Александр БурьякКорней Чуковский как феномен
|
Корней Чуковский (1882-1969) -- литературный критик, перевод- чик, редактор, комментатор, автор, дневников, воспоминаний и дет- ских стихов. Родился в Санкт-Петербурге, учился и сделал первые творческие шаги в Одессе. Начинал газетным репортёром. Провёл около двух лет в Великобритании, после чего заделался англофилом. Чуковский -- из молодых да ранних. В конце 1905 г. он переехал в Санкт-Петербург и там быстро вклинился в литературную среду -- по-видимому, в качестве "вундеркинда". В 24 года он уже "познако- мился за зиму с Ясенским, Розановым, Вяч. Ивановым, Брюсовым, сблизился с Куприным" и т. д. ("Дневник") В 1907 г. втёрся в доверие и к И. Е. Репину. Впоследствии также много общался с Л. Андреевым, М. Горьким, Н. Гумилёвым, А. Луначарским, И. Бабелем, А. Ахматовой, Л. Сейфуллиной, Е. Замятиным, М. Зощенко, М. Волошиным, Ал. Толстым, С. Городецким, С. Маршаком, Н. Тихоновым, Ф. Сологубом, М. Слонимским, Ю. Тыняновым, В. Маяковским, Д. Мережковским, З. Гиппиус и др. О каждом хоть что-нибудь написал, причём по большей части не злопыхательски. Если он и имел с младых годов мизантропические наклонности, то скрывал это хорошо: демонстрировал уживчивость характера, сканда- лил мало, старался ладить с коллегами, помогал. В дневнике не мо- рализаторствовал, чужое грязное бельё демонстрировал умеренно, к себе относился с разумной долей критичности. Вообще, в "Дневнике" он производит впечатление психически здорового человека, хотя и жалуется часто на бессонницы. Впрочем, "Дневник" его был издан в редакции его же внучки, Елены Цезаревны Чуковской. По-настоящему он -- Николай Корнейчуков, "сын крестьянки, девицы такой-то". Был очень высок ростом. Рано женился (в 21 год). Отец четырёх детей (все -- Корнеевичи Чуковские). Семьянин. Наверное, был однолюбом, но есть слабая надежда, что у него что-то случалось с разбитной незамужней писательницей Л. Сейфуллиной, к которой он иногда заглядывал по поводам, оставшимся за текстом. Критику Чуковский писал бойко, оригинально, без зауми и без "воды". Ухватывал тонкости и выразительно о них высказывался. Находил оптимальное соотношение между грызением и хвалением, так что наживал своей писаниной больше хороших знакомых, чем врагов. Стремление самоутверждаться через разоблачение чьих-то слабостей у Чуковского не бросается в глаза: он охотно хвалил даже средних авторов, если у них случались удачные вещи. Русские революции и войны своего времени он наблюдал близко, но как бы из другой плоскости. Помимо хронической бессонницы, он имел проблемы с зубами и сердцем и был близорук. Может, это и были причины его небоеспособности. Жил он сначала по преимуществу в Петербурге-Петрограде-Ленин- граде, потом переехал в Москву. В досоветское время был благопо- лучен в материальном отношении, даже купил себе двухэтажную дачу в Куоккале (в то время -- на территории Финляндии), по соседству с И. Е. Репиным и другими творческими личностями. В первые годы Советской власти бедствовал, как и большинство народа, потом значительно улучшил своё материальное положение -- как и большинство народа. В 1920-х гг. "советская критика" низвела Чуковского до буржу- азного пережитка, но потом он снова поднялся. Антисоветчиком он по большому счёту не был: всего лишь критично относился ко всяким "перегибам" и прочим "временным явлениям". Героя его поэмы для детей "Тараканище" считали намёком на Сталина, но этот намёк наверняка получился случайно, потому что отцу четырёх детей было не до дразнилок против Советской власти, тем более что та уже успела много кого расстрелять. Сложности с проталкиванием его творческого продукта в печать в 1920-е гг. обусловливались не собственно "буржуазностью" интеллигента Чуковского, а конкурен- цией его с массой рванувших после революции в писатели. Отсутст- вие у Чуковского показной пролетарскости было лишь поводом для оттеснения его от писательских источников дохода. Любимые темы Чуковского -- Некрасов, Чехов, Блок, Уитмэн. В литературе Корней Чуковский -- фигура больше вторичная: пере- водил, редактировал, комментировал, критиковал чужие тексты. Из "первичных" работ -- фельетоны, детские стихи и сказки, теорети- ческие работы по детскому фольклору, роман "Бородуля" и кое-что ещё. Если судить по "Дневнику" Чуковского, то, начиная уже с Одессы, его жизнь проходила в значительной степени среди евреев. Ну, к этому очень располагали эпоха, профессия и места обитания, так что Чуковский был в этом как бы и не совсем виноват. Но всё-таки остаётся впечатление, что среди обрусевших евреев он чувствовал себя комфортнее, чем среди просто русских. * * * Вышеприведенное было написано исключительно под впечатлением "Дневника" Корнея Чуковского. Вырисовывался вполне приличный литературный столп, но потом я полез в интернет за деталями столпа -- и Чуковский вдруг засверкал для меня новыми гранями. Википедия: "Его отцом был Эммануил Соломонович Левенсон, в семье которого жила прислугой мать Корнея Чуковского - полтавская крестьянка..." "Отец оставил их, и мать переехала в Одессу." "Отчество 'Васильевич' было дано Николаю по крёстному отцу. С начала литературной деятельности Корнейчуков, долгое время тяготившийся своей незаконнорожденностью (как видно по его дневнику 1920-х годов), использовал псевдоним 'Корней Чуковский', к которому позже присоединилось фиктивное отчество -- 'Иванович'. После революции сочетание 'Корней Иванович Чуковский' стало его настоящим именем, отчеством и фамилией." "Детские стихи Чуковского подверглись в сталинскую эпоху жесто- кой травле, хотя известно, что сам Сталин неоднократно цитировал 'Тараканище'. Инициатором травли стала Н. К. Крупская, неадекват- ная критика исходила и от Агнии Барто. В среде партийных критиков редакторов возник даже термин -- 'чуковщина'." "Жена (с 26 мая 1903 года) -- Мария Борисовна Чуковская (урождённая Мария Арон-Беровна Гольдфельд, 1880-1955). Дочь бухгалтера Арона-Бера Рувимовича Гольдфельда и домохозяйки Тубы (Таубы) Ойзеровны Гольдфельд." "Дочь -- писательница и диссидент Лидия Корнеевна Чуковская (1907-1996). Её первым мужем был литературовед и историк литературы Цезарь Самойлович Вольпе (1904-1941), вторым -- физик и популяризатор науки Матвей Петрович Бронштейн (1906-1938)." Ирина Казюлькина "Чуковский Корней Иванович": "Он 'вечно, и почему-то каждый раз нечаянно, совсем, совсем против своей воли, смертельно обижал кого-нибудь'. Его неукроти- мый, просто бешеный темперамент частенько давал себя знать в язвительных, порой убийственных характеристиках, щедро раздава- емых Чуковским направо и налево. Не только врагам, но и друзьям. Да полно, были ли у него друзья? Враги вот -- были. И очень злая сатира Саши Чёрного под выразительным названием 'Корней Белинский' была. И даже вызов на дуэль был. Но: было и другое." "Этот 'пристрастный', 'вероломный', 'ядовитый' человек посто- янно за кого-то хлопотал, горячо откликаясь на многочисленные просьбы. Бегал, добивался, звонил по телефону, писал письма. И хотя он никогда не обладал ровностью характера, терпимостью, так называемой 'житейской мудростью', он всегда был неравнодушен. А потому неизменно притягателен для людей." "В шестнадцать лет он ушёл из дома. Отчасти, наверное, чтобы 'не сидеть на шее' у матери, которая одна тянула двоих детей. Отчасти -- чтобы быть свободным. Примерно в это время он, тогда долговязый и нескладный подросток, недавно исключённый из гимназии по пресловутому закону 'о кухаркиных детях', чуть не попал в городские сумасшедшие. И всё из-за стихов, которые непре- рывно бормотал себе под нос, а забывшись, начинал декламировать в полный голос к безумной радости жадных до зрелищ одесситов. На жизнь он зарабатывал тогда в артели маляров, крася крыши и заборы. Ещё учил английский язык по самоучителю. Запоем читал. И даже -- ни много ни мало -- писал серьёзную философскую книгу." "Несколькими годами позже глава из этой его книги будет напеча- тана в газете 'Одесские новости'. Так начнётся журналистская карьера Чуковского. Карьера, заметим, головокружительная." "В ноябре 1901-го он впервые переступил порог солидной одесской газеты. Всего через три года, вернувшись из Англии, где был в качестве корреспондента всё тех же 'Одесских новостей', он уже печатался в столичных 'Весах'. А ещё через год -- в 1905-м -- редактировал собственный еженедельный сатирический журнал 'Сигнал', вскоре, правда, безвременно почивший. Первые четыре номера этого издания были так остро сатиричны и откровенно антиправительственны, что против Чуковского власти возбудили судебное дело. К счастью, отделался он тогда лёгким испугом. Да испугался ли он вообще? Бежать, скрываться от полиции, переодев- шись англичанином: Боже мой, это так весело!" Ну просто "Россия, которую мы потеряли", с весёлыми сокрытиями от безобидной полиции. Дневниковые записи 1915-1916 гг. не опубликованы. О том, что они не велись, или потерялись, или были уничтожены, не говорится. Надо думать, в них было что-то очень не удобное для публикования. Неужели верноподданические высказывания?! Далее, я не смог найти информацию о том, на каком основании журналист и критик Н. Корнейчуков уклонился от службы в армии в период войны 1914-1917 гг. Поскольку дотянул он аж 87 лет, даже пройдя через все закаливающие обстоятельства первых лет Советской власти, можно предполагать, что со здоровьем у него было не то, чтобы совсем уж катастрофично. * * * Владимир Островский, "Потаённая жизнь Корнея Чуковского" (сайт www.peoples.ru): "Предполагают, что отцом Корнея Чуковского является Потомст- венный Почётный Гражданин Одессы Эммануил Соломонович Леве(и)нсон, 1851 года рождения, сын владельца типографий, расположенных в нескольких городах." "Еврейское происхождение отца Чуковского почти не вызывает сомнений. Вот что писал М. Бейзер в 1985 году в самиздатском 'Ленинградском еврейском альманахе'. Автор (в 1998 году жил в Израиле) беседовал с Кларой Израилевной Лозовской (эмигрировала в США), которая работала секретарём Чуковского. Она рассказала об Эммануиле Левинсоне, сыне владельца типографий в Петербурге, Одессе и Баку. Его брак с матерью Маруси и Коли формально не был зарегистрирован, так как для этого отец детей должен был креститься..." "Своего отца Коля знал. Об этом после смерти отца написала Лидия Чуковская в книге 'Памяти детства'. Семья жила тогда в финском местечке Куоккала и однажды, уже известный литератор Корней Чуковский неожиданно привёз в дом дедушку своих детей. Было обещано, что тот погостит несколько дней, но сын неожиданно и быстро выгнал его. Больше в доме об этом человеке никогда не говорили." "О своём национальном происхождении Чуковский не распространя- ется." "Лишь по отдельным отрывкам можно косвенно судить об его отношении к еврейскому вопросу. И здесь наблюдается необъяснимый парадокс: человек, тяжело переживший своё 'байстрючество', виновником которого был отец -- еврей, обнаруживает явное тяготение к евреям. Ещё в 1912 году он писал в дневнике: 'Был у Розанова. Впечатление гадкое... Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей'." Василий Розанов, видно, не догадывался об этнической подкладке Корнея Ивановича. Кстати, "был у..." -- это Чуковский таким образом к известным людям в "хорошие знакомые" пробивался. Вот ведь Розанов -- антисемит и никчемную заумь писал, но всё же личностью был популярной, и Чуковского к нему ноги сами несли. Всяких таких "был у..." в дневнике у Чуковского много. Очень уж человек о поддержании социальных связей заботился. "А вот, что пишет он о своих секретарях К. Лозовской и В. Глоцере: похвалив их за чуткость, самоотверженность, простодушие, он объясняет эти их качества тем, что 'оба они -- евреи -- люди, наиболее предрасположенные к бескорыстию'. Прочитав автобиографию Ю.Н. Тынянова, Чуковский записал: 'В книге нигде не говорится, что Юрий Николаевич был еврей. Между тем та тончайшая интелли- гентность, которая царит в его 'Вазир Мухтаре', чаще всего свой- ственна еврейскому уму'." "Тончайшая интеллигентность, чаще всего свойственная еврейскому уму", -- это иллюзия, вызванная тем, что среди евреев особо высо- кая доля интеллигентов. Мера ведь для "тончайшей интеллигентности" так или иначе отсутствует. Да и определение тоже. "Евреи -- люди, наиболее предрасположенные к бескорыстию" -- такое утверждение заставляет подозревать у дедушки Чуковского маразм, а у его биографа Островского -- "тончайшую интеллигент- ность", понимаемую как, среди прочего, недоразвитие "чувства реальности", и ставить под сомнение всё, что он написал о еврейс- тве Чуковского. На самом деле еврейство Чуковского проявилось здесь уже в том, что он выбрал себе в секретари евреев Лозовскую и Глоцера. "...тот факт, что именно Жаботинского выбрал поручителем при оформлении своего брака Чуковский, говорит о многом -- поручители случайными людьми не бывают. В 'Дневнике' имя Жаботинского появляется лишь в 1964 году: 'Влад. Жаботинский (впоследствии сионист) сказал обо мне в 1902 году: Чуковский Корней Таланта хвалёного В 2 раза длинней Столба телефонного. Только такую шутку Корней Иванович мог доверить в то время бумаге. Из переписки с жительницей Иерусалима Рахилью Павловной Марголиной (1965 год) выясняется, что всё это время он как драгоценность хранил рукописи В. Жаботинского. Вдумайтесь в значение данного факта и вы поймёте, что это был подвиг и что личность Жаботинского для него была священной." "Оба Чуковских -- и отец, и дочь очень тонко чувствовали правду и настоящий талант. Известна фраза Чуковского на машинописной книжке стихов опального поэта Александра Галича: 'Ты, Галич, бог и сам того не понимаешь'. И отец, и дочь писали письма советскому руководству в защиту арестованного за 'тунеядство' будущего лауреата Иосифа Бродского." И т. д. Осуждать старичка за ходатайства по поводу Бродского нет смысла, потому что Чуковский наверняка полагал, что поступает ЧЕСТНО и САМООТВЕРЖЕННО. Надо заметить, в том "Дневнике" (1901-1929), какой мне попался под руку, Чуковский не намекает не только на своё тайное еврейс- тво, но даже на явное еврейство своей жены. Но равно он нигде не обсуждает и русской темы, и вообще этническая сторона личной и общественной жизни (такая пикантная и существенная!) у него едва отражается. Близкий друг Жаботинского, он не смог бы в молодые годы запи- саться в евреи, даже если бы захотел: любой раввин сказал бы ему своё твёрдое "нет". Поэтому, чтобы оформить свой брак, он был вынужден перетащить свою будущую жену в православие. В итоге получилась православная семья с 3/4 еврейской крови. Напомню, что если у человека еврейская мама, но не еврейский папа, то этот человек, с еврейской традиционной точки зрения, -- почти полноценный еврей, а если, наоборот, еврей только папа, то он -- почти-нееврей. С русской же националистической точки зре- ния, он -- почти-еврей при любом раскладе (хотя, может быть, и "наш", хороший). Таким образом, Чуковский в этническом отношении оказывался ни туда, ни сюда. Мало того, что незаконнорожденный, так ещё и с евреем в отцах. Из этого -- англофилия Чуковского, его внешнее безразличие к национальной стороне жизни и его не сильно отрицательное отношение к интернациональной коммунисти- ческой идеологии в 1920-е гг. (если судить по "Дневнику"). С позиции этой идеологии, он был полноценным человеком. Как ни крути, Советская власть полностью разрешила в 1917 г. пресловутый "еврейский вопрос" (а если потом и восстановила его чуть-чуть снова, то ведь далеко не в том же виде и объёме). * * * "Малая советская энциклопедия" 1930 г. (кстати, довольно-таки еврейское издание) утверждает о Чуковском следующее: "Русский литературовед. Выступил в годы реакции, после 1905, как хлёсткий литературный критик-фельетонист, выражавший настрое- ния тех слоёв мелкобуржуазной интеллигенции, которые приспособля- лись к запросам буржуазии. В своих импрессионистских статьях (собраных в книгах 'От Чехова до наших дней', 1908; 'Лица и маски', 1914 и др.) Чуковский строит портрет писателя на разра- ботке какой-нибудь одной его черты, произвольно отрывая её от других. В позднейших работах Чуковский отказывается от подчёрк- нутого импрессионизма, в своих статьях о Некрасове даёт богатый фактический материал и некоторые социологические обобщения. Однако и эти работы и другие чрезвычайно слабы с методологичес- кой стороны, отличаются крайним эклектизмом." "Книжки Чуковского для детей ('Крокодил', 'Мойдодыр' и т. д.) отражают атмосферу старой интеллигентской детской." (Г. Лелевич) В 1920-е годы евреи могли грызть Чуковского как почти-русского, русские -- как почти-еврея. На самом деле его грызли не по нацио- нальному признаку и даже не по идеологическому, а всего лишь как конкурента и выдающегося человека, который не особо подстраивался под "генеральную линию". Примечательно, что в основном портили о него зубы "наиболее предрасположенные к бескорыстию люди" -- евреи: А. Барто, Д. Кальм, К. Флерина, К. Свердлова и др. Правда, евреи были и среди защищавших: С. Маршак, к примеру. Из Википедии: "Чуковский был награждён орденом Ленина (1957), тремя орденами Трудового Красного Знамени, а также медалями. В 1962 г. ему была присвоена в СССР Ленинская премия..." Не совсем тайных антисоветчиков так не декорировали: КГБ бдил. А если под конец жизни Чуковский всё-таки попал под влияние дис- сидентов благодаря своей дочке, это можно списать на старческое ослабление ума. Критик Владимир Бушин откопал в дневнике Чуковского запись от 21 апреля 1936 г. по поводу впечатления от Сталина на съезде комсомола. Чуковский получил на этот съезд приглашение, и Сталин, наверное, тоже. Чуковский: "Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН (Так в тексте -- В.Б.) стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огром- ная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворен- ные и смеющиеся лица. Видеть его -- просто видеть -- для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговора- ми Демченко. И мы все ревновали, завидовали, -- счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой - все мы так и зашептали. 'Часы, часы, он показал часы' -- и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я -- ему, и оба мы в один голос сказали: 'Ах, эта Демченко, заслоняет его!'( на минуту). Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью..." Цитирую по книге Бушина "Живые и мёртвые классики". В исполь- зованном мной массовом издании дневника Чуковского приведенная запись отсутствует, потому что это издание -- антисоветское, 1991-го года, и охватывает только период с 1901 по 1929 г., оставляя за рамками неудобный для подрывной пропаганды период жизни писателя. * * * О том, чем занимался Чуковский в славные 1914-1917 гг., в его автобиографии ("О себе") 1916 г. сказано только следующее: "В 1916 году А. М. Горький, возглавлявший издательство 'Парус', задумал наладить в нем детский отдел и пригласил для этой цели меня. Под его руководством я составил сборник 'Елка' и написал свою первую детскую сказку 'Крокодил'." А ровесники в это время гнили в окопах за Родину. * * * Представляется очень правильной трактовка Корнеем Чуковским феномена Василия Розанова: "...Розанов -- посторонний. Человек подошёл к кучке народа. Что здесь случилось? Убийство. Лежит убитая женщина, неподвижная, в кровяном ручье, а подле неё убийца с ножом. -- Тут нужно доктора -- не спасёт ли он убитую [А. Б.: не спасёт], тут нужно здоровых, смелых людей -- связать убийцу, обезоружить, не убил бы ещё кого? И вдруг является Розанов, суётся в толпу, мешает всем и нашёпты- вает:" - Погодите, я объясню вам психологию убийцы; погодите, вы ничего не прнимаете, он заносит нож -- по таким-то и таким мотивам, он убегает от нас по таким-то и таким причинам. Объяснения, может быть, и хороши, но только зачем же мешать ими доктору. -- Каждая минута дорога. Доктора отвлечёшь от работы и т. д. В участке разберут. Розанов -- посторонний. Разные посторонние бывают. Иной посто- ронний из окна глядел -- сверху, всё происшествие видел. Такому 'со стороны видней' и понятней. А другой посторонний подошёл к вам: а что здесь случилось, господа? Г. Розанов несомненно именно такой посторонний. Он подошёл к революции, когда она разыгралась уже во всю (до тех пор он не замечал её). Подошёл к ней: что здесь случилось? Ему стали объяс- нять. Но он 'мечтатель', 'визионер', 'самодум', человек из подполья. Недаром у него были статьи 'В своём углу'. Вся сила Розанова в том, что он никого и ничего не умеет слушать, никого и ничего не умеет понять. Ему объясняли, он не слушал и выдумал своё. Это своё совпало с Марксом (...) -- он и не знал этого, и отсюда та странная (вечная у Розанова) смесь хлестаковской по- верхностности с глубинами Достоевского -- не будь у Розанова Хлестакова, не было бы и Достоевского." ("Дневник", 5 июня 1906) * * * Вот тот отрывок, где Чуковский сообщает о бытовом антисемитизме Василия Розанова: "Был у Розанова. Впечатление гадкое. <...> Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей. (...) На прощание целовал, благода- рил -- и в тот же день приехал ко мне -- через час." ("Дневник", 15 мая 1912) Ну, и зачем ходить в гости к человеку, от которого остаётся гад- кое впечатление, да ещё с этим человеком целоваться? А затем, что иначе не будешь фигурой в обществе и не напишешь занимательного дневника, в котором про известных современников можно было бы компетентно высказаться: "впечатление гадкое". * * * С головой у Чуковского всё-таки был какой-то непорядок, прояв- лявшийся, среди прочего, в хронической бессоннице. Из "Дневника": "6 часов. Потушу светлячок и лягу. Авось усну. Очевидно, мне опять умирать от бессонницы. Бессонница отравила всю мою жизнь: из-за неё в лучшие годы -- между 25 и 35 годами -- я вёл жизнь инвалида, почти ничего не писал, чуждался людей -- жил с непре- рывной мутью в голове. То же начинается и теперь. Как бороться с этим, не знаю..." (ночь на 15-ое марта 1922 г.) "Принял опий, чтобы заснуть. Проснулся с тяжёлой головой." (22 марта 1922 г.) И т. д. * * * Мизантропизм у Чуковского (чем-то же Корней мне понравился!): "И ни одного друга! Даже просто ни одного доброжелателя! Всюду когти, зубы, клыки, рога!" "Вот что такое 40 лет: когда ко мне приходит какой-нибудь чело- век, я жду, чтобы он скорее ушёл. Никакого любопытства к людям. Я ведь прежде был, как щенок: каждого прохожего обнюхать и возле каждой тумбы поднять ногу." (1 января 1922 г.) * * * В "перестройку", когда для подрыва Советской власти всё пошло в дело, выгребли из чердачного хлама и писателя Евгения Замятина (1884-1937, помер в эмиграции). Чуковский про него -- задолго до этого выгреба: "Ой, как скучно, и претенциозно, и ничтожно то, что читал Замя- тин. Ни одного живого места, даже нечаянно. Один и тот же приём: все герои говорят неоконченными фразами, неврастенически, он очень хочет быть нервным, а сам -- бревно. И всё старается ска- зать не по-людски, с наивным вывертом: 'её обклеили улыбкой'. Ему кажется, что это очень утончённо. И всё мелкие ужимки и прыжки. Старательно и непременно чтобы был анархизм, хвалит дикое состоя- ние свободы, отрицает всякую ферулу [ferula -- прут, розга (лат.) -- А. Б.], норму, всякий порядок -- а сам с ног до головы мещанин. Ненавидит расписания (ещё в 'Островитянах' смеётся над Дьюли, который даже жену целовал по расписанию), а сам только по этому расписанию и пишет. И как плохо пишет, мелконько. Дурного тона импрессионизм. Тире, тире, тире... И вся мозгология дурацкая: всё хочет дышать ушами, а не ртом и не носом. Его называют мэтром, какой же это мэтр, это сантиметр." (20 янв. 1922 г.) * * * Блистательный Чуковский: "Был вчера на панихиде -- душно и странно. Прежде на панихидах интеллигенция не крестилась -- из протеста. Теперь она крестится -- тоже из протеста. Когда же вы жить-то будете для себя -- а не для протестов?" ("Дневник", 13 мая 1925 г.) Заурядный антисоветчик из ТАКОГО писателя получиться не мог. * * * Блистательный Розанов: "Вспомнился анекдот о Розанове. Он пришёл к Брюсову в гости, не застал, сидит с его женою, Иоанной, и спрашивает: - А где же ваш Бальмонт? - Какой Бальмонт? - Ваш муж. - Мой муж не Бальмонт, а Брюсов. - Ах, я их всегда путаю." ("Дневник" Чуковского, 11 окт. 1927 г.) У меня аналогичные сложности с Куприным и Буниным. * * * Если называть вещи своими именами, то детские стихи Корнея Чуковского -- все эти "Бармалеи", "Тараканищи", "Путаницы" и пр. -- абсурдистские, и по большому счёту их вряд ли следует совать детям. А неабсурдистские детские стихи -- это, к примеру, у С. Маршака. Да, абсурдизм есть и в детском фольклоре, и в руссских народных сказках -- но зачем его ещё множить искусственно?! На то, что Чуковский -- сознательный абсурдист, указывают и некоторые места из "Дневника": "Решил выписывать всё, что пригодится для моей фантастической книги о бесцельности. Мои положения таковы: бесцельность, а не цель притягательна. Только бесцельностью достигнешь целей." (10 июля 1904) "Ужасно то, что я не несу никакого учения, не имею никакого пафоса. Я могу писать только тогда, если хоть на минуту во мне загорится что-нб. эмоциональное. Если бы у меня была 'идея', я был бы писатель." (11 сентября 1908) * * * Один мой товарищ по партии не совсем пристроенных талантов, скрывающийся от всяких там дефензив и сигуранц под партийной кличкой Bozkurt, долгое время доказывал мне, что в отношении Чуковского я сильно не дожимаю с критикой и что я вообще в данном случае как бы несколько недопроницателен. Это я-то! В конце концов моё терпение лопнуло, и я решил просто дать Бозкурту слово. Итак: "'Путаница' - сатира на революцию, на ее абсурдность. Она также к разного рода Майданам очень подходит. Вспомните начало сказки: Замяукали котята: Надоело нам мяукать! Мы хотим, как поросята - Хрюкать! ... А за ними и утята: 'Не желаем больше крякать! Мы хотим, как лягушата, Квакать!' Свинки замяукали - Мяу, мяу! Кошечки захрюкали - хрю, хрю, хрю! Это о чем? О том, что начинается, когда кто-то начинает делать то, что ему не положено. В принципе, первые две строчки вообще читаются как революцион- ный призыв: Замяукали котята: Надоело нам мяукать! Мы хотим, как поросята - Хрюкать! Хрюкать, хрюкать, хрюкать! Ничем не отличается от El pueblo unido jamas sera vencido. Или 'Разом нас багато, нас не подолати!' Даже размер тот же. [Тут, может, не стихотворный размер имеется в виду -- А. Б.] Поймите, Чуковский, Маршак и другие ненавидели революцию, но вынуждены были к ней приспособиться. Ненавидели быдло, развалив- шее установившийся порядок. И они маскировали свои контрреволюци- онные, патриотические взгляды под детские стихи. У обоих этих поэтов таких примеров полно. Потом, когда Сталин начал помаленьку революцию сворачивать, они стали к новому режиму относиться тер- пимее. У Чуковского это 'Федорино горе', где под Федорой пред- ставлены большевики, так запустившие страну (домашнее хозяйство), что вещи от нее поубегали. А потом она начинает реконструкцию, помаленьку приводит все в порядок. А у Маршака это 'Кошкин дом'. Суть сказки - призыв к примирению бывших имущих классов с новой властью, потому что нужно отстраивать 'кошкин дом', т.е. Россию после пожара (революции). Там тоже все прозрачно - Кошка - дво- рянство, ее привратник Кот - слуга имущих классов. Котята - про- летариат. Козлы и свиньи, которые жрали за счет кошки, а потом не пускали ее на порог - снова Антанта, и прочие западные друзья. Пожар - революция. Старый кошкин дом сгорел, демократы европейс- кие не помогут, значит, нужно бывшим дворянам и бывшим пролетари- ям вместе восстанавливать страну, строить новый дом. Все же понятно." * * * Насколько фильтрован материал популярного издания "Дневника" Чуковского -- вопрос пикантный. Может, по недосмотру туда попало, к примеру следующее -- об экскурсии Корнея Ивановича в крематорий: "Вчера чёрт меня дёрнул к Белицким. (...) Был Борис Каплун -- в жёлтых сапогах -- очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. -- Не поехать ли в крематорий? -- сказал он, как прежде говорили 'Не поехать ли к "Кюба" или в "Виллу Родэ"?' -- А покойники есть? -- спросил кто-то. -- Сейчас узнаю. -- Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников. -- Едем! -- крикнул Каплун. Поехал один я да Спесивцева, остальные отказались <..>. (...) Мы стоим у печи и ждём. Лиле холодно -- на лице покорность и скука. Есть хочется невероятно [а тут запашок жареного мяса, наверное, -- А. Б.]. В печи отверстие, затянутое слюдой, -- там видно бело- ватое пламя -- вернее, пары напускаемого в печь газа. Мы смеёмся, никакого пиетета. (...) Я пошёл со Спесивцевой в мертвецкую. Мы открыли один гроб (всех гробов было девять). Там лежал -- пятками к нам -- какой-то оранжевого цвета мужчина, совершенно голый..." И т. д. (1 янв. 1921) Такие вот откровения дают антисемитам основания утверждать, что с евреями всё-таки "что-то не так". И даже с ПОЛУевреями. Кстати, неуважение к чужой смерти обошлось потом Чуковскому более чем дорого (он пережил трёх своих детей). А ведь ему ко времени "экс- курсии" в крематорий было уже 39 лет: время молодёжных глупостей как бы безвозвратно ушло. * * * Книга Чуковского "Живой как жизнь" о борьбе за качество русско- го языка. Толковая, читабельная. Но две вещи бросаются в глаза. В-первых, заискивание перед КПСС (а я могу показать на примерах других успешных авторов 1960-х, что оно не было обязательным условием для публикования). Во-вторых, обилие упоминаний евреев. Причём все упомянутые евреи -- правильные борцы за русский язык, тогда как среди упомянутых русских некоторые борцы -- неправиль- ные. Заискивания Чуковского: "Конечно, В. И. Ленин не был бы вождём милионов, если бы не обладал великолепной способностью обращаться к массам с наипрос- тейшей речью." (с. 526) "Недаром во всех вузах так детально штудируются труды классиков марксизма-ленинизма..." (с. 532) "При обсуждении проекта Программы КПСС..." (с. 537) И т. д. Наверное, Чуковский был вынужден шустрить из-за дочери- антисоветчицы. Евреи Чуковского: "Хорошо сказано при этом у того же Горнфельда..." (с. 507) Места, где Горнфельд был процитирован в первый раз, я не отме- тил: изначально у меня не было цели считать у Чуковского евреев. "И поневоле вспоминаются слова М. Казакевича: ..." (с. 532) "Должно быть, -- говорит С. Я. Маршак..." (с. 541) И т. д. Я думаю, это вышло у Чуковского не намеренно -- не как лёгкий намёк (для особо понимающих) на его истинное отношение к Советской власти. Но вышло по-еврейски. Ошибки Чуковского. Одну нашёл: на с. 509 он вслед за М. Горьким переводит слово "тенденция" на совсем уж русский язык как "намерение". Я бы сказал, что это скорее "направление изменений". Во французско-русском словаре tendance значится как "стремление", "наклонность". Кстати, Белинский у Чуковского (там же) почти обо мне: "Есть ещё особенный род врагов 'прогресса' -- это люди, которые тем сильнейшую чувствуют к этому слову ненависть, чем лучше пони- мают его смысл и значение. Тут уж ненависть собственно не к сло- ву, а к идее, которую оно выражает." (с. 520) У меня, правда, ненависть на самом деле не к слову и не к идее, а к людям, которые связывают со словом "прогресс" свои дурацкие смыслы. В рассматриваемой книге Чуковского довелось споткнуться ещё на следующем: "Достаточно также вспомнить, с какой непримиримой враждебностью относился покойный Фёдор Васильевич Гладков ко всякому, кто, на- пример, неправильно ставил ударения в слове реку или употреблял выражения пара минут, пара дней. Как-то около месяца я провёл с ним в больнице и с большим огор- чением вспоминаю теперь, какой у него сделался сердечный припа- док, когда один из больных (по образованию геолог) вздумал защи- щать перед ним слово учёба, к которому Фёдор Васильевич питал самую жгучую ненависть." Я при своём закоренелом мизантропизме всё же с людьми как-то помягче буду. Во всяком случае, от приближения ко мне, скажем, волосатиков или гомиков у меня сердечного приступа не случается. Только кулаки чешутся. Вообще, я думаю, что человеконенавистников существует гораздо больше, чем признающихся в собственном челове- коненавистничестве: человеки очень уж склонны к самообману. * * * Чуковский воспитывался русской матерью, получал русское образо- вание, обитал по преимуществу в русской среде, пусть и с большой еврейской примесью. По складу мозгов он был русский человек, по творческой принадлежности -- русский писатель (а не, скажем, рус- скоязычный еврейский), но -- с особым отношением к евреям. О ев- реях и еврейском он обычно отзывался с большой нежностью, но как бы с русской точки зрения. Можно считать, что он был тайным ев- рейским агентом в русской литературе. Нельзя утверждать, что в этой литературе он занимался вредительством, но нехороший элемент недоговорённости, не совсем искренности, замаскированной двойст- венности он туда вносил. Когда он говорил о еврейских авторах, о еврейских качествах, он говорил как якобы русский, а на самом деле как полуеврей: он в этих случаях был вряд ли вполне объективен, и необъективность его была не русская. Его КРОВНАЯ заинтересованность в тихих-мирных отношениях евреев и русских мешала ему правильно отмерять нужные степени толерантности в различных конфликтных ситуациях. Владимир Жаботинский всё-таки отмерял правильнее. Когда этнос, соответствующий одной из половинок полукровки, явно доминирует численно и культурно над этносом, соответствующим другой половинке, тогда полукровность не создаёт больших проблем, а где-то даже и пикантна, особенно если не распространена. Плохо бывает, когда оба "половинчатых" этноса напряжённо выясняют отношения, причём почти на равных. В этом случае человеку хоть разорвись. В генетическом аспекте такой полукровка не обязательно хуже, а иногда даже лучше "породистого", но он хуже в СОЦИАЛЬНОМ положении. * * * Дочка Чуковского Лидия выросла в правозащитную дрянь, злоупот- реблявшую стремлением Советской власти к приличию. Как автор она была аккуратненькой серостью и отличилась главным образом воспо- минаниями о своём знаменитом отце. * * * Резюме. Чуковский был не писатель и не поэт, а ЛИТЕРАТОР, то есть, всего понемногу: культурненько, довольно качественно, читабельно, в основном полезно, но по большей части ВТОРИЧНО. Чуковский очень старался вписаться в русскую культурную среду: ладил с евреями, скрывал от гордых славян своё национальное лицо, мягко набивался в знакомые к известным людям, правильно выбирал места для своих дач, был выверенно остр в литературной критике, не активничал в политике. Соображающий, эрудированный, не склон- ный к подлостям, не герой, зато и не корчил из себя гения, не лез в первый ряд и, кажется, не жлобствовал. Ну, кому-то ведь надо составлять сборники, писать предисловия и биографии, переводить, комментировать и т. д. В русскоязычном литературном еврействе Чуковский ныне котирует- ся довольно высоко: евреи не дадут быть забытым ни одному выдающемуся человеку из "своих". В собственно русской культуре Чуковский, я бы сказал, незаслуженно задвинут в третий ряд, тогда как место его -- в крепком втором. Я имею в виду не его стихотворные сказки, а его критические и литературоведческие работы, а также дневники и воспоминания. * * * К практическим выводам. Каждый половозрелый индивид перед тем, как приступить к размножению, должен задуматься об этнической стороне этого торжественного момента. Без крайней необходимости лучше не делать никаких смешений, потому что человекам гораздо легче живётся и творится, когда они имеют конкретную определённую национальность и она вдобавок "написана" у них на физиономиях. А когда получается индивид который ни туда вполне, ни сюда, он -- если между этносами, к которым он причастен, имеются некоторые трения -- оказывается вынужден либо скрывать свою смешанную суть, либо уклоняться от ситуаций, в которых этничность имеет значение, либо выступать за игнорирование этничности (что иногда нехорошо). То есть, ему для движения по жизни задаётся БОЛЕЕ УЗКИЙ КОРИДОР ВОЗМОЖНОСТЕЙ, чем другим, "чистопородным". А ведь нужных возмож- ностей даже в более широком коридоре, как правило, не избыток. Да, достигают больших успехов и "непородистые", но зачастую через неприятности, ложь и стремление преодолеть чувство своей как бы неполноценности. Полукровке (не только с еврейской примесью, а вообще) затрудни- тельно участвовать в политической жизни. К примеру, ему могут отказать во вступлении в националистическую партию. А если не откажут, он будет там второсортным подозрительным членом или же ему придётся завести себе "постыдную тайну" и скрывать правду о своём происхождении. Какую бы политическую позицию он ни занял, "чистопородные" и слабосмешанные будут видеть в ней влияние полу- кровности: объяснять ею тот или иной его выбор. Психологически комфортно ему будет только среди таких же полукровок, как он сам. "Чистокровным", совпадающим с какой-то его половиной, общаться с ним тоже будет не очень удобно -- из-за постоянного опасения нечаянно высказать что-то не совсем вежливое о его другой половине.
Корней Чуковский Рис. Исаака Бродского, 1913 г.Литература:
Казюлькина И. "Чуковский Корней Иванович" (сайт www.bibliogid.ru) Островский В. "Потаённая жизнь Корнея Чуковского" (сайт www.peoples.ru) Чуковский К. И. "Дневник 1901-1929", М., "Советский писатель", 1991. Чуковский К. И. "Сочинения" в двух томах, М., "Правда", 1990.
Возврат на главную страницу Александр Бурьяк / Корней Чуковский как феномен на русско-еврейском пограничье
|