Бузов Александр Михайлович : другие произведения.

Надежда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Елесей Буза
  
  (Бузов Александр Михайлович)
  
  Сборник стихов
  
  Надежда
  
  
  
  Предисловие автора
  
  Варлам Тихонович Шаламов говорил: "Надежда - подруга дураков".
  Отец мой, Бузов Михаил Иванович, толковал мне эту же истину несколько иначе: "Дурак думкой богатеет". Я прожил свой век несколько иначе, чем они.
  Теперь нет сталинских лагерей смерти, в которых коммунистический диктатор гноил миллионы русских людей, в которых были расстреляны, умерщвлены также миллионы. Их точный счет неизвестен до сих пор.
  Но времена изменились. И нет уже того животного страха, в котором жило поколение наших отцов. Россия стала несколько иной... Появилась надежда.
  Надежда того, что никогда больше русские люди не станут рабами чужеродных нам идей.
  Я русский человек, желаю счастья своему народу. Желаю, чтобы воскресла Надежда, которой жили мои деды и прадеды, обретя свободу в Сибири еще при государе-императоре, сея хлеб и растя своих детей, живя вольно и ни на кого и ни на что не оглядываясь, в молитвах своих вознося хвалу Господу Богу за обретенное ими душевное равновесие и благоденствие на Сибирской земле.
  Поэтому я и назвал свой сборник стихов Надежда.
  
  Бузов Александр Михайлович
  лето 2012 от Рождества Христова
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Когда большими станут все деревья
  И внуки народят своих детей,
  Воскреснет снова русская деревня,
  Восстав из смуты прожитых мной дней.
  
  А я уйду, узнав, что семя снова
  Пробьется, народив в который раз
  Таких, как я, а может быть, сильнее,
  Душою крепче всех ушедших нас.
  
  Уже не стыдно прожитой всей жизни,
  Грехи отпеты все моим стихом.
  Я отдал все уже своей Отчизне,
  Копаясь в прожитом, теперь уже былом.
  
  Душа еще осталась только в теле,
  Она одна единственно моя.
  И лишь Господь один на самом деле
  Рассудит, в чем же грешен был здесь я.
  
  Пока же внуки, радуя словами,
  По-русски произносят свою речь.
  А может статься, так же вот стихами
  Из их же уст ей предстоит истечь...
  
  ***
  
  Среди поля встану на колени,
  Обращу свой взор я к небесам.
  И Христу в молитве, в откровенье,
  За Россию почести воздам.
  
  Что же до меня, то раб я Божий,
  Как и все, не лучше я других.
  По планете просто я прохожий,
  Коих много в землях всех иных.
  
  Боже Святый! Ты спаси Россию,
  Мати нашу исконную Русь!
  Я тебе и там, за небесами,
  За нее слезами изольюсь.
  
  Я здесь видел всякого и много,
  Только кровь свою не проливал.
  Но коль надо, я бы за Россию
  Всю ее до капельки отдал.
  
  Я не буду, Боже тебя Святый,
  За себя, за неслуха просить,
  Помоги мне только от бездушья
  Русь свою в терзаньях сохранить.
  
  Чисто в поле. Иней на ресницах.
  Под коленями уже протаял снег.
  С синевы мне льется и искрится
  Благодати Божьей яркий свет.
  
  ***
  
  Жара проклятьем нависает,
  Но нету худа без добра.
  И в огородах поспевает
  Малины сладкая пора.
  
  Пора, когда целую мягко
  Я губы сладкие твои,
  Когда в лугах скосили сено,
  Заботы справив косари.
  
  И пахнет сеном все в округе,
  И пахнет сеном сеновал,
  Куда тебя уже лет двадцать
  Я по ночам не зазывал.
  
  Ах, лето! Полное природой,
  Родившей для меня плоды,
  И лес, и пашни, огороды -
  Кормильцы всей моей судьбы.
  
  Я мягко просыпаюсь в звуках
  Родного русского села,
  В сознанье вновь рождая оду
  Дарам, что Родина дала.
  
  Лишь осенью мне станет грустно,
  Сейчас улыбки и мечты,
  Среди которых все в малине
  Мне губы подставляешь ты...
  
  ***
  
  В кармане нет подачи нищим,
  Лишь только на себя гроши.
  Себя вдруг ощущаешь лишним
  С переполнением души.
  
  Но ничего, что шиш в кармане,
  Отрадно, что он без дыры.
  Приходят и уходят мани,
  Не хлебом мы здесь лишь живы.
  
  Поэт попросит: "Христа ради!".
  И сдохнет гордость, и слеза
  С стихами вместе по тетради
  Заставит чувствовать Христа.
  
  Но, слава Богу, я не нищий!
  На хлеб, тетради и вино
  Господь подал любой мне пищи,
  Мне ближе слово лишь его.
  
  Когда прибудет же в кармане,
  Я нищим снова отделю.
  И, вспоминая: "Христа ради!",
  Слезу об этом всем пролью.
  
  ***
  
  Мари синие в обилье голубики.
  Синий ключ под сопкою течет.
  Гроздья ягод наклоняя ветки,
  С синей пылью отправляю в рот.
  
  На иных роса еще дымится
  Чистою прохладною слезой.
  Я отшельник, это моя пустынь,
  Где совсем не сказочный покой.
  
  За горами люди, может, где-то,
  За тайгой, быть может, города.
  А меня Господь призвал до срока
  Забрести вот именно сюда.
  
  Для чего? Для распознанья таин?
  Или от смятения души
  Я невольно будто оказался
  В заповедной, девственной глуши.
  
  Здесь и птицы ягоду лишь с веток
  Росную и чистую берут,
  Предлагая ощутить поэту
  Своей жизни райскую столь суть.
  
  Синий ключ и синее здесь небо,
  Сосны от тумана в синеве.
  Я во мхах, среди земного рая,
  Господом подаренного мне.
  
  Косачи топочут, убегая,
  Зная точно, я здесь без ружья.
  А кругом, от края и без края,
  Матушка-кормилица тайга...
  
  ***
  
  Белой вьюгою тоска
  Песни заунывно выла.
  Над тайгой, во черной тьме,
  Хлопья белые кружила.
  
  Одиночество как факт,
  Фэйсом в снег иль мордой в воду.
  И судьба пряма, как тракт,
  Без поправок на погоду.
  
  В недомолвках эту жизнь
  Пожил, хватит, уж не буду!
  Ты кружись, тоска, кружись
  Средь снежинок ближе к чуду.
  
  Там, в судьбе, опять рассвет
  Светлым пологом мерцает.
  Бесконечность из тоски
   С белым снегом улетает.
  
  Где же ты, моя тайга?
  Где же вой с тоски столь дикой?
  Вместо снега в сосняках
  Пахнет снова земляникой.
  
  Эх, судьба моя, судьба,
  То погладишь, то обманешь!
  Жизнь моя, ты, как пурга,
  С сединой в висках не таешь...
  
  ***
  
  После дождей в лесу так тихо!
  И запах прелый от грибов
  Я всем нутром, двумя ноздрями
  Вдыхать до вечности готов.
  
  Ведро пустое, я присяду,
  Скользя лишь взглядом по земле,
  Ища с тревожным вдохновеньем
  Грибы, что спрятались в листве.
  
  Сырые грузди с белым мохом
  К ноздрям своим я подношу
  И в ощущении удачи
  Нутром как будто трепещу.
  
  Рождается такое чувство
  От дикости моей крови,
  Когда вдруг явно ощущаю
  Желанья дикие любви.
  
  И коли не дано от Бога
  Кому-то быть таким, как я,
  То бесполезна писанина
  В стихах столь пышная моя.
  
  А я все шагом, где вприсядку,
  То на коленях вновь ползу,
  По кругу, будто бы в оглядку,
  Любому кланяюсь кусту.
  
  Благоговенно раздвигаю
  Руками листья, чуть дыша,
  И с радостью моей взлетает
  К вершинам леса вновь душа.
  
  Не улетает и не тает,
  А в этой сырости парит.
  Как будто матушку природу
  Безмолвно так благодарит.
  
  Я в упоенье набираю
  Груздей в рубаху и в ведро,
  Не чувствуя в себе усталость,
  А лишь желание одно.
  
  Желанье слиться с этим лесом
  И в этих чувствах умереть,
  Чтобы, воскреснув бесконечно,
  На прелесть эту всю глядеть!
  
  И если я кого увижу
  Среди кустов в своем лесу,
  То горькую как будто ревность
  В душе оттуда унесу.
  
  Природа! Ты мне мать, невеста
  Или любовница моя?
  Я столько раз в тебя влюблялся
  От марта и до января!
  
  Ну а сегодня запах леса
   В ведре, в рубахе принесу
  И ночью в радости и счастье
  С женой я крепко не усну.
  
  И будут в полудреме сниться
  Мне грузди мокрые твои,
  Которые собрал средь листьев
  Я на лесной твоей груди...
  
  ***
  
  Проселок, что промыт дождями,
  Глазами луж из-под колес
  Заплачет снова, глядя в небо,
  На обочь наплескавши слез.
  
  Тайга кругом... И тишь такая,
  Что, кажется, она звенит.
  Закат сквозь сосен многоточье
  Зарею алою глядит.
  
  И веет духом земляники
  Весь тот в свечах сосновый бор.
  Стволы, смолой благоухая,
  Напомнили славянский хор.
  
  И тихо-тихо из-под ветра,
  С вершин разлапистой хвои,
  Несется шепот песнопений,
  Как славят Господа псалмы.
  
  А человек под хор сосновый
  Став на колени, окрестясь,
  Наестся спелой земляники,
  К проселку снова возвратясь.
  
  И, с умиленьем оглянувшись
  На свеч сосновых этот бор,
  Опять, как в детстве, станет слушать
  Старославянских псалмов хор.
  
  А там, за бором, вновь в озера
  Утонет как всегда заря.
  Ведь человек идя проселком
  Прожил свой день совсем не зря.
  
  ***
  
  Иссохлись мысли и в тетради,
  Пером, с иссохшейся руки
  Ложатся только жизни ради,
  Как к лампе липнут мотыльки.
  
  Душа! Ты многое объяла,
  И видела ты, как слеза
  Порою капала в тетради,
  Когда срывались тормоза.
  
  Молчавшим и плевавшим в души
  Поэтов русских нет числа.
  Лишь научившихся нас слушать
  Проймет такая же слеза.
  
  Усталость, чаще неизвестность,
  Дебильности кругом гора
  Хоронят русскую словесность
  Из-под блаженного пера.
  
  В отчаянье иссохлись мысли,
  Иссохлась кисть, та, что с пером.
  Но все написанное нами
  Не вырубить и топором.
  
  ***
  
  Богородица все вяжет
  Пряжу тонкую свою,
  Паутинок легких сети
  На полегшую траву.
  
  На Покров опять покроет
  Белой скатертью поля.
  И каймою этой светлой
  Рек прихватит берега.
  
  Будет Русь светла и грустна
  Под Покровом тем лежать,
  Красотой земли великой
  Всех сознанье поражать.
  
  Богородица, мать божья,
  Будет с неба все глядеть
  И метелью снежной, белой
  Колыбельные нам петь:
  
  "Спи ты, Русь, во век Святая,
  Сыну любая земля.
  Засыпайте под Покровом
  Хлеб родившие поля".
  
  Тихо, сумеречно в поле.
  Лишь по взгоркам, на холмах
  Светятся в степи на воле
  Все кресты на куполах.
  
  ***
  
  Нешуточность и штучность из того,
  Что лишь у нас словесностью зовется,
  Пробьется сквозь беспамятства стекло,
  Которое, быть может, разобьется.
  
  Так было! Воскресали города
  Из духа, из сомнений, сновидений.
  Не первый сон глядит сейчас страна,
  Где был убит не признанным лишь гений.
  
  А дураки и ныне все строчат
  Куплеты, памфлеты на эти же мотивы.
  И остается только лишь гадать,
  Чем гении в стране вот в этой живы?
  
  А штучность не родится на заказ
  И не приемлет стадности законов.
  В том лишь Господь, с небес подавши глас,
  Установил незыблемость канонов.
  
  Убит один, на смену встал другой.
  Лишь правды алчущий спасает дух России,
  Где люди от беспамятства порой
  В безбожность окунаются бессилье.
  
  ***
  
  Рябины голые алеют
  Стыдами краски на снегу,
  В холодном небе пламенеют,
  Наряды скинув на веру.
  
  Ах, красота! Ты не криклива,
  Но так прекрасна в январе!
  Когда пройдешь, бывает, мимо
  Иль взгляд задержишь на окне.
  
  А в том окне, средь снега, стужи,
  Среди заснеженных аллей,
  С румянцем голые рябины,
  Как девушки, меж тополей.
  
  Мертвы леса зимой в России,
  Трещит морозами тайга.
  Но чудеса живы и ныне,
  Хотя хоронит все пурга.
  
  И будто из тайги, на люди,
  Рябины эти во дворе.
  Ах, что же с ними дальше будет,
  После крещенья, в январе?!
  
  ***
  
  Из коралловых рифов вдруг вырастет остров.
  Через пару столетий будут пальмы расти.
  О несбывшемся ныне тоскую я остро
  И на ухо любимой шепчу вдруг: "Прости!"
  
  Мы под музыку таев танцуем в России,
  Не на теплом у моря бледно-сером песке.
  И над нами - пронзенные холодом сини,
  А не южное небо с крестом в вышине.
  
  Здесь на Север весной убегают олени,
  Там же сухо и жарко в январе, в Рождество.
  Здесь весной будоражат все чувства капели,
  Там весной под дождями опять же тепло.
  
  Ты прости, дорогая, что рано родился!
  Ведь до встречи с тобою везде я побыл.
  Жаль, что остров с лагуной в мечте лишь искрился,
  Извини, что тебе я его не дарил!
  
  Из коралловых рифов через пару столетий
  Образуется чья-то живая мечта.
  Ты прости, дорогая, что раньше не встретил,
  Видно, просто судьба мне досталась не та.
  
  ***
  
  Никола Чудотворец через реки
  Ходил со мной тайгою в рюкзаке.
  Деревья, что иссохлись, как калеки,
  Протягивали ветви все ко мне.
  
  Я не утоп, со мною Чудотворец,
  Он, как и я, весь мокрый от воды,
  С седою и промокшей бородою
  Мне броды указал у той горы.
  
  Я странный странник в этой во вселенной,
   Он вечный спутник и хранитель мой.
  Тропа моя осталась неизменной,
  Святой Угодник, всюду он со мной.
  
  Достану Шукшина рассказов сборник,
  Оттуда милый сердцу образок.
  С великой грустью поцелую, как затворник,
  Он нынче брат мой, как и я, он взмок.
  
  Поставлю под сосну, что смотрит на дорогу,
  Который год уж высохшей стоит.
  Там на коленях помолюся Богу
  Душою, а не делая лишь вид.
  
  Мы не утопли! Господи, прости нас!
  И Чудотворец твой здесь под сосной,
  Он с Шукшиным на пару отдыхает,
  Подставив Солнцу образ светлый свой.
  
  Сосна-старуха заскрипит под ветром,
  Сказавши, что услышал нас Господь.
  Он уберег нас снова в мире этом,
  И не отдал реке он мою плоть.
  
  Никола Чудотворец уже высох,
  Его в нагрудный положив карман,
  Я вдруг объял, насколько образ высок
  И чудо это вовсе не обман.
  
  ***
  
  Двадцать лет назад златая осень,
  Выстрел тот в дверях, что как в кино...
  Петербург России вызов бросил,
  Прорубив в историю окно...
  
  Убивали прежде здесь поэтов,
  Но такого, чтоб исподтишка,
  Не видала вся еще планета,
  Подлости проросшей сквозь века!
  
  Двадцать лет прожиты уже Русью,
  Новые поэты завелись.
  Но Тальков со светлой своей грустью
  Забывать "Россию" не велит.
  
  И звучит опять по всей России
  Гимн священной музыкой времен,
  Как набатом вновь наполнив сини,
  Те, куда взлетел когда-то он.
  
  Двадцать лет... И снова в Листопаде
  Утопает русская земля.
  Летний сад вздыхает, тихо глядя,
  Липой осыпаясь, шелестя.
  
  Скольких видел средь веков поэтов
  Гордый, непреступный Петербург?!
  Многих славной славою отметив,
  Среди политических всех бурь.
  
  Но звонит как поминальным гимном
  Русский от Талькова тот набат
  О былом величии России,
  Что взорвал когда-то Петроград...
  
  И вздыхают, наклоняясь, липы,
  Будто бы виновны в чем они,
  Поминая Игоря Талькова
  В Листопада светлые столь дни.
  
  ***
  
  Давно уж отшумела осень
  И облетела Листопадом,
  Оставив нам с тобою проседь
  На память, будто бы в награду.
  
  Виски с сединкой, словно льдинки,
  Что в ноябре уже не тают.
  И мыслей о тебе картинки
  Никак во мне не исчезают.
  
  Летят и вьются как метелью
  Перед глазами пылью белой,
  Стеля судьбу для нас постелью
  Рукою будто неумелой.
  
  Неизгладимо ляжет память
  О вздохах тех, что я услышал.
  И ей, конечно, не растаять,
  Не стечь весной капелью с крыши.
  
  Стихи с любовью в Листопаде
  Сплелись в паденье откровенно.
  И никакой другой награде
  Не рад теперь я столь безмерно.
  
  Пускай не ярки те сединки,
  Что подарила нынче осень.
  Они, как мысли-паутинки,
  Теперь нас никогда не бросят.
  
  ***
  
  Глаза в глаза и нет стыда...
  А есть любовь и эта повесть,
  Которую я напишу,
  Садясь потом в другой уж поезд.
  
  Любовь... Она была одна.
  Мгновений вроде бы немного,
  Не выпитых тогда до дна,
  Хотя даны были от Бога.
  
  Глаза в глаза и ничего,
  Лишь нежность на губах искрилась.
  Все было будто бы вчера,
  И ничего не позабылось.
  
  Не страсть, а чувства - разность есть,
  А я, прошедший все дороги,
  Пытаюсь с новой силой цвесть,
  Пока стихи мне шепчут боги.
  
  Я вспомнил просто про Любовь,
  Которой дважды не бывает.
  Не запылает больше кровь,
  И стыд в желанье не растает...
  
  ***
  
  Прошедшей осени тепло,
  Стихи соткавшись в бабьем лете,
  Куда же это все ушло,
  Растаяв просто на рассвете?
  
  А на рассвете снег в окне,
  В багровом зареве лежащий.
  Иль осень вся приснилась мне,
  Как сон, который ненавязчив?
  
  Какой желанный этот сон,
  До дрожи, что в груди бывает!
  В нем бесконечно хочешь спать,
  А тут реальность пробуждает.
  
  Реальность снегом за окном,
  Рассветом красным и морозным,
  Как будто сон растаял в нем,
  Боясь казаться несерьезным.
  
  ***
  
  Метель бела, как платье смерти,
  Как вечность, что к себе манит.
  Всю степь и хаты в белой тверди
  Засыпать за ночь норовит.
  
  Как маяки вот в этом море
  В метель, в ночи горят огни.
  И лишь они в степном просторе
  Продлят заблудшему все дни.
  
  Погаснут - и умрет надежда
  Найти в ночи, как в море, кров.
  Душа застынет под одеждой,
  Со страхом остужая кровь.
  
  Ах, степь великая России!
  Ты видела немало бед,
  Кода метель закрыв все сини,
  Снегами засыпала след.
  
  Метет... Под вой сей заунывный
  Пишу о нынешнем, былом.
  И вечность с белою метелью
  Ко мне заглядывают в дом...
  
  ***
  
  Морось на сосне опять пылится
  Под дождем серебряною пылью.
  Мне как будто это лето снится,
  Снова став таежною лишь былью.
  
  И земля, наполненная влагой,
  Твои руки от сосны в иголках.
  Целовали ласково друг друга
  В тех сосновых у болот околках.
  
  А маслята все на нас глядели,
  Будто бы чужие ребятишки.
  Шапками осклизлыми блестели,
  Их кругом, пожалуй, было тыщи.
  
  Народила матушка природа
  От дождей, тепла и благодати
  Скользкого и лысого народа,
  На песке в хвое их прямо рати.
  
  Мы с тобой, целуяся, забыли
  То, зачем пришли вот к этим колкам,
  Друг на друга стряхивая воду
  С серебра сосны, что на иголках.
  
  Смех твой и улыбки с этой пылью
  Утопали иногда в тумане.
  Ах, какою это стало былью,
  В памяти всплывя, как в океане!..
  
  ***
  
  Изумрудность лиственницы серой
  Янтарем осыпится в снега,
  Где пурга извечна сутью белой,
  Где по сопкам шепчется тайга.
  
  Странно, что весною народившись,
  Радуя в начале лета глаз,
  Та хвоя, в метелях растворившись,
  Рыжей грустью осыпает нас.
  
  Я грущу, вылавливая хвою
  В хрустале, что льется из ключа.
  Ель с вечнозеленой головою
  Понимает искренне меня.
  
  И бормочет лапами под ветром,
  В ключ стряхая белую кухту,
  Будто разговаривает с кедром
  О листвянке, рыжей по утру.
  
  Эх, тайга! С весны да через осень,
  Через мертво-белую зиму,
  Ты опять меня вернуться просишь.
  Только вот зачем, я не пойму?
  
  ***
  
  Хрусталь, что льется с губ оленя,
  Хотел я сам тогда испить.
  Но мозг мое напряг сознанье,
  Веля мне пьющего убить.
  
  Дыша уж горлом пересохшим,
  Забыв студенность хрусталя,
  Под шум и грохот переката
  К оленю подобрался я.
  
  Мне было видно уже скользкость
  Его промокших черных губ.
  И серо-рыжую потертость
  Между рогов ветвистых двух.
  
  Инстинкт сильнее созерцанья,
  Сильнее смысла красоты.
  Мы б передохли, как созданья,
  Коль были ко всему добры.
  
  Не ел бы ягоды прохожий,
  Боясь в лесу помять траву.
  И не ловил бы рыбу тоже,
  Не ел бы красную икру.
  
  Тихонько затянув ноздрями
  И сделавши глубокий вздох,
  Я успокоил свои нервы,
  На миг во мне "ботаник" сдох.
  
  И совершилось убиенье,
  Картечь двенадцать, по три в ряд
  Пробила сердце у оленя,
  Оставив светлым его взгляд.
  
  Он не успел понять, как умер,
  Не дернувши ногой тогда.
  А с губ на камни покатилась
  Студеная еще вода.
  
  Я не был тогда рад убийству,
  Я ведь охотником уж был.
  И встав пред речкой на колени,
  Хрусталь студеный лишь испил.
  
  ***
  
  Уже два дня как ждал дождя,
  А он пришел только сегодня,
  Барабаня, каплями звеня,
  Извиненья просит после полдня.
  
  В опозданье, с ревом в вираже,
  В ливень превращается под ветром.
  Дождь про все мне рассказал уже,
  В мокрых листьях простучав куплетом.
  
  Что же дождь, давай теперь споем
  О любви, которая не спета,
  Песней с грустью снова проводив,
  С журавлями это бабье лето.
  
  Там, на юге, там еще тепло.
  А у нас мелодией постылой
  Скоро вьюга заметет окно,
  То, что без любви и так остыло.
  
  Лей же дождь! Оплачем мы с тобой
  Все паденья предпоследних листьев,
  Тех, что расстелились подо мной,
  В трепете шурша под моей кистью.
  
  Я вчера паденье разделил,
  Ощутил, валяясь с ними вместе,
  Будто бы фату в руках держал,
  Осени признавшись как невесте.
  
  А сегодня плачем мы втроем,
  Я да ты, и Осень вместе с нами,
  По любви, что улетит на юг,
  С серыми курлыча журавлями...
  
  ***
  
  Зачем же эти все сомненья?
  Зачем ненужных фраз куски,
  Что прикрывают откровенья
  Касания рукой руки?
  
  Что за чертой самообмана?
  Где в мире этом правда, ложь?
  Поэт, ты пьян уже дурманом!
  Хотя на пьяниц не похож.
  
  Дурманом мыслей извратимых,
  Дурманом сердца теплоты,
  Не разделяя внешне мнимых,
  Готов их всех назвать на ты.
  
  А мир иной!.. Порой коварен.
  Порою просто очень зол.
  И зол к тебе, тот, кто бездарен,
  Кто в жизни веры не нашел.
  
  Не сомневайся! Будь беспечен!
  В ином не видно благодать,
  Которую в гоненьях вечных
  Тебе с лихвой дано понять.
  
  ***
  
  Предзимье, снова первый снег.
  Опять стихи, опять в окошке вечер,
  А за окном порхают мотыльки,
  Хотя для них не зажигали свечи.
  
  Летит небесный белый-белый пух,
  Опять же тает на твоих ресницах.
  И нету ветра, карнавал для двух.
  Прости меня, но это только снится.
  
  Пускай хоть снится только лишь во сне
  Все явное, что прожито когда-то.
  Зажгу я свечи на своем окне,
  Ведь мотыльки никем еще не мяты.
  
  Так каждый год стихи про первый снег,
  Про запахи его, про свет в окошке.
  Пусть светит мне сквозь память этих лет,
  Чтоб погрустить со снегом хоть немножко.
  
  ***
  
  Пять тысяч лет, ну разве это вечность?
  Где Соломон, любивший Суламифь?
  А жизнь кругом опять так скоротечна,
  Мне предложила этот же мотив.
  
  Он царь ведь был, ему казалось проще.
  Хотя как знать, что чувствовал тогда
  Мужчина полюбивший, в седине весь,
  Забывший про преграды и года?
  
  Ну что же, царь?! Судить тебя не смею.
  Ведь сердцу не прикажешь старым быть.
  Я сам живу теперь вот как умею
  И сам не знаю, как мне поступить.
  
  И что же вечность? Это лишь предлоги,
  В которых мы равняемся судьбой.
  Влюбляются, бывает, даже боги,
  А нам грешно не полюбить с тобой.
  
  Пять тысяч лет растаяли внезапно.
  Ты Суламифь. А я тогда же кто?
  С вопросом этим впору хоть взорваться,
  Глядя в свое немытое окно.
  
  ***
  
  Тепло и запах, нагота
  И дрожь внутри: "Так не бывает!".
  Когда условность, словно снег,
  В руках обоих просто тает.
  
  А запах пота, будто зов,
  Который выдумали предки.
  И ты готов всю жизнь любить
  Ее здесь всю по каждой клетке.
  
  Ах, древность, древность! Ты права,
  Когда мы в танце закружили,
  Сплетаясь будто бы в одно,
  Душой тогда едины были.
  
  Теперь едины и тела,
  Не обмануть себя и Бога,
  Которому угоден путь
  От танца, а потом до гроба.
  
  Инстинкт древнее всех начал
  И запах пота, как водица,
  Которую ты там испил,
  Где довелось тебе родиться.
  
  Тепло и запах, нагота
   И дрожь внутри: "Так не бывает!".
  Твоя родная красота
  Во мне желанья пробуждает.
  
  ***
  
  Осень-просинь, золотые ветки
  Облетели листьями шурша.
  Птицей перелетной, как из клетки,
  Просится теперь уже душа.
  
  Полететь туда, где я родился,
  Где тепло и там, где отчий дом.
  Правда, он давненько уже продан,
  И чужие люди живут в нем.
  
  Что осталось в жизни у поэта?
  Только эта вольная душа,
  За которой, как толкуют люди,
  Не осталось, в общем, ни гроша.
  
  Так лети душа подобно птице!
  Вольная и вовсе не к деньгам,
  А туда, где Иссык-Куль искрится,
  К милым и родимым берегам.
  
  Осень-просинь, небо побледнело,
  Нету уж гармонии с листом,
  Что лежит в кустах осиротело,
  Как напоминанье о былом.
  
  О былом, о ярком бабьем лете,
  О веселом вальсе в Листопад.
  Каждый день, где легкой грустью светел,
  Где любовь не требует наград...
  
  ***
  
  Ты устанешь слушать мои речи
  С тихоходной по-славянски вязью.
  И положишь руки мне на плечи,
  И не зная, что бываю разный.
  
  Что ж, родная, а в стихах ли дело,
  Коих перечесть уж нету мочи?
  И молчком возьму твое я тело,
  Снова спутав вместе дни и ночи.
  
  Только так тебе сказать сумею,
  Ты меня другим не понимаешь.
  Голой правдой, по-мужски богатым,
  Без сомнений всяких принимаешь.
  
  А потом уж тихо подкрадешься,
  Бережно целуя уже плечи,
  На стихи, что на столе наткнешься,
  Разгораясь уже только в речи.
  
  Обзовешь поэтом сумасшедшим:
  "Этого мне только не хватало!"
  Вдруг захочешь слушать мои речи,
  Коих во всем мире очень мало...
  
  ***
  
  Тихим сном, вещаньем белым
  На грехи мои упал,
  Будто все мои сомненья
  В белый саван одевал.
  
  Снег, ты белым покрывалом
  Все сомненья схоронил.
  Их ведь всех во мне немало,
  Как в чернильнице чернил.
  
  Сыплет снег и, убаюкав
  Тихим шелестом меня,
  Все сомненья погребает
  В свете нынешнего дня.
  
  Не рассвет еще, не утро,
  Солнце позже лишь придет.
  И сияньем белых искр
  Душу мне обережет.
  
  Ты, как оберег, что свыше
  Белой скатертью упал,
  Все грехи мои, сомненья
  Сутью белой покрывал.
  
  Господи! Прости поэта!
  Грешных дум полна душа.
  Сыплет снег твоим покровом,
  Белым пологом шурша...
  
  ***
  
  Я родился на Черной речке,
  А сегодня вдруг выпал снег.
  И я понял, что не стреляться
  Невозможно и в этот век.
  
  Нет дуэлей, но есть убийства.
  Где Сережа? А где Тальков?
  И ложится ответом ясным
  Белый снег этих трех веков.
  
  Я не жил в веке том девятнадцатом,
  В Зимнем не был, вина там не пил.
  Жил в двадцатом кроваво-красном,
  И во мне лишь "России" гимн .
  
  Спел бы "Боже, царя храни" трепетно,
  Только где он? Нету его...
  Засыпает всех память безвременно,
  Белым саваном глядя в окно.
  
  Царь расстрелян, поэты убиты.
  Я над Черною речкой рожден ,
  Чтоб писать, что они не забыты,
  Из реки я водою крещен.
  
  
  ***
  
  Мадрас - сплетение столетий,
  Остатки форта на холме.
  У пушек индианку встретил,
  Она понравилася мне.
  
  Я молод и силен, как тигр,
  Она пантера, что с того?!
  Когда кругом стоят фискалы,
  Себе крутящие "кино".
  
  Сейчас проклятье коммунизма
  Упало, а тогда, давно,
  Они глядели через призму
  Свое проклятое "кино".
  
  Я чувствовал, что я в капкане,
  С петлею на другой ноге,
  Что та "пантера" возле пушки
  Принадлежать не сможет мне.
  
  И я с тоскою в глазах серых,
  Как заточенный в клетку зверь,
  Не мог сказать ей о химерах,
  Захлопнувших меж нами дверь.
  
  О, как прекрасна индианка!
  Хоть я не видел ее ног,
  Мне бедра и ступни сказали,
  Что создал ее только Бог.
  
  А карие глаза большие,
  Средь ненакрашенных ресниц,
  В призывной нежности поплыли,
  Не ведая каких границ.
  
  Я сел у пушек на ступени
  И на море направил взор,
  Чтоб утопить в безбрежной сини
  Державы всей своей позор.
  
  Она, присев со мною рядом,
  Смотрела в море как в окно,
  Пытаяся понять, наверно,
  Души моей тяжелой дно.
  
  Давно уж нет СССР-а,
  Но жизнь прожита в "кино",
  В котором Сталина химера
  Нам показала жизни дно.
  
  И лишь тот теплый ветер с моря,
  Соединил тогда он нас.
  На век, до старости запомнил
  Я форт с названием Мадрас.
  
  P.S. Русским морякам при социализме под страхом лишения визы на загранплавание было запрещено вступать в тесные контакты с жителями капиталистических стран. Индия не была исключением, хотя и считалась очень дружественной к СССР страной.
  
  ***
  
  Темень... До рассвета время.
  Тишиною ночь звенит в ушах.
  Звезды подпирают мое темя,
  Подниму ладонь, они в руках.
  
  И бреду я степью, нагулявшись,
  Полупьян от счастья и вина.
  Август отрезвит прохладой павшей
  И насыплет звезд, как ордена.
  
  Звездопад вдруг начался вселенский,
  Звезды метеорами летят.
  Я, как в планетарий, в купол веский
  Упираю в небо жадный взгляд.
  
  Загадать мечту в звезды паденье,
  Ну, авось и сбудется она.
  Жизни вдруг изменится теченье,
  И другою станет вновь судьба.
  
  Как наивно! Ноги студят росы,
  Степь кругом, я счастлив, полупьян.
  Так зачем же я себе вопросы,
  К небу повернувшись, задавал?
  
  Вот упал и хохочу от счастья,
  Я земной, а где-то в вышине,
  Будто бы предвестники ненастья,
  Звезды-капли падают во тьме.
  
  ***
  
  Я прославлял в стихах свой старый стол,
  Столешницу, родившую рассказы
  Из дум, из бытия, из жизни волн
  Пришедшие в тетради не все сразу.
  
  Он помнит моей жизни поворот,
  Где просто не хватало мне общенья,
  Где понесло меня в водоворот
  В стихах от Бога обретать прощенье.
  
  Историй не святого жития
  На исповеди, на доске сосновой
  Я изложил немало во тетрадь,
  Сквозь душу вылив на бумагу слово.
  
  Что дальше? Я не знаю. Вновь тупик.
  И на столешнице опять тетрадь распята.
  Чтобы принять всю искренность мою
  То ль из святой души, то ли проклятой.
  
  Проклятой теми, кто не мил мне был,
  Хотя простил им все я прегрешенья,
  И в одиночестве тайги и бытия
  Душой, молитвой вновь просил прощенья.
  
  Спасибо, стол! Сегодня новых стих,
  По теме стар, как путь варягов в греки.
  Но столь отточен этот новый штрих,
  Что бритвой режет на душе прорехи.
  
  ***
  
  Что сказать про море, даль безбрежья,
  Зыбкое мечтание мое?
  Я о нем грущу все, как и прежде,
  Когда видел только лишь в кино.
  
  Жизнь моя - сплошные ураганы.
  Подлость, гордость, все ушло на дно.
  Волны, как и я, бывали пьяны,
  Полоская вечности окно.
  
  Далека дорога моремана.
  Ночь, что в шторм - чистилище души.
  Все мы от салаг до капитана
  И богаты, сразу и нищи.
  
  Вот оно - единство душ и тела,
  Что другим порою не найти.
  Проклиная, снова любишь дело,
  От того, куда же нам уйти?
  
  Море ласково, и штиль на горизонте.
  Тошно, жарко, хочется опять,
  Как жену в постели, эту бурю
  И душой, и телом всю объять.
  
  У кого кишка тонка - не войте!
  Трап один, дорога вам одна.
  Вы о море только песню пойте,
  Да и то коль люба вам она.
  
  Так-то вот! А то романтик, гений,
  Айвазовский, что про вал писал.
  Не видал он этих параллелей,
  Где Макар теляток не гонял.
  
  Не пишу о том, чего не знаю,
  Море все соленое на вкус.
  Вновь тоска о нем меня съедает,
  Светлая теперь все чаще грусть.
  
  ***
  
  Геологических разломов
  Блистает кварца серебро.
  То познавание не ново,
  Точней сказать, уже старо.
  
  Овраги, балки, отмель, россыпь,
  Подмытый речкой сопки склон.
  То миллионов лет лишь поступь,
  Как в мерзлоте замерзший слон.
  
  Отец мой, мамонта нашедший,
  Ушел уже и сам в века.
  А я разглядываю берег,
  Что вымыла давно река.
  
  Ах, гео, гео! Как все древне!
  Песчинкой мелкой средь камней
  Останется лежать, наверно,
  След географии моей?..
  
  ***
  
  На твоем лице письмена страстей
  Из морщинок, ямочек и впадин.
  Я на нем не вижу новостей,
  Взгляд твой на меня лучист и жаден.
  
  Нет конца желанью твоему,
  И морщинок я, читая строки,
  В памяти своей опять горю,
  В юности ища всему истоки.
  
  Разлучили нас, но нет греха,
  Ведь Любовь, известно, неподсудна.
  И листают пальцы времена,
  Как из ночи воскрешая утро.
  
  Жаден поцелуев моих всплеск,
  Я спешу, и ты за мной куда-то
  Рассыпая взглядов своих блеск,
  Будто снова встретила солдата.
  
  ***
  
  Еще не светало, и сумерки утра
  Притихли среди неземной тишины.
  Она зазвенела цикадами будто,
  Но слышим ее не одни только мы.
  
  В окошко с сирени подует вдруг запах,
  Рассвет-то проснулся и будит тебя.
  А ночь, не целуясь, уходит на запад,
  Оставив всю нежность для летнего дня.
  
  А я же, проснувшись, опять до рассвета,
  Целую твоих алых губ лепестки.
  И запах сирени подарком от лета
  Волнует с рассветом все чувства мои.
  
  И тихо шепчу: "Просыпайся, уж птицы
  Пропели значения первых всех нот.
  Я чувства свои, вновь целуя ресницы,
  Хочу занести в наш с тобою блокнот".
  
  Рассвет вдруг забрезжит, волнуясь в желанье,
  Увидеть росы потаенную суть.
  Он так же, как я, от любви обаянья,
  Не мог этой ночью за лесом уснуть.
  
  Рассвет и прохлада, и запах сирени,
  Тепло твоих нежных и ласковых рук,
  Все чудо среди этой утреней лени
  Сегодня касается нас только двух.
  
  ***
  
  Я останусь призраком эпохи,
  Память всю из века в век таща,
  Радостей, удач каких-то крохи,
  Шлейф кровавый через слёз моря.
  
  Пусть хоть призрак! Пусть и после жизни!
  Но Господь напомнить всем велел
  О путях неправедных Отчизны,
  Чтобы каждый здесь горел, не тлел.
  
  В памяти своей теперь сгорая,
  Я останусь только лишь в стихах,
  Призраком из века в век таская
  Это все, что не сказал в словах.
  
  Вновь напомню о значеньи клятвы,
  Что Шаламов передать велел,
  Он ведь тоже в благости от правды
  В мире этом весь дотла сгорел.
  
  Лишь теперь от призрака вновь призрак,
  Пред иконой свой потупив взор,
  Мысленно у Господа прощенья
  Просит за Отечества позор...
  
  ***
  
  Пусть в бытие изжеванность всех тем
  Не морщит лоб в напряге искушенья,
  Писать о недозволенно простом,
  О скотстве, что ведет к ума лишенью.
  
  Как хочется! Как хочется опять
  Положить на листы следы всех мыслей,
  Чтобы лишь чувством образно объять
  Миг красоты в словесности искристой.
  
  Но каждый день то лень, а то плетень,
  То вдруг усталость, мысли о погоде.
  И в голове все вьется дребедень,
  Чтоб угодить кому-нибудь иль моде.
  
  Желанный миг! Приснись или приди,
  Сними морщины ты с чела поэта,
  Чтоб заискрилась снова впереди
  Мечта-подруга, что за краем света.
  
  ***
  
  Куда летишь? Зачем спешишь?
  Ведь счастья ветром не надуешь.
  В сознанье мысленно Париж,
  Его в любви к другим ревнуешь.
  
  Париж все снится по ночам
  С осенним ветром, что с каштана.
  И где-то рядом Нотр-Дам
  И столики кафе-шантана.
  
  Париж! Мечта моя - Париж!
  И никуда теперь не деться.
  Во сне ты больше все паришь,
  Ведь Азии я нагляделся.
  
  Вьетнам, Япония, Джамбул,
  Истоки Чу у Иссык-Куля,
  Чукоткой тундры все ветра
  По Тихому мечты раздули.
  
  Бескрайний Тихий океан
  Мной пройден весь до Сингапура.
  Париж, где с чаем круассан,
  Мечта моя, пожалуй, - дура!
  
  Но снова сон, и я, кружа
  С любимой женщиной под небом,
  Танцую вальс, поет Матье,
  А я в Париже так и не был...
  
  ***
  
  Над Парижем сумерки сгущались,
  Фонари цепочками следов
  Под каштаны будто зазывали
  Рассказать про русскую любовь.
  
  Нет, не ту, что молодцы даруют,
  Парижанок юных опьяня,
  А про ту, что болью в русском сердце
  Все тревожит до сих пор меня.
  
  Ностальгия - модная болезнь,
  Но, увы, не каждому дана.
  Горе и упадок всей державы -
  Адское наследье Октября.
  
  Их теперь привозят даже мертвых,
  Так хотевших в эту землю лечь.
  Мы теперь весь этот груз нелегкий
  Уже вместе все снимаем с плеч.
  
  Только будет, будет еще долго
  Русской называться та тоска,
  Что от Сены и до самой Волги
  Простиралась сердцем сквозь года.
  
  И писал нам Роберт, что не наши,
  Говорил нам Роберт, что ничьи,
  Но кресты, все купола и пашни
  Тоже через нашу жизнь прошли.
  
  Там, в Париже, ту же Русь любили,
  Тот же запах всей родной земли.
  И мне жаль всех тех сынов России,
  Что в чужую землю полегли.
  
  До сих пор везде нас убивают,
  До сих пор везде нас предают.
  Так давайте же признаем нашим
  В де-Буа последний тот приют!
  
  ***
  
  Осталось чуточку тепла,
  Неделя, может, еще две.
  И ляжет падшая трава,
  Скрываясь в высохшей листве.
  
  А по утрам осколки луж
  Начнут на солнышке блистать.
  Как хорошо, что я не муж,
  Не раб в ошейнике опять.
  
  Я бабьим летом, как жених,
  Готов любить и вся, и всех,
  А пуще весь осенний бал,
  Имеющий сейчас успех.
  
  С березы листьев хоровод,
  Летящих с ветром в высоту,
  И в паутинках небосвод -
  Меж веток-окон в синеву.
  
  Еще теперь люблю тебя,
  Чужую, сладкую жену.
  Хоть понимая: "Грешен я!",
  Себя на казнь я веду.
  
  Но бабье лето! Как тут быть?
  Венцом венчает все грехи.
  И я шепчу, шурша листвой:
  "Судьбы теперь не изменить...".
  
  Так дуй чуть теплый ветерок!
  И хороводь среди берез.
  Я в осени, средь этих строк
  Свое признанье произнес.
  
  ***
  
  Я понимаю: это рок,
  Слиянье всей моей судьбы.
  И сразу ощутить все смог,
  Когда в мой мир ворвалась ты.
  
  Нет, не ворвалась, ты вошла,
  Ступая бережно с крыльца.
  Боясь вдруг тайну обронить
  Тобой носимого кольца.
  
  Да, это рок, любить жену,
  Чужую с головы до ног.
  Я был бы вовсе не поэт,
  Коли забыть тебя вдруг смог.
  
  Когда-то, там на Иртыше,
  Полтыщи лет тому назад,
  Мой предок был подобен мне,
  Познавши тюркский газават.
  
  Татарских воровал он жен,
  Но выбрал только лишь одну,
  Похожую лишь на тебя,
  Как в небе полную Луну.
  
  И вот, свершилось колдовство.
  Полтыщи лет род воевал,
  Чтоб здесь, в другом конце Земли,
  Тебя Луною я назвал.
  
  Я христьянин, но кровь степей
  Кипит давно в моем роду.
  И быть теперь тебе моей!
  А мне гореть в любви, в аду.
  
  В сознанье я сказал лишь: "Ай!".
  Ты с неба сшедшая Луна,
  Плотна, цветиста и нежна,
  Как в майской тишине тугай.
  
  Ты всех деревьев в этот миг
  Прекрасней показалась мне,
  Изгиб бедра и нежный лик,
  Щека, горящая в огне.
  
  Пускай в огонь бросает рок,
  Сгорю я там с тобой дотла.
  Не полюбить тебя не смог.
  Прости, чужая мне жена!
  
  ***
  
  Я напишу о капле на асфальте,
  О листьях, что притихли в тишине.
  О чувствах без намека подлой фальши,
  Пока звенит душа моя во мне.
  
  Я напишу тебе, моей любимой,
  Чужой жене, любимой во грехе.
  Не начертав в стихах твое лишь имя,
  Которое известно только мне.
  
  И будет капля та слезой искриться,
  А листья тишиной опять молчать.
  Как будто бы боясь проговориться,
  В моих стихах сильнее зазвучать.
  
  Сильней от звона и до фибрилляций,
  В паденье мертвой с дерева листвы.
  Стихам к тебе не требуя оваций,
  Дарю их просто, будто бы цветы.
  
  Живым - живое. И от сути этой
  Молчит листва, боясь заговорить.
  Как будто бы сопутствуя поэту
  Иллюзии соткать в живую нить.
  
  Прости, Богиня! Ты жена чужая.
  Но в чем мой грех? Уже не знаю я.
  Блестит слеза, из чувства возникая,
  Из осознанья, что ты не моя.
  
  ***
  
  Ты чужая жена, ты чужая невеста.
  Ты осенний мой сон в сентябре наяву.
  И в душе от всех чувств вдруг становится тесно,
  А порой понимаю, что сейчас упаду.
  
  Упаду во грехи, позабыв все на свете,
  Поломав тебе жизнь, заодно и свою.
  Только чудится мне: грех тот будет так светел,
  Что, в падении том ушибясь, запою.
  
  Упаду, рассыпая все былые сомненья,
  Все условности те, что грехом называл.
  Мне, похоже, уже наплевать на все мненья,
  Те, что кто-то кому-то до нас навязал.
  
  Каждый день здесь бессонный, ты проходишь все мимо,
  Улыбаясь богиней, восходя на Парнас.
  И все это до боли ощутимо и зримо.
  И в душе, и в стихах, что кружатся меж нас.
  
  Листья наземь опали, сентября уже нету.
  Самого же себя мне нельзя обмануть.
  И, своею Богиней любуяся этой,
  Избираю паденья не пройденный путь.
  
  ***
  
  Из-за леса, что за околицей,
  Поднялася на небо луна,
  Круглолицая, круглобокая,
  Будто чья-то на сносях жена.
  
  Эх! Да что же ты это, подруженька,
  От кого же ты понесла?
  С кем на небушке обнималася,
  Не расскажешь ты никогда.
  
  Так стою я над ней насмехаюся,
  Синим светом ее озарен.
  Мне напомнила с вечера иволга,
  Что опять я в кого-то влюблен.
  
  Нет, не слушайте, не дождетеся,
  Замирая в подлунной тени.
  Я про девушку ту ненаглядную
  Не открою вам тайны свои.
  
  А пойду я, как тать тот, крадучись.
  За околицей, у ручья,
  Знаю точно: опять дожидается
  Кареглазая нынче меня.
  
  Ах ты, милая, наша подруженька!
  Ты не шибко нам ярко свети.
  Нам не надо, чтоб кто-то доглядывал,
  Как мы из лесу будем идти.
  
  ***
  
  На скалах, над рекой саранки,
  Не ухватить их все-таки с воды.
  На подиуме, будто итальянки,
  На круче расцветя, стоят цветы.
  
  Таких вы не найдете у покосов,
  В распадках не увидеть красоты.
  Их стебли длинные, как ноги у красавиц,
  А мы там зрители, а может быть, жюри.
  
  На самом деле, это так прекрасно!
  Поэтам не сказать, не описать.
  В сравнениях я путаюсь напрасно,
  То надо просто видеть и молчать.
  
  Молчать во храме матери-природы,
  Плывя на лодке горною рекой.
  А любованье коротко, как счастье,
  Ведь перекат шумит уже водой.
  
  Ну, снимешь снимок - неба не захватишь,
  Иль лодку повернет водоворот.
  И ты всю красоту только размажешь,
  Глядя на снимок, чуть разинув рот.
  
  Ходите чаще в этот храм природы,
  А если далеко - то ничего.
  Сложите просто оду о березе,
  Что к вам глядит в немытое окно.
  
  ***
  
  Я пожалел разбитое распятье.
  Там цел остался только лик Христа,
  А в нем людская боль со всем понятьем,
  За нас проживших прошлые века.
  
  Стоял Христос возле стены бетонной,
  В распятье на кресте опять вися,
  А мимо молча люди проходили,
  Глаз отвернуть опять же норовя.
  
  Стоял весь день, а я вернулся в вечер,
  Он ждал меня, поэта своего.
  Еще не зажигали даже свечи,
  Когда я внес его в свое жилье.
  
  Людская боль, бездумье иль бездушье,
  Христа хотели заново убить.
  А мне пришлось его лишь только образ,
  Как от Голгофы снова воскресить.
  
  Он знает, ждет и любит мою душу,
  Как я его с крещения люблю.
  Прощать людей за их грехи земные
  Я научился к счастью своему.
  
  Ах, люди, люди! Как же это можно,
  Бросать куда-то даже образа?!
  Я, вас душой своей опять жалея,
  Почувствовал, как катится слеза.
  
  Христос ведь в нас! Куда же вы спешите?
  Он брошен вами, ждал вас целый день,
  Пока заката тоненькая нитка
  Хронометром изъела его тень.
  
  Господь со мной! И с вами пусть прибудет!
  Мне силу даст, а вас он пусть простит.
  Я не могу, я тоже с вами грешен.
  И лишь душа за вас за всех болит.
  
  ***
  
  В стылом омуте синяя бездна,
  Запах рыбы и холод от рук.
  Скрючив пальцы, ленков выбираю,
  Словно мух с паутины паук.
  
  В октябре здесь, конечно, не жарко,
  До шуги уж рукою подать.
  Поутру уже лодкою льдинки
  По заливам иду раздвигать.
  
  Ах, рыбалка! Ты пуще неволи,
  Кормишь рыбой, куда-то зовешь.
  Без тебя свою жизнь не мыслит
  По реке весь таежный народ.
  
  На столе под разделку рыба.
  Голова на приваду пойдет.
  Вся бочина в копченье, на тещу,
  А собакам пойдет и хребёт.
  
  Торопись, поспешай, таежник,
  Заготовь себе корм, дрова.
  Скоро, скоро начнут свой праздник
  Над рекою справлять холода.
  
  И облегчат тебе дорогу,
  Заковавши под лед улова.
  А стремниной да по перекатам
  Долго будет шуршать шуга.
  
  Ты начнешь вновь охоту на зверя.
  Кои веки, который год
  Так живет в этом празднике жизни
  На востоке таежный народ.
  
  Будь ты млад или сед от дряхленья,
  Зов тайги разорвет все вокруг,
  Обещанья, зароки и нервы,
  Вновь замкнется судьбы твоей круг.
  
  Манит, манит охота, как медом,
  А хотя уж, какой это мед?!
  Коли в жизни лишь пот да работа,
  Все до страшного наоборот.
  
  Но плевать! Я добрался до места.
  Оглядев свой таежный приют,
  Опустил в речку горную руки,
  Счастье в том, что опять я тут...
  
  ***
  
  От первого лица, без лжи и фальши,
  Двуперстием опять перекрестясь,
  Ищу ночами между старым, новым
  Извечную невидимую связь.
  
  Я много разорвал в себе сомнений,
  Тетради рвал и беса изгонял.
  Историю распяв, на сук повесив,
  Ее нутро в натуре изучал.
  
  Во тьме веков извечна правда веры,
  Горит свечей, нам освещая путь.
  Правы остались только староверы,
  Не дав себе лишь от себя свернуть.
  
  По-новому не хлебом мы едины,
  Но хлеб есть святость, истина начал,
  Которую я в жизни не однажды
  В судьбе своей как тайну распознал.
  
  Проста та тайна, и она основа,
  В основе для начала всех начал.
  Не зря ведь предок, к Иртышу добравшись,
  Лишь пашню изначально распахал.
  
  По-новому здесь создают идеи,
  В грехах погрязши, бытность создают.
  Забыв, что претерпели иудеи,
  Из всех основ устроивши салют.
  
  Грех ростовщичества повис над всей планетой,
  Неся прогрессу истинное зло.
  А молодые, наглые повесы
  Берут в основу именно его.
  
  И вместо хлеба деньги в банках сеют,
  Из пустоты в довольствии живут.
  Самообманом попросту владея,
  В пространстве только хаос создают.
  
  Вот связь времен. Она жива в надежде.
  Я, помолившись, истину достал.
  И на столешнице, как дед мой делал прежде,
  Перед едой на части распластал...
  
  ***
  
  Свободу дед не отдал бы и Богу.
  Пуская в обмен и злато он сулил.
  Ведь нету слаще той святой водицы,
  Которую он в юности испил.
  
  Он здесь крещен, и здесь родные степи.
  Здесь он любил и здесь спасал семью
  Украв не у татар, а лишь у красных,
  Жену, детей, а также честь свою.
  
  Он не казак, коли не смог бы с роду
  Из плена запросто вот так бежать.
  Через трубу в бараке на свободу,
  Печь всю порушив, ночью убежать.
  
  И у конвойных отобрал кобылу,
  Их оглушив обоих кочергой.
  У Иртыша он утром оказался,
  Пусть без сапог, но с вольною душой.
  
  С тех пор прошло уже почти столетье.
  Четыре правнука шагают по Земле.
  И никого уж больше не воруют,
  Но только младший держится в седле.
  
  Из них один, один он только в предка.
  Он молчалив, упорен и хитер.
  Пусть не служил в десантной он разведке,
  Но казаком он точно был рожден.
  
  ***
  
  Молись, кунак, за дом родной!
  Молись за сына, что с тобой!
  Он, как и ты, родился здесь
  Жить только хлебом и войной.
  
  Уж сотни лет казачий труд
  Земля да шашка берегут.
  Земля родит тебе зерно,
  Чем вскормишь сына своего.
  
  Чтобы за Веру, за Христа
  Русь вновь призвала удальца.
  Заплачет мать, всплакнет и дед,
  Иконою крестя во след.
  
  Ты будешь Господа молить,
  Чтоб лучше сына сохранить
  От пули злой и от клинка,
  От нечести и от огня.
  
  Молись, кунак! Я, как и ты,
  На этом жизненном пути.
  Молюсь за сына казака,
  Чтоб он пришел издалека.
  
  То наша ноша, наш весь труд:
  Родить, чтобы отправить в путь,
  Молиться вознеся любовь,
  Чтоб сохранил его Господь.
  
  В моем роду пятьсот уж лет
  Молился я, молился дед.
  И сыновья пришли с войны.
  Хоть и поранены, живы.
  
  Молись, кунак, за тех, кто мил,
  Чтобы господь их сохранил!
  Я на колени упаду и господу отдам слезу.
  Никто не знает отчего
  Грустит казак, садясь в седло...
  
  ***
  
  В полутемном кино
  Мы украдкой глядели
  Друг на друга порой,
  Позабыв, что хотели.
  
  Профиль твой навевал
  Мне мечтанья о прошлом.
  О забытом давно,
  О родном, о хорошем.
  
  Где казачки со лба,
  Крутобедрые девы,
  Пот стирали локтем
  Под родные напевы.
  
  Где в затоне белье
  На мостках полоскали
  И подол с белых ног
  В опояс поддевали.
  
  Я поил там коня,
  Ты смотрела игриво,
  Не сводя с меня глаз,
  Улыбаясь красиво.
  
  Я хотел целовать
  Шею, влажной от пота,
  Но пропало кино,
  Будто выключил кто-то.
  
  Нет казачек уже,
  Нет коней, нет России.
  Хорошо, что про все
  Мы с тобой пне забыли...
  
  ***
  
  Я устал от скотства и сравнений,
  От равнений в чем-то и на что,
  И в обмане многих поколений
  Разгребать всей лживости дерьмо.
  
  То ли дело брань во чистом поле,
  Сотен эдак пятеро назад!
  Дикий посвист, птицами все кони
  Лавой к лаве вновь навстречь летят.
  
  Рубка что с кисти, с плеча сеченье,
  Кровь снаружи и внутри бурлит.
  Вот вам правда самоотреченья,
  Где душа за Русь только болит!
  
  Я родился слишком уже поздно.
  Кровь кипит, что некуда девать!
  Ну а мне дерьмо трех поколений
  Предстоит лопатой разгребать.
  
  Плюну! В мать покрою душу!
  Оглушу ее, приняв стакан.
  В пьяной правде выверну наружу
  Сам себе весь собственный обман.
  
  Только песня! Больше не осталось
  Ничего, чтоб выдавить слезу.
  Сохраня, что в памяти досталось,
  Пропою про Стеньку, про Бузу...
  
  ***
  
  Не верю в совершенство линий!
  Но вот изгибы женского бедра,
  Не видел я прекраснее идиллий,
  Которые природа нам дала.
  
  И что скрывать! Будь старый или малый,
  Сквозь паранджу увидит, что хотел.
  Есть на Востоке хитрая премудрость -
  Под тканью прятать изваянья тел.
  
  Свободны теперь женщины Востока,
  И жалко, что уходит вникуда
  Накидка, что скрывает обаянье
  Прелестных губ, а попросту - чадра.
  
  Вершина тайны над чадрой в ресницах,
  В сиянье этой пары карих глаз,
  Теперь во сне мне сказкою лишь снится
  В ночь полнолуния который уже раз.
  
  Мне снится степь, барханы, травы, горы.
  Меж гор вершин мой теплый Иссык-Куль
  И под луной нездешние узоры,
  Арабской вязью выткано Ай-Гюль .
  
  Вот тайна сказки - линий совершенство,
  Прикрытых глаз - дыхание ресниц.
  И имя осязанья, как блаженство,
  Среди Небесных Гор ведь нет границ...
  
  ***
  
  Я напишу, пожалуй, твой портрет.
  Из листьев красно-желтых одеянье,
  А волосы из меди для косы,
  И карих глаз призывное сиянье.
  
  Ты кромки губ не опускай уже,
  Ведь солнце утром землю осветило.
  И я любуюсь прелестью твоей,
  Лишь только мной открытой, очень милой.
  
  Ты, как Аврора, для меня теперь,
  Мой новый день опять же озаривши,
  В осеннем, еще теплом сентябре
  Стоишь в дверях, лишь плечи оголивши.
  
  Не знаю я, куда тебя нести,
  Я не стелил ведь ложе желтых листьев.
  Касаюсь губ чуть вздернутой черты,
  Столь мягких, теплых и безмерно близких.
  
  Я не художник, я только поэт,
  Портрет твой набросал я лишь словами.
  Меж нами пропасть, может быть, сейчас,
  Кладу через нее мосты стихами.
  
  Я не боюсь ни пошлостей, ни дней,
  Тобою проведенных всех с другими.
  Я полюбил в бессоннице ночей,
  Придумав, подарив другое имя.
  
  Пускай судьба корежит телеса,
  Пускай идут от времени морщинки,
  Но я целую лишь свою Ай-Гюль,
  Расплавившую прежние все льдинки.
  
  ***
  
  Дорожку снегом припорошит,
  В путь отправляться не впервой.
  И дождь приносит мне удачи,
  След полоща прощальный мой.
  
  Конь снаряжен иль воз запряжен,
  Иль тепловоз уже гудит,
  Пред расставанием присяду,
  Обычай русский так велит.
  
  Порасцелую своих близких,
  Перекрещусь на образа.
  Путь предстоит совсем не близкий,
  Хотя известно все ж куда.
  
  Я много странствовал в сей жизни,
  Морями, по суху идя.
  А впереди все также тлела
  Свечей бродячая заря.
  
  И рвал мне ветер горизонты,
  Меняя моей жизни суть,
  Ногам и мыслям беспокойным
  Все не давая отдохнуть.
  
  И даже нынче, на закате,
  Всех прожитых тревожных лет,
  Гарцуют мысли по тетради,
  Пером в них оставляя след...
  
  ***
  
  На крючке меняешь ты наживку,
  Силясь тут хоть что-нибудь поймать.
  Я курю, скрывая в дым улыбку,
  А тебе меня ведь не понять.
  
  Почему, меня ты не спросивши,
  Из себя крутого возомнил?
  Видимо, ты мало еще шишек
  В этой жизни попросту набил.
  
  Ты клянешь и воду, и погоду,
  Иногда вдруг глядя на меня.
  Мне плевать на снаряженья моду,
  Вся тайга кругом только моя.
  
  Распознавши все свои ошибки,
  Сядешь рядом, сумку расстегнешь
  И, поставив прям на камне кружки,
  Спирту в обе поровну нальешь.
  
  За рыбалку выпьем мы с тобою,
  Из кармана выну я блесну
  И тебе, как орден за отвагу,
  На сегодня сам приподнесу.
  
  Ты начнешь ленков таскать из плёсы,
  Харюзов ловлю я у ключа.
  А вокруг всё полыхает осень,
   О зиме сухим листом шепча.
  
  Гость тайги! Старайся быть попроще,
  Снизойди на уровня на три,
  Чтобы в эту праздничную осень
  Вновь услышать музыку внутри...
  
  ***
  
  Нас угнетает бытиё,
  И изуродует вторичность,
  Загнав все тонкости души
  В сортир сей жизни неприличной.
  
  Не удивляйтесь вы, друзья,
  Тайга не стряпает поэтов.
  Она их только просто рвет,
  Клочками бросив в мире этом.
  
  О чувствах мог бы я писать,
  Толстого в этом обгоняя.
  Но раздавила всё тайга,
  Холодная и столь немая.
  
  До прозы ли? До мыслей ли?
  Когда мороз дерет желудок,
  Ты забываешь буквари,
  Все осознав: "Здесь не до шуток!"
  
  Я видел многих хитрецов,
  Желавших выдать за иное
  Табак последний, дряный унт,
  Не зимовал он здесь со мною.
  
  Им кажется: живи и пой,
  Стихи про елки сочиняя.
  Но там зимой не до того.
  Да ладно! Тема-то другая...
  
  Казалось, лес благоволит
  Тому, кто рядом и поближе,
  Но вот мороз и вечный путь
  Всю вашу душу поизлижут.
  
  Инстинкты только укрепив,
  Вы обернетесь в полузверя.
  Попробуйте, я вас прошу,
  Всех тех, кто мне сейчас не верят...
  
  ***
  
  Я обо всем, пожалуй, написал:
  Про день и ночь, про шепот желтых листьев.
  Шаламов этот шепот изваял
  И сборник так назвал стихов ветвистых.
  
  Я буду снова женщин воспевать,
  Их наготу всю осыпать цветами.
  Шаламову тогда сломали жизнь
  И чувства изорвали лагерями.
  
  О птицах в предрассветном нетерпенье
  Он написать тогда лишь только смог,
  Их сдерживающий трепет перед пеньем
  Положил ярко, зримо в русский слог.
  
  Им не давали, их тогда казнили:
  Поэтов русских, певших о любви.
  Калечили физическим насильем,
  Поэтому так сдержаны стихи.
  
  Так лейся, стих, за чувства, за убитых!
  И прославляй в любви всю красоту!
  Я воспою за павших и забытых
  Земную и святую наготу...
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"