Темнело. Порывистый ветер хлестал улицу осенним дождем, а афиша светилась, словно потерявшийся кусочек лета: с нее улыбалась молодая женщина.
Защемило сердце. Смагин повел плечами, как бы глубже втискиваясь в плащ, и зашагал дальше.
Женщина склоняла голову над конской гривой. "Цирк на Цветном бульваре ждет Вас на новую программу!" - приглашала афиша.
"А вот взять, да и пойти в цирк! - подумалось Смагину. - Познакомиться с этой красивой артисткой и ... начать новую жизнь... Старая-то ни к черту!..."
На углу Мясницкой, у почтамта, Смагин остановился, но не свернул, как обычно, к Чистым прудам. Ноги сами понесли его к Сретенке.
Смагин шел и думал: "Как же давно я здесь не был!.. Оля Зубарева в этом доме жила... Интересно было бы встретиться с ней. А Артурыч что здесь делает?"
Смагин заметил среди прохожих своего нового соседа по коммунальной квартире. Когда между ними оставалось несколько шагов, сосед подмигнул Смагину и широко улыбнулся, сверкнув желтыми коронками. В который раз Смагин удивился , насколько манеры и облик соседа не соответствуют его изысканно-интеллигентному имени - Альберт Артурович Нигелла.
Это был крупный лысеющий мужчина лет 55-ти с массивным розовым лицом. Также удивляло Смагина пристрастие Артурыча к ношению тельняшки, притом, что моряком он не был. Тельняшка то выглядывала через расстегнутый ворот, то выползала из рукавов, то целиком являлась взору, когда Артурыч расхаживал по квартире. Вообще-то работал он иллюзионистом. "Я маг и чародей", - говорил о себе Нигелла, смеясь. И, действительно, только волшебник сумел бы въехать в почти расселенную коммуналку (жил там один Смагин) в доме под снос.
Смагин вежливо улыбнулся Нигелле, и они разошлись, не сказав ни слова.
Дождь кончился и стих ветер.
Смагин стоял за решетчатой оградой между крыльями бежевого с белым орнаментом дома и смотрел на окна. Их свет раздвигал уже опустившийся сумрак, так что темноты почти не ощущалось. Он отыскал глазами эркер.
"Вон там, на последнем этаже, жила Оля..."
Нет, была она не красавица, но ладная, волнующая: с румянцем на смуглых щеках, чудесными, темно-желтыми глазами - такими бывают спелые крыжовины, - пухлой верхней губой, будто только что прикушенной, круглыми, полными коленками. Запомнились еще ее высокие сапоги на шнуровке и то, что она слегка косолапила.
- Чего вам тут надо? - раздался раздраженный голос.
Смагин отвел взгляд от эркера. Перед ним стоял высокий мужчина в синей униформе с нашивкой "Служба безопасности".
Смагин мог бы и раньше сообразить, что обитатели этого дома, сменившие жильцов коммуналок, люди особой породы. Чужакам не место на их территории.
Ничего не ответив, он направился прочь.
Смагин уже почти прошел через ворота, когда сзади его схватили за плечо.
- Ты что, мужик, не понял? - развернул Смагина охранник. -Я спросил: "Чего тебе надо?".
По злым глазам и выражению решимости на его лице Смагин понял, что объясняться не имеет смысла, к тому же рука охранника очень удачно располагалась для захвата.
Бросок получился образцовый.
Секьюрити потом, слушая ночами, как ноют ушибленные ребра, и, покачивая языком повредившийся зуб, горько сожалел о проявленном рвении. Откуда ему было знать, что Смагин в прошлом занимался борьбой и был даже кандидатом в мастера спорта.
Упав, охранник забарахтался на мокром асфальте. Опрокинувшимся сознанием он тщетно пытался сориентироваться в пространстве. Наконец, встал по-звериному на четвереньки и провыл какое-то ругательство.
Увидев, что охранник начинает приходить в себя, Смагин решил уйти, но тут появился черный "Мерседес". Он встал в проеме ворот. Дважды прозвучал сигнал и зажегся дальний свет фар.
Смагин догадался, что за "своего" сейчас вступятся. Почуял подмогу и секьюрити. Он приподнялся, готовясь к прыжку, однако Смагин успел ткнуть его кулаком в челюсть. Бедолага снова "выбыл из игры".
Тем временем из салона вышел водитель, лениво переваливаясь большим сильным телом, направился к Смагину.
Выжидая, Смагин замер. Подпустив на нужное расстояние, он нырнул сопернику под мышку, обхватил его в поясе, приподнял и, качнув в сторону, отпустил.
Земля вздрогнула, а громила - водитель, столкнувшись с асфальтом, обескуражено охнул.
Оставаться дальше на поле битвы Смагин не собирался. Однако исчезнуть не успел.
Со стороны бульвара уже летела с сиреной милицейская машина, из подъезда дома выбегали люди в синей униформе, а возле "Мерседеса" с мобильным телефоном в руке стояла... Оля.
Она, конечно, изменилась и, в первую очередь, в том, что из черт ее лица ушла незавершенность, и они сложились в строгий красивый лик.
Зная наверняка, что сейчас его будут бить, Смагин, как завороженный, смотрел на Олю. По-прежнему стройная, она была очень изящна в белом брючном костюме и, казалось, больше не косолапила.
- Я за что вам плачу? - властно, не повышая голоса, но слышно на весь дворик, произнесла она, глядя на подбегавших охранников. - Не можете порядок навести? - кивнула она в сторону Смагина и направилась к подъезду.
Ему бы крикнуть, что это он - Леша Смагин, ее одноклассник... Неужели она не узнает его? Да поздно опомнился: на него уже навалились, схватили за руки, и чей-то тяжелый кулак прошелся по челюсти.
Неизвестно, чем бы все закончилось, не вмешайся через некоторое время милиция.
Отделение милиции располагалось на территории бывшей усадьбы, которую от улицы отгораживала стена с воротами. На одном из въездных столбов можно было прочитать надпись, напоминавшую о том, что владелец усадьбы в свое время уплатил взнос на строительство казарм, а потому освобождался от обязанности размещать у себя на постой солдат. Так и было выложено рельефом на капители "СВОБОДЕНЪ ОТЪ ПОСТОЯ".
Надпись эта как бы насмешливо подмигивала из дали времен дню сегодняшнему, поскольку скромный двухэтажный особняк - бывший служебный корпус усадьбы - на протяжении многих лет регулярно принимал на постой граждан, вплоть до пятнадцати суток.
Руководил процессом майор милиции Павел Ильич Насильников. Как говорилось в адресе, недавно врученном ему по случаю сорокапятилетия, он прошел "славный путь от простого постового до начальника одного из лучших отделений столичного ГУВД". Начальство ценило этого коренастого, небольшого роста майора, добившегося всего в жизни собственными руками.
Славный путь Павла Насильникова начался лет двадцать пять тому назад, когда он, отслужив срочную, решил не возвращаться в родную деревушку на Брянщине, а податься в Москву. Далее уместнее всего процитировать некоторые места из очерка в газете "Милицейские будни". "...Жил Павел в общежитии, в комнате на пятерых. В стужу и в зной, в дождь и ветер стойко нес он нелегкую службу постового, находя в себе силы заочно учиться в школе милиции. Перед упорством и волей этого скромного паренька рушились любые преграды. И вот, наконец, - долгожданные лейтенантские погоны!
... А вскоре наступили непростые времена. Рэкет, криминальные разборки, передел собственности. Но Павел Насильников с честью выдержал испытание временем!
... Вот уже который год рука об руку шагает с ним по жизни его верная спутница, друг и жена Зинаида.
Она приглянулась ему сразу же - молоденькая, улыбчивая паспортистка... Через год сыграли свадьбу. Они не только супруги, но и коллеги: многим хорошо знакома Зинаида Виктровна Насильникова - начальник паспортного стола..."
К сожалению, Смагин не был читателем газеты "Милицейские будни", а потому не мог знать, сколь достойная личность появилась на пороге дежурной части в виде низкорослого угрюмого майора.
- Хохлачев! - крикнул он вытянувшемуся старшему лейтенанту. - Я домой! Завтра утром меня не будет - еду в Главк...
Майор прошелся тяжелым взглядом по клетке для задержанных, именуемых в народе "обезьянником". Сидельцы, видимо, люди опытные, предусмотрительно попрятали взоры. Один только - плотный мужчина лет сорока с раздутой губой и ссадиной на скуле - безразлично смотрел в никуда.
- Это кто такой? - ткнул пальцем в его сторону Насильников.
- Да вот, товарищ майор, какой-то Смагин. Мы его по звонку Ольги Викторовны задержали: ошивался возле их дома, потом драку с охраной устроил...
- Ольга Викторовна - это Зубарева? - насторожился майор.
- Так точно!
- Ну-ка, давай его сюда, - скомандовал Насильников.
Он уселся за стол дежурного и в ожидании, пока Смагина выведут из "обезьянника", листал его паспорт. Зазвонил телефон. Насильников недовольно посмотрел через плечо на замешкавшегося Хохлачева, а когда повернулся, Смагин уже стоял перед ним. Насильников нахмурился, недобро сверкнув глазами, но Хохлачев не дал ему начать:
- Это вас товарищ майор, - протянул он трубку.
- Слушаю! - с раздражением выдохнул Насильников.
В следующую секунду он встал, выпрямился и, округлив глаза, замер. Майор выслушал кого-то ни разу не моргнув, а потом вышел из-за стола и с тем же каменным лицом... пустился в пляс!..
Всех присутствующих продрал мороз.
Обитатели "обезьянника" в ужасе отпрянули от решетки, Хохлачев, привстав, застыл в позе Воровского на известном московском памятнике, Смагин втерся спиной в ближайшую стену, а сержант, который обещал ему "добавить", подрагивая от испуга лицом, исчез за дверью.
Павел Ильич Насильников исполнял матросский танец "Яблочко". Судя по отточенным движениям , в свое время он хорошо разучил его в кружке художественной самодеятельности. Особенное старание он проявил, когда, усевшись посреди дежурки на пол, изображал гребца.
По окончании танца Насильников, как ни в чем не бывало, скомандовал Хохлачеву:
- Звони Малютину!
Дежурный, оставаясь в состоянии потрясения, непонимающе смотрел на майора.
- Хохлачев! - рявкнул Павел Ильич. - Я тебе говорю! Звони в управление собственной безопасности!
На сей раз голос начальника вывел старлея из оцепенения, однако руки его не слушались. В конце-концов майор вырвал у Хохлачева трубку и сам набрал номер.
-Малютин? Привет! Насильников. Все еще на работе?
Павел Ильич говорил с каким-то озаренным, почти веселым лицом, что было бы уместнее при исполнении "Яблочка", а не при общении с сотрудником службы собственной безопасности.
- Тут такое дело... Задержали мои некоего Смагина. У дома номер шестнадцать на Сретенском бульваре. Ну да, тот самый дом... Там охранники злые, всех цепляют. В общем, произошла у них с этим Смагиным драка. На глазах у Зубаревой - банкирши, которая там проживает. Она звонит нам: что за безобразие! Примите меры! Ну, дежурный тут же направляет наряд, Смагина задерживают и доставляют сюда. И знаешь, что я собираюсь сделать? Отпустить? Нет, не могу. Потому что мне эта банкирша платит. Понимаешь? И, значит, безвинного гражданина Смагина надо мне подвести под статью. Вот, мол, Ольга Викторовна, как мы работаем, по всей строгости наказываем! И что ты думаешь, Малютин, она одна меня кормит? Не просто же так у меня новенький BMW появился. Что со мной? Считай, явка с повинной... Да, и еще про Зинаиду, верную спутницу мою. Взяток она берет немеряно, не знает, на что потратиться. Любовника себе нового завела... Тебе, Малютин, сегодня здорово повезло. Доставай ручку, записывай! Лично приедешь? Давай, жду?
Насильников положил трубку и, оглядев дежурку спокойным ясным взглядом, сказал:
- Хохлачев, гони ты их всех отсюда...
III
Было около девяти часов вечера, когда компания из "обезьянника" спешно миновала белокаменные ворота и под недоуменном взором барельефа "СВОБОДЕНЪ ОТЪ ПОСТОЯ" растаяла в течении улиц.
Весь путь до дома Смагин мучился вопросами: кто звонил майору? что сказал ему неизвестный? и вообще - что это было?
А еще досаждала мысль: "Разве так я хотел встретиться с Ольгой?"
Смагин открыл дверь квартиры. Навстречу ему устремились запахи еды и гул голосов. Он понял: у Артурыча гости. Смагин прошел к себе, сбросил на стул плащ, включил телевизор и, изнуренный, опустился в кресло. На душе стало пусто. Болела скула. Смагин бездумно уставился в телевизор.
Огромный, заполненный публикой зал. Камера "наезжает" на молодую женщину с крупными тонкими кольцами в ушах. Она красива, нарядна, спокойна. Вдруг лицо женщины искажается так, будто загорелся подол ее шикарного белого платья. Разом подурнев, с безумным взглядом и раскрывшимся в крике ртом она вскакивает с кресла. Но вместо того, чтобы тушить пожар, замирает в скорбной позе, закрыв руками лицо. Когда же она его открывает, становится ясно, что никакого пожара нет. Это нагрянуло счастье. Ну да: из глаз льются слезы радости, на лице яркая улыбка. Она готова обнять весь мир и расцеловать каждого. Особенно вон того, бородатого, который уже раскинул руки. Покачиваясь от счастья, женщина поднимается на сцену, где ей вручают желтую статуэтку.
До Смагина доходит, что показывают церемонию награждения премией "Оскар".
Свет в зале гаснет. На экране - эпизод из фильма о полицейских. Только что награжденная актриса и здоровенный негр играют напарников. Между ними конфликт. Напарник напористо, зло в чем-то обвиняет героиню. Та пробует оправдаться, но дальше робкого начала фразы: "...Ай...ай...ай" дело не идет - сбивает напарник, сбиваются мысли. Но убежденность в собственной правоте придает героине сил. Вот она возвышает голос, вот переходит на крик, а, когда негр умолкает, - заходится в гневном монологе. Заканчивая, героиня тычет в напарника пальцем и гордо восклицает: "Фак ю!"
Весь полицейский участок, на глазах которого разворачивается действие, рукоплещет. В зале - овация.
Смагин содрогается. Он торопливо переключает канал и оказывается на обсуждении нового отечественного телеромана. Аудитория разделена на тех, кому сериал нравится, и тех, кто его не воспринял. Но почему-то и те и другие роман хвалят. Просто первые называют его шедевром, а вторые - выдающимся произведением. Причем, обе стороны ссылаются на мнение зрителей, то есть народа.
Смагину вспомнилось, как один его знакомый писатель - неудачник после очередного отказа в издательстве сказал: "Знаешь, почему так происходит? Потому что на мне денег не заработаешь. Вот и твердят: "Вещь написана беспомощно, примитивно, прививает читателям дурной вкус". Зато на халтуру, которая большие "бабки" приносит у них другой ответ: "Что ни говорите, а народу нравится".Так вот и делают миллионы на дешевых детективах. И плевать им на то, что приучают этот самый народ к пошлости".
Смагин сериал не видел, а потому не знал, что телероман был основан на мифах и анекдотах, связанных с советской эпохой, через которые авторы незатейливо-прямо прокладывали жизненные пути героев. Произведение оставляло тягостное впечатление от обилия нелепостей и наглой претензии на историчность. Ничего этого Смагин не знал, но, услышав слова о народе, сразу же перешел на другую программу.
Там молодой министр докладывал Президенту о росте реальных доходов населения и подъеме экономики страны. Министр был спокоен, только иногда постреливал глазами в сторону, из чего следовало, что он врет. Собственно, для того, чтобы убедиться в этом, достаточно было, выражаясь фигурально, посмотреть в окно. Но, похоже, Президент, который все время одобрительно кивал, давно этого не делал.
Смагин вгляделся в лицо Президента. Оно было хорошо ему знакомо. Работая на комбинате художественных изделий, Смагин почти ежедневно изображал президентский лик. И достиг высот мастерства. Он не только добился совершенного внешнего сходства, но и проник, как казалось Смагину, в сущность этого человека. Он был понятен ему во всем. Кроме одного: почему Президент слеп к очевидному? К тому, например, что ему врут. Вот как теперь...
Он раздраженно нажал на кнопку и выключил телевизор, как будто так можно было прервать бесконечное торжество лжи и величайшее глумление над здравым смыслом...
IV
Дедом Смагина по материнской линии был известный художник, академик, писавший великолепные парадные портреты.
Пурпур знамен, изумрудная зелень скатертей, стать мундиров, сияние орденов - его холсты поражали величественностью. Что и говорить, смагинский дед был настоящим мастером!
В старости академик любил поболтать с внуком.
- Посмотри, Лешка, вон на тот портрет маршала с бородкой. Видишь, какое у него энергичное лицо, волевые глаза?! А какой уверенный жест! В жизни он был совсем другим. Этот говнюк даже маршалом настоящим не был: его потом в генералы разжаловали. Ты думаешь, он мне позировал? Черта-с-два! Он пил не просыхая! Так что пару раз съездив к нему впустую, я запросил на дом его мундир. Да... Мундир я писал с натуры. Все остальное - мастерство художника!
А вон та балерина... Посмотри, как хороша! Разрумяненная, жаркая, только что из танца... Ну и несет же от них потом... не приведи, господь... С ней, дружок, я чуть в историю не влип... Но об этом потом расскажу, если жив буду.
Слава Богу, жил академик долго!
И вместе с ним под крышей его огромной квартиры с мастерской жил внук.
Дело в том, что родители Смагина практически беспрерывно находились за границей, так как отец его был дипломатом.
После смерти деда (бабушка умерла двумя годами раньше) начался раздел наследства. Поскольку завещания академик не оставил (как поговаривали родственники, нарочно), процесс проходил крайне тяжело. Переругавшись вдрызг ( не этого ли хотел старик?), четверо детей академика все же договорились: наследство распродать, а вырученные деньги поделить.
В результате, Смагин стал обладателем кооперативной квартиры и портрета ткачихи - стахановки Ульяны Кавардак кисти академика.
К тому времени Смагин уже закончил Строгановку. Идя по стопам деда, он делал замечательные успехи.
Будущее манило, как восход солнца. Работы было через край. В числе заказов появился даже портрет руководителя профсоюзов страны.
Вот на этом-то подъеме Смагин и встретил красавицу Жанну. Она ослепила его! Недолго думая, Смагин предложил выйти за него замуж. Жанна, посоветовавшись с мамой, Риммой Викторовной, согласилась. И приготовила ошейник.
Так уж в семье у них было заведено: держать своих мужчин в ошейниках. Хватило бы и короткого взгляда на мужей старших сестер Жанны, чтобы убедиться в этом. Но влюбленного Смагина будущие родственники интересовали мало.
Между тем, оба зятя имели совершенно затравленный вид и явно себе не принадлежали. Каждый шаг несчастных контролировался, а чтобы жизнь не казалась совсем безрадостной, им позволялось, например, от души поработать на тещиной даче или навестить со всем семейством древнюю тетю Киру и отведать ее окаменевших сливочных помадок. Роковым для бедолаг являлось то, что сестрицы были на редкость хороши собой.
Впрочем, существуют красота и красивость. Кому как не художнику это знать, и со временем Смагин понял, что станет первым, "поднявшим бунт на корабле".
Хотя нет, вторым. Первым все-таки был супруг Риммы Викторовны, который лет пятнадцать тому назад поступил радикально - умер.
Когда Смагин объявил Жанне о намерении развестись, Римма Викторовна поселилась у них дома. Охотницы не хотели выпускать добычу: Смагин был обеспечен, перспективен и совершенно по-житейски неопытен, иначе не стал бы он сразу после свадьбы прописывать Жанну у себя.
Смагин съехал жить к родителям (те все еще находились за границей), но теща не оставляла его в покое.
- Вы, Алексей, ведете себя как подлец! - кричала Римма Викторовна в телефонную трубку. - Учтите, ни на развод, ни на размен квартиры мы не согласны! Или вы думаете, что я постесняюсь обратиться в ваш профком?
Смагин так не думал, да только профкомы вскоре ушли в темные воды истории.
Тогда-то факт написания Смагиным портрета руководителя профсоюзов страны представился многим в совершенно ином свете. Вспомнили, кстати, и деда-академика, известного придворного художника. Демократическая общественность отвернулась от Смагина. Заказы кончились. Пришло время нужды.
Разумеется, жене и теще Смагин сразу же сделался неинтересен, и они, согласившись на размен его квартиры, отпустили "счастливца" на свободу.
Так и оказался Смагин в коммуналке, а говоря вообще - "у разбитого корыта".
В дальнейшей жизни он побывал: продавцом на вещевом рынке, закупщиком продуктов в ресторане, помощником бухгалтера, кладовщиком в супермаркете и т.п. Но ни к этим, ни к другим занятиям он так и не обнаружил призвания - как и великое множество инженеров, учителей, актеров, учёных, выброшенных из любимой профессии Великим переустройством общества.
Полгода назад Смагину повезло: его приняли художником на комбинат художественных изделий.
Смагин был счастлив. Прикасаясь к краскам, он чувствовал, как поправляется, теплеет душа, как входит в него желание снова писать, по-настоящему - сердцем.
Правда, выполняемая им работа творческого подъема не требовала: Смагин тиражировал портреты Президента, а потому встречу с вдохновением откладывал на вечер. Дома его ждал натянутый холст...
К сожалению, вечером ничего не происходило.
И так - день за днем. То ли текучка заела: погряз в подробностях лица Президента, то ли не обрел необходимого внутреннего покоя: последний его роман - с Зоей, экскурсоводом из Центрального Дома художника - оказался нервным, изматывающим, то ли по другой причине, но вдохновение все не приходило...
Кстати, несколько дней назад случился окончательные разрыв с Зоей, и хотя Смагин был к нему готов, все - равно щемило сердце.
А вот к закрытию комбината он готов не был. Новые хозяева приобрели комбинат у старых за долги и, как водится, решили его перепрофилировать, то есть свернуть производство. В это не верилось до последнего дня.
Но вот он наступил, последний день. Сегодня Смагин получил расчет.
Значит ,нужно было начинать все сначала.
V
Смагин почувствовал, что необыкновенно устал. Глаза закрылись сами собой, и он замер в кресле, погружаясь в предсонную путаницу мыслей.
Еще чуть-чуть и Смагин не услышал бы стука в дверь.
- Войдите, - выплыл он из дремы.
На пороге стоял Нигелла и улыбался. Однако, разглядев Смагина, потух.
- Кто это тебя?
- Да так... Мир не без добрых людей...
- Это точно... Тут у меня гости собрались. На новоселье. Присоединяйся по-соседски.
- Куда ж я такой пойду? - потрогал Смагин разбитую губу.
- А ты не смущайся. Сейчас главное для тебя - развеяться. Пошли.
"А почему бы и нет? - решился Смагин. - Черт с ней, с губой!"
В комнате у Нигеллы было людно.
С порога Смагин словно натолкнулся, налетел на чей-то взгляд. Молодая женщина смотрела на него от края длинного стола. Кого-то она напомнила ему - этими темными глазами, изящными взмахом бровей, оттенком каштановых волос, мягким контуром стрижки. Отводя взгляд, она очаровательно, светло улыбнулась - и стало очевидно: это артистка, которую Смагин видел на цирковой афише! Что-то невероятное происходила сегодня вечером...
Однако, выпив со Смагиным, компания сразу ж о нем забыла, отчего тот облегченно перевел дух.
- Я знаю, что делать, - вернулся к прерванному разговору мужчина с длинным лицом. - Надо поступить так, как предложил один журналист, я в газете недавно читал: на должность Генерального прокурора следует назначить иностранца.
- Зачем?
- Неужели не ясно?! Они же за бугром все повернуты на соблюдении законов. Тамошний прокурор, в случае чего, и президента засадит - глазом не моргнет! А если в государстве все станут исполнять законы, то тогда, Петрович...
- То тогда, - перебил Петрович, - в России будет неинтересно жить!
Дальнейшее обсуждение темы утонуло в смехе и многоголосице.
Чувствовалось, что застолье подходит к той стадии, на которой еще ведется общий разговор, но компания вот-вот распадется, и тут и там возникнут островки задушевной уединенности, о пребывании на которых многие из гостей будут наутро сожалеть.
Смагин мысленно торопил минуты, чтобы быстрее все смешалось и можно было бы подойти к той женщине в конце стола. Удивительно, но ему показалось, что она этого ждет. Во всяком случае, время от времени он ощущал на себе ее взгляд, и сердце сладко замирало.
Между тем, соседка справа явно положила на Смагина свой шальной, с косинкой глаз.
- Меня, вообще-то, зовут Татьяна, - начала она с теплотой в голосе. - Я гимнастка... Мы тут все из цирка. А кто вы, помимо того, что сосед Альберта Артурыча?
- Художник.
- Какие же картины вы пишете?
- Я специалист по портретам Президента.
- Отчего же только Президента? Странно...
Татьяна приобиделась и, заметив, что Смагин смотрит в конец стола, изменила тон:
- А что у вас с лицом, господин художник?
- Я, Татьяна, иногда дерусь.
- Судя по всему, вы боец не слишком удачливый...
Смагин пожал плечами.
- Зря на Лерку пялитесь. Или мало вам неприятностей?
- Да нет, хватает... А в чем дело?
- В муже...
Смагин огляделся.
- Можете не озираться - он сегодня в программе занят. Гиревик, между прочим.
Услышанное было неприятно, однако не более того. Смагина все равно манило к этой женщине.
Он встал, решительно шагнул в ее сторону. И тут Нигелла, осветив всех улыбкой, объявил танцы. Кто-то выключил люстру и зажег торшер.
Они плыли в волнах музыки, и Смагин удивлялся той тишине, которая наступила у него внутри.
- Это ваше лицо я видел на афише?
Она кивнула.
Смагин заглянул ей в глаза. Они были темно-карие и, казалось, совсем не блестели, как будто свет тонул в них. Настоящие омуты!
"Все, я пропал..." - спокойно подумалось ему.
- А кем вы работаете в цирке?
- Никем. Мой муж там работает. А меня просто попросили сняться для афиши.
- Я знаю: вас Лерой зовут, то есть Валерией. Мне Татьяна сказала.
- Вы обо мне говорили? - удивилась она.
- Я часто на вас смотрел. Татьяна заметила это и сказала, что ваш муж, которого здесь нет, может мне осложнить жизнь...
- Какая глупость! Я на вас тоже часто смотрела... Что ж теперь ваша жена...
- Я не женат.
- Ну, все равно... Разве людям нельзя друг на друга смотреть?
Она улыбнулась.
- Знаете, Алексей, когда вы вошли, ваш синяк был почти не заметен. Потом он начал расти и менять окраску. Я никогда не видела, как образуются синяки... Болит?..
Под левым глазом Смагин ощутил тихое прикосновение ее пальцев. Он и не знал ничего о синяке.
В крушении маленькой надежды лишь то утешенье, что она не успела вырасти и окрепнуть, иначе пришлось бы сильней переживать. При желании в этом можно даже усмотреть некую благосклонность судьбы...
Однако все равно горько...
- А я-то думал, что вам понравился, - обескуражено признался Смагин. И добавил в сердцах:
- Самонадеянный индюк!
Лера оказалась тоже застигнутой врасплох - смагинским простодушием, собственным смятением чувств.
- Просите, Алеша! Это было жестоко с моей стороны... И потом... Вы мне нравитесь.
"Наверно, пожалела", - не поверил Смагин.
- Не верите? Мне сразу показалось, что вы - какой-то очень мой человек... Ну, знаете, есть люди, которые с первого взгляда приходятся тебе по душе. Вот я и смотрела все на вас. А синяк...
Она потупилась.
- Про синяк тоже правда...
Смагин приобнял ее, и она доверчиво к нему приблизилась.
- Я хочу написать ваш портрет.
- Портрет? Вы разве художник?
- Вообще-то да. Я Стогановку закончил.
- Ну... я не знаю... А когда? Где?
- Начнем прямо сейчас. У меня в комнате - чистый холст.
- Хитрец вы, Алеша, - рассмеялась Лера. - Я что, по-вашему, совсем наивная?
- А ты меня обманул, - сказала она, рассматривая остатки лепнины на потолке.
Смагин и сам не мог понять, как все случилось. Что-то сродни горячки охватило их, как только переступили они порог его комнаты. Не хватало дыхания, сердца ходили ходуном, готовы были полопаться вены...
- Я в полном от себя недоумении, - снова заговорила она. - Раньше случалось: я изменяла мужу. Но чтобы так!.. Сколько мы с тобой знакомы?
- Всю жизнь. Тебе так не кажется?
- Кажется. Но так не бывает... А вообще-то, знаешь, мне совершенно не стыдно...
Из коридора послышался шум.
- Гости начинают расходиться, - заметила Лера. - Ты меня все-таки немножко порисуй, а то как-то совсем уж вызывающе получается.
Смагин заканчивал карандашный портрет Леры - такой, какие во множестве рисуют на Арбате, - когда в дверь постучали. Он нисколько не удивился, увидев Татьяну.
- Лерка, а мы тебя потеряли. Расходимся уже. Ты с нами? - стелился бархатом ее голос, а глаза были настороженные, недобрые.
- Покажите-ка, покажите-ка, - потянулась она к рисунку. - А говорили, что только Президента изображаете... Здорово! Просто красавица! Ну, а на меня у вас время найдется?
- Поздно уже, Танечка. Как-нибудь в другой раз.
- Все ясно... Ну, ладно. Бай, бай, господин художник!
Когда Лера уходила, Смагин незаметно для всех шепнул ей на ухо:
- Я буду ждать тебя каждый день.
Ночью Смагину приснилось, будто бы он - Президент. В огромном кабинете со штандартом позади кресла он подписывает указ о назначении Генеральным прокурором страны какого-то Марка дель Рондо.
VI
Смагин проснулся поздно и долго лежал в задумчивости, отсеивая сон от событий вчерашнего дня. Все перепуталось. Уж не приснилась ли ему пляска майора Насильникова? Зато в пальцах еще оставалось ощущение паркеровской ручки, которой он подписывал президентский указ. А Лера?
Вдруг в памяти осветилось: "Кажется, она забыла рисунок!"
Смагин вскочил. Рисунок с милой женской головкой лежал на столе. Значит встреча с Лерой - явь!...
Хорошо, что Нигелла устроил новоселье!
Вообще-то совсем необязательное, ведь не сегодня - завтра Артурычу предстояло, как и остальным нерасселенным жильцам дома, отправиться куда-нибудь в Бутово или Куркино.
Смагину захотелось действий. Пока принимал душ, готовил завтрак, родилось решение: отныне он будет зарабатывать на жизнь только профессией! Как художник, черт возьми!
"Надо б для начала побывать на каком-нибудь вернисаже, осмотреться, воздухом подышать...Прямо сейчас и поеду".
Доедая омлет с помидорами, Смагин взглянул на часы и включил телевизор. На экране возникло знакомое лицо ведущего "Новостей" Крапивина - худое, с провалившимся щеками и в крупных очках. Крапивин выделялся тем, что за многие годы работы диктором так и не научился читать без запинаний телесуфлер и обладал замедленным, как у совы, рефлексом моргания. Он, между прочим, был нисколько не хуже своих коллег, также примечательных всяк по-своему: кто дикцией, кто наружностью.
Похоже, отошли в прошлое те времена, когда к телеведущим предъявлялись строгие требования. Теперь при подборе кадров, видимо, действовал принцип: ну и что, что шепелявит? Ну и что, что челюсть квадратная? Никакой дискриминации!
Может, так и надо - вполне по-западному, демократично, только Смагин всякий раз искренне переживал за Крапивина, когда тот попадал впросак.
Крапивин, как всегда, пожевал губами, неторопливо сморгнул и начал:
- Президентом подписан указ о назначении на должность Генерального прокурора гражданина Италии Маркса... извините, Марка дель Рондо...
Смагин не донес до рта последний кусок омлета и не испытал обычного смущения за крапивинский промах. Ошарашенный, он пришел в себя только, когда сочная помидорная мякоть, сорвавшись с вилки, плюхнулась в тарелку.
"Да нет же, никакой чертовщины здесь нет, - попробовал успокоиться Смагин. - Все логично: сказанное вчера одним из гостей запомнилось мне на подсознательном уровне, а ночью проявилось во сне..."
"Так-то оно так, - выполз Червь Сомнения. - Но тогда получается, что Президент читает газеты. Да к тому ж почерпывавает из них здравые мысли! Воля ваша, но в это поверить невозможно!"
"Как-то чересчур безапелляционно...- попытался возражать Смагин. - Такое вполне возможно. И не только теоретически..."
"Но отчего-то раньше, - изогнулся Червь, - Президент в подобных поступках замечен не был"
Смагин выскочил из комнаты. В конце коридора плеснулась, исчезая за поворотом, тельняшка Нигеллы.
- Артурыч! Погоди!
Нигелла был, как всегда, бодр и улыбчив.
- Ты чего такой? Расслабься! А то пойдем ко мне - поправимся. У меня со вчерашнего осталось.
Но Смагин его не слушал:
- Артурыч, этот гость твой, ну, с длинным таким лицом, он кто?
- Горемыкин. Работает у нас номер с пуделями.
- А туда, - Смагин показал на потолок, - в президентские круги он не вхож?
Нигелла хохотнул.
- Горемыкин-то? Думаю, еще нет. Вот когда со слонами работать начнет... Что с тобой, Алексей?
- Помнишь, он вчера сказал, что нужно Генеральным прокурором назначить иностранца? Так вот. Сейчас в "Новостях" сказали, что Президент подписал соответствующий указ! Этот Горемыкин как будто заранее все знал...
- Простое совпадение - не более того... И потом, это же не его идея, а какого-то журналиста. Который, может, и пронюхал о ней в тех самых, - Нигелла вскинул палец, - кругах, а потом выдал ее за свою. Логично?
Смагин прислушался: Червь Сомнения свернулся и затих. Он повеселел. Заметив перемену в лице соседа, Нигелла улыбнулся: