Никогда прежде мне (да, вероятно, и никому другому) не приходилось наблюдать, чтобы жители нашего дома, все до единого, вплоть до младенцев и неразумных уже стариков, согласованно (точно по свистку) собрались в одном месте, в заранее к тому же назначенный, указанный кем-то сверху (в данном случае Рене совместно с Орастым Флеммингом) час. Конкретно в нашем случае единственно разумным объяснением подобного малоестественного поведения моих соседей был, разумеется, страх перед ночникам: животный, пожирающий волю изнутри, не признающий никаких разумных пределов, он временами перерастал в самый настоящий ужас.
В три часа пополудни (повторюсь на всякий случай) жители всех трех подъездов нашего дома, с двадцатого по двадцать четвертый включительно, призывались в полном числе собраться в доме культуры, всего от сорока до пятидесяти человек (уже в пути все будут обязательно пересчитаны), и каждый понимал, что никому в этом случае лучше не опаздывать. Мало того, что опоздание может быть воспринято за неуважение ко всем остальным и вызвать неодобрительные взгляды, любой опоздавший может подвергнуться изгнанию из коллектива, остракизму в той или иной степени суровости со всеми вытекающими последствиями; это могло означать не только, что выживать ему, возможно, придется в одиночку, но и то, что суждено ему будет исчезнуть из наших рядов одним из первых.
Уже в самом начале третьего часа жители нашего дома потянулись растянутым на сотни метров ручьем в сторону дома культуры, который в дальнейшем я буду называть так, как ему и следует называться по-датски: культурхусом. Было до него от нас около трех километров, тридцать-сорок минут ходьбы бодрым шагом.
Первой выступила в дорогу семья горбуна из двух человек; жили они прямо надо мной, на последнем, мансардном этаже, прямо напротив Мортена Арильда. Вышли они раньше всех, потому что около году назад с женой горбуна приключилось нечто нехорошее (возможно удар), после чего она уже не могла ходить самостоятельно, лишь с помощью роллатора, тележки на колесиках, которую нужно катить перед собой. Горбун, хоть выше пояса и клонился к земле, передвигался довольно проворно; он наверняка добрался бы до культурхуса в три-четыре раза скорей своей жены. Несмотря на то, что по некоторым причинам, которые вскроются дальше, я на дух не переносил эту семейку, преданность горбуна по отношению к собственной жене внушала мне уважение.
Мортену Арильду в этот особенный день мало в чем везло: накануне вечером он проколол заднее колесо своего велосипеда и прямо с утра собирался заняться его починкой, когда вдруг обнаружил, что номера наших подъездов намеренно кем-то замазаны грязью. На удивление всем, он без малейших колебаний принял на себя рискованную участь скромного посыльного между мной, Флеммингом и ужасными ночниками; нисколько не исключаю, что ночная беготня по лестницам подспудно, может даже по наитию свыше, была ему подготовительной программой к этой его, возможно, последней жизненной роли. С другой стороны, может и не был он вовсе настолько прост, чтобы не понимать: никак не обойтись нам без посыльного; стало быть у него неожиданно, моментом, вдруг появлялись солидные шансы пусть даже если и не выжить, то хотя бы не исчезнуть в самые первые, самые непонятные дни войны. До культурхуса ему, человеку, известному на весь город как герр велосипедист, пришлось добираться пешком, что само по себе выглядело насмешкой над его спортивной репутацией; передвигался он даже и в таком случае скоро, потому и вышел из дому всего за четверть часа до собрания. Вышел в красном рабочем комбинезоне, потому что по возвращении собирался продолжить починку велосипеда.
Лисбет с Перниллой вышли вместе и задолго, за час с лишним, до предстоящего собрания; дочь с сыном привезли Пернилле свою собаку, карликового рыжего сеттера, он часто у нее находился по разным случаям: обычно по выходным и уж тем более по праздникам. По пути в культурхус Лисбет не просто перемывала с подругой косточки своим соседям по дому, но заодно занималась полезным делом: выгуливала любимую псинку.
Водитель с женой, жившие на первом этаже, непосредственно подо мной, выступать в путь не торопились. Водителем я называю его по условным причинам: он в любом случае пенсионер, уже даже восемь лет назад был им, когда я только переехал в этот подъезд. В домовой книге он до сих пор записан как водитель, и развозит соседей в разные места - не знаю, за деньги или всего лишь по старой дружбе. Он курит что-то ужасное, какую-то невыносимую датскую махорку. Мне-то все равно - я сам заядлый курильщик в прошлом - но Наташа всякий раз прикрывает балконную дверь, когда он выходит из квартиры покурить. Жена его, некурящая, худая строгая женщина, страшно кашляет - уже лет десять - и всякий раз как в последний.
Вот в таком порядке вышли в дорогу жители нашего подъезда.
Мы с Наташей и ее сыном выехали из дому на велосипедах. В ровном, спокойном темпе ехать нам было минут десять-пятнадцать. На всякий случай я надбавил к поездке еще пять лишних минут, поскольку не люблю приезжать куда-либо в распоследний момент. Вскоре мы пожалели о том, что не выехали чуть пораньше: ехали всю дорогу навстречу холодному, задувающему в лицо ветру; порядком вспотели, пока добрались до места.