Все-таки я до него добрался... Из всех городов, в которых мне довелось побывать, Архангельска - самый негородской. Если смотреть на карту, то архангельская планировка выглядит вполне регулярной - ровные параллепипеды кварталов, вертикали, горизонтали, лучи проспектов, рассекающие тело города на равномерные пласты пространства. Но стоит оторвать глаза от карты, как регулярность исчезает без следа. Дома в Архангельске всячески избегают строиться под прямыми углами. Границы кварталов абсолютно не читаются: ты думаешь, что переходишь улицу, а на самом деле это оказывается придорожная канава. Более или менее прилично выглядящие строения чередуются с совершенными руинами. Я не рисковал выходить из дому один, опасаясь не на шутку заблудиться.
Сначала кажется, что здесь царит хаос. Но, справившись с первой растерянностью, понимаешь, что город просто сделан в слишком большом масштабе. Он выстроен в циклопической кладке, это город гигантов, великанов, и все попытки его "отрегулировать" изначально были обречены на провал. Хотя Петр Первый, главный "регулятор" России, как известно, уделял Архангельску немало внимания в первые годы своего царствования - ведь Архангельск до побед на Балтике и основания Санкт-Петербурга был морской столицей России, точнее говоря - единственным морским портом.
Район, где живет мой соловецкий приятель Артем, к которому, я, собственно, и приехал в гости, называется Соломбала. Соломбальские верфи были основаны самим императором. Как гласит легенда, Петр однажды решил дать здесь бал. А так как на месте будущих доков было чистое поле, для удобства танцующих, за неимением паркета, подложили соломы. Отсюда и название - Соломбала.
Но и Петру не удалось совладать с циклопическим нравом Архангельска. Город не приемлет малых форм и замкнутых, хорошо читаемых пространств. В нем все очень обширно и размашисто. Самая примечательная часть Архангельска - Северная Двина, крупнейшая река русского Севера. Она собирает свои воды с тысяч речушек и озер архангельской губернии, достигая в районе устья ширины в несколько километров. Архангельск расположен в начале дельты Двины - не выдержав свой полноводности, огромная река распадается на несколько рукавов, которые затем впадают в Белое море. То есть фактически Архангельск - приморский город, а приморские города никогда не бывают провинциальными и заурядными, потому что на них лежит неизгладимая печать Мирового океана, а вместе с ним - и всех тех отдаленных царств-государств, которые связаны морскими путями.
В отличие от Невы, которую настырному Трезини удалось-таки подчинить логике планировки, Двина ведет главную скрипку в городском ансамбле. Архангельск стелется вдоль Двины, заворачивается вокруг нее спиралью. Длина города - несколько десятков километров - и это при населении в четыреста тысяч! Большая часть Архангельска располагается на правом берегу реки, районы с левого берега находятся уже как будто в иноземном государстве (соединяет их огромный мост, столь же внушительный, как и пограничный мост через Буг между бывшим СССР и Польшей - начало "других берегов" для любого советского туриста). А еще ведь есть множество больших и малых островков между правым и левым берегами! На них тоже живут люди, зимой туда добираются пешком, а как островки соединяются с большой землей летом, и, особенно, в период ледохода - непонятно. Таня, младшая сестренка Темы, рассказала мне, что на этих островках живут бабушки в старых деревянных сарайчиках. На лето к ним приезжают внучата и хулиганят. Такие вот островки непростые...
В городе сохранилось очень немного старинных построек. Самое заметное из них - подворье Соловецкого монастыря. Есть еще пара-тройка церквей. В целом лицо города определяют заурядные здания двадцатого века, если не принимать во внимания нескольких районов старинной деревянной застройки конца девятнадцатого - начала двадцатого столетий, но о них будет разговор отдельный. В центральной части высится "шедевр" современной архитектуры - высоченная башня в новоарбатском вкусе, чем-то похожая на американские небоскребы тридцатых годов. Так как в центре многоэтажных домов почти нет, то надменная эта постройка возвышается над Архангельском, как Эйфелева башня над Парижем. Другая архитектурная доминанта - здание морского пароходства с почти петропавловским шпилем.
Архангельск во многом похож на Петербург - та же градообразующая роль реки, та же постоянная смена ракурсов и перспективы в городском пейзаже. Такое же застывшее в сырости и неопределенности время. Время себя здесь себя не кажет. На городских улицах совсем не встретишь часов. Единственные часы нам удалось обнаружить над входом в местный кукольный театр, но они, увы, были ненастоящие, стрелки на них остановились на новогодней полуночи. Затянулась праздничная ночь в Архангельске, что и говорить... Кстати говоря, кукольный театр мы посетили - одна знакомая снегурочка провела нас на детскую елку, в ходе которой мы посмотрели чудесный спектакль под названием "Котик-наоборотик". Я заранее пленился этим волшебным названием - жутко хотелось узнать, почему же котик - наоборотик? Потом выяснилось, что архангельский кукольный театр пару лет назад даже привез из Москвы "Золотую Маску". Елка была замечательная, настоящее шоу. Дети визжали от восторга, я тоже.
Помимо кукольного, в Архангельске есть, конечно, и драматический, и разные другие театры. Еще есть очень хороший спортивный комплекс для игры в хоккей с мячом. Этот вид спорта в городе невероятно популярен, архангельская команда неизменно выигрывает национальные чемпионаты, игроки ее составляют костяк российской сборной.
А еще в Архангельске - центре деревообрабатывающей промышленности - есть немаленький целлюлозный завод. И вот при определенном направлении ветра ароматы, этим заводом производимые, разносятся по всему городу. Вонь ужасная. Чем-то похоже на сероводород, только мерзее. Сами архангелогородцы к этому запаху привыкли и не обращают на него особого внимания. Что ж, к хорошему привыкаешь быстро.
Новогодний поезд
Добирался я до Архангельска превесело. Так уж получилось, что новое тысячелетие мне пришлось встречать в поезде. В гордом одиночестве. Маленькая такая компания наша развалилась за два дня до отъезда: заболели, загрустили, заругались, в итоге выдали мне резолюцию - не едем. А я вдруг решил: возьму и поеду! Всем назло. Билеты были заблаговременно приобретены. На 31 декабря! Мы их покупали недели за две, и в кассе нас обрадовали, сказав, что на предновогодние поезда мест нет. И не предвидится. Помню минуту молчания, наступившую в тот момент, когда мы узнали, что уехать до Нового Года в Архангельск невозможно; помню, как кто-то выкрикнул: "Бери на тридцать первое!"; и как все с этим согласились, и дружно решили, что справлять Новый Год в поезде - это круто.
В результате отдуваться за всех храбрых на словах "дезертиров" пришлось мне одному. Поезд отправлялся из Москвы в 12 часов дня 31-го, а в Архангельск он должен был прибыть уже в следующем веке, в 8 часов утра.
Мне было невероятно любопытно - а кто же поедет в этом новогоднем поезде? Ну, думал я, наверное, люди совсем сумасшедшие. Отчасти так оно и оказалось. Вагон, к моему удивлению, был почти полон. Одну часть пассажиров составляла обычная едущая "теще-снохе-зятю" публика, другую - среднего возраста молодые люди, которым, казалось, было абсолютно все равно, куда ехать, откуда, от кого, к кому, и тем паче - когда. В одном со мной отсеке путешествовал скучнейший дед, сбежавший от бабки из Брянска к дочке из Северодвинска. А буквально за пару минут до отхода поезда к нам ввалился странный персонаж, пьяный и с подбитым глазом, вместо приветствия он произнес реплику следующего содержания: Ну все, больше с москвичами пить не буду!. Я пожал плечами и подумал - не очень то и хотелось, хотя, по правде говоря, у меня были припасены на случай новогодних возлияний с попутчиками две бутылки шампанского и штофчик черноголовской водки.
Персонаж - я так и не запомнил, как его звали - ехал домой, заработав в Москве кучу бабок (в его представлении), он несколько месяцев трудился на строительстве третьего кольца. Заливал бетон в щели. И теперь он страшно хотел показать всему свету, что вот, дескать, он забашлял кучу бабок. На пальце у него красовался огромный, безобразный перстень под золото, на шее болтался ксивник, больше похожий на барсетку, из которого постоянно сыпались медные деньги. И он страшно хотел свои бабки тратить, тратить, тратить, - и тратил их, естественно, на выпивку. До наступления Нового Года он успел два раза напиться и два раза протрезветь.
Но самым убийственным культурным жестом этого mother nature son стал его отход ко сну (окончательный), уже во втором часу ночи. В полночь мы с брянским дедом раскупорили бутылочку шампанского, прослушав вместо боя курантов и приветственной речи Старшего Брата пиканье будильника на моих часах. И мирно сидели, ехали себе к Архангельску и новому веку, попивали самогончик, выданный дедом из дорожных запасов - очень даже недурной, кстати, самогончик. А тем временем наш молодежный герой решил-таки покончить с празднованием и лечь баиньки. Нахрюкался он на тот момент - мама не горюй, выше крыши, и хрупкий юношеский организм не выдержал. Подвели нашего атланта руки: когда он вспрыгивал на свою верхнюю полку, его лапки с честными рабочими мозолями на ладонях сложились, как раскладушки, и богоносец низвергнулся вниз, брякнувшись башкой о край стола. То есть лоб несчастного был той точкой, которая в наибольшей степени почувствовала на себе силу земного притяжения, приняв всю мощь удара с метровой высоты. Нормальные люди при таких падениях ломают себе шеи, руки, ноги, получают сотрясение мозга, на худой конец, а нашему герою хоть бы что! Вот только бровь себе разбил. И своими раскинутыми по-птичьи в полете руками разлил самогончик дедовский, стоявший на столе. Потом уснул - а дед еще долго матерился, оплакивая столь бестолково загубленный продукт.
Вот так вот я и засыпал в эту новогоднюю ночь, под аккомпанемент звучного северного матерка, вдыхая чудный амбрэ разлитого самогона. Ну чем вам не Речь о пролитом молоке?.. А между тем в соседнем купе ехали две весьма богобоязненные дамы, которые до поздней ночи слушали кассеты с проповедями и вели богоспасительные беседы. Словом, очень банально-показательный получился Новый Год - между храмом и кабаком.
Уже прибыв в Архангельск, я решил отметить встречу с Темой и с Новым Годом распитием еще одной бутылки шампанского, которая, по моему наивному разумению, должна была храниться в моем рюкзаке. Но увы - шампанского в рюкзаке не было, равно как и штофчика черноголовской! Стащили их у меня в поезде - то ли пока я спал, то ли пока выходил курить на станциях... Я так и не понял, кто лишил меня боеприпасов - то ли дамы богобоязненные (из страха божьего), то ли пьющий состав вагона. Но я не обиделся - просто у ребят, должно быть, кончилась выпивка, а веселье еще не кончилось, вот они и решили, убоже, взять, чего мне негоже. К тому же, кроме пузырей, в рюкзаке они ничего не тронули, вообще ничего, то есть они наносили удары поточнее, чем НАТО в Югославии. Только по целям, только по целям!
Наконец-то круглые даты, к которым столько готовились, нас миновали. Комета прошла мимо. "Алиготе" лилось рекой. Миллениум вроде бы удался, как в первый, так и во второй раз - хотя мне показалось, что столетие королевы английской в Лондоне отмечали с большей торжественностью. И с несравненно большим энтузиазмом. Хотя королева в целых двадцать раз моложе наступившего года.
Мороз и холод
На ближайшем к Архангельску полустанке я высунул нос на улицу нос сразу замерз. Да, Север, однако - подумал Штирлиц. На перроне вокзала Тема встречал меня в унтах до колен. Было минус пятнадцать, но в сыром приморском воздухе эта температура ощущалась не иначе как тридцатиградусная. Мне еще повезло, по рассказам архангелогородцев, в двадцатых числах декабря здесь на самом деле было под тридцать, и люди по улицам не ходили бегали. В поезде я наслушался историй о том, как в Архангельске в прошлые зимовки отключали отопление, и несчастные жильцы бродили по своим квартирам в тулупах и валенках, как полярники на льдине. К тому же еще в Москве я усердно внимал разнообразным репортажам о проблемах с отопительным сезоном (слово-то какое!) этой зимой в России в целом, и в Архангельской губернии в частности, так что готовился к худшему.
Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что дома у Темы температура не опускалась ниже +25 градусов! Оказалось, в этом доме живут инженеры и рабочие, как-то связанные с теплосетями, и эти народные умельцы разными хитрыми способами увели все возможное тепло из окрестных домов в свой родимый. Вот там, в тех несчастных домах, действительно прохладно градусов 16-18, а у Темы парилка, как в баньке, ходишь по квартире в маечке и не нарадуешься на изобретательность и хозяйственность северного человека!
А второго января в Поморье наступила "оттепель" температура поднялась аж до минус семи, так что настоящего замогильного холода я так и не почувствовал. Но, с другой стороны, мне не довелось увидеть и северного сияния, так как оно случается только в сильные морозы. В декабрьские заморозки, например, это чудо природы являлось жителям Архангельска два или три раза.
Несмотря на относительно "теплую" погоду, нутром я чуял, что там, совсем недалеко, всего в каких-то нескольких сотнях километров от Архангельска, за Белым морем, лежит в вечных льдах Северный полюс. А на нем в ледяном дворце на ледяном троне восседает королева Снежная - и ее неласковое дыхание порой задевало и меня в эти посленовогодние дни. Близка полярная ночь к Архангельску: в начале января в городе светает в пол-одиннадцатого, а ближе к двум начинает уже темнеть. Я с подозрением присматривался к своим хлипеньким ботинкам, по сравнению с теминами унтами выглядевшим совсем несерьезно - выдержат ли? Оставалось уповать разве что на глобальное потепление.
Архангельские музеи
Я же все-таки искусствовед по образованию, хоть и наполовину отчисленный. Поэтому я счел своим долгом в последний день пребывания в Архангельске побродить по музеям. Признаться, провинциальные музеи я всегда недолюбливал, но к архангельским храмам искусства у меня был интерес особый я наделся там разыскать какие-нибудь образчики народной северной скульптуры, которой я заболел еще на Соловках.
По музеям меня водила Таня, младшая сестренка Темы, сам же Тема с утра пораньше отправился в институт по экзамены. Для начала мы прошлись по паре выставочных залов. Прогулка оказалась не бессмысленной. У меня на тот момент сформировался определенный взгляд на северное искусство мне казалось, что по духу оно должно быть глубоко архаичным, очень чувствительным к природе и абсолютно равнодушным к темам города и цивилизации. Все оказалось не так. В работах архангельских художников последних лет были заметно увлечение и экспрессионизмом, и, что самое удивительное, концептуализмом. Зачем же, спрашивается, совершали паломничество на Север многие московские и питерские художники, зачем, как не за поисками новой, далекой от городских тем натуры? В работах местных мастеров семидесятых-восьмидисятых годов эта натура еще чувствуется. Особый колорит моря и прибрежного воздуха. А в концептуалистских опусах современных художников поморский стиль уже исчезает, выветривается. Итог неизбежный провинциализм современной архангельской живописи, и это при таком громадном потенциале, при той форе, которую ей дает полуфантастическая северная жизнь!
А народную скульптуру я-таки нашел, уже ближе к концу дня, в главном областном музее. Всего пять-шесть памятников, но это как раз тот случай, когда качество достигается без помощи количества. Статуи святых изготавливались в натуральную величину местными сельскими мастерами, разброс во времени от пятнадцатого до девятнадцатого века. Дерево, из которого сделаны эти памятники живое, оно дышит и чувствует, прикасаться к нему страшно. В этой скульптуре есть что-то и от языческих идолов, и от мистический немецкой готики. Но более всего они мне напомнили древнейшие изваяния египетских фараонов. В таких статуях заключена огромная жизненная сила, как бы упрятанная их создателями в нутро памятника, они переполнены священными энергиями, которые непрерывным потоком обволакивают, завораживают, заколдовывают зрителя исследователь древнеегипетского искусства Павлов называл это эффектом иллюзионизмом. Египетское звучание статуй усиливало и то, что все они были покрыты темным лаком, таким образом, святые, сделанные на севере России имели смуглые, почти негритянские лица!
В остальном музейный репертуар не очень впечатлял. В витринах красовались разного рода ложки, плошки, кружева с кокошниками и прочие предметы народного поморского быта. По опыту знаю, что в натуре и по отдельности все эти предметы производят определенное впечатление, но в краеведческой подборке все это смотрелось очень даже так себе. В музее также представлена весьма обширная экспозиция северных икон, по большей части поздних, века так семнадцатого-восемнадцатого. Еще раз я убедился в том, что эти так называемые северные письма муть ужасная, свидетельство своего рода художественного безвременья, в которое погрузилась российская глубинка после петровских реформ. Если опять же сравнивать с Египтом, северные иконы чем-то напоминают ранние памятники эпохи Эхнатона, гротескные и во многом комичные следствия отступления от канона. Жесткий, но безупречный вкус наработанных веками правил утрачен, а собственного художественного вкуса еще нет. Некоторый интерес в архангельской экспозиции представляли несколько старинных икон заката древнерусской живописи, то есть шестнадцатого-семнадцатого веков.
Северодвинск
В Москве я обитаю на Северодвинской улице. Поэтому поездка в город Северодвинск, что находится в нескольких десятках километров от Архангельска, была обязательной частью программы пребывания. К тому же мне ужасно хотелось поглядеть на замерзшее Белое море. Из Архангельска моря, увы, не видно, а Северодвинск расположен непосредственно на побережье, он и строился как приморский порт-сателлит Архангельска. Афины и Коринф, одним словом.
Северодвинск наукоград, в нем находятся несколько стратегических предприятий военно-промышленного комплекса. Здесь расположен крупнейший в России завод по производству атомных подводных лодок. Курск сошел с северодвинских стапелей. Большая часть населения города так или иначе связана с предприятиями ВПК, которые в последние несколько лет стали потихоньку приходить в себя после постперестроечного коллапса.
Северодвинск разительно отличается от Архангельска, он строился в тридцатые годы нашего века и очень напоминает старые районы Москвы, вроде Измайлово или Перово те же длинные прямые, засаженные тополями проспекты со сталинскими трех-четырехэтажными домами, огромные квартиры с высоченными потолками и доброжелательными обитателями. В нескольких таких квартирах мы побывали, путешествуя от одного теминого приятеля к другому. Народ в Северодвинске живет очень симпатичный, самое странное, что говор у некоторых из ребят вполне среднерусский, без характерного поморского акцента. Очевидно, причина тому определенная экстерриториальность, бывшая всесоюзная, а ныне общероссийская значимость когда-то закрытого военно-промышленного центра.
Наконец, после нескольких часов странствий по всяческим гостеприимным квартирам, мы добрались и до Белого моря. К берегу выходит прибрежный район под названием Ягры. Почти Гагры. Поднявшись на занесенные снегом дюны, мы сразу были оглушены, накрыты с головой необъятным пространством ледяных полей и низкого северного неба, совершенно неотличимого ото льда по цвету. Мы шли по замерзшему морю по направлению к линии горизонта до тех пор, пока дома на берегу не стали совсем маленькими. Я стоял под серо-фиолетовым небом на серо-фиолетовом льду, и мне казалось, что я нахожусь в самом центре Вселенной, в потрясающей глубины тишине и молчании... Вспоминалось Белое море летом, такое неспокойное и капризное, и вот теперь беломорский Плутон со всеми своими морскими громами и молниями был заперт, прикрыт пусть тонким, но надежным покрывалом. Правда, Белое море зимой замерзает не целиком, а только на семь-восемь километров от берега, но у меня не возникло даже и мысли о том, что эта ледяная пустыня где-то может закончиться.
Нам так хотелось разрушить магию ровного, простирающегося до самого горизонта снегового поля, что мы стали протаптывать в снегу мой московский телефон. Масштаб мы постарались задать - под стать пейзажу, цифры были размером никак не меньше десяти метров. Пошел снег, номер мой заметало на глазах, но мы все равно старались... В отдалении маячил едва заметный в фиолетовом небе бугорок. Там - одно из самых крупных в России захоронений радиоактивных отходов! проинформировали меня мои новые северодвинские знакомые: По ночам иногда светится!.
Весной здесь начинается ледоход вот чтобы стать свидетелем этого зрелища, я бы отдал многое! В ледоход несколько дней жителям Ягр а дома тут подступают к самому морю мешает спать грохот раскалывающихся льдин. А летом Ягры заносит тучами песка, который своенравный северный ветер приносит с дюн... Эх, Ягры-Гагры...
Между тем формальной целью нашей поездки в Северодвинскбылопосещение концерта некоей группы Корни (название часто произносили в родительном падеже, поэтому я сперва решил, что ребята будут играть что-нибудь на стихи дедушки Чуковского). Мне с гордостью сообщили, что это будет не квартирник, а именно концерт, то есть мероприятие, подразумевающее наличии сцены, зрительного зала и, может быть, даже чего-нибудь еще. Как бы ни так! Да и вовсе то оказался не концерт, а некое представление на тему...японской мифологии. Действо происходило в эпицентре художественной жизни Северодвинска студии одного то ли художника, то ли фотографа, получердачном помещении на двенадцатом этаже.
Лифт, конечно, не работал. Сам процесс восхождения уже задавал определенное настроение. Пройдя внутрь, мы оказались в пустынном и захламленном одновременно помещении, где все сидели за накрытым столом. Академического вида тети бальзаковского возраста, улыбчивые и вежливые, бодро нарезали салатики. Помимо теть, можно было заметить мужиков редкой уже породы Мой друг музыкант разной степени бородатости, волосатости и лысости; а также бледнолицых вьюношей и барышень в возрасте до шестнадцати и старше. Словом, богема. Все было так, как бывает в мансардах мне показалось, что я оказался в классическом таком рок-н-ролльном Питере образца семидесятых-восьмидесятых. Потом выяснилось, что здесь и в самом деле присутствовали "лучшие люди" Архангельска и Северодвинска: художники, поэты, музыканты.
Мы долго сидели, потели и глядели по сторонам. Салатики кушать я постеснялся. А зря, кстати... Наконец началось шоу. Особенно распространяться о нем не хотелось бы: действительно, имело место быть нечто в японском духе. Солнце взошло над рекой Хуанхэ... Потом дело дошло и до Корней, я так и не понял, была ли япона-мать своего рода разогревом перед Корнями, либо, наоборот, Корней привязали в качестве довеска к представлению. Учитывая полное отсутствие какой-либо акустики в помещении, группа выступила очень даже неплохо. Милый такой фолк, видимо, запоздалое эхо мощной волны скандинавской этнической музыки, мода на которую в Европе уже сходит на нет, следовательно, приходит к нам. Очень одухотворенно, скажем так, пели ребята, одна песенка была про Архангельск и называлась: А он на ангела похож. Кто бы сомневался...
А вообще кумиром местной золотой молодежи до сих пор остается Гребенщиков. Хотя я так и не понял, что может быть общего у Архангельска с древнерусской тоской. Или, возможно, температура подходящая - минус тридцать? Если Борис Борисыч не врет...
Малые Корелы и соломбальские дворы
В Архангельской губернии сохранившихся деревянных построек больше, чем где бы то ни было в России. Все это великолепие разбросано по десяткам и сотням городков и деревушек на огромных просторах области, которая по размерам сопоставима со средней европейской страной. Объездить эти памятники физически невозможно, поэтому в свое время часть из них была перенесена в музей деревянного зодчества в деревушке Малый Корелы, что находится неподалеку от Архангельска.
Малые Корелы один из самых знаменитых в России музеев деревянной архитектуры, с ними могут соперничать разве что онежские Кижи и новгородские Витославлицы. Экспозиция Малых Корел выстроена очень грамотно: строения группируются по географическому признаку, в музее воссозданы несколько жилых комплексов различных районов русского Севера Каргопольско-Онежского, Мезенского, Пинежского и Северо-Двинского. Особая гордость Малых Корел - гигантские ветряные мельницы. Вот было бы здесь раздолье для какого-нибудь Дон Кихота! И все это на ландшафте, очень живописном и прихотливом. Настолько прихотливом, что мы с Темой умудрились даже немного заблудиться и минут двадцать не могли найти дороги назад.
Малые Корелы разделяет на две части глубокий овраг. Чтобы овраг пересечь, надобно пройти по длинной лестнице, которая стелется по его склонам. Вид с верхней площадки лестницы открывается совершенно волшебный: ты видишь огромные, покрытые инеем сосны на противоположной стороне, они подернуты легкой дымкой и оттого кажутся далекими и недостижимыми. Тут-то мы и решились отстрелять последний кадр, который оставался в темином фотоаппарате.
По всей видимости, архангельские крестьяне жили поскромнее карельских декора на фасадах домов меньше, чем в Кижах, он не такой разнообразный и затейливый. Сами дома тоже попроще, но выглядят они более крепкими и надежными. Некоторые храмы по конструкции напоминают корабли их стены несколько сужаются к фундаменту, наверное, здесь сказывается опыт соломбальских корабельщиков. Силуэты таких храмов как бы плывут по снежному полю, а первое, что бросается в глаза при взгляде на них устойчивость и надежность, позаимствованные из корабельной остойчивости. Так море добирается и до Малых Корел...
Народу в музее было порядочно. После двух часов прогулок на свежем воздухе мы с Темой были не прочь поесть и попить чего-нибудь горячего. В поисках чая мы набрели на еще одну местную достопримечательность, так называемую гостевую избу. Что-то вроде буфета на крестьянский лад. В избе было жарко натоплено, мои очки при входе запотели так, как, наверное, не запотевали еще никогда, и долгое время я не мог ничего разглядеть. Когда же туман рассеялся, моему взору предстал длинный деревянный стол с несколькими самоварами, усеянный слойками и плюшками. За столом не было ни одного свободного места. Несколько голов недовольно повернулось в нашу сторону. Мы поспешно удалились. Как будто случайно зашли на чужую свадьбу! вздохнул Тема. И пришлось нам на морозе поедать промерзшие до самых дрожжей булки, запивая их препротивной газировкой.
То есть на недостаток посетителей Малым Корелам грех жаловаться. Хотя впоследствии выяснилось, что большинство архангелогородцев приезжают сюда не для того, чтобы любоваться красотами деревянного зодчества, а чтобы покататься с горок, которые славятся своей высотой и крутизной. Нам, увы, с горок покататься не довелось то ли мы слишком замерзли, то ли просто забыли..
В самом Архангельске тоже хватает всяческих "деревянностей". Соломбала в значительной части своей застроена деревянными жилыми домами конца девятнадцатого-начала двадцатого веков. Архангельская изба совсем не похожа на среднерусскую развалюшку. Как правило, это очень даже внушительно выглядящий двухэтажный домина. Маленькие окна, расположенные на большом расстоянии друг от друга, подчеркивают плоскость стены, фасад выглядит непритязательно, но зато монументально, основательно и сурово. Даже если архангельский дом и покосится набок, он покосится солидно и с чувством собственного достоинства. Видно, что разваливается дом, а не домишко.
Но особая гордость деревянного Архангельска проспект Чумбарова-Лучинского. Это бывшая центральная улица города, целиком застроенная деревянными зданиями, но здания эти не типовые, а парадные. Глядя на такие дома, пытаешься представить роскошные деревянные дворцы московских государей семнадцатого века, от которых в результате пожаров и просто пылкости московского люда остались рожки до ножки. Большинство памятников русской деревянной архитектуры постигла та же участь, уцелели жалкие остатки, по которым ученые пытаются реконструировать систему деревянного зодчества а ведь именно дерево служило в допетровской Руси основным строительным материалом, каменные постройки были единичны.
Архангельск уникален тем, что в нем до революции сохранялась живая традиция деревянной архитектуры. Строили в городе по большей части в дереве. Семьдесят лет советского градостроительства основательно подкосили традицию, но она не умерла совсем, сохранились планы, фотографии зданий и целых улиц с деревянной застройкой. Профессор из института, в котором учится Тема, увы, я не запомнил его фамилию, как раз и занимается исследованиями архангельского деревянного зодчества.
В городе в последнее время стали появляться новые деревянные дома, реконструированные по планам и фотографиям разрушенных когда-то. В частности, несколько таких домов построено и строятся на проспекте Чумбарова-Лучинского. Конечно, сразу видно, что это новодел слишком красиво, слишком гладенько. Хотя, быть может, это тот же эффект нездоровой новизны, который так удивил мир, когда были очищены фрески Микеланджело в Сикстинской капелле? Может быть, и вековой давности дома в первое время выглядели также блестяще ново, и лишь со временем они покрылись патиной старины, потемнели, как темнеет от времени лак на картинах?
Монастыри
Четвертого января я распрощался с Темой и покинул славный город Архангельск. На обратной дороге я решил заглянуть в Вологду, благо она находится как раз на полпути из Архангельска в Москву. Прибыв в Вологду, я первым делом устремился на автовокзал, желая поскорее достичь прославленных святынь Московского княжества Кирилло-Белозерского и Ферапонтова монастырей. К сожалению, до Ферапонтова мне добраться не удалось автобусное сообщение с ним редкое и нерегулярное. Я утешал себя тем, что зимой, как мне говорили, храм с фресками Дионисия все равно закрыт и туристов туда не пущают, а помимо фресок, смотреть там особенно не на что. С Кирилловым мне повезло больше там я провел несколько часов, которых мне вполне хватило для того, чтобы бегло осмотреть все монастырские постройки.
Попав в Кириллов, сразу нутром чуешь запах места. Места, удивительного и почти одушевленного, как аксеновский Свияжск. Снаружи Кирилло-Белозерский монастырь производит впечатление средневекового замка: приземистые и мощные стены, восьмигранные башни, никаких украшений, ничего лишнего. Здесь хорошо понимаешь, как близко в сознании средневекового человека стояли понятия твердыни военной и твердыни духа. Монастырь своими стенами не отгораживался от мира, напротив, он манил и влек к себе флюидами надежности и крепости, каких в мире не встретишь. Наверное, образцом здесь служили стены небесного Иерусалима, высота и мощь которых указуют на высоту и мощь духа счастливцев, которые удостоятся чести населить этот град.
В отличие от Соловецкого монастыря, стены которого возводились раз и навсегда, и внутренние постройки под эти стены как бы подстраивались, вписывались в уже нарисованный абрис, Кирилло-Белозерская обитель расширялась постепенно. В Кирилло-Белозерском нет главного, доминирующего собора, который господствовал бы над монастырем, а есть несколько равновеликих храмовых комплексов. Впрочем, схема расположения построек монастыря достаточно стандартная: вдоль стены по периметру идут жилые кельи, в центре холодный собор, трапезная и при ней отапливаемая трапезная церковь. Некоторые здания являют собой прекрасные образчики ранней московской архитектуры в той ее стадии, когда закомары только начинали превращаться в кокошники, вертикальная направленность храмов была смелым шагом вперед, а конструкция с декорацией пребывали в неустойчивом, но гармоничном равновесии. Особенно хороша в Кириллово-Белозерском надвратная церковь Богородицы.
Сейчас монастырь музей, хотя в одном из храмов совершаются богослужения. В день, когда я приехал в Кириллов, экскурсантов, да и вообще туристов не было вообще зима, не сезон. Тишина. С горки в самом сердце монастыря катались мальчишки. Жизнь здесь застыла, растворилась в прошлом...
А под самой Вологдой находится ровесник Кирилло-Белозерской обители, Спасо-Прилуцкий монастырь, основанный учеником преподобного Кирилла Димитрием Прилуцким. Вот эта обитель как раз передана РПЦ ( Русской Православной Церкви), о чем желающий посетить святыню узнает из пространного объявления на воротах. Объявление рекомендует всяким праздношатающимся путешественникам (вроде меня) обратиться в экскурсионное бюро по указанному телефону. То есть такой вот ненавязчивый от ворот поворот. Ворота, заметьте, заперты. Наглухо. Я уже собирался повернуть восвояси, не солоно хлебавши, как вдруг из маленькой дверцы в воротах вышел степенный инок с ведром, из чего я сделал вывод, что в маленькую дверцу я как раз и смогу проникнуть, несмотря на недвусмысленное содержание объявления. Как мышка, я ныряю в проход и оказываюсь среди повседневных хозяйственных забот иноков. Вот это мне любо! Монастырь живет своей мелкой, деревенской жизнью. Везде раскиданы вязанки дров, посреди высится снеговой дом с несколькими входами-выходами, рядом красуется елка с гирляндами. Электрическими!
Спасо-Прилуцкй монастырь находится в очень даже недурном состоянии. Монастырь долго и тщательно реставрировали, и церковь его получила в самом, что называется, наилучшем виде, новеньким и расписанным, как пасхальное яичко. Большинство построек обители сооружены в семнадцатом веке, включая стены, а башни башни раскрашены в яркую оранжевую полоску! Весь монастырь оттого имеет отчасти ярмарочно-лубочный вид, смягчающий традиционную суровость внешнего облика обители. Наверное, летом это выглядит даже жизнерадостно.
Крадучись, как воришка, я блуждаю по монастырю в поисках чего-нибудь любопытственного. Ура вход на стены открыт, и я забираюсь в башню, выходящую на берег озера как и большинство русских крепостей, Спасо-Прилуцкий монастырь расположен у водной преграды. Вид открывается в духе Старое и новое: на противоположном берегу озера рассыпались деревянные домишки, пыхтящие струйками дыма, можно представить себе толстых ленивых котов, которые разлеглись на печках в этих домишках. А слева нависает кажущийся на фоне монастыря особенно огромным и нелепым железнодорожный мост.
Несмотря на наличие постоянных жителей-иноков, в Спасо-Прилуцком также тихо, как в Белозерском. Наверное, все дело в морозном зимнем воздухе, который поглощает звуки, они в нем замерзают, как птицы в полете.
Вологда - родина слонов
Вологда словно бы сошла с полотен Кустодиева. Уверен - в вологодских домах сидят краснощекие купчихи и гоняют чаи у громадных самоваров, размерами не меньше слона. Купеческий, очень купеческий город Вологда... Воротившись из Кириллова, я определяюсь на ночлег в гостиницу рядом с вокзалом, в обычную провинциальную гостиницу, но с телефоном в номере. И с почти работающим телевизором. Вечером телевизор играет Муммий Тролля, звук в нем периодически пропадает, и это раздражает даже больше, чем сам голос Лагутенко. А телефон на следующий день будит меня в семь утра оглушительным звонком. Наверно, такими звонками здесь принято пробуждать слонов. Например, после зимней спячки.
Около полудня я не без труда выкарабкиваюсь из сонного номера и отправляюсь гулять по городу, стараясь это делать как можно более основательно и неторопливо - поезд на Москву уходит только в два часа ночи, значит, время придется уже убивать. В отличие от Архангельска, Вологду к праздникам разукрасили не на шутку, много иллюминации, гирлянд, Дедов Морозов и Снегурочек. Или, может быть, обилие Дедов Морозов объясняется тем, что Великий Устюг, родина дедушки, находится как раз в вологодской области? В целом иллюминации для такого маленького городка даже слишком много а вот обычных прохожих мало, наверное, все они переквалифицировались в Дедов Морозов и Снегурочек.
Вологодский кремль (точнее говоря, это не кремль, а палаты архимандрита) производит впечатление потемкинской деревни. На центральную площадь выходит внушительный фасад очень даже приличной крепости, но почему-то с флангов стены неожиданно заканчиваются, такое ощущение, что половинку кремля аккуратненько отрезали и перенесли в какое-то другое место, в какую-нибудь сказочную Вологду-2. В самом постройках Кремля тон задает семнадцатый век в самом его безвкусном провинциальном прочтении, скучное, мелкое, малоинтересное зодчеств. Семнадцатый век, в отличие от предыдущей эпохи, требовал от мастера оригинальности и свежего взгляда на вещи, а следование общепринятому порождало уже не каноничность, но заурядность что мы и можем наблюдать в вологодском кремле в полной мере. Взгляд отдыхает разве что на соборе, прекрасном образчике архитектуры как раз шестнадцатого века, замечательно грозном, монументальном и византийском. Вот только стоит собор почему-то не в самом сердце кремля, как полагается, а за крепостной стеной. Этим отчасти объясняется ущербность и неуравновешенность ансамбля вологодского детинца ведь обыкновенно именно собор служил в кремле композиционным ядром, связывая воедино разноликие и разновременные постройки внутри крепости.
По большому счету, кроме кремля, в Вологде нет ничего достойного внимания разве что общепит с упоительно дешевыми супами, салатами и булочками, каковые я и поглощал исправно, отдыхая от осмотра достопримечательностей. К шести вечера я был сыт по горло и булочками, и славным городком Вологдой, дело было вечером, делать было нечего, и я решил отправиться в кино. На кинотеатре красовалась афиша - 30 лет Ленкому!, я долго пытался понять - причем здесь Ленком, потом сообразил кинотеатр-то тоже имени ленинского комсомола! Кино в кинотеатре показывали американское, называлось оно Красавчик Джо, смотреть такой фильм в Вологде было странно будто бы ты ешь гамбургер на необитаемом острове.
А когда я топал от кинотеатра к вокзалу, я понял, отчего на вологодских улицах было так мало народу. Оказывается, вся Вологда каталась на коньках! Каток был устроен на главном городском стадионе, горели прожектора, музыку было слышно за километр то есть на полгорода! Народу уйма, Патриаршие с парком Горького просто отдыхают! И кустодиевские купчихи тоже, наверное, катались в сценическом полумраке, держа под руки своих детишек-купчишек. Чинно так и неторопливо катались, совсем как слоны. А потом, усталые, но довольные, они возвращались в своих жарко натопленные дома с резными палисадами, где их поджидали огромные, златые, как маковки церквушек, самовары...
Города зимой
В Москве не вполне понимаешь, насколько сильно меняется жизнь зимой. Хотя бы в плане перемещения по пространству. Не очень-то в Москве походишь по замерзшим речкам, не намного лучше обстоит с этим дело и в Питере мосты остаются мостами, горожане как летом, так и зимой остаются послушны градостроительной тирании архитекторов, которые раз и навсегда указали нам, как мы должные передвигаться по городу, провели фарватер, в котором мы и следуем с завидной покорностью, граничащей с автоматизмом. Совсем другое дело на Севере! Казалось бы какая мелочь, всего лишь выпал снег и замерзли реки, ручьи и озера, но как это изменяет городскую топографию! В Архангельске планировка, и без того зыбкая и неустойчивая, зимой и вовсе превращается в картографическую условность, в вещество без вкуса и запаха. Северная Двина покрывается панцирем льда, водная транспортная артерия для судов становится преградой, а вот для пешеходов транспортной артерией, и по этому кладбищу кораблей начинают осторожно, но настойчиво курсировать люди.
В одном месте на Двине, там, где она не слишком широка, не больше двух километров, даже устроена вполне цивилизованная пешеходная дорожка. Проведена линия электропередач, ее огоньки в темное время суток освещают путешественникам дорогу. Я не удержался от искушения, и в последний день своего пребывания в городе, уже после визитов в музеи, отправил домой Таню и в одиночестве отправился гулять по этому Невскому проспекту. Красиво, что и говорить. Многочисленные островки, разбросанные по Двине, проплывали мимо меня в постоянно сменяющихся ракурсах, плохая видимость делала их очертания аморфными и чуточку нереальными.
Корабли даже и зимой имеют на Двине свой анклав реку посередине рассекает полынья, ее постоянно подновляют ледоколы для каких-то неведомых мне целей. Не будь этой полыньи, с одного берега Двины на другой могли бы ездить и машины во всяком случае, парочку рассекающих по льду железный коней я высмотрел.
В Архангельске зимой процветает особый вид серфинга катание на досках по...льду. Даже не знаю, как это грамотно назвать сноусерфинг, что ли? Проводятся чемпионаты. При хорошем ветре серфингисты развивают скорость очень даже приличную. Впрочем, когда я путешествовал по Двине, хорошего ветра не было ( и слава Богу, а то бы я замерзнуть мне там, как падчерице в зимнем лесу!). Но "серфингисты" были, плавно рассекая на своих досках в опасной близости от полыньи, булькавшей полузамерзшей водицей.
Но то Двина, большая и неспокойная река. Можно представить, что сделала зима с безымянной речушкой в Вологде! Ничего не осталось от той речушки. По льду протоптаны тропинки, народ в основном только там и гуляет - при всей своей малости вологодская речка остается самым широким проспектом в городе.
На Севере народ обожает всяческие зимние забавы. О катании на коньках я уже упоминал, сюда же можно отнести и катание с горок на санках, катание на лыжах, тот же сноусерфинг. Люди пытаются противостоять морозу, не запираясь в тепло своих домов, а создавая тепло в вотчине этого мороза, на улице, глуша мороз, как рыбу динамитом, весельем, катанием. Становится понятны навязшие в зубах строчки: "приятно думать у лежанки...Но знаешь - не велеть ли в санки кобылку бурую запрячь?" И в самом деле - почему бы и не ударить катанием по бездорожью и холодам? Это только большому и сильному зверю, вроде медведя, позволительно с молчанием зимы соглашаться сном и покоем. То ли дело люди. Условие выживания на Севере человека, существа маленького и незащищенного - в движении. Человек на Севере подобен не леднику, а снежинкам, которые существуют лишь постольку, поскольку движутся.
С этими мыслями я и приехал в потихоньку отходившую от новогодних празднеств Москву. Москва, как всегда, встретила меня слякотью, грязью и мокрым снегом. Снежная королева с морозами, горками, "Корнями" и слонами осталась далеко на севере - до следующей зимы.