В начале девяностых меня, как ни смешно, загребли в армию. Сами помните, что тогда в стране делалось. Вопреки всяким законам, оказался я в чём-то типа частной компании, охранявшей алмазные прииски около Мирного в Якутии. От кого их охранять, что за враг проберётся через бескрайние просторы, а если и проберётся - как его остановят несколько сопляков с автоматами - о том мы не думали. Просто жаловаться было некому, бежать через тундру некуда, да и, в конце концов, кормили сытно. А в те годы это много значило.
Офицеры нам не докучали - попробуй, подокучай солдату, у которого через день в руках автомат с боевыми патронами. Напрягал только один боец - старый, по нашим тогдашним меркам, жилистый и невысокий деревенский мужичок по фамилии Четверушкин.
Чувство времени Четверушкину было не знакомо от слова совсем. В любое время дня и ночи он считал, что сейчас как раз пора обедать. А скоро, совсем скоро наступит дембель. При том, напомню, голодными мы не ходили, а топтать тундру ещё оставалось года полтора.
В логике и ориентировании боец тоже был не силён. Даже если мы только-только заступали на пост, Четверушкин бодро объявлял: "О, домой идём. Обедать пора". Это вначале раздражало, потом забавило, но, честно говоря, мы опасались заступать с Четверушкиным в караул. Мало ли что этому человеку с ружьём в голову стукнет.
В остальном жизнь шла спокойно, размеренно, да и Четверушкин за пределами своих странностей был вполне уживчив. Поэтому посмеивались мы над ним постоянно, но тихонько.
Потом наступил очередной обычный день. Вышли мы из казармы вчетвером, автоматы на плечо, и потопали по маршруту. Пурга упала неожиданно. Ещё минуту назад приходилось щурить глаза от бликов на снегу - и вдруг грохот, воем это не назовёшь, ветер со всех сторон в лицо, не вздохнуть, кожу секут колючие снежинки. Куда идти - совсем непонятно и страшно так, что и сказать-то ничего не можешь. Всё. Совсем всё.
Первым, часа через два, упал здоровяк Петя из Томска. Вряд ли мы смогли б его поднять, но Четверушкин наклонился к лежащему и завёл обычное: "Петя, ты что? Домой же идём. Домой, Петя. Обедать". Петя вскочил и со злостью ударил кулаком Четверушкина по лицу: "Домой? Где тут дом, ты знаешь? Где? Отобедались, баста!" Четверушкин, облизывая кровь с губы, с удивлением хлопал глазами на томича: "Петя, ты дурной что ли, на морозе-то драться? Кто же дерётся на морозе? Вот домой придём, я тебе морду-то расквашу. Пошли, Петя, домой". И Петя пошёл.
Мы шли, падали, поднимались, всё молча и, похоже, даже без мыслей. Вокруг грохотала пурга, но через неё как-то всё время пробивалось: "Домой идём. А там и дембель скоро. Домой, брАтки, обедать".
Казалось, прошли сутки, когда за метелью замерцал тусклый жёлтый свет. Мы бросились к нему и увидели цепочку солдат с фонарями, бредущих вдоль натянутой верёвки. Оказалось потом, что до казармы было меньше двухсот метров.
Хотелось заорать и заплакать - но после долгих часов на ветру и морозе я мог лишь щурить избитые позёмкой глаза и хрипеть. И только Четверушкин невозмутимо повторял в очередной раз: "Ну вот, домой пришли. Обедать пора. А скоро - дембель".