Начать следует с того, что старой деве Констанции явился святой Казимир. Да ещё в такое неподходящее время - когда та мылась в ванной. Услужливо потёр спину, проверил все ли трубы в порядке и исчез. А вместе с ним, почему то, исчезли девичий халат в цветочках и все бытовые принадлежности. Через полчаса в лестничной площадке дева Констанция рассказывала соседкам подробности явления. По её словам святой был неразговорчив, небрит, всё время с грустью косился на угол, а когда она спросила про конец света - сердито выругался.
Религиозная экзальтация объяла жительниц дома, и хотя в глубине души все они без исключения бранили святого за то, что явился не в той квартире, через пятнадцать минут было организовано религиозное шествие, точнее - религиозное карабканье по лестнице, - тут же, в подъезде, созывая всех соседей публично исповедаться в грехах и высечься. Дева Констанция употребила на это весь святым невынесенный инвентарь. Явились кожаные маски, наручники, кнуты, огромный крест и картонный плакат призывающий жертвовать святому Казимиру тем отрекаясь от чёрта.
Вспомнились все богом ниспосланные хвори и испытания, пришедшиеся за грехи на долю каждого. Кому-то богом посланный кариес изгрыз все зубы, кто-то получил грыжу - это бог так карал за жадность. Тот страдал от бессонницы, этот - от белой горячки, у третьего нестерпимо дуло живот... Жители подъезда тянули на дневной свет все свои беды и радостно делились ими между собою.
Исповедавшись в грехах, высечя себя и получив больше уверенности, было решено обратить в веру единственного соседа непринемавшего участия в шествии - толстяка учителя рисования, который, без вреда кому либо, мирно спивался в своей квартире.
Разгоряченная, поощряемая последователями дева Констанция загремела крестом в дверь толстяка а им открывшись, глаголила сие:
- С болью зрим мы заблуждение твоё, сосед, ибо...
То, что могло быть сказано после, застряло в горле девы Констанции - рядом с дверь открывшим толстяком торчал сам святой Казимир - только уже значительно уставший - должно быть от изнуряющего апостольства, - и хотя лицо его приняло ещё больше черт святости - поясница двигалась ритмичными полукругами - словно в этом месте позвоночник святого стал резиновым. Ниже пояса маячились мокрые штаны, трясущиеся коленки и босые грязные ноги.
- Так вот оно значит как... - сказал святой, вручную фокусируя свой взгляд на лице девы Констанции. - С болью зрите... - святой тяжело вздохнул. - Зрю и я... - продолжал он, опираясь на дверную раму. - И вот что я вам скажу. Света достоин только тот, кто творит, а спасения - тот кто, раскаивается... Все хотите быть счастливые и сытые?.. Счастливые и сытые, - повторил, побеждая наползающую отрыжку. - И что же вы делаете?.. Завидуете ближнему своему куска хлеба, но кормите вас облепивших тварей уже чёрт знает сколько лет, отдавая им будущее своих детей... - Святой на мгновение растрогался, шмыгнул носом и продолжал апостольство сими словами:
СВЯТОЙ: Вицка налей что ли...
БАБУШКИН ХОР: Вицка налей!
ВИЦКА: Мдааа.
СВЯТОЙ: Аллилуйя, вот что я вам скажу... На свете много жалких приходов и ваш быть может только второй с конца списка... Много бедолаг возводили свой род от римлян имея только рукоять от плуга в кармане и смутное блеяние про замки и седую древность. Но жизнь обходилась с ними иначе...
БАБУШКИН ХОР: Аллилуйя, глаголи!
СВЯТОЙ: Алли... луйя... Когда в печати в первые был упомянут ваш приход - то упомянули его следующим образом: Бонифаций, вами стукнутый в голову, отправился на небо. Значит легкая у вас рука, что и выручает сейчас на заморских фабриках...
БАБУШКИН ХОР: Повинны есмь. Укажи путь.
СВЯТОЙ: За берёзой - налево. Там родина как свинья пожирает своих детей. Все стоят смахнув с макушек шапки перед Амёбием Улитковым который ритмично делится налево и направо. Пускает свою икру в ему обещанные воды заражая собою всё. Как будто так и должно быть. Как будто всё это и было только ему - обещано.