Буслаева К.Н : другие произведения.

Дневник леры свистуновой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Д Н Е В ЕН И К Л Е Р Ы
   С В И С Т У Н О В О Й
  
  
   1 сентября 1944г (пятница)
   Долго не могла собраться и начать дневник за неимением бумаги. А сегодня купила в киоске залежалую книгу на немецком языке и буду писать между строк печатного текста. Конечно, это не очень красиво, но ведь я буду стараться не для того, чтобы давать кому-нибудь прочесть, а для себя. Если случится что-нибудь интересное, то потом с интересом прочту сама. А если нет, то тоже не повредит. Будет хотя бы практика в русском языке, а то Зося, т.е. наша литераторша Зоя Павловна, все твердит, что у нас "низкий уровень культуры речи". Немецкая книга, которую я купила, написал писатель Мартин Андерсен Нексе, и называется она "Киндхайт", наверное, "Детство". Нужно будет уточнить у девочек или по словарю дяди Пети.
   В ноябре исполнится год, как я живу в Недрограде. Это маленький заполярный городок при комбинате, работающем на оборону. Город считается прифронтовым, но сейчас на севере активных военных действий не ведется, и при мне на город не упало ни одной бомбы и ни одного снаряда. Война идет на море, а это не настолько близко, чтобы здесь можно было хоть что-нибудь слышать или, тем более, видеть. Город закрытый, и въезд в него по пропускам. Я приехала сюда по вызову маминой сестры тети Лизочки и ее мужа дяди Пети. Летом сорок второго года их привезли из блокадного Ленинграда прямо сюда, потому что дядя еще до войны участвовал в строительстве комбината. Он хороший инженер. Когда они сюда приехали, у него была дистрофия третьей степени. Но тетя Лизочка его выходила, тем более, что здесь ему полагается литерный паек. Она выходила бы и сына, но Женю на Большой Земле сразу же направили в военное училище, и там он трагически погиб. А про меня правильнее сказать, что я не приехала сюда, а очутилась здесь чудом. Каким-то чудом моему папе удалось получить отпуск, приехать с фронта через всю страну в далекий райцентр в Узбекистане и оттуда привезти меня к тете в Недроград. В Узбекистане мы были в эвакуации, там умерла мама, да и мне, наверное, оставалось жить недолго. Но чудо произошло. Я здесь, жива и здорова, и даже снова умею смеяться. А к двум часам пойду в школу и начну заниматься в десятом классе.
   ...Пишу вечером. Сегодня новый учебный год начался в здании школы. В прошлом году занятия проходили в Доме Пионера и Школьника, в красивом, с запутанной планировкой, с башенками и крылечками, тереме из бревен. А в школе работал госпиталь. Эта школа, как и та, в которой я училась до войны в Ленинграде, была построена специально с тем расчетом, чтобы при необходимости стать госпиталем. Теперь госпиталя в городе нет, а в прошлом году, еще до моего приезда, девочки ходили туда читать раненым стихи и петь песни.
   Сегодня нас в классе собралось семь учениц. С Адой Бякиной я подружилась еще в прошлом году. Мне очень повезло, что она стала со мой дружить. Она самая выдающаяся девочка в классе: самая высокая, самая хорошенькая, первая ученица, комсорг школы, а в прошлом году она еще и занимала первое место в школе по лыжам. Ее папа, как и мой, на фронте. Они с Минной Черногорской прошлым летом вернулись из эвакуации, из Казахстана. Сейчас Миннин папа работает на комбинате, а мама у нее умерла. С Минной в прошлом году у меня большой дружбы не получилось. Она показалась мне не то, чтобы злой, но какой-то ехидной. Например, вскоре после моего появления в классе, она на перемене спросила:
   - Лера, скажи, кто твой папа?
   Я, как Умная Маша, отвечаю, что он офицер и сейчас на фронте. Она же на это замечает:
   - А я думала, что он стекольщик. Ты так стоишь, как будто сквозь тебя что-нибудь видно.
   Теперь я понимаю, что это у нее такой юмор, и что обижать меня она не собиралась. А вот новая ученица Лиля Гаврилова сегодня ее юмора, кажется, не поняла. Лиля вошла в класс и сказала:
   - Здравствуйте. Я к вам учиться.
   А Миннка ей на это:
   - А я думала чернильницы тырить.
   Лиля, как и я, потеряла из-за войны год, и теперь ей, как и мне в прошлом году, придется догонять.
   В классе учатся также Люба Любченко и Шура Алексеева. Их папы тоже работают на комбинате. Кажется, они приехали на север еще до войны, за длинным рублем. И еще тихая, немного грустная, Нина Семенова. Она не очень хорошо слышит и не очень хорошо учится. В прошлом году в нашем, тогда девятом, классе было все-таки не семь, а семнадцать человек. Но десятеро по разным причинам отсеялись.
   Вчера девочки вымыли в классе пол и окна, а мы с Адой, как самые длинные, под руководством математика Виктора Степановича перенесли из ДПШ в учительскую большой шкаф. Оказалось: если правильно взяться, это не так уж и тяжело.
   Сегодня все учителя уже ухитрились задать на дом уроки. Говорят, поскольку весной будут, впервые в стране, экзамены на аттестат зрелости, раскачиваться некогда. Виктор Степанович с места в карьер устроил контрольную по алгебре, а на немецком, как и в прошлом году, Римма Аркадиевна отсадила меня на последнюю парту, чтобы я не мешалась. В ленинградской школе я учила английский, а в эвакуации не учила никакого.
  
  
   2 сентября 1944г (суббота)
   Сегодня мы с Адой получали обновки из ателье. Здесь, по-моему, очень хорошее ателье. Главное, в нем берутся шить не только из нового материала, как, например, Адино платье, но и из чего-нибудь старого. Зимой они удачно перевернули на левую сторону мамино серое коверкотовое пальто и сшили мне из него бежевое платье для школы. А сегодня я получила неплохую кофточку. Дяде Пете выдали ордер на американское шерстяное нижнее белье, и тетя Лизочка рубашку пожертвовала мне. Правда, на рукавах, на уровне локтя, пришлось сделать швы, но тетя Лизочка считает, что эти швы можно замаскировать вышивкой по канве. Пока мы с Адой ждали своей очереди, мы увидели в открытую дверь, как кому-то примеряют шелковое платье с юбкой "солнце", то есть клеш в 360 градусов. Чтобы такой клеш сшить, требуется масса ткани, но, как нам показалось, большего ума не требуется. У Ады тут же родилась идея. Едва мы пришли к ней домой, она достала из комода что-то шерстяное, в клетку и с бахромой, то ли теплый платок, то ли покрывало. Причем это что-то было квадратным и таким большим, что из него вполне выходило "солнце". Ада сложила его вчетверо, недалеко от центра начертила мелом дугу и большими ножницами вырезала сразу все четыре слоя. Конечно, зная окружность, можно было бы заранее высчитать радиус, но она делать этого не стала, а просто начертила дугу совсем близко от центра. Однако дыра вырезалась такой, что мы с Адой могли бы влезть в нее обе одновременно. Кроить дальше уже не имело смысла. Тут как раз и пришла домой ее мама Анна Никитична, завуч в младших классах. Увидела раскроенный платок и подняла крик:
   - Ах ты, паразитка! Ах, паразитка!
   Но слово "паразитка" звучало у нее как-то нестршно, и мне даже показалось, что про себя Анна Никитична улыбается. Все же я поспешила распрощаться.
  
  
   4 сентября 1944г (понедельник)
   Сегодня первым уроком была история, мой самый нелюбимый предмет. Самый скучный и занудный, такой же скучный и занудный, как конституция СССР, которую мы учили в седьмом классе. В математике все понятно: дважды два - четыре, корень квадратный из единицы - единица. Все ясно и все можно доказать. А в истории ничего не ясно и ничего нельзя доказать. Все условно: и слова, и формулировки. Все не так, как в русском языке и как в жизни. Чтобы ответить правильно, историю требуется учить чуть ли не наизусть. Не зря же все исторички, у которых я училась, рассказывали новый материал почти дословно по учебнику. А если это и самим учительницам непонятно и не интересно, то почему же это должно быть понятно и интересно нам? Я отлично помню, как в пятом классе, перед самым первым в моей жизни уроком истории, я подошла на перемене к учительнице и сообщила ей, как долго ждала ее уроков. А ждала я их потому, что не раз слышала от мамы: "Ты увидишь, что это самый интересный предмет. Это так же интересно, как сказки". Ничего себе, сказки! Сегодня пришла какая-то новая учительница, не та, что учила нас в девятом. Но точно так же подсматривала в учебник, когда рассказывала. Хоть бы сделала себе какую-нибудь шпаргалку!
  
  
   5 сентября 1944г (вторник)
   Сегодня Виктор Степанович принес наши бедные контрольные. Семь контрольных - семь "плохо". Да еще таких жирных "плохо", красными чернилами, с нажимом. И еще долго нас воспитывал: если мы хотим окончить школу, нужно сразу же, с первого дня, начинать серьезно работать.
   - Вот скоро придет в класс новый талантливый ученик, и на его фоне ни одна из вас ничего, кроме двойки, никогда не получит.
   А Лиле Гавриловой он поставил даже и не "плохо", а "очень плохо".
   - Вам нужно работать еще больше, чем другим, - сказал он ей. - Спросите у Свистуновой: она в прошлом году проработала весь пропущенный материал самостоятельно и сдала мне зачет, как в институте. Вам придется сделать то же самое.
   Лиля, конечно, очень расстроилась, чуть ли не заплакала. Когда она будет этот свой "зачет" готовить? Я в прошлом году все-таки воспользовалась зимними каникулами. А на литературе еще и Зося поставила ей "плохо". Спросила что-то за девятый класс - и все, поставила "плохо". Вот так же и у меня начиналось год назад, каждый день одни пары по всем предметам.
  
  
   7 сентября 1944г (четверг)
   С сегодняшнего дня в школе перед началом уроков проводится физзарядка. Всех нас, десятиклассниц, назначили проводить ее в классах помладше. Мне достался 5-б. В этом классе учится одна хитрая и вредная девчонка, Зинка Прокофьева. Летом мы с Адой и Шурой проработали обе смены вожатыми в пионерлагере. Там эта Зинка Прокофьева однажды едва не "сделала меня, как маленькую". Пришла в нашу комнату сразу после отбоя и принялась заговаривать мне зубы на тему вышивки гладью, поскольку все знали, что я рукодельница. Ей было нужно, чтобы я не стала проверять их спальню, где что-то происходило: то ли война подушками, то ли какое-то другое безобразие. Я, было, развесила уши, но Шура моментально ее раскусила и разоблачила, после чего мы с Шурой и отправились напару усмирять безобразниц. В пионерлагере зарядку каждое утро проводила сама старшая пионервожатая Катя. Ей это нравится. Она командовала и показывала, баянист Дима Осокин, который сейчас учится в девятом, играл на баяне, а все четыре отряда смотрели на Катю и под музыку заряжались. Мы, как вожатые, себя от зарядки освобождали, для солидности. Теперь в школе вместо физкультуры военное дело, и я не занималась физкультурой с седьмого класса. Другие девочки тоже. Но вчера Катя оставила наш класс после уроков, поставила в шеренгу и заставила разучить комплекс упражнений. Через два часа всем нам, как выражается Ада, скоропостижно, было присвоено звание инструкторов. Как ни странно, но сегодня мы все зарядку благополучно провели, и Зинка Прокофьева безо всяких хитростей и вредностей наклонялась, вдыхала, выдыхала и бегала на месте.
  
  
   11 сентября 1944г (понедельник)
   Вчера днем, когда мы дома у Адки учили астрономию, она предложила:
   - Пойдем вечером в клуб на танцы.
   Я ей отвечаю:
   - Я же не умею танцевать!
   Конечно, я умею танцевать, но плохо. Однако Адка - человек дела. Она тут же завела патефон, схватила меня, проволокла минуту-другую в фокстроте и заявила:
   - Ничего, сойдет.
   Я ей говорю:
   - И подходящих туфель у меня нет.
   А она:
   - А ты попроси у тети, на один-то раз она тебе одолжит.
   Адка оказалась права: когда я попросила у тети Лизочки разрешения надеть вечером ее выходные туфли, та разрешила. Платье же довольно нарядное у меня есть. Еще весной к школьному первомайскому утреннику, тетя обновила одно из своих: прополоскала в уксусе, что-то и где-то переделала и указала мне, где и что нужно вышить.
   Вечером я умылась, аккуратно заплела косички, нарядилась, взяла под мышку завернутые в бумагу тетины туфли - и отправилась за Адкой. Та к моему приходу тоже успела уже умыться, заплести косички и надеть новое платье. Туфли у нее есть свои, правда, не очень новые. Мы зашли за Миннкой, и все втроем двинулись к клубу. Купили в кассе билеты, разделись и, уже при полном параде, поднялись из вестибюля по широкой лестнице в большое фойе на втором этаже. Фойе прямоугольное и имеет общую стену со зрительным залом. Зал тоже прямоугольный и спускается к сцене со второго этажа на первый. Там, внизу, выходы из зала. А входы из фойе, через две двери в общей стене. Когда фойе занято танцами, зрителей запускают в зал через выходы. Отступя метра три от стены и параллельно ей, стоит ряд белых колонн.
   Когда мы вошли, народу было еще немного, но радиола уже играла, несколько пар танцевали, а между стеной и колоннами рассаживался духовой оркестр. Адка сказала:
   - Смотри, твой Фрак опять красуется.
   На это я ответила:
   - Он такой же мой, как и твой.
   Вообще-то его зовут Иван Иванович Борисов, но для нас он стал сразу и навсегда Фраком, после того, как в пионерлагерь приехала и дала концерт клубная самодеятельность. По ходу концерта объявили:
   - Соло на трубе исполнит Иван Иванович Борисов.
   Он вышел на сцену в черном фраке и заиграл свое соло. При этом он как с первых тактов на меня уставился, так до последних тактов и не отводил глаз. Гипнотизировал. После этого концерта и Адка с Шуркой, и Димка Осокин от безделья начали дразниться: "Фрак - Леркина любовь". Так как на праздник в пионерлагерь приезжала не только самодеятельность, но приезжало еще и районное начальство, мы болтали, что секретарь райкома комсомола Ивановский - "Адкина любовь", а зав. РОНО Пестрейко - "Шуркина любовь". Но эти две "любви" как-то забылись, а вот "Леркина любовь Фрак" осталось. И я в шутку стала соглашаться, что да, Фрак - моя любовь....
   Мы остановились недалеко от входа, у одной из колонн. Оркестр заиграл вальс, но ни одну из нас на этот вальс никто не пригласил. Я вспомнила про первый бал Наташи Ростовой: как их с Соней не пригласили на первый вальс, и как им было из-за этого грустно и неприятно. Мне тоже было неприятно. Адка сказала:
   - Так не пойдет. Пошли к роялю.
   Рояль находится в дальнем углу фойе, по диагонали от входных дверей. Красиво на него облокотившись, там уже стояли две нарядные девушки. Мы пересекли фойе и пристроились рядом с ними. Между тем, народу прибавлялось. Вошли и остановились у первой колонны два летчика. Когда заиграл оркестр, они сразу направились в наш угол и пригласили нас с Адкой. А после этого, совсем, как Наташу Ростову, нас стали приглашать и другие кавалеры. Сразу же после летчика ко мне подошел длинный и вольно пожилой, лет тридцати пяти, человек. Встал напротив меня и вежливо наклонил свою лысую голову. А сделав несколько шагов в танце спросил:
   - Я вас не шокирую?
   Когда я пересказала этот его умный вопрос девочкам, Миннка сообщила:
   - Этот твой "Я вас не шокирую", между прочим, работает на комбинате инженером.
   Тут заиграли краковяк и "Я вас не шокирую" выступил с какой-то девушкой в первой паре. Он стал так азартно и высоко подпрыгивать, что я сказала:
   - Никакой он не "Я вас не шокирую", он "Краковяк".
   Танцуя, я время от времени взглядывала на Фрака и видела, что он снова меня гипнотизирует. Вдруг Адка сказала:
   - Смотрите, девочки, Матильда!
   И правда: совсем близко от нас остановилась с кавалером наша химичка Мария Васильевна. На ее ногах были потрясающие туфли и потрясающие шелковые чулки. На каждом чулке с боков, от туфли к колену, поднимались ажурные стрелки. Я таких чулок еще никогда не видела, но, наверное, именно о таких и упоминается в песенке из фильма "Антон Иванович сердится": "Чулок со стрелкой, каблук высокий..."
   Ближе к концу вечера меня снова пригласил давешний летчик и задал странный вопрос:
   - А как у вас обстоят дела насчет горючего?
   Я не поняла и переспросила:
   - Насчет чего?
   Летчик ухмыльнулся и задал второй вопрос:
   - А в каком классе вы учитесь?
   Если про горючее я сообразила не сразу, то про то, что он надо мной смеется, сразу, и ответила:
   - В 5-б.
   Летчик пригласил на последний вальс девушку постарше, и по дороге домой мы видели, что он пошел ее провожать. А я спросила у девочек про горючее. Адка засмеялась и посоветовала:
   - А ты сама подумай как следует.
   Я подумала и догадалась.
  
  
   17 сентября 1944г (воскресенье)
   Ни вчера, ни сегодня, нам с Адкой, а из-за нас и Миннке, не удалось побывать на танцах, хоть и очень хотелось. У Адкиных туфель оторвалась подметка, а у меня туфель просто нет. Я умом-то, конечно, понимаю, что тетя Лизочка не может каждую неделю одалживать мне свои единственные выходные лодочки. Но все равно, когда вчера она отказала мне в моей просьбе, я расстроилась почти что до слез. А она сказала:
   - Да ты так не расстраивайся, будут у тебя свои туфли, я их уже заказала.
   В городе есть такой талантливый сапожник, который шьет на заказ модельные туфли. Но сколько еще ждать! В расстроенных чувствах я пошла к Адке. А та в каком-то старом барахле в кладовке раскопала два сокровища: старые туфли детского фасона, с ремешком и пуговкой, чуть ли не сорокового размера, и еще коричневые, почти до колен, сапоги со шнуровкой спереди. Такие сапоги изредка можно увидеть в кинофильмах про революцию. У меня мелькнул луч надежды.
   - Адка, - предложила я, - а может быть, ты наденешь туфли, а я сапоги?
   Но она на это справедливо заметила:
   - Если мы с тобой придем сегодня в этом, то потом, в чем бы мы ни пришли, над нами все равно будут смеяться.
   Пришлось с ней согласиться. Мы зашли за Миннкой и отправились в кино на "Веселых ребят". А сегодня посмотрели киносборник.
  
  
   18 сентября 1944г (понедельник)
   Сегодня Лили Гавриловой на занятиях не было. Адка через Анну Никитичну узнала, что пришел кто-то из ее родных и забрал документы. Как и я в прошлом году, она не захотела идти учится на класс младше, а догнать нас она надежду потеряла. Теперь ей предстоит устраиваться на работу. Кажется, ее возьмут диктором на местное радио. А нас осталось всего шестеро.
  
  
   20 сентября 1944г (среда)
   Сегодня после уроков состоялось комсомольское собрание. Переизбирали комсорга. Адка выступила с докладом. Доложила, что за отчетный период комсомольцы и пионеры школы двенадцать раз посетили раненых в госпитале, за что школа получила письмо с благодарностью от руководства госпиталя. Что трое комсомольцев работали летом в пионерском лагере вожатыми, а один культработником. Что за отчетный период было проведено пять комсомольских собраний, а также два торжественных утренника. Что в прошлом году девятый класс совершил пять культпоходов в кино на историко-революционные и военные фильмы. И что в комсомол было принято десять человек из восьмого класса и один из девятого. Один человек из девятого - это я. Моя мама не хотела, чтобы я вступала в комсомол, и в эвакуации мне удалось как-то отговориться. А у Адки не удалось. Она меня вовлекла и теперь в этом отчиталась. В прениях о работе комсомольской организации, а также ее руководителя, положительно высказались Катя и директорша Марфа Кирилловна. Катя предложила признать работу Адки хорошей, и все мы единогласно за это проголосовали. А затем, по предложению Марфы Кирилловны, новым комсоргом мы единогласно избрали Димку Осокина. Этот Димка - единственный мальчишка в девятом классе. В прошлом году у нас их было все-таки двое: Витька Рябинин и Жорка Барановский. А он один. Он вундеркинд, лучший ученик класса и надежда педагогического коллектива. Играет в шахматы, играет на баяне и, кажется, втихаря пишет стихи.
  
  
   26 сентября 1944г (вторник)
   Сегодня мой день рождения. Мне исполнилось целых восемнадцать лет. Когда я была маленькой, я очень этот день любила. Это был мой день, и я была как бы принцессой. Вечером к нам приходили гости. Конечно, они были взрослыми и говорили о своих взрослых делах, но приносили для меня массу всяких подарков. Когда я училась в третьем классе, мамина сестра тетя Катюша подарила мне замечательную красную фетровую шляпу с большими, загнутыми вверх, полями. В один из морозных дней мне не разрешили ее надеть, и отправили в школу в шапке-ушанке. А я об этом забыла. Увидела свою любимую шляпу в раздевалке рядом с чужим пальто и потребовала выдать ее мне. Мне ее выдали, а потом выяснилось, что это шляпа другой девочки, из другого третьего класса.
   Никаких гостей не было только в блокаду. Я тогда жила у родных на Петроградской стороне, потому что мама находилась на казарменном положении у себя на работе. Но жена дяди все-таки подарила мне шапочку из черного меха. А вечером пришла мама, как бы в увольнение. К тому времени она уже очень похудела, но отекать от голода еще не начала. Она подарила нам с двоюродной сестрой на двоих плитку шоколада, которую она хранила, и про которую иикто не знал. Достала ее из сумочки и сказала: "Это для Леры с Викой". Мама и в эвакуации этот день отметила. Она испекла горсточку сдобного печенья с изюмом, потому что накануне удалось, хоть и по дешевке, продать ее любимую горжетку. И год назад, уже после маминой смерти, тетя Катюша тоже испекла что-то сдобное.
   А сегодня тетя Лизочка подарила мне обещанные туфли. Они коричневые, на высоком каблуке и очень нарядные: лодочки, а у носков пришиты небольшие бантики, тоже коричневые, но из лакированной кожи. Так как Адкины туфли уже починены, в субботу идем на танцы. Ура!
  
  
  
   3 октября 1944г (вторник)
   Сейчас состоялось классное собрание, и Марфа Кирилловна нам разъяснила, что в соответствии с приказом какого-то начальника из Москвы по фамилии Потемкин, нам всем, школьницам, запрещается ходить вечером в клуб. И не только на танцы, но и в кино. Наверное, постарались поскорее провести это собрание химичка Матильда и некоторые заинтересованные учительницы младших классов. Все они считают себя еще молодыми и сами ходят на танцы. А клуб в городе всего один. Поэтому мы им мешаем. Наверное, на наши успехи в учебе эта драконовская мера повлияет хорошо. Да и на чтение останется больше времени. В прошлом году, когда я все вечера сидела дома и отходила от всего пережитого за блокаду и эвакуацию, я только и делала, что зубрила, вышивала по канве и читала. Прочла даже "Былое и думы" Герцена и два романа того самого Даля, который составил "Толковый словарь". Не очень, кстати, интересные романы. А нынче на чтение как-то не остается времени. Правда, в последние дни увлеклась знаменитым романом Островского "Как закалялась сталь". Адка даже надо мной посмеивается, говорит, что я "скоропостижно поумнела". Я этот роман читала еще до войны, в пятом или шестом классе. Не весь, конечно, а отрывками, в журнале. Но получается так, будто бы вовсе и не читала. Тогда я только и запомнила, как возле реки подрались Павка Корчагин и гимназист Виктор Лещинский. И еще барышню Тоню Туманову, которая влюбилась в хулигана и будущего революционера Павку. Все же остальное прошло мимо меня. А сейчас книга оставила ощущение тревоги. Это всегда так: узнаешь за пару дней, как прошла человеческая жизнь от детства до старости, или даже до смерти, и сделается тревожно и как-то не по себе. А еще про комсомол. Почему комсомольцы из этой книги так не похожи на тех, кого я видела и знаю? Это оттого, что изменилось время? Или, может, комсомольцы, которых я видела - это исключение, а где-то существует правило? Или Островский идеализировал и время, и своих друзей? Или даже все выдумал? Или я просто ничего не вижу и не понимаю?
  
  
   5 октября 1944г (четверг)
   Та учительница истории, что начинала учебный год, куда-то пропала. А на прошлом уроке появилась новая, кажется, жена кого-то из городского начальства, или из РОНО. Она явилась в красивом черном платье, с живописными локонами и с живописно накинутой на плечи шалью. Как в гости. Дежурная Люба Любченко принесла из учительской и повесила на стену карту СССР. Дама-историчка взяла в руки указку, начертила ею на карте большой эллипс и произнесла:
   - Бросим взгляд на матушку Россию!
   Бросив взгляд, она села за учительский стол и принялась пересказывать учебник, безо всякой отсебятины и время от времени сбиваясь
   К ее сегодняшнему уроку я, как дежурная, давно повесила на стену карту, а ее все не было и не было. Тогда я сама, как она, встала рядом с картой, как она, взяла в руки указку, как она, начертила на карте эллипс и, как она, произнесла:
   - Бросим взгляд на матушку Россию!
   В это время открылась дверь, но вошла не новая историчка, а сама Марфа Кирилловна. Я поспешила на свое место, а она сказала:
   - Сегодня истории не будет.
   Она сделала вид, что моего неуважения к начальству не заметила. А Адка, со слов Анны Никитичны, вечером рассказала, что в учительской над этим еще и посмеялись. Кажется, в учительской вообще иногда бывает весело. А Анна Никитична при случае и сама не прочь пошутить. Однажды, это тоже рассказала Адка, Матильда искала компанию, чтобы вместе отправиться на танцы к летчикам. Дело в том, что где-то в лесу, в нескольких километрах от Недрограда, находится аэродром. Поэтому военные приходят на танцы в наш городской клуб, а взрослые девушки, в том числе и школьные учительницы, добираются через лес в клуб военного городка. В тот раз компании у Матильды не находилось, и она, от отчаяния, пригласила Анну Никитичну. Та возьми, да и скажи, что с удовольствием. А ей, между прочим, сорок лет. К тому же, она очень полная и почти совсем седая. Марфа Кирилловна вначале поверила, испугалась, очень возмутилась и строго сказала:
   - Анна Никитична, я вам запрещаю это делать!
   А потом вся учительская долго смеялась.
  
  
   6 октября 1944г (пятница)
   Вчера вечером я рассказала Адке с Миннкой, как еще до войны, в седьмом классе, мы с ребятами написали письмо в газету "Ленинские искры". Тогда наш 7-б класс считался самым недисциплинированным в школе, и наша классная воспитательница, а также завуч и директор, пытались призвать нас к порядку суровыми методами. Например, заставляли целыми уроками стоять за партами. На это мы и пожаловались в газету. А однажды, когда папа и мама были на работе, а дома у меня "готовили уроки" несколько одноклассниц, мы, от нечего делать, набрали по телефону номер учительской нашей школы. И как раз в это время что-то произошло с телефонным оборудованием, потому что мы услышали в трубке разговор редакции с директором по поводу нашего письма. В школе нам об этом разговоре ничего не сказали, но от нас отступились. Нас перестали наказывать, а мы постепенно перестали бузить. Адка и Миннка согласились, что наш 7-б поступил правильно. Мы втроем тут же сочинили письмо в "Комсомольскую правду". Так, мол, и так, нам по семнадцать и даже восемнадцать лет, а нам не разрешают сходить вечером в кино или в клуб. Сегодня на перемене мы обсудили это письмо в классе. Все девочки его одобрили и подписали, а после уроков мы пошли на почту и отправили его в Москву заказным.
  
  
  
   8 октября 1944г (воскресенье)
   Вчера получила письмо от папы. С самого начала войны он находился на Ленинградском фронте, совсем близко от города. А теперь он пишет, что их переводят куда-то далеко, и заехать в Ленинград, как он надеялся, у него не получится. А ему хотелось взглянуть на наши комнаты и зайти на свой завод. Война-то идет к концу! Я прочла папино письмо, а ночью видела сон, будто мы, живем, как до войны, в нашей квартире. И соседку Лелю видела, с маленьким сынишкой на руках. Она была милой и улыбалась. Ведь до войны никто не догадывался, что в блокаду они с мужем разграбят наши комнаты.... Может, такой довоенный сон приснился еще и потому, что вчера же я получила и письмо из Ленинграда. Мне ответила школьная подруга, Муся Иванова. Муся так и не эвакуировалась, так и прожила в Ленинграде всю блокаду. Но сегодня она, как и я, о блокаде особенно не думает. Она "философствует": "Я не умею влюбляться, мой "он" уехал, я без причины грущу". Конечно, беспричинная грусть может напасть на каждого, но разве можно писать об этом в первом же письме человеку, которого не видел три года?
   Я тут как-то проходила по коридору и случайно услышала, как высказывается моя симпатия из 5-б: "Я списывала, и буду списывать, потому что алгебра мне не нужна, а нужна отметка. Без отметки не получить аттестата". Тоже своего рода философия. Впрочем, Зинка Прокофьева хорошо рисует.
  
  
   11 октября 1944г (среда)
   Сегодня после уроков мы с Адкой и комсорг Димка Осокин отправились в райком комсомола за мандатами. Нас троих выдвинули от школы участвовать в районной отчетно-перевыборной конференции. Когда мы пришли, первый секретарь райкома Ивановский сидел в своем кабинете в глубине здания клуба и выдавал мандаты. Этот Ивановский знает меня, как облупленную, потому что в прошлом году, пока ему не предоставили отдельную квартиру, он занимал одну из комнат в нашей. Знает, но потребовал предъявить ему комсомольский билет. Как будто кто-нибудь постоянно носит его с собой! Естественно, билета у меня с собой не оказалось, и этот бюрократ заставил меня сходить за ним домой. Правда, на улице прекрасная погода. Вчера выпал снег и к сегодняшнему утру растаял. Но под ногами никакой грязи. А воздух чистый и слегка морозный. Поэтому вынужденная прогулка оказалась даже приятной.
  
  
   13 октября 1944г (пятница)
   Снова праздничный салют, сегодня в честь освобождения столицы Латвии Риги. Сейчас салюты производятся часто. Это каждый раз радость, но радость уже привычная. А самый первый салют, в честь освобождения городов Орел и Белгород, прозвучал в самый страшный в моей жизни день, в день смерти мамы, пятого августа сорок третьего года. Пока войска Прибалтийских фронтов сражались за эти города, она всего за неделю сгорела в больнице далекого узбекского райцентра. Утром того дня, когда в Москве производился салют, ее вынесли умирать из общей палаты на веранду. А я сидела рядом с ее кроватью и плакала. Потом меня послали в аптеку за кислородной подушкой, которая маме уже не пригодилась...
   Сейчас по радио передают разные бодрые песни: "Вася-василек", "Соловьи" и другие. В райцентре тогда никто ничего такого не пел, то ли этих песен еще не было, то ли их не знали. Ведь и радио-то было там только в здании райисполкома и, может быть, дома у начальников. Даже "Темную ночь" я впервые услышала от пассажиров поезда по дороге из Узбекистана. А уж кинофильм "Два бойца" увидела только здесь. Адка тогда мне говорила: "Какая ты счастливая, ты будешь смотреть этот фильм в первый раз!"
  
  
   14 октября 1944г (суббота)
   Оказывается, в глубине клуба существует огромное помещение, где располагается парткабинет. Там и начала работать конференция. Мы с Адкой, как и положено, пришли к семи часам, без опоздания, а Димка Осокин и еще раньше. В четверть восьмого конференция открылась. Очень долго выбирали президиум и определяли повестку дня. То есть не то, чтобы выбирали и определяли, но утверждали. Ивановский зачитывал очередной параграф или очередную фамилию и говорил:
   - Кто "за", прошу голосовать мандатами.
   И все мы, весь зал, дружно поднимали руки с мандатами. Затем президиум занял свои места, и тогда третий секретарь Федя Баранов предоставил слово для доклада Ивановскому. Тот прошел к трибуне, а Федя занял его место в центре длинного стола президиума. Оттуда он стал гипнотизировать Адку, строить ей глазки. Кажется, он влюблен в нее еще с прошлого года. Что же касается самой Адки, то я подозреваю, что она в прошлом году была влюблена в Ивановского. Весной товарищ первый секретарь посетил школьный первомайский утренник и, на удивление всем школьникам, пригласил ее на вальс. А как-то, когда был еще нашим соседом, сказал тете Лизочке:
   - Если бы ей уже было восемнадцать лет, я бы на ней женился.
   Сегодня, делая свой доклад, он тоже время от времени поглядывал в нашу сторону. Это несмотря на то, что жена у него уже есть.
   Доклад, конечно, начался с международного положения и с положения на фронтах. Когда же дело дошло до местных проблем, доклад пришлось прервать, поскольку приветствовать конференцию явилась делегация. Первой в парткабинет вошла старшая пионервожатая Катя, а за ней гуськом тридцать юных пионеров. Барабана у делегации почему-то не было. Катя шла и приговаривала:
   - Раз, два, три! Раз, два, три!
   После того, как пионеры продекламировали все выученные стихи, а делегаты растрогались и поаплодировали, доклад продолжился. Затем наступил заслуженный перерыв. Димка Осокин посмотрел на нас подозрительно и спросил:
   - Вы что, собираетесь смотаться?
   Мы гордо его проигнорировали, спустились в вестибюль и подошли к кассам кино. Шел опять "Антон Иванович сердится". Мы стояли и колебались: пойти в кино или вернуться на конференцию. Решили вернуться, но, едва сделали несколько шагов, как сзади кто-то произнес:
   - Девушки, вы куда?
   Это был наш новый военрук Николай Александрович, недавно демобилизованный после ранения. Узнав, что мы на конференцию, душевно посоветовал:
   - Да что вы, девушки! Идите лучше в кино!
   Несмотря на добрый совет педагога, мы все же вернулись. Слушать прения было еще скучнее, чем доклад. У Ивановского хотя бы хорошо подвешен язык, а почти все остальные читали свои выступления по бумажке и путали падежи. Говорили о производственном плане, о бане и о чем-то еще. Только одна девушка с производства, без шпаргалок и от души, сказала, что у молодых работниц не хватает денег на билеты в кино и на танцы. Мы с Адкой удивились: ведь билеты и в кино, и на танцы совсем дешевые. И тетя Лизочка, и Анна Никитична дают нам на них деньги безо всяких разговоров. Конечно, тетя и без кино тратит на меня больше, чем я получаю по папиному аттестату и отдаю ей. Но все равно, билеты стоят дешево
  
  
   15 октября 1944г (воскресенье)
   Сегодня снова нужно идти на конференцию, выбирать новый районный актив. Мы с Адкой собирались перед началом посмотреть "Антона Ивановича" на сеансе в четыре часа, но в кассе не оказалось билетов по причине наплыва зрителей в выходной. У нас с ней имелись старые билеты, от которых однажды в сутолоке не оторвали контрольных талонов. Адка взяла этот свой старый билет, потерла-потерла пальцем на том месте, где стоит дата, выбрала момент, когда через контроль проходило несколько человек, и уверенно прошла вместе с ними. Я хотела, было, последовать ее примеру, но на мне, наверное, было написано, что я иду незаконно, и меня не пропустили. Я не так уж сильно и расстроилась, пришла домой и пишу сюда. А к семи придется снова идти заседать, хоть и не хочется. Моя любовь к общественной работе закончилась где-то классе в пятом или шестом. Но я подозреваю, что на этой конференции скучают все, кроме тех, кто выступает и сидит в президиуме. К тому же, всем ясно: кто бы что ни сказал, первым секретарем все равно останется Ивановский.
  
  
   16 октября 1944г (понедельник)
   Боюсь, что из меня, несмотря на мою неспособность к общественной работе, все-таки собираются сделать активистку. По рекомендации Марфы Кирилловны меня "выбрали" в учком, а Марфа Кирилловна, к тому же, норовит превратить меня и в его председателя. И еще нас с Адкой "выбрали" редакторами классной стенной газеты, несмотря на то, что рисовать мы с ней не умеем. Предчувствую, что ни одной газеты мы не выпустим. Конечно, вся эта напасть на меня потому, что нас в классе только шестеро. Впрочем, в прошлом году нас было семнадцать, но я все равно что-то не помню классных стенгазет.
  
  
   19 октября 1944г (четверг)
   Сегодня я первый раз занималась немецким языком с новой учительницей Натальей Николаевной. В прошлом году Римма Аркадиевна даже не захотела разговаривать с тетей Лизочкой о каких-то там дополнительных занятиях. Сначала она просто выгоняла меня на своих уроках из класса. Потом Марфа Кирилловна ей это запретила, и тогда она стала пересаживать меня на последнюю парту. А там свободное место было только рядом с Витькой Рябининым. Случалось, мы начинали болтать, и тогда она сурово окликала:
   - Парочка там, на Камчатке!
   Витька называл ее "Маленькой Немой". Она и на самом деле маленькая и старенькая. А Наталья Николаевна появилась в школе совсем недавно. Ей передали уроки немецкого в девятом и десятом классах, и она сразу же согласилась мне помочь.
  
  
   27 октября 1944г (пятница)
   На редкость скверное настроение, что-то вроде угрызений совести. Совесть грызет, хотя ничего плохого или неправильного я, вроде бы, и не сделала. Был учком, и я вела его, как председатель. Вела плохо, неуверенно. Учком воспитывал троих мальчишек из седьмого класса. Из-за чего-то они на переменке подрались и в азарте разлили чернила на учительском столе и порвали висевшую на стене карту. Марфа Кирилловна сама их разнимала. Само собой, в школу вызвали родителей, и, само собой, придти смогли только матери, которые с ними не справляются. Было решено продолжить воспитание троицы с помощью учкома. И кто-то дернул меня за язык выразить и свое порицание. Как будто я сама всегда была такой уж примерной! Сказала что-то вроде того, что сами они ничего полезного пока что не сделали, а испортить сделанное другими уже успели. Димка Осокин, который присутствовал на учкоме, как и прочее школьное начальство, когда все разошлись, пригвоздил меня к позорному столбу такими словами:
   - Вот ты, оказывается, какая!
   Сам-то он, конечно, "не такой", и потому просидел все заседание, набрав в рот воды. Мог бы и заступиться за "подсудимых", раз уж такой "не такой".
  
  
   3 ноября 1944г (пятница)
   Сегодня Виктор зашел в класс со словами:
   - Я вас поздравляю, в нашем городе завелись домовые. Не верите? Может, вы считаете, что домовых не существует? А вот ваша бывшая одноклассница Гаврилова сообщила по радио, что вечером состоится заседание Совета ДомовЫх комитетов. Так что домовые не только живут в городе, но создают Советы и Комитеты, а также собираются на совещания. Вероятно, из-за их козней трое из вас (пятьдесят процентов!) завалили контрольные.
   И давай громить наши несчастные контрольные, уже не упоминая о нечистой силе.
   У меня сейчас много времени отнимает немецкий. Его приходится зубрить. Вчера я даже не пошла со всем классом в кино. Адка из-за этого попыталась, было, дразнить меня ученой крысой, но, как ни странно, классная общественность ее не поддержала, и инициатива заглохла.
  
   9 ноября 1944г (четверг)
   Сегодня Зося предприняла очередное наступление на низкий уровень культуры нашей речи. Ближе к концу урока она распорядилась:
   -Откройте ваши тетради и запишите: "Аксессуары сказочности в романе Гете "Фауст". Записали? Алексеева, прочти, что ты записала.
   - Элементы сказочности в романе Гете "Фауст", - скромно опустив глаза в тетрадку, прочла Шурка своим приятным и нежным голосом:
   - Садись. Кто знает, что такое аксессуары?
   Мы не знали. Однако, судя по Зосиной фразе, нам казалось, что это приблизительно то, что написала Шурка. Тут-то и начались разоблачения. И "низкого уровня", и того, что мы мало читаем, а интересуемся только всякими глупостями. Меня она разоблачила индивидуально:
   - А у тебя вообще ленинградский диалект!
   Это потому, что я говорю не "што", а "что" и имею еще кое-какие погрешности того же рода. Она меня разоблачила, а мне от ее разоблачений стало даже приятно. Диалект-то диалект, но ленинградский!
   В прошлом году Зося как-то раз отчитывала и разоблачала за "низкий уровень" и "неприличные жаргонные словечки" Витьку Рябинина. Он возвращался с каникул из областного центра, где жила его мать, на одном поезде с Зосей, которая следовала домой из санатория "Заполярье". Она зашла в класс в тот самый момент, когда Витька вдохновенно повествовал:
   - Смотрю - Зося из "Заполярья" чешет!
  
  
   12 ноября 1944г (воскресенье)
   Вчера нам не только разрешили, в виде исключения, посетить прошедший с некоторым опозданием молодежный вечер в честь Великого Октября, но прямо в школе вручили пригласительные билеты.
   Сначала мы всем классом посмотрели концерт художественной самодеятельности. Но, как только в фойе зазвучала музыка, а в зале закрутили кино, мы все, кроме Нины Семеновой и Любы Любченко, ринулись в фойе, так как фильм "Учитель" посмотрели еще накануне. Удивительно, что в седьмом классе этот фильм мне понравился. Может, потому, что тогда не было еще "Актрисы", "Двух бойцов" и "Воздушного извозчика"?
   Самое главное: на вчерашнем вечере я познакомилась с "моей любовью Фраком". Он пригласил меня на вальс и сказал:
   - Я думаю, нам пора познакомиться. Меня зовут Ваня. А вас?
   Потом он спросил:
   - Вам сегодняшний вечер нравится?
   Ответить я не успела, потому что мощный третий секретарь райкома Федя Баранов, который танцевал с Адкой, толкнул Фрака в бок и стал быстренько, продолжая вальсировать, двигаться прочь. Мой герой пустился, было, его преследовать, но, к счастью, закончилась пластинка. Дальше танцевали уже под духовой оркестр, и Фрак играл на своей любимой трубе.
  
  
  
   18 ноября 1944г (суббота)
   В Недроград приехал гипнотизер, и это очень всех заинтересовало. Не только нас, школьниц, но и вполне взрослых людей. Пару дней в городе только и разговоров было: есть гипноз или его нет. Тетя Лизочка уверена, что он, конечно, есть, а дядя Петя, наоборот, что нет. А я вспомнила прочитанный до войны рассказ, кажется Зощенко, в котором одна колхозница, якобы под гипнозом, разоблачила со сцены все колхозное начальство. Так или иначе, но сегодня мы отправились "на гипнозу", как выразилась у кассы незнакомая девушка, всем классом. Мы устроились почти в центре зала, возле одного из двух проходов, которые ведут к сцене. На сцене стояло в ряд около двадцати стульев. Вышел пожилой, длинный и худющий гипнотизер, а по бокам его встали две дамы-ассистентки в роскошных платьях до пола. Гипнотизер объяснил, что ничего сверхъестественного в гипнозе нет, но что, тем не менее, каждого человека можно усыпить и, пока он спит, внушить ему что-нибудь полезное. Например - человек перестанет курить, или даже пить. Или получит способность хорошо учиться.
  -- Поэтому, - закончил он, - те из вас, кто хочет воспользоваться этим счастливым случаем, должен заранее написать на бумажке свое желание и положить бумажку себе на голову. Когда весь зал будет усыплен, к вам подойдут.
   Из первых рядов спросили:
  -- А если кто не заснет?
  -- Конечно, это возможно, - солидно ответил гипнотизер. - Наука говорит, что гипнозу не поддаются душевнобольные.
   Адка сказала:
   - Лерка, тебе нужно обязательно этим счастливым случаем воспользоваться, раз ты зубришь немецкий.
   Я подумала: "Конечно, никакого гипноза не существует. Но мало ли что, вдруг он и правда поможет мне с немецким?" - и согласилась, тем более, что и другие девочки Адку поддержали. А Адка уступила мне свое место у прохода, написала на бумажке "учеба" и положила бумажку мне на шапку.
   На сцене погасили свет, а гипнотизер стал размахивать каким-то светящимся шариком и твердить:
   - Вы очень хотите спать. У вас слипаются глаза. Вы засыпаете.
   Я закрыла глаза и честно, изо всех сил, пыталась представить себе, что очень хочу спать, и что у меня слипаются глаза. Вскоре кто-то положил руку на мою голову, и я услышала таинственный шепот:
   - У кого моя рука на голове, встаньте, откройте глаза и идите на сцену.
   Я последовала указанию. Разрешение идти с открытыми глазами было очень благоразумным, потому что спускаться к сцене нужно по ступенькам. На сцене уже снова горел свет, и почти все стулья были заняты загипнотизированными зрителями. Меня за руку подвели к еще свободному, второму с края, стулу, и я села. Голос гипнотизера уверенно и с нажимом повторял:
   - Вы спите. Вы сладко спите. У вас закрыты глаза. Вы улыбаетесь.
   Глаза я, конечно, закрыла, но улыбаться, ни с того, ни с сего, постеснялась. А уверенный голос между тем продолжал:
   - Теперь откройте глаза и посмотрите: вы в саду. Вы в прекрасном цветущем саду. Перед вами розы. Смотрите: алые розы, белые розы, чайные розы. Некоторые из них уже цветут пышным цветом, а другие только-только распускаются. Какие прекрасные розы! Как они прекрасно пахнут! Какой аромат! Наклонитесь, вдохните этот чудесный аромат!
   Я сидела, как дура, и краем глаза видела, что на всех стульях загипнотизированные наклоняются и нюхают пустое место. Голос же продолжал:
   -Но в прекрасный сад залетели пчелы. Смотрите, как много пчел! Пчелы окружили вас! Сейчас они начнут вас жалить! Отгоняйте их! Отгоняйте пчел! Машите, сильнее машите руками!
   Шеренга загипнотизированных замахала руками, а в самом ее центре активно махал руками "моя любовь Фрак".
   Тут над моей головой раздался злой шепот:
   - Машите! Машите же руками!
   Ассистентка схватила мои руки и начала их дергать, будто бы и я отгоняю пчел. И это я должна была проделывать на глазах полного зала! Я вырвала руки, а она зашипела:
   - Уходите! Немедленно уходите отсюда!
   Я сошла со сцены и вернулась на свое место.
   - Ну, с тобой все ясно, - прокомментировала мое бесславное возвращение Адка. - Все, кроме тебя, загипнотизировались, а ты почему-то нет. Значит, ты ненормальная!
   А на сцене в это время нормальные люди, в том числе и знакомые, по команде настырного голоса выделывали черт знает что. Я смотрела на них и удивлялась, как же им не стыдно! Я теперь твердо уверена, что все это одна халтура. Хотя Адка с пеной у рта уверяет, что все, кто выделывал на сцене "черт знает что", выделывали это во сне и под действием гипноза.
  
  
   27 ноября 1944г (понедельник)
   Получила еще одно письмо из Ленинграда, от Муси Ивановой. Пишет о некоторых девочках из нашего седьмого класса. Второгодница Тамарка Федорова была в армии, но теперь демобилизовалась, потому что у нее родился ребенок. Ага Семенова вышла замуж за офицера, и у нее тоже скоро будет ребенок. Сама же Муся учится в кораблестроительном техникуме. Прислала фотографию: незнакомая хорошенькая девушка в морской фуражке набекрень. У меня такое впечатление, что я безнадежно отстала от жизни. Я все еще ученица, тогда как все мои ровесницы уже взрослые люди. Когда я поделилась этим с тетей Лизочкой, та даже удивилась:
   - Неужели ты не понимаешь, что одна изо всех заканчиваешь школу и собираешься поступать в институт?
  
  
   7 декабря 1944г (четверг)
   Неожиданно пришло еще одно письмо от Муси Ивановой. Очень грустное письмо, даже трагическое. Умер ее папа. Пережил весь блокадный голод, а теперь умер от его последствий. И еще погиб ее "он", морской летчик. Муся пишет: "И это окончательно сбило меня с ног". Я отлично помню ее папу. Он работал на заводе у станка, а все свободное время работал дома, шил на всю семью одежду, даже пальто. Тетя Лизочка, когда я показала ей это письмо, обратила мое внимание на то, чего я сама как-то не заметила:
   - Смотри, умер папа, и это все-таки не сбило ее с ног. А когда погиб "он"- сбило...
  
  
   14 декабря 1944г (четверг)
   То ли в школу, то ли в РОНО пришло письмо из "Комсомольской правды". Марфа Кирилловна задержала наш класс после уроков, сообщила об этом письме и разъяснила:
   -Постановление товарища Потемкина касается тех, кому не исполнилось шестнадцати лет. Поэтому вы имеете право ходить и в кино, и даже на танцы. Но лично я вам этого не советую, потому что порядочной девушке там делать нечего.
   Вот уж обрадуются Матильда с Настасьей! Настасья - это наша новая историчка, Анастасия Федоровна. Внешне она полная противоположность своей предшественнице. Она маленького роста, ходит в строгом синем костюме, и на голове у нее не какие-то там легкомысленные локоны, а привязанные надо лбом косички. Внешне полная противоположность, а по существу то же самое. Пересказывает наизусть параграфы учебника и требует, чтобы и мы пересказывали их наизусть. Сама Настасья на танцы не ходит, хотя не на много старше Матильды, ей, кажется, еще нет тридцати. Но она очень озабочена нашей нравственностью.
  
  
   28 декабря 1944г. (четверг)
   Сегодня на перемене Люба Любченко громогласно мне сообщила:
   - А я знаю интересную лИгенду про твоего Фрака.
   Шура тут же закричала из-за ее спины:
   - Сколько раз тебе говорить, что не "легенда", а "легенда"!
   Люба не обиделась, а только удивилась:
   - Надо же, снова спутала такое простое слово!
   Когда Люба удивляется, ее брови ползут вверх, небольшие глаза округляются и начинают моргать. И немного приоткрывается рот.
   Тут вошла Настасья и мы начали повторять Первую Отечественную войну. На этот раз Настасья решила разнообразить свои педагогические приемы и предложила Шуре провести параллель между Гитлером и Наполеоном. Шура, не задумываясь, выпалила:
   - И Гитлер, и Наполеон - оба фашисты.
   Настасья этого не подтвердила и не опровергла, а спросила у Любы:
   - А ты, Любченко, как думаешь?
   Немного помедлив, Люба веско сообщила:
   -Я думаю, что они оба представители буржуазии.
   Настасья и этого подтверждать или опровергать не стала, а вызвала Миннку:
   - Я думаю, что Наполеон уже признан великим полководцем, а Гитлер пока еще нет, - высказала та свою точку зрения.
   Больше Настасья этого дурацкого вопроса никому не задала. По-моему, если уж она такой разговор затеяла, то должна была бы и сама высказаться. Но она не высказалась. А что бы я ответила, если бы она спросила меня? Еще в начале войны я прочла в какой-то газете, или услышала по радио, что Гитлер похож на Наполеона, как котенок на льва. Но на уроке же так не ответишь. Да это и не так. Уж тогда, как крокодил на льва!
   Когда после уроков мы всем классом шли в кино, я спросила у Любы, что же за легенду она знает. Люба долго отнекивалась, говорила, что мне будет неприятно это слышать, но потом все же поведала:
   - Он влюблен в девушку, которая не отвечает ему взаимностью.
   Тоже мне, легенда. Я уж думала, что он закрыл грудью амбразуру Дота. Или написал "Жди меня" под псевдонимом Константин Симонов.
   Адка заметила:
   - Так он, наверное, в нашу Лерку и влюблен.
   У Любы брови снова полезли вверх, а глаза округлились и захлопали.
   - Как же так,- сказала она рассудительно.- Как же не отвечает взаимностью, если все знают, что он - ее любовь?
   Адка резонно возразила:
   - Но он-то этого не знает!
  
  
   1 января 1945г (понедельник)
   Вот и наступил. 1945-й год. Все ждут, что в этом году, наконец-то, закончится война. Я, наверное, получу аттестат зрелости, перееду в Ленинград и поступлю в институт. Папа демобилизуется, тоже приедет в Ленинград, и мы заживем в наших комнатах. Только без мамы.
   Новый год мы с Минной встречали в клубе. Ада с нами не ходила. В конце декабря она заболела, перестала посещать школу, и мы почти каждый день приходим к ней, чтобы вместе учить уроки.
   В клубе вчера снова можно было свободно передвигаться из зала в фойе и обратно, но все равно, было не очень интересно. Поэтому я вернулась домой не в седьмом часу утра, а в три часа ночи. Весь наш класс собирался в эту ночь гадать, индивидуально. Для гадания требовалось положить под подушку кусок хлеба и про себя сказать: "Суженый, ряженый, покажись!" Я, из солидарности с массами, тоже хотела это проделать, не отставать же от жизни! Но забыла. И вспомнила о своем намерении уже лежа в постели. Вставать, конечно, было лень. А девочки не забыли. Ада видела во сне бравого военного и потому утром вещий кусочек хлеба съела. А Минна каких-то троих типов подозрительного вида и съесть хлеб не решилась.
  
  
   2 января 1945г (вторник)
   Сегодняшний школьный маскарад вышел интереснее клубного вечера, веселее. Но всех нас, десятиклассниц, сразу же узнали. По росту. Да и костюмы наши выглядели не очень-то таинственно. Минна, например, оделась цыганкой: поверх маминого летнего платья надела еще и свое летнее платье, покороче маминого, накрутила в несколько рядов елочные бусы и завязала две косынки, одну на голове, а другую на талии. Шура изображала то ли принцессу, то ли невесту. Она завила волосы в локоны, на локонах пристроила "корону" из кружева, а вместо юбки нацепила кусок белой фланели, который, подобно шлейфу, волочился по полу. Как только дома ей это разрешили! Люба надела зеленый свитер и свои знаменитые красные рейтузы. А на рейтузы старую красную юбку с наляпанными черными пятнышками. Это она изображала ягоду землянику. Я была "Мистером Твистером": Тетя Лизочка дала мне старые дядипетины брюки, которые я подвернула ниже колен, а в общей кладовке нашлась оставленная кем-то из уехавших соседей фетровая шляпа. Сигару я скрутила из старой газеты. Но, раз уж нас сразу узнали, мы не стали мучиться в масках и сняли их. А Нина Семенова и вообще пришла в своем обычном платье. Только одну маску, цирковую наездницу, никто не мог узнать. Она расхаживала в короткой юбочке, в сапогах с картонными голенищами и проволочными шпорами, а также в большом черном, тоже картонном, цилиндре. Она не танцевала, но крутилась среди танцующих. А время от времени щелкала по полу плеткой или подбегала к генералу и говорила ему страшным голосом: "Берегись, маска, я тебя люблю!". Генерал же щеголял в брюках с нашитыми красными лампасами и в серой каракулевой шапке-кубанке, а его солдатскую гимнастерку украшали нарисованные на картонках генеральские погоны. Генерала, как и нас, сразу же узнали, это был Димка Осокин. Наездница же так и оставалась инкогнито. Марфа Кирилловна вручила два приза за лучший костюм: какой-то маленькой девочке за костюм снежинки и наезднице. После этого наездница сняла маску и оказалась Зинкой Прокофьевой. А призы оказались повестью Аркадия Гайдара "РВС".
   После вручения призов девятый класс показал небольшой концерт. Димка Осокин снял кубанку и гимнастерку с генеральскими погонами, отодрал лампасы, надел морской китель с чужого плеча и стал приехавшим в отпуск лейтенантом, которому в тылу изменила девушка. Изменницу изображала отличница Ирка Владимирова. Димка очень прочувствованно говорил ей: "Или ты слишком мало думала, или я слишком много ждал". Затем бывший генерал, он же лейтенант, взял в руки баян, и Рита Рыжова спела "Прощай, любимый город". Кто-то прочел стихи. Почему-то наша Шурка, которая мечтает стать артисткой, в самодеятельности не участвует. Конечно, мы, как выпускницы, должны много работать. Но ведь она и в прошлом году не участвовала. Потом снова начались танцы. Танцевать нам пришлось друг с другом, но ничего, все равно было весело. Димка же, на удивление всей школе, подошел не к кому-то из нас или к отличнице Ирке, а к цирковой наезднице, галантно раскланялся - и пригласил на вальс Зинку Прокофьеву. Чудеса в решете!
  
  
   4 января 1945г (четверг)
   Тетя Лизочка задала мне странный вопрос: не танцевала ли я в Новый год с каким-то Смирновым. Выяснилось, что мною заинтересовался спортсмен-лыжник Саша Кучеров. Он на танцы не ходит, а справки обо мне наводит у сослуживицы тети Лизочки Ани, тоже спортсменки-лыжницы. Та тоже на танцы не ходит, но зато ходит ее сосед по фамилии Смирнов. Почти что "Дом, который построил Джек".
  
  
   6 января 1945г (суббота)
   Сегодня в клубе на танцах было особенно много военных. В самом начале вечера меня пригласил бравый старший лейтенант и сразу же отрекомендовался: Юрий Герман. Я подумала, что это его псевдоним для танцев, но оказалось, что его и на самом деле зовут так же, как известного писателя. Чем он, кажется, очень гордится. Он уже не очень молодой, сказал, что ему двадцать восемь лет. Сказал также, что он не летчик, а "техник", то есть инженер. Сказал, что в Ленинграде, в блокаду, умерли его жена и ребенок. Один раз, когда мы проходили в танце мимо Матильды, которая стояла у колонны, он с ней раскланялся, а Матильда посмотрела на меня неодобрительно. Матильдой Мария Васильевна стала еще до меня, в прошлом, или даже в позапрошлом году, не знаю, по какой причине. А "Матильдой из Аргентины" в этом, потому что доносила Марфе Кирилловне, если видела нас незаконно обретающимися в клубе. То есть, за нами шпионила. А Аргентина, как известно, кишит разными шпионскими гнездами.
   Юрий Герман танцует не очень хорошо, на четыре с минусом, но зато язык у него подвешен на все пять с плюсом, а может, и еще лучше. Он приглашал меня весь вечер и пошел провожать. У нашей парадной поцеловал мою руку и спросил:
   - Завтра вы, конечно, тоже придете?
   Я ответила, что не знаю, говорят, что на завтра будет не достать билетов.
   - Обязательно приходите. У вас обязательно будет билет, и у вас, и у Минночки.
  
  
   7 января 1945г (воскресенье)
   Сегодня днем, у Ады, Минна все время меня разыгрывала по поводу пожилого кавалера. Заодно передала и предупреждение каких-то доброжелателей: дескать, у Юрия Германа в Недрограде полно "жен" и девушек, и всех их он прельстил своими разговорами. Я сказала:
   - Ну, и пускай себе прельщает, кого хочет. Я в него влюбляться не собираюсь!
   Вечером перед клубом стояла настоящая толпа, и было ясно, что нам с Минной внутрь не проникнуть. Но откуда-то возник Юрий Герман, с приятелем и с билетами. Когда познакомились, и его приятель сострил что-то насчет опасности подорваться на мине, мы, на зависть многим, прошли в клуб. А сейчас, на прощание, он снова поцеловал мою руку и заметил:
   - В губы пока что не смею. Но надеюсь
   Я ответила, что он напрасно надеется. Он спросил: почему. Но я не стала вдаваться в объяснения и пошла домой.
   А его приятель провожал Минну. Она сияла и улыбалась, хотя этот приятель такой же пожилой, как и сам Юрий Герман. Да еще, плюс к тому, маленького роста.
  
  
   8 января 1945г (понедельник)
   Увы, доброжелатели предупреждают об опасном Юрии Германе не только меня, но и тетю Лизочку. Ей сообщили о нем "всю подноготную". Во-первых, в Ленинграде у него имеются абсолютно живые жена и ребенок. Во-вторых, девушка, к которой он в субботу, проводив меня, пошел ночевать, сделала ему выговор. А он объяснил, что школьница боялась идти домой одна, и он вынужден был ее проводить. Интересно, что же он сказал ей вчера? Еще доброжелатели предполагают, что эта девушка может устроить мне скандал. Тетя Лизочка говорит, что это знакомство нужно немедленно прекратить, так как "о провождении времени без пошлости тут не может быть и речи".
   Каникулы подходят к концу. Я сделала гораздо меньше того, что собиралась. И по математике, и, главное, по немецкому. Заниматься не то, чтобы лень, а активно не хочется. Все полугодие нам задавали столько уроков, что мы устали. Вот и сегодня, вместо того, чтобы лишний раз подзубрить немецкий, я пошла к Аде. Туда же пришла и Минна, и мы все-таки устроили гадание: лили расплавленный парафин свечки в холодную воду. Если по честному, мне это совсем не интересно. Но за компанию и от нечего делать куда ни шло...
  
  
   10 января 1945г (среда)
   Вчера мы с Минной ходили на довольно приятный фильм "Очарован тобой". Сидим, таем от удовольствия, и вдруг за ряд перед нами садится моя любовь Фрак. Минне показалось, что он с нами поздоровался, я же этого не заметила. Но у меня как будто что-то сжалось внутри, и было долго не перевести дыхания. Что же это такое? Начиналось с шуток и розыгрышей, а теперь что же? К счастью, он скоро ушел, но мое настроение было испорчено.
   А сейчас позвонил Юрий Герман. Я не сразу узнала его по голосу, растерялась и не сказала, как собиралась, что "Леры нет дома". Мы начали разговаривать, и я не знала, как же его называть. По имени? Но он же пожилой. По имени и фамилии? Но это же не на собрании. По имени и отчеству? Но мы же познакомились на танцах. Так, пока мы разговаривали, я ни разу никак его и не назвала. А он:
   - Лерочка, что вы делаете? Как самочувствие? Придете ли на танцы? Почему же нет? Вы изменили тон. Может быть, вам наговорили обо мне каких-нибудь гадостей? Так имейте в виду, это все неудачные шутки и сплетни. Необходимо встретиться и поговорить.
   В конце концов, я обещала, что к девяти мы с Минной придем. Кажется, сделала глупость.
  
  
   11 января 1945г (четверг)
   Конечно, я сделала глупость. После окончания танцев, когда мы с Минной стояли в вестибюле, в сторонке, а Юрий Герман пошел за нашими пальто, возле нас оказались две незнакомые взрослые женщины, и одна из них обратилась ко мне:
   - Девушка, можете поздравить Юрия Германа с сыном. Здесь народился.
   Мы растерялись, молчим, а они не уходят, стоят рядом с нами. Тут появляется сам Юрий Герман с нашими пальто, и я не нашла ничего лучшего, как сказать:
   - Девушки советуют поздравить вас с сыном.
   Он хватает ту, что мне это посоветовала, за руку повыше локтя и говорит ей грозно:
   - Девушка, если вы еще раз позволите себе подобную гадость, я вас пристрелю!
   Она же в ответ закричала, что ударит его ножом. После этого он помог нам обеим надеть пальто и пошел нас провожать. Когда Минна свернула к своему дому, а мой был уже рядом, я спросила:
   - Это что, неудачная шутка. Или сплетня?
   Он ответил:
   - На меня клевещут. Хотите, я все изложу вам письменно? И пришлю по почте, завтра же?
   - Нет, конечно, не хочу. Зачем?
   Услышав мой отчет, тетя Лизочка сказала:
   - Ты дождешься скандала еще и похуже. Это цветочки. И зачем тебе нужно разрушать чужую семью, хотя бы и незаконную?
   Да ничего я не разрушаю! Ничего мне не нужно!
   Между прочим, на танцах вчера присутствовал и моя любовь Фрак. Мне показалось, что он смотрел на меня с усмешкой. Может, только показалось?
  
  
   16 января 1945г (вторник)
   Сегодня Шура Алексеева пришла в школу с великолепной прической, еще более великолепной, чем на новогодний карнавал. Не представляю, как ей удалось соорудить такие огромные красивые локоны. Первый урок - историю - она просидела, как королева. Настасья время от времени бросала на нее негодующие взгляды, но вслух ничего не сказала. А на переменке в дверь то и дело просовывали головы девчонки из девятого, восьмого и младших классов, откуда-то про это чудо на Шуриной голове проведавшие. Вообще-то Шура очень некрасивая Она такая некрасива, что в прошлом году, в начале, мне было даже трудно на нее смотреть. Потом уже привыкла. У нее огромные, навыкате, белесые глаза, огромный толстый нос и неровная кожа. Только волосы у нее замечательные, длинные, густые и золотистые. Сама-то она, наверное, не знает, что некрасивая. Наверное, пригляделась. Свои платья она так туго затягивает на талии, что иногда кажется, будто пояс может перерезать ее пополам.
   После перемены пришел Виктор и, прежде чем начать урок, сказал:
   - Вас, Алексеева, просит сейчас зайти Марфа Кирилловна.
   Шура ушла, и ее не было весь урок и всю следующую перемену. А перед литературой она появилась, но вместо роскошной прически на ее голове болтались обычные, как у нас у всех, косички. Она рассказала:
   - Прихожу, а у Марфы Кирилловны сидит Настасья и говорит: "Вот, Марфа Кирилловна, полюбуйтесь сами!"
   Шура от обиды так похоже передразнила Настасью, что мы все засмеялись, а Минна сказала:
   - Ну, я тебя проздравляю, ты и вправду артистка.
   Во время этого "проздравляю" вошла в класс Зося и чуть не упала в обморок от такого низкого уровня культуры речи. Неужели не понятно, что это была шутка?
  
  
   17 января 1945г (среда)
   Сегодня исключительно зловредная погода. За все время, что я живу в Недрограде, такого еще не было. Вот-вот свалит с ног ледяной ветер, и это никакая не метафора. Снегу столько, что, проходя от школы до дома, а это меньше, чем пол километра, я дважды провалилась в снег по пояс. Всю школу отпустили домой после третьего урока. А из нашего класса вообще явились только я, Минна и Шура. Мы занимались в кабинете директора, а в нашем классе спасались от холода какие - то младшие ребята.
   Как только закончился третий урок, в свой кабинет вошла Марфа Кирилловна и велела мне остаться, так как ей нужно со мной поговорить. Сначала она для вида спросила про мой немецкий, а затем начала меня воспитывать, то есть спасать от Юрия Германа.
   - Я буду говорить с тобой не как директор школы, а как старший товарищ, - сказала она.
   Выяснилось, что мне грозит страшная опасность, и что моей судьбой обеспокоена не только школа, но и РОНО.
   - Марфа Кирилловна, он же всего только три раза проводил меня до парадной!
   - А ты знаешь, что он говорит? Он говорит, что обязательно добьется своей цели. Ты же понимаешь, что это за цель! Ты должна мне обещать, что больше никакого знакомства с ним у тебя не будет. Ты должна вырвать чувство из груди!
   - Марфа Кирилловна, да нет у меня никакого чувства!
   Минна и Шура ждали меня в раздевалке. Им было очень интересно.
   - Что она тебе говорила? Про Юрия Германа?
   Но я ничего рассказывать не стала, ну ее!
   А Юрий Герман только что опять позвонил по телефону. Я опять растерялась, и опять все приготовленные на этот случай фразы забыла. Но все же попросила его больше не звонить.
  
  
   22 января 1945г (понедельник)
   Ада поправилась и сегодня впервые пришла в школу. Нас снова шестеро. Учиться в таком маленьком классе, конечно, хорошо. Все как бы свои, как бы подруги. Но, с другой стороны, спрашивают почти что на каждом уроке. Мне теперь нужно как следует браться за учебу, каким-то образом накопилось много пробелов. Еще так далеко до экзаменов, а мне уже кажется, что я все завалю. Особенно же я боюсь истории. Она и так-то мне не дается, а тут еще Настасья. Адка, со слов Анны Никитичны, говорит, что Настасья меня не любит. И все девочки считают, что она ко мне придирается. Никогда не ставит отметки выше "посредственно", тогда как мне кажется, что иногда я отвечаю на твердое "хорошо". И при этом еще говорит разные ехидные слова:
   - На твою учебу что-то влияет, причем в отрицательную сторону!
   Но я не сдаюсь и веду с нею неравный бой. Свои жиденькие косички-хвостики она по-разному пришпиливает к голове. Так вот, я все время сооружаю на своей голове то же, что у нее. Стоит ей только изменить "прическу", как я на следующий же день ее тоже меняю. У меня не ахти какие косы, совсем не такие, что были когда-то у мамы. Но, по сравнению с Настасьиными крысиными хвостиками, они вроде бы и ничего.
  
  
   23 января 1945г (вторник)
   Сегодня Виктор пришел на урок алгебры в плохом настроении. Мы сейчас проходим неравенства. Он вызвал отвечать Шурку, и та засыпалась. Виктора прорвало, и он минут пятнадцать ее отчитывал:
   - Вы должны понять свое место в жизни! Вы должны понять, что неравенства не для вас! Вы напрасно тратите время, вам следует поступить работать в прачечный трест!
   Ну, и дальше, в том же духе. Затем вызвал Любку, та тоже засыпалась, и ей он тоже наговорил вещей не лучше:
   - Вы рыскали-рыскали по деревням в поисках легкой учебы, а теперь я должен это расхлебывать! Объясните мне, как я могу научить вас неравенствам! Вас!
   Потом сказал, что в классе работаем только мыс Адкой, да еще "иногда" Миннка.
   - Скоро в класс придет способный парень, на фоне которого у вас у всех будут только двойки!
   Может быть, именно этого способного парня он имел в виду еще осенью, когда за первую же контрольную поставил всем нам по паре? Как бы то ни было, а заниматься математикой он нас заставил. Меня во всяком случае. Интересно, "кто он и откуда", этот самый "способный парень"? Может, это просто миф, голубая мечта Виктора? Шестым уроком сегодня должна была быть геометрия, но он зашел в класс перед пятым, перед историей, и предупредил, что шестого урока не будет. Настасья тоже была не в духе и сообщила, что ей поручено отчитать нас за алгебру. Ей-то какое дело? Не иначе, как жаждет стать у нас воспитателем, благо таковой пока что не назначался.
  
  
   25 января 1945г (четверг)
   Сегодня под вечер снова позвонил Юрий Герман. И только я успела сказать в трубку "Алло", а он "Лерочка, я звоню попрощаться, нас переводят", как пришли тетя Лизочка и дядя Петя. Я, с перепугу, сказала "до свидания", - и положила трубку.
   Тетя Лизочка строго заметила:
   -Лера, я же не разрешила тебе с ним разговаривать.
   Как уж она догадалась, что я разговариваю именно с ним?
   - Так я же еще на прошлой неделе говорила ему, чтобы он не звонил!
   - Ты не знаешь мужчин, - сказала тетя. - Подожди, он еще будет писать тебе письма!- И стала дальше развивать тему о мужском коварстве.
   Дядя Петя послушал-послушал и подвел итог:
   - Ну и вредный же ты человек для мужчин!
   Этой его шуткой инцидент был исчерпан.
  
  
   1 февраля 1945г (четверг)
   Сегодня нас почему-то перевели заниматься в помещение девятого класса. Когда мы все туда вломились, учительский стол был приставлен к стене, на столе стоял учительский стул, а на стуле возвышался Димка Осокин. Он самозабвенно раскачивал один из двух вбитых в стену гвоздей. Раскачал его, вытащил, слез со стула и лихо спрыгнул на пол. Адка спросила:
   - А почему ты забираешь только гвоздь? Уж забирал бы всю стенку!
   Он гордо удалился, не ответив. А я, по его примеру, забралась на стол, с него на стул и стала раскачивать остававшийся еще в стене второй гвоздь. Девочки меня страховали. Когда гвоздь был добыт, мы поймали нивесть откуда взявшегося и ползущего по стене клопа, положили его, вместе с гвоздем, на листок бумаги, который Адка не пожалела вырвать из тетрадки по химии, свернули листок наподобие солдатского треугольника, и Шурка красивым почерком написала: "9-й класс, Осокину". Потом мы остановили кого-то из бегущих по коридору мальчишек и поручили передать послание "лично в руки".
   Не успели мы как следует нарадоваться, как пришла Матильда с таблицей Менделеева в руках..
   - Что уж это, значит, у вас твориться? - спросила она. - Дежурный не пришел в учительскую за таблицей. Кто сегодня дежурный? Ты, Черногорская? Повесь таблицу.
   - Мария Васильевна, - печально сказала Миннка, - повесить таблицу никак нельзя, потому что девятый класс унес с собой гвоздь.
   Матильда посмотрела - и правда, повесить таблицу не на что.
   - Ты уж, значит, Черногорская, иди к завхозу, - распорядилась она. - Принеси гвоздь и молоток. А мы пока что начнем повторять.
   И вызвала отвечать Нинку Семенову. Та что-то промямлила, как всегда, на троечку и себе под нос.
   - Посредственно, - грустно констатировала Матильда. - Что уж это ты никогда как следует не выучишь? Бякина, может, ты знаешь получше?
   Это была стратегическая ошибка Матильды. На предыдущем уроке, объясняя новый материал, она сообщила нам, что "натрий можно мять пальцАми", а заодно сообщила и что-то про "научную гипотИзу". Оставить это без внимания Адка, с ее характером, не могла. Она встала из-за парты и громко начала отвечать:
   - Как утверждает великий английский химик Фенимор Купер....
   Мы тихонько хихикнули. Матильда подозрительно на нас посмотрела, не понимая, в чем дело. Адка на секунду приостановилась, а затем начала все сначала:
   - Как утверждает великий английский химик Фенимор Купер, натрий, хоть его и можно мять пальцАми, является составной частью не только поваренной соли, но и некоторых лекарств, например - аспирина. И это не какая-нибудь научная гипотИза, а научное открытие
   - Бякина, - прервала ее вдохновенный ответ Матильда. - ты по какой книге готовилась к уроку?
   - Мария Васильевна, - очень серьезно ответила Адка. - я взяла в нашей школьной библиотеке дополнительную книгу по химии. Ее рекомендуют для девятых и десятых классов.
   - Ты уж, значит, по этой книге больше не занимайся. Учи только по учебнику. Слышите? - обратилась она ко всем нам: - Все учите только по учебнику!
   Тут появилась Миннка с молотком и малюсеньким гвоздиком. Вбивать такой гвоздик в стену не имело смысла, поэтому было решено как бы пришпилить этим гвоздиком таблицу прямо к доске. Но в Миннкиных руках молоток закапризничал, и таблица не только не пришпилилась к доске, но еще и немного порвалась сверху.
   - Что же это ты наделала, Черногорская! - закричала Матильда. - Неужели нельзя поаккуратнее? Прибивай аккуратнее!
   Миннка возмутилась:
   - Нет, Мария Васильевна, - произнесла она. - Раз вы на меня кричите, я больше ничего прибивать не буду.
   Матильда покраснела, немного помолчала, и сказала:
   - Садись на место. Свистунова, прибей ты.
   Я встала из-за парты и сказала:
   - Мария Васильевна, раз вы на нас кричите, я тоже ничего прибивать не буду. И вообще, нас полагается называть на "вы".
   Она побежала к директору, но Марфы Кирилловны в школе не оказалось. Когда, не дождавшись звонка с урока, Матильда собирала свои вещи и уходила, ее было немного жаль. Но пускай не шпионит!
  
   6 февраля 1945г (вторник)
   Сегодня снова всем классом ходили в кино. Шел новый фильм "В шесть часов вечера после войны". Нинка Семенова сказала, что идет исключительно "из-за очаровательных улыбок Самойлова". Танцев в фойе не было, и зрителей запускали в зал по парадной лестнице. На верхней площадке стояли моя любовь Фрак и какие-то две девушки. Фрак сказал:
   -Лерочка, идите к нам, почему вы не признаетесь?
   Но он сказал это, когда мы уже прошли, как бы вслед, и поэтому я сделала вид, что не слышу.
   Сам же фильм, несмотря на очаровательные улыбки Самойлова, несколько разочаровал. Не то чтобы совсем не понравился, но как-то так, не очень. Потому, наверное, что многого ожидали.
  
  
   8 февраля 1945г (четверг)
   Сегодня дядя Петя довольно поздно пришел с работы, поскольку у директора комбината состоялось совещание. За ужином он рассказал, как на этом совещании отличился и всех рассмешил Лев Семенович, начальник той монтажной организации, как говорит тетя Лизочка - субподрядной, где дядя Петя работает главным инженером. Сам Лев Семенович хороший администратор, но в технике разбирается плохо. Поэтому его без дяди Пети ни на какие совещания не приглашают. Но сегодня он обязательно хотел выступить сам, и заранее у дяди Пети проконсультировался. Но то ли чего-то недопонял, то ли забыл. Я, конечно, не разбираюсь, в чем там суть дела, что-то про соединение кабелей из разных материалов и разного сечения. Так вот, Лев Семенович попросил слова, встал и солидно начал:
   -Как известно, кабели разного сечения укладывать в одну траншею нельзя.
   Тут уж даже и мне понятно, что и к чему.
   Заодно дядя Петя рассказал про давний случай на экзамене по электрическим машинам. Они когда-то вместе окончили институт, только дядя перед тем окончил еще и гимназию, а Лев Семенович пришел получать высшее образование прямиком с комсомольской работы. Дело было так: Лев Семенович все гладко ответил по билету, а затем, решив окончательно сразить экзаменатора глубиной своего проникновения в тему, дополнил свой ответ вопросом:
   - Я вот только не понимаю одну маленькую деталь, - и спросил что-то такое, после чего стало ясно, что он вообще ничего не понимает.
   Экзаменатор в сердцах ему ответил:
   - А здесь ставят примус!
   Лев Семенович занимает отдельную квартиру через площадку от нашей. Но ни он с дядей Петей, ни его жена Станислава Борисовна с тетей Лизочкой дружеских отношений не поддерживают. И я почти что не знакома с племянницей Станиславы Борисовны Галей Селицкой. Иногда только встречаемся в парадной или в клубе. Она работает в бухгалтерии вместе с тетей Лизочкой, но тетя ее недолюбливает, считает очень хитрой. Недавно у них поселился еще и племянник Станиславы Борисовны Геннадий. Мы с ним тоже только "здравствуйте" и "до свидания", но видно, что он очень вежливый молодой человек. Он тоже работает в их организации, монтером, и, едва приехав в Недроград, сразу же включился в работу художественной самодеятельности.
  
  
   10 февраля 1945г (суббота)
   В клубном фойе, приблизительно посредине узкой стены и недалеко от входной двери, находится еще одна дверь, в курилку. Естественно, что ни одна из нас там ни разу не была. Так вот, все сегодняшние танцы, а также и в субботу-воскресенье на прошлой неделе, в дверях этой самой курилки стоял очень молодой человек, высокий, даже красивый, и неотступно меня гипнотизировал. Я ни разу не видела, чтобы он танцевал. А меня на танец пригласил бывший военрук Николай Александрович. Он заявил, что имеет сказать мне нечто очень важное. Это важное оказалось о Фраке. Будто бы тот признался ему, Николаю Александровичу, что в меня влюблен. И что-то еще, в том же духе. Под предлогом столь важного разговора бывший педагог весь вечер от меня не отходил и даже пошел провожать. Самого Фрака на танцах не было.
  
  
   12 февраля 1945г (понедельник)
   Вчера был немыслимый холод, и на улице, и в клубе. Несмотря на это, мы - Адка, Миннка и я - не нашли в себе сил пропустить танцы. И теперь боимся, что простудились. Меня по-прежнему из дверей курилки гипнотизировал длинный мальчик, а в духовом оркестре играл Фрак. Правильно Адка говорит, что он не рисуется, а красуется. Часто принимает такие красивые позы, что, глядя на них, хочется смеяться. Например, запрокинет голову и закроет глаза, как бы в экстазе. А в перерывах между приступами экстаза бросает пронзительные взгляды со значением и полуулыбкой. Один раз сострил: когда мы с Миннкой проходили мимо него в вальсе, встал и направил свою трубу прямо мне в ухо. Если предположить, что я и в самом деле в него влюбилась, то от таких его выходок влюбленность может и испариться.
   А я вчера познакомилась с мальчиком по имени Валентин. Как выяснилось, он всего на пять месяцев меня старше, но важничает. Подчеркнул, что он не кто-нибудь, а "главный нормировщик". Несмотря на столь ответственную должность, человек он на редкость занудный. Все время выспрашивал, где "мой молодой человек", имея в виду Юрия Германа (который, кажется, отбыл вместе с частью). И почему это меня проводил военрук Николай Александрович. И хоть я русским языком сказала, что ему-то провожать меня не нужно, упорно шел и шел рядом, до самой моей парадной. Я была рада-радешенька, когда дошла, наконец, до дома.
   Матильды сегодня в клубе не было, но зато зашел, постоял и посмотрел на мероприятие сам Ивановский.
  
  
   13 февраля 1945г (вторник)
   В город на гастроли приехал областной драматический театр и привез два спектакля: "Коварство и любовь" Шиллера и современную пьесу "Домик в Черкизове". Сегодня Зося нам сказала:
   - Всем вам обязательно следует сходить в клуб и посмотреть "Коварство и любовь"!
   И давай объяснять, как Шиллер разоблачает и высмеивает аристократию, которая эксплуатирует народ, а сама деградирует и вырождается. И как он, Шиллер, прославляет простых людей за честность, благородство, за умение любить и быть верными своим чувствам.
   - Обязательно сходите! - настаивала она.
   Как будто мы и без ее указаний еще вчера не купили билетов!
   Вечером мы всем классом были на спектакле. И всем классом пришли в восторг от артиста Филиппова, который играл Фердинанда. Высокий. Красивый. Как он, красиво жестикулируя, кричал: "Батюшка! Батюшка!". Как красиво он угощал Луизу отравленным лимонадом! Как красиво он сам этот отравленный лимонад пил! А как красиво умирал! Конечно, очень жаль Луизу и смешно смотреть на кривляку-гофмаршала, отвратителен секретарь Вурм, а сам президент даже страшен. Но Фердинанд-Филиппов! Может быть, мы сходим на "Коварство и любовь" еще раз.
  
  
   16 февраля 1945г (пятница)
   Хоть Зося и сказала, что на "Домик в Черкизове" ходить не обязательно, мы с Адкой и Миннкой, а также и Шурка, как будущая артистка, пошли. Действие первой картины этой пьесы происходит за неделю до начала войны. Филиппов, конечно, играет главного героя, слесаря по имени Женька Шеремет. Этот Шеремет - красавец и сердцеед местного, черкизовского, масштаба. При этом он "не шибко грамотный" и, в случае чего, без лишних разговоров лезет в драку. Он не комсомолец, но все равно стахановец, и зарабатывает так много, что носит заграничные костюмы и посещает рестораны. И очень хорошо танцует. А в деревянном домике в Черкизове, на окраине Москвы, живут три сестры - Вера, Надежда и Любовь. Средняя из сестер, Любовь, тоже стахановка, тоже много зарабатывает, тоже любит наряжаться и, напару с Женькой Шереметом, берет призы на танцплощадках. Старшая, Вера, - секретарь комитета комсомола на большом танковом заводе, где работают все действующие лица. У нее огромный авторитет, но, несмотря на это, Шеремет ее не уважает и за глаза о ней говорит: "Двадцать семь лет - и никаких перспектив". Подчеркивает, что уважаемый секретарь - старая дева. Зато младшей, Надежде, всего семнадцать. Она не хочет работать на танковом заводе и быть стахановкой. Она уже убегала из дома в цирковое училище. А теперь, когда ее заставили учиться в ФЗУ при танковом заводе, снова собирается бежать. На этот раз, чтобы стать штурманом дальнего плавания. За эти завихрения в потомственной пролетарской семье ее порицают, но все равно любят. Она же влюблена в непутевого красавца Шеремета. И Шеремет тоже тайно в нее влюблен, хотя вслух над ней посмеивается. В конце первой картины происходит самый увлекательный в пьесе момент: Женька Шеремет, как бы в шутку, кидает Надежде красную розу. Как Филиппов эту розу кидает! Не опишешь и не расскажешь. Адка отреагировала: "Умрешь - и не воскреснешь!". И точно, умрешь и не воскреснешь. Когда первая картина закончилась, мы долго изо всех сил хлопали и кричали "Бис!" Не одни мы, в зале поклонников Филиппова нашлось много.
   А в самом конце спектакля, когда немцев только что разгромили под Москвой, в деревянном домике встретились герой-танкист Шеремет и фронтовая санитарка, тоже, конечно, героиня, Надежда. От полученного в боях ранения Надежда ослепла. Когда герой-танкист объясняется ей в любви, она не верит. Она говорит:
   - Это неправда. Ты меня жалеешь.
   Но Шеремет-Филиппов страстно ее обнимает и страстно, как Фердинанд, кричит:
   - Нет, люблю! Когда жалеют, то целуют в лоб, а я хочу в губы!
   И в конце концов целует ее в губы. И тут же на своем танке уезжает на фронт.
   После окончания спектакля мы опять, вместе с другими, долго аплодировали и кричали "Бис!". Филиппов-Шеремет привел нас в такой же восторг, как и Филиппов-Фердинанд. Завтра театр снова покажет "Домик в Черкизове", и мы договорились сходить еще раз. Хотя бы из-за брошенной Филипповым красной розы.
  
  
   17 февраля 1945г (суббота)
   Сегодня мы пожертвовали танцами и еще раз, уже всем классом, посмотрели "Домик в Черкизове". И напрасно. Лучше бы я потанцевала или, в крайнем случае, позубрила немецкий. Конечно, с красной розой все в порядке. Филиппов кинул ее ничуть не хуже, чем вчера. И в любви объяснялся так же красиво, громко и темпераментно. Только в первый раз я не заметила, что сама пьеса какая-то неправильная. Или слишком правильная, слишком агитационная. Все в ней как бы и взаправду, и как бы понарошку. Сказка, не сказка... Вроде "Истории СССР", которую мы проходим. Вот началась война, и тут же слесарю-безобразнику Женьке Шеремету доверили танк, в котором он и отправился защищать родину. А заодно с ним, в том же танке, отправился защищать родину и техник-конструктор Алеша. Такой вот подобрался "экипаж машины боевой". Или: эвакуируют заводское оборудование на Урал, и руководит этим не какой-нибудь завалящий инженеришка, а комсомольский секретарь Вера. Или еще: когда решили из того, то не сумели эвакуировать, создать в Москве новый завод по ремонту танков, именно Веру назначили его директором. А Вера даже не закончила школу, потому что после смерти матери ей пришлось нянчить сестренок. Ну, и другое в том же роде. Из-за этой пьесы мы чуть не поссорились с Адкой. Я говорю:
   - Ничего в этой пьесе нет, кроме вранья и агитации.
   А она:
   - Просто ты в пьесе ничего не поняла. Никакое это не вранье, и никакая не агитация, а жизнь отражена с помощью художественных образов.
   И т.д., и т.п. "Здорово кума" - "На рынке была". Разговор двух глухих.
   Когда мы с Адкой распрощались на перекрестке, я, двигаясь одна к своему дому, подумала: может, я в чем-то и не права. Почему комсомольского секретаря с семилеткой и не назначить директором завода? Ведь при директоре будет и главный инженер, и главный механик, и главный технолог.... Работает же не очень знающий, но партийный Лев Семенович начальником, а знающий беспартийный дядя Петя состоит при нем главным инженером. Лев Семенович занимает в нашем привилегированном доме квартиру, а дядя Петя только комнату. У Льва Семеновича литерный паек "а", а у дяди Пети литерный паек "б"...
  
   20 февраля 1945г (вторник)
   Сегодня нас, Адку и меня, вызвали в райком комсомола к Ивановскому. Народа в его кабинете собралось довольно много - и с комбината, и из соцгородка, и из рабочих поселков. А регистрировала всех пришедших, сидя за отдельным столом у входа, не кто иной, как Танька Ефимова, которая в прошлом году училась вместе с нами. С учебой у нее не клеилось, стоял даже вопрос, допускать ли ее к экзаменам. Все же допустили, и она завалила сначала алгебру, а потом и физику. В день сдачи физики мы, несколько человек, стояли возле класса, дожидаясь своей очереди. Помню, как она выскочила из двери и, ни на кого не глядя, в слезах, побежала вниз по лестнице. Кто-то крикнул: "Таня, подожди!", но она даже не оглянулась. Девочки, которые сидели в классе и готовились отвечать, сказали, что ей достался вопрос о работе парового двигателя. Готовиться летом она не стала, бросила школу и обосновалась в райкоме. Благо, там ни про уравнения, ни про паровой двигатель понимать не нужно. Сегодня она сидела за своим столом довольно важная, на одного паренька даже прикрикнула, а на нас, бывших одноклассниц, "ноль внимания, фунт презрения".
   Ивановский сообщил, что совсем недавно, шестнадцатого числа, вышло постановление Совнаркома об улучшении снабжения семей фронтовиков, и поэтому мы все должны будем обследовать по несколько семей.
   - Выясните, - сказал он, - получают ли они дополнительное питание, как у них с дровами, и есть ли у них какие-нибудь жалобы. Адреса получите у товарища Ефимовой.
   Танька дала нам на двоих три адреса в соцгородке. На этой неделе обязательно сходим.
  
  
   22 февраля 1945г (четверг)
   Сегодня мы с Адкой выполнили комсомольское поручение и обошли все три определенных нам адреса. По первому, в стандартной трехкомнатной квартире деревянного дома, мы увидели молодую женщину с ребенком на руках. В ее маленькой комнатке было довольно тепло. Хозяйка объяснила: это потому, что заболел ребенок, и кто-то из знакомых принес дрова. А выписывают их мало, и обычно в комнате холодно. И продуктов не хватает. Дополнительных талонов тоже дают мало, а в этом месяце не дали ни одного. И одевать мальчика не во что.
   - Месяца два назад, - сказала она, - уже приходили с обследованием. Но ничем не помогли, хотя и обещали. И летом тоже обследовали и тоже обещали помочь. Вот все и ждем!
   Но говорила она все это спокойно, без злобы. Мы стали объяснять про новое постановление Совнаркома, что теперь уж обязательно должны помочь. И, конечно, записывали все, что она говорила.
   - Спасибо, девочки, - сказала она нам на прощание. - Может, теперь нам, и правда, помогут. Спасибо.
   Она это говорила, а вид ее говорил другое: "Ну, что же, девочки, играйте, обещайте. Я-то знаю, что и теперь никакой помощи не будет".
   Нам очень хотелось бы помочь и ей, и ее ребенку, но мы только и могли, что записать все на бумажку.
   По двум другим адресам детей в семьях фронтовиков было больше, в комнатах холоднее, и разговаривали с нами не так доброжелательно. Все же мы рассказали всем про новое постановление и все записали. Хочется думать, что это наше обследование даст хоть какие-нибудь результаты.
   У меня испортилось настроение. Я увидела людей, которым живется труднее, чем нам с Адкой. Ну да, в эвакуации мы хлебнули еще и не такого, уже не говоря о блокаде. Но теперь нам полегче. Конечно, я питаюсь не так, как перед войной, но все же хлеба, во всяком случае, ем досыта. А у Ады с мамой в этом отношении и еще получше, им помогают родные, которые живут в городке при соседнем комбинате и работают в снабжении. Комната у Ады с мамой хоть и в деревянном доме, но у них всегда тепло, потому что РОНО заботится о дровах для учителей. А в нашем кирпичном доме центральное отопление, ванна, горячая вода и у всех индивидуальные телефоны.....
  
  
   4 марта 1945г (воскресенье)
   Вчера, когда мы с Адкой вошли в фойе, уже играл оркестр. Почему-то не работал гардероб, но нам удалось пристроить пальто в углу за роялем. Мы сели на свободные стулья возле Гали Селицкой и ее подруги Вали Агаповой. Валя работает телефонисткой, как я в эвакуации. Она бывает на танцах так же часто, как и мы, и поглядывает на нас так же недоброжелательно, как Матильда. Только мы уселись, как оркестр смолк. Фрак подошел к нашему углу и завел оживленную беседу с Галей и Валей. Но, когда заиграла радиола, танцевать пригласил меня. Потом ему снова пришлось идти в оркестр, и оттуда он, как всегда, бросал гипнотизирующие взгляды. А в меня прямо-таки мертвой хваткой вцепился "главный нормировщик" Валентин. Уж мы с Адкой и из зала выходили, и перебазировались в другой угол фойе - ничего не помогало. Даже просили больше не подходить, все бесполезно. Дурак!
  
  
   5 марта 1945г (понедельник)
   Сегодня я в очередной раз дежурила в комнате, куда после уроков загоняют "плешников", учеников младших классов, которые получили "плохо". Плешники должны учить уроки, а дежурные их проверять. Дежурить довольно интересно. Не махнуть ли после школы в учителя? Маленькая Нема, которая тоже дежурила и должна была следить и за плешниками, и за мной, даже нашла, что у меня есть к ребятам подход. И еще сказала, что Наталья Николаевна мною довольна, считает, что у меня, вероятно, способность к немецкому языку. Судя по тому, сколько мне приходится зубрить, вряд ли.
  
  
   7 марта 1945г (среда)
   Сегодня в школе раздавали американские подарки. Их привезли морем вместе с оружием и свиной тушенкой. Всем ученикам досталось по одинаковому джемперу из чистой шерсти, светло-синему или светло-сиреневому. Они очень мягкие, очень теплые и абсолютно новые, только-только с вязальной машины. И еще в школу привезли целую гору детской обуви, не новой, но годной, чтобы ее носить. Нашего размера совсем мало, но Шура все же отыскала туфельки по ноге, на высоком каблуке и с дырочкой на самом кончике носка. Впервые я видела такие в эвакуации, у одной дамы, эвакуированной с Западной Украины. Мне они тогда показались очень смешными. В куче обуви нашлись и одни совершенно замечательные туфельки, белые и на толстой подошве. Анна Никитична отложила их для меня, поскольку считается, что у меня "маленькая ножка". Уж как я старалась в них влезть! Прямо, как Золушкины сестры, когда мерили хрустальный башмачок. Но, увы!
   В учреждениях тоже раздавали американские подарки. У себя на работе тетя Лизочка взяла для меня платье из прозрачного черного шелка, креп-жоржета. Правда, его придется немного подогнать под мою фигуру. До нашего класса дошли слухи, что среди подарков много длинных вечерних платьев, которые отдали в клуб для художественной самодеятельности.
   А дядя Петя получил американский подарок еще вчера. Ему, как и всему начальству в городе и на комбинате, выдали новое длинное коричневое кожаное пальто. И еще кожаный костюм, какие носят на севере американские летчики. Все на искусственном меху, а брюки с молниями от щиколотки и до самого пояса. Об этих подарках для начальства рассказывают что-то вроде анекдота: какой-то иностранец, прибывший на большое совещание в СССР, увидел в гардеробе ряды висящих одинаковых кожаных пальто и спросил: "Разве на совещании присутствуют только шоферы?"
  
  
   12 марта 1945г (понедельник)
   Кажется, я берусь за этот свой дневник только после танцев. Итак, вчера мы с Адкой и Миннкой были в клубе. Как и на вечере в честь Великого Октября и на новогоднем балу, там организовали и кино, и спектакль самодеятельности, и концерт той же самодеятельности. Но в фойе все четыре часа танцевали, и мы, конечно, тоже. Девочки с разными кавалерами, а меня, наконец-то, решился пригласить тот юноша, что несколько вечеров торчал в дверях курилки. Он оказался Васей и приятелем "главного нормировщика" Вали. Поэтому, приглашая меня, он очень переживал и даже страдал. Его разрывали противоречия. Он твердил, что его друг меня любит, а сам при первых звуках музыки бежал через весь зал, чтобы друга опередить. Сам же его друг бросал многозначительные взгляды, потом ушел, потом вернулся и снова бросал многозначительные взгляды, и так все четыре часа. Новый поклонник Вася попросил, было, разрешения проводить меня до дома, но в вестибюле исчез, поскольку там дежурил его друг. А тот поступил коварно: едва все мы вышли на улицу, он схватил Адку с Миннкой под руки и, чуть ли не бегом, повлек их вперед. Но наказать меня ему не удалось. Вместе со всеми нами из клуба вышел и еще один их друг, кажется, Гриша, который, на законных основаниях, меня и проводил.
   Фрака видела только мельком. Оркестр играл недолго и удалился чуть ли не за час до конца вечера. Как от кого-то узнала Адка, удалился в полном составе пить водку.
  
  
   14 марта 1945г (среда)
   По почте пришло письмо лирического содержания за подписью Саша. Таинственный Саша сообщает, что под стук колес поезда, который уносит его с севера, его мысли, наоборот, уносятся на север, и именно в Недроград, и именно ко мне. А едет он в город Свердловск на всесоюзные лыжные соревнования, а когда приедет, расскажет мне о результатах. Я сообразила, что на лыжные соревнования, наверное, поехал тот самый Саша Кучеров, который интересовался мною через сослуживицу тети Лизочки Аню и ее соседа Смирнова. И почему-то не постарался со мной познакомиться.
   Если подумать, все-таки удивительно: еще не закончилась война, еще идут бои и гибнут тысячи людей, а в тылу проводятся всесоюзные соревнования по лыжам и другим видам спорта. В киножурналах постоянно показывают чемпионку по бегу Евгению Сеченову. А мы регулярно пропадаем в кино и на танцах.
  
  
   15 марта 1945г (четверг)
   Сегодня Зося в воспитательных целях никак не давала мне ответить на вопрос, который сама же и задала: какая главная идея в поэме Маяковского "Хорошо"? Как четко сформулировать, я не знала, а потому начала так:
   - Вообще-то....
   Но она тут же меня перебила:
   - Начинать ответ с обобщений нельзя.
   Я пробовала начать по-другому: "Я думаю", "мне кажется", "если", но она каждый раз меня прерывала. По-моему, она вошла в какой-то азарт. В конце концов, я "завелась" и сказала:
   - Зоя Павловна, я отвечать не буду.
   Она согласилась и вызвала Миннку. Та никакой отсебятины не допустила и начала, как положено:
   - Главной идеей знаменитой поэмы Владимира Владимировича Маяковского "Хорошо" является... - бодро выпалила она и замолчала.
   - Так что же, по мнению поэта, хорошо, кто скажет? - помогла ей Зося.
   - Хорошо то, что всем нам хорошо жить в советской стране, - предположила Шура.
   - Хорошо, что в нашей стране фабрики и заводы принадлежат рабочим, а земля крестьянам, - веско поддержала ее Люба.
   - Хорошо, что победила Великая Октябрьская Социалистическая революция, - подытожила Адка.
   Так вот и разобрались. Зося, правда, собиралась уточнить все с точки зрения науки литературоведения, но ей помешал звонок.
  
  
   16 марта 1945г (пятница)
   Что-то у меня сегодня плохое настроение, как говорит Адка, "тииф пессимистиш". Как-то тоскливо. Приближаются экзамены. Учителя на каждом уроке долбят, что мы ничего не знаем. Да мы и сами все время в этом убеждаемся. Но девочки все же пошли сегодня в кино. А я учу немецкий. Впрочем, американский фильм "Песнь о России" я и так видела уже два раза. В первый раз он мне совершенно не понравился. Но девочки похвалили, и, когда меня пригласил Вася, я пошла смотреть его снова. И все равно не понравилось. Все ненастоящее, как в "Домике в Черкизове". Например, бегает с факелом в руках колхозница и поджигает стога сена, чтобы они не достались фашистам. А халатик не ней такой аккуратный, что ясно: под ним может быть только модное изящное шелковое платьице. А под косыночкой только прическа из парикмахерской. И весь фильм в том же духе. В конце там такая сцена: герой, красавец двухметрового роста, держит эту свою колхозницу на руках и говорит что-то вроде того, что дарит ей мир на восходе солнца. А на колхознице уже не халатик, а роскошное длинное белое платье. В детстве я слышала такую песенку: "Я тебя, дуру, лопатой в шутку огрел по спине. Вскрикнувши: "черт полосатый!", ты улыбнулася мне". Тоже преувеличение, только в другую сторону. И в шутку. А в фильме все всерьез.
  
   .
   19 марта 1945г (понедельник)
   Миннка сегодня на нас с Адкой дуется. В субботу ее почти не приглашали танцевать, и вчера, в знак протеста, она осталась дома. А сегодня упорно расспрашивает, как и что было в клубе. А было скучно. Приглашали меня по очереди, кто раньше подойдет, Вася и "главный нормировщик" Валя. Моя любовь Фрак тоже присутствовал. Боюсь, что он был под градусами, потому что вел себя по-хамски. Во время танца с испепеляющими взглядами шел со своей партнершей следом за нами, а в перерывах острил в адрес Васи, острил нехорошо и так громко, что и я все слышала. Только к концу вечера он от нас отстал и начал танцевать с какой-то толстой тетей. А мне хотелось заплакать. Тетя Лизочка, она очень умная, уже не раз говорила мне, что людей нужно принимать такими, какие они есть. Но я еще этого не умею.
  
  
   22 марта 1945г (четверг)
   Сегодня на уроке Настасья пересказывала тот параграф учебника, где помещены биографии вождей: Ворошилова, Калинина, Кагановича Молотова, Микояна и кого-то еще. На каждого из вождей в учебнике отведено по одному абзацу: тогда-то и там-то родился, тогда-то вступил в партию, тогда-то работал там-то, тогда-то был избран туда-то, а тогда-то туда-то. Она "рассказывала" и при этом не то, чтобы заглядывала в учебник, а из него не вылезала. Сама этого выучить не может, а нам задала. Я ей говорю:
   - Анастасия Федоровна, это же выучить невозможно, здесь же про всех написано одно и то же.
   А она отвечает:
   - Нет, не одно и то же. Про одного одно, а про другого другое. Читай внимательно и увидишь различия.
   Может, Адка это и выучит, а мне не осилить.
  
   29 марта 1945г (четверг)
   Сегодня Зося, впервые со дня нашего знакомства, меня похвалила. До нее все мои учительницы русского языка и литературы меня как-то выделяли, например, читали все мои сочинения вслух. А Зося, наоборот, все время понемногу придиралась. В прошлом году, когда я только что приехала в Недроград и мы с тетей Лизочкой пришли определять меня в школу, со мной беседовали она и кто-то еще, не помню. Они хотели снова засадить меня в восьмой класс, который я закончила в эвакуации. А я еще дома сказала тете, что или пойду учиться в девятый, или работать телефонисткой. Во время беседы Зося меня спросила:
   - Вы знаете писателя Островского?
   Я тоже ее спросила:
   - Какого именно?
   А она:
   - А какого вы знаете?
   Я ей ответила, что знаю драматурга, который написал "Грозу" и "Снегурочку". И Николая Островского, который написал "Как закалялась сталь". Тогда она спросила про писателей Толстых и что-то еще. Она как бы догадалась спросить именно то, что я знала, и мне разрешили условно посещать девятый. А через пару дней она меня на весь этот девятый класс и опозорила. Не называя фамилии, она стала рассказывать на уроке про "новую ученицу", которая показалась ей довольно развитой, но перчаток в помещении не сняла. А я тогда от волнения даже и пальто не расстегнула. Между прочим, она могла бы предложить нам с тетей "в помещении" и раздеться. А потом и пошло: то у меня ленинградский диалект, то что-нибудь еще.
   А вот сегодня взяла, да и похвалила. На уроке она дала нам очередное странное задание: нужно было написать две-три фразы, связанные общим смыслом, и чтобы в них было не менее шести причастий. Я смотрела в окно, и ничего путного мне в голову не приходило. За окном бесился, закручивал снежную массу ветер. И вдруг как будто кто-то мне продиктовал две фразы про ребятишек, пережидавших грозу в сарае. В конце урока Зося собрала все наши тетрадки, ознакомилась с плодами наших стараний и страданий, и сказала:
   - Послушайте, как правильно выполнила задание Свистунова, - и прочла это мое "сочинение" вслух.
   Затем снова раздала наши тетрадки, велела их раскрыть и начала диктовать:
   - Яркими импрессионистическими бликами....
   На этом яркую фразу педагога, как и многие другие его яркие фразы на других уроках, прервал звонок.
  
  
   3 апреля 1945г (вторник)
   Сегодня после уроков наш класс собрался, было, пойти в кино, потому что в клубе снова показывают "Актрису". Но не тут-то было! Зося устроила после уроков дополнительное занятие. Она считает, что, хоть Байрона в программе и нет, нам все равно необходимо с ним познакомиться. И мы, хочешь не хочешь, прослушали про "Путешествия Чайльд Гарольда". Правда, то, что я сегодня услышала от Зоси, я и так знала. Как ни удивительно, еще с восьмого класса, с эвакуации. В захолустном узбекском райцентре все учительницы были вроде наших Матильды и Настасьи, и только Фаина Григорьевна, эвакуированная из Киева учительница литературы, была не хуже Зоси. А, может, и еще получше. Когда мы проходили "Евгения Онегина", она не только заставила весь класс вызубрить письмо Татьяны, но, заодно, ухитрилась еще что-то объяснить про Байрона. Не скажу, что я усвоила много, но застряло в памяти мнение Пушкина:
   Лорд Байрон прихотью удачной
   Облек в унылый романтизм
   И безнадежный эгоизм.
   Нужно бы взять в библиотеке Байрона и почитать. Но некогда.
  
  
   6 апреля 1945г (пятница)
   Началось все еще на физике. До сих пор никаких задач по физике мы не решали. И никаких опытов тоже не ставили. Учили себе параграфы и учили. Мария Алексеевна все понятно рассказывает, в учебник не подсматривает, не то, что Настасья, и учить физику нетрудно. А сегодня на уроке вдруг начали решать задачки. Задачки очень простые, вроде бы, и говорить не о чем. Я их с ходу решила и сижу себе, отдыхаю. А у девочек почему-то не заладилось, даже у Ады с Минной. Наверное, им показалось, что так просто не может быть, и поэтому они придумывали что-нибудь посложнее. Не знаю, но только в конце урока они все зашумели. И Ада, и Минна, и, почему-то особенно громко, Шура, начали доказывать Марии Алексеевне, что такие задачи в принципе решить невозможно. Мария Алексеевна как-то растерялась, даже развела руками и сказала:
   - Ну, вот же человек решил....
   Девочки посмотрели на меня, как на штрейкбрехера, а на перемене начали меня сторониться. А тут, как назло, Виктор затеял контрольную по алгебре. А у меня, как назло, заскрипело новое перышко "рондо". И девочки снова зашумели:
   - Виктор Степанович, скажите Свистуновой, чтобы она не скрипела. А то она сама решает, а нам мешает сосредоточиться.
   Виктор говорит:
   - Они совершенно правы, скрип вашего пера действительно мешает сосредоточиться.
   Я говорю:
   - Я же не нарочно. Я стараюсь, но это такое неудачное перышко.
   А он:
   - Тогда замените его на другое, которое не скрипит.
   У меня другого перышка не было, и я немного посидела, сложа руки, пока Нина Семенова не отдала мне свое запасное. Оказывается, она девочка не только тихая, но еще и добрая. А контрольную я сдала Виктору одновременно с Адой.
  
  
   13 апреля 1945г (пятница)
   У Виктора есть любимое выражение: "Голова - не мусорный ящик". Он уверен, что не нужно все учить наизусть, потому что все равно, знать все невозможно. Он считает, что нужно знать только основные вещи, и нужно уметь сообразить, в каком справочнике можно найти нужную формулу или цифру. Вот и сегодня он в очередной раз повторил этот свой тезис, после чего мы предприняли попытки сообразить про признаки делимости. Выучить их Виктор задал на дом, а на уроке нам следовало додуматься, почему они именно такие. С признаками делимости на два, четыре и пять мы разобрались довольно быстро. А с признаком делимости на три произошла заминка. Когда Виктор спросил про этот признак у Любы, та бойко ответила:
   -Если сумма цифр какого-нибудь числа делится на три, то и все это число делится на три.
   - А почему? - спросил Виктор.
   Как всегда в затруднительных случаях, Люба округлила глаза и сложила губы трубочкой. Потом веско произнесла:
   - Виктор Степанович, я не знаю.
   Виктор велел всем нам думать.
   Наверное, в конце концов, догадались бы и другие девочки, а уж Адка-то обязательно. Но вышло так, что раньше, чем другие, догадалась я. Сначала было совершенно непонятно, а потом будто бы включилась лампочка. Оказалось так просто! Я тут же, на радостях, и поделилась со всеми своим открытием. Может, лучше было бы не торопиться?
  
  
   2 мая 1945г (среда)
   Вчера я опозорилась. Так опозорилась, что даже тете Лизочке не решилась рассказать об этом своем позоре. И сюда не хотела записывать, но потом все-таки решила записать. Вчера Вася пригласил меня в гости на праздник. Были его папа и мама, сестра и кто-то еще. И было очень богатое по нынешним временам угощение, в том числе много разогретой свиной тушенки. И водка. Водки я пока еще ни разу в жизни не пила. Вино я несколько раз пробовала еще до войны, в гостях или когда у нас дома были гости. А водку нет. А тут мне налили целую большую стопку. Я не хотела ее пить, но все, в том числе и Васина мама, уговаривали меня выпить за близкую победу. Ну, я и выпила. Мне стали говорить: "Закусывай, закусывай!", и положили на тарелку много тушенки. Я закусила и погрузилась в туман. И как бы полетела по воздуху, при этом на лету кружась и вращаясь. Было очень хорошо и очень приятно, как вдруг я почувствовала, что меня тошнит. Они живут на первом этаже. Я успела выскочить на крыльцо - и все. Такой стыд! Правда, меня утешали и говорили, что ничего особенного не произошло и что не нужно огорчаться. Оставаться в гостях после этого я, конечно, не могла, оделась и пошла домой. Мы с Васей немного походили по улицам, и домой я пришла вроде бы в порядке. Голова уже не кружилась, только очень хотелось спать.
  
  
   8 мая 1945г (вторник)
   В городе совершенно необычная обстановка. Ожидание носится в воздухе, все пронизано и пропитано ожиданием. Все ждут: вот-вот будет сообщение, может, вечером, может, завтра утром или даже ночью. Некоторые говорят, что не будут ложиться спать, будут слушать радио. Неужели это правда? Неужели, наконец, кончится война, которая, казалось, будет вечно? Которая все равно непрерывно давит на человека, даже если человек и находится там, где не стреляют?
   Сегодня всей школе было не до учебы. Уроки, вроде бы, и шли, все сидели по классам, но, вроде бы, уроков и не было. С Виктором мы формально решали какие-то легкие примеры. Зося затеяла чтение вслух стихов о войне, и Ада прочла знаменитое "Жди меня". Прочла хорошо, с выражением, как когда-то подготовила для чтения раненым в госпитале. И Настасья была доброй, точно ее подменили. Никому ни одного ехидного слова, даже мне.
   После уроков мы не сразу разошлись по домам, а отправились по улице Ленина к клубу. На улице полно народа. Возле клуба, где уличный громкоговоритель, народа еще больше, а из громкоговорителя несутся знаменитые "Валенки" и другие знаменитые песни.
  
  
   9 мая 1945г (среда)
   Ну, вот и все. То, что уже, казалось, не произойдет никогда, произошло. Война закончилась. Я не знаю, какими словами можно описать то, что я чувствую, что со мной происходит. Война закончилась, и папа остался жив! Не знаю, что ждет меня в жизни, но уверена, что другого такого дня больше никогда не будет. Уверена, что это самый большой, самый яркий день в моей жизни. Может быть, какой-нибудь писатель сказал бы обо мне, что я "наверху блаженства", или что "ее душу наполнял восторг", что "она летела на крыльях счастья". Но это не те слова, а какие слова были бы правильными, я не знаю. Со всеми происходит то же самое. На улице столько народа, сколько, кажется, и не живет в нашем маленьком городе. И все такие добрые, все друг друга поздравляют, все друг другу улыбаются и чуть ли не целуются. Все друг друга любят. Я на минуту заскочила домой позавтракать и бегу на общегородской митинг.
   Пишу вечером. На все веселье и ликованье, на все общее и огромное наложилось еще и личное. Наложились мелочи, но эти мелочи как бы выросли, стали значительнее в свете этого великого дня.
   Во время общегородского митинга иногда начинал идти снег. Погода вообще выдалась ветреная и холодная. Но на это никто не обращал никакого внимания. Школа стояла почти напротив трибуны, немного сбоку, а рядом с трибуной, как раз напротив школы, стоял и играл духовой оркестр. Я иногда взглядывала на Фрака и не то чтобы видела, а чувствовала, что он неотступно смотрит на меня. После митинга мы с Адкой пошли в клуб. Там никаких билетов не продавали, всюду пускали бесплатно. Кино шло, но танцы еще не начинались, и мы отправились в школу, где тоже обещали организовать вечер с танцами. Однако в школе ничего не состоялось, и мы вернулись в клуб. У входа нас встретил Вася. На этот раз танцы под оркестр были уже в полном разгаре. Вася ухитрился куда-то пристроить наши пальто. А затем повел совершенно непраздничный разговор - начал рассказывать разные гадости про Фрака. Танцевал - и одновременно рассказывал, что тот чуть ли не валяется пьяным в канаве и еще что-то в том же духе. Окончание очередного танца застало нас с ним как раз возле оркестра. Фрак что-то мне сказал, но из-за шума в фойе я не расслышала и подошла ближе. Вася обиженно отошел, а Фрак спросил:
   -Лерочка, почему вы не хотите со мной здороваться?
   - Почему же не хочу? Здравствуйте, - ответила я и протянула руку.
   - Садитесь, - сказал он вдруг и подвинулся на своем стуле.
   И я села на один с ним стул, отлично понимая, что это неприлично. Было очень неловко, но я это сделала.
   - Я очень хочу проводить с вами время, - сказал он, - но не хочу мешать дружбе. Ведь у вас есть друг?
   Адка нашлась бы, что ответить. А я не нашлась. Я сказала:
   - У меня его не будет.
   Тут подошла примадонна художественной самодеятельности Браслетова в длинном декольтированном платье из американских подарков и заявила:
   - Ваня, ты будешь танцевать со мной!
   Но он ответил:
   - Нет, с ней, - и указал на меня.
   Оркестр снова заиграл, и я отправилась к роялю, где пережидала паузу Адка. Ко мне одновременно подошли Вася и "главный нормировщик" Валя. Так я целый вечер и танцевала, то с Васей, то с Валей. Только последний вальс, под радиолу, мы протанцевали с Фраком. И договорились встретиться внизу, в вестибюле. Я взяла у Васи пальто, поблагодарила его и сказала:
   - Вася, сегодня я пойду домой одна.
   Но Вася решительным тоном ответил:
   - Нет, со мной!
   Тут в разговор вмешалась Адка:
   - Вася, она пойдет не одна.
   Когда мы с Фраком выходили из клуба, и Фрак держал меняя под руку, Вася стоял на улице рядом с Адкой. Увидев нас, он поспешно отошел. Но мне в этот момент было ни до кого и ни до чего. Возле моего дома Фрак сказал:
   -Лерочка, обязательно приходите завтра в кино, я буду ждать.
   Он обнял меня и хотел поцеловать, но я отстранилась.
   Нет слов, какая я сейчас счастливая! Начинается новая жизнь, жизнь без войны! Начинается новая дружба! Уже очень поздно, но спать совершенно не хочется. Сижу, вспоминаю, и снова "несусь на крыльях радости и счастья!"
  
  
   10 мая 1945г (четверг)
   Сегодня перед школой мы с Минной сидели дома у Ады и говорили о том, как теперь пойдет наша жизнь. Я рассказывала про наш жилмассив на Выборгской стороне, про наши комнаты. Их, правда, в блокаду разграбили, а теперь их кто-то еще и занял, но по сравнению с тем, что закончилась война, это пустяки. Папа вернется, и их освободят. Комната, что поменьше, как и до войны, будет моей, а та, что побольше - папиной. Ада говорит:
   - Хорошо тебе, ты уж точно будешь жить в Ленинграде.
   Буду! Теперь только бы получить от папы письмо, отправленное после девятого числа.
   Еще Ада сказала, что вчера ей было жалко Васю. И что она, от моего имени, велела ему больше мне не звонить.
   Сегодня уроки тоже были как бы не совсем всерьез, и домашних заданий ни у кого не спрашивали. Сейчас поужинаю и пойду в кино. И встречусь... Жизнь прекрасна и удивительна, как сказал товарищ Маяковский!
  
  
   11 мая 1945г (пятница)
   Сегодня школа работала уже по настоящему. Меня, к счастью, ни по одному предмету не спросили. А если бы спросили, то я мало бы что ответила. Ко вчерашним урокам я не готовилась от радости, а к сегодняшним от огорчения, которое принес мне первый день моей новой "дружбы". Я пошла в кино с девочками в полной уверенности, что мой новый друг меня уже ждет. Однако его не было ни возле клуба, ни в клубе. Не появился он и после сеанса. И это в первый счастливый послевоенный день! И это после "обязательно приходите, я буду ждать". И это после моих ужасных слов: "Его не будет". А ведь, если по честному, я этими словами предала Васю. Мне, наверное, еще не раз будет стыдно за эти слова. Конечно, я о них никому не расскажу, но сама-то я знаю, что их говорила! И еще я теперь думаю, что в День Победы Фрак мог бы встать и разговаривать со мной стоя. Или вообще предложить мне свой стул целиком. И мне ни в коем случае не следовало садиться на пол стула. А Фрак, несмотря на все это, не пришел на назначенное свидание. Что же он, не понимает, что обидел меня? Не нарочно же он так поступил? А вдруг нарочно?
   Придя вчера домой, я сделала хорошую мину при плохой игре и с улыбкой сообщила тете Лизочке:
   -Увы, мое бедное сердце разбито. Мой герой не пришел на свидание. Увы!
  
  
   13 мая 1945г (воскресенье)
   И вчера и сегодня я Фрака "не видела". Принципиально. Мне теперь все равно, он или пустое место. Сегодня он подошел к нашей компании, стоявшей в перерыве недалеко от рояля, и затеял какой-то общий разговор. Я в этом разговоре не участвовала, стояла, полуотвернувшись, пока не начался очередной танец и меня - к счастью, сразу же - кто-то не пригласил. А во время одного из танцев, почувствовав уж очень пристальный его взгляд, обернувшись на этот взгляд, я скорчила презрительную "рожу", чего никогда в жизни не делала. Адка это заметила и сказала, что вышло это у меня по-детски. Ну и ладно. Зато он до конца вечера танцевал с очень взрослой Браслетовой. И при этом вел себя разнузданно. Если судить по дореволюционной художественной литературе, так должен был вести себя пьяный купчик в не совсем приличном месте.
  
  
   19 мая 1945г (суббота)
   Вчера, едва я пришла из школы, позвонил Вася и предложил пойти с ним в кино. Я согласилась. А сегодня на танцах был окончательно восстановлен мир. Вот и хорошо. И пусть никто не думает, что на Фраке свет клином сошелся. Никаких больше Фраков!
  
  
   27 мая 1945г (воскресенье)
   Наконец-то я нашла кое-какую чистую бумагу, и больше не буду писать этот свой дневник поверх печатного текста. С большим трудом, и покопавшись в словаре, я перевела две фразы, которые идут сразу после испорченного мною: "Я проснулся оттого, что мама нагнулась надо мной и поцеловала меня: "До свидания, мой мальчик". Наверное, я испортила интересную книжку. После экзаменов нужно будет поискать ее на русском языке.
   Итак, я пишу хоть и не на очень хорошей, но на чистой бумаге! Тематика же обычная. Вчера мы с Минной ходили на вечер отдыха ИТР. Едва мы вошли в фойе, как возник Вася и повел меня в буфет, организованный в курилке. А там продавалась водка. Он сразу же купил две порции, себе и мне. Я, естественно, пить ее не стала и его тоже попросила не пить. Съели бы по бутерброду и ушли. Он, вроде бы, и согласился, но неожиданно подал голос какой-то дурак, его знакомый:
   - Слушайся, Вася, слушайся! Видишь, как она берет тебя под каблучок!
   И Вася тут же, немедленно, выпил обе порции. Я говорю:
   - Ну, и что ты доказал?
   А он:
   - Я не хочу, чтобы с меня в цехе смеялись!
   С испорченным настроением мы пошли на концерт художественной самодеятельности. Едва лишь на сцену вышел моя любовь, с трубой и во фраке, Вася заворчал:
   -Не успела его увидеть, как от меня отвернулась!
   А я вовсе от него и не отворачивалась. Я всегда в кино или театре, иногда и на уроке, немного поворачиваю голову. Может быть, у меня что-то неправильное в ушах или в глазах, потому что голова поворачивается автоматически. Однако некоторые обижаются.
   Мы ушли с концерта. А в фойе как раз заиграли краковяк, который Вася пока еще танцевать не умеет. Меня пригласил какой-то военный, а мой кавалер оскорбился и на следующий фокстрот побежал приглашать Валю Агапову. Я целых два танца простояла у рояля, а он, танцуя с Валей, время от времени ехидно на меня поглядывал. На вальс мы вышли в круг с Минной. И тут случилось главное событие вечера: нас "разбили" Фрак и почти что молодой еще человек по имени Николай, кажется, заведующий клубом. Конечно, мне следовало бы в гордом одиночестве вернуться к роялю, но у меня не хватило силы воли. И с этой минуты вечер ИТР обернулся для меня балом в сказочном дворце. Мы много танцевали, даже вальс-бостон, снова побывали на концерте, который еще продолжался, много смеялись, ели мороженое, и вообще все было замечательно. Вася оставил Валю, стоял у колонны, смотрел осуждающе и качал головой. Потом подошел и попросил меня на пару слов. Я подошла - и начались упреки и разоблачения. Если бы не моя незабытая обида, я не стала бы долго слушать его проповеди. Но обида перевесила, я стояла и слушала. Фрак подождал-подождал и ушел из клуба. А Васины проповеди закончились только у нашей парадной.
   - Подожди, - закончил он свое выступление "ярким импрессионистическим бликом", - он опять скажет: "Раз мигнул, и она побежала!"
   Неужели он так говорил?
  
  
   29 мая 1945г (вторник)
   Наверное, Вася в душе великий полководец. Он разработал план военных действий и ведет против меня тактическую войну. Вчера днем, когда тетя Лизочка пришла на обед, а мне было еще рано идти в школу, он нанес нам визит, и мы втроем мило побеседовали на разные темы. Прежде чем удалиться, он пригласил меня вечером в кино и обещал за мной зайти. В школе же Адка с Миннкой рассказали, что только что его видели: он отъезжал на велосипеде от дома, в котором живет Валя Агапова. Заметив их, он слез с велосипеда и, не дожидаясь никаких вопросов, стал утверждать, что приезжал в этот дом совсем и не к Вале, а к собственной своей тете по имени Маруся. И убедительно просил не рассказывать об этой встрече мне. Вечером же коварно у нас не появился, а, как донесла разведка, был в кино с Валей. Разведка - это Галочка Селицкая. Поздно вечером та специально вызвала меня на лестничную площадку, чтобы открыть мне глаза.
  
  
   30 мая 1945г (среда)
   С сегодняшнего дня мы уже не учимся, начались дни подготовки к первому экзамену. Днем, когда мы с Адкой и Миннкой у меня дома занимались геометрией, Вася позвонил по телефону и сообщил, что вчера никак не мог за мной зайти, потому что у них дома случилось совершенно непредвиденное обстоятельство. Я держала трубку так, чтобы все мы могли его слышать, и мы все трое засмеялись.
   - Кто это у тебя? - спросил он. - Ах, Ада и Минна! Дай трубку Аде.
   Услышав Адин голос, он потребовал, чтобы они ни в коем случае не рассказывали мне о встрече возле Валиного дома. Поскольку мы снова засмеялись, он заявил:
   -Ты, Ада, зря думаешь, что я такой уж глупый!
   На это она ответила:
   - Что ты, Вася! Ты, конечно, умный.
   - И не изображай из себя Марью Ивановну!
   - Вася, я, конечно, не Марья Ивановна!
   - Вы все строите из себя интеллигенцию.
   - Вася, мы больше не будем!
   На этом интеллектуальный разговор и завершился. Вася, Вася! Мало того, что с тобой не очень интересно, так еще и "тактика"!
  
  
   1 июня 1945г (пятница)
   Сегодня мы, после консультации по геометрии, всем классом смотрели фильм "Человек N 163". Фильм про немецкий концлагерь, очень тяжелый. В зале многие плакали, в том числе и весь наш класс. А я почему-то ничего, не плакала. Что же я, такая бесчувственная? Почему этот фильм до меня не дошел? Дело в самом фильме, или в том, что где-то впереди в зале сидел Фрак?
   На этом сеансе был и сосед Геннадий. По дороге из клуба, когда девочки уже свернули к своим домам, он по-добрососедски рассказал, что днем, на репетиции, Фрак расспрашивал его обо мне. Какая я, что я из себя представляю. Гена ему, якобы, ответил:
   - Ты смотри, у нее есть Вася!
   - Нет, теперь уж нет,- якобы отреагировал на его сообщение Фрак.
   - Нет, есть!
   - Да нет же, раньше был, а теперь у нее никого нет.
   Как и положено артисту, Геннадий рассказывал "в лицах", говорил за собеседника его голосом и с его интонацией. Так что слушать было довольно смешно.
  
  
   2 июня 1945г (суббота)
   Сегодня днем Адка встретила на улице Фрака, причем пьяного. Тот объяснил ей, что напился не просто так, а с горя, потому что очень одинок, а "ваша Лера меня бросила". Еще и острит! Сообщив Адке эти сведения, он тут же начал играть с ребятишками в лапту. Адка заметила не без некоторого ехидства:
   - Он тебя любит, когда пьяный!
   Приятное замечание. А еще "приятно" то, что всем, кому только не лень слушать, он рассказывает, как провожал меня в День Победы до дома. Правда, в его рассказах ничего не придумано, "факты не искажены". Тетя Лизочка такого о нем невысокого мнения, что отметила это обстоятельство с некоторым даже удивлением. А Адка, рассказав об этом разговоре, уставилась мне в глаза, как будто она следователь из Большого дома, а я враг народа, и спрашивает:
   - Скажи честно, ты выбросила его из головы?
   - Выбросила.
   - Врешь ты все, и себе и мне замазываешь глаза. Ничего ты из головы не выбросила!
   Выбросила, не выбросила, ей-то что! Я же ее не спрашиваю, выбросила она из головы Ивановского или не выбросила!
  
  
   4 июня 1945г (понедельник)
   Сегодня я и сама видела Фрака с ребятишками. И тетя Лизочка, с которой мы вместе шли, тоже видела. Он стоит, что-то им рассказывает, а они обступили его со всех сторон и слушают. Затем подъехал грузовик с самодеятельностью, он забрался к остальным в кузов, и грузовик поехал. А дети бежали вслед и кричали:
   - Ах, какой Иван Иванович! Ах, зачем он от нас уехал!
   Нас он не заметил. А вот интересно: если бы он относился ко мене иначе, например, как Вася? Мне что, было бы с ним так же скучно, как с Васей?
  
  
   6 июня 1945г (среда)
   Сегодня наша заполярная погода не похожа ни на летнюю, ни даже на весеннюю. Еще позавчера в пальто было жарко, и некоторые передовые девушки, не только Зинка Прокофьева, но и постарше, уже блистали в носочках. А вчера вдруг пошел снег, да так и идет до сих пор, нанесло выше, чем по колено. Смотришь в окно, и кажется, что весна приснилась.
   Я только что пришла домой, сдала на отлично устную геометрию. Никак не ожидала, что получится так удачно. В классе присутствовала целая комиссия: Марфа Кирилловна, сам Пестрейко из РОНО, сам Ивановский и кто-то еще. Это потому, что начальство гордится: несмотря на военные трудности, в городе происходит выпуск из средней школы. Виктор Степанович всех, ответивших на билет, подзывал к себе и указывал на ошибки в письменной работе. Подозвал и меня и, держа в руках мою работу, сказал:
   - Смотрите, ни одной поправки красным карандашом. Держите так и дальше.
   Я ответила:
   - Если получится.
   Это очень приятно, хорошо сдать экзамен. Следующие, конечно, так не сдать, но появилась надежда на аттестат зрелости.
  
  
   8 июня 1945г (пятница)
   Вчера Вася звонил два раза, и сегодня тоже два раза. Говорил, что должен со мной объясниться..
   - Вася, - говорю я ему, - ты же знаешь, что у меня экзамены, мне некогда.
   А он в ответ:
   - Подождут твои "экзамены". Надо поговорить.
   И сегодня, в десятом часу вечера, приходит безо всякой договоренности:
   - Пошли, погуляем.
   - Какие же прогулки, уже скоро десять часов, а у меня завтра тригонометрия!
   Объяснение все же состоялось на лестничной площадке, так как более романтического места не нашлось.
   - Так что же ты хочешь мне сказать?
   - Ничего.
   - А раз ничего, то слушай. Ты начал дружить с Валей и правильно сделал. Валя очень хорошая девушка. И она на год меня моложе, значит, больше тебе подходит. Тем более, что ее ты любишь, а меня только уважаешь (эти сведения мне любезно сообщила Галя Селицкая). Желаю тебе, чтобы она оказалась самостоятельной, не то, что я (сведения о "самостоятельности" и "несамостоятельности" тоже от Гали Селицкой).
   - Ну вот, хотели съездить на лодке за озеро, нарвать черемухи. А ты веришь сплетням, веришь своим подругам. Это они не дали нам дружить, особенно Ада. Ты забудь, что сейчас говорила. И я забуду.
   И так далее. Наконец я сказала:
   - Вася, мы уже час разговариваем. Я пошла.
   - Значит, это навсегда?
   - Навсегда.
   - Что ж, я хотел сказать тебе то же самое, но не набрался совести.
   - Я очень рада, что мы думаем одинаково.
   Напоследок Вася дал мне указание:
   - Дружи с кем хочешь, но только не с Борисовым!
   - Спасибо за совет.
   Адка все эти дни зачем-то меня подзадоривала, все говорила, что у меня не хватит духа отшить Васю. Так что в чем-то он и прав. Зачем ей это нужно? Только я сделала это не для того, чтобы ей что-то доказать. Просто мне противны "тактика", вранье и неискренность.
  
  
   9 июня 1945г (суббота)
   Сейчас сдавали тригонометрию. Сдали все, но так получилось, что мне поставили отлично, а всем остальным, в том числе и Аде с Минной, посредственно. Как только я ответила и села рядом с Адой за последнюю парту, она тут же попросила меня решить тот пример, на котором зашилась. Наверное, ей показалось, что мне попался более легкий билет. Я сразу же ее пример и решила. Тогда она стала говорить, что я неправильно отвечала. Я, действительно, напутала, было, в одном из дополнительных вопросов. Но, между прочим, сама напутала, сама тут же и выпуталась. Когда мы все после экзамена вышли из школы и направились к парку, девочки начали дружно острить: отметку мне поставили по блату, за подлизывание и за что-то там еще. Чуть ли не Виктор в меня влюблен. Шутки, конечно. Но в тоне этих шуток чувствовалась такая неподдельная неприязнь, что я перестала радоваться отличной отметке. Как будто у каждой из их отметок оторвали по баллу, и все эти оторванные баллы приделали к моей отметке! Как будто, если бы я засыпалась, Шуре и Любе поставили бы больше тройки! А еще подлила масла в огонь Адкина мама Анна Никитична, которую мы встретили по дороге. Она тоже пошутила:
   - Одно отлично, а остальные что же, серенькие птички?
   Мы молча вошли в парк, прошли мимо танцплощадки, свернули в боковую аллею. И тут что-то случилось. Мы почему-то остановились. Я оказалась в центре кольца. На меня посыпались упреки, но теперь подруги уже не улыбались. Они кричали и размахивали руками. Шурин нежный голосок стал громким и резким. Мне показалось, что ее некрасивое лицо исказилось и стало еще более некрасивым. И Ада уже не была такой хорошенькой, как всегда. Не кричала и не размахивала руками только испуганная Нина Семенова. Мне стало страшно. Мне показалось, что сейчас они начнут меня бить.
   - Физкульт привет выпускницам!
   С нами поравнялась веселая компания из 5-б, только что сдавшая русский язык. Приветствовала нас, конечно, Зинка Прокофьева. Ада сказала:
   - Да ладно, пошли отсюда.
   И мы медленно и молча двинулись к выходу. Я шла и думала: неужели кто-то из них мог меня ударить? Да нет, показалось. Конечно, показалось.
   Все же настроение у меня довольно скверное.
  
  
   10 июня 1945г (воскресенье)
   Сегодня пришло письмо от папы. Я как-то написала ему, что хочу поступить в юридический институт. Но папа не разрешает. Он так и написал: "Ни в коем случае не в юридический. В юридический я не разрешаю". Я понимаю, в чем дело. Папа боится, что, если я закончу юридический, то буду работать в каком-нибудь Большом доме и буду допрашивать арестованных. Но я же, наоборот, собиралась сделаться адвокатом! Папа пишет: "Ты посоветуйся с Елизаветой Васильевной". Тетя Лизочка когда-то мечтала стать врачом и потому советует в медицинский. Но мне не хочется быть врачом. Кроме того, студенты-медики режут покойников. Говорят, что из-за этого все девушки там курят уже с первого курса. Нет, в медицинский я не хочу. И в педагогический тоже не хочу. Правда, когда мне приходилось дежурить с плешниками, я справлялась. Но это всего раз в две недели, и всего на два часа. А если каждый день и по шесть? Окончишь педагогический и, не дай Бог, станешь таким же педагогом, как Матильда или Настасья. Или Маленькая Нема. Видно, придется мне стать инженером.
   Когда в эвакуации я работала телефонисткой, начальник нашего узла связи гордо носил форменную тужурку связиста. Но он, наверное, не был даже техником, не то что инженером. А я вот стану инженером. В Ленинграде есть такой институт: институт Инженеров Связи. Очень даже красиво звучит - ЛИИС. Туда я, наверное, и пошлю документы. Если, конечно, сдам все экзамены. Еще папа пишет: "Поступай в Ленинградский институт и устраивайся в общежитие. Когда я демобилизуюсь, я буду хлопотать об освобождении наших комнат".
  
  
   11 июня 1945г (понедельник)
   Одиннадцатое или двенадцатое? Уже четыре часа ночи, а я все не могу уснуть. Ни в одном глазу. И это вторую ночь подряд! И это во время экзаменов! Какая дикость!
   О чем писать? Все равно не заснуть, так что можно тратить время на описание любого вздора. Хотя какой же это вздор, если моя дружба с Адой превратилась непонятно во что. Она резко изменила отношение ко мне и, мало того, настраивает против меня других девочек. В школе она демонстративно держится возле тех, с кем раньше не дружила. А со мной, если и разговаривает, то насмешливо. Неужели для такой резкой перемены оказалось довольно того, что я пока что лучше сдаю экзамены? Но ведь у меня послезавтра немецкий, который я учу всего полгода. И еще впереди история, которая мне не дается. Она с ехидной физиономией заявляет:
   - Не бойся, все равно поставят отлично!
   Я думаю: если нашу дружбу так легко сломала отметка по тригонометрии, значит, Ада никогда меня не любила, никогда не относилась ко мне искренно. Тетя Лизочка говорит:
   - Такие вещи не следует принимать близко к сердцу. Принимай Аду такой, какая она есть. Не ссорься. Но только имей в виду, что она может поступить так и в будущем. Тебе еще не раз придется разочаровываться в людях.
   ...Вчера на улице я встретилась с Браслетовой, и та очень внимательно на меня посмотрела. Или мне показалось? Девочки говорили, что у нее был "роман" с Фраком. Какое мне дело, с кем у него были "романы"? Для себя я уже решила: если у нас будет выпускной вечер, я обязательно его приглашу. Вечер же нам обещали устроить только в том случае, если весь класс сдаст все экзамены. На нем будут присутствовать учителя, наши родные и кто-то из городского начальства. Будет даже организовано угощение. И, главное, каждой из нас разрешать пригласить молодого человека. Конечно, мы об этом вечере давно мечтаем. Адка, наверное, пригласит Федю Баранова. Феде очень идет морская форма, он высокого роста и хорошо танцует. А так он вроде Васи: Вася говорит "экзамент", а Федя "гипнозёр"...
   Еще десятого числа должно было состояться официальное открытие Парка культуры, но из-за непогоды открытие отложили. Теперь оно, скорее всего, состоится в следующее воскресенье, семнадцатого. На торжественное открытие, конечно, будет нужно сходить, а уж от танцев придется отказаться, все-таки экзамены. Впереди еще целых четыре.
  
  
   13 июня 1945г (среда)
   Сегодня сдали немецкий. И опаять незадача: мне поставили хорошо, а всем остальным посредственно. И снова все девочки мною недовольны. Конечно, отвечала я не идеально, но ведь все-таки лучше, чем другие! Может, более удачный билет, не знаю. Вроде бы, и несправедливо: учила язык всего полгода, а сдала лучше. Но я же эти пол года честно зубрила! И снова шла я сегодня со своим хорошо, как оплеванная.
  
  
   17 июня 1945г (воскресенье)
   Сегодня первый из трех дней, отведенных на подготовку химии. И сегодня же в двенадцать часов открывался парк. И мы трое, Адка, Миннка и я, проболтались в парке с двенадцати дня и до конца всех мероприятий. День по-настоящему летний, и весь этот день я провела с моей любовью Фраком. Даже когда на танцплощадке устроили перерыв, мы всей компанией, с Федей и Николаем, посмотрели в клубе фильм "Черевички". Причем мы с Адкой и Миннкой по второму разу. В фильме есть такой эпизод: кузнец Вакула держит в руках царицыны черевички и ими любуется. А черевички - это лодочки типа тех, что шьет здешний сапожник. Фрак авторитетно сказал:
   - Тридцать седьмой размер.
   Миннка нашла, что Фрак очень простой, нисколько не рисуется и говорит то, что думает. Он, и вправду, вел себя просто. Я ни слова не сказала ему о своей обиде после Дня Победы. Но все же спросила, кому это он говорил, будто стоило ему только мигнуть, как я побежала
   - Лерочка, - заверил он, - я никому этого не говорил.
   Наверное, все выдумал сам Вася.
   Под вечер в парке появилась Матильда. Увидев нас, она вознегодовала и предположила, что мы здесь с двенадцати часов. Но Вася, с которым она поделилась и своими подозрениями и своим негодованием, заверил ее: он пришел в шесть, и нас еще не было. Об этой своей беседе с педагогом Вася доложил "главному нормировщику" Валентину, тот Николаю, а уж Николай нам.
  
  
   20 июня 1945г (среда)
   Сегодня наш класс благополучно сдал химию. Нам с Адкой поставили по отлично, Миннке хорошо, остальным по посредственно. Готовились мы с Адкой вместе и даже прихватили часть ночи, благо она больше напоминает день. Хорошо, что мы не знали: отмененные вчера из-за дождя танцы все-таки состоялись, потому что к вечеру дождь закончился. Как всегда, идти на экзамен было страшно. Как всегда, казалось, что ничего не знаешь. Как теперь тоже стало уже обычным, Адка ехидно заметила:
   - Можешь не волноваться, уж ты-то все равно сдашь на отлично. Давай спорить на американку, что получишь отлично!
   Я по глупости и поспорила. И, к счастью, проиграла. Или к несчастью? Адка говорит, что американку исполнять необходимо. А я считаю, что все зависит от заданного. Теперь у меня впереди самый последний, но и самый трудный рубеж - история. Адка говорит:
   - Все равно поставят отлично!
   Я думаю, что она и сама в это не верит. Но она предложила поспорить на американку еще раз. Я согласилась. Так что отыграюсь.
  
  
   22 июня 1945г (пятница)
   Я сидела дома и пыталась готовиться к экзамену по истории. Тут пришла Адка.
   - Хватит тебе зубрить, - сказала она. - Пойдем погуляем, дадим отдых нашим бедным головам.
   Откуда мне было знать, что прогулка нужна ей не для отдыха нашим с ней бедным головам, а для того, чтобы вылить на мою бедную голову даже и не ушат, а целую бочку, и не холодной воды, а грязи, которая накопилась в ее бедной голове. Прежде всего, она довела до моего сведения, что мною уже давно недовольны все девочки, потому что у меня "много надменности и эгоизма". И хожу я как-то не так, и смотрю не так, не так улыбаюсь, и вообще у меня все не так. Что я ни к кому, кроме нее и Миннки, близко не подхожу. Можно подумать, что она сама так уж близка с Любой Любченко! Особенно же она разоблачала меня за отметки на экзаменах. Я, по глупости, начала, было, спорить:
   - Так отметки же я сама себе не ставлю, их ставят учителя и комиссия. Вот ты и предъявляй претензии не мне, а комиссии. Если ты считаешь, что тебе отметки занизили, иди к Марфе Кирилловне, иди к Пестрейке. Пускай Шура и Люба тоже идут к Марфе Кирилловне и к Пестрейке.
   Она говорит:
   - Причем здесь Шура и Люба? Это не им занижают отметки, а тебе завышают. Ты запуталась в дополнительном вопросе, а тебе все равно поставили отлично!
   Я, опять-таки по глупости, не промолчала:
   - Так я сама запуталась, сама и выпуталась. Сама. Сообразила. Не сразу, но сама! И это на дополнительном вопросе. А вы все не решили того, что было в билетах. Ты же мне подсунула пример, на котором засыпалась, и я его сразу решила. У тебя хорошо идет история, у меня математика.
   Лучше бы я ничего ей не отвечала. Она меня не слышала, а все говорила, говорила и говорила, пока не сказала всего, что заготовила заранее. При этом она так волновалась, что у нее дрожал голос. Сколько же раз она проговорила это в уме? Сколько раз это повторялось и проговаривалось, пока девочки перемывали мои кости? Что им всем от меня нужно? Мне казалось, что у меня с каждой из них хорошие отношения. Ну, да, я с каждой "не делилась", не открывала душу. Но я и Адке с Миннкой не открывала душу. И даже тете Лизочке не всегда. Мне в принципе неловко "делиться" сокровенным. Но ни одной из девочек я не сделала ничего плохого. Ни одной из них не позавидовала, что у них мамы, а у некоторых здесь, в тылу, и папы.
   Еще Адка говорила про танцы и тоже разоблачала меня в каких-то коварствах. Значит, дело не только в отметках, но еще и в молодых людях? Так причем же тут я? Я с удовольствием уступила бы Шуре Васю, а Любе "главного нормировщика" Валентина. Но я же не могу этого сделать! Подруги. Что такое подруги? Вот "подружки" Антониды из "Ивана Сусанина". Вот светские подруги Лизы из "Пиковой дамы". Кто они? Друзья или коллектив завистниц, которые до удобного случая сдерживаются, но держат камень за пазухой? Ада, наверное, думает, что совершила героический поступок, наговорив гадостей "в глаза".
   Мы еще немного поговорили на отвлеченные темы и разошлись по домам. Облегчив душу и успокоившись, она, скорее всего, стала прилежно зубрить историю. А мне было никак не успокоиться. Тетя и дядя были на работе. Я села за стол, открыла учебник, но вместо повторения истории, заплакала. Ведь я считала Аду настоящей подругой, наполовину сестрой. Я же и любила ее почти как сестру, которой у меня никогда не было, но о которой я много мечтала. А она.... Полтора года назад я появилась в классе в середине второй четверти. Я ни одного дня не проучилась в девятом, а восьмой окончила в неполноценной полусельской школе, в эвакуации. А перед тем потеряла учебный год из-за блокады. Учителя упорно хотели пересадить меня в восьмой класс и, когда я отвечала выученный урок, меня обязательно спрашивали по старому материалу, которого я знать не могла, и обязательно ставили традиционное плохо. Мое зимнее пальто еще во время эвакуации прожглось в теплушке о раскаленную печку-буржуйку. Когда оно распахивалось, на каждой его черной поле виднелось по огромной заплате синего цвета, а вокруг каждой заплаты - коричневый ореол из подпаленной ткани. На моих ногах были самодельные гамаши из синей байки и мужские ботинки сорокового размера. Я не умела смеяться и улыбаться. Через день, как по расписанию, на последнем уроке меня начинала трясти малярия. Я дожидалась звонка, стуча зубами, бежала домой и несколько часов лежала, заваленная всем теплым, что было в доме. К десяти часам температура спадала, и я садилась готовить уроки, чтобы назавтра снова получить несколько плохо. И вот тогда она, такая нарядная и хорошенькая, такая во всем успешная, взяла меня под свое покровительство и стала моей подругой. Так что же, если бы я продолжала быть такой же несчастной и жалкой, она бы меня любила? В какой-то книжке я читала: молодая белая девушка, дочь плантатора, самоотверженно ухаживала за больной черной девушкой, плакала и молила Бога о выздоровлении своей рабыни. Но та же белая девушка была бы оскорблена, услышав, что ее черная любимица - равный ей человек. Что-то в этом роде.
   И еще, пока я сидела за столом и плакала, я думала вот о чем: а почему я все это терплю? Она разоблачает, она говорит гадости, а я или оправдываюсь, или молчу. Почему я не отвечаю ей по известному принципу "сама дура"? Как будто она имеет право меня судить, а я судить ее права не имею. То есть, я как бы признаю, что она лучше, чем я. Выше. Но тогда я должна признать, что незаконно сдала тригонометрию лучше, чем она. И что кавалеры незаконно приглашают меня танцевать чаще, чем ее. Такое вот получается уравнение, или неравенство.
   Потом я включила радио и услышала: сегодня двадцать второе июня, сегодня четыре года со дня начала войны. Как же я сама не вспомнила об этом страшном дне?
   Этот страшный день до самого обеда был обычным летним воскресеньем. Правда, ночью в снятой нами на лето избе иногда включалось радио, и чей-то голос взывал: "Алю! Алю!". Но так бывало, когда вокруг поселка горели торфяники. Рано утром по радио сказали, что в Токсовском районе вводится военное положение. Но и на это никто не обратил внимания, потому что в последнее время в окрестностях Ленинграда часто проводились военные учения. Все так и поняли: условно вводится военное положение. Условно. И потому все мы, и те, кто прожил на даче уже две недели, и те, кто приехал на выходной, после завтрака направились на прогулку, к быстрому, прохладному и неглубокому ручейку с разноцветными камушками на дне. Я вместе с младшими двоюродными сестренками не вылезала из воды, пока не настало время возвращаться домой к обеду. А вернувшись, узнали - война.
   После обеда мы все сразу же поехали в город. Автобусы на Ленинград подходили к остановке уже переполненными, в них было не втиснуться. Пришлось несколько километров пройти пешком. Шагая по шоссе, я не столько думала о войне, сколько с удовольствием смотрела на надетые мною новенькие белые носочки.
   На улицах Ленинграда теснились нарядные люди. Я слышала, как кто-то сказал:
   - Зачем же теперь беречь, все равно война!
   В почтовом ящике на двери нашей квартиры лежал конверт для папы. Папа уведомлялся, что мобилизован, что в кассе завода его ждет расчет, и что сам он уже завтра должен явиться по такому-то адресу с кружкой, с ложкой и с чем-то еще. Меня послали в магазин за батоном, маслом и колбасой. В очереди передо мной стояла полная женщина. Новый крепдешин ее зеленого платья сиял и переливался.
   В тот вечер что-то случилось с мамой. Она отвечала на вопросы невпопад, и не слышала того, что ей говорили. Она-то знала, что такое война. А вот я еще не знала. Когда я была маленькой и слышала слово "война", я представляла себе, что люди становятся в круг и стреляют перед собой, кто куда попадет. Потом-то, конечно, читала про войну в книжках и видела ее в кино. Но разве это было то, что оказалось....
   За несколько дней до эвакуации, мы с мамой лежали на оттоманке в прихожей квартиры родственников, укрытые горой одеял и старых пальто. К тому времени у нее уже сошли голодные отеки, и она была похожа на обтянутый кожей скелет. Она сказала:
   - Какая, по сравнению с этим, мелочь разные любовные трагедии!
   Какая, по сравнению с этим, мелочь отметки на экзаменах и зависть одноклассниц!
  
  
   23 июня 1945г (суббота)
   Ходила в школу не консультацию. С девочками отношения натянутые. Да мне и не хочется с ним разговаривать. Противно. И про предстоящий экзамен думать тоже противно. Сдать бы эту чертову историю, и гора бы с плеч. Кажется, в школе и в РОНО надеются, что я сдам на отлично. Тогда, при одном хорошо по немецкому, мне можно будет дать серебряную медаль. Это украсило бы какие-то отчеты. Хоть бы на посредственно!
   На обратном пути на улице Ленина встретила Фрака. Он говорит:
   - Вас давно не видно. Приходите вечером в клуб.
   Какой уж там клуб, если и половины материала еще не проработано!
  
  
   25 июня 1945г (понедельник)
   Слава тебе, господи, получила свое законное посредственно. Засыпалась на Ливонских войнах. Конечно, про Ливонские войны можно было бы и знать, это все-таки не биографии вождей. Но не повторила. В учебном году толком не выучила, а перед экзаменом повторить не успела. Адка получила отлично, Миннка хорошо, а все мы, остальные, говоря словами Анны Никитичны, серенькие птички. Адка сияет, улыбается мне, вроде бы, я снова ее лучшая подруга. Девочки тоже мне улыбаются, видимо, мои надменность и эгоизм их уже не волнуют. А что бы творилось сейчас в нашем благородном семействе, если бы я знала Ливонские войны? Даже и подумать страшно! Выходя из класса, я слышала, как Настасья с удовлетворением говорила кому-то из членов комиссии:
   - Я же предупреждала, что Свистунова сдаст плохо!
   Злорадство старой девы с крысиными хвостиками победило огорчение педагога.
   Все же весь класс благополучно сдал последний экзамен, и Адка, с присущей ей энергией, тут же принялась организовывать культпоход в кино на "Иудушку Головлева". Мне идти не хотелось, но девочки стали меня уговаривать. Как я поняла, они меня очень любят, и им без меня будет кино не кино. Адка включилась в уговоры:
   - Да наплюй ты на тройку! У меня тоже была тройка, и ничего!
   Где уж ей понять, что я не переживаю за тройку, а не хочу идти вместе с ними! Но у меня снова не хватило силы воли, и я с ними пошла. Адка по дороге рассказала: Марфа Кирилловна сообщила Анне Никитичне, что мы теперь взрослые, и с нами теперь можно выпить, как с равными. Вечер, наверное, состоится тридцатого, в субботу.
   После кино мы с Адкой и Миннкой зашли на часок в парк на танцы. Фрак играл в оркестре, но и в перерыве к нам не подошел, а Николай, по его просьбе, ввел нас в курс дела: он пьян, и потому к нам подойти не может.
   Домой я вернулась поздно, налила в ванну воды и "смыла все невзгоды, связанные с экзаменами". Я думала, что, когда окончу школу, буду невыразимо рада и счастлива. А на самом деле просто хочется спать.
  
  
   27 июня 1945г (среда)
   Со вчерашнего дня началась суета по организации вечера. Мы зачем-то ходим по каким-то учреждениям. Начальство, к счастью, решило, что мероприятие пройдет в столовой, и нам самим ничего готовить не придется. Зато дома я готовлю "бальный туалет". Тетя Лизочка что-то подшила и ушила в том черном креп-жоржетовом платье, что досталось мне из американских подарков. А я гладью вышиваю к нему косыночку из крепдешина, "разбрасываю" по черному полю разноцветные цветочки с листиками. Сегодня мы всем классом сидели в кабинете Ивановского в райкоме, и разговор шел о музыке на вечере. Начальство пошутило:
   - Было бы очень хорошо, если бы на вашем вечере играл духовой оркестр, раз уж вы водите дружбу с духовиками.
   Я, как часто со мной случается, растерялась и покраснела. Но Адка, которая почти никогда не теряется и не краснеет, ему ответила:
   - Не будет же он играть один!
   - Он такой, что может и один! - снова пошутило начальство, и добавило: - А почему это вы все на нее смотрите?
   Правда, на меня в это время смотрел только он один, а все остальные не отводили глаз он него, от начальства.
   Вот, даже секретарь райкома знает, что он - моя любовь. А ведь он на меня почти что ноль внимания.
   Всем нам очень хочется, чтобы вечер получился удачным и запомнился на всю жизнь. Только нужно, чтобы нам было с кем танцевать. Нам разрешили пригласить родителей и молодых людей. Только вот кого? Ну, Фрак, Федя Баранов, Миннкин Николай. Ну, сам Ивановский. Он еще почти что молодой, и, может, будет танцевать. А кто еще? Можно бы пригласить Геннадия, но он, к сожалению, не танцует. Вопрос остается открытым. Тем более, что на вечере в качестве "равных" будут еще и Матильда с Настасьей.
  
   28 июня 1945г (четверг)
   Мы с Адкой шли по улице Ленина и рассуждали, что вечер уже послезавтра, а у нас имеются в наличии только четыре кавалера, и совершенно непонятно, откуда могут появиться хотя бы еще два. И вдруг в решение проблемы вмешалась сама судьба. Вдруг перед нами, как из под земли, возникли два высоких интересных моряка, которых мы никогда в городе не видели. Наверное, мы тоже возникли перед ними, как из под земли, потому что один из них, увидев нас, даже споткнулся. Они остановились, мы тоже.
   - Девушки, неужели вы здешние? - спросил тот, который споткнулся, и которого, как выяснилось потом, зовут Анатолий.
   - Мы-то здешние, - ответила Адка. - А вот вы откуда?
   Оказалось, что они тоже здешние, когда-то учились в нашей школе, служат в морской авиации, а теперь приехали на неделю в отпуск. Вместе с ними мы дошли до парка в конце улицы Ленина, там повернули и дошли до клуба на другом ее конце, затем снова повернули и снова дошли до парка. Через час этой приятной прогулки мы пригласили их на вечер. Ура, все в порядке! Важная проблема разрешилась.
  
   1 июля 1945г (воскресенье)
   Вчера состоялся долгожданный выпускной вечер. Вроде бы, все, как ожидалось. А в то же время, как будто бы ожидалось и больше. В столовой присутствовали и Пестрейко, и Ивановский, и кто-то еще из начальства, а также все наши учителя во главе с Марфой Кирилловной, наши родители, наши кавалеры и, конечно, мы сами, всего человек тридцать. Для танцев принесли радиолу. Когда все расселись за накрытый стол, началась торжественная часть. Ивановский сказал, что в тяжелое военное время город нашел возможность не закрывать в школе старшие классы, что мы должны помнить об этом, и, где бы мы ни работали или ни учились, мы не должны забывать о своей школе и своем городе, беречь их честь и отдавать все свои силы на благо родины и советского народа. Затем всех нас по очереди вызвали к центру стола, и Пестрейко лично вручил нам аттестаты зрелости. Марфа Кирилловна поздравила нас от имени педагогического коллектива и, между прочим, сообщила, что мы с Адкой награждены ценными подарками, которые нам выдадут в школе.
   За столом я сидела между Фраком и моряком Анатолием. Шура, сидя напротив, острила, что я "бью на два фронта". Но меня второй фронт совершенно не интересовал, несмотря на то, что Анатолий оказался человеком развитым, умеющим поговорить и, к тому же, прекрасным танцором. Я старалась танцевать не с ним, а Адка все время твердила:
   - Наплюй на Фрака, все равно с ним ничего не выйдет!
   Фрак прибыл чуть-чуть навеселе. На ногах-то он, конечно, держался твердо, но делал глупости. Я с трудом удержала его от произнесения торжественной речи. Еще он угощал меня с вилки ломтиком свежего огурца. Я понимала, что это неприлично и недопустимо, что это видят и тетя Лизочка, и Марфа Кирилловна и все, кому интересно, но злосчастный кусок огурца все же съела. И его эта легкомысленная забота показалась мне даже приятной.
   Во время танцев Фрак чуть крупно не поссорился с другом Анатолия, пригласившим меня на танго. Николай подходил уговаривать, и я слышала, как он сказал:
   - Лера же тебя уважает!
   А Фрак на это ответил:
   - Я ее не уважаю, а люблю!
   Тут он заметил меня:
   - Лерочка, - сказал он, - подойдите к нам.
   И, когда я подошла, повторил:
   - Я говорю Николаю, что не уважаю вас, а люблю.
   Я на это рассудительно заметила:
   - Мне кажется, что вы преувеличиваете.
   Тут радиола заиграла вальс, и возле меня очень быстро оказался Анатолий. Фрак вышел в вестибюль, облокотился на перила и очень красиво подставил согнутую руку под подбородок. После вальса я подошла к нему и спросила:
   - Ваня, вам нездоровится? Почему вы не идете в зал?
   Он ответил:
   - Нет, я совершенно здоров. Я побуду здесь один. Я хочу побыть один!
   Совсем, как Чайльд Гарольд. Потом он оделся и "незаметно" ушел. Но ушел недалеко, а курсировал перед столовой туда и обратно. Мы компанией вышли на крыльцо. Его окликнула Адка, потом я. Он приблизился на несколько шагов, но сказал, что идет домой. Я взяла за руку Федю Баранова, мы вместе догнали добровольного изгнанника и вернули в столовую. К этому времени и начальство, и педагоги, и родители уже ушли. Ушли также Нина Семенова и Люба Любченко. Вскоре и нам пришлось разойтись. Миннка с Николаем пошли своей дорогой, Адка с Федей Барановым своей. Фрак взял меня под руку, после чего Анатолий догнал Адку с Федей и взял Адку под руку с другой стороны. Но Адка что-то ему сказала, он вернулся, подошел к Шуре, как будто сразу не мог догадаться ее проводить, и сказал очень галантно:
   - Шура, мне показалось, что вы уже ушли. Вы разрешите мне вас проводить?
   Они двинулись в сторону Шуриного дома, а мы в сторону моего. По дороге Фрак загибал, что на меня обиделся. Что пока что ничего мне не скажет. Что не может сказать "тех хороших слов", которые у него есть. Что те, кто любит, не могут об этом говорить. Что я не знаю его сердца. И прочее, смутно знакомое по книгам. Он так красиво загибал, что я начала в очередной раз в нем разочаровываться. Зачем врать? Когда мы подошли к нашей парадной, он вдруг взял, да и поцеловал меня, безо всяких лишних разговоров...
   Сегодня Лиля Гаврилова сообщила по местному радио:
   - Состоялся выпускной вечер учащихся средней школы. Вечер закончился товарищеским ужином.
   В школе нам с Адкой выдали ценные подарки - по отрезу малинового сукна на пальто. И все было бы очень хорошо, если бы после романтического поцелуя мне не пришлось накрасить губы тетиной помадой.
  
  
   2 июля 1945г (понедельник)
   Вчера в парке нас оскорбил какой-то товарищ лет тридцати. Их сидело на скамейке несколько человек, мужчин и женщин. Когда мы с Адкой и Миннкой проходили мимо них, этот, на вид интеллигентный, человек почти что закричал:
   - Волосатики!
   Это потому, что мы не заплели волосы в косички. Но так вечером ходят многие девушки. Мы сделали вид, что не слышали, хотя очень хотелось обернуться и сказать: "Не ваше собачье дело". Правда, какое его дело? Зачем ему приставать к молодежи? Или он считает, что и сам еще молодежь, а потому зацепил нас, как равных? Мы прошли мимо них и сели на свободную скамейку. Вскоре подошли Миннкин Николай и Федя Баранов. Федя передал мне письмо-треугольник: моряк Анатолий сообщал, что срочно уезжает, сообщал номер своей полевой почты и просил ему написать. Сидим, я читаю, а мимо проходит Вася в компании своих друзей. При этом Вася так широко улыбается, что Адка спрашивает:
   - Вася, ты что улыбаешься?
   - Смотрю на губки.
   - А твое какое дело? - спрашиваем мы в дин голос.
   - На то и глаза, - резонно отвечает наш собеседник, и они уходят.
   Сидим дальше. Подходит "главный нормировщик" с огромной охапкой наломанных березовых веток. Не знаю, куда он эту охапку волок, но по дороге всем знакомым раздавал по веточке, чтобы те отгоняли комаров. Осчастливил и нас, а мне при этом сказал:
   - Бери, хотя тебе и не следовало бы давать.
   - Это почему же?
   - А потому, - и он начал загибать пальцы: - Юрий Герман - раз, Вася - два, Иван Иванович - три....
   Находчивая Адка говорит:
   - Ты себя не забудь посчитать.
   Он посмотрел очень удивленно и удалился со своей охапкой.
   Фрак играл в оркестре. Я никак не думала, что он будет на это способен. Незадолго до того я видела, как он шел один по улице и голосил "Темную ночь". Но ничего, играл и изредка бросал пронзительные взгляды. После одного такого взгляда Николай спрашивает:
   - Может быть, ты думаешь, что он в тебя влюблен?
   Пока я соображала, что же можно ответить на такой бестактный вопрос, меня пригласили танцевать, и разговор прервался.
   После танцев мы ненадолго зашли домой к Миннке, немного поиграть в карты. Теоретически было уже поздно, но на практике был самый, что ни на есть, настоящий солнечный день. Миннкин отец занимает какую-то должность на комбинате, и у них отдельная квартира в деревянном доме. Отца дома не было. У него, несмотря на его возраст, тоже "роман". В карты мы поиграли очень недолго, все-таки было пора домой. Я зашла за жакеткой в комнату, из которой только что вышла Миннка. Там находился Николай.
   - Послушай, - сказал он, - мы с тобой не договорили.
   Я, как дура, подошла ближе и жду, что же он еще скажет про Фрака и про то, как тот в меня не влюблен. Но верный Миннкин друг ничего к сказанному ранее не добавил, а неожиданно меня поцеловал. Ну, я и стукнула его изо всей силы. В этот самый момент в комнату вошла Миннка.
   - Все скандалите? - задала она странный, наверное, от смущения, вопрос.
  
  
   4 июля 1945г (среда)
   Сегодня мы всем классом сняли копии с аттестатов зрелости и заверили фотокарточки. Завтра я посылаю документы в ЛИИС. За компанию со мной туда же собираются послать документы Люба Любченко и Нина Семенова. Адка с Миннкой собираются в Москву, но куда именно, не говорят. Может, и сами еще не решили. И Шура в Москву, в какую-то театральную студию. Я спросила у тети Лизочки:
   - Разве же можно с такой внешностью быть артисткой?
   - Конечно, - ответила тетя. - У нее крупные черты лица. На лицо наложат грим, и со сцены она будет казаться красавицей.
  
  
   6 июля 1945г (пятница)
   Вернее - седьмое. Уже три часа ночи. Снова вторую ночь не сплю. Ночью в голову приходят странные, наверное, глупые мысли. Почему-то думаю: а что будет со мной через год? Через два? Через двадцать лет? Как сложится моя жизнь? Кем я буду? Какой я буду? Представляются какие-то картины, но, увы, не яркие и не увлекательные. Ничего реального. А ведь осенью мне уже исполниться девятнадцать лет. Дон Жуан сказал Лауре, которой тоже было восемнадцать, что ей осталось быть молодой еще лет пять-шесть. Вот и мне еще лет пять-шесть. За это время я, наверное, закончу свой технический институт, стану инженером. А меня не так уж и тянет к технике. Можно сказать, что и совсем не тянет. В нашем классе никто, кроме Шуры, не знает, чего хочет.
   Интересно, а кем мечтал стать моя любовь Фрак, когда был школьником? Задолго до того, как попал на фронт, был ранен и приехал в Недроград с застрявшим где-то осколком? Ну, не трубачом же в духовом оркестре маленького городка? Может, он, как Шура, мечтал стать артистом, стать настоящим музыкантом? Он не закончил никакого учебного заведения, пьяница, но любит свою трубу и в этом его жизнь. А вдруг он не очень-то ее любит и играет на ней оттого, что ничего другого не умеет делать? От пустоты? От скуки? Вообще - кто он? Какой он?
   Опять думаю об Адке. Она и после своего триумфа на истории не успокоилась. Время от времени вспоминает тригонометрию. Время от времени ставит в разговоре шпильки. А сегодня снова наговорила гадостей. Со смаком пересказала все, что, по ее собственным словам, слышала обо мне "от досужих сплетниц", все, "что было и чего не было". Доказывает мне, что я "безнравственная". Понимает ли она сама значение этого слова? Или, когда очень хочется сказать гадость, понимание не обязательно? Безнравственная. Сама ставлю себе оценки. Хорошо еще, что не ворую. Или и ворую тоже? И опять думаю: а почему я это от нее терплю?
   Впрочем, дело не в Адке, Бог с ней. А какая я на самом деле? Почему у меня так часто бывает это неопределенное, тревожное настроение? Чего-то жалко, от чего-то беспокойно, от чего-то грустно. Пытаюсь понять - и не понимаю. Одни вопросы.
   Скоро я уеду, и начнется другая жизнь. Будет труднее материально. Буду жить в общежитии, а я еще никогда не жила без старших. А будет ли эта жизнь другой? Когда я покидала Узбекистан, я тоже думала, что впереди другая жизнь. И правда: другая природа, другие люди. И все же, все осталось по-прежнему. Прежние дела, прежние мысли, прежние интересы. И у меня, и у других девочек эти интересы весьма ограничены. Конечно, здесь я больше читала, больше занималась, потому что эта школа больше требовала. И все же. Слышишь по радио, читаешь в газетах и книгах о военных подвигах, о трудовых подвигах, о настоящей любви, о стоящей дружбе. Читаешь, и кажется, что все это где-то там, далеко, на другой планете. Там, на другой планете, настоящая жизнь. Здесь тоже, вроде бы, жизнь, но.... Не знаю, как это выразить, чтобы было точно. Может, тень жизни?
   Как я хочу чего-то нового, доброго, интересного! Чего-то настоящего. Только вот чего?
  
  
   8 июля 1945г (воскресенье)
   На сегодняшние танцы в парке мы, как и почти всегда, явились к самому началу. "Бал" начался под духовой оркестр, но, как только закончилось первое отделение, Фрак подошел ко мне и предложил немного погулять по парку. Едва лишь мы отошли на несколько шагов и он начал рассказывать, что вскоре зачем-то собирается в Ленинград, как к нам подошел "король джаза" барабанщик и попросил его на минутку отойти. Не выпуская моей руки, Фрак заявил, что никуда не пойдет, и разговор начался при мне. Подошел весь оркестр. Фрака дружно упрекали за то, что он что-то не то сказал на собрании. Разговор принимал все более и более бурный характер, поэтому я прошла немного вперед и села на скамейку. Сначала мой герой сдерживался сам и даже пытался сдерживать других, но потом вошел в азарт. Зрелище было еще то! Теперь уже сам "король джаза" пытался его сдерживать. Но не тут-то было! Фрак рвался в бой. Я чуть ли не бегом проследовала мимо этой веселой компании к выходу. Конечно, он меня уже не видел. Мне кажется, он был настолько увлечен, настолько ему было уже наплевать на все условности, что, начнись, к примеру, бомбежка, или даже всемирный потоп, он все равно продолжал бы скандалить, драться и материться. Я пришла домой чуть ли не в слезах. Тетя Лизочка выслушала мою печальную повесть и сделала заключение
   - Как хорошо, что ты не слишком ему нравишься, какие могли бы быть неприятности! А вообще-то, чрез какое-то время, весьма непродолжительное, это увлечение будет вызывать у тебя только смех.
   Не знаю. Может быть, тетя и права. Только этот смех еще когда начнется, и начнется ли. А вот сегодня...
  
  
   11 июля 1945г (среда)
   Как я поняла из газеты, экзамены во многих институтах начнутся уже с первого августа.
  
  
   13 июля 1945г (пятница)
   Я совсем забыла про заключенные с Адкой американки, думала, что и она тоже о них забыла. Но нет, она не забыла. И сегодня потребовала мой "долг".
   - Мое требование такое,- сказала она, - Срочно помирись с Васей.
   - Зачем мне это нужно, мириться с Васей?
   - А вот проиграла американку, теперь выполняй!
   - Я же тоже могу потребовать у тебя американку!
   - Вот и требуй. А сначала выполни мою!
   - А тебе-то это зачем нужно?
   - А вот нужно, и все!
   Конечно, американку выполнять не обязательно, мы же не пятиклассники. Но я подумала: может, и на самом деле пора помириться с Васей, ну, сколько же можно терпеть наплевательское отношение ко мне Фрака? Пусть себе пьет водку и крутит роман с Браслетовой. И я стала исполнять Адкино требование. Вчера, когда Вася, вместе с Валей Агаповой и Галей Селицкой возвращались из кино, я подошла к ним и сказала:
   - Вася, напомни, пожалуйста, номер твоего телефона на работе, мне нужно сказать тебе пару слов.
   Я была уверена, что он позвонит сам. Так и получилось. Он позвонил сегодня с утра, но я заявила, что не хочу говорить по телефону. Решили переговорить в воскресенье в парке. Но уже сегодня вечером он позвонил снова и пригласил в кино. В кино и состоялось примирение. Выходя из клуба, мы прошли мимо Фрака, стоявшего на крыльце. Вася посмотрел на него и сказал, что не верит в мою искренность. Что я затеяла примирение, чтобы пошутить. Не Адкина ли работа, эти его сомнения?
   - Ну, смотри, - сказал Вася, - если опять что-нибудь сделаешь!
   Обещал завтра зайти за мной в девять часов, чтобы вместе идти в парк.
   - Я обещал Вале быть в это время у нее, но больше никогда к ней не пойду, - заверил он.
   Ну, Адка, держись! Теперь моя очередь потребовать!
  
   14 июля 1945г (суббота)
   На улице жара, просто трудно представить себе, что находишься за Полярным кругом. Мы с Адкой долго шатались по городу, а дома я напустила полную ванну холодной воды и в нее залезла. Очень страшно, но очень приятно. Едва я вылезла из ванны, как позвонил Вася и подтвердил, что обязательно зайдет за мной в девять часов. Я даже растрогалась и дала себе слово никогда больше его не обижать. Но чужая душа - потемки, и Васина душа не исключение.
   Около девяти часов тетя Лизочка сказала:
   - Лера, посмотри в окно.
   Я посмотрела и увидела, что мимо нашего дома шествует Вася под руку с Валей Агаповой. Так что я переоценила силу своих чар.
   - Так всегда делают в деревне, обязательно проходят мимо окон, - прокомментировала тетя.
   Надо же! Неужели он сам придумал такое коварство? Но не отменять же было из-за этого его коварства посещение танцев! Конечно же, я пошла в парк, где на танцплощадке были уже в наличии и Адка, и Миннка, и Николай. Мы протанцевали до самого окончания мероприятия. Интересно, что за радость этому Николаю все время пребывать в нашей школьной компании?
   По дороге домой я сказала Адке:
   - Я придумала для тебя американку. Ты подойдешь к тому нахалу, что обозвал нас волосатиками, и при его жене, или любовнице, скажешь ему, что ты подумала и согласна на его предложение.
   - На какое это предложение? - спросила Адка подозрительно.
   - Откуда я знаю? Пускай это они соображают!
   Конечно, Адка не тот человек, который сделает то, чего делать не хочет, даже если обещал...
   Но все-таки как хорошо, что Вася сам нарушил перемирие! Тетя Лизочка совершенно справедливо считает, что я получила щелчок по носу. Но зато я ничего и никому не должна!
  
  
   15 июля 1945г (воскресенье)
   Мы с девочками договорились встретиться у танцплощадки перед началом дневных танцев. Но я пришла немного раньше, и девочек еще не было. А у входа на танцплощадку стояли баянист, кассирша и Фрак. Фрак сказал:
   - Лерочка, идемте, побродим по парку.
   Вдали от центра парка, на берегу озера, есть одно весьма романтическое место. У самой воды, между деревьев, природа (или строители) набросала цепочкой с полдюжины валунов, и сегодня между этими валунами на берег набегали, как бы прорывались, небольшие волны. К цепочке валунов, полукругом, как пунктирная полуокружность к пунктирному диаметру, поставлено несколько скамеек. А за скамейками деревья, сплошная стена. Правда, в центре площадки стоит, лицом к скамейкам, гипсовая девушка с веслом в руке. Но на девушку падает тень от деревьев, поэтому девушка не очень портит романтичности поляны. Почему-то в таком красивом месте не было ни единого человека. Мы сели на одну из скамеек, и тут он меня поцеловал. У меня екнуло сердце. Я встала, и мы пошли бродить по парку дальше. В одной дальней аллее он снова хотел меня поцеловать, но я вывернулась. Наверное, у меня при этом был очень глупый вид, потому что он спросил:
   - Лерочка, почему вы меня стесняетесь?
   Когда мы вернулись к танцплощадке, там веселье было уже в полном разгаре, были уже и Адка, и Миннка, и Николай. Мы долго танцевали, потом все вместе ходили в кино на восьмичасовой сеанс. К тому времени, как мы вернулись в парк, летняя жара сменилась осенней прохладой, и моросил дождь. На площадке оставалось всего несколько пар, мы к ним присоединились и, как герои, танцевали до конца, до одиннадцати. Фрак обещал, что позвонит мне завтра, если будет новый фильм. Как жаль, что можно быть уверенной - не позвонит. Вася тоже обретался в парке до одиннадцати и время от времени бросал на меня испепеляющие взгляды. Как будто я танцевала под его окнами!
  
  
   !7 июля 1945г (вторник)
   Ничего нового. Ничего интересного. Хоть бы для разнообразия пришла в голову какая-нибудь умная или интересная мысль. Так ведь нет, не приходит. Пишу, лишь бы что-то делать и по привычке.
   Вчера позвонил отвергнувший меня кавалер Вася.
   - Ах, Лера, Лера, ты, наверное, очень на меня обидевши. Я думал, что ты и разговаривать со мной не будешь. Это одна твоя одноклассница открыла мне глаза, что ты хотела надо мной посмеяться.
   Даже удивительно, что Адке не лень этим заниматься!
   А Вася закончил свой монолог так:
   - Подумай, что было бы, если бы ты в субботу была со мной, а в воскресенье с Ваней!
   А правда, что было бы, если бы "одна моя одноклассница не открыла ему глаза"? И чего бы не было? Не было бы ни кусочка берега с прорывающимися между старыми камнями волнами, ни последнего вальса под моросящим дождем. Был бы только Вася со своими нудными упреками.
  
  
   20 июля 1945г (пятница)
   Вчера в половине двенадцатого ночи Николай провел нас троих в зал через нижнюю выходную дверь, и мы, нахально и незаконно, присутствовали на просмотре американского фильма "Тетка Чарлея".
   Вдруг Адка говорит:
   -Лерка, посмотри, только-только вчера похвалили Фрака, а он аж с двумя!
   Накануне она и вправду его похвалила, заступилась за него. Мы сидели у нее дома, и Анна Никитична начала меня воспитывать на предмет того, что Фрак пьяница и бабник, и что приличной девушке водить с ним знакомство не следует. Вот тогда Адка за него и заступилась:
   - Все говорят, что он бабник, а он же ни с кем, кроме Лерки, не ходит!
   Теперь он спускался по проходу и вел под руки двух незнакомых нам девушек. Он прошел почти что рядом, но нас "не заметил". К началу фильма он куда-то проводил своих дам и вернулся в зал уже один. Но к нам не подошел и даже не раскланялся издали. От этого очередного безобразия у меня физически закололо где-то в районе сердца, но вскоре стало не до того. Какой фильм! Мы так смеялись, что чуть не попадали со стульев. Кто-то от смеха даже начал икать. Никогда в жизни я ничего такого смешного не видела и не слышала. Адка сказала:
   - Вот это фильм! Сдохнешь!
   - Я ее спросила:
   - Адка, это ты икала?
   Она оскорбилась:
   - Причем тут я? Сама, наверное, икала, а на меня сваливаешь!
   Домой мы возвращались с соседом Геннадием, который, как участник художественной самодеятельности, присутствовал на просмотре законно. Он что-то рассказывал про фильм, про артистов, которые в нем играют, и даже про режиссера. Я слушала его вполуха и думала о Фраке, который нас так бесцеремонно проигнорировал. Еще Геннадий напомнил нашей компании, что скоро премьера, и пригласил прийти и посмотреть. Клубная самодеятельность решилась на подвиг и поставила "Домик в Черкизове". Хорошо еще, что не "Коварство и любовь"! Учитывая такое персональное приглашение, на премьеру нужно будет сходить. В конце концов, всегда можно в антракте перебазироваться в фойе.
  
  
   21 июля 1945г (суббота)
   Мы просмотрели весь спектакль от начала и до конца. И не потому, чтобы совсем уж не хотелось на танцы, просто танцы проводились в парке. Мы решили, что не стоило бы самодеятельности ставить эту пьесу вслед за настоящим театром. Но смотреть все же интересно.
   Женьку Шеремета играл Геннадий. Не так, конечно, здорово, как артист Филиппов, но тоже совсем не плохо. И красную розу он кинул тоже не плохо. Адка даже предположила, что между репетициями он каждый день тренировался дома. Тренировался или нет, но у него получилось. Хотя за Филипповым ему пока что не угнаться. И особенно не угнаться в последней сцене, где Шеремет кричит: "А я хочу целовать в губы!" - и целует слепую Надежду. Тут уж, явно, ежедневной домашней тренировки не было.
   Надежду, к нашему удивлению, играла Танька Ефимова. И тоже, вроде бы, не плохо. Т. ч. ей простительно было не разбираться в паровой машине и в алгебре. Может, зря наша Шура не занималась в самодеятельности. Но тогда ей было бы не закончить школу, а без школы ее не приняли бы в Московскую студию. Сложное уравнение с двумя неизвестными. Ну, а легкомысленную стахановку-Любку играла сама Браслетова. В первой сцене на ней было надето длинное платье из американских подарков, какое Любке из профессионального театра, наверное, и не снилось.
  
  
   22 июля 1945г (воскресенье)
   Сейчас я обидела человека. Он подошел ко мне на улице, когда я шла к Адке. Он как-то неуверенно поздоровался и сказал, что его зовут Саша Кучеров, и что это он зимой написал мне письмо в поезде, когда ехал на соревнования по лыжам. И пригласил покататься на лодке, так как сегодня очень теплая погода и очень спокойное озеро. Я несколько растерялась, но ответила, что нужно спросить у моей подруги Ады. Если Ада поедет, то и я поеду. Мы подошли к Адкиному дому. Саша Кучеров остался на улице, а я поднялась в квартиру. Адка, было, обрадовалась и стала собираться, но тут из кухни пришла Анна Никитична и учинила допрос: куда, зачем, с кем. И приговорила: и Адку она кататься на лодке с кем попало не пустит, и мне очень не советует. Я ей говорю:
   - Он же не кто попало. Он спортсмен и его хорошо знает сослуживица тети Лизочки Аня.
   А она:
   - Если его хорошо знает сослуживица тети Лизочки, так пускай бы эта сослуживица тебя с ним и познакомила. А то, может, он просто выдает себя за друга сослуживицы, а сам неизвестно кто.
   Я подумала, что он, конечно, Саша Кучеров, и ни за кого себя не выдает, но что Анна Никитична все-таки права. Я спустилась и объявила ему, что, к сожалению, ничего не получится. Он как-то грустно сказал:
   - Мне будет неудобно пригласить вас еще раз. Но если вы когда-нибудь все-таки, захотите покататься на лодке, то это можно будет устроить в любой день.
   Чувствуя угрызения совести, я снова поднялась к Адке. Тут вскоре пришла и Миннка. И такое совпадение: оказалось, что у Николая тоже есть лодка, и что он тоже приглашает нас покататься.
  
  
   23 июля 1945г (понедельник)
   Вчера вечером мы и вправду катались на лодке. Катались долго, переправились на большой пустынный остров, гуляли по нему, снова катались. Когда причаливали к прогулочной пристани в парке, Адка, то ли шутя, то ли нечаянно, меня подтолкнула. Она очень сильная физически, несмотря на то, что зимой болела. Сегодня у меня на бедре огромнейший синяк. Я ей говорю:
   - Смотри, что ты вчера наделала!
   А она:
   - Не ври, пожалуйста! Этого не может быть, я же тебя только чуть-чуть задела!
   "Не ври"! Я же в принципе никогда не вру. Не умею. И учиться не собираюсь. Хотя во многом другом поучиться у Адки есть чему.
  
   24 июля 1945г (вторник)
   Сегодня вечером мы снова возвращались из клуба вместе с Геннадием. Мы шли из кино, а он с репетиции. Говорили о нашем предстоящем отъезде, об ожидании вызовов из институтов и о прочем подобном. Геннадий мечтает стать артистом, но ни в какой театральный институт документов не послал, у него не закончено десять классов. У нас с ним хорошие отношения, чисто товарищеские, безо всяких там свиданий и влюбленностей. Я шла и думала, стоит ли рассказать ему о той гадости, которую его дядя Лев Семенович то ли в шутку, то ли по глупости, то ли просто из любви к гадостям, сказал тете Лизочке: дескать, Геннадий поживет со мной, пока не найдет чего-нибудь получше. Я и раньше была о Льве Семеновиче не слишком высокого мнения, а теперь и подавно. Но Геннадий тут ни при чем, и я не стала ему об этом рассказывать. Он же не виноват, что ему достался в дяди такой пошляк!
   Тетя Лизочка, доведя до моего сведения эту милую шутку дядиного начальника, спросила:
   - Надеюсь, ты не рассказываешь Геннадию о том, что говорится и делается у нас дома?
  
  
  
   25 июля 1945г (среда)
   Скоро ли, наконец, придет вызов? Скорее бы! Сегодня, болтаясь днем по городу, мы встретили прошлогодних выпускниц, которые приехали на каникулы из Москвы, и немного с ними поговорили. Меня они не помнят совсем, Адку с Миннкой тоже не очень, поскольку те вернулись из эвакуации только к началу девятого класса. К тому же, в ДПШ, где работала в прошлом году школа, наши классы размещались на разных этажах дома-терема. Побеседовали мы всего минут десять, как-то так, ни о чем. Как они грызут гранит науки в Москве, они нам докладывать не стали. Мы тоже нынешним девятиклассникам ничего не докладывали и не находили случая с ними поговорить. Разве что на комсомольских собраниях да на учкоме с Димкой Осокиным, который считает всех нас дурами и этого не скрывает. Интересно, будем ли мы скучать по Недрограду, когда уедем? По школе, по классу, по учителям? По клубу, по танцам? По знакомым?
  
  
   28 июля 1945г (суббота)
   Вчера вечером Адка уехала к родным в соседний город, повидаться перед Москвой и, отчасти, за продуктами. Поэтому на танцы, которые из-за дождя проводились в клубе, я отправилась с Миннкой и Николаем. Оркестра не было, и весь вечер танцевали под баян и радиолу. Фрак пришел не к самому началу, как мы, но вскоре после начала. И, как пригласил меня на первый танец, так все время и приглашал. А перед прощальным вальсом мы вышли на площадку парадной лестницы и облокотились на массивные деревянные перила. Кто-то мимо нас поднимался и спускался по лестнице, кто-то невдалеке от нас курил. Мы стояли совсем близко, и его глаза были чуть выше моих. И тут я впервые их как следует разглядела. Светлые, большие и немного продолговатые. И смотрели они на меня в упор, гипнотизировали. Я смутилась и потупилась. Он сказал:
   - Какие у вас длинные ресницы. Длинные и черные.
   От этих его слов я начала краснеть, а он продолжал:
   - Какая вы... - он приостановился, наверное, подбирал слова. - Какая вы еще не взрослая!
   И поцеловал меня. Не так, как в парке или после выпускного вечера, а как младшую сестренку, в щечку. Потом поправил выбившуюся прядь моих волос, сказал "До свидания", - и начал спускаться по лестнице.
   С кем-то я протанцевала прощальный вальс, а потом возвращалась домой одна, то есть с Миннкой, Николаем и Геннадием, который тоже почему-то оказался возле клуба.
   Уже поздно. Тетя Лизочка и дядя Петя спят, а в окно через плотные занавески рвется солнце. Я сижу и думаю о Фраке. Удивительно, но я даже мысленно никогда не называю его Ваней. Его отношение ко мне неровное. Сегодня он как будто со мной попрощался. Или тактика? Тогда это мелко.
  
  
   29 июля 1945г (воскресенье)
   Сегодня утром Адка вернулась из своей поездки. Вернулась в расстроенных чувствах. Одновременно с ней в Недроград откуда-то ехал Ивановский. И вот на станции, собираясь пересаживаться на подкидыш, она увидела, как товарища первого секретаря райкома неромантично тошнило. Лично я, помня о своем первомайском позоре, осуждать начальство не решаюсь. Адка же была потрясена. Говорит, что о нем противно даже вспоминать. Так что ее "любовная лодка разбилась о быт".
   Вообще же обратную дорогу она коротала со здешним зубным техником. Дама зубной техник развлекала ее рассказами о своих победах над мужчинами. И, в частности, о своей победе над Фраком. По ее словам, "этот мальчик" в нее влюблен, очень ее стесняется, и не решается к ней лишний раз подойти. Начитанная Адка сказала:
   - У твоего Фрака, как у Остапа Бендера, есть даже одна женщина зубной техник.
   А я сегодня перед "этим мальчиком" унизилась.
   Последние дни меня упорно приглашает и приглашает танцевать, говорит и говорит комплименты недавно появившийся пожилой танцор. Можно сказать, преследует, и надоел просто невыносимо. Я пыталась как-то от него избавиться, но он вежливых намеков не понимает. Все же в промежутке между двумя танцами я отошла от него в тот угол, где стояли Адка с Миннкой, и разговаривали с Фраком. Но вступить в разговор не успела, потому что при первых же звуках музыки мой пожилой кавалер был тут как тут. Я ему сказала:
   - Извините, я уже приглашена.
   Но Фрак отреагировал на эту мою инициативу так:
   - Это неудобно. Я отбиваю ваших кавалеров.
   Он все-таки пригласил меня, но не сразу, а когда уже добрая половина танца миновала. Получилось неприятно. Но что делать, сама напросилась. А он больше не пригласил меня ни разу. Так что это никакая не "тактика", а "он меня бросил". Хорошо еще, что после этого я не стояла одна, никем не приглашенная.
   Немного погодя Адка меня подтолкнула:
   - Смотри, вот она, зубной техник.
   Дама зубной техник была в шляпе, в длинном шелковом платье, похоже, что тоже из американских подарков, и сильно накрашена. Несмотря на все эти ее достоинства, Фрак протанцевал с ней одно-единственное танго и покинул танцплощадку. У меня, наверное, был кислый вид, потому что Адка во время очередного танца погрозила мне кулаком, несколько удивив тем и своего, и моего кавалеров. Моим кавалером был недавно появившийся в танцевальном свете Недрограда сержант Леша, а ее - Вася. Сержант Леша все нахваливал и нахваливал мне Васю, а Вася, по словам Адки, все говорил и говорил ей обо мне. Снова она принимает активное участие в моих делах.
   Перед сном, пользуясь тем, что дядя задерживается на работе, я спросила у тети Лизочки, не слышала ли она о местном зубном технике. Оказалось, что не только слышала, но и знакома.
   -Это пустая болтливая женщина, - сказала тетя. - Она может говорить с кем угодно и сколько угодно на три темы: о зубах, о нарядах и о своих победах над мужчинами. При этом часто врет, и сама верит в свою ложь.
   Если Фрак в нее влюблен, то мне гордиться нечем. На всякий случай я все-таки спросила:
   - Как ты считаешь, она красивее меня?
   Тетя Лизочка, которая вообще-то любит все объяснять, на этот раз ответила коротко:
   - Не говори глупостей, спи.
  
  
   30 июля 1945г (понедельник)
   Сегодня Геннадий предложил мне сходить вместе с ним в клуб, где для самодеятельности организовали встречу со сказительницей Пашковой. Сказки меня, конечно, интересуют не слишком, но скучно. Меня смущало только то, что Фрак, который наверняка будет присутствовать, подумает, будто я пришла из-за него. Я колебалась, но потом все же решила пойти. Встреча происходила в комнате возле фойе, где зимой располагалась курилка. Теперь там проводятся репетиции. Геннадий усадил меня и вышел. Так получилось, что со своего места я услышала его разговор с Фраком: он то ли предупреждал, то ли извинялся, что я здесь. Но ничего страшного не произошло, Фрак поздоровался и прошел в другую часть комнаты.
   Встреча со сказительницей Пашковой, как я и предполагала, оказалась не очень интересной, но зато короткой. Старушка проговорила сначала какой-то старинный северный сказ в собственной обработке, а потом исполнила и свои личные песни: про радость колхозной жизни, про папанинцев и про героев-летчиков. Ее очень благодарили и подарили что-то на память. После этого сказительница благополучно удалилась, а самодеятельность стала разбирать свою последнюю постановку. Я осталась послушать. Все и всё хвалили. Хвалили сам спектакль, хвалили руководителя, хвалили друг друга и самих себя, всех вместе и каждого по отдельности. Передавали все положительное, что удалось от кого-нибудь услышать. Самомнения у них у всех очень даже достаточно. Или как раз наоборот, недостаточно? По-моему, хорошо играл один только Геннадий. Впрочем, я никакой не специалист. Но что мне у них понравилось, так это их сплоченность. Они все заодно. Они единый коллектив, и у них общее дело, за которое они все переживают. Я слышала, что в настоящих театрах артисты друг другу завидуют, а потому ссорятся и делают один другому разные гадости. Здесь этого, наверное, нет.
  
  
   31 июля 1945г (вторник)
   Наверное, я так часто пишу сюда в последнее время потому, что теперь у меня остается слишком много свободного времени. Не свободного, конечно, а того, которое я не умею потратить с пользой. Сейчас полтора часа повторяла немецкий, а больше заниматься не могу, устала голова. Повторила же я совсем немного. И так уже целый месяц. Знаю отлично, что впереди экзамены, а заниматься серьезно не могу. И читаю мало.
   Недавно снова позвонил Вася. Время от времени он находит нужным мне звонить. А я ничего не имею против. Потому, что скучно. Честно ли это, вести с ним телефонные разговоры, если он дружит с Валей Агаповой?
   Я часто пытаюсь анализировать свои поступки, мысли, чувства. Что это, рефлексия, о которой мы проходили по литературе? Но она была свойственна лишним людям в прошлом веке, а у нормальных советских людей ее быть не должно. Если это рефлексия, то с ней нужно бороться. Но, с другой стороны, разве не нужно знать что-то объективное о себе самой? Когда человек понимает характер, сущность своего ближнего, это хорошо, это доказывает ум, развитие, проницательность, это полезно и нужно. А когда пытается понять свою сущность, свой характер - это не нужно, это плохо, это рефлексия. Что-то тут не так.
   Мне кажется, что у всех у нас, у выпускниц, в голове сумбур от всего того, что мы дилетантски нахватались в школе. Зося научила нас оперировать такими словами, как "мещанство", "пошлость" и тому подобное. А слова эти устарели и первоначального значения уже не имеют. Вот Адка, например, сейчас проповедует, что пить чай больше одного раза в день - мещанство, дружить с молодыми людьми и, не дай Бог, поцеловаться - пошлость. Тогда как другие не имеют ничего против питья чая сколько угодно раз в день, но записали в мещанство любовь к вязаным салфеткам, которые, кстати, имеются в Адкиной комнате. А третьи рассуждают еще как-то по третьему. Мы же, вслед за великими людьми прошлого, рассуждаем о мещанстве и пошлости, а сами пока что не поднялись над уровнем посредственности. Я с седьмого класса запомнила слова писателя Шеллер-Михайлова: лучше, когда малообразованные и малоразвитые люди не разыгрывают из себя умниц и людей с возвышенными идеями и сами себя такими не воспринимают. Но с Адкой сомнениями на эту тему не поделишься. Да и на другую тему тоже, т. к. она считает, что понимает все.
   Впрочем, это меня занесло, а писать я начала о рефлексии. Я пытаюсь понять, действительно ли я люблю Фрака или вбила это себе в голову, придумала? Огорчаюсь, что он-то относится ко мне без особой влюбленности. А если подумать серьезно: нужна ли мне его настоящая любовь? Ведь замуж-то я бы за него не вышла. И мне даже совсем не хочется с ним целоваться. Вот он "на прощание" сказал, что я "не взрослая". Что же, два года назад, в шестнадцать лет, я была взрослее? Когда меня в первый раз поцеловал Юрка, я летела домой, как на крыльях. В шестнадцать лет целоваться с ним было для меня настоящей радостью. А когда меня хочет поцеловать Фрак, я вывертываюсь. Что же, я за два года помолодела? И в то же время я волнуюсь, мучаюсь, у меня колет сердце. Может быть, тетя Лизочка помогла бы мне во всем этом разобраться, но мне ее об этом не спросить.
  
  
   1 августа 1945г (среда)
   Увы! Никакие экзамены с первого августа нигде не начались, а мне даже не пришел еще вызов из института. Мы по-прежнему скучаем, немного зубрим, немного читаем и регулярно ходим в кино и на танцы. Сегодня в клубе давал концерт ансамбль песни и пляски ПВО. Миннкин Николай то ли куда-то уехал, то ли они поссорились, только она попросила меня за ней зайти, причем зайти обязательно. Ну, я и пошла, как Умная Маша. Хорошо еще, что вместе с Геннадием. Приходим, а ее нет дома. Приходим в клуб, а там они вместе с Адкой вовсю отплясывают с какими-то незнакомыми вояками. Я спрашиваю у Миннки:
   -Что же ты ушла, если мы с тобой договорились?
   Она молчит, зато Адка, у которой и всегда лучший способ обороны - нападение, отвечает с вызовом:
   - Мы что, не имеем права потанцевать, что ли?
   - Да нет, - говорю, - конечно, имеете право.
   Стало не то, что обидно, а противно. Я пошла в зал и стала смотреть концерт. Потом пришел Геннадий и сел рядом. А на сцене в это время девушка в сапогах и гимнастерке читала письмо Татьяны к Онегину. Читала четко и уверенно, как строевой устав. В конце выбросила вперед и вверх правую руку, почти как "Хайль Гитлер", и отчеканила:
   - И смело я ее себе вверяю!
   Хоть бы толком вызубрила, раз не понимает!
   Пришли Адка с Миннкой и устроились перед нами. Вояк при них уже не было, поскольку те оказались артистами ансамбля. Разговаривать не хотелось, я сослалась на головную боль, сижу и молчу. Адка обернулась и спросила:
   - Ты что, тииф пессимистишь?
   Еще бы не пессимистишь!
   А по дороге домой она рассказала вроде бы уже знакомую историю. Якобы, вчера она снова встретила не очень трезвого Фрака.
   - А ваша Лерочка меня бросила! - якобы, сказал он грустным голосом.
   - Нет, это ты ее бросил! - якобы, уточнила Адка.
   - Нет, она! - якобы, стоял на своем Фрак. - Она меня бросила, а я ее люблю!
   К рассказанному Адка, как и в первый раз, присовокупила:
   - Когда он пьяный, он всегда тебя любит!
   Я ей говорю:
   -А ты мне все это уже сто лет назад рассказывала.
   А она:
   - Когда было, тогда и рассказывала. А теперь было снова, я снова и рассказываю!
   Я говорю:
   - А зачем ты вообще это с ним обсуждаешь?
   - А что, нельзя что ли?
   Кто ее знает, что было, а что она придумала. А все-таки, кто из нас кого бросил? И бросил ли? И было ли что бросать?
  
  
   2 августа 1945г (четверг)
   Наконец-то дал о себе знать институт: прислал извещение о том, что я допущена к экзаменам и что в ближайшее время мне будет выслан вызов. Значит, скоро все-таки уеду. А пока что опять танцы. Сегодня танцевали в клубе. Опять портил настроение заядлый пожилой танцор. Сыпал комплименты, загибал, что очарован мною и молит бога, чтобы я не уезжала. Выходит, если я школьница, то обязана выслушивать любые глупости!
   А Миннка получила странное письмо от своего обожателя Николая. Тот уведомляет, что их дороги расходятся. И потому, подойдя к нам, пригласил не ее, а меня. Потом же и вовсе приглашал подряд всех, только не Миннку. Но, на ее счастье, от нее не отходил какой-то военный, поэтому тактика Николая прошла впустую. В чем причина странного письма, Миннка нам не открыла.
   Фрак появился ненадолго и трижды пригласил даму зубного техника, которая, как всегда, блистала в длинном платье. Успел за это время и меня осчастливить своим вниманием: когда мы с Николаем отплясывали краковяк, он, в паре с каким-то мальчишкой из самодеятельности, догнал нас и спросил, хорошо ли они танцуют. Я пожала плечами и ответила, что сносно. Выяснив степень своей одаренности в балете, он покинул зал. Выходя из клуба, мы видели, как на улице, возле выхода, стояла дама зубной техник. Адка предположила:
   - Ждет Фрака, а тот смылся!
   Мы же пошли не по домам, а в парк, и на мостках, играющих роль пристани, Адка, Николай, я и присоединившийся к нам по дороге Геннадий не столько танцевали, сколько прыгали и орали. Миннка стояла тут же с печальным лицом и оторвавшейся подметкой.
  
  
   4 августа 1945г (суббота)
   Опять бессонная ночь. Давно уже этой гадости у меня не было. Сейчас дочитала повесть Шеллера-Михайлова "Лес дремучий". Мне кажется, что у Зинаиды Николаевны остался один-единственный выход, это смерть. Тогда женщине многое не прощалось, даже если ее любили. А теперь? Теперь вроде бы проще, теперь говорят: "война все спишет". Может, так оно и есть. Только лично я не знакома с женщинами, которым требуется военное списание долгов. Конечно, у меня и знакомых немного. Может, списание долгов требуется какой-нибудь Браслетовой, или даме зубному технику, или той знакомой Юрия Германа, у которой "народился" ребенок. Но это не мои знакомые. И это не те, кто мог бы быть знакомым моей мамы...
   Вчера дядя Петя уехал в командировку. Мы с тетей Лизочкой проводили его, пришли домой, поужинали, и перед сном у нас завязался один из тех разговоров, которые я люблю. Вчера мы говорили о моей маме. Она рассказывала, а я слушала. Между прочим, тетя сказала:
   - У тебя, конечно, хорошая внешность. Но, если сравнивать тебя с твоей мамой, когда ей было столько же лет, то ты ей и в подметки не годишься.
   Мне эти слова не показались обидными. Скорее наоборот...
   Сегодня вечером я вместе с Геннадием ходила в клуб на слет стахановцев. Пошла, чтобы не скучать одной. Адка с Миннкой познакомились с какими-то молодыми людьми и меня с ними знакомить не хотят. Геннадий теперь в клубе свой человек, и нас пропустили без пригласительных билетов. Встретили Шуру Алексееву и Любу Любченко. Любе билет на два лица отдал ее отец. Она уже получила вызов из "нашего" института, а Шуре из ее театральной студии ни ответа, ни привета. Поэтому она собирается отправить копии своих документов тоже в ЛИИС.
   Мы с Геной прослушали до конца всю торжественную часть, на которую, к счастью, опоздали, и весь концерт, хотя в фойе и танцевали. Перед уходом все-таки ненадолго туда заглянули. Мимо нас в фокстроте прошли Вася с Валей Агаповой, а почти следом, в паре с кем-то, Фрак. Вася поздоровался и улыбнулся, как мне показалось, с торжеством и злорадством. Хотя чего ему торжествовать, я же не стояла в одиночестве у колонны. А Геннадий молодой человек красивый, эрудированный. И вообще - какое мне до Васи дело! Фрак же успел слегка наклонить голову, изящно улыбнуться и бросить многозначительный пристальный взгляд. Я решила: в день отъезда я позвоню ему по телефону и попрощаюсь...
   Во вторник, седьмого, Адка с Миннкой уезжают в Москву. Особенно расстраиваться не приходится: я и сама скоро уеду, и отношения у нас давно не те. Но все равно, после их отъезда станет еще более пусто и скучно.
  
  
   5 августа 1945г (воскресенье)
   Снова пятое августа. Уже два года, как нет мамы. Я помню, как однажды, в эвакуации, когда я работала на летних каникулах телефонисткой, я сидела за коммутатором на ночном дежурстве. Все могостраничные циркуляры из области, которые приходилось записывать вручную, были уже приняты. Я размяла затекшую руку, и вдруг откуда-то на меня нахлынуло предчувствие: скоро закончится война, и мы все останемся живы. Мы с мамой и тетя с двоюродной сестренкой вернемся в Ленинград. И папа вернется в Ленинград. И Юрка тоже вернется в Ленинград, потому что им с мамой и братом отменят ссылку. И все будет, как до войны, только еще лучше... Мама слегла на следующий день, а еще через десять дней умерла. И это было уже два года назад. Потом со дня ее смерти будет исполняться и пять, и десять, и двадцать лет. Будет исполняться пять, десять и двадцать лет со дня Победы. Но мне кажется, что окончательно война никогда не уйдет из моей жизни...
   Сегодня, наконец-то, пришло письмо от папы, написанное после девятого мая.
  
  
   6 августа 1945г (понедельник)
   Днем я зашла к Адке и мы с ней направились гулять. Анна Никитична ворчала, что у Адки перед отъездом полно дел дома, но мы все же пошли. На улице Ленина встретили Васю, который пригласил нас покататься на лодке. Адка вспомнила о своих предотъездовсеих обязанностях и отказалась, а я согласилась. Немного поотнекивалась - и согласилась. Скучно. За ключами от лодки пришлось зайти к нему домой. Он уверяет, что вся его многочисленная родня мне симпатизирует... Катались мы долго и с удовольствием, я даже сама немного поработала веслами. А вечером мы вместе отправились в парк на танцы. Когда мы оказывались возле компании Вали Агаповой, Галя Селицкая и другие Валины подруги принимались громко хохотать, а сама Валя, тоже громко, подпевала баяну. Блистала в длинном платье дама зубной техник. От нее не отходил тот заядлый пожилой танцор, что недавно не давал житья мне. Фрака не было, а Вася рассказал, что они стали друзьями. И не добавил к этим сведениям ни одной гадости. После танцев мы еще немного поболтались по парку, и он все говорил и говорил, что меня любит. Может, это и правда, только мне это не интересно, я-то его не люблю... Не люблю, а от Вали отбиваю...
   Вдруг Адка права, и я, в самом деле, безнравственная?
  
  
   8 августа 1945г (среда)
   Вчера уехали Ада и Минна. Мы с Васей и Геной проводили их до поезда-подкидыша, который и повез их к большой железной дороге. На обратном пути, уже на улице Ленина, мы обогнали большую компанию молодежи, в которой был и Фрак. Гена сказал ему что-то свойское, Вася поздоровался. Он взглянул на нас, кивнул и быстро отвел глаза в сторону. Гипнотизирующих взглядов на меня бросать не стал.
   В парке нам встретилась Валя Агапова с двумя подругами. Гена сказал дружески:
   - Привет, девушки!
   А из меня выскочило "здравствуйте".
   Одна из Валиных подруг ответила Гене молниеносно:
   - С каждым не наприветствуешься!
   А через секунду откликнулась вторая и выкрикнула уже мне лично:
   - До свиданья!
   Гена, от неожиданности, проехался насчет ума подруг, но я посоветовала:
   - Не связывайся!
   Вася мудро не вмешивался, будто при сем и не присутствовал.
   Тетя Лизочка, услышав об этой встрече на аллее, сказала:
   - Такие вещи унижают девушку и вообще человека. Это получается, как схватка из-за самца.
  
  
   9 августа 1945г (четверг)
   Как и в тот день, когда Красная Армия взяла Берлин, на полуслове остановили фильм, дали свет, и весь зал заполнил голос диктора Левитана. Война. Война с Японией. В первый момент меня словно ударило: опять бомбы, опять блокадный голод, эвакуация, тиф, голодная жизнь в узбекском райцентре, мамина смерть. Опять война! Потом я опомнилась: такого не будет. Но снова будут похоронки, снова будет страх за папу. Папа писал: "я скоро демобилизуюсь". А теперь опять война!
   ... Пишу второй раз. Наконец-то пришел вызов из ЛИИСа. Тетя Лизочка говорит: выехать будет нужно не позднее семнадцатого числа. Завтра поеду в областной центр за пропуском. Итак - прощай Заполярье, прощайте, клуб, танцы, подруги и врагини, прощай Вася, прощай моя любовь Фрак. Последний нонешний денечек. Последняя нонешняя неделя!
  
  
   11 августа 1945г (суббота)
   Миннка перед отъездом просила меня передать письмо Николаю. Я в тот же день попыталась это сделать, но "адресат" был в отъезде. Сегодня же он явился за письмом лично, узнав о нем от самой Миннки. Он возвращался откуда-то в Недроград и встретил их с Адкой на железнодорожной станции. До Московского поезда оставалось несколько часов, но он ждать не стал и на ближайшем же подкидыше уехал. А казался таким верным поклонником!
   Мне же от моего верного (или неверного) поклонника Васи одни неприятности. Снова встретилась компания Вали Агаповой. Ни я, ни Гена их уже приветствовать не стали. Они тоже чуть не прошли мимо нас молча, но одна Валина подруга все же не выдержала и крикнула вдогонку:
   - Подожди, мы тебе еще ноги переломаем!
   Если такая жестокая борьба завязалась из-за Васи, то что же будет, если на месте Васи окажется какой-нибудь красавец, Герой Советского Союза? Ведь и вправду переломают ноги. Или обольют лицо кислотой, как я читала в каком-то романе. Вася же сообщил мне интереснейшие сведения. Якобы они - он и моя любовь Фрак - обо мне "договорились". Якобы Фрак "уступил" меня ему. Сказал ему, что "дружил со мной, а теперь не дружит, т. к. некогда, вечером нужно и выпить, и есть разные другие дела". Вот так все просто и мило, а я-то со своими сомнениями и переживаниями! Чего-то Вася об их сговоре недорассказал. Было в нем что-то такое, из-за чего Вася не допекает меня упреками. Как бы то ни было, теперь они друзья. Хотя Вася и "затаил в душе некоторое хамство". Он обещает, что обязательно отобьет у своего нового друга девушку, как только таковая появится. В крайнем случае, подобьет на это грязное дело кого-нибудь из своих старых друзей. Боюсь только, что эти его мечты неосуществимы.
   А тетя Лизочка облегченно повторила то, что я от нее уже слышала раньше:
   - Как все-таки хорошо, что ты не очень нравишься этому Ивану Ивановичу!
  
  
   12 августа 1945г (воскресенье)
   Сегодня Гена пригласил нас с Васей в гости к одному из руководителей художественной самодеятельности. И хозяин, и его жена оказались людьми симпатичными. Вера Дмитриевна угощала всех нас чаем со сгущенным молоком, и при этом несколько раз заводила разговор о Фраке. Говорила, какой он пьяница, и как плохо будет той девушке, которая решится выйти за него замуж.
   - Вы уж не обижайтесь, Лерочка, но я ему о вас говорила. У тебя, говорю, есть взрослые женщины, которые тоже могут и выпить и вообще. А молоденькие девушки, говорю, не для тебя. Ты уж их, говорю, оставь в покое.
   То меня чуть ли не весь город спасал от Юрия Германа, то теперь вот спасает от Фрака. Как будто я сама уж ничего и не понимаю, и не решаю. Я пила чай и помалкивала.
   Когда на обратном пути мы подошли к клубу, там еще танцевали. Гена заходить в клуб не стал, а мы ненадолго зашли. Фрак при нашем появлении вышел на площадку парадной лестницы и, как всегда, красиво облокотился не перила. Я почувствовала обращенный на меня гипнотизирующий взгляд. Вася тоже этот взгляд заметил и спросил:
   - Почему Ваня делается мрачным, когда на тебя смотрит?
   - Спроси у своего нового друга.
   Краем глаза я увидела, как к нему подошла дама зубной техник в длинном платье, как он что-то ей сказал и начал спускаться по лестнице. Мне не захотелось танцевать, и мы тоже ушли. Вася сказал:
   - Ты все-таки любишь Ваню.
   Я не ответила.
  
  
   16 августа 1945г (четверг)
   Завтра уезжаю. Перед отъездом, как и у Адки, вдруг появились какие-то дела, даже осталось что-то и на завтра. В последние дни мы с Васей не ходили в клуб, а каждый вечер катались на лодке. Благо, озеро спокойное, а солнце яркое.
   А сегодня поздно вечером подруги Вали Агаповой начали, на прощание, ломать мне ноги. Когда мы с тетей Лизочкой уже легли спать, из командировки вернулся дядя Петя. Он как-то смущенно сказал:
   - Там на дверях написано... Пусть Лера этого не читает.
   Но тетя решила иначе:
   - Наоборот, пусть прочтет.
   Мы с ней оделись и вышли на лестничную площадку. На двери нашей квартиры крупными буквами было написано мое имя, а дальше несколько нецензурных слов. У меня на глаза навернулись слезы, а тетя Лизочка сказала:
   - Вот и полюбуйся, что бывает, когда дерутся из-за мужчин!
   Затем она пригляделась и добавила:
   - Букву "Д" так пишет Галя Селицкая. И вообще почерк похож. Изменен, конечно, но похож. Я тебя предупреждала, что Галя девушка нехорошая, хитрая и лгунья, что с ней дружить не нужно. Хотя: не пойман - не вор.
   Я налила в ведро воды и долго, с мылом, оттирала дверь. Появилась соседская домработница Айна, долго стояла рядом, качала головой и выглядела счастливой. Ей-то я что сделала? А Гале?
  
  
   22 августа 1945г (среда)
   Я уже третий день в Ленинграде. Семнадцатого Вася и Гена проводили меня до большой железной дороги и посадили в ленинградский поезд. Звонить перед отъездом Фраку я не стала...
   ... Странное впечатление. Мне кажется, что я не уезжала...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"