Ночь в кибо - пора абсолютно пустых улочек и площадей. Даже собак запирают в закрытых дворах, не говоря о прочей домашней живности. Все-таки горы - край суровый, и лучше крепких стен из валунов ничто не защищает живущих здесь. А темное время - раздолье и для волков, и для пятнистых диких кошек, и для всякой горной нечисти, такой, как духи холодных стремнин, подло убитых врагов и ужасного цветка неживлянки, а также тонкокостных существ Гзор и Бхэж, что монотонно стучат в запертые двери, тонко и жалобно подвывая при этом, и поражают безумием тех, кто решится впустить их.
Голод крутил внутренности сукокрыса, залегшего у первого дома кибо, но поживиться было нечем. Где-то за окраиной, он чувствовал, бродила волчица, тоже голодная, однако не решалась приблизиться к человеческому жилью. Возможно, из-за него. Саму белую собаку, дремлющую в ожидании рассвета, не волновали ни опасные животные, ни духи, ни прочие нечистые создания. Как не беспокоили они и разосланных в искривленные коридоры улочек разведчиков. Семеро ловких фуражиров - серых крыс - тщательно исследовали ближние дома на предмет незаметного для хозяев проникновения. Все двери были заперты, и даже маленькие окошки-бойницы были тщательно заделаны, ведь нечисть хитра и ей достаточно бывает порой самой незаметной лазейки для своих пакостей. Неизвестно, повезло ли в эту ночь зловредным духам, но одной из серых тварей удалось найти щель. Она тут же просигналила остальным тонким прерывистым писком. И она же попала в беду. Сгубили воровку аппетитные запахи: и сухим зерном, и сыром, и провяленным мясом, и ароматом объедков от вчерашнего ужина тянуло из небольшого отверстия в стене. Но не просты оказались обитатели дома. Над лазом висели сильные амулеты, предупреждающие потусторонние вторжения, а перед ним - настроенный капкан - для тех, кого духовная оборона оставит равнодушным. В него и попала разведчица. Остальные грызуны, остановленные пронзительным визгом, отпрянули назад. Сукокрыс тут же почувствовал боль в месте, где брюшина была прогрызена во время Грольтова ритуала. К этому добавилось раздражение, вызванное голодом. Ну а разгоревшийся пожаром гнев Эльмеды превратил недовольство в бешенство.
Монстр издал низкий рык и устремился к негостеприимному жилью. Он понеся прямиком на дверь. Сучья морда расквасилась бы в кровавый блин, но нематериальный посланец Грольта - Оал - успевший вернуться в строй, выплюнул в последнюю секунду заклятие, сбивающее любые запоры, и тяжелая дверь с грохотом влетела внутрь.
На звук выскочил престарелый хозяин дома, первый жрец кибо Больгхо, и узрел потрясающую воображение картину. В круге света от факела, что держала его дрожащая рука, возникла огромная белая собака с темными пятнами над глазами, а рядом грузный лысый мужчина в темно-красном шитом золотом балахоне. Оба существа были полупрозрачны. Получалось так потому, что материальной оболочки, отчего-то усевшей в пути, не хватало теперь на два крупных туловища.
Лысый, усевшись на корточки, с кряхтением вынимал из капкана блеклую тень крысы, а пес, увидев человека, заклокотал горлом и прыгнул ему на грудь. Ни ворожба, давно заученная и привычно слетавшая с побелевших губ старика, ни ореолы цветастых искорок вокруг головы и кистей рук, что неизменно внушали глубочайшее почтение соплеменникам, нисколько не поколебали злобной решимости твари.
Поначалу у суки получалось не очень. Хотя и вонзались в тело клыки, и верещала жертва, и выделялась кровь, пачкая одежду, но настоящих глубоких ран нанести не удавалось: не хватало зубам основательности. И лишь когда Илюм вместе с освобожденным грызуном втянулись в общее тело, кровь хлынула фонтаном, голова жреца покатилась прочь и распахнулась от мощного удара клыков грудная клетка. Затем страшилище, сверкнув красными глазами, приняло плечом удар топора, что занес над ним сын жреца, и подмяло молодого человека. В борьбе они шарахнулись о стену, и на холку сукокрыса пролилось горящее масло из ночного светильника. Почувствовав спиной жар, сука не остановилась, но разъярилась до последней крайности и прокатилась по жилищу пылающим комом ярости, уничтожая домочадцев.
Из большой семьи лишь двоим удалось спастись: они успели протиснуться в узкое окошко. А палимый огнем зверь, наконец, обратил внимание на себя: завертелся на полу, воя от боли и пытаясь сбить огонь. И если бы не Оал, вызвавший ливень с потолка и выдувший шквал ветра из какого-то угла, неизвестно, что бы вышло. А так даже пожара настоящего не случилось.
Полуодетая молодая женщина, невестка растерзанного жреца, прижав к груди малолетнего сына, с воплями помчалась по улице. Никто не спешил отворить перед молодой матерью наглухо запечатанные двери, полагая, что нарушителями порядка являются коварные разносчики безумия - тонкокостные Гзор и Бхэж. И только убеленный сединами отец беглянки признал в истошных воплях за окном хорошо знакомую дочкину истерику. Он и поднял соседей.
В доме у каждого горца хранится арсенал, и вскоре небольшой отряд подступил к обиталищу главного жреца. Вместе - не страшно. А все же шли сторожко - крались, а не шагали, не кашляли и не переговаривались.
Проем выбитой двери зиял негостеприимной темнотой, пахло оттуда гарью и бедой, и первыми полетели в него камни и стрелы. Подождали - ничего. Вот факел прочертил яркий след в рассветной серой мари - и опять никто не заорал, не задергался, а только послышалось шипение гаснущего в луже огня. Тут подоспели младшие жрецы, уже успевшие хлебнуть отвара желтого лишайника, и принялись отплясывать ритуальный танец: его замысловатые коленца начисто лишали демонические создания уверенности в себе, способности к ориентации и даже к прямолинейному движению.
Тем не менее, ответа вновь не последовало, и жрецы предложили воинам проникнуть внутрь, поскольку если там кто и остался, то обороняться толком уже не сможет. Однако горцы, скорее озадаченные, чем обрадованные полным отсутствием реакции со стороны врага, торопиться не стали: они заняли оборону и решили дожидаться полного рассвета.
Замок Ольс
Сердце огромной страны и величайшее архитектурное чудо, именуемое замком Ольс, являло бесконечное чередование королевских резиденций различных эпох, слитых в единый ансамбль. Веками замок расстраивался, достраивался и пристраивался. И сейчас возводились новые палаты, залы, покои с альковами и прочие необходимые для осуществления тяжких властных трудов помещения. Управляли строительством придворные зодчие, но общий контроль ложился на плечи Эльмеды, поскольку она создавала обиталище для будущего короля - своего сына.
Незыблемое правило государства Ольс гласит: смерть короля означает закладку первого камня в здание нового дворца. Дворца для нового владыки. И в этом заключен большой смысл. Пока крепостная стена, отделяющая чертоги почившего монарха от современных строений, не стала глухой, пока не забиты все ворота в ней, не завалены лазы, не зачеканены щели, дух прежнего властителя будет бродить среди живых, будоража и пугая их. И не будет у нового правления лада, все старания, все наилучшие, наимудрейшие задумки, решения и деяния его будут обречены на провал. А если и появятся успехи, если сложится впечатление, что и так можно владычествовать, не размежевавшись с прошлым, то такую самонадеянность непременно настигнет расплата. Это хорошо известно, поскольку уже бывало.
Чтящая историю Эльмеда знала об этом, и одним из первых повелений ее самостоятельного правления был указ о расчистке земли под новый дворец.
Сметались дома, сараи, конюшни, склады и иные постройки, прилегающие к той стене, что разделяла два несовместимых между собой мира - высший, осененный светом богоданной власти, и заурядный, людской, с его мелкими страстишками и делишками. А с противоположной стороны города тоже осваивался участок - надо же было куда-то отселять стронутых с мест людей. Жители не сопротивлялось, у них и мысли такой не могло возникнуть: за века к подобным переменам все притерпелись, как привыкают к отливам и приливам жители приморья.
Ольс был редкостным поселением - от обычных городов он отличался ползучестью. Если бы нашелся сторонний наблюдатель, для которого век равен дню, его глазам город представился бы неким зверем, вроде слизня: Ольс неуклонно двигался в сторону крутого берега реки Гингл.
В жреческих кругах ходило тайное мнение: в тот час, когда улицы подойдут вплотную к реке, государство перестанет существовать, оно рухнет, и толпы варваров из неведомых мест захватят его. А чтобы этого не случилось, огромный слизень должен остановиться, развернуться и двинуться вспять. Как это могло бы произойти, никто не представлял. Людей становилось больше, а в стороны расширяться нельзя из-за близости болот. Но и назад, к замку, не повернуть: разрушение древних стен выпустит на волю королей-призраков, заключенных там. И тогда уж точно Ольс исчезнет с поверхности земли - ни один город, да что там - целый мир не выдержит такого количества проклятых духов, явившихся одновременно.
И вот до реки осталось совсем немного: скоро стены крайних домов наползут на берег. Сведущие не сомневались - конец Ольса близился!
Утро в Кибо
Утро собрало у места трагедии все способное носить оружие население Больхго. Прохладный ветерок сплетал негромкие слова в тревожную мелодию с изобилием гортанных звуков, отчего создавалось впечатление перевеса в оркестре ударных инструментов. Более заметно этот крен проявлялся, когда раздавались особенно характерные слова: "брехруй", "горохорбх" и "урхреборебх". В переводе со здешнего языка это означало: первое - "человек, родившийся от собаки", второе - "нагадить дьяволу под нос", и третье - "наесться до отвала его же (дьявола) дерьмом". Изящной эту музыку не назовешь, а вот с маршем, настраивающим на борьбу и преодоление, сравнить было можно.
Хорошо известно, что талантливый марш, а также дневной свет и численный перевес создают наилучшие условия для геройства. Благодаря этим составляющим рубеж дверного проема был преодолен. Но не донеслось оттуда ни шума, ни крика, никто не выскочил и не побежал. Воины как зашли, так и вышли в полной тишине. Враг удрал, по всей видимости, еще ночью.
Люди по очереди заглядывали внутрь и отходили. Зрелище было не для слабаков. В залитых кровью помещениях вперемежку валялись головы, руки и ноги. В разлитой на полу большой луже громоздилась обгорелая и переломанная мебель, различная утварь и предметы культа. Увиденное надолго врезалось в память. Одно лишь осталось незамеченным - пропажа нескольких тушек вяленых сурков. Да и какое это могло иметь значение?
Лица выходящих из оскверненного дома мужчин были окаменевшими, на скулах вздувались и опадали желваки. Расходиться не спешили. Неутолимая жажда мести все теснее сплачивала собравшимися у жилища старого жреца.
Горцы. Возрождение надежды
Уржак из Эрена и его уцелевшие товарищи, совершенно опустошенные последним приключением, добрели до первого кибо нагорной страны к полудню. Сбившись в понурую кучку, они медленно шли по улочкам, опустив глаза долу, и походили не на воинов, а на погорельцев или жертв иного бедствия. Жестокое разочарование "сватов" нетрудно было понять - в самом конце пути они потеряли все: и невесту, и оружие, и лошадей. Мужчина, не получивший в бою ни царапины но лишившийся меча и коня - трус. И смыть это клеймо могли только геройская гибель или топор палача. На поясе Уржака болтались два тяжелых мешочка с монетами, усугубляя жгучее ощущение срама, с которым предстояло жить до Эрена, где их ждет приговор. Еще бы! Он потерял честь, а деньги сохранил! Для таких достойной смерти нет.
Но, несмотря на черные мысли, путники то и дело ловили на себе настороженные взгляды полностью вооруженных мужчин Больгхо. Женщин же и детей не попадалось вообще. Здесь тоже что-то произошло?!
Приюта попросили они у старого друга Уржака, с которым тот виделся последний раз больше десятка лет назад, но известно, что горская дружба, как хороший булат, не ржавеет со временем, а крепчает. В беседе, последовавшей за угощением, кое-что разъяснилось.
Оказалось, за душой главного жреца с вершины, недоступной взору смертного, спустился Ледяной Уэх и попутно прихватил часть домочадцев (при упоминании грозного владыки гор Уржак поежился). Так звучала первая, родившаяся впопыхах, версия случившегося, своей нелепостью подчеркивающая смятение в умах. Ее единственным основанием служила большая лужа, оставленная - подтаявшим при исполнении наказания?! - Уэхом! Но от гнева Ледяного смогли улизнуть двое, разве это возможно? И потом, он настолько велик, что раздавил бы половину кибо! К тому же спасшаяся невестка жреца (немного, правда, повредившаяся головой) утверждала, что по дому носилось четырехлапое чудище, украшенное гребнем из чистого огня, и с огромной клыкастой пастью, тоже огнедышащей! На Уэха, имевшего вид высокого белого столба, это с детства все знают, описанная тварь никак не походила. И погибшие были разорваны зубами! Зачем это Ледяному? Второе предположение было основано на рассказе женщины и винило в трагедии одну из хранительниц подземного огня - криунауру, вырвавшуюся каким-то образом из-под горы. Возможно, старый жрец сам вызвал ее, ведь известно - кому суждено увидеть огненного зверя и остаться в живых, тот навсегда остается счастливым. Призвать-то он ее призвал, но не смог совладать с глубинной тварью - и такое могло случиться. Хотя, тогда, конечно, поделом ему.
И выходило, что если это Уэх, то опасаться больше нечего, он свое дело сделал и задерживаться не станет. А если это вырвавшаяся на поверхность криунаура, подручная Вэлэха - пожирателя душ грешников? Уж она-то своего не упустит, уж она накуролесит! А, может, еще какая гадость появилась, кто знает?
- Вот потому все мужчины при оружии, а остальные по домам заперлись, - закончил повествование хозяин, вздохнул и заметил:
- А у тебя, брат мой, тоже вид не радостный.
- Не с чего веселиться, брат, - вздохнул в ответ Уржак. - С нами тоже беда приключилась.
- Разбойники?
- Если бы! Нет, намного хуже.
- Хуже?!
- Да! Куда хуже... что нам могли сделать разбойники? Лишить нас жизней? И все... А у нас отняли честь! Понимаешь?!
- Честь?! Кто смог забрать честь у Уржака?!
- Эх!.. Стыдно об этом говорить... собака...
- Что?!
- Да, собака... белая собака, огромная белая собака напала на нас, я таких раньше не видел, и мои земляки тоже.
- Никогда... нет... никогда, клянусь Уэхом... - как один откликнулись грустные спутники Уржака.
- Как же она напала? Расскажи...
- Эх! Да что рассказывать? Кто поверит?
- Я поверю, расскажи!
- Эх, позор на наши головы! Позор! Ехали мы... ехали, совсем немного оставалось до приюта, и тут... Значит, впереди был Бэргалл, вот... она и бросилась на него, сбила с коня и задушила. Мы поспешили на помощь, но, ты не поверишь, брат, вокруг собаки поднялся вот такой столб... - рассказчик широко развел руки, - ветра, не ветра, непонятно чего... столб... будто из воздуха. Реех добежал первым, ударил мечом, но его за клинок, понимаешь: за клинок! подняло вверх, выше деревьев, закрутило, как пушинку, он сорвался оттуда и разбился. Насмерть. Перед каждым из нас тоже встали такие столбы... а там, внутри, какие-то зверьки маленькие, они кричали, пищали, и мы... мы не выдержали... ужас победил нас! А пока мы... отступали... бегом, не разбирая дороги, эх! пропала наша повозка, и еще один наш товарищ, больной, тоже исчез. Вот так. А мы остались живы и теперь навсегда опозорены. Вот идем к себе, в Эрен, на суд... ты знаешь, как поступают с теми, кто лишился чести... Так что мы с тобой сидим здесь в последний раз...
И Уржак снова глубоко и горестно вздохнул.
- Я никогда не поверю, что Уржак мог струсить, - убежденно возразил хозяин, - слишком давно я тебя знаю. Там, где ты отступил, брат, отступил бы любой. А кто был в той повозке?
- А! - махнул рукой расстроенный воспоминаниями "сват", - теперь это уже не важно.
- Кто знает, что важно, а что не важно? Или это такая большая тайна?
- Нет, почему? Не тайна никакая... нет. Особенно теперь...
- Тогда скажи.
- Эх! Там, в той повозке, была наша добыча, заказ, понимаешь. Сам эренский князь, понимаешь, заказал привести невесту для сына! Вот так! Там были две женщины... одна молодая, другая - старуха.
- Две женщины... молодая и старуха, говоришь. А к тележке привязан слепец? Ну, конь со слепцом в седле?
- Что?! Тебе что-то известно про них?
- Я не успел сказать тебе: наши всадники вчера привели двуколку, трех лошадей, двух женщин и двух мужчин, один из которых ничего не видит. Это они?
- Да! Да, но мужчина был один.
- Нет, их два.
- Неважно! Они живы?
- Живы, да. Что с ними могло случиться? Конечно, все они живы.
- Слушай, дорогой брат, ты возвращаешь нам надежду! Ты спасаешь наши жизни! Где они?
-Жизни ваши спас не я, другие люди.
- Нет, нет, ты сообщил нам... такая новость! Она жизни стоит!
- Погоди. Ты ведь знаешь, по закону теперь это трофеи, они найдены в поле и... в общем, если вы...
- Ясно! Ну, какие разговоры? Сразу скажу: согласен я на любые условия! Согласен! С нашей стороны никаких разговоров!
Воспрявшие духом земляки поддержали слова Уржака одобрительным гулом.
- Сведи меня с хозяином, брат! Я заплачу... - умоляюще продолжил тот.
- Это не так просто.
- Почему, а? Я могу заплатить хорошие деньги! Я потерял все, кроме них! Я отдам их все!
- Не в том дело. Траур у них, понимаешь. Этих всадников возглавлял старший сын погибшего. Ну, сын нашего первого жреца. Это его отряд, понимаешь. Вот так.
- Ясно. Тогда мы подождем. Сколько надо подождем.
Монстр
Наспех слепленные части поначалу не желали совмещаться: тяжело признать себя частью, когда привык быть целым. Однако прогулка от резиденции королей Ольса до нагорной страны примирила слитые в одно существо столь разные создания. Если поначалу всякая самость, а даже крысы различались характерами, стремилась отделиться, выдрать принадлежащий ей кусок плоти и жить дальше по-своему, как привыкла, то в течение погони Оал, гнетущей тяжестью лежащий на объединенном сознании, все теснее связывал вынужденных союзников. Волей неволей они притирались, обвыкались в едином мирке и, по крайней мере, двигаться и нападать друг другу теперь не мешали. А элементарные желания даже сплачивали. Например, такие несложные и универсальные, как поесть и поспать.
Вот и сейчас зверь, утомленный беспрерывной погоней и, наконец, удовлетворивший голод, спал. Разорив первое попавшееся жилье, он залег неподалеку от кибо в небольшой лощине. Еще там, в доме жреца, сукокрыс ощутивший готовность Илюма к рвотным позывам, грозившим общественному желудку, отказался закусить человечиной и слопал немного вяленого мяса. Затем кастрат собрал оставшуюся еду в мешок, и сука прихватила его с собой. Она была наиболее приемлемой формой для передвижения и борьбы, и остальные обретали возможность самостоятельно потоптать землю лишь в отдельных редких случаях. Тем более что телесная оболочка с течением времени почему-то усаживалась, ее стало хватать только на один полноценный корпус, зато это туловище становилось все мощнее.
Скопец от жадности набил мешок под завязку, и охромевшей собаке непросто было тащить его, пара кусков выпала по пути. Но зря мясо не пропало: не менее сукокрыса оголодавшая волчица не преминула воспользоваться подарком.
Никогда не дремлющий Оал благодаря усилиям Грольта восстановил свою сущность в этой действительности и снова обрел боеготовность. Глубокий сон, в который он погрузил монстра, был сейчас как никогда важен. Слишком дорого им обошелся штурм: плечо собаки рассекала глубокая рана от топора, шерсть на спине была сожжена, кожа поднялась лопающимися волдырями, а между ними виднелись почерневшие мышцы и кости. Обычному животному такие травмы грозили бы непременной гибелью, но сукокрыс, подчиняясь колдовскими чарами своего создателя, быстро восстанавливался. И главным для него сейчас был сон.
Эльмеда
Вот странность. Когда был жив Саннелор, частые расставания с ним не томили тело, она могла спокойно ждать месяцы, насыщаться недолгими днями единения, и снова подолгу дожидаться, не испытывая тягот. Теперь же организм молодой женщины жаждал физической близости чуть ли не каждую ночь. И какие-то романтические чувства здесь были ни при чем, они вообще пропали после заключения договора с Грольтом. Их заменили позывы дикой кошки: томление внизу живота, ломота в бедрах, а иногда она ловила себя на том, что готова испустить страстный вопль, иначе говоря, полностью уподобиться дикой твари. Это пугало. Поначалу телесные желания будоражили организм лишь по ночам, а теперь нередко являлись и в дневное время. И хуже всего, когда во время официальных церемоний ее разум погружался в мечтательную вакханалию страсти, вожделение охватывало тело, заставляя позабыть обо всем. И приходилось усилием воли возвращать внимание к обсуждаемым проблемам.
Безумие низменных устремлений медленно, но неуклонно нарастало. Неужели ей вскоре придется обзавестись еще несколькими мужчинами и совсем пасть в собственных глазах? Почему так? Возможно, эти перемены в организме возникли из-за большого нервного напряжения? Или таков удел всех правящих женщин? А, может, следствие сговора с колдуном? Она лишилась способности переживать обычные человеческие горести и радости и получила замену в виде животных позывов? Эльмеда не знала, а спросить было не у кого. Даже с Наперсницей у нее не было столь тесного душевного сродства, чтобы делиться подобным, да и не знала та ничего, а, значит, помочь не могла - это было ясно. Единственным, кто, возможно, мог бы разобраться в этом, был мудрый Хранитель. Но он, как с некоторым опозданием узнала Эльмеда, умер в ту же ужасную ночь, когда лишился жизни Саннелор. Очевидно связь их, освященная богиней смерти, оказалась неразрывной.
Лишним свидетельством тесных отношений короля и жреца Оис оказался найденный у последнего болгм, символ могущества и власти. Он передавался особо доверенным людям для выполнения исключительно важных заданий. Интересно, зачем Хранителю был нужен болгм? Кто ж теперь скажет? Разве что Илюм мог бы. Но он вернется не скоро, да и вернется ли? Вот тоже вопрос: зачем скопцу понадобилось объединяться с низшими существами в одно целое? Неужели его привязанность к Саннелору была столь всепоглощающа? Даже она на это бы не пошла. Или уже пошла?! Ведь в сукокрысе содержится и часть ее. А он - он мог дать ей что-то взамен? Основа этого монстра - сука. Так вот откуда в ней животное начало!
И эту ночь Эльмеда проводила в объятиях Ринто, своего избранника. Все было прекрасно, как всегда - искусные ласки и поцелуи доводили тело до изнеможения, до дрожи, а когда желание начинало перехлестывать через край, они взлетали все выше и выше по сладострастной лестнице к жаркому солнцу восторга...
Но вдруг королева взвыла куда громче обычного, и не от экстаза, а от захлестнувшей боли: спину будто кипятком ожгли! Она оттолкнула кавалера так, что тот отлетел к краю огромного ложа, запутавшись в пологе балдахина. На крики сбежались прислужницы, зажгли лампы, осмотрели со всех сторон, но кожа на спине оставалась чистой и гладкой - ни малейших изменений.
- А что с плечом, посмотрите, что с плечом? - зло взвизгнула Эльмеда - показалось, что туда всадили стилет.
Но и там ничего особенного не обнаружилось, плечо как плечо. И тут до нее дошло, в чем дело, и королева, как была, нагишом, с развевающейся гривой волос, выбежала из спальных покоев и бросилась по коридорам ночного дворца выяснять отношения с Грольтом. Пустившиеся было за ней слуги, фрейлины и пажи отстали, уткнувшись в глухую стену, когда она пересекла невидимую линию, отделяющую обжитые коридоры дворца от той части, что некогда служила колыбелью будущему воителю.
Но на сей раз свита почему-то не заметила исчезновения Эльмеды, мало того, они тут же забыли, куда и зачем направлялись, да и отчего вообще приключился весь этот переполох? Люди остановились, удивленно глядя друг на друга, немного подождали, не понимая, что их сюда привело, и медленно вернулись обратно.
Шуш
После ночного сражения и пешего перехода не было места, которое бы не болело. Еще бы, тело пораженное молнией, едва не развалилось на хорошо прожаренные части, и только колоссальная воля Собирателя заставила его встать и начать движение. Теперь единственным желанием было отоспаться.
Тишина в каменном мешке с набросанной на пол соломой эту жажду не просто удовлетворяла, а, можно сказать, потворствовала ей. И все-таки что-то разбудило, что-то заставило вернуться к действительности в самый глухой час.
Рядом тихонько сопел Акжи, тоже измотанный бешеной скачкой. И звенела в густом, как черное земляное масло, воздухе тревога. Вдруг - резкое дуновение в лицо, словно взмах крыла птахи, отдернутая в сторону голова - успел, и, царапнув щеку, в пол глухо врезался булыжник!
Да, сильно устал, раз таким неотчетливым стало чувство опасности. Отпихнул нападавшего, откатился в сторону и вскочил на ноги. Раздался негромкий шорох - тот тоже поднялся, и в темноте повисли две точки, две слабо светящиеся перламутровые пуговки с черными дырочками зрачков в центре.
- О, ты прозрел, поздравляю! - громко прошептал Шуш.
Он ушел от замаха, выбил камень, ткнул кулаком в печень, а когда пуговки осели вниз, обрушил обе руки на загривок. Припечатав обмякшее тело Акжи к полу, Шуш всмотрелся в горящий ненавистью перламутр и произнес:
- Ты не отступишься, Грольт, я знаю. Что ж, желаю тебе успеха.
Глаза под ним мигнули и погасли. Поначалу он хотел свернуть Акжи шею, но передумал и, отыскав несколько особых мест на шее и груди горца, поочередно сильно нажал на них, что-то неотчетливо пришептывая, и лег досыпать.
После ночной схватки исковерканные молнией члены заломило с новой силой. Шуш подполз к холодной стене и плотно притиснулся к ней, словно намереваясь поделиться с камнем пронизывающей его болью.
Бельцекон
Грольт не спал, да и спит ли он вообще? Маг висел над полом в том же углу, только теперь в дополнение к голове у него были обе руки и торс, одетый в тонкую, покрытую грязными пятнами рубашку, а все, что ниже, представляло собой небольшой комок смятого, давно не стираного белья. Это тряпье, помимо прочего, являлось источником слабого зеленоватого свечения. Дверь за Эльмедой громко хлопнула, босые ноги с разгона по щиколотку погрузились в холодную воду, стало зябко, и окутавшая ее прохлада сразу погасила жжение в спине, боль в плече ослабла, и гневный порыв неожиданно почти угас.
- Что, тоже обожглась, девочка? - с непривычной фамильярностью поинтересовался Грольт.
- Не то слово! Это опять твоя сука, нафаршированная крысами? - попыталась раздуть пепел недавнего раздражения королева.
- Она, да, она. Ну и я тоже получил по шее. В очередной раз. Кроме того, выяснилось: наш недруг ведает, кто я. Даже не знаю, как к этому отнестись, - грустно признался маг и, скривившись, почесал загривок. Вид у него был растерянный, колдун чем-то напоминал побитую дворнягу.
- Ты?! Ты что это задумал? Отступиться хочешь? - осенило Эльмеду.
- Не, Грольт не сдается, - он несколько глумливо постучал себя в грудь, но продолжил твердо и серьезно. - Ни-ко-гда! Запомни это.
- Ты? А вторжение степняков, ты же тогда покинул поле боя!
- Вспомнила! Да, покинул. Отступил, они оказались сильнее, но я не сдался!
- Это Саннелор не сдался!
- Да, он еще более не сдался. Но тогда у меня не было выбора. Может быть, ты когда-нибудь поймешь о чем я. Но давай лучше о тебе. Ты - настоящая красавица, - оценивающее протянул он. - Могу засвидетельствовать, как настоящий мужчина.
- Маг ты, а не мужчина!
- Маги - лучшие мужчины, запомни! Самые искусные. Ты еще узнаешь! И если я говорю - красавица, это чистая правда. Ты - прелестна! Настолько прелестна, что я начинаю ревновать тебя к этому... твоему Ринто.
- Перестань!
- Нет, ты - само искушение! Учти, я не льщу!
- Жизни только никакой, - неожиданно для себя перешла на пониженный тон королева, опустила глаза вниз, осмотрела налитые груди с коричневыми возвышениями сосков, подтянутый живот, курчавый треугольник лобка, плавные линии бедер и вздохнула. Стыда перед магом она почему-то не испытывала.
Он извлек из недр своего одеяния и протянул королеве небольшую плоскую бутыль синего стекла. Жидкости в ней было едва на треть.
- Что это?
- Не бойся, девочка, не отрава. Хотя, это, конечно, как посмотреть. Обычного человека прожигает насквозь. Никогда не видела?
- Чего?
- Чтоб насквозь прожигало.
- Нет...
- О, увидеть будет интересно. Попробуешь на ком-нибудь. Представь, он пьет, и вкусно ему, а между ног все выливается тут же на пол. И не потому, что работает орган выделения, нет, это холодный огонь прожигает в нем через все тело отверстие. Труба внутри образуется.
- Ну и что?
- И все. Допивает, падает и больше не встает.
- А я?
- А тебе ничего не будет. Вернее, будет, но не то. Ты ведь же уже не совсем человек.
- Я?! А кто я?
- Узнаешь. Пей...
- Не буду!
- Будешь, будешь, - улыбнулся Грольт.
Его невеселое до этого лицо преобразилось: умильно сморщилось, щечки зарозовели, в глазах заполоскалась такая знакомая теплая доброта, даже запахло детством. "Дедушка!" - едва не вырвалось у Эльмеды, именно таким она запомнила деда. Тот приветливо кивнул, и королева приняла из рук старика плоскую бутылку и отхлебнула.
Жидкость была, в самом деле, вкусная, слегка холодила рот и несла в себе аромат каких-то неизвестных и очень приятных ягод. На втором глотке она, наконец, испугалась и глянула себе под ноги. Нет, ничего не проливалось через нее, поверхность воды между ступнями оставалась незыблемой.
- Ну? - поинтересовался Грольт.
- Хорошо... вроде...
- Ну вот. Бояться таких вещей не надо. Это всего-навсего бельцекон.
- Как?! Ты что!!! Бельцекон?! Настоящий бельцекон?! - разразилась восклицаниями Эльмеда, роняя бутылку.
- Настоящий... хм, настоящее не бывает.
- И как же я теперь... что со мной...
- Ничего.
- Умру ведь...
Королева почувствовала слабость, покачнулась, но не упала, рука в поисках равновесия взмахнула и наткнулась на зависший в воздухе флакон с ядом.
- А, брось! Не переживай, - утешил Грольт. - Наслушалась разных баек. Я же тебе все объяснил. А остальное... сама когда-нибудь поймешь.
- Да? - засомневалась королева.
- Иди теперь, иди, отдохни. Бельцекон возьми с собой. Он теперь твой. Это возмещение за все муки. И впредь заболит что - хлебни. А меня больше по пустякам не трогай, - перешел на ворчливый тон маг.
А серый ушел
Совет, начатый горцами у дверей разгромленного дома, а затем перекочевавший на главную площадь кибо, не привел к единому мнению. Ни жрецы, ни горячая молодежь, ни суровые мужи, ни мудрые старцы не могли предложить ничего путного. И план борьбы никак не вырисовывался. Между тем, время перевалило далеко за полдень, не так много оставалось до новых сумерек, а что готовила грядущая ночь - никому не было ведомо.
Потому галдеж на площади не прекращался, а любимые народом словечки: "брехруй", "горохорбх" и "урхреборебх" (благо детей и женщин, способных широко разнести эти выражения, вблизи не было) слышались почти непрерывно. Их дополнял еще более непристойный оборот: "хтребхохрбхреробрх", что означало одновременное соитие с копытами, носом и ушами князя тьмы.
Словно круги от водоворотов на глади озера, то тут, то там вспыхивали острые споры. В противовес голосам, призывающим не спешить, предлагалось всем миром проклясть всемогущего Уэха или отыскать гору, из-под которой выбралась огненная криунаура, засыпать выход, а ее подстеречь и забросать корзинами со снегом, что сохранялся еще на склонах выше кибо. Наиболее отчаянно звучали голоса близких родственников погибших, но избранию правильного решения не способствовали и они.
В самый разгар пререканий послышался цокот копыт, и на площадь въехали четверо всадников в темных плащах. При виде таких одеяний у самого благонадежного и невинного жителя гор ёкало сердце и закрадывалась мысль, что пришла пора оправдываться в том, чего не совершал. Это были следопыты Джунка. Как они узнавали о неприятностях, оставалось загадкой. Но эта способность поддерживала авторитет клана, славящегося неотвратимостью наказания за несоблюдение горских законов. Следопыты не стали встревать в разговоры. Они молча слушали и ничего не предлагали сами.
В конце концов, старший сын растерзанного жреца собрал своих людей, прихватил дюжину псов и отправился к отцовскому дому.
Как ни удивительно, след был взят сразу, а сколько ведь народу тут натоптало! Собаки дружно направились к окраине и припустили по едва заметной тропинке вниз, к лощине, на дне которой струился пересыхающий летом ручеек. По мере приближения к низовью изложины запал четвероногих уменьшался, и наступил момент, когда свора, поскуливая, затопталась на месте и неожиданно свернула на боковую, едва заметную тропку, ведущую на соседний гребень. Но вскоре лай окреп, движение ускорилось, и передовые всадники заметили улепетывающего во все лопатки волка. Горцы понимали, что едва ли серый мог быть виновником ночного происшествия, однако впереди несся извечный враг, на котором можно было сорвать накопившуюся злость. Это настроение передалось собакам. Свора, растянувшись по склону и свирепо лая, стала уходить вперед. Люди пришпорили коней. Зверь мелькнул на возвышенности и исчез за ней. Когда преследователи достигли следующего гребня, выяснилось, что хищник, заложив длинную петлю вверх по склону, резко изменил курс и направился, вопреки ожиданиям, в сторону кибо. Эх, кабы раньше знать. Но там его никто не ждал.
Все кибо одинаковы - это длинные ярусы тесно примыкающих друг к другу каменных строений на склоне горы. Крыши нижних домов нередко служат улицами тем, кто живет выше. Чем руководствовался зверь, влетевший в средоточие человеческого жилья, было неясно, очевидно, его гнало отчаяние, но - вольно или по глупости - волк выбрал единственный правильный путь. Он заметался по пустым улицам, не зная, куда приткнуться и где скрыться. Собаки выпустили его из поля зрения и пошли по нюху. На природе это не имело бы значения, а в населенном месте с кривыми дорожками и обилием посторонних запахов стая начала отставать. Конные, рассыпавшись по разным улицам, тоже вносили сумятицу, даже стоптали парочку псов. Но где бы ни пробегал волк, повсюду его встречали закрытые наглухо двери и окна, а уже мелькала впереди окраина, и силы таяли. Лай, топот и крики преследователей опять начали приближаться: его выжимали из кибо. Первоначальное преимущество оборачивалось поражением, ведь там, на открытом склоне, рано или поздно ждет конец: их много, а он - один. И тут хищник увидел темный провал в сплошной каменной стене. Оттуда сильно несло гарью, но выбирать не приходилось.
Распаленные погоней собаки, а за ними и люди проскочили мимо и понеслись прочь: им казалось, что еще немного и добыча попадется в их зубы и руки. Но зверь пропал, словно превратился в куст, дерево, или камень.
Напиток любви
Эльмеда затворила за собой дверь и пошла обратно. То ли беседа с Грольтом так подействовала, то ли питье повлияло. Но на душу ее мягким шелковым покровом легло умиротворение, все там пришло в равновесие и впервые, наверное, в жизни ей абсолютно ничего не хотелось.
До самой невидимой линии, что остановила слуг, за ней тянулись влажные отпечатки стоп, а потом ноги стали сухими, словно и не попадали в воду.
Она отправила шумную придворную компанию, вновь потерявшую свою повелительницу, но на сей раз позабывшую - где, прочь, приказав до утра не беспокоить, а дождавшемуся милому другу протянула синюю бутылочку.
- Откуда он? - с легким недоумением спросил тот, - и почему "истинной"? Что значит "истинной"?
- Ну, ты ведь любишь меня?
- Я тебя обожаю, бутон души моей, голубка счастья моего! Да ты и так знаешь!
Королева сделала глоток и протянула напиток мужчине.
- Только отведав этого, человек начинает сознавать, что такое настоящая любовь.
- Да? Это что, возбудитель жгучей страсти? Знай, мое влечение к тебе горячее огня, и нет во всем свете жара сильнее! Доказать?
- Позже, милый, - выскользнула Эльмеда из объятий. - Это не только, как ты сказал, возбудитель...
- Не только? Тогда умножитель любовных сил? Но мои силы и так велики!
- Знаю, но есть еще одно свойство.
- Какое же? Ты сегодня говоришь загадками, прелесть моя.
- А ты их блестяще разгадываешь, Ринто!
- Ну, может, это вино доводит любовь до небесных размеров? Любовь мужчины и женщины становится огромной, как весь мир?
- Именно так.
- Я понял. Это не умножитель любовных сил, а умножитель самой любви!
- Да, верно. Исключительной силы, при том! - подтвердила Эльмеда и вложила сосуд в раскрытую ладонь. - Пей, сердце мое. Пей до дна.
Ринто поднес бельцекон к губам, запрокинул голову, кадык его заходил. Королева спросила:
- Вкусно?
- У-у, - довольно ответил мужчина, большими глотками поглощая жидкость.
Она посмотрела вниз и увидела, что из него выливается струйка сине-зеленой жидкости, достигает ковра, но не смачивает ворс.
"Наверное, испаряется, - подумала Эльмеда, - но почему?"
И тут что-то заставило ее перевести взор на стену. Там, выделяясь на плоскости барельефом, висело изображение сокола с раскинутыми крыльями. Клюв его был приоткрыт, а живые ярко-желтые глаза внимательно глядели на королеву. Эльмеда мигнула, и образ птицы пропал. Показалось?!
Духовный патруль
Погоня закончилась ничем, волк будто растворился. Был - и пропал. Двое из преследователей видели, как серый покидал пределы поселения, но сразу за последними домами собаки потеряли след. И как ни пытались снова обнаружить запах зверя, как ни метались из стороны в сторону, ни закладывали петель, ни тянули шумно носами воздух и у самой земли, и поверху, сделать этого не удалось. Как обычное животное смогло вот так сгинуть? Оно что, в невидимую расщелину провалилось, или его птица унесла?
Тут же вспомнили, что давно уже не выли вблизи кибо волки, почитай, не меньше полугода, а прошлой ночью вой слышали многие. Кто-то подсказал, что сейчас как раз полнолуние. А еще вспомнили древнее предание старики - раньше в округе оборотней было больше, чем сейчас сурков. Это было давно, очевидцев не осталось, но молва-то не врет. Так вот оно что! Оборотень завелся! - озарило наиболее светлые головы. Не Ледяной Уэх это и не криунаура! А от оборотня наилучшее оружие - поклониться жрецам. Только они способны совладать с нечистью. Было решено организовать в кибо духовный патруль, лишь он мог обеспечить ночной покой.
Стен вокруг горных поселений никогда не возводили. Здесь каждый дом был маленькой крепостью, а настоящими фортификационными сооружениями являлись башни в центре. В них, потеснившись, могло ненадолго спрятаться все население. Там хранился недельный запас провизии и воды. В горах лучшего укрытия не существовало, поскольку штурмовать эти толстостенные сооружения было бессмысленно. По совместительству эти маленькие крепости являлись святилищами Уэха. А с Ледяным не очень-то повоюешь!
В мирный период в башнях несли караул ополченцы, они же охраняли сидящих там пленников, если таковые имелись. Захваченные накануне на плато Акжи и Шуш обретались в одном из таких сооружений.
Жрецы кибо весь день исправно наливались отваром желтого лишайника, открывающим способность общаться с таинственным. Порции удваивались и утраивались - человек всегда стремится к совершенству. Восприятие окружающей действительности от этого ослабевало - как известно, за все приходится платить. Перепившие отвара жрецы ходили, не чуя под ногами земли, и то и дело зависали в воздухе, а препятствия на пути не замечались ими вовсе.
Волхвам придали храбрецов, призванных следить за равновесием духовного сословия. Они хранили подопечных от столкновений со стенами, помогали споткнувшимся встать, а то замерзнут - ночи-то холодные. Одного жреца кибо уже лишилось, негоже было терять остальных. С вечера до утра люди, разделившись на две части, должны были обходить улицы.
Бесплодный труд
К вечеру сукокрыс отдохнул отменно. Он был сыт, холка и плечо, стараниями Оала, зарубцевались и лишь слабо ныли. Чудище тянуло к активным действиям.
Ночь, опустившаяся на окрестности кибо, была светлой и по-весеннему прохладной. Лепешка полной луны освещала тропу. Молодая, чуть влажная трава приятно щекотала подушечки лап. Легкий ветерок, поднявшийся вечером, стих, и ничто, включая легкие шаги зверя, не нарушало установившейся тишины. Застывшие силуэты кустов и деревьев отбрасывали неотчетливые призрачные тени. Такой же лунной тенью, эфемерным текучим пятном пробиралась между домами сука. Ее ничуть не смущали раздающиеся то тут, то там слабые постукивания растворенных в сумраке тонкокостных существ Гзор и Бхэж в ставни и двери, напоминающие легкие пробежки ветра по связкам сушащегося перца. Она не знала точно, где укрылся враг, но направление улавливала правильно. А оно вело в центр кибо, к башням. Монстр понимал: главное сейчас - осторожность, не надо шума, это задержки, это ранения, ожоги и прочие неприятности. Потому зверь приник к стене дома, когда мимо прошла небольшая группа людей, часть из них заметно пошатывалась, а другая шагала твердо, была вооружена и настроение имела возбужденное.
Вот незадача, каменные стены не прогрызешь зубами, не подмоешь дождем, не сметешь ураганом, да и молния не поможет. А враг слаб, это чувствовалось даже через каменную твердыню, его так легко взять, клыком порвать артерию, а потом накрыть выходящую из тела эманацию. Да с ослабленным, как сейчас, духом убийцы Оал, пожалуй, справился бы без труда. Той ошибки, когда он, незащищенный, подставился врагу, больше не повторится.
Сукокрыс в третий раз обходил башню по кругу - и не мог понять, как эти олухи попадают внутрь. Где тут вход?! Негодование его росло, гнев Эльмеды принимался клокотать в груди, ноздри раздувались и нервно изгибающиеся губы то и дело обнажали острые кромки зубов. Но опыт есть опыт, чудовище не поддалось разрушительному слепому порыву, оно заставило себя остановиться, и вскоре шершавые камни ощупывала пухлая человеческая рука.
Илюм легко нашел вход, заваливаемый обыкновенно изнутри грубо обтёсанным куском скалы, и постучал по висящему на бечевке медному диску привязанной тут же колотушкой. Языка местного он не знал, но вполне логично рассчитывал на то, что человеческая речь в любом случае окажет иное воздействие, нежели звериный рык.
Вверху открылась узкая бойница - головы не просунуть - и гортанный низкий голос что-то произнес.
- Путник я, - представился кастрат, - пустите. Заблудился, есть хочу и пить, - сообщил он.
Наверху почему-то засмеялись, возможно, говор показался нелепым, а, скорее всего, сыронизировали насчет добровольного пожелания незнакомца отправиться в застенок. Надо заметить, что все без исключения население восточной части нагорной страны прекрасно знало ольский язык, но одно дело бойко торговаться на рынке Ушпета и совсем другое - разговаривать с иноземцами у себя.
- Пустите, холодно мне, погреться бы, - смиренно протянул Илюм, подражая, как ему казалось, интонациям нищих.
Из башни снова что-то ответили, но запорную булыгу никто не поторопился отодвигать. Замков здесь не имелось, и анти запорные заклинания Оала никакой роли сыграть не могли, оставалось ждать. И ожидание принесло плоды в виде приближающегося патруля.
В свете факелов на Илюма уставилось более дюжины мужчин. Часть из них была облачена в длинные хламиды, другая носила обычные горские платья: куртки из плохо выделанной овчины, отчего они распространяли легко узнаваемый запах, штаны из грубого холста и валяную обувь на мягкой кожаной подошве. В руках блестели мечи, а двое держали наготове луки. Вопросительная фраза, полная гортанных звуков, произнесенная одним из обладателей хламид, поставила Илюма в тупик. Он немного подумал, а потом медленно и разборчиво произнес:
- Не по-ни-маю...
- Скажи, кто ты? - перевели ему вопрос.
- Я-то кто? Путник. Ищу друга. - И зачем-то повторил последнюю жалобу. - Замерз сильно... холодно тут у вас.
Человек в хламиде громко икнул и продолжил допрос уже на ольском языке:
- Как ты сюда пришел? Почему никто не видел?
- Как пришел?! - удивился кастрат. - Ну, шел, шел, и вот я здесь...
- Но никто не видел и не слышал, никто не почувствовал! - продолжал настаивать жрец.
- Я не знаю. Ночь сейчас. Почему меня не видели, я не знаю, - помотал для убедительности головой из стороны в сторону Илюм и, по-прежнему, медленно и разборчиво добавил, тыча вверх пальцем. - Друг у меня здесь, в этом доме. Вы его заперли, а я хочу видеть. Пропустите меня туда. Я заплачу. Ты меня понимаешь?
- Я не понимаю, кто ты. Ты - волк?
Что-то они знают, насторожился заключенный в скопце маг. У этих, в балахонах, имелись слабенькие щупальца, способные прощупывать пространство на небольшом расстоянии и совсем неглубоко, это он почуял, когда пробирался через кибо. Отразить их квелые поползновения не стоило никаких усилий. А вот что дальше? Валун-то так не отодвинешь.
- Какой такой волк? - деланно удивился Оал, решивший взять бразды правления в свои нематериальные руки.
Тратить время впустую, болтая с этими недоумками, в его намерения не входило. И он решил проблему просто: сросся со щупальцами служителей культа и отправил по ним повеление немедленно отодвинуть камень, закрывающий вход. А для воодушевления послал каждому по образу легкодоступной юной девы, жаждущей объятий.
И, к изумлению мирской части конвоя, жрецы, все как один, не говоря ни слова, направились к башне, уперлись в скальный обломок и, сопя от натуги, принялись тереться об него. При этом лица служителей культа выражали такое блаженство, будто на них снизошла истинная благодать. Остальные члены отряда тупо и заворожено уставились на своих пастырей, не понимая, то ли следует присоединиться, то ли надо оттащить их прочь.
Даже малый ребенок в кибо знает, что обломок скалы, перекрывающий вход, затолкать внутрь нельзя - в этом главный секрет неприступности горских убежищ. Ведь нижний конец погружается в специально выкопанную яму, и вдобавок изнутри его подпирают бревнами. Когда надо попасть в башню, камень поднимают, снизу подставляют бревна, а углубление у входа накрывается досками.
Оал с подобной конструкцией знаком не был, потому жрецы из второй, только что подошедшей, половины стражи радостно присоединились к коллегам. Охранная часть патруля отвара желтеца не потребляла, щупальца у них отсутствовали, ощущать они могли только простую реальность, и, не получая никаких указаний или хотя бы объяснений от своей духовной половины, горцы окончательно растерялись. Они негромко переговаривались, по-видимому, решая, что предпринять. Оалу все это не нравилось. Он понимал, что в чем-то ошибся. Но в чем? Мало толкачей? Камень слишком тяжел? Да где же взять еще? Те, что стояли с мечами, пялились на происходящее и бурчали что-то непонятное, легко не подчинятся. На них придется тратить силы, а хватит ли потом на врага? И все же другого выхода не было, да и гнев Эльмеды уже привычно сводил внутренности в комок, стискивал зубы и, вообще, готовил сукокрыса к очередному буйству. Оалу и так приходилось напрягаться, сдерживая и женские эмоции, и намерение монстра утратить ограничивающий его человеческий облик.
Вскоре все имеющиеся в наличии горцы молча и сосредоточенно пытались совершить невозможное - втолкнуть в башню запорный камень. Их мечи и луки в беспорядке валялись вокруг, тут же стоял Илюм, критически поглядывающий на кучку одержимых людей, тративших свои усилия, как он все более убеждался, впустую. Надо заметить, что внутренняя охрана, также попавшая под влияние Оала, толкала камень в противоположном направлении с аналогичной исступленностью и похожим результатом.
Ночь была прохладной, но тихой, а к рассвету поднялся ветерок. Он легко касался потных лбов, пошевеливал растрепавшиеся чубы и, наконец, подсказал окончательно зашедшему в тупик Оалу, как быть дальше. Тот ослабил напряжение, сконцентрированное у входа в башню, и утомленные люди повалились на землю, как отработанный материал. Сам Оал, сохранявший на протяжении всего этого тихого штурма человеческий облик, тоже почувствовал себя немного не в форме. Потому, нисколько не заботясь о возможных свидетелях, грузный мужчина в красной мантии устало опустился на четвереньки, по-собачьи встряхнулся, одежда на нем посветлела, и... большая белая сука устало затрусила по улице.
Эльмеда
Конечно, всевозможные интриги и интрижки - непременное приложение к жизни любого двора, и Ольское королевство в этом смысле исключением не было. В стенах замка беспрестанно вспыхивала и гасла очередная страсть, пары менялись, преобразовываясь в треугольники, квадраты и иные сложные фигуры. Случались и курьезные, и по настоящему драматические истории, иной раз с печальным исходом: кого-то находили с перерезанным горлом или с пробитой головой. Всякое бывало.
Но с подобной ситуацией Наперсница еще не встречалась. Она понимала, что гибель Саннелора нанесла Эльмеде удар почти смертельный, она видела отчаяние младшей подруги и высоко оценила неожиданную способность королевы собраться и выйти из состояния беспросветного горя, взять в руки управление сложнейшим механизмом целой империи, мало того - блестяще справляться с обязанностями. Действительно, немногие преуспели бы в этом так, как удалось молодой королеве. Это было почти чудом, это было победой характера над жестокими обстоятельствами, это было проявлением высокого духа, свойственного только прирожденным властителям. Большинство дам на ее месте просто утратили бы почву под ногами и поспешили навсегда укрыться в скорлупе своего горя. И империей правил бы сейчас кто-нибудь из ближних соратников Саннелора, а другие ему смертельно завидовали и строили козни, и страну раздирали бы усобицы, ведущие к распаду. А ведь поначалу желающих помочь слабой женщине находилось немало, в очередь выстраивались, пока Эльмеда не поставила на место всех. Но чем, какой страшной монетой было заплачено за подобный перелом? За столь резкий переход от неизмеримого отчаяния к полной погруженности в новые заботы? При муже Эльмеда никогда не претендовала на управление даже самой захудалой провинцией. Не нужно ей было это!
Да, цена, уплаченная королевой, как представлялось Наперснице, была слишком высокой. Она воспринимала теперь бывшую подругу (а какая подруга может быть у правительницы?) человеком с выжженной душой. Чтобы так перемениться, надо сжать чувства в комок и спрятать этот ком в самые дальние загашники своего внутреннего мира, такие далекие, куда и заглядывает человек, может быть, один-два раза за всю жизнь. С позиций такого своего понимания, кузина Саннелора готова была оправдать любой поступок Эльмеды.
И, наверное, полагала она, жажда мужской ласки у королевы обусловлена произошедшим изломом. Любовник нужен ей как отвлечение, как раздражитель не порождающий, а, напротив, убивающий эмоции, как крепостной вал - защита от воспоминаний. И всякие речи о неверности кощунственны, разве можно быть верным тому, кто никогда не вернется? Наперсница и в мыслях не держала осуждать Эльмеду, да на фоне дворцовых нравов она и по сей день выглядела почти святой. Но вот сам выбор королевы глубоко травмировал преданную Наперсницу. Такого фрукта, как избранник Эльмеды - Ринто, еще было поискать. В битвах он являл чудеса храбрости и воинского таланта. Иначе за что бы его столь высоко ценил Саннелор? Но в мирное время!
Тщеславный пустозвон, хвастливый болтун, неблагодарный содержанец - это были самые беззлобные и безобидные выражения для характеристики этого себялюбца. Известный покоритель женских сердец, он вечно расписывал свои похождения всем кому ни попадя, и бахвалился подробностями. И вот, добравшись до самого верха, покорив красивейшую и достойнейшую женщину королевства, он ничуть не изменился. Теперь только глухой не знал и не обсуждал, какой формы грудь у Эльмеды, какие ласки она предпочитает и прочее, и прочее. Кроме того, став избранником, он запросто требовал у казначейства средств на ублажение собственных потребностей, на беспрестанные пиры и празднества, на устройство дел своих дружков и подружек, на покупку угодий и замков. Нет, так не должно продолжаться, и Наперсница, набравшись храбрости, решила открыть королеве глаза.