Жили в царстве одном невеликом таком царь с царицею, вельможи их важные да люд простой: мастеровой, работный. Жили - всяк по своему, как с младенчества обозначено. Кто хотел да азарт имел, чинами, наградами обзаводился, а кому не надо было или по уму не сподобилось - те просто так на свет божий смотрели, здоровья зря не портили, да зимы с веснами помечая, по жизни несуетно шагали.
На гусельках между делом поигрывали, утварь узорами затейно расписывали и об одном только мечтали: "Вот бы с погодой везло почаще", а ещё, "чтобы враг-супостат с войной не лез. Сидел бы себе дома, и на чужое не зарился".
Долго так жили. И не с мечтами даже, а скорее с надеждами каждодневными. Не один уже царь с почестями на тот же трон всходил. И не два, и не три, и не четыре, а целых пять. Ни разу в умах народных за такое долгое время не заводилось какой - либо сумятицы или, хуже того, сумасбродства пустого. Жили себе и жили потихоньку...
И минул год, и минул век, и больше минуло. И вот как-то в лето одно шибко жаркое: то ли от жары этой самой, то ли ещё от чего, втемяшилось в головы людские думанье некое новое, а может даже и мечта. Мол, "Вот бы радости стало побольше, а тоски с хандрою поменьше или совсем нисколечко. Вот бы жить стало веселее".
Едва утро сквозь ночь проклюнется - тут же все мечтать и начинали. Разве, что перед тем во двор на погоду по привычке глянут - не пошел ли, к примеру, дождь долгожданный.
И жили-то в общем не хуже соседей окружних, а вот - на тебе. И не то, чтобы нравом были сумрачны или с печек часто падали, да вот как есть - так есть. Это как зима: коль пришла - доставай лопаты - будем дороги чистить. Раньше всё равно было, а теперь нет. Старики так говорили:
- От того такое случается, ежели свежие ветры откуда-сь подуют. Или оттого, что ум в рост идёт, а может ещё почему.
Угадай теперь: с чего это блажь такая в головах завертелась.
Трезво-то глянуть - хорошо это. Плохо другое: никто не знал, и не догадывался, каким это чудесным образом к мечте всеобщей новой, хотя бы на шажок малюсенький, чуток придвинуться. Просто жили и мечтали. Каждый сам по себе.
Тут бы зачину кончаться, сказке самой разгон брать да не всё так просто как по первости или с чарки кажется. Грамоту тогда мало кто знал, умнели без неё до поры. Только книгочеи доморощенные, а также перехожие, кое-чего в головы людские иногда привносили. И вот что они в спорах между собой порой говорили:
- Нету, радости одной и единственной, - говорили те, которые с иных сторон в царство заходили, - и нечего о ней, о такой мечтать за зря. В чём купцу счастье-выгода? В доходе оборотистом, в прибыли стойкой! А мореходу смелому? В ветре попутном, в море спокойном! А ребёнку малому? Ему тогда весело, когда мама добрая да игрушек всяких гора в придачу или хотя б охапка малая! Вот и получается, что радости у всех разные".
А доморощенные и соглашались, и в то же время по своему говорили:
- Всё ж-таки должна быть радость одна для всех. Должна!
Самые пытливые книгочеев тех спрашивали:
- А может не должна?
- Должна! - не унимались книгочеи свои, доморощенные.
Как бы то ни было, до поры до времени так жили - с путаницей да несуразицей в головах. Но не зря книгочеи эти меж народа ходили. Стали другие мечты появляться. Какие - хорошие, какие - не очень. Разные. Только жизнь от этого особо не менялась и радости заметно не прибавлялось. Сколько было поначалу, столько и оставалось.
И царь тогдашний о том же мечтал. Вельмож своих в собрание время от времени созывал и спрашивал прямо:
- Ну, как там - не стало ль от чего-либо народу моему радостней жить?
Те ему честно и отвечали:
- Покамест нет.
Огорчался тогда царь и долгое время по палатам удрученный ходил. Одна царевна Василиса - жена его - всю катавасию эту в голову не брала и ласково мужу своему говорила:
- Да не майся ты, свет мой ясный. Само всё образуется, само всё утрясётся. Дай времени маленько поработать.
А он ей отвечал жалостно:
- Ну что ж это такое? В других вон царствах пиво целыми днями пьют, сардельками до пуза объедаются, да песни на всю округу горланят. И ничего им больше не надо. А нам почему-то надо.
Бывало, посла какого-нибудь заезжего поболтать мимоходом в коридоре остановит, так тот: то монокль золочёный из глаза вытащит, то обратно его ловко всунет. То брегет искусный из жилетки выхватит, то обратно его запихнет... А после этого в платок надушенный ажурный как высморкается громко, и давай похваляться, что жизнь там у них и впрямь самая чудесная и распрекрасная.
Ну, кому это понравится? Не был бы царём - так бы по носу и щёлкнул. И напоследок, всё-таки спрашивал:
- А не хочется ли его народу в его же родном заморском царстве ещё лучше и радостней жить?
На что посол, задрав нос, гордо отвечал:
- А зачем? Нам и так хорошо!
От такого ответа царь ещё больше грустнел, потому что понимал, что ко всему прочему завидовать начинает.
Но как-то вдруг в среду дождь долгожданный пошёл. Царь всех вельмож к себе созвал. Опять спрашивает.
- Ну, теперь-то не больше радости у народа стало? Не воспрял ли он духом?
- Нет не воспрял, - отвечали вельможи, - а вот забот прибавилось.
- Слишком много воды с дождем выливается.
- Кабы всех не затопило.
Царь задумался, а потом опять говорит:
- Это неправильно. Не о том нам всем мечтать надо! А надо о таком мечтать, на что всегда глянуть можно был бы и рукою подержаться. И старому, и малому, и бедному, и богатому, и пахарю, и пекарю, и любому-каждому. И повелел издать указ, а в нём так прописать: "Негоже силы народные на пустое класть, в дым их невидный переводить. А будем-ка мы теперь все об урожае мечтать хорошем. Чтоб земля побольше хлеба давала, моркови с капустой, да свёклы с брюквой. С них достаток придёт, а следом и радость появится". Сказать по совести так и без указа об этом все давно мечтали.
Прочитала указ этот царевна внимательно и говорит царю:
- Красивые слова ты придумал, радость моя. Только чего-то в них не хватает.
А царь ей тоже вежливо говорит:
- Может быть, душа моя. Да не бабье это дело в государственные дела лезть.
Его итак народ уважал. А после указа зауважал ещё больше. И звали царя...всяк по своему. Домашние, понятное дело, по имени, отчеству. Вельможи чаще - Ваше Величество. А народ при встречах - "царь-батюшка ты наш родимый, кормилец, соколик наш ясный". По настоящему же, да как в важных грамотах с большой буквы писалось, а ещё, как послам иноземным величать его было положено - царь государства Тридевятого Кумека Первый-Пятый.
Приезжим- то невдомёк поначалу было: как это Первый и тут же Пятый. Зато любой малец знал о том с пелёнок и мог суть скрытую кому хочешь растолковать доходчиво...
А потому царя теперешнего так звали, что прежде царём отец его был - Кумека Первый Четвёртый, а перед ним - его отец - Кумека Первый Третий, а еще раньше - его родитель - Кумека Первый Второй. Ну, а у этого, понятное дело, отцом - родителем был Кумека самый первый.
Просто так ведь никому прозвищ не дают. Разве, что за глаза иль баловства детского. Вот и первого того не за понюх табаку таким достойным прозвищем наградили. Поначалу народ его просто так за всякое хвалил. Мол, "...экий наш царь догадливый, сметливый да кумекливый во всём". Погодя прозвище одно прилагательное к нему как-то само приклеилось и в самое настоящее имя с большой буквы превратилось.
Ведь это он первый всё царство вдоль и поперек самолично измерил, пограничные столбы повсюду вкопал и в самой середине земель измеренных большую пребольшую деревню построил. А как сто улиц там разметнулось, тут же градом-столицей её назвал и собственноручно же на карте красивой яркими чернилами обозначил.
Едва сын у него родился, он так рассудил:
"Ну, кому охота вторым называться. Пусть и сынок мой Кумекой Первым будет. Глядишь, имя такое само его обяжет головой шибче думать". А чтоб потомки не запутались, какой вначале был да кого за что хвалить, к первому числу ещё одну цифирь приставил. И стал его сын Кумекой Первым - Вторым называться. Так и повелось с тех пор в знатном царском роду...
Каждый царь обязательно чем-то славен был. Каждый какую-то свою лепту в общее дело вносил...
Разными глазами соседи на соседей смотрят. Бывало, что какой-нибудь ни с того ни сего вдруг докучать принимался:
"Давай, мол, воевать. Силой мериться. А лучше, отдавай половину всего сразу".
Вот и Кумека Первый-Второй глядя на дела такие, город столичный каменными стенами обнёс, рвом глубоким окопал, да пушки, что пострашнее из бойниц в поле выставил. Чтоб поменьше докучали.
А Кумека Первый-Третий в другом преуспел немало. Уж больно он обходчив и ласков был по нраву. Со временем он со всеми соседями передружился, крепкие союзы с ними заключил, подарками их завалил. А для пущей внутренней крепости звонкую дорогую монету в обиход пустил. Во как!
Кумека Первый Четвёртый - этот больше по механической части мастак был. То флюгер какой-нибудь хитрый на шпиль приладит, то шкатулку с громкой музыкой смастерит. А однажды как-то снял с ладьи парус холщовый, да на телегу его хитро приладил. С тех пор как заветрится , как распогодится, как солнце в небе вовсю засияет, стоит кому в окошко на улицу глянуть...А там безо всяких тебе лошадей народ на телегах взад-вперед разъезжает, друг к дружке не то на чай, не то на щи свежие наведывается. Куда не кинь - везде, будто море сухопутное.
Об этом не расскажешь - дальше ничего не поймешь. Ну да ладно. Разговор-то сей о теперешнем царе, о Кумеке по счёту Пятом. Ну, и о жене его Василисе.
Сильно горевал он, что не так радостно народу его живется. А потому и ему тоже. И мечтается теперь, вроде как надо, и погода, кажись, вот-вот наладится. Только, как же урожая дождаться хорошего? Всегда да повсюду урожаи обычные да один раз в год. Как тут радости прибавится?!
За первым указом второй последовал. Потом ещё один, потом ещё. Только всё шло своим чередом и жилось по прежнему. А Василиса-то больше и не лезет в дела царские. Знай себе книжки читает да ласковым словом мужа утешает.
Сильно хотелось царю Кумеке Пятому и себя проявить на поприще государственном достойно. Не то это как-то неправильно. Все до него чем- то прославились, а он пока ничем.
Ещё какое-то время минуло. Сначала осень желтой листвой пошелестела. Потом зима снегу белого напустила. Тут и масленица подкатила.
- Дай,- думает царь,- ещё народ порадую. Ещё какой-нибудь указ издам.
Только за перо взялся, влетает в палаты государевы урядник его главный. И быстро так говорит:
- Эх, царь-батюшка, раньше только книгочеи народ баламутили, а теперь все кому не лень. Раньше всё по одному ходили, а теперь уже по двое.
- Да кто ж они такие? - вопросил царь строго. И посадил жирную кляксу на чистый лист с гербом.
- А это Лука-балагур да Фока - скоморох. Устроили они на базарной площади представление балаганное. Народ их с утра слушает и расходиться не желает. После обеда заново начать обещали.
Хотел царь рассердиться, а потом передумал.
- Что ж, раз так пойду и я погляжу чему там народ мой учиться да кем там баламутится.
Велел подать себе одежду самую простую, бородёнку нацепил фальшивую, а уряднику верному велел в обноски нарядиться. И пошли они так в народ лазутчиками незаметными.
На площади базарной праздничной неузнанными в толпу просочились. Тут и впрямь всё внимание к двум мужичкам скоморошьего вида в ярких штанах да рубахах, да в шутовских колпаках с бубенцами. Постелили они на бочки высокие доски тёсанные и устроили для всех представление шумное. Тот который постарше струны звонкие гусельные ловко перебирает, не то сказ не то былину выводит. А тот, который помоложе да пошустрее. в большой деревянной раме тканные картины как в шарманке прокручивает. Иногда своё слово под музыку вставляет. И оба такие громкие, зычные. Не захочешь - заслушается. Вместе со всеми и царь с урядником слушают.
- Вот ходили мы, бродили, много видели чего. Обо всём и не расскажешь. Разве что покажешь. И того только - малость окажется.
- А чего народ нынче мается?
- А не знает чего ему хочется.
- А не радости ли ему хочется?
- Где ж взять её как не у себя за пазухой.
- А может позовём её? Вдруг появится!?
- Э-ге-ге-й. Погляди народ честной, а вот и она сама пожаловала. Иль не чуете? Иль не видите?
Царь сначала насторожился, обрадовался, думал - это про него говорят. Потом понял - нет - это зачин у них такой.
Молодой - высокий гомоня да балагуря, не перестает барабаны с картинами крутить. Диковинные виды народу показывать. И чего там только не нарисовано. И дворцы тебе великолепные, и животные какие-то диковинные, и девицы-красавицы - все на заглядение. И добры молодцы, и великаны, и витязи. А ещё механизмы непонятные, чудные.
А Лука-то гусляр играет, а всё забористее, всё громче. А Фока долговязый, знай себе, картинки крутит, шутки вставляет.
- Вот смотрели мы как цари да короли живут. Чем люд простой утешается. А везде по разному, а везде по своему. И везде: то весело, то не очень. То весна, то осень.
- В жарких странах, где вода в цене - там она радость первая. А в холодных краях солнца хочется. Там огонь в чести да тепло домашнее. Есть и другого рода радости. Затуманят они головы светлые, задурманят они души чистые. Станут жизнь отнимать потихонечку. Станет белый свет аж с копеечку. Да не о них везде пекутся, а тех радостях, что силу дают, да лет прибавляют.
- Али есть земля, где жить лучше не хочется?
- Нету! - загалдели в толпе
- Погляди народ на дворцы прекрасные. Корабли какие плывут величавые. И кареты уж дюже красивые!
- И живется там лучшим образом, где в чести ум сперва, а не радости. Где друг о дружке с заботою думают и от страсти к деньгам не портятся...
Долго ещё Лука с Фокой балагурили. Много ещё баек доходчивых да картин народу показывали.
Вот закончилось представление и вернулись во дворец царь с урядником. Царь прямиком к Василисе своей направился. О чём они там говорили - это нам не ведомо. Только перестал царь с тех пор кручинится и задавать трудные вопросы вельможам на собраниях. Ну, а первым делом пустые указы издавать. Сам ли додумался или подсказал кто, только следом начал он хорошие дороги во все веси прокладывать, школы для ребятишек строить, да заботой стариков окружать. Потому, как понял что первая радость - жизнь сама. От неё-то и песни весёлые, и игры с забавами, и всё чего не захочешь. Даже урожай нужный. А раз он царь - с него первого и спрос.
Получается, что и этому царю не зря имя сложное когда-то дали. Кое в чём и он преуспел. Опять же Василису не зря в жёны взял.