Осенью, вечером Лукин идет по неширокой улице. Отступая за линию домов, начинается изгородь парка. Лукин проходит через решетчатые ворота. Парк - тихий, темный, в подпалинах света, идущего из глубины. Лукин идет по дорожке, и спутанный ветвями свет становится окнами дома. Листья под окнами лежат яркие, словно выгорая желтизной. Белым проступают колонны и лестница. Лукин начинает подниматься по ступенькам, но замедляет шаг, оборачивается - потому что чего-то ждет, он знает, что нужно чего-то ждать. Появляется смутный женский силуэт. Он, быстро наплывая, яснеет. На женщине платье и накидка, какие носили в старину, но это Лукина не удивляет. Лица ее не рассмотреть, лишь изредка, мелькнув в оконном свете, блеснут глаза. А перед ней бежит тонкая, легкая борзая...
Здесь сон обычно обрывался. Точнее, становился недоступен памяти, но из-за этой черты Лукин возвращался с неизъяснимой щемящей печалью. Странный был сон.
Пора вставать, выводить Филидора; завтракать необязательно: день в их отделе начинался с чаепития.
II
Софья Витальевна Домбе, приятная немолодая дама, приходила в отдел первой и ставила кипятиться чайники. Делала она это регулярно и по доброй воле. А еще Софья Витальевна отличалась любознательностью. На ее рабочем столе всегда лежало несколько брошюр из серии "Знак вопроса", которые она читала внимательно и доверчиво.
- Вадим, вы в армии НЛО не наблюдали? - встретила она Лукина.
- Да нет, не приходилось.
- А вот здесь пишут, что военные часто наблюдают НЛО.
- Скоро вскипят?
- Уже скоро. Сегодня индийский пьем.
Софья Витальевна стала рассказывать, как собирают и сушат чай. Лукин, слушая ее как бы одной своей половиной, другой блуждал мысленно по окружавшему пространству.
Два года прошло. Те же часы с маятником, привалившийся к стене шкаф, трещина на оконном стекле. Будто он никуда не уходил отсюда. И словно не было той зимней ночи, когда его взвод забыли в степи после учений. Такой холод, казалось, невозможно пережить, он разъедал рассудок, память, плоть. Поначалу Лукин заставлял солдат разводить огонь. Из чего? Что там было, кроме снега? Потом, как и все, задеревенел.
Мир тягучей нитью уже выплывал из сознания, когда в утренней сини появился грузовик. Капитан Сомов лгал командиру: Лукин самовольно увел с позиции взвод. Вечером, повстречавшись с капитаном у штаба, Лукин съездил ему по физиономии и оказался на "губе". Чудом не попал под трибунал.
Лукин зябко поежился, посмотрел на листок плотной бумаги, прислоненный к настольному календарю. "Мы давно не виделись, - было написано там, - потому что я служил в армии. У меня все в порядке. Старший лейтенант запаса Лукин". Теперь, наконец-то, расспросы иссякли. Лукин бросил бумагу в стол и поднялся: Софья Витальевна звала к чаю.
III
Коломийцева опоздала. Как всегда. Была она, по мнению многих, большая стерва, но...красавица!
Когда Лукин увидел ее впервые - вспотел. Вздрогнуло в нем что-то, в какой-то неведомой ему глубине, и в голову ударила душная волна. "Что со мной? - недоумевал он. Или я женщин красивых не видел?"
- Лукин, - сказала Коломийцева. Если вы будите так смотреть, у меня ожоги появятся.
И, наклоняясь, низко проплывая над столом кончиками грудей,
поднесла к Лукину лицо:
- Я не женщина, Вадим. Я - инженер.
Лукин терялся перед этой зеленоглазой, смеющейся, совсем еще молоденькой женщиной, но такой зрелой, царственной в своей красоте. Плавные, неторопливые черты лица, русая, гордо посаженая головка - она походила на какую-нибудь княжну со старинного портрета.
- Знаешь, что тут началось, когда Коломийцева появилась? Э... Ты с этой армией многого не видел, - рассказывал Векшин, старший инженер, многодетный отец и бабник, когда на прошлой неделе их занесло в чебуречную. - Что уж наш отдел! Весь институт, как на мед, слетелся! А я говорю ей как-то в конце дня: мол, надо остаться, план внедрения проработать и т.д. и т.п. Через часок предлагаю: а не пойти ли нам видик посмотреть? Она глазищи свои вскинула: домой к вам, наверное? Ну не хотите - не надо, - делаю вид, что обижаюсь, - просто новую кассету принесли, а один смотреть не люблю: мои-то все на даче. "Ах, что вы, Николай Петрович, вы меня не правильно поняли, я с удовольствием". В общем, приходим ко мне. Ставлю ей "Девять с половиной недель", а сам на кухню - коньячок открыть, нарезать лимончик... Минут через двадцать возвращаюсь. Она притихшая сидит. Внимательно так смотрит и, чувствую, заводится. Выпили по рюмочке. Я подсел сзади. Начинаю ей в ушко дышать. Она - ничего, не возражает. Подвигаюсь ближе, ее мочка уже у самых моих губ. А на экране как раз дело заворачивается круто. Все, думаю, не устоять девке. Хотя, правду сказать, я тоже поплыл: от нее аромат - это черт знает что! Особая секреция у них, что ли? - когда молодые, в самой поре... Давай-ка еще махнем!
Достали из векшинского портфеля "Пшеничную", выпили.
- Ну вот, совсем уж я было подобрался, а она ладошку мне на лицо кладет и, не оборачиваясь, говорит: "Потом, Николай Петрович, потом. Давайте фильм досмотрим". Ну, еще коньячку выпили, а там и фильм к концу пошел. Я ей шепчу: ну так я в ванну? Она не оборачивается, но кивает. И вот выхожу я оттуда с демонической улыбкой, в чем мать родила, а она глядит на меня из кресла и улыбается: "Ну, как? Помылись?" Встает и направляется прямо ко мне. Я аж обмер. А она: "Спасибо вам за вечер. Красивый фильм..." И на выход. А в дверях озабоченно останавливается: "Николай Петрович, что это вы при дамах голышом разгуливаете? Да и застудиться можно..."
Ну не стерва?! И, думаешь, я один такой? Всех, кто ни подъезжал к ней, умыла. Это я точно знаю. Разливай еще!
Так вот. Я тебе больше скажу: тут что-то не так! Ведь поначалу ею директор интересовался. А это серьезно - ему или сдаются, или он выживает. А тут... Видел, как он перед ней? "Анастасия Владимировна! Вы наша надежда!" А она ему сквозь зубы цедит. Так что запомни: хоть ты и холостой-неженатый, а с Коломийцевой зарекись. По дружбе тебе говорю. Вон, лучше - Малышева...
Из портфеля выплыла чекушка, и откровения Векшина приобрели особую глубину.
IV
А Лукин решил для себя и без Векшина: "Ну, красивая, да мало ли их на свете!" - и отношения между ними установились самые обычные - никакие. Хотя изредка Лукин замечал на себе какой-то непонятный ее взгляд, внимательный, протяжный. Правда, замечал только вскользь, стороной. Но сегодня...
Она прошла к своему столу, села, и Лукин снова почувствовал этот взгляд. Глаза их встретились, но она продолжала на него смотреть. Лицо у нее было немного печальное, но именно таким вспомнил его Лукин, то есть ему показалось, что раньше он знал это лицо, а вспомнил только теперь. И как-то не памятью - душой. Но в ту же секунду она с чуть заметной улыбкой отвернулась.
В остальном день был как день.
V
И тот же странный сон.
В какой-то глубокой, без света комнате - он и та женщина.
- Я не выдержу больше! Увези же меня! - умоляла она и металась в темноте, как белое пламя.- Я знаю, какой это грех: он муж мне! Но я его никогда не выбирала!
Сердце Лукина отзывалось ей тонкой, заходящейся болью, и он так любил эту для него сгоравшую женщину.
Впрочем, ей уже не спастись. Откуда-то Лукин знал это, как и то, что он ей не поможет...
Больше не вспоминалось: сон выскальзывал из памяти.
VI
Наступила суббота. Филидор, не признавая выходных, будил в семь. На улице было темно, безлюдно, тихо, стоял легкий зимний морозец.
Филидор погулял немного в палисаднике, поковырял носом снег, подбежал к кирпичной стене, оставшейся от никому неведомого строения, и, не успел Лукин глазом моргнуть, перемахнул через нее. Раньше Филидор не делал этого никогда. Послышались рык, возня, и тишина рухнула в воплях собачьей драки. Преодолев стену, Лукин оказался во дворе, где никогда раньше не бывал (явление частое: можно всю жизнь проходить мимо какой-нибудь улочки и ни разу туда не заглянуть). Посреди дворика, разнимая собачью ссору, стояла... Коломийцева. Филидор отчаянно дрался с колли, хозяйкой которой была, очевидно, Коломийцева.
- Молодой человек! - Лукина она не узнала. - Заберите своего пса! Ллойд! Ллойд! Ко мне! Господи! Да он же его разорвет!
Ухватившись за ошейник, Лукин оттащил Филидора в сторону.
- Это ты? - удивилась Коломийцева.
- Я, - согласился Лукин.
Филидор рвался в бой. Ллойд помалкивал.
- Так мы соседи? - быстро поняла Коломийцева.
- Я вон в том доме живу, - показал Лукин.
- А я в доме у Посольства. Ну и зверя ты воспитал!
- Странно, вообще-то он смирный.
Словно в подтверждение этого, Филидор смолк и сел. Но тогда зарычал Ллойд. Филидор попятился и, отчего-то покинутый отвагой, бросился бежать на улицу. Ллойд припустил следом. Когда Лукин с Коломийцевой выбежали из двора, то только и успели заметить, как собачьи хвосты мелькнули за углом.
Сколько спящих граждан впадало в раздражение, когда с улицы в их жилища проникал взволнованный зов:
- Филидор! Ллойд!
- У, черт! - стонали они, всплывая из сновидений на голоса, и, сдвинув взмокшие одеяла, засыпали, слава Богу, опять!
Погоня закончилась на Цветном бульваре картиной неожиданной: собаки играли, валяясь на снегу.
Уже рассвело, на рыхлом белом небе обозначились синие проталины, в воздухе стояло предчувствие солнца. И даже не предчувствие, а - вот же оно! Золотит непокрытые ее волосы, белый платок, сбившийся на плечи, пар из распахнутой курточки.
Улыбаясь, она смотрела на собак.
- Настя! - позвал Лукин, - застегнись...
- Ах, Вадим, Вадим...
- А что? По выходным все женщины - женщины. И особенно
инженеры.
Она показала на кинотеатр "Мир".
- Я с родителями туда часто ходила. Совсем кроха была, а и сейчас помню, как смотрели "Белое солнце пустыни". Первого мая. Теплынь стояла. Папа меня вон по той аллейке нес, на плечах.
- А помнишь, трамвай тут круг делал, на Трубной?
- А ты, в какой школе учился?
Они несколько раз возвращались и снова шли бродить. Кончался короткий день. Голодные собаки поскуливали, пора было домой.
Осознание того, что он любит ее, вошло в него спокойно и просто.
"Это так, - невзначай подумалось ему, - иначе и не могло быть".
Они опять стояли у дворика.
- Не провожай, здесь же рядом.
Немного отойдя, она обернулась:
- Как-нибудь еще побродим!...
VII
- Так вот, установлено, что душа материальна и после смерти человека не исчезает, а только переселяется в другое тело, как бы находясь в постоянном движении по кругу, одна жизнь - один круг.
Под шум закипающих чайников Софья Витальевна пересказывала очередной выпуск "Знака вопроса". Лукин, как обычно, и слушал ее, и думал о своем.
Вчера, в понедельник, на работе ее не было, в воскресенье они не виделись тоже, хотя почти весь день Лукин выгуливал Филидора во дворике.
- С каждым переселением, - продолжала Софья Витальевна, - душа совершенствуется. В этом смысле мы имеем движение по восходящей спирали. Чем больше было воплощений души, тем она совершенней...
"Если сегодня придет, то еще рано - она всегда опаздывает", - решил Лукин и спросил:
- Ну, а где же Бог?
- Бог? - остановилась Софья Витальевна. Так ведь он во всем этом и есть. Он этим всем и управляет. А вы, простите, Вадим, верующий?
Лукин пожал плечами:
- Я не моден, Софья Витальевна, увы...
"Сейчас ровно девять, а минут через десять она придет", - загадал Лукин. Так и случилось. Сначала он услышал ее шаги за спиной, потом рядом голос:
- Возьми отгул, я жду на остановке.
И сразу ушла. Лукин обернулся. Все сидели, уткнувшись в бумаги и чертежи. Может, померещилось?
Она стояла в белой шубке, шале, накинутой на голову, и так неожиданно выделялись ее покрупневшие, в темных окружьях - от усталости? болезни? - глаза. И в пол радужки блестели зрачки.
- Что-то случилось, ты заболела?
- Да нет, - улыбнулась она, - ничего не случилось. Поедем с собаками гулять?
День был пасмурный, тихий. Он скоро истаял в тепло и сумерки. Обозначенные мягкими контурами, стояли дома и деревья, мелькали машины и люди. Всегда необычен этот короткий голубой час.
А ко всему еще Лукин и Настя забрели неизвестно куда, в какой-то парк.
Прямые расчищенные дорожки тянулись вдоль заснеженных деревьев, кустарника, клумб, вели к заледенелым крохотным прудам, горбатым мостикам через протоки. Было безлюдно, хотя за оградой звучал город. Сказочный голубой мир.
У одного из деревьев Настя остановилась, взяла руки Лукина. Он не удивился: в этом призрачном, каком-то мусатовском мире могло случиться самое неожиданное.
- Здесь, знаешь, - сказала Настя, - как на картинах Мусатова: светло и грустно, словно напоминание душе о какой-то забытой - или несбывшейся - гармонии... о чем-то прекрасном и угасшем... не знаю, как точно сказать...
Мерцая ,она проплыла глазами по его лицу, потянула к себе.
Как же радостно было целоваться! Отведывать ее упругие, в сладковатой помаде губы, на вдохе прихватывать ее дыхания и зимней свежести, чувствовать ее руки на затылке.
И все не густела, все длилась эта голубизна.
Медленно, хлопьями пошел снег, и вдруг густо посыпался, словно возникая из самого воздуха. Филидор и Ллойд носились по дорожкам. А хозяева тихо стояли у дерева, безучастные к их радости. Ллойд, с разбегу приподнявшись, повалил их в сугроб, а Филидор накатился кубарем, обдавая снежной метелью. Снег набился за воротник, в рукава.
- Ах вы, обормоты! - засмеялась Настя и бросилась за удиравшими собаками. Они скоро скрылись в конце дорожки. Лукин пошел на их голоса.
Снегопад неожиданно кончился, и все вокруг посветлело, заново побеленное. Не сразу, на белом, заметил Лукин колонны и ступеньки здания, в которое упиралась дорожка. Лукин обогнул его крыло. К фасаду подступала улица, размашистая, неопрятная, срезавшая часть парка перед особняком, а на крыше его неоново горели буквы "РЕСТОРАН". Заведение, судя по тому, каким оно было притихшим, только что открылось после санитарного часа. Лукин вернулся в парк, поднялся по ступенькам. Широкие старинные двери заколочены. И погашены окна - задернуты плотной тканью.
Вдруг наверху, под крышей где-то, зажигается яркий свет, и вспыхивает снежная поляна перед домом.
- Вадим, - окликает Настя. Куда ты пропал?
В круг света врывается с лаем Филидор, за ним тонкий, гибкий Ллойд, и, от снежной гряды парка отделяется женская фигурка.
- Мы ведь здесь впервые? - спрашивает Лукин, когда Настя, подбежав, обхватывает его за шею.
- Конечно!
- Ну да....Почудилось...
- Фу, жара! Она распахивает шубку и, навалясь грудью на Лукина, подставляет лицо для поцелуев.
VIII
Ночью она сказала: я тебя узнала, ты - моя половинка. Теперь я свободна...
- Ты о чем, Настя?
Она встала, подошла к окну, раздернула шторы. Свет уличного фонаря, тускневший пятном на полотне, вспыхнул и, золотя, вынес ее из темноты. Лукин зачарованно смотрел на эту сияющую наготу, оглушенный счастьем. Настя молча вернулась. Оттесняя Лукина от края постели, упруго, как змейка, скользнула по его боку.
- Вадим! - позвала она засыпая. - Я больше в наш институт не пойду.
IX
Из института Настя, и в самом деле, уволилась.
- Тем хуже для нас, - сказала Софья Витальевна. - От красивой женщины благодать Божья. Куда же она теперь?
Никто ответить не мог. Лукин тоже. И не потому, что их отношения оставались никому неведомы: он, действительно, не знал, что задумала Настя.
Вечерами, когда Лукин приходил домой, на кухне был накрыт стол, а в сковородках доходили в жару картофельные дольки и сочное, нежное мясо.
- Этот ужин очень вреден, - говорила Настя, - сплошной холестерин. Но что поделаешь - вкусно!
- Я вообще вкусно готовлю, - хвалила она себя. - Возьмешь в жены - не прогадаешь.
- Вадим! - смеялась она, - возьми же меня в жены: я и красивая, и домашняя. Я тебе дочку рожу.
Лукин таял от болтовни и ее смеха, но всякий раз, когда говорил:
- Все, завтра идем в ЗАГС, - Настя как будто осекалась.
- Подожди немножко, никуда я не денусь.
Х
Прошла неделя, вторая и еще одна.
- Настя, когда же?
- Включи, пожалуйста, свет. И телевизор, раз уж ты встал.
- Закончилось пребывание в США, - зачитывала строгая красивая дикторша, - делегации Верховного Совета во главе...
- Скоро, Вадим, скоро... Да выключи ты это "Время"... Иди сюда...
XI
Однажды она не пришла. Через день, вечером, незаметно для себя Лукин оказался у ее дома. Девятиэтажный, кирпичный, с единственным подъездом, он светом своих широких окон наполнял весь переулок. Лукин прошелся мимо, туда-обратно, и сразу привлек внимание милиционера на углу. Как только он шагнул в парадное, в него уперся тяжелый взгляд из вахтерской будки.
- Вы к кому?
- Я в 64-ю квартиру, к Коломийцевой.
- Такие здесь не проживают.
- Как не проживает? Лукин попробовал улыбнуться в широкое, почти без морщин лицо старика. Я бывал у нее, это здесь.
- Не проживают. Вам ясно сказано.
Стукнула входная дверь. По серому цвету, вплывшему в край глаза, Лукин определил милиционера.
"Ерунда какая-то, - размышлял Лукин, закуривая у подъезда. Дурачат, что ли? Или я спятил?"
Он медленно пошел по улице. Вдруг услышал, как к дому подъехала машина. Обернулся. Нет, не Настя. Из черной "Волги" вышли двое мужчин. Один еще по-зимнему одетый, в шапке, а другой в пальто и шляпе. Лукин безотчетно отметил это для себя, но потому именно и узнал их потом, возле своего дома.
Они курили, тихо переговариваясь. Лукин насторожился: что-то странное было в их появлении. Вызвав лифт, он постоял немного в раздумье и стал подниматься пешком. Лукин прошел лишь этаж, когда дверь подъезда распахнулась, и по ступенькам понесся топот. Сомнений не было: бежали за ним. Не окликая, сопя. Первым в лестничном проеме появился тот, который был в шапке.
- Эй? Вам что?
- Да погоди ты, спросить надо... Мы, наверное, ошиблись.
И тут только по злым, бегающим глазкам, проглянувшим из полумрака, Лукин понял, что надо немедля бить. Коротким рывком выбросил кулак. Но опоздал. Голова его, откинувшись от встречного удара, уже заваливала тело назад. Он не упал, а, отшатнувшись, налетел спиною на сомкнутые створки лифта. Помутнело в глазах, но мозг работал, и Лукин знал, что сейчас будет удар, который его добьет. Но удара не было, а когда муть расплылась, увидел человека с раскинутыми руками, который тряс головой (все-таки кулак Лукина достиг цели!)
Стоял он так, что мешал второму, примерявшемуся бить ногой. Руки сами сложились в блок. Через мгновенье в перекрестье предплечий влетела тяжелая голень, которую Лукин вывернул и с силой оттолкнул.
Но тут же удар с разлету, как свирепо пущенный камень, опрокинул его. Лукин чувствовал, что сползает по стене, вот почти уже на корточках... Чье-то колено под темной брючиной, совсем близко. Собравшись с силами, Лукин ударил в него стопою. На излете удара раздался вскрик.
Лукин заставил себя приподняться и ткнуть пальцем в кнопку лифта. Створки почти сразу разъехались, и он ввалился в кабину.
Очнулся Лукин от шершавого языка Филидора, который, поскуливая, лизал ему щеку. А он лежал на полу в коридоре. Скосил глаза на входную дверь - закрыта! Затошнило, поплыло в голове, а когда остановилось, ушли все ощущения. Теперь он не замечал даже Филидора, который, пытаясь тащить его за воротник, лязгал зубами и капал на шею теплой слюной.
XII
Неужели это Настя? Не может быть. Просто он еще не очнулся. Хорошо же его отделали!... Да нет, это ее лицо! Но таким пугающе красивым он никогда его не видел. Словно горестная тень, легшая на него, притушила все лишнее, оголив красоту, и та выпукло застыла, как кровь запеклась. И блестят глаза от стоячих слез. Как сердце щемит... Будто в том сне... Да это он, наверное, и есть. Ну да: особняк в парке, белые колонны.
Он проходит внутрь, идет через комнаты. В той, где зажжен камин, видит незнакомого высокого мужчину. У него седые волосы и надтреснутый голос:
- Я позвал вас, сударь, для того, чтобы объясниться.
Неожиданно Лукин обнаруживает, что он - это вовсе не он, потому что в зеркале отражается молодой офицер в белом мундире с золотым поясом.
- Полагаю, - продолжает незнакомец, - вы догадывались и прежде, что мне хорошо известно о ваших привязанностях. И отнюдь не со слов моей жены, которая лишь недавно имела дерзость признаться во всем, прося у меня немыслимого. Настало время положить этому конец. Я предлагаю вам: откажитесь от нее.
- Это невозможно, генерал.
- Но вы должны знать, что я сумею быть вам полезным.
- Вы сделку предлагаете?
- Положим...
-Я дворянин и офицер, не забывайте!
- Оставьте вы это! И вообще - не рассчитывайте на дуэль. Я не в том возрасте и положении, чтобы с поручиками драться. Да и зачем? Я не привык отдавать то, что мне принадлежит - это на тот случай, если бы вы меня подстрелили. Ну, а я вас подстрелю... Мне этого не нужно. Я хочу, что бы вы отказались. Сами отказались.
- Но генерал! Это низко!
- Для каждого человека, поручик, настает время, когда нужно очень верно выбрать - от этого зависит вся последующая жизнь. Те, кто в выборе своем придерживается слишком педантично некоторых правил, оказываются в конечном счете в проигрыше... Иное дело, в каких обстоятельствах возникает этот выбор. Но тут вы молодцом! Недаром, гвардия! Подумайте, поручик... Из ситуации безнадежной и скандальной вы можете выйти с пользой для себя...
И опять эта женщина в белом, отсвет свечей, ее зов из полумрака:
- Увези же меня! Умоляю!
И это терзанье души, словно нанизанной на иглу, из-под которой сочится по капле: погубил... погубил...
Да ведь не я погубил! Этот офицер - не я!! Отчего я чувствую за него?!
Путанный, нелепый сон. Надо проснуться, открыть глаза
... Настя... Снова ее горестное лицо. Она смотрит на него, гладит по щеке. Вот ее теплая ладонь - и это не сон. Настя склоняется к нему:
- Теперь тебе лучше?
- Откуда ты?
- Потом... потом, Вадим...
XIII
На третий день Лукин поднялся с постели. Он уже знал, как нашла его Настя лежавшим на кушетке, в забытьи, но о том, где она была перед этим, - молчала.
- Зачем ты поднялся? - протестовала Настя. С сотрясением мозга не шутят! - и отводила глаза.
А вечером, наконец, решилась:
- Я, Вадим, наложница.
Ее историю Лукин отказывался принимать, горько сознавая, что час еще назад был абсолютно счастливым человеком. Лучше бы ему ничего не знать! И почему именно Насте выпала эта судьба?!
Настины родители погибли в авиакатастрофе - тогда ей было шестнадцать. Из близких родственников - никого. Под опеку взял ее товарищ отца, тоже юрист. Отболев, оправившись, Настя зажила, ни в чем не нуждаясь. Воспринимала ли она его как мужчину? Конечно! Она ведь чувствовала не совсем отеческое его внимание к себе. Но это не отталкивало, потому что был он умен, ненавязчив, собой хорош - этакий стареющий лев.
Однажды - из минутной ли влюбленности, из молодого ли интереса, из жалости ли (он овдовел недавно) - уступила ему. От омерзения не знала, куда потом деться. Хотела бросить институт, уехать. Он удержал: учись, больше не трону. А потом... Все-таки приручил...
- И оказалась я в золотой клетке. А она держит, если и дверцы нараспашку. Он их, кстати, никогда не запирал: жила, словно, сама по себе, он даже не возражал, если кто-нибудь у меня появлялся, лишь бы ненадолго. Но когда звал, ослушаться было нельзя. После этого несколько дней не проходил кошмар - ненависти к самой себе, я запиралась от людей, лишь бы на меня не смотрели. Однажды мне показалось, что я давно тебя знаю и ты спасешь меня. Я даже испугалась - так ясно это осветилось во мне. Прости, Вадим: в том, что с тобой случилось, я виновата. Ведь тогда, накануне, он меня позвал. Подожди, подожди, милый... не было ничего. Я просила отпустить меня насовсем. Он сказал, что я свободна, но не пришлось бы нам пожалеть обоим. Понимаешь - обоим! Это он послал тех двоих! Он, Вадим, все может! Ты ведь еще имени его не знаешь!
И она назвала фамилию, бывшую у всех на слуху. Лукин сразу же вспомнил недавнюю программу "Время", в которой сообщалось о делегации, им возглавляемой.
- Теперь, Вадим, я уйду. Ты сам решай, как тебе быть...
Лукин слышал, как Настя надевает в прихожей сапоги: вжикнула одна молния, вторая, прошуршал плащ, щелкнул, открываясь, дверной замок...
- Настя!
Она замерла.
- Завтра идем в ЗАГС!
XIV
День стоял по-весеннему распахнутый, ароматный, сияющий. Только гвоздики сдержанно темнели в Настиной руке.
"Обязательно приходит время, - вспомнился Лукину недавний сон - или бред? - когда нужно выбирать..."
- Нам с тобой только этот месяц пережить, - говорил он Насте, - а там уж ты моя законная жена.
- Нам бы только день простоять, да ночь продержаться... Давай
уедем.
- Давай! Я отпуск возьму, завтра же. И... да хоть к тетке моей. Она недалеко, в Загорянке, на даче круглый год живет. Там и Филидор мой уже.
Настя остановилась, положила ему руки на плечи.
- Вадим...
- ???
- Я - счастливая!
XV
Наутро Лукин проспал, и пропуск обменял уже со звонком.
- Вадим, - встретила его Софья Витальевна, - вам Верочка из архива звонила. Дважды. Кстати, где вы пропадали?
- Болел, Софья Витальевна.
- Вот, - кивнула она на телефон. Опять, наверное, она.
Верочка сказала, что исчез документ с грифом "секретно", а последним пользовался им Лукин. И подпись его в получении имеется, а отметки о возврате нет.
- Мамочка, что теперь будет! - всхлипнула она.
- Вера, Вера, подожди! Да ведь это было недели две назад, я его тогда же и сдал!
- Сдал... А документ не списан, и самого его нет. Поищи, Вадимчик! В столах... или, может, в шкафу вашем... В одиннадцать комиссия!
- Вы чай пить будете? - спросила Софья Витальевна.
- Нет, у меня неприятности.
- Я так и знала. Когда вы вошли, у вас аура была померкшая.
- Какая, к черту, аура!... Простите, Софья Витальевна, но у меня, действительно, неприятности.
Лукин понял все сразу. И незачем было искать этот документ, суетиться. Хотя кто другой стал бы просто ждать? Но чем дальше заходили поиски, тем острее он испытывал тот страх, тот унижающий испуг, который невозможно перебороть.
"Ведь нет еще и 30-ти и впереди вся жизнь!... Да и с кем вздумал соперничать! Что я могу?"
Отвратительно подходил этот страх! Откуда-то из ног, холодной липучестью у самых ягодиц - нет, такого Лукин еще не испытывал.
В полдень в кабинете начальника 1-ого отдела Лукину было объявлено, что уголовного дела, увы, не избежать: "снизить степень секретности документа не представляется возможным".