Аннотация: Такую войнищу осилить! Это какую же сильную душу надо иметь?
ВЫБОР.
Очень хотелось есть и пить. Нет, пить и есть. А лучше, борща тарелочку, и чтобы - горячий. Какой же удивительный борщ готовила мама. Где она сейчас? Жива ли?
Крики охранников и лай собак пробуждали людей ото сна. Кашляющая, стонущая, ругающаяся серая масса, растёкшаяся по переполненному бараку подобно ртути, потянулась к выходу.
Уже третье утро начиналось с построения и речи дядьки в лисьей шапке, овчинном полушубке, тёплых валенках. Он стоял чуть вперёди шеренги автоматчиков и говорил. Говорил заманчивые и страшные вещи. Позавчера после его слов трое вышли из толпы, вчера - семеро. Сколько окажется сегодня таких?
Вот, один шагнул, еле ногами передвигает, качается. Немецкий офицер что-то гавкнул, солдат подбежал, затолкал доходягу назад: немощные им не нужны. Сразу четверо торопливо вышли вперёд.
Дима почувствовал липкий, холодный пот на спине.
"Ну, иди, иди. Через минуту окажешься в тепле, поешь, выспишься, наконец", - голос жизни набатом гремел в голове.
Где-то там, на пределе сознания, пробивался шёпот: "Не нужно выходить. Это предательство, этого делать нельзя".
"А почему нельзя? Кто сказал? Где он? Пусть придет тогда, накормит, согреет, прогонит этих... с автоматами".
"Когда силы совсем закончатся, уже не возьмут, иди. Главное, чтобы сейчас мучения прекратились, а там как получится. Вон, ещё двое решились".
Нога начала подниматься...
- Не нужно, сынок, - тихий голос отца Петра заставил остановиться.
"Не поем сегодня".
Дима Епифанов попал в плен два месяца назад. Вместе с командиром отделения выходили из окружения, с августа ни разу с немцами не встретились, уже линию фронта слышали и попались - сонными взяли.
Предлагал сержанту найти партизан, бить фрицев в тылу, так нет: " Мы бойцы регулярной Красной Армии, обязаны явиться к командованию". Эх, сержант, сержант! Что с тобой сейчас?
- Епифанов! Есть Епифанов? Живой? - один из бывших узников, помогающий надзирать над пленными, пробирался по бараку.
В жарко натопленной комнате, со столом, уставленным тарелками с разной снедью, Диме стало плохо. Голова закружилась, ноги сделались ватными, и если бы не подставленная табуретка, он бы упал.
- Ну, здравствуй, Дима, - человек, уже третье утро призывающий к предательству, участливо смотрел в глаза, протягивая кусок хлеба с толстым шматом сала на нём.
Слюна заполнила рот, но непонятно откуда взявшиеся силы не позволили руке схватить это богатство. Дима молчал, стараясь не смотреть на бутерброд.
- Не хочешь? Ну, хорошо. Если передумаешь, то скажи, - человек положил на тарелку хлеб, сало соскользнуло и упало на пол. - Давай познакомимся, моя фамилия Иудин. Сегодня утром я заметил, что ты хотел выйти из строя, и знаю, кто тебя остановил. Этот старый святоша умеет убеждать. Он расскажет тебе сказки о рае, душе пропащей, затуманит мозги, предлагая муки принять. Поэтому хочу немного помочь тебе. Если сейчас останешься, то получишь всё, о чём мечтаешь, и в бане помоешься, и наешься до отвала, выспишься. Здесь нет никого из твоих, никто не посмотрит вслед укоризненным взглядом, - усмехнулся Иудин. - Решайся, такой шанс тебе даётся.
- Почему меня вызвали? Я что, особенный?
- С чего ты взял? - смутился Иудин. - Я многих вызываю, беседую.
- У вас что, мало выходят? Каждое утро по несколько человек, душу продают.
- Душ всегда мало, - сверкнул глазами Иудин. - За каждую приходится бороться, но ведь и цену немалую даю.
- Я понимаю, что вы мне предлагаете, но как я могу предать, как...? - Дима не договорил, закашлявшись.
- А кто узнает? Кто узнает о твоём поступке? А вот если не перейдёшь, я могу пустить слух, что ты стукач. Или пристрелю и скажу, что ты принял моё предложение. А?
- Да разве предают или не предают ради того, что подумают люди? Конечно, на миру и смерть красна, но ведь главное - себя не предать... - от тепла кашель душил горло, и Дима надолго зашёлся в тяжёлом приступе.
- Ладно, иди и подумай. Сегодня тебе представится возможность узнать своё будущее. Надеюсь, сделаешь правильный выбор, - Иудин открыл дверь, выпуская Диму из тёплой комнаты в морозный вечер.
Ласковая рука мамы гладит по голове.... Откуда здесь мама? Беги, беги, а то заметят.
Открыв глаза, увидел отца Петра. Старик положил ладонь на Димин лоб и, видимо, дремал.
По лагерю ходили легенды, что этот немолодой худющий человек, носящий очки с одним стеклом, на самом деле священнослужитель, и что немцы взяли его с оружием в руках, поэтому держат среди военнопленных.
- Почему вы меня не пустили?
- Человек должен сделать свой выбор душой, а сегодня из строя чуть не шагнула истерзанная плоть. Душа-то твоя ещё не измучена, ещё чиста, и поэтому я дам тебе возможность выбора, - не открывая глаз, сказал старик.
- Возможность? Выбора? Вы шутите? Какой выбор ждет меня здесь? Выбор только в способе смерти? Я могу либо остаться и умереть, либо выйти завтра из строя и жить, мучаясь. Вот и всё. Эх, если бы знать, что ждёт впереди. Но всё равно, спасибо.
- За что же?
- Что остановили.
- Вот я и спрашиваю, за что? Ведь не знаешь, хорошо или плохо для тебя сделал, а благодаришь.
Дима молчал, растерявшись от неожиданного поворота разговора.
- Нет, правильно, что не вышел, - сказал после паузы, отвечая своим мыслям.
- В Бога веришь?
Отец Пётр умел смутить собеседника. Раньше бы Дима, не задумываясь, ответил на вопрос, но сегодня вспомнилось детство, посещение с матерью церкви по воскресеньям, и поэтому ответ прозвучал несколько неуверенно:
- Не знаю. Нет, скорее всего. Я же комсомолец, а значит - атеист.
- Так комсомолец или атеист? - опять удивил отец Пётр.
- Атеисты, - быстро нашёлся Дима, как-никак восьмилетку закончил, - они против бога.
-...?
- А комсомольцы борются за счастье всех людей, за то, чтобы всем жилось хорошо, богатые не обижали бедных, чтобы трудящиеся в мире жили, работали и детей растили.
- Тогда не понимаю, почему ты говоришь, что комсомольцы против Бога.
Дима снова смутился. Странные повороты мысли отца Петра немного пугали.
- Есть хочешь?
За недолгой беседой Дима забыл о голоде, но неожиданный вопрос вызвал непроизвольный спазм желудка. Новый знакомый вложил в руку обкатанный до состояния морской гальки сухарик. Никогда за свои двадцать лет Дима не ел ничего вкуснее. В животе заурчало, слюна заполнила рот, нега, разлившаяся по телу, потянула в сон.
- Спи, сынок. Не каждому даётся возможность увидеть будущее. Ты выбран за твою чистую душу. Знай: Господь не должен за каждого решать его судьбу и не может предугадать, как поступит человек, так что сам делай свой выбор.
- Огонь! - немецкий офицер махнул рукой.
Дима, стоящий в шеренге расстрельной команды, зажмурил глаза и нажал на спусковой крючок. Залп оглушил. Люди напротив упали: кто - назад, в ров, двое рухнули лицом в землю.
Дмитрий с ужасом смотрел на дёргающуюся в конвульсиях спину молодого мужчины, из выходного отверстия под лопаткой толчками била кровь.
- Что стоишь? - вывел из транса голос старшего полицая. - Живо трупы в ров скинь.
- Но он же не мёртвый ещё.
- Так добей.
- Кто? Я?
- Нет, я. Что, думал задаром, немцы кормить будут? Отрабатывай свою сытую и тёплую жизнь, - командир усмехнулся, взял из вялых рук Димы винтовку. - Тащи, говорю, в ров...
Баня! Как он мечтал о ней! Казалось, веник выгоняет из тела вместе с грязью и усталостью, страх. Кусок хлеба и четверть банки тушёнки не утолили многодневный голод, но приятной тяжестью в желудке подарили надежду на окончание лишений. Почему он раньше не решился выйти. Сейчас бы, как и этот парень, что хлещет веником, уже забыл бы о лагерных трудностях. Хорошо!!!
Батальон методично сжимал кольцо вокруг спящей деревни. Собаки, если ещё и остались, пока молчали.
Взвившаяся в небо ракета прервала утреннюю тишину, сразу со всех концов деревни послышались крики, выстрелы и лай проснувшихся, наконец, дворняжек.
Запертый овин с жителями облили бензином и подожгли. Гул пламени, треск пылающей соломы почти заглушали крики сгорающих людей.
Дима, дымя папиросой, безо всяких эмоций поглядывал на происходящее. Из-под стрехи спрыгнула девчонка с дымящимися волосами. Упала, вскочила и тут же рухнула опять на землю, поползла в сторону леса, волоча неестественно вывернутую, видимо сломанную ногу.
Епифанов, не торопясь, поднял винтовку, прицелился, но выпавший изо рта окурок вызвал глухое раздражение. Выругавшись, догнал девчонку и со всего размаха воткнул ей в спину штык. Даже не посмотрев на дело своих рук, вытер лезвие о рукав, вернулся на место и прикурил новую папиросу.
Дима отплясывал с ярко накрашенной полькой. Музыка, сигаретный дым, женщины, всё смешалось в пьяном угаре. Жаркие губы Марьяны выцеловывали из Юры последние трезвые мысли.
- Пошли ко мне, - шептала девушка.
Разве можно тут сопротивляться? Бросив друзьям: "До завтра", он устремился за Марьяной.
Воспоминания ночи прекрасны. Девушка знала своё дело, да и Дима, пусть и пьяный, не подкачал (откуда он мог знать, ведь раньше - никогда...?). Ради такой женщины готов на всё, даже предать. Вот она, настоящая жизнь, полная маленьких радостей, составляющих в целом счастье.
Выстрелы, взрывы, крики, лай. Дверь распахнута.
- Есть живые? - звонкий мальчишеский голос ворвался в притихший барак. - Товарищи, мы партизаны, вы свободны. Выходите.
Ком подступил к горлу. Оставшиеся силы подняли тело и бросили вон из вонючего, холодного барака в тепло свободы. Всё, кончились мучения, радость переполняет душу. Не зря терпели, не зря ждали и надеялись. Эх, жаль, вчера всех предателей увезли - чуть не успели партизаны.
Невыносимо хотелось почесать спину. Ну, почему так всегда, когда категорически нельзя шевелиться, она чешется? За поворотом послышался слабый шум. Юра постарался ещё плотнее вжаться в снег. Но это не звук поезда или мотодрезины, какой-то монотонно повторяющийся, похожий на пиление скрежет вперемежку с человеческими голосами. Из-за деревьев выскочила ручная дрезина, два человека качали рычаг и одновременно что-то кричали, а третий держал на вытянутых руках кусок белой материи. Что это не парламентёры Дима сообразил сразу, ну а когда удалось разобрать надпись на импровизированном транспаранте, понял, в чём дело.
На старой наволочке чёрным выведено "НЕ ВЗРЫВАТЬ". Дима узнал связного со станции Молодечно, поворачивающего плакат то в одну, то в другую сторону. Раздался свист, дрезина затормозила, рядом с ней, как из-под земли, появился Палыч. Поговорив с железнодорожниками, он махнул рукой, несколько партизан подбежали к дрезине, подхватили её и поволокли в лес. Через минуту, уничтожив за собой следы, все скрылись за деревьями.
Поезд прошёл, своего первого подрыва Дима так и не дождался, а с наступлением темноты поступила команда оставить позиции. На месте сбора Палыч объяснил, что немцы вместо эшелона с техникой и боеприпасами пустили поезд, загруженный людьми для работы в Германии, и местные подпольщики едва успели предупредить партизан.
Четверо суток отряд пробирался к этой точке, шли ночами, скрытно - удара здесь, недалеко от Минска, противник не ожидал, и вот досадная случайность, или перестраховка немецкого командования, сорвали тщательно подготовленную операцию.
Возвращались по другому маршруту. Дима шёл последним, прикрывая группу. Наверное, если бы подпольщики остались в Молодечно, а не пошли с партизанами, то лёд на речке со смешным названием Уша, выдержал проход всей группы. Но под Димой он бесшумно покрылся трещинками, и стремнинка-предательница, будто поджидавшая в засаде, приняла паренька в чёрную бездну...
Отец Пётр проснулся от непривычного шума. Дима, встав на колени, возился под нарами.
- Что там делаешь?
От неожиданности юноша дёрнулся, больно ударившись головой.
- Что делаю? - переспросил юноша, помедлив, пробормотал: - Выбор.
- Не пойму, видимо никогда, тех, кто ко мне не переходит. Им предлагают то, о чём они мечтают, что в глубине их сознания, а они отвергают всё, - с досадой говорил Иудин отцу Петру. - Ах, какая душа у этого мальчика! Как жаль, что я не смог её заполучить. Так что, твоя взяла.
- Моя тоже не взяла, как видишь. Не смирился с судьбой. Да, душа хорошая. Может и к лучшему, что такие ни тебе, ни мне не достаются? И перевеса в нашей борьбе нет.
Полная пожилая женщина с диабетическими язвами на ногах сидит на табурете, устремив взгляд за окно. В руках, расслабленно лежащих на коленях, зажат белый листок письма. Слезы обильно текут из, казалось, давно выплаканных, глаз.
Вытерев ручейки на щеках, трясущейся рукой надела очки и в четвёртый раз принялась перечитывать неожиданную, и в то же время, долгожданную весточку из того, военного времени.
"Уважаемая Вера Семёновна. С Вашим сыном Епифановым Димой, я познакомился при трагических обстоятельствах - мы оба оказались в плену в декабре 1941 года.
К сожалению, не мог написать Вам раньше, так как Дима, много рассказывая о Вас, не назвал точного адреса, как впрочем, и я ему своего. Что поделаешь, мы были молодыми. Спасибо поисковикам, что нашли меня и дали Ваши координаты.
По прошествии почти сорока лет хочу рассказать, что Дима погиб как герой, а не пропал без вести, о чём мной поданы сведения в соответствующие органы.
Однажды на утреннем построении, где нас агитировали переходить на сторону фашистов и служить Германии, Ваш сын вышел из строя. И когда его вели мимо немецких солдат, он бросился на офицера и гвоздём в горло убил того. Диму застрелили, потому что не могли оторвать его руки от фашиста - так сильна оказалась ненависть к врагу.
Этот подвиг, иначе я не могу назвать поступок Вашего сына, вселил во всех военнопленных веру в победу и придал силы для продолжения борьбы. Ни один человек больше не вышел на призывы гитлеровцев. Через несколько дней нас освободили партизаны, и мы били врага, неся в сердце память о нашем боевом товарище Диме Епифанове.