В воду он шагнул с бортика бассейна, и тут же не стало ничего, кроме муки ледяного ожога. Через пару секунд под ногами появилось дно, он оттолкнулся от него и вырвался почти по пояс из воды. Вместе с обтекающими струями с тела схлынул и ужас.
И вот так всегда, притом что вода в бассейне холоднее 27,2 градуса не бывает (Мельников всякий раз убеждается в этом, подходя к дощечке на стене с выведенными мелом цифрами - температурой воды и температурой воздуха).
А еще прыгать с бортика в воду правилами запрещено. Можно только спускаться, держась за поручни специальной лесенки (погружая себя в муки по частям), или сигать с тумбы в начале каждой дорожки (та же ледяная оторопь, только можно еще отбить о воду живот, потерять очки и шапочку).
Никак не мог научиться Мельников принимать эти первые соприкосновения с водой без страданий, и на нарушение правил шел вынужденно.
А больше, пожалуй, ничем, даже одиночеством, жизнь Виктора Павловича не была омрачена.
Так считал сам Мельников.
"Сейчас вот одолею свои полтора километра, - думал он, ритмично вдыхая и выдыхая воздух в воду (Виктор Павлович давно освоил брасс, что заметно отличало его от большинства посетителей, предпочитавших плыть "по-собачьи" или "по-морскому", тратя основные силы на удержание головы в надводном положении), - выпью в буфете чашечку кофе, а к двум часам - на Почтамт: сегодня гашение олимпийских марок, потом обед, сорок минут сна, прогулка - удивительно, еще только конец февраля, а в Москве весенняя погода! Вечером приготовлю вкусный ужин, после - почитаю или марками займусь...".
Заметили? Ни слова о телевизоре! Его Мельников не смотрел уже полгода. После скандала, случившегося в их Министерстве. Тогда тележурналюги, не разобравшись, огульно ославили все руководство департамента, и хотя Мельников был не слишком большим начальником и в круг проштрафившихся не входил, его все равно в порядке реагирования уволили. Точнее, за компанию с остальными отправили на пенсию.
И Виктор Павлович объявил телевидению бойкот.
Разумеется, на ТВ от этого никто не пострадал, как, впрочем, и сам Мельников, который, наоборот, - только пользу приобрел, отстранившись от завиральных новостей, пошлых ток-шоу, глупых сериалов и всего того, что впускаем мы в дом, включая телевизор.
Да и об увольнении Виктор Павлович очень скоро перестал сожалеть. Ну, сидел бы он у себя в кабинете, протирал бы и дальше штаны (впрочем, можно подумать, хоть кто-то из министерских приносит Родине пользу; уж если не вредит - и то хорошо!), потом в свой срок помер бы "на боевом посту" - и всё: откоптила лампа! Получается, что до последнего вздоха жил бы он исключительно ради хорошей зарплаты. Зато теперь...
Как же приятно это, черт возьми, - проснуться, когда за окном не та промозглая темень, которая по летнему времясчислению называется утром, а свет, пусть через облака, - но от солнца; не торопясь, приготовить завтрак, чтобы кофе был непременно с жирными сливками, а к нему мягкая свердловская булочка, потом поехать в бассейн или неспешно прогуляться... Да много еще чего можно сделать - с пользой или просто так, а, главное, с удовольствием!
Кстати, не в пример другим россиянам, пребывавшим в том же статусе, что и Виктор Павлович, недостатка средств он не испытывал: пенсию с хорошей зарплаты начислили ему тоже хорошую, ну и накопилось кое-что за годы, когда тратиться особенно было уже не на что: сын вырос, выучился, занялся своим делом, с женой же Мельников давно развелся...
В общем, спокойная, светлая жизнь настала у Виктора Павловича, который не забывал время от времени благодарно повторять: что Бог ни делает - все к лучшему!
Правда, когда явился ему кусочек его детства в виде нового увлечения марками, он немного обеспокоился: уж не маразм ли подкрадывается? Но вскоре Мельников обнаружил на Почтамте толпу филателистов всевозможных возрастов, азартно ожидавших погашения только что выпущенной серии марок. И легкая его тревога вмиг рассеялась.
Разумеется, страсть к коллекционированию может настигнуть человека в любом возрасте, независимо оттого, испытывал он ее раньше или нет. Что уж тут говорить о Викторе Павловиче, который, наткнувшись в книжном шкафу на целых четыре альбома марок своей школьной поры, теперь рассматривал их почти каждый вечер, не считая новых марок, покупаемых для пополнения коллекции.
Такими вечерами на эти четырехугольные листочки с зубчатой каймой, как на приманку, из заброшенных углов памяти начинали выходить разные забытости. Ну, разве вспомнил бы когда-нибудь Мельников Игоря Ежова, если б не увидел марку с Фиделем Кастро. Он ее выменял у Игоря на две жвачки, которые подарил ему (опять же вспомнил!) Андрей Егоров - у того отец работал заграницей. А было все это... во втором классе!
А еще в компании марок возникали иногда у Мельникова вопросы, которые не были слишком значимы по сути, но почему-то цеплялись за ум и настойчиво требовали ответа.
"Что это за Каракалпакская АССР? - вспомнилась ему одна из марок - с изображением Дома Совета Министров республики в каком-то городе Нукусе.
Виктор Павлович как раз заканчивал очередной "бассейн". Следующий он обычно начинал, отталкиваясь с разворотом от бортика, если, конечно, вдоль него на подводной ступеньке не стояли, отдыхая, люди. Сейчас там находился только один человек, который, хоть и был крупным, но места для разворота оставлял достаточно.
Тем не менее, ничего у Мельникова не получилось. Мужчина вдруг заметался: в какую сторону Мельников - туда и он. Не нарочно, конечно, а так... "затупил" что-то...
Виктор Павлович остановился, обозрел человека (Морской котик! Но не спецназовец, а тюлень - те же усы и тело. Как же его в бассейн занесло?) и поплыл назад.
"Да, значит, Каракалпакская АССР, - вернулся он мыслями к марке. - Такой республики в РСФСР не было. И в России тоже нет, это точно. Наверно, она осталась в составе Узбекистана или Казахстана..."
Вдруг мысль его неожиданно, сама собою перекинулась на мужчину-тюленя. Перед глазами отчетливо встала его обтекаемая фигура, и под действием этого что-то попыталось вспомниться ему. Но, шевельнувшись, память утихла.
Виктор Павлович лег на спину и посмотрел в конец дорожки. Теперь мужчина степенно перемещался по водной глади, переговариваясь с плывшей рядом женщиной. Оба отсвечивали темными очками, которые при их манере плаванья были совершенно бесполезны. Никаких ассоциаций мужчина не вызывал, и Мельников, снова перейдя на брасс, обратился к другому возникшему вчера вопросу.
Марка была посвящена микробиологу Габричевскому. Над его портретом размещалась строка "Сто лет со дня рождения", под ним - "Почта СССР", "40 коп.". И ни одной даты! Ну, и от какого года отсчитывать сто лет?! Надо бы марку хорошенько под лупой рассмотреть, вряд ли такой ляп возможен. С другой стороны, не все марки датируются годом выпуска, так что промах вполне мог случиться ...
И снова Мельников натолкнулся на этого мужчину - уже не по прихоти мысли, а просто взглядом: тот по лесенке поднимался на бортик, где уже ожидала его спутница, вышедшая из воды первой. Дама также не отличалась стройной фигурой, но в ее немолодом возрасте этого и трудно было бы ожидать. А, в общем, обычная парочка, муж и жена - такие, как они, часто встречаются среди посетителей бассейна.
Вечером Виктор Павлович открыл альбом с маркой, посвященной Габричевскому. Ну да, конечно, не зря он сомневался в наличии ляпа: через лупу правее головы ученого удалось рассмотреть замазанные штемпелем цифры "1960".
Но взгляд вдруг отклонился в сторону - на одну из марок под последней полоской-карманом на листе кляссера. "40 лет советских вооруженных сил" шла надпись по ее верней части, внизу указывались годы: "1918 - 1958", а в центре были изображены героического вида пехотинец, моряк и летчик.
Мельников моментально вспомнил, что эта марка у него от Веры! Они с ней еще удивлялись: почему 40 лет вооруженных сил, а не силам?
Сладкая боль проплыла в груди: эх, Вера, Вера... если б не твой муж...
А следом альбом чуть не выпал из рук - тот мужчина-тюлень и был Николаем! Сколько раз, поджидая в укромном месте Веру, видел он его, следовавшего по двору, - неторопливого, большого. Образ этот, конечно же, не мог уйти из памяти, просто он со временем просочился, как вода через песок, на самое ее дно - потому-то сразу и не узнал Мельников Николая.
"Только теперь он явно не Верин муж", - заключил Виктор Павлович, припомнив внешность его спутницы.
***
Когда Вера вошла в комнату, Мельников первым делом поразился красоте ее ног, доступных взгляду вплоть до подола очень короткого домашнего платьица (Вера не ждала гостей). А то, что были они голые, только очаровывало естественностью, да и не требовалось никаких туфелек, чтобы стали они еще стройней, и не требовалось никаких чулок, чтобы атласно присмуглить и без того гладкую загорелую кожу.
Под голубым небом стоял лучезарный июль, и Вера, будто бы заодно с природой, была такая же солнечная - с рассыпающейся копной золотистых волос, веселыми светло-серыми глазами и улыбкой, от которой на правую ее щеку прилетала ямка.
Теперь уж Мельников и не припомнит, как они с Сашкой Бурцевым оказались у Николая дома.
Хотя, вспомнил: отмаявшись до обеда в стенах НИИ, где Мельников и Бурцев проходили преддипломную практику, решили они день продолжить на свободе, благо студентов никто особенно не контролировал.
Конечно, в тот душный денек стоило бы пойти к расположенному неподалеку пруду и искупаться, но у обоих не было плавок.
- Тогда в кино? Там прохладно... - предложил Виктор.
- В метро тоже прохладно, - задумчиво возразил Сашка.
(Представьте, существовали такие времена, когда в московских водоемах люди купались, а в кинотеатре и метро жарким днем можно было легко простудиться.)
Сашка сдвинул к поясу сумку, которую носил через плечо, достал блокнот, исписанный зелеными каракулями (почерк у него был безобразный, а ядовито-зеленый цвет используемых им чернил еще и обескураживал).
- Вот адрес, - ткнул Бурцев в страницу. - Предлагаю пойти к Кольке Зуеву, он тут рядом живет.
- Что-то я такого не знаю.
- Тоже мне причина не ходить. Познакомлю. Это мой школьный товарищ. Ему отец - "шишка" какая-то в исполкоме - кооператив на свадьбу подарил. Колька там теперь жизни радуется, а мы с тобой что?
- А что мы?
- Вот и я говорю: не фиг ему одному радоваться. Тем более что на своей свадьбе он меня к себе приглашал.
- Он же тебя приглашал...
- Слушай, Мельников, ну, где еще мы сейчас сможем спокойно портвейна выпить?
- А чего это сразу выпить?
Бурцев гневно посмотрел на Виктора.
- Ты как будто не знал, чем сегодня день закончится?!
Довод оказался неотразимым.
- Ну, а если дома никого нет?
- Тогда будем думать дальше, но уже с портвейном.
В первом встретившемся продовольственном магазине купили любимый всем студенчеством той поры напиток, кое-какую закуску и пожаловали в кооператив.
Хозяин открыл почти сразу же после звонка, так что друзья даже не успели поволноваться в ожидании шагов за дверью.
Николай показался Мельникову человеком обстоятельным, каким-то чрезмерно серьезным для их двадцати с небольшим лет, ведь были они сверстники, а когда появилась Вера, стал он выглядеть рядом с ней и вовсе сумрачным. Правда, подвыпив, он, что называется, ослабил ремни, но "помолодел" не намного.
Вера, разумеется, сделалась центром внимания, а потом и душой компании - кроме обаяния, у нее был, и это несомненно, ум.
С Виктором она общалась не больше, чем с Бурцевым, а вот с мужем почти нет. От этого наблюдения к сердцу Мельникова подступила маленькая глупая радость, не прожившая и секунды, - мало ли супруги ссорятся... он-то тут при чем?
Да, впереди внезапную влюбленность Мельникова ожидало безнадежное одиночество, что было ясно, как белый день, или, точнее, как светлая ночь, в начале которой они с Бурцевым покидали дом супругов Зуевых.
***
Не хотелось Виктору Павловичу вспоминать молодость: она, как любое богатство, была прожита - остался лишь скудный достаток для существования, а жалеть о растраченных драгоценностях, - только душу бередить.
Мельников поразился: никогда прежде такие жестокие мысли не приходили ему в голову!
А Вера ведь и была одной из тех драгоценностей!
Он отложил в сторону марки, взволновано прошелся по комнате. Взяв первый попавшийся на книжной полке томик, попытался читать.
"... Спрятавшись за скалой, Левион наблюдает за ним. Енок приближается к тому месту, где скрылся Левион, но он так поглощён собой, что ничего не замечает вокруг..."
"Что за ерунда? - подумал Мельников. - Как можно кого-то заметить, если он от тебя спрятался и ты об этом даже не знаешь?!" И продолжил с нарастающим раздражением:
"Может быть, он почувствовал, что его недруг тут и идет к нему? (Не сразу и поймешь, что это мысль Левиона.) Когда Енок был уже почти рядом с Левионом, у того вырывается крик. (И режет слух, как это смешение прошедшего времени с настоящим.) Енок резко останавливается. Он поражен, смущенно улыбается: "Тут вот случился пожар, вот несчастье-то какое". (Странное поведение для человека на пожаре.)
Виктор Павлович захлопнул книжку. Нет, это не текст его раздражал, повесть нобелевского лауреата Кнута Гамсуна "Мечтатели" была здесь ни при чем, это его оставлял покой, уходило душевное равновесие.
Вот так - ни с того ни с сего, из-за случайной встречи, из-за марки!
Мельников потянулся к мобильнику и вызвал на экран номер Бурцева (они дружили до сих пор!), но в следующую секунду сбросил его. Он представил себе Сашкино лицо - наверно, таким же станет, как тогда...
***
- А давай Зуева навестим, - предложил Мельников спустя неделю после того визита.
Лицо Бурцева выразило понимание и сострадание, а сдержанная улыбка как бы сказала: да чего уж там, не таись!
- Ну да, - признался Мельников, - мне Вера понравилась...
- Дружище, но она же замужем. А Колька, хоть и зануда, не самый плохой человек.
- И что мне делать?
- Отвянь. Баб что ли мало?
Правильно все сказал. Только Виктор ничего поделать с собой не мог.
Во дворе Вериного дома он нашел скамейку, с которой было очень удобно наблюдать, поскольку находилась она за кустами сирени и сидевший там оставался незамеченным для прохожих.
Веру Мельников увидел сразу. Когда она вошла во двор, солнечный луч упал ей на волосы и, пробежав золотым по золотому, отразился на них переливом. Он, конечно, еще и ослепил Веру, которая улыбнулась и встала, подняв к небу лицо. Потом пошла.
Она подходила ближе и ближе, цокая каблучками, легкая, длинноногая, а у Мельникова все не хватало смелости выйти ей навстречу.
"Хватит тянуть, пора!" - наконец-то, решился он. "Курица - не птица, Польша - не заграница, прапорщик - не офицер", - будто бы перед экзаменом, мысленно произнес Мельников эту явно дореволюционную поговорку и шагнул из своего укрытия.
- Привет... - возник он у нее на пути.
Вера опешила.
- Привет...
В ее затихших глазах некоторое время читалось неузнавание, а потом они ожили, на губах появилась улыбка.
- Витя... Ты как здесь?
От приземлившейся на ее щеку ямочки у Мельникова слабо заболело сердце...
Но надо было что-то отвечать. И хотя во время сидения за кустами сирени Мельников придумал множество вариантов, выбрал он не входившую в их число правду.
- А я к тебе приехал.
- Что-то случилось?
- Ты мне нравишься.
Вера перестала улыбаться, отступила на шаг. У нее слегка порозовело лицо и опустился взгляд. Помолчав, она сказала:
- Не нужно, Витя... Я замужем и люблю своего мужа.
Почему-то после этих слов с Мельникова окончательно сошла робость.
- Люби себе и дальше, никто на ваш брак не покушается. Не кретин же я, хоть, наверно, на него и похож. Я только взглянуть на тебя приехал. Не могу теперь без этого - такая вот байда...
- Такая что? - не сдержала удивления Вера.
- Байда. Фигня, значит.
- А... И что дальше?
- Ничего. Живи себе, как и жила. Только не удивляйся, если вдруг меня увидишь. Я к тебе подходить не буду.
У Веры в глазах отражались растерянность, недоумение.
- Ладно, - наконец, сказала она. - Пока.
Но, отойдя на шаг, обернулась:
- Вить, это как-то совсем по-детски... Ну, глупо же...
- Мои проблемы...
Вера пожала плечами и направилась к своему подъезду.
***
Мельников вернул мобильник на место. Конечно же, дело не в том, каким станет у Бурцева лицо - тем более что он этого не увидит, а в том, что он толком не знает, о чем его спросить. Знает только, что о Зуеве и Вере, но что? А, главное, на любой вопрос Сашка, скорее всего, ответит: "Не знаю!".
И правда, что-то не припомнит Мельников, чтобы за столько лет Бурцев хоть раз обмолвился о своем однокласснике или о его жене. А самому Мельникову много ли известно о тех, с кем он учился в школе? Вон, если б не марки, о некоторых из них он и не вспомнил бы вообще.
"Нет, не надо старое ворошить!" - решительно заключил Виктор Павлович и, вроде бы успокоившись, начал укладываться спать.
Два дня прошли, как обычно, - спокойно, размерено. А на третий, утром Виктор Павлович испытал беспокойство, причина которого скоро нашлась: сегодня ему предстояло посетить бассейн и, возможно, встретиться с Зуевым.
Встречи этой Мельников не хотел, потому что воспоминания о Вере, а их-то и вызывал ее бывший муж, нарушали его душевный покой. Почему так - он не знал: Вера ведь не была единственно любимой им женщиной.
А с другой стороны, глупо же отменять поход в бассейн! Что, ему туда теперь вообще не ходить? Просто надо взять себя в руки!
Виктор Павлович напрасно волновался - Зуев не пришел. Встретил он его только через неделю. Николай снова рассекал неспешно воды бассейна, а рядом плыла его жена - и оба, как и прежде, сверкали черными очками.
И ничего Виктор Павлович тогда ровным счетом не испытал.
Нахлынуло вечером. Внезапно возникло ощущение страшной утраты - роковой, нелепой. Ощущение было таким, будто утрата эта произошла буквально утром.
В общем-то это была даже не утрата - это было горе, от которого начал рушиться прекрасный мир Виктора Павловича.
"Живу, как паразит, в свое удовольствие... Кофе по утрам пью, на Почтамт за марками хожу... с такими же бездельниками... И никому не нужен, даже собственному сыну. А ведь все могло быть по-другому...".
Мельников повалился на кровать, накрыл голову подушкой, и сами собой поплыли воспоминания.
***
Он продолжал вечерами посещать скамейку, сидеть там до появления Веры. Как и обещал, к ней он не подходил, а она, замечая его, всегда отводила глаза. Много раз провожал он взглядом и Николая, шествовавшего от подъезда или в подъезд, - всегда один. И хорошо, что без Веры. Увидеть их вместе было бы для Мельникова невыносимо. Впрочем, он понимал, что в его положении что-либо принимать или нет - абсурдно.
Однажды Виктор задержался на скамейке дольше обычного. Вера была уже дома, а Зуев недавно проследовал не очень твердой походкой в свой подъезд.
Был вечер бабьего лета, вокруг - тишина и угасающий свет. Мельников засмотрелся, как таяло небо и проступала лежавшая под ним чернота.
Вдруг со спины его освежило легким ветерком, и в следующую секунду он увидел перед собой... Веру. Виктор даже не встал со скамейки от растерянности.
- Не ожидал? - улыбнулась она, но Мельников заметил, что глаза ее не сияют, как прежде, а влажно мерцают печалью.
После паузы он кашлянул и, наконец, ответил:
- Вообще-то ожидал.
- В самом деле?
Вера села рядом.
- Конечно, - начал Виктор, удивляясь тому, что нужные слова стали легко приходить на ум. - Всякой женщине, в том числе и замужней, лестно быть предметом чьей-то влюбленности (прямо, как по писанному говорю!), и она рано или поздно проявит к своему поклоннику интерес. Именно интерес, самое обыкновенное любопытство (ну и несет же меня!), а вот ответит взаимностью далеко не всегда... Но в нашем случае я на нее бессовестно рассчитываю.
- Действительно, бессовестно, - сказала Вера, забирая руку, которую Виктор уже успел накрыть своей ладонью. - Хотя, по большому счету, ты прав... Откуда такое знание женской психологии? Что, богатый жизненный опыт?
Мельников, шутя, согласился:
- Да, я расчетлив и циничен.
Вера укоризненно покачала головой, но ее недавно печальные глаза теперь улыбались.
- И долго ты будешь приходить?
- Пока не добьюсь тебя...
- Наглый же ты...
- Пойми, выхода у тебя нет.
- Почему же?
- Впереди зима, морозы, а иммунитет у меня ни к черту. В общем, прогноз неутешительный: воспаление легких и, как следствие, смерть. Ты сможешь с этим жить?
- Во-первых, воспаление легких сейчас успешно лечат, - включилась в ироничные рассуждения Вера, - во-вторых, закаляйся, а, в-третьих, зачем ты мне такой хилый нужен.
- Вот-вот, хилый, незакаленный, с воспалением легких - а где сострадание? Совесть где?
Вера с восхищением смотрела на него.
- Надо же так все обернуть?!
- Да, Вера, времени у тебя немного, - подытожил Виктор. - Осень я, положим, протяну, а дальше конец...
И правда: все решилось еще до зимы.
***
Виктор Павлович так и уснул с головой под подушкой. Проснулся посреди ночи от духоты, наславшей кошмар: Зуев с нынешней своей женой топили его в бассейне. Освободившись от жаркого подушечного плена, он тут же угодил в сон без сновидений и очнулся от него только поздним утром.
Кофе пить не хотелось. И вообще ничего не хотелось.
Виктор Павлович позвонил Бурцеву.
- Я перезвоню, - строго ответил тот, - у меня совещание.
"Ну да, блин, он же не пенс какой-то, он же делом занят!"
Через полчаса Бурцев перезвонил.
- Витя, у меня мало времени...
- Ничего, Саня, передохни немного, тебе вообще на пенсию пора.
- Не все еще высоты взяты! Ты чего хотел?
- Я тут в бассейне Зуева встретил.
- Кого?
- Ну, одноклассника твоего.
- А... был такой.
- Ты про него что-нибудь знаешь?
Бурцев затих.
- А ты, Витя, - после паузы сказал он бархатным голосом, - не про него спросить хочешь. Ты про Веру хочешь узнать.
Мельников представил, как Бурцев с проницательным прищуром смотрит сейчас на свою перьевую ручку, заправленную, конечно же, зелеными чернилами, и вертит ее в руках. "Сукин кот, у него даже голос подобрел".
- А хоть бы и так.
- Увы, мне ничего про Веру неизвестно. Ну, разумеется, кроме того, что у тебя сто лет назад был с нею роман и вы спалили на моей даче сарайку.
- Всё-то ты помнишь, дружище. Ладно, передохнул и будет, пора работать. Пока.
"И никто ему сарайку не палил. Да и сарайки никакой не было!"
***
В том, что Вера уступила Виктору, главную роль сыграл вовсе не он сам, то есть не его настойчивость, а разлад в ее отношениях с Николаем. Это Мельников хорошо понимал.
Со временем она стала все чаще приходить к нему на скамейку. Грустный вид, который у Веры нередко бывал, говорил об очевидном: дома плохо. И, действительно, как потом рассказывала она, Николай регулярно пил, и, нетрезвый, становился невыносимым. Правда, утром Зуев ужасался своему поведению, но раскаяния его хватало на день-два - дальше все повторялось. У Веры опустились руки.
- Ну и уходи от него, - говорил Мельников Вере октябрьским ясным днем на старой даче, ключи от которой передал ему накануне дружище Бурцев. - Я тебя замуж возьму.
- Куда ты меня возьмешь? - прыснула смехом Вера.
Они сидели, обнявшись, на промятом диванчике. Топилась печь, но было все еще холодно из-за того, что она дымила и приходилось держать дверь, открытой на улицу.
- Не куда, а за кого. За себя - за мужчину.
- Ну да, ты у меня всем мужчинам мужчина, - повернувшись, она ласково - и ладонью, и взглядом - провела по его лицу. - Одно плохо: здоровьем слаб.
- У меня только иммунитет ни к черту, а так-то я вполне...
Через минуту Вера вскрикнула, одергивая юбку.
- Витька, руки холодные!
- Ты ж в колготках.
- Вот-вот, в такую холодрыгу надо было брюки надевать! Пойдем на солнышко, будем шашлыки жарить.
Виктор Павлович вспоминал сейчас эту поездку в подробностях, и на душе у него лежал какой-то мягкий и печальный, как от осеннего солнца, свет.
А шашлыки получились чудесные, и еще Вера на чугунной печной плите пожарила картошку.
- Посмотри, - попросила она, - у меня лицо не в саже?
- Нет, - соврал Мельников.
Такая она принадлежала только ему; казалось, что, кроме этого нынешнего мира, нет другого - в котором у нее муж, общий с ним дом, общие друзья...
Единственную в домике комнату печка нагрела так, что находиться там можно было, раздевшись почти догола.
Стемнело быстро, и наступило странное время суток, которое осенью и зимой длится у нас с середины дня до следующего утра - то ли длинный вечер, то ли долгая ночь.
Здесь, в домике, время остановилось, а другое, бывшее вне его, напоминало о себе только ходом часов. И все-таки...
- Уезжать не хочется, - сладко потянулась Вера. - А я пьяная... - слегка покачнулась она, вставая с диванчика.
И сказала потом то, отчего их выпавшее из реальности время вновь с этой реальностью соединилось:
- Пусть теперь муженек на меня пьяную посмотрит.
- Знаешь, ты все-таки испачкалась сажей, вот тут и тут...
Вера пошла за зеркальцем.
- Чуть не забыла, - сказала она, открыв сумочку. - Я тебе марки принесла, ты ж говорил, что их собираешь.
Она вынула маленький черного цвета кляссер.
- Он у меня на работе в столе давно лежал, наверно, от прежнего хозяина остался.
Они раскрыли альбом. Марки были самые разные - и иностранные, и наши. В их числе марка из серии "40 лет советских вооруженных сил".
- А почему советских, а не советским? - спросила Вера.
- Действительно, странно, - согласился Мельников, а потом предположил:
- Может, потому что на других марках этой серии изображены исторические сцены - ну, там... бой на Перекопе или эпизод битвы на Курской дуге. Понимаешь, сорок лет вооруженных сил в смысле череды, сорока лет славных дел. Думаю, как-то так. Ошибки при выпуске марок случаются очень редко.
Вера посмотрелась в зеркальце.
- И ты молчал? Ну и свинтус! Я такая чумазая!
Приведя себя в порядок, Вера начала собирать со стола остатки пиршества, но, взглянув в окно, остолбенела.
- Витя, горим, - тихо сказала она.
Наскоро одевшись, Мельников выскочил из дома. Горел навес над сложенными дровами, который, видимо, занялся от искры, вылетевшей из печной трубы. Хватило и пары ведер воды, принесенных из колодца, чтобы потушить пламя. Но навес, конечно, успел практически сгореть.
"Один только навес! А Сашка до сих пор все про какую-то сарайку твердит".
Пока электричка везла их в Москву, они условились: Вера завтра же объявит Зуеву, что уходит от него. Куда? Ну, это-то решалось просто: после смерти бабушки у Виктора осталась квартира, в которой он был прописан.
А потом...
Сейчас Виктор Павлович испытал ту же горечь, что и тогда, когда Вера на следующий день сказала ему: "Теперь я не могу от него уйти..."
С Зуевым на работе произошел несчастный случай: рухнули стеллажи, он успел отбежать, но отлетевшая труба травмировала позвоночник.
- Вера, я все понимаю, но потом... потом это будет возможно?
- Я ничего не знаю... Прости.
Вот и все. Прав ли был Мельников, что не остался рядом или, хотя бы потом, не попытался с ней увидеться? До недавнего времени он даже не думал об этом. Он просто "зажил" ту свою беду: другими увлечениями, еще одной любовью (увы, быстротечной), потом еще одной (закончившейся неудачным браком). Но сейчас! Все перевернулось в нем, и возникла откуда-то убежденность, что только с Верой был бы он по-настоящему счастлив.
"Завтра, если увижу Зуева (а Вера-то его выходила!), спрошу, где она".
***
Виктор Павлович обвел напряженным взглядом бассейн, но не увидел зуевской тюленей головы. Он про себя чертыхнулся и прыгнул в воду. Николай с женой появились минут десять спустя. Мельников сразу же вылез из бассейна и пошел в душ, чтобы не упустить Зуева.
Через час ожидания в кафешке, располагавшейся напротив раздевалки, Мельников, наконец, увидел его. Виктор Павлович встал, но тут из соседней раздевалки вышла жена Зуева. Мельников остановился: ему не хотелось в ее присутствии разговаривать о Вере.
"Но они же всегда вместе, - сообразил Виктор Павлович. - И что в том такого, если я поинтересуюсь у ее мужа о своей знакомой?" Он двинулся в их сторону.
Однако Зуев вдруг решил вернуться в раздевалку - видимо, что-то там забыл.
Виктор Павлович остался наедине с его женой.
- Ну, здравствуй, Витя, - неожиданно сказала она и улыбнулась.
Мельников посмотрел на нее и узнал - по ямочке на щеке, по серым глазам - Веру! Постаревшую, полную, некрасивую!
- Вы меня с кем-то перепутали, - сказал он и, повернувшись, пошел прочь.