искать Ивана в одиночестве, надеясь, что в крайнем случае сумеет найти кого-нибудь, знающего латынь или сумеет объясниться с тем скудным словарным запасом, что у него уже был, но по счастью, воспользоваться им не пришлось.
   Зато потом, на морском пути, когда медленно тянулись вдалеке дымки берега, а порой и вовсе он скрывался из глаз, и вокруг тогда простиралась унылая серая гладь, делать было нечего, Матвей за учение взялся вдвое прилежнее. Не забытым оказался и Тацит, прихваченный Матвеем из дома. Так что сейчас он вполне оказался способен прочитать письмо от Оксеншерны.
   Впрочем, знание латыни тут не помогло. Хитрый граф не говорил ни да, ни нет, однако кое-какие обязательства все-таки давал: в случае денежной помощи из Москвы Швеция могла предоставить войско для войны с поляками. Впрочем, понять эти обязательства можно было далеко не сразу и не после первого прочтения письма.
   - Так что там граф пишет насчет вашего хлеба? - как мог небрежнее спросил Виниус, когда друзья появились на палубе.
   - Ничего, - ответил Иван. Купец долго вглядывался в его лицо, пытаясь понять, правду говорит его приятель или нет, и наконец, решив, что вряд ли Иван умеет врать так искуссно, обрадованно приказал ставить паруса и держать путь на Голландию, домой.
   Столица Швеции лежала на восточном побережье, потому надлежало сначала обогнуть южные земли, где заправляли датчане, затем пробраться меж датскими островами, и уже за Ютландией вскоре была и Голландия. Виниус полагал на все плавание десять дней, если не будет противного ветра.
   Чтобы избежать возможных неприятностей с датчанами - что было обычным делом для судов, идущих из Швеции - шкипер взял направление как можно южнее, ближе к немецкому берегу. Однако, когда вдали уже появились обрывистые склоны берега, он вдруг вновь развернул судно и пошел, держась почти посередине между шведскими и немецкими берегами.
   Все еще непривычно чувствующие себя в море, друзья слегка встревожились таким решением капитана. Матвей подозвал Степана.
   - Узнай, почему капитан не подходит близко к берегу, - попросил он переводчика.
   Степан горько усмехнулся.
   - Это я тебе и сам расскажу. Там уже десятый год война, смотреть нечего. А возле берега можно нарваться на разбойников, ходящих в море на рыбацких лодках в надежде хоть какой-то поживы. Они как вояки не больно умелые, да зато их много, и дюже они голодные, так что при встрече с ними ничего хорошего ждать не приходится. Вот капитан и старается держаться подальше. Земля немецкая уже много лет от самых разных напастей страдает. До войны, говорили мне, они своих женщин почти всех за колдовство посжигали. В одном городе, говорят, вообще ни одной бабы не осталось.
   Матвей вздрогнул.
   - Впрочем, - добавил Степан, почуяв недоверие слушателя, - рассказывали мне о том голландцы, которые любят прихвастнуть, как самим им хорошо живется, с тех пор как они из-под испанцев вышли, так что верить ли тем байкам или нет, не скажу; но такие ужасы не только про немцев рассказывают. Вон у англичан, правда, не сжигают - зато вешают всех подряд. А раньше-то и сжигали тоже.
   - А женщин-то почто? - Матвея этот рассказ зацепил неожиданно для него самого глубоко.
   Степан пожал плечами.
   - Да кто ж их разберет? Может, и правда боялись, считали колдуньями. Иная ведь баба, тоже та еще ведьма. А может, и сами не хотели, да ведь уж коли взялись... Друг друга подначивают, тут скажи не так, как вокруг говорят - самого затопчут. В толпе оно, боярин, сам знаешь, как - вроде не хочешь, а делаешь, как все...
   - Тебе как будто доводилось?
   - Смерти предавать толпой - слава Богу, нет. А поступать против воли, в угоду другим - то бывало, - переводчик замолчал, глядя в студеную воду.
   Корабль вновь отвернул и пошел в сторону северного берега моря. На палубу вышел Виниус.
   - Тут уж нас никто не заподозрит в том, что мы плывем из Швеции, - с видимым облегчением сказал он. - Нынче датчане воюют в Германии, мы их поддерживаем, так что должны спокойно пройти под нашим флагом. Однако возможен досмотр - скоро будет Зеландский пролив, где меж берегами не более пяти верст, и датчане владеют обоими берегами, так что никто без их разрешения там не проскочит.
   - Ну, нам скрывать нечего, - пожал плечами Матвей.
   Датчане, однако, и впрямь, видимо, оказались сильно занятыми войной и на море - где полагали себя хозяевами - внимания не обращали. Корабль благополучно прошел пролив и вырвался на просторы Северного моря, где хозяевами были уже голландцы.
   - И нашего тут господства никто пока оспорить не смог, - с некоторым самодовольством заметил Виниус. - Да, наши корабли спокойно плавают во все порты Англии, Франции, даже Испании, которую мы, несмотря на их кичливое могущество, разгромили.
   - Вы разгромили Испанию? - удивился Матвей. - А я слышал, она все еще владеет полумиром.
   - Ну, победить не значит уничтожить. И часто поражение тоже идет на пользу, так что у них есть возможность.
   - Как же это поражение может пойти на пользу? - насмешливо спросил Иван. - Тебя просто выкинут из кабака, как проигравшего. Или вообще из жизни.
   Виниус повернулся к нему.
   - Победа увеличивает ваши возможности, поражение сокращает. Вот и все. А уж как вы эти возможности будете использовать - зависит не от поражения или победы, а только от вас. У богатого больше возможностей, чем у бедного, это да - бедный не может роскошествовать, зато богатый вполне может жить скромно. Если вы одержали победу - вы можете сами выбирать, что вам делать дальше, у проигравшего выбор скромнее. Но победитель может возгордиться от победы - а может использовать открывшиеся возможности во благо и себе, и другим. Проигравшему приходится подстраиваться под обстоятельства. Важна не сама победа или поражение - а что вы от этого получаете и как это используете. Проигравший тоже может намотать на ус свой проигрыш, тогда как победитель может почить на лаврах и упустить свои возможности. Мы вот смогли не успокоиться после победы. Потому, как вы скоро увидите, мы не просто уцелели - но и достигли немалых высот, почему все наши соседи - и ближние, и дальние - почитают за честь торговать с нами.
   Приближение Амстердама - крупнейшего, по уверению Виниуса, порта в мире - стало ощущаться задолго до его появления. Уже на подходе попадались суда, стоящие прямо в открытом море - огромные суда, двух- и трех - ярусные, многомачтовые, с убранными парусами.
   - Хорошо, что сейчас весна, - назидательно говорил хозяин корабля. - Зимою Северное море кипит штормами. А сейчас корабли могут стоять на рейде в ожидании погрузки или разгрузки. Как видно, причалы все забиты. Вон тот корабль явно пришел из Вест-Индии, судя по испанскому гюйсу на бизани; а вон тот - из Ост-Индии, не иначе как с пряностями...
   Виниус сыпал названиями и морскими словечками без умолку, и друзья уже давно перестали его понимать.
   - Между прочим, - спохватился купец, сообразив, что слушатели могут не знать и половины его слов, - вся торговля зерном идет через Амстердам. И сейчас тут главные заправилы - поляки. В их руках самые плодородные земли, так что паны могут себе позволить роскошествовать. И есть у меня мысль посоветовать царю прибрать к рукам те земли, дабы не поляки, а вы получали доход от этой торговли.
   - О чем я и говорил, - нахмурился Иван. - Другим кровь проливать, чтобы ваша торговля удачно шла.
   - Так ведь торговля не будет удачно идти - и вам воевать нечем будет, - наставительно поднял палец купец. - Или вы думаете, что бывают такие страны, чтобы у них и лес, и селитра, и сера, и железо, и свинец, и медь, и олово - все, что для войны потребно, было в достатке? Да еще чтобы и хлеба и мяса земля давала в избытке, чтобы воинский люд кормить, и кони были бы хорошие. Нет, так не бывает. Все время кто-то с кем-то торгует, чтобы недостачу получить.
   - Кто ж будет продавать то, что ему потом в ответ прилететь может? - удивился Иван.
   - С врагом, конечно, торговлю не ведут, - согласился Виниус. - Однако ищут союзников, чтобы у одного было одно, у другого другое - так и помогают друг другу.
   - А нынче-то вам с кем торговать? Ты ж сам говорил - там война идет, все разорено.
   - Так ведь разорены одни, воюют другие! В Германии, конечно, сейчас шаром покати. Зато по краям - в Польше, в Дании, в Австрии, во Франции, ну, и у нас - торговля только расцветает, ибо потребности войны все растут.
   Порт Амстердама действительно превосходил всякое воображение. И Рига, и Стокгольм, и виденный мельком Кобенхамн не дотягивали и до половины главной морской столицы Голландии. Докуда хватало глаз в обе стороны по излучине берега тянулись причалы, мостки, непрерывно где-то грузились, где-то разгружались; стучали подводы по мощеным улицам, и надо всем этим постоянно шумел многоязычный говор, слышимый даже в море.
   Капитан корабля знал свое дело и ходил тут не первый год, потому умело вел свое судно к свободному причалу. Благодаря небольшой осадке оно могло подойти почти к самому берегу, не утруждая прибывших необходимостью перегружаться в лодку.
   - Ну, что же, господа, - на берегу Виниус распрощался с друзьями, - тут наши пути расходятся. Я не думаю, что вы будете дожидаться разгрузки моего корабля.
   - Так ты хотя бы скажи, куда нам дальше идти! - возмутился Иван.
   - Не волнуйтесь, - успокоил их Степан. - Голландия - страна небольшая, не заблудимся. На худой конец, тут указатели есть, а то и спросить можно - я язык знаю.
   В одном, по крайней мере, Виниус им помог - посоветовал, где взять лошадей. Поначалу столь расхваленная Виниусом Голландия не произвела на путешественников впечатления. Тут не было густых лесов, привычных их взору, и казалось, что едешь по чьему-то огороду - непрерывно тянулись зеленые изгороди, совершенно скрывающие дома. Правда, дороги были прочными и широкими, и шли очень часто. Но, казалось, вся страна живет морем - все дороги в сторону моря и от моря были забиты, зато по поперечным почти никто не ехал.
   Пробираясь между повозками, друзья поначалу не обращали внимания на то, что творится вокруг, но наконец дорога стала свободнее, и они смогли поднять взор.
   - Ты только взгляни!- Иван замер, пораженный.
   На уровне их глаз, как будто бы прямо по земле, в сторону моря плыл под всеми парусами огромный корабль.
   Хилков первый не выдержал и погнал коня вверх по склону, за ним поспешил Матвей. Они замерли на краю плотины. Дальше расстилалась гладь рукотворного канала, по которому и плыл корабль, но вода в канале стояла выше, чем лежала равнина вокруг.
   - Вот ведь придумают, черти! - со смесью зависти и восхищения произнес Иван.
   - Стало быть, случись что - и вся эта земля окажется под водой? - спросил Матвей у неторопливо поднявшегося за ними следом Степана.
   - Да, тут ее у моря долго отвоевывали. Но, говорят, море не раз брало свое; а порой и сами люди, чтобы справиться с врагом, открывали ворота воде, затапливая землю вместе с вторгшимся войском, - признал тот.
   - Предлагаю не ночевать тут, - произнес Иван. Матвею тоже как-то стало не по себе при мысли, что, расположись они на ночлег в таком доме - и оказалось бы , что море - выше них.
   - Поехали, - махнул рукой проводник. - Тут уж до границы недалеко.
   - Как же недалеко, когда мы только из столицы выехали?
   - А тут все недалеко, - отозвался Степан, направляя коня вниз по склону.
   Голландия действительно кончилась так же внезапно, как и началась. Вокруг пошли песчаные дюны, потом сосновые леса, а потом их окликнули на языке, в котором Матвей даже разобрал несколько слов - он подозрительно напоминал латынь.
   - Надо было морем плыть, - запоздало пробурчал себе под нос Степан.
   - А в чем дело? - спросил Иван.
   - Похоже, с нас требуют пошлину, - сообщил Матвей, остановив коня и глядя, как ратник в высоком шлеме с загнутыми краями спускается к ним в сопровождении двух пищальников.
   - Да, - подтвердил Степан. - Это Испанские Нидерланды. Раньше это тоже была часть Голландии, но после войны с Испанией они поделились - юг остался у испанцев, север стал независимым.
   - Ну и победили! - фыркнул Иван, вспомнив спор с Виниусом. - Я бы такую победу - когда половину страны отдать пришлось - победой назвать постыдился.
   - Так ведь раньше у них и всей страны не было, она вся была под испанцами, - вспомнил Матвей, вытаскивая из заначки драгоценные ефимки.
   - Погоди серебром звенеть, - остановил его Степан. - Пошлину берут с повозок и товаров, а мы товара не везем.
   - Мы хуже - мы едем вооруженными со стороны их врагов, - прошептал Матвей, вслушиваясь в речь испанского начальника, несколько раз настойчиво повторившего слово "nombre". - Мне кажется, он хочет знать наши имена.
   - Сейчас выясним, - заверил Степан. - Раз он сидит на пограничье, должен знать и соседние языки.
   Степан заговорил с испанцем по-голландски, и тот довольно легко перешел на новый язык.
   Они долго о чем-то переговаривались, наконец, Степан вручил таможеннику какую-то серебряную деньгу, бревно поперек дороги поднялось, и путники проехали дальше.
   - Что ты ему сказал?
   - Сказал, что мы из Польши. Поляков тут как будто знают и любят, да и в Голландии кто-то из них бывает.
   - Не больно приятные вести, - заметил Иван. - Как бы поляки нас не упредили.
   - Так ведь мы не с испанцами едем договариваться, - возразил Матвей.
   А Иван все оглядывался назад с недоумением.
   - Тоже мне, страна - у нас до Владимира дальше, чем тут до границы!
   - Так ведь некогда и Москва была порубежным городом Владимирского княжества, - напомнил Матвей.
   За пограничным дозором местность как-то внезапно изменилась. Ухоженность дорог и домов сменилась хорошо знакомым друзьям по недавним временам после Смуты разорением военного времени. Где-то виднелись и развалины замков. Лесов стало намного больше, а людей - меньше.
   - Одно хорошо, - отметил Иван. - Нашу речь тут никто не разумеет, так что можно говорить свободно.
   - Как бы это, напротив, не привлекло внимания тех, кто нас не понимает, - покачал головой Степан. - Хотя бы не называйте никаких имен.
   Так что в основном ехали молча.
   На ночлег, по случаю теплого времени, Матвей предложил остановиться в лесу. Степан, поворчав, согласился, но настоял, чтобы спали по очереди, кто-нибудь чтобы нес дозор и следил за костром.
   Матвей остался сторожить первым. Тихо шелестела листва, птицы перекликались в чаще, и настойчиво клонило в сон, когда по дороге зазвенели подковы коня.
   Сонливость тут же пропала. Вскочив, Матвей на потянулся к пистолетам, на всякий засунутых им из седельной сумки обратно за пояс.
   Оии развели костер недалеко от дороги, и свет, должно быть, был виден путнику. Тот остановил коня, явно тоже в задумчивости, кого он встретил. Тут могли быть и шайки разбойников, отбившихся от испанских или голландских войск (хотя голландцы в войну на словах не лезли, но очень много добровольцев из их краев воевало против испанцев в рядах немецких войск, а в эти края война не так давно заходила), и просто какой-нибудь лихой люд, и, как видно, не зная, с кем он столкнулся, путник решил остановиться, чтобы не получить пулю в спину.
   Матвей понял, что говорить придется ему.
   - Tu scies Latin? - поднявшись на небольшой пригорок, отделявший их убежище от дороги, обратился Матвей к остановившемуся всаднику.
   - О! Как приятно встретить ученого человека, - на том же языке радостно отозвался путник, спешиваясь и направляясь к Матвею. - Я боялся, что придется ночевать одному в лесу.
   Хотя не все слова были Матвею понятны, но общий смысл речи путника можно было угадать. Правду сказать, он надеялся, что встреченный гость не знает латыни и можно с чистой совестью будить Степана, но теперь Матвей сам удивлялся себе и тем весьма странным ощущениям, когда произносишь казалось бы какую-то белиберду, на нее собеседник отвечает столь же странными звуками - тоже не родного языка - однако оба как-то понимают друг друга.
   - Садись, - Матвей старался изъясняться коротко, подозревая, что слов у него для пространной беседы не хватит. Гость охотно пристроился к костру и без зазрения совести воспользовался остатками их ужина.
   В свете костра Матвей смог его рассмотреть. Это был еще молодой человек - на пару лет старше Ивана, лет на пять - его самого, - невысокий, с длинными черными волосами, убранными под замысловатую шляпу с широкими полями, с остроконечной бородкой и тонкими усами, в дорожном плаще с отлогом, сейчас откинутым на плечи.
   - Позволишь ли, я воспользуюсь твоим гостеприимством на сегодняшнюю ночь, - скорее сказал, чем попросил гость, и, не дожидаясь разрешения, устроился у костра и, надвинув шляпу на лицо, тут же уснул.
   Спустя пару часов Матвей разбудил Ивана и, указав на нового гостя, попросил еще и понаблюдать за ним. Поскольку кроме того, что тот знает латынь, Матвей о нем ничего не знал.
   Проснувшись утром, Матвей полагал, что уже не увидит ночного гостя, но тот был тут, у костра, сладко потягивался и, похоже, рассчитывал на завтрак.
   - Ренатус Дес Картезиус Дес Шате-ле-рос, - представился тот витиевато, сняв шляпу и поклонившись. - Или можете звать меня просто де Карт.
   - Да ладно! - не поверил Иван, когда Матвей ему перевел. - Де Картом звали того дворянина, о котором рассказывал Виниус - ну, с которым они от разбойников тогда отбивались на корабле!
   - Виниус? - удивился де Карт. - Не припомню этого имени, но у меня действительно было приключение во время моей поездки в Германию из Голландии, и да, был у меня спутник, имени которого я так и не спросил. Возможно, это тот, о ком вы говорите. Стало быть, у вас в друзьях мой друг? Воистину, мир тесен!
   - А куда ты направляешься? - полюбопытствовал Степан.
   - Я ездил в Голландию присмотреть домик, куда думаю перебраться в будущем году. Париж мне надоел, а вот Голландия представляется образцом устроения общества.
   - Там и так народу много, а места мало, - заматил Иван, которому Матвей честно переводил их беседу.
   - А сами вы откуда? - спросил де Карт, оглядывая странные на его взгляд наряды новых знакомых.
   - Из Московии, - назвал Матвей привычное западному уху имя своей страны. - А едем в Париж. Ты случаем не знаешь там монаха Марена Мерсенна?
   - Как же не знать? Это мой весьма хороший друг, я часто бываю у него, - де Карт говорил по латыни даже слишком свободно, то и дело употребляя обороты, которые Матвей не мог сразу понять. - Если вы примете в компанию еще одного человека, мы можем поехать вместе и я вас провожу.
   - Сделай милость, добрый человек, - поклонился Матвей. Это была удача - ехать с попутчиком, знающим местный язык и обычаи.
   А еще через день они уже вступали в пределы Франции. Тут никто им препятствий не чинил.
   - Не удивительно, - объяснил Степан на русском. - Испанская принцесса - жена французского короля, через этот рубеж постоянно проезжают самые разные люди.
   - Так мы тогда зря едем, - помрачнел Матвей. - Неужели король согласится вступить в войну на стороне врагов сородичей своей жены?
   - Там у них все сложнее, - махнул рукой Степан. - Не переживай раньше времени.
   Де Карт с любопытством вслушивался в звучание чужой речи, однако ничего не говорил и перевода не требовал. Впрочем, он и по большей части ехал молча, присматриваясь к своим спутникам, и они в основном беседовали втроем на родном языке.
   Пограничье с французской стороны почти не отличалось от тех краев, которые они только что проехали. Те же домики, те же надписи, те же луга и редкие леса. Однако вскоре надписи пошли другие.
   - Каумпегн, - прочитал Иван на указателе.
   - Компьен, - поправил его де Карт.
   - Хорошее место пнем не назовут! - усмехнулся Иван, рассчитывая, что француз его не поймет.
   - Не пень, а Компьен, - вместо де Карта возразил Степан. -Что уж вы прямо как дети малые!
   Однако на самом деле то, что вокруг все говорят на другом языке, одеваются иначе и живут по-другому, казалось какой-то детской игрой, как будто все было не настоящее, понарошку - а в действительности все и думали, и говорили так же, как и дома, просто прикидывались до поры-до времени. Вести себя тут не как дети малые было сложно.
   - У дядюшки Антуана тут пекут замечательные пирожные, - де Карт пригласил друзей к дому с кренделями на вывеске. - Предлагаю у него остановиться.
   Тянуло немыслимым запахом свежеиспеченной сдобы. Иван прикрыл глаза:
   - Вот, говорят, чревоугодие - страшный грех. А как тут устоять, от такого запаха? Зачем Господь сотворил нас столь падкими на запах свежего хлеба?
   Они вошли в лавку, и пожилой человек с выбритым лицом с готовностью поспешил к ним навстречу.
   Де Карт начал о чем-то договариваться с ним по-французски, и вскоре мальчишка вынес из дальних комнат корзину с дивно пахнущими булками.
   - А вот за ночлег он просит с нас по талеру с человека. Впрочем, не думаю, что в гостинице вы найдете место дешевле.
   - Это почему? - удивился Иван.
   - Потому что любой признает в вас иностранца, а в глазах любого честного француза иностранец - это человек, который не знает, куда деть деньги и путешествует по свету с целью как можно больше потратить.
   - Однако, они и вымогатели! - возмутился Иван, узнав высказанную де Картом причину. - Рассматривают гостя как возможность подзаработать на нем. Не кормят их тут, что ли?
   - Лягушек от хорошей жизни есть не будешь, - пожал плечами Матвей. И свое замечание, и слова Ивана он оставил без перевода для спутника.
   - А вам перевести, что они думают о вас? - с усмешкой спросил де Карт.
   - Сделай милость, - согласился Матвей.
   - "Ну, эти московиты и скряги! Сами там в мехах и золоте купаются, а за приличное место жалеют серебряного талера подкинуть".
   - Иными словами, пока не обдерут иноземца, как липку, не успокоятся, - заключил Иван. - Вот потому я и предпочитаю ночевать в лесу.
   - Не во всяком лесу можно ночевать - у нас порой можно и не проснуться после такой ночевки, - заметил де Карт.
   - Ладно, уговорил, - махнул рукой Иван.
   Впрочем, до столицы оставалось уже недалеко, и через пару дней пути они въезжали в Париж.
   Глава 3. Диспут
  
   Как де Карт и обещал, в Париже он привел друзей к дому Мерсенна. Надо отметить, что город произвел на путешественников мрачное впечатление - довольно грязный, с узкими улочками, спертым воздухом. Матвей подумал, что понимает желание де Карта переехать отсюда.
   Хозяин - слегка толстеющий человек, немного выше де Карта, но пониже Матвея, лет на пять старше своего приятеля - встретил гостя с радостным приветствием.
   - Вот, даже прежде чем заехать домой, я поспешил навестить своего старого друга, - объявил де Карт на латыни.
   - Эти господа не говорят по-французски? - догадался Мерсенн, легко переходя на другой язык.
   - Мы добирались до тебя издалека, - поклонился Матвей, вытаскивая грамоту от патриарха. - С письмом человека, помнящего тебя с давних пор.
   Мерсенн взглянул на подпись и брови у него полезли на лоб.
   - Стало быть, вы из Московии? Да, уже почти десять лет назад я побывал в Польше и там встречался с Филаретом, сидевшим в плену, но не думал, что он обо мне вспомнит. Так чем могу служить?
   Матвей переглянулся с Иваном.
   - Мы прибыли как посланцы Филарета... Не можем ли мы встретиться с королем?
   - С королем - исключено, - довольно резко отозвался Мерсенн. - Встречи с королем даже знатные дворяне дожидаются по несколько месяцев. Но может быть, мне удастся свести вас с кардиналом Ришелье, его первым министром. Он обладает большим влиянием при дворе, так что, если он прислушается к вашим доводам - вы можете рассчитывать на поддержку французского государства. Впрочем, это зависит от того, с какими предложениями вы прибыли от Филарета.
   Матвей некоторое время размышлял, можно ли открыться Мерсенну. Конечно, не составляло труда выдумать какую-нибудь байку, однако патриарх советовал обратиться к Мерсенну за помощью, и обманывать его очень не хотелось. Кроме того, уверившись, что дело их действительно важное, Мерсенн скорее стал бы помогать им. Решившись, Матвей признался:
   - Мы готовимся к войне и хотели бы видеть Францию в числе наших союзников.
   Мерсенн покачал головой, как будто вовсе не был удивлен таким признанием.
   - У нас тут тоже готовится война, так что вряд ли ваше предложение будет принято с восторгом.
   - И с кем вы готовитесь воевать?
   - С гугенотами, разумеется! Эти мерзавцы осмелились обстреливать нас из своих пушек; король не мог стерпеть такой наглости и объявил им войну.
   - Прошу прощения, но разве они не такие же подданные короля, как и католики? - на всякий случай уточнил Матвей, который перед отъездом как раз пытался уяснить для себя тонкости взаимоотношений различных вер, расплодившихся в Европе в последнее время.
   - О, они называли себя такими, но только прикидывались, ожидая лишь случая, чтобы устроить мятеж.
   - А у них тут похлеще, чем было у нас, - Матвей перешел на русский, обращаясь к Ивану.
   - Куда же мне вас деть? - Мерсенн чувствовал себя в затруднении. - Сегодня у меня в доме большой прием, придут гости, и вас просто некуда поселить... - Скажи, ты не мог бы их приютить у себя? - обратился он к де Карту.
   - Ты же знаешь, - несколько неприязненно отозвался де Карт, - я люблю одиночество. Посторонние в моем доме будут мешать моим размышлениям.
   - Это ненадолго! Недели на две, не более.
   - Я бы не был так уверен, - покачал головой де Карт.
   - А что за гости ожидаются? - спросил Матвей.
   - Весьма знаменитые. Во-первых, придет кардинал де Берюль. Во-вторых, явится этот известный оратор, - "оратор" в переводе на русский звучало бы как "говорун", и Матвей предпочел оставить это слово без перевода, - Шанду, с которым у тебя была стычка у Беньо, - напомнил Мерсенн де Карту. - В-третьих, согласился быть Вильбресье.
   - Но у тебя ведь не одна комната в доме? - заметил де Карт. - Я думаю, гости вполне могут переждать конца встречи, а, может быть, даже пожелают принять в ней участие?
   - Было бы любопытно, если, конечно, я смогу понять хоть слово, - усмехнулся Матвей.
   Мерсенн махнул рукой.
   - Разумеется, я не могу отказать в гостеприимстве людям, прибывшим столь издалека и рассчитывающим на мою помощь. Заходите.
   Исполняя данное Варе обещание, Матвей первым делом вымылся - правда, для того пришлось воспользоваться колодцем во внутреннем дворе. О банях тут, похоже, не слышали. Впрочем, стояло лето, и холодная вода только бодрила.
   К вечеру начали собираться гости.
   - Обратите внимание на кардинала де Берюля, - представив Матвея как Маттеуса Мауриса, что было несколько кривым переводом прозвания Темкин на латынь, гостям, хозяин отвел его в угол и зашептал как мог тише. - Он имеет доступ к его святейшеству кардиналу, так что через него вы вполне можете попробовать подобраться.
   Шанду - тощий жилистый человек, уже склоняющийся ко второй половине жизни, известный своими медицинскими, алхимическими и философскими изысканиями - вскоре завладел вниманием собравшихся. Речь шла по-латыни, и что-то Матвей ухитрялся понять. Иван вовсе не пришел, отсиживаясь в дальней комнате. Степана тоже не было - его ученые споры не волновали. Потому Матвей сидел один, рядом с де Картом, и напряженно вслушивался в непонятную речь.
   - Таким образом, - говорил Шанду, - поскольку каждая капля воды, содержащаяся в Океане, пришла из реки - можно сказать, что океана не существует, ибо невозможно отделить воду рек от воды океана. А то, что нельзя отделить от другого - очевидно, не существует по раздельности, и представляет таким образом не различные вещи, но единый предмет.
   - Какая глубокая мысль! - восхитился кардинал де Берюль.
   Матвею очень хотелось возразить, но он был не уверен в своем владении языком. Пока он боролся с собой, на середину комнаты вышел де Карт.
   - Таким образом можно доказать, что не существует ничего, кроме Бога, - произнес он. - Ибо все есть Его проявление. Однако же Он что-то сотворил!
   - Однако верно ли мы понимаем его творение? - подхватил Шанду. - Да, Бог сотворил этот мир - но на предметы и понятия мир разделяет уже наш разум, который может заблуждаться. Можно ли отделить одну гору от другой? Где заканчивается одна и начинается другая?
   - Тогда вопрос, что именно ты понимаешь под горой, - медленно начал напирать де Карт. Главное в споре - дать точное определение понятия, и тогда половина споров пропадет сама собой. Ибо как правило люди спорят о разном, не понимая, что разными словами называют одно и то же. Вот, например - предложите какое-то высказывание, представляющееся вам неоспоримым.
   Присутствующие зашептались, совещаясь.
   - Ну, раз уж заговорили о горах - например, с вершины горы видно дальше, чем с равнины, - предложил кардинал де Берюль.
   - Прекрасно! - подхватил де Карт. - Тогда что такое гора?
   - Это то, что возвышается над равниной, - уверенно заявил де Берюль.
   - А может ли гора находиться в ущелье? - спросил де Карт. - И при этом все равно быть горой?
   - Бесспорно, такое есть, но к чему ты клонишь?
   - Если гора находится в ущелье, а над ущельем - плато, то есть, равнина - с вершины этой горы явно видно куда меньше, чем с равнины, находящейся над ней. Таким образом, кажущееся очевидным утверждение не верно, если мы рассматриваем его более обще.
   - Но не всему можно дать точное определение, - не выдержал Матвей. - Да и какая в том нужда? Вот две горы. Мы точно видим, что вот вершина одной, вот вершина другой. Где-то внизу одна гора заканчивается и переходит в другую. Но какая разница, где именно это происходит? Важно ли, какой именно горе принадлежит данный камень?
   - А для этого существуют "разделительные предметы". Так, горы разделяются долинами. И камни внизу принадлежат не горам, а долине.
   - Но тогда то же самое - а где долина переходит в гору? Вот этот камень - он еще в долине или уже на горе? Нужно ли кому-нибудь это выяснять? Или будем вводить еще одну "разделительную сущность", а потом еще - и так без конца? Где склон переходит в вершину? А где в долину? На это мы потратим много времени, но смысла нам это не прибавит. Точно так же и в других вопросах.
   Шанду, обрадованный поддержкой, победно повернулся к де Карту.
   - Да, что вы скажете на это?
   Матвей, имевший в виду совсем другое и совершенно не собиравшийся поддерживать Шанду, умолк.
   - Скажу, - продолжал де Карт, - что определения помогают выяснить, являются ли два предмета родственными, сходными - или, напротив, различными. Если же все сваливать в одну кучу - никогда никаких выводов вам сделать не удастся. Приведите мне, в таком случае, пример утверждения, которое каждый из вас счел бы неверным?
   Присутствующие задумались.
   - Ну, к примеру, благие деяния ведут ко злу, - предложил кардинал.
   - Увы, но тут даже не надо ничего доказывать, - потупился де Карт. - Давайте проясним, что мы понимаем под благими деяниями?
   - Очевидно, мы понимаем под ними те деяния, которые не ведут ко злу! - ответил кардинал с некоторым раздражением.
   - Тогда скажите мне, что такое зло? - усмехнулся де Карт.
   - Зло - это то, что несет людям горе, страдание, боль, - сказал Мерсенн.
   - Хорошо. Тогда скажите - врач, вскрывший нарыв - совершил благое или злое деяние?
   - Очевидно, благое - ведь он избавил больного от страданий, - отвечал кардинал.
   - Ну, а если в итоге больной умер - было ли это благом?
   - Значит, это не было благим деянием, - решительно заметил кардинал.
   - Но тогда получается, что пока мы не знаем, к чему привело данное деяние, мы не можем сказать, благое оно или нет? Как же мы тогда можем выбрать сейчас, как поступать? Ведь мы еще не знаем, чем оно закончится!
   - Помочь человеку - всегда благо, - заметил Мерсенн.
   - Ну, а если человек собирается кого-то обворовать - благо ли помощь ему? Благом явно будет ему помешать, по крайней мере - отговорить от такого намерения!
   - Тогда из этого следует, - радостно подхватил Шанду, - что и добра без зла не бывает, это всего лишь две стороны одной монеты, и одно перетекает в другое.
   - Нет, отсюда всего лишь следует, что мы не верно определяем одно и другое. Если благо - то, к чему следует стремиться, зло же - то, чего следует избегать - то очевидно, что одно без другого не просто возможно, но и смешивать их нельзя. Да, жизнь сложна, и кроме явного добра и явного зла есть много промежуточных деяний, о которых трудно сказать, что это. Но из того, что одно плавно перетекает в другое, никак не следует, что одно от другого не отличается, а то точно так же можно доболтаться, будто и двух разных гор не существует, а это все одна и та же гора, ибо непонятно, где заканчивается одна, и начинается другая.
   Де Карт с торжеством посмотрел на Шанду и потом на прочих присутствующих.
   - Так как же ты определишь гору? - спросил кардинал.
   - Это всего лишь куча камней или земли, возвышающаяся над окружающей местностью, - отозвался де Карт. - И не важно, равнина вокруг или другие горы. И - да, одна гора может плавно перетекать в другую, но между ними должна быть долина, иначе это не будут две разные горы.
   - Что же ты назовешь благом?
   - Об этом лучше скажут профессора из Сорбонны, - отозвался де Карт, - но я бы назвал благом то, что увеличивает совокупное бытие этого мира. Впрочем, вопросы добра и зла слишком сложны, чтобы я брался о них рассуждать. Лучше говорить о горах и океанах, о прямых и окружностях - тут по крайней мере все ясно.
   Про Шанду уже несколько забыли.
   - Ты не думал записать свои размышления? - спросил кардинал.
   - Подумывал, но нет времени.
   Гости собрались расходиться. Мерсенн подвел Матвея к кардиналу и сказал, что он желает попасть на прием к Ришелье.
   - Это будет непросто, - заметил тот. - Но если дело у вас важное...
   - Вряд ли по неважным делам люди бы прибыли к нам из Московии, - заметил Мерсенн.
   - Из Московии? - удивился кардинал. - Что ж, это заслуживает внимания.
   Однако и после ухода гостей чувствовалось, что оставшиеся - Матвей, Мерсенн, де Карт - сжигаемы были жаждой продолжения спора. Де Карт явно многого не договорил, Матвей остался не согласным, хозяин же наслаждался самим спором и приводимыми доводами.
   - Не странно ли, - заметил де Карт, - что мы, столь много познавшие об окружающем мире, так и не можем здраво судить о добре и зле, выдумывая некие странности, вовсе нас не устраивающие?
   - Возможно, древние и знали ответ на эти вопросы, - предположил Мерсенн. - Просто до нас дошло от них то, что касалось практической, живой жизни, а вовсе не вечные вопросы.
   - Древние? - удивился Матвей. Де Карт снисходительно пояснил:
   - Знание развивается волнами. Прошлая волна дала нам книги, искусство строительства, обработки железа - но она не имела соответствующего языка, знание не могло ответить на вопросы, волнующие людей - и люди забросили знание, занявшись своей душой. Нынешней волне я надеюсь дать надлежащий язык, поскольку в мире содержатся ответы на все наши вопросы, надо только суметь их правильно задать.
   - Но разве занятие душой не есть важнейшее дело? - спросил Матвей. - Какой язык науки способен ответить на вопрос "зачем"? А ведь если человек понимает, зачем ему что-то нужно - он готов горы свернуть и достичь облаков!
   - Так ведь именно зачем! Именно непосредственная, жизненная польза науки и утверждается новым знанием! Разве не желает человек быть вылеченным от всех болезней? Управлять засухами и наводнениями? Путешествовать по миру, не боясь ураганов и разбойников?
   - Ну, это уже сродни возможностям Господа Бога, - проворчал Мерсенн.
   - Напомню, что Господь и сотворил человека по образу и подобию своему, - назидательно произнес де Карт. - Но с другой стороны, то, что мы можем вообразить - лишь малая толика божественных возможностей, так что если тебя смущает якобы таящееся здесь богохульство - поверь мне, нет, до Бога нам будет далеко, даже если мы оседлаем ураганы и победим засухи. Посмотри на голландцев! Разве они не отвоевали у моря собственную землю? Разве не разбили на ней сады, усадьбы, а когда пришлось - разве не сумели защитить ее от неизмеримо сильнейшего врага?
   - Как же они все это сделали, не имея того языка, о котором ты говоришь? - спросил Матвей. Де Карт задумался, но ненадолго.
   - Всякий язык есть не более чем перевод истинных понятий, если угодно - понятий божественных - в доступные нам. Но понимать их человек способен и не имея соответствующих средств. Думаю, природное чутье голландцев им подсказало ответы на те вопросы, для освоения которых прочим потребуется время и настойчивое учение. Не зря же говорят, что, скажем, швейцарцы или шотландцы - прирожденные воины, тогда как французам приходится затратить немало сил, чтобы овладеть воинским искусством. Турки или греки - от природы торговцы, и у них в крови то, чему купцы из иных народов вынуждены учиться, но никогда не достигнут тех высот торговли, которые восточные люди занимают играючи.
   - Но голландцы смогли стать и хорошими воинами, и хорошими торговцами, - заметил Мерсенн.
   - Да, потому что ответы на вопросы для всех одинаковы. А они, как я сказал, чутьем угадали эти ответы. Я же хочу сделать этот язык достоянием всех людей, чтобы любой смог овладеть искусством, ныне живущим в немногих родах и передающимся от отца к сыну. Дабы все люди, занимающиеся военным ли, строительным или морским делом, понимали друг друга, говоря на одном языке - языке истинного смысла, языке геометрии и математики.
   - Ты полагаешь, на этом языке можно высказать все, что угодно? - ехидно спросил Мерсенн, казалось, давно уже подтрунивавший по этому поводу над другом.
   - Все, что угодно, - решительно заявил де Карт. - Даже сложные богословские понятия, будучи изложены математическим или геометрическим языком, внезапно становятся простыми. Даже существование Бога - в котором нынче многие сомневаются - доказывается простейшим рассуждением. Ведь в нашем мире не существует идеального круга или квадрата. Да даже плоскость есть некое идеальное создание, ибо ничто не тянется в бесконечность, будучи ограничено столом или даже поверхностью моря. Но раз мы имеем представление об идеале - который больше, чем то, с чем мы сталкиваемся в жизни - значит, мы должны это представление откуда-то получить! Соответственно, тот идеальный мир, в котором существуют все эти представления - и есть мир божественный. Мы же пытаемся его низвести к привычным понятиям - даже не догадываясь, сколь малая часть высшего мира открывается нам. Да, полностью постичь мир божественный нашему разуму не дано. Но постичь мудрость божию мы все-таки в состоянии. В том смысле, что мы можем осознать существование разума, большего нашего - ибо придумать то, что не способен изобрести наш разум, может лишь нечто, превосходящее нас по сложности устроения. К сожалению, наше постижение божественного замысла - то есть, изучение законов бытия, в которых везде наблюдаются точные соотношения и удивительно правильные основания - происходит от случая к случаю. Но если бы наука развивалась не случайным образом, усилиями отдельных людей, не всегда понимающих, что именно они хотят получить, а вдохновленные научным методом, заранее вооруженные целью и представлением о конечном результате - человечество бы могло справиться с любыми своими тяготами и заботами. Были бы побеждены болезни, голод, ураганы...
   - Ну, и все закончится тем, чем заканчивается обычно любое открытие. Те, кто сможет себе позволить лекарство от всех болезней - будут жить вечно, прочие же будут им завидовать и устраивать бунты или грабить их, - заметил Мерсенн.
   - Тут ты не прав. Очень многие открытия способны переделать мир. Представьте себе, что произойдет, например, если алхимикам удастся получить философский камень. Золота станет столько, что оно утратит свою ценность, на него уже ничего нельзя будет купить! За одну меру зерна будут давать такую же меру золота, или еще больше.
   - Это если философский камень будет доступен каждому, - возразил Мерсенн. - Но, друг мой, скорее всего тот, кто его получит - будет хранить его в тайне, пользуясь только для себя. И постепенно приберет к своим рукам все богатства земли, которые можно купить за золото - ибо какую бы цену ни предложили другие, он сможет заплатить больше.
   - Если его можно получить научным путем - такое открытие не удастся сохранить в тайне, - убежденно заявил де Карт. - И оно рано или поздно станет достоянием многих. А тогда будет так, как я и рассказывал почтенному собранию, говоря о цене золота.
   - Ну, допустим, образуется два, три, пусть десять человек, способных воспользоваться этим открытием, - не сдавался Мерсенн. - Они договорятся и будут в своих руках держать все рынки мира. Не позволяя ни способу получения золота проникнуть к другим, ни кому-либо перехватить у них контроль.
   - Мне кажется, - вмешался Матвей, - вы как-то слишком высокого мнения о власти золота. Ведь человеку-то нужно не золото, а пить-есть, крыша над головой, одежда, обувь - а это все делают люди, и не будут они делать - и купить будет нечего.
   Мерсенн и де Карт переглянулись и рассмеялись.
   - Будут делать как миленькие, если им золотом и платить, - уверил Мерсенн. - Уж не знаю, в чем тут дело, но завораживает оно любого.
   - Ну, может, у вас и завораживает, - пожал плечами Матвей. - А по мне так люди могут просто помогать друг другу, вот и будет у всех все. Договорятся и без золота, и пусть эти ваши самые умные сидят на своем философском камне.
   - Кто-то, может, и договорится. А как заставить того, кто не захочет договариваться? - спросил Мерсенн.
   - Как это не захочет? - удивился Матвей. - А сам он тогда что пить-есть будет?
   - То есть, ты предлагаешь власть золота заменить властью силы? - предположил де Карт. - Чтобы тот, кто ничего не делал для других, силой бы оттеснялся от возможности что-либо получить? Так?
   - Ну, силой - не силой, а коли миром всем решили, что нечего дармоеда кормить - то да, не пускали бы.
   - Ну, а если он сам обладает определенной силой и может взять то, что пожелает - не спрашивая?
   - Так ему тогда и золото без надобности, - отозвался Матвей. - Коли он и так может взять. Только что ж это за силач такой?
   - Ах, друг мой, человек с пистолетом всегда сможет отобрать все, что пожелает, у человека без пистолета, - похлопал его по плечу де Карт. - Поверь мне, я с такими уже сталкивался.
   - А пистолет-то он откуда возьмет?
   Де Карт переглянулся с другом.
   - Мне явно надо будет взять тебя на диспут, - рассмеялся он. - Ты тоже умеешь находить слабые места в чужих рассуждениях. Но я не сторонник преобразования общества силой. Великие потрясения ведут государство только к гибели, а не к расцвету. Вам ли этого не знать! Я читал некогда записки о том, что творилось в вашей земле, оставленные нашим путешественником, Маржеретом. Вот, у вас тоже царевич Дмитрий попытался силой преобразовать ваше царство - и все царство в итоге едва не погибло. Нет, я полагаю, что все идет естественным путем, по законам, раз и навсегда данных нам Господом, и не нам покушаться на его устроение.
   - Да я и не покушаюсь, - отозвался Матвей. - Просто кажется мне, что ты в своих рассуждениях видишь лишь каждого человека в отдельности. Каждый человек у тебя стремится к здоровью, или к богатству, или к славе. А ведь человек каждый не сам по себе. Родители его кормят и растят. После себя оставит он плоды деяний своих и детей своих. А кто плодами его трудов пользоваться будет? Для кого он совершает все это? Для кого живет? Разве для себя? Разве он унесет с собой в иной мир хоть что-то из обретенного здесь? Разве слава - это достоинство человека, а не то, что о нем говорят другие? Разве все золото мира спасет его от смерти? Нет. Потому золота может и не быть - но люди все равно будут трудиться, кто-то ради личного блага - а кто-то и ради блага ближнего своего. Как сказал мне когда-то мой будущий тесть, людям дано несовершенство, чтобы они могли помогать друг другу. Ибо если бы у всех все было - они бы и жили, не нужные друг другу. А так - у одних есть одно, у других другое; одним повезло - другим нет - и те, у кого есть больше, помогают тем, кому дано меньше, ибо потом очень легко могут поменяться по желанию божьему.
   - Помогать ближнему нам заповедует церковь, - пожал плечами де Карт. - Однако ни сами они не стремятся это делать, ни мне не доводилось видеть большого числа любителей помогать другим. В основном, каждый стремился помочь себе. Да и у тебя, я думаю, если возникают мысли помочь другому - тебе приходится делать усилие, чтобы поступить по этому разумению. Отсюда следует, что все-таки помощь ближнему не в природе человеческой, а, скорее, насилие над ней. И завладев философским камнем, его владелец прежде всего бы обогащался сам.
   - Однако я могу понять и почувствовать, что что-то тут не так, нехорошо и неправильно, - возразил Матвей. - И уж если во мне сидит понимание этого - наверное, какой-то божественный закон в том есть. Если бы любимые тобою голландцы всегда помогали только сами себе, а не друг другу - не было бы у них ни плотин, ни каналов, ни своей земли. Да и от испанцев они вряд ли бы отбились. Быть может, Богом заложено в человеке не только следование своему естеству - но и стремление к нарушению существующего порядка? Или по крайней мере к его исправлению?
   - Нравы исправляются единственно наукой. Человек, понимающий устроение мира - не будет покушаться на его устои. С другой стороны, владение силами природы куда выше владения философским камнем. Тот, кто может даже свой малый надел земли обустроить наилучшим образом, не останется голодным. Что мы и видим на примере любимых мною голландцев, - де Карт учтиво, но с легкой издевкой, поклонился собеседнику. - Создание благ в человеческом обществе и их распределение - две совершенно разные задачи. Наука может помочь в их создании. А уж как их распределить по справедливости - тут сколько людей, столько и мнений, ибо справедливость каждый понимает так, чтобы лично его это удовлетворяло. И научно определить справедливость или верность того или иного устроения общества я не возьмусь.
   - Отчего же? - удивился Матвей.
   - Чтобы понять истину, надо сперва усомниться в ней. И потом, строгими логическими рассуждениями или проверкой опытом, с разных сторон, ты придешь к однозначному выводу, истина это или ложь. Так можно проверить математические суждения, или физические, или астрономические. Но к каким выводам ты можешь прийти в суждениях об обществе? Если, рассуждая о прошлом строго логически, ты в конце концов упираешься в вопрос, правду ли написали древние или соврали? Правду ли говорит тот или иной человек или лжет по каким-то своим соображениям? А нигде в рассуждениях об обществе мы не можем опереться на что-либо кроме высказываний людей.
   - Да... - протянул Матвей. - Как видно, ты из тех людей, которых один мой знакомый называл "человеком с головой".
   - Могу сказать, что здравомыслие распределено справедливее всего, ибо многие жалуются на нехватку денег, еды - но никто не жалуется на нехватку здравомыслия, - с усмешкой заметил де Карт. - Тут я ничем не лучше других. Однако думаю я, что развитие медицины может решить и те проблемы, которые встают перед человеческим обществом. Такие пороки, как лень, обжорство, пьянство - скорее всего, поддаются усилиям врачей, а вовсе не требуют церковного покаяния. И если человечество от них избавится - сколько сразу исчезнет проблем, связанных с ними!
   - Появятся другие, если не будут люди понимать, на что им здоровье, - возразил Матвей.
   - Думаю, такой вопрос перед человеком не стоит, - усмехнулся де Карт. - Как плохо быть больным и как хорошо быть здоровым - ясно каждому без объяснений.
   - Но ведь все люди смертны, - продолжал Матвей. - Какая разница, умирать ли здоровым или больным?
   - Возможно, наукой можно победить даже смерть? - предположил де Карт. - Правда, если люди не будут умирать - им придется и не рождаться.
   - Тогда для чего человек трудится, чего-то пытается добиться в этой жизни - если с собой на тот свет ничего из этого не возьмешь? Ты создаешь свои сочинения - ну, пусть даже, чтобы прославиться. Но вот ты умер, тебя забудут - и что? Богу ведь нет разницы, известен ты или нет, богат или беден, болен или здоров - Он смотрит на другое. Для чего же мы стремимся устроить эту жизнь, когда, по словам Господа, должны бы были устраивать ту?
   Де Карт задумался, глядя на Матвея.
   - Я предпочитаю решать то, что можно решить, а не размышлять бесконечно о том, что решения не имеет. - пожал он плечами. - Вот перед армией стоит задача взять крепость. Быть может, тот, кто ее туда послал, был неправ, и брать ее совсем не надо. Но я могу помочь армии рассчитать позиции для пушек, глубину подкопов, расположение траншей - чтобы не попасть под огонь неприятеля и, напротив, нанести ему наибольший урон.
   - Так, может, правда и смысла брать крепость нет никакого?
   - Мне кажется, что ты знаешь ответ? - хозяин в упор посмотрел на Матвея.
   - Я попытался применить твой способ к решению этой задачи. Давай предположим, что смысл все-таки какой-то есть. Очевидно, смысл жизни - и наши попытки обустроить эту жизнь - не может быть в самой жизни, ибо она конечна и тогда смысл пропадет вместе с ней.
   - Соглашусь, - кивнул де Карт, напряженно следя за рассуждениями Матвея.
   - Давай посмотрим, а смысл чего лежит за пределами его существования? Вот пчелы. Они живут недолго и быстро умирают, но их улей может существовать много лет. Можно спорить, зачем существует сам улей - но очевидно, что смыслом существования каждой пчелы является жизнь улья.
   - То есть, ты хочешь сказать, что смыслом жизни человека является жизнь его народа, в который он включен? - додумал за Матвея де Карт.
   - Полагаю примерно так, - подтвердил тот. - А тогда и понятно, есть смысл брать крепость или нет. Если нужно это для существования твоего народа - то и придется положить людей, а крепость взять. Да и смысл что царя, что знати, что любого крестьянина - в том, чтобы обустроить землю свою и народ свой. То, что будет жить и без тебя. Вот как ты будешь это обустраивать - за то с тебя спросят на другом суде. А вот что останется после тебя здесь - это смысл твоего существования в этом мире. Иначе бы все умирали во младенчестве, пока нагрешить не успели.
   - Твои рассуждения, безусловно, справедливы, - согласился де Карт. - Однако мало желать блага своему народу - надо еще и знать, как его принести. И я так думаю, знания о том, как взять крепость, потеряв как можно меньше этого самого народа - куда важнее, чем знание о том, как справедливо устроить свое общество. В конце концов, если каждый мечтает о благе народа - то это благо как-нибудь само и устроится, даже если кого-то такое благо не удовлетворит. А вот чтобы устроители не перемерли в ходе своего строительства - нужны знания научные.
   - Ну, вот ты и ответил на вопрос, для чего нужна наука, - усмехнулся на сей раз Матвей.
   - Ты хочешь сказать, что основной задачей науки является благо общества? Тогда общество и должно содержать своих ученых мужей, а не сами они будут вынуждены тратиться на опыты, приборы, путешествия или печатанье своих трудов. А если ученый вынужден искать средства для научных занятий самостоятельно - то и целью его деятельность будет иметь благо его личное. Может быть, постижение истины. Может быть, удовлетворение любопытства или потребность в признании других ученых мужей. А общество - вряд ли оценит.
   - Это смотря что именно делать. И кому отдавать плоды своих трудов, - заметил Матвей. - Всегда несколько человек могут сделать больше, чем один.
   - Не встречал еще людей, которые бы мне сказали о моих трудах что-то, чего бы не знал я сам, - покачал головой де Карт. - Либо они мои слова перевирают, либо не понимают, либо говорят то же, что и я.
   - Но ведь человек смертен, - вздохнул Матвей. - И если твой труд будет, кому продолжить - он явно сможет продвинуться дальше, опираясь на него, чем ежели бы начинал с самого начала. Да ведь и ты не с нуля начинаешь - даже если ты превзошел всех мудрецов древности, ты все равно на них опирался, даже отталкиваясь от них и опровергая.
   - Тут ты, безусловно, прав, - с видимой неохотой согласился де Карт. - Как знать, может быть, и тебе суждено продолжить мои труды?
   - А ты правда можешь рассчитать, как взять крепость? - ухватился за эту мысль Матвей.
   - Если мне предоставят необходимые данные - то вполне, - уточнил тот. - Надо знать расположение стен и башен, их высоту, местность вокруг - и существуют вполне точные способы найти наилучшее решение.
   - Тогда ты можешь этому научить? - попросил Матвей. Де Карт рассмеялся:
   - Вот такие разговоры мне казались всегда куда более полезными, нежели рассуждения о вещах, смысла которых никто не понимает. Но я не люблю строить из себя учителя, и, честно сказать, не очень люблю учеников. Особенно бестолковых. Впрочем, к тебе это не относится. Всему научить я, конечно, не смогу, но кое-что рассказать успею. Но я попрошу тебя об одной услуге.
   - Все, что в моих силах, - с готовностью ответил Матвей.
   - Я с тобой буду обсуждать свои диспуты, и ты мне будешь говорить, где в моих словах есть слабые места.
   - Разумеется, - Матвей облегченно выдохнул. Требуемая плата оказалась ему вполне по силам.
  
   Глава 4. Ришелье
  
   Что удивительно, позднее, вспоминая эти беседы с де Картом, Матвей не мог вспомнить ни слова из них по латыни, в его воспоминаниях выходило, что де Карт прекрасно говорит на русском языке. Он помнил все доводы за и против, все возражения - но вспоминались они ему сразу как бы по смыслу, а не словами, которые он слышал.
   Матвей не думал, что настолько сильно увлечется всеми этими чертежами и расчетами. Его учитель был язвителен и насмешлив, особенно памятуя, как Матвей пару раз чуть не поставил его в глупое положение, и редко упускал случай поехидничать над ошибками ученика, однако рассказывал на редкость здраво и понятно, даже на латыни. Собственно, больше он не рассказывал, а рисовал. Цифры, которыми пользовался де Карт, напоминали "особую цифирь", которую учили в монастырских школах и использовали по большей части купцы; в обиходе они встречались редко, и Матвею к ним пришлось привыкать заново. Поначалу он довольно часто путался, однако буквально за неделю освоился и стал довольно лихо сам решать задачки, подбрасываемые ему де Картом.
   - Мы с детства привыкли описывать любой предмет тремя величинами: длина, высота, ширина - и даже не задумываемся, что так, тремя числами, можно описать все, что угодно, - говорил де Карт. - Я придумал систему, которая связывает положение любого тела с положением другого тела через эти три числа - и ты можешь просто записать уравнение, решить его и получить нужные тебе значения, скажем, углов для наведения пушки.
   В основном, конечно, задачи были, как и просил Матвей, по пушкарскому делу: как правильно пушку расположить, поставить, навести, как рассчитать заряд пороха, смотря по тому, на какое расстояние надо стрелять и под каким наклоном, и чтобы не разнести само орудие. Хотя Матвею доводилось видеть, как стреляют из пушек - он никогда не задумывался, что все это можно точно рассчитать. Были и задачи по определению самого расстояния, высоты стены и другим измерениям.
   - Обрати внимание, - де Карт постучал по написанным Матвеем арабским цифрам. - Когда-то математика в Европе достигала немыслимых высот. Пифагор, Эратосфен, Евклид, Архимед - все их наследие используется до наших дней. Но затем греки увлеклись войной, променяли знания на воинскую славу - и были покорены варварами, на долгие годы утратив те знания, которыми обладали их предки. И даже Платон и Аристотель попали к нам в переводах с арабского!
   - Но такая же история случилась и с арабами, - напомнил Матвей, решив тоже блеснуть образованностью. - Арабская астрономия, математика, медицина достигала огромных высот, правда, уже после их завоеваний. Потом, напротив, они увлеклись торговлей, царство их распалось, и хотя наука их до сих пор вам являет примеры великих достижений, но пришли турки - и покорили все их мелкие царства. Насколько я помню, с греками было так же - и Платон, и Аристотель, и Пифагор жили до походов Александра, да и Архимед жил в городе, не подчинившемся великому полководцу. Но разрозненные их города не смогли противостоять натиску сперва Александра, потом римлян - и на долгие годы их наука остановилась.
   - Однако Голландия - небольшая страна в окружении многих больших держав, занята торговлей - и при этом там процветают науки, и даже испанцы, владеющие полумиром, не смогли ее покорить, - возразил де Карт. - Я полагаю, только в небольших свободных государствах и может процветать наука - в Голландии, или в городах Италии, пока там не стали заправлять испанцы, или в древних Афинах или Сиракузах. Так что думаю при первой возможности перебраться в Голландию.
   Хилков предпочитал гулять по городу в обществе Мерсенна, их хозяина, и Степана в качестве переводчика - сносно говорить даже по латыни он так и не научился. Так что от занятий Матвея никто не отвлекал. И надо заметить, что знание языка невольно поменяло положение Матвея: если до того он привык считать Ивана главою их посольства, теперь уже скорее Иван с ним советовался и спрашивал, стоит ли предпринять то или иное.
   Однажды де Карт пришел в задумчивости. Матвей уже ждал его с доской и углем, но молодой учитель покачал головой.
   - Вынужден сегодня отменить занятия. Мне понадобится твоя помощь.
   - Участие в диспуте? - предположил Матвей.
   - Почти, но только там спор ведется не словами, а более тяжелыми доводами. Меня вызвали на поединок.
   - Это не тот самый Шанду, которого мы так неприглядно выставили на прошлой неделе?
   - Ну, что ты, этот проходимец не заслуживает столь пристального моего внимания. Нет, на сей раз речь идет о поединке из-за дамы.
   - Что именно от меня требуется? - уточнил Матвей.
   - Ты будешь свидетелем. Или, вернее, помощником. Будешь следить за честностью поединка и в случае надобности засвидетельствуешь, что это был именно поединок, а не драка и не убийство.
   На Руси еще случались судебные поединки - хотя все реже, после Смуты желающих попусту драться почти не осталось, да и Филарет всеми силами с ними боролся, - но они проходили в присутствии многих свидетелей, и разве что когда была угроза родовой чести боярина, оскорбление его предков или по иным столь же веским поводам. Матвей усмехнулся про себя странной готовности французов драться из-за любого пустяка, вплоть до того, что один другому наступил на ногу - слышал он и о таком поединке, - но согласился.
   - К сожалению, все мои друзья - военные сейчас в Германии, одни в войске Лиги, другие - в войске Унии, и, видимо, готовятся поубивать друг друга. Тут остались только лица монашеского звания, так что кроме тебя, мне и обратиться не к кому. Мы прогуляемся к Сене и вернемся к обеду.
   Матвей тоже на всякий случай прицепил саблю, которая, впрочем, вовсе не походила на тонкие прямые мечи французов, которые те использовали для поединков. Де Карт повел своего спутника какими-то задворками, узкими улочками, где дома почти смыкались верхними ярусами, а внизу царил полумрак, и внезапно Матвей увидел Сену.
   Тут их уже ждали двое. Один, молодой человек - примерно ровесник Матвея - всем своим видом показывал негодование. Он стоял с обнаженным мечом, без кафтана, без шляпы, и то и дело принимался выписывать концом оружия всевозможные кренделя. Второй стоял у самой ограды набережной, держал в руках кафтан и шляпу первого и что-то говорил. При появлении де Карта и Матвея он поклонился им, и Матвей постарался ответить таким же поклоном.
   Де Карт тоже сбросил кафтан и обнажил меч. Противники встали друг против друга, приветствовали выбрасыванием клинков кверху и вступили в поединок. Как мог, Матвей следил за честностью, но поскольку правил он точно не знал, то и мог действовать только по своему разумению.
   Противники трижды обменялись ударами, когда де Карт вдруг зацепил клинок противника у рукояти и выбил у того из рук. После чего так же вежливо приветствовал ошеломленного молодого человека своим клинком, убрал его в ножны и повернулся, собираясь уходить.
   - Per Dieu! - разобрал Матвей первое из ругательств, которые обрушил проигравший на победителя. Дальше шло нечто невообразимое - видимо, поток французской брани, - а потом произошло и вовсе неожиданное. Прежде, чем второй француз успел что-то сделать, поединщик подхватил свое оружие и кинулся на де Карта со спины.
   Матвей сообразил быстрее. В два прыжка он подскочил к противнику наперерез и третьим прыжком повалил его на мостовую, прижав руку с мечом своей рукой.
   - Прости, но ты проиграл, - призвал он на помощь знание своей латыни. - Нападать со спины не дозволено никакими правилами.
   Молодой человек подергался, но Матвей был не обделен силой, и тот затих.
   К ним подошли де Карт и второй француз.
   - Отпустите его, - попросил де Карт. - Думаю, с него достаточно. Черт побери, вы спасли мне жизнь, Маттеус! - назвал он своего спутника на латинский лад.
   Побитый противник его уныло поднялся и побрел прочь. Его спутник бросился извиняться за него перед де Картом - во всяком случае, так понял Матвей по заискивающему выражению лица. Де Карт великодушно махнул рукой, они раскланялись и разошлись.
   Так висела на волоске судьба всей европейской науки и философии, спасенная твердой рукой Матвея.
   - Забыл предупредить, - извинился де Карт, когда они возвращались, - за участие в поединке всех участников ждет виселица. Если найдут, конечно, - поспешил он добавить, видя, как Матвей побледнел.
   Через две недели их ожидания кардинал де Берюль сообщил послам, что Ришелье может их принять.
   - Только времени у него немного, - передавал Мерсенн слова кардинала, - так что вам надлежит явиться ровно к одиннадцати утра завтра, без опозданий.
   - Мы для того тут и сидели столько времени, - улыбнулся Матвей. Хотя одной из первых его мыслей было, что его занятиям с де Картом, когда он только начал входить во вкус, приходит конец. А вот хозяин даже не скрывал своей радости, что затянувшееся знакомство наконец прекращается.
   - Кто бы мог подумать, - стал он внезапно словоохотливым, - что нынешний патриарх Московии вспомнит о своем случайном знакомстве много лет назад! И я счастлив, что смог оказаться полезным такому человеку.
   - Однако, возожно, помощь твоя останется в тайне, - предупредил Матвей. - Ибо и задание наше было тайным, и у вас могут по-разному отнестись к тому, что у тебя жили посланцы чужого государства.
   - Что же тут такого? Кроме как к славе моего дома, это вряд ли к чему-то послужит.
   - Говорят, у вас очень влиятелен орден иезуитов, - припомнил Матвей.- А они, как говорят, также пользуются дружбой короля Польского и Литовского, с которым мы и собираемся воевать. Еще говорят, что иезуиты постоянно устраивают заговоры против королей, пытаясь подчинить их своей власти. Так что вряд ли они останутся равнодушными к известию о нашей встрече с вашим правителем.
   - Да, им любят приписывать всевозможные козни, забывая, что такие всем известные общества не могут строить тайные заговоры, - покачал головой Мерсенн. - Как писал Макиавелли, все заговоры рушились по той причине, что в них оказывалось слишком много народу, и находился кто-то, кто часто даже случайно выдавал то, чего не должны были слышать чужие уши. В таких обществах случайного народу слишком много, и рано или поздно кто-нибудь да проговорится. Все заговоры строят немногие - быть может, даже входящие в самые разные ордена, братства и даже из разных народов, но те, кто сможет между собой договориться об общих целях и направлять свои действия к их достижению, не раскрывая их явно своим подчиненным. Наверное, среди иезуитов есть те, кто мог бы поучаствовать - но большинство делает то, что может, и что приветствуется всеми - открывают школы, проповедуют, лечат, - так что обвинять в заговоре всех иезуитов было бы несправедливо.
   Однако, надо отдать должное, Мерсенн и вправду никому не рассказывал о посещении его послами из Московии. Впрочем, вероятно, он был все-таки неправ, полагая иезуитов исключительно мирными просветителями, однако Матвей узнал об этом гораздо позже.
   Кардинал уже ждал их, изучая письмо, в котором, судя по всему, излагалось все пребывание посольства Московии в Париже. Ришелье - благообразный статный, еще не старый человек с небольшой ровной бородкой - походкой, осанкой, выправкой, более подходящими военному человеку, чем служителю церкви, - напомнил Матвею Филарета, только лет на тридцать моложе. Сходство усиливало и церковное облачение, которое носили оба и под которым скрывался совсем не монашеский нрав.
   Кардинал принял переданную ему с поклоном грамоту от Ивана, развернул и быстро прочел. Тут же спросил прибывших:
   - Вы знаете, о чем тут сказано?
   Говорил Ришелье по латыни куда лучше них. Матвей попытался сохранить лицо и ответил также на латыни:
   - Да. Наш Великий государь предлагает союз и взаимопомощь, и предлагает держаться вместе против общих врагов - немецкого цесаря, польского короля и испанского короля.
   - Немецкий цесарь есть верховный правитель всех истинных верующих, - строго ответил Ришелье. - Не ко мне следует обращаться с таким предложением.
   - Однако не так давно Франция считала возможным воевать с другим представителем этого державного семейства, - возразил Матвей.
   - Время меняется, - заметил кардинал. - То, что было возможно тогда - вряд ли возможно сейчас, когда нам угрожает раскол церкви.
   - Но время и вправду меняется, - поклонился Матвей. - И даже главой всех истинных верующих может стать не немецкий цезарь, а, например, французский король?
   Кардинал склонил голову, скрывая усмешку.
   - Я вижу, диспуты в среде философов не прошли для вас даром, - заметил он, давая понять, что прекрасно осведомлен о пребывании в его стране послов Московии. - Однако тут речь идет о более глубоких вещах. Не о бессмертии души - но о существовании государства! Что вы мне предлагаете? Жена короля - принцесса Испании; неужели вы думаете, что Испания останется в стороне, вмешайся мы в вопросы немецкой веры?
   - Но я слышал, что самая Уния протестантов была создана не без содействия вашего высокопреосвещенства, - вновь поклонился Матвей.
   - Мало ли что болтают? - отмахнулся кардинал. - Не всякому слуху стоит верить. Как можно даже подумать, чтобы кардинал святейшей вселенской церкви был причастен к объединению противников истинной религии?
   - Это выдает лишь мудрость такого правителя, - попытался настаивать Матвей. - Ведь правитель должен думать о жизни государства, и что может быть лучше, если враги такого государства воюют между собой?
   - Я выслушал вас, - решительно оборвал его речь Ришелье. - Теперь прошу удалиться. Я вам сообщу наше решение.
   Оказавшись вновь на улице - хоть это был и затхлый воздух Парижа, но Матвей уже привык к нему за две недели, и с наслаждением вдохнул полной грудью. Он пытался представить себе, как он выглядел при встрече с правителем, какое произвел впечатление и не завалил ли все дело, однако чувствовал только глубокое облегчение, что, наконец, все позади и дальнейшее от них уже не зависит.
   Грамоту от Ришелье им принесли тайно, под покровом ночи. И, развернув ее, Матвей понял, что там было что скрывать.
   Не обещая открытой помощи, Ришелье при этом явно давал понять, что не будет возражать против смены верховного правителя всех верующих Римской церкви. Извиняясь за то, что между нашими странами расстояние слишком велико для тесной дружбы, он предлагал между тем посредничество шведского короля.
   - Ну, что же, наверное, мы сделали все, что могли, - Матвей спрятал грамоту на груди. - Можно возвращаться. Теперь пусть договариваются со шведами.
   Они поделили грамоты между собой - послание от Оксеншерны спрятал у себя Иван, послание Ришелье взял Матвей. После чего, выразив всяческую благодарность Мерсенну - и Матвей не удержался, чтобы не подкрепить благодарность небольшим мешочком серебра, после чего долго размышлял, не был ли он слишком скуп, и как разрешить противоречие малого размера наличности и желания отблагодарить хозяина, - они двинулись в обратный путь. Впрочем, Матвею еще довелось попрощаться и с де Картом.
   - Ты был неплохим учеником, - признался тот. - Но я думаю, что не рожден для работы учителем. Наш опыт убедил меня, что все-таки мне надлежит заниматься творчеством в одиночестве, нежели тратить время на объяснения и споры. Однако если вы надумаете еще раз посетить Голландию, думаю, наш общий знакомый Виниус сумеет вам показать там мое новое обиталище.
  
   Глава 5. Возвращение
  
   После того случая, когда Александр нашел отца Иннокентия связанным в лесу, а вернувшись, узнал, что его дочь украли, а Друцкий ранен - но при этом имение не разграблено, хотя все слуги и сам шляхтич хором уверяли, что напали разбойники, - монах долго не показывался у Александра. Может быть, полагал, что боярину было бы неприятно видеть невольного виновника своего несчастья - а возможно, и сам стыдился своего участия в тех событиях. Так или иначе, но Александр, пока побуждал Госевского к действиям, потом пытался выяснить, где дочь - а потом получил от нее письмо, что она у своего мужа, и готов был отправиться к королю, требуя войны с московитами, - почти забыл о незаметном учителе латыни. И искренне удивился, когда однажды тот появился вновь.
   - Полагаю, ты держишь на меня обиду, хотя я ни в коей мере не причастен к случившемуся с тобой, - начал гость сразу с порога оправдываться.
   - Ни в коей мере, - отозвался Александр. - Полагаю, выбора у тебя тогда не было, ибо по своей воле в лесу к дереву не оказываются привязанными.
   Отец Иннокентий покраснел. Воспоминание было не из приятных.
   - Где ты был все это время? - спросил Александр скорее из вежливости, чем из искреннего участия.
   - О, мне пришлось совершить немало путешествий, - улыбнулся тот. - И я должен вновь покинуть ваши благословенные места, хотя надеюсь, ты будешь меня сопровождать.
   - Я не могу уехать, - возразил Александр. - У меня по-прежнему живет надежда на правосудие, и я надеюсь, что дочь моя вернется ко мне.
   - Мне кажется, тут ты не прав. Она венчана законным браком, ты не можешь ее принуждать или силой забрать у мужа, - покачал головой монах. - Мы, конечно, постараемся сделать все, что в наших силах, дабы избавить тебя от такого родственника, однако при этом надеемся, что ты одумаешься. Родство с Михаилом Шеиным очень пригодилось бы и тебе, и нам.
   Александр глубоко задумался.
   - Дочь - единственная моя наследница, а это значит, что ее дети получат все мое имение! Но это будут и его дети - зачем вам надо, чтобы наследники Шеина владели землями под Смоленском?
   - Неисповедимы пути господни, - монах возвел глаза к небу. - Как знать, быть может, случится обратное, и сын Шеина перейдет на нашу сторону? Тогда никто не будет оспаривать право его детей владеть этой землей, особенно, если он примет правильную веру.
   - Но это пока еще мой дом! - повысил голос Александр. - И пока еще я вправе решать, кого сюда пускать, кого нет.
   - Как я сказал, мы подумаем, что можно сделать, особенно в случае твоей помощи нашему делу. Впрочем, если ты откажешься, мне придется ехать одному.
   Александр по-прежнему колебался. Он понимал, что выглядит самодуром, но самая мысль о том, что он уедет, оставив Марию во власти ее мужа, вызывала у него жгучую боль. Однако и отказать попросившему о помощи святому отцу он тоже не мог, и попытался по крайней мере выяснить, для чего тот просит его сопровождать.
   - Почему же посылают именно тебя? - спросил он. - Неужели в твоем ордене нет никого, кто мог бы поехать?
   - Хотят, чтобы поехал не только я, но и ты, - улыбнулся отец Иннокентий. - Наш орден не так богат людьми, которым можно доверить сложное дело. Нам надо встретить одного твоего знакомого...
   - Стало быть, я нужен, чтобы опознать его?
   - В том числе и для этого. Брат наш пишет из Франции, что московские люди договариваются с их министром о том, чтобы вместе действовать против вас, поляков. Надо, чтобы договор этот не состоялся. Лучше всего было бы, - несколько мечтательно продолжал монах, - чтобы эти двое сами перешли на сторону польского короля и рассказали бы другим своим знакомым о тех грамотах, что удалось тебе достать. Сейчас эти грамоты у меня, так что познакомить посланников московитов с ними могу только я. Они также являются близкими знакомыми боярина Шеина, и если они перейдут к нам, доверия воеводе на Москве точно не будет. Возможно, и сам он со своим сыном тоже будет вынужден последовать за своими посланцами, и ты вновь увидишь свою дочь.
   - Любопытный замысел. И ты полагаешь, что найденные мною грамоты могут их убедить служить нам?
   - Вспомни, какое действие они произвели на тебя! Рассчитывать на это, конечно, не стоит, но такое вполне может статься. После того как послы московитов окажутся у нас и от них мир узнает о том, кто правит на Москве - разумеется, никакой союз между Парижем и Москвой станет невозможным. Но если посланники просто исчезнут, этот выход тоже не так плох, - закончил монах с убийственным спокойствием.
   - А как мы их найдем? - содрогнувшись внутренне, Александр уже дал про себя согласие ехать.
   - Не беспокойся, верные нам люди есть повсюду. Однако нам, возможно, понадобится прибегнуть к силе - хотя, я надеюсь, мы сможем этого избежать, - так что возьми с собой нескольких вооруженных слуг. Если мы застигнем их в Риге или ранее - там можно надеяться на поддержку наших людей, но если они перейдут на Московскую землю - тут уж придется рассчитывать только на себя.
   Матвей, Иван и Степан возвращались довольно легко. По совету Виниуса сев в Гавре на голландский корабль, они с попутным ветром обогнули Ютландию, проплыли между свейским и датским берегом и через две недели подходили к Риге.
   Сам Виниус с ними не поехал, оставшись договариваться со своими родственниками, однако он обещал быть в самом скором времени, пока ограничившись письмом к одному знакомому в Риге, где их должны были принять в счет оказанных Виниусом услуг.
   Гостиница располагалась на окраине города, вне крепостных стен, уже в посаде, причем, у дороги, ведушей на Нарву и дальше на Псков. Иван горел желанием ехать немедленно, однако надо было найти лошадей, прибыли они уже довольно поздно, и Матвей настоял, чтобы они заночевали тут. Где-то в душе ему хотелось все-таки воспользоваться услугой Виниуса, чтобы его забота не пропала впустую.
   Степан ушел искать лошадей, Иван и Матвей вытащили пистолеты и разложили на столе, прикрыв плащом, и Иван заказал обед в комнату. От патриарших ефимков еще оставалось немало, благодаря помощи Виниуса и Мерсенна, и друзья могли позволить себе слегка пороскошествовать.
   Однако вместо обеда вошел бледный Степан, а следом за ним - кого уж Матвей никак не думал повстречать так далеко от Смоленска - Александр и отец Иннокентий. Матвей невольно встал на ноги, и глядя на него, поднялся и Иван. Степан, то краснея, то бледнея, отошел в угол и там замер.
   - Не ожидал вас здесь увидеть, - честно признался Матвей.
   - А вот мы искали и тебя, и твоего спутника, - ответил монах. - Александр Семенович, памятуя о вашем давнем знакомстве, желает помочь вам.
   - Помочь? - Матвей удивился еще сильнее.
   - Разумеется. Помочь избавиться от того заблуждения, в коем вы пребываете уже много лет.
   - Любопытно. И в чем же наше заблуждение состоит?
   Отец Иннокентий откашлялся, переглянулся с Александром и заговорил:
   - Как известно, Романовы возводят свой род к Федору Кошке, боярину князя Дмитрия Ивановича Московского, известного под прозвищем Донской. К его же боярам возводят род многие нынешние бояре - и Волынские, и Вельяминовы, и Плещеевы, и другие. Однако до того Разрядные книги не велись, и проследить родословную оказывается не так легко. Так вот, Романовы утверждают, будто Кошка был потомком тверского боярина Акинфа, перешедшего на сторону Москвы при князе Иване Даниловиче. Однако никаких достоверных сведений тому нет, мало того - слишком многое не стыкуется в таком предположении. Так, Акинф оказался на службе у Москвы позже, чем его якобы сын - чьим внуком и является боярин Кошка - получил чин боярина на Москве. Сын, получивший чин боярина раньше отца? Немыслимо! А чтобы родной сын сбежал от отца, воевал против него, а потом бы отец пришел за ним следом? Более чем сомнительно. Однако чтобы понять, как все было во времена те давние, взгляните на эту грамоту, - он развернул первый свиток. - Эта ветхая запись повествует о некоем боярине Кучке.
   - И причем тут Кошка? - удивился Матвей.
   - Я начну издалека. Как известно, Москву выстроил князь Андрей Боголюбский по приказу своего отца, Юрия Владимировича Суздальского, на месте владения боярина Кучки, села Кучкова. Боярин был казнен Юрием Владимировичем за творимый им разбой. А спустя двадцать лет дети этого боярина, Кучковичи, убили самого Андрея, уже на тот момент Великого князя Суздальского, якобы из мести за отца. Но странно, что они эти двадцать лет были ближними боярами самого Андрея, и имели доступ в его покои - то есть, Андрей никак их не опасался.
   - И что?
   - Обратите внимание на карту, - отец Иннокентий вытащил карту, изображающую Московские владения с большими подробностями, и развернул на стене, поверх плаща и пистолетов. - Москва расположена почти на равном расстоянии от двух больших рек, Волги и Оки. Отсюда очень удобно следить за речными караванами, идущими как вверх, так и вниз по обеим рекам. Тут глухие леса, и можно легко скрыться от княжеской власти из Владимира, или Рязани, или Смоленска. Почти порубежье. Кучка был разбойником, и грабил купеческие суда, о подходе которых ему доносили дозорные, выставленные на этих реках. Из его владений можно быстро достигнуть что Оки, что Волги. За что он и был казнен Юрием Владимировичем. Но дети его, видимо, сумели договориться с сыном Юрия, и делились доходами от своего разбойного промысла, почему и удержались в чести двадцать лет. Но потом доход не поделили, и Андрей подписал грамоту о поимке своих былых слуг - а они поспешили расправиться со своим благодетелем.
   Монах помолчал, наблюдая за произведенным впечатлением.
   - После этого имя Кучковичей пропадает из летописей, да и Москва также исчезает - до прихода татар. А потом, когда Московское княжество было выделено князем Александром Ярославичем из Владимирского удела своему младшему сыну Даниилу, в его окружении вдруг возникает боярин Кучка, а его сын и становится боярином Кошкой, слегка изменив - нарочно или случайно - имя старых владельцев этих мест. Возможно, конечно, ошибка писаря - но ваш патриарх Филарет занимался собиранием летописей, а ваша старая буква У писалась, в подражание грекам, как Оу, и какой соблазн, слегка подправив хвостик у буквы, изменить имя предка с осужденного разбойника, казненного князем - на вполне безобидного зверька! Но вот вторая грамота - подтверждает происхождение боярина Кошки от этого предка, - он кинул грамоту на стол, не разворачивая. - Так что сами видите, кому вы служите. Предок вашего царя разбивал купеческие обозы на Волге.
   - Так ведь предок, - усмехнулся Иван. - Не он. И не его отец. И не дед. А предки римских императоров тоже и разбоем промышляли, и грабежом, и убийством. Да и вот, - как бы ненароком Хилков достал и свою грамоту, - хотя бы взять нынешних императоров немецких, Габсбургов. Род их восходит к императору Рудольфу, что воевал с чешским королем Пшемыслом и захватил немецкие Альпы. И надо сказать, в молодости тот император тоже не брезговал грабежом - причем, уже будучи императором! А еще я мог бы вспомнить и короля французского Людовика Толстого, женатого на княжне Анне Ярославне...
   - Довольно, - оборвал его монах. - Вот две грамоты, удостоверяющие наши слова. У вас есть две грамоты вашему патриарху. Предлагаю обмен.
   - А чем деяния его столь далекого предка могут навредить ему нынешнему? - пожал плечами Хилков. - Половина графских и герцогских родов Европы происходят от северных дикарей - урманов, что грабили ее полтыщи лет назад. Не думаю, что найдется хоть один род, в котором не нашелся бы подобный предок - разбойник, грабитель, убийца... Вряд ли большие состояния делались честным трудом. И вряд ли власть доставалась всегда только по праву Божественному, а не по праву силы. Суть ведь не в том, кто кем был пятьсот лет назад. Суть в том, кто что сейчас делает. Судить нас будут на Божьем суде не за предков наших, а за наши собственные дела. И если сейчас потомок боярина Кучки возвращает разрушенное в усобицах - не кажется тебе, монах, что в том есть проявление божественной воли?
   - И я еще больше скажу, - добавил Матвей. - Не знаю, грабил ли там в древности Кучка купеческие суда или нет - но получается, что сейчас власть в Московской земле от пришлых князей - Рюриковичей - перешла к исконным ее владельцам, тем, кто жил на ней изначально? Тут мне тоже видится воля свыше, не иначе...
   - Сейчас воля свыше, - нетерпеливо произнес монах, - в том, что у вас есть выбор. Вы можете добровольно принять власть польского короля - или же вам придется покориться его воле по принуждению.
   - Напомню, - с издевкой передразнил монаха Иван, - что нынешний король Польши Сигизмунд из рода Васы сам происходит от разбойников и бунтовщиков. Сто лет назад его предок устроил бунт в Швеции против законного правителя, короля Дании, а ранее того его предки грабили новгородские земли. И мы должны покориться такому разбойнику?
   - Ну, довольно, - обрадовано произнес Александр, - я не желаю слушать, как при мне позорят моего короля. Отдайте оружие и ступайте за мной, или вас поведут силой!
   Он махнул рукой куда-то за дверь, и по этому знаку в комнату вошли и встали за его спиной пятеро вооруженных холопов.
   Комната сразу стала тесной для десятка собравшихся тут людей.
   - Ну же? - Александр еще надеялся, что кровопролития удастся избежать. - Не вынуждайте применять силу.
   - К чему эти сложности? - не выдержал монах. - Убейте их, и все!
   Он потянулся к пистолетам, лежавшим на столе, но Иван выхватил саблю и рубанул наотмашь. Отец Иннокентий руку успел отдернуть, но пистолеты оказались у Матвея с Иваном.
   С грохотом опрокинулся тяжелый стол, отгородив угол для обороняющихся и отбросив на мгновение нападавших. Степан, перехватив свой посох, кинулся на замешкавшихся холопов, отшвырнул двоих, заступивших дорогу, и выскочил за дверь.
   Матвей с недоумением и досадой проследил за бегством их спутника. Иван сдерживаться не стал, проводив его возгласом:
   - Трус!
   - Пусть бежит, - заметил монах. - Далеко ему уйти не удастся.
   - Александр Семенович, - обратился к боярину Матвей, - ты доводишься родичем человеку, которого мы уважаем и которому служим. Так что шел бы ты по добру - по здорову, дабы не довелось нам кровь твою пролить!
   Иван, не посвященный в тонкости взаимоотношений Шеина и Свиря, удивленно глянул на Матвея, но сейчас явно было не лучшее время для расспросов. Александр же, воспользовавшись словами Матвея, выскользнул из комнаты, указав холопам на стол, загородивший послов.
   Пятеро вооруженных двинулись, обходя преграду справа и слева, когда навстречу им поднялся Иван и в упор разрядил два пистолета в нападающих. Чуть задержавшись, рядом встал Матвей, уложив еще двоих. Последний уцелевший, оценив обстановку, предпочел отступить.
   Победители бросились было вдогонку, но в прихожей их уже ждали. Там собралось более десятка горожан с пищалями и копьями, и по лестнице поднимались новые и новые. Среди собравшихся мелькали и доспехи воинов, и монашеские рясы.
   - Пли! - раздался приказ, и друзей встретил залп. Несколько пуль изрешетило стены вокруг, и послы торопливо укрылись за косяком двери, по разные от нее стороны.
   - Предлагаю напасть первыми, - сказал Иван, осторожно выглядывая из-за косяка. - Пока они не собрались.
   - У них копья, - возразил Матвей. - Против них с нашими саблями не попрешь.
   - Это верно, - признал Иван, оглядываясь. - А вот так? - он подхватил вторую саблю левой рукой, взяв ее из руки стонущего на полу холопа.
   - А так можно попытаться.
   Матвей тоже нашел второй клинок, выпавший у одного из нападавших, и вдвоем они готовились уже броситься на копья, когда с улицы вдруг донесся грозный крик, сперва на шведском, потом на немецком, и наконец - на польском.
   Иван вышел в проем двери.
   - Вам же ясно сказали, господа - сдавайтесь, - он выразительно покрутил правой саблей.
   Столпившиеся в прихожей попятились - и гурьбой кинулись вниз по лестнице.
   - Ты откуда знаешь, что им сказали? - негромко спросил Матвей, встав рядом с другом.
   - Нетрудно было догадаться, - хмыкнул Иван.
   В прихожей остался один Александр. Он мрачно стоял с обнаженным клинком, переводя взгляд с одного на другого.
   - Александр Семенович, шел бы ты тоже, - миролюбиво предложил Матвей.
   - Я пришел за своими холопами, убитыми вами, - хрипло произнес Александр.
   Из комнаты раздался стон. Иван заглянул туда.
   - Да мы никого, вроде, не убили. Может, отойдут, - Иван посторонился, пропуская боярина внутрь.
   Между тем по лестнице уже поднимался офицер с несколькими солдатами и бежавшим проводником.
   - Вот, а мы-то думали, - извиняющимся голосом произнес Иван, после чего взглянул на офицера. - Ба, полковник! Каким ветром тебя занесло к нам?
   Во главе солдат пришел их знакомый по Стокгольму, Александр Лесли.
   - Я решил все-таки принять ваше предложение, - отозвался шотландец по-русски. - Думаю, у вас я принесу больше пользы и получу больше жалование. Надо признать, что я появился вовремя, и в нужное время оказался у коменданта, иначе вашему человеку пришлось бы долго объяснять, что творится в городе. А сейчас нам придется все-таки явиться к коменданту и рассказать все.
   Комендант Риги оказался на редкость обходительным человеком. Он довольно сносно говорил по-русски - ибо немало русских купцов проживало в городе - и пообещал, что больше подобного с путешественниками не случится, предложил им охрану до границы, и даже заверил, что расходы по восстановлению разгромленного гостиного двора на себя возьмет город.
   В комнате на месте побоища остался один смоленский боярин. Его никто почему-то не задержал, солдаты вынесли его стонущих людей, а его самого словно забыли в залитой кровью комнате, с разломанным столом и следами от пуль. Отец Иннокентий исчез первым, и, как видно, возвращаться не собирался. Значит, предстоял путь в одиночестве - да и дома его никто не ждал. Каким дураком он чувствовал себя теперь, что дал Иннокентию втянуть себя в это дело, подставил под пули своих людей, которых знал почти с самого детства, потерял все - и ничего не добился.
   Александр посмотрел вокруг - но все пистолеты, валяющиеся на полу, были разряжены.
   - Яшка! - окрикнул он последнего уцелевшего своего холопа. - Готовь лошадей и найди повозку для раненых. Мы уезжаем.
   Понемногу ему становилось ясно, что делать. В Смоленске более его ничего не держало. На Москве же была его дочь, его новые родичи, его собратья по вере. Конечно, имения своего он лишится - но ведь сват его, воевода Шеин, не зря постоянно посылает людей в Смоленск? Так, быть может, на службе Михаилу он вернет то, чего лишился на службе Сигизмунду?
   Он оглядел комнату. Грамота о роде московского царя исчезла. Возможно, она ему только привиделась? А в конце концов - прав Иван, и какая разница, что там было в глухой древности?
   Но все это были уже оправдания, а по сути ему просто очень хотелось увидеть дочку.
   - Что думаешь? - осторожно спросил он Яшку, когда они медленно ехали рядом с телегой, где постанывали раненые слуги. - Может, нам на Москву податься?
   - Давно пора, - неожиданно поддержал тот. - А то замучили тут совсем.
   И Александр, услышав такое от собственного слуги, понял, что иного выхода у него и не осталось.
   А Иван, Матвей, Степан и Александр Лесли, покинув владения шведского короля, уже ехали по родной земле, вспоминая минувшее путешествие и нетерпеливо дожидаясь, когда ступят они на порог родного дома.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В Европе шахматный слон называется "епископ"
   Турки придерживаются ислама суннитского толка, тогда как именно при Кизыл-башской династии в Персии распространяется ислам шиитского направления
   Жагры - фитили
   В нашей литературе почему-то прижилось написание "Гонсевский", однако и польские источники, и Шеин в своих письмах к нему в период борьбы за Смоленск в Смуту называют его Госевским (у Шеина он "Гасевский"), так что я буду придерживаться этого написания.
   Счет ведется от "сотворения мира", как и в дальнейшем , т.е., имеется в виду 7080 г. от Сотворения мира или 1572 год от Рождества Христова.
   Текст "местнических случаев на князя Сицкого" почти дословно взят из Разрядной книги.
   "сколь хитрым был его нынешний гость в то время" - сохранилась переписка Госевского с Шеиным, в которой Шеин пытается добиться от Госевского усмирения польских и литовских людей, грабящих Смоленскую землю, Госевский же всячески выкручивается, уверяя, что не имеет над ними никакой власти. Впрочем, позднее Шеин сам взял на вооружение такие оправдания.
   Новый год с XV до XVIII века отмечался на Руси 1 сентября.
   Шутка эта, разумеется, придумана была не Александром Свирем и не Филаретом, а имела хождение довольно давно и широко.
   Ефимки - русское название таллера (изначально "иоахимсталер" - по названию города Иоахимсталь в Чехии, где они начали впервые чеканиться); от таллера происходит современное название доллара.
   Александр Невский, разбивший Биргера на Неве в 1240 году
   Kobenhamn - датское название Копенгагена
   "Ты знаешь Латынь?" (лат.)
   Отлог - капюшон
   Лига - союз католических княжеств Германии - союзников императора Максимилиана; Уния - союз протестантских княжеств - его противников.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"