|
|
||
Апокриф |
Сбитый русский самолёт унтер-офицер обер-штабс-фельдфебель приметил первым. Он приказал водителю притормозить и, достав пистолет, направился к непонятно как ещё недавно летавшим обломкам фанеры. Ганс последовал следом. Корпус биплана частично повис на дереве, пилот находился в кабине, вероятно, погиб ещё в воздухе. Обер-штабс-фельдфебель выволок его из этажерки, стянул шлем и маску.
- Вот видишь, Ганс, у этих свиней даже понятия о чести нет. Они вместо себя в бой женщин посылают.
- Полагаю это почта, господин обер-штабс-фельдфебель.
- Не важно, Ганс, ты ещё не видел, как эти ведьмы бомбы сбрасывают, - унтер-офицер с досады пальнул в девушку пару раз из пистолета, а Ганс поразился своим мыслям - ей лучше что погибла.
Обер-штабс-фельдфебель тщательно обшарил кабину, результатом обыска стала сумка.
- Действительно почта, неплохой улов, - он всучил сумку Гансу.
- Далековато от линии фронта.
- Наши асы постарались, загоняли все-таки чертовку, - унтер-офицер плюнул на пилота и направился обратно к машине.
Они продолжили свой путь.
- Операция "Цитадель" идёт полным ходом, и как видишь, приносит плоды. Хотя русские нам подпортили карты, но ничего, мы ещё выпьем шнапс за взятие Курска. Эй, Ганс! Ганс, что с тобой?!
- Всё в порядке, господин обер-штабс-фельдфебель, - почти прохрипел побледневший Ганс, пытаясь подавить подкатившую к горлу тошнотворную горечь и удержаться на сиденье, чтобы не выпасть из кабины. Ему казалось, что машина еле тащиться мимо смрадной кучи трупов в канаве справа от дороги. Военнопленные, судя по остаткам одежды.
- Ничего, привыкнешь, это тебе не в штабе бумажки перекладывать. Ein Papier, zwei Papiere, - унтер-офицер захохотал, подтрунивая Ганса.
- Ладно. Что там, в письмах? Есть что-нибудь ценное?
- Ничего особенного, в основном фронтовые письма солдатам, секретных документов тут точно нет, - Ганс продемонстрировал ворох свёрнутых в треугольники посланий.
Унтер-офицер запустил руку в сумку и вытащил горсть писем, выбрал одно второй рукой, а остальные швырнул обратно.
- Даже на конвертах экономят. Всё равно нужно всё изучить. С переводом справишься?
- Русский мне практически как родной, господин обер-штабс-фельдфебель, я родился в Крыме.
- Крым, это в России?
- Да, в Крымской республике. Мы жили в немецком поселении, мои предки перебрались в Россию, когда правил царь Питер. А в тридцать седьмом комиссары нашу семью депортировали в Германию.
- Ну, я так и думал что тут нечисто, больно лицо у вас, гаупт-ефрейтор, рязанское. Куда СС только смотрит? - унтер-офицер снова захохотал, точнее, зашёлся лошадиным ржанием.
- Я Ганс фон Альбрехт Келлер, потомственный дворянин, призван верой и правдой служить Рейху. При всём уважении к вам прошу без грязных намёков о моих корнях.
- Ладно, приятель, не кипятись, протянешь пару месяцев на передовой, сам на всех волком смотреть будешь, - унтер-офицер запрокинул голову и завыл, снова посмеиваясь над раскрасневшимся Гансом, - На, прочти, немецкий солдат должен знать мысли своего врага.
Ганс принял от унтер-офицера письмо, что тот крутил в руках, и пробежавшись по тексту решил не переводить дословно, лишь пересказать содержание.
- Это письмо не от солдата, оно с тыла. Адресовано некому Ивенченко Ивану.
- Гляди, тёзка твой, Ганс. Ну и кто Ивану пишет, жена, детишки или сам товарищ Сталин?
- Пишет, кажется, соседка, тут не совсем понятно, подписалась только именем. Пишет, что ранее ему по ошибке сообщили, что вся семья погибла под бомбёжкой. Жена и мать с отцом действительно погибли, но дети остались живы, они в тот момент находились в больнице, оба заболели. Просто никто об этом не знал, сочли, что погибли все.
- А теперь он об этом точно не узнает. Выходит наш Ганс не доставил сегодня радости русскому Ивану. Так держать, вояка! - унтер-офицер бесцеремонно потрепал Ганса за щёку, как сопливого мальчишку.
Сколько бы ещё выдержал Ганс беспардонного обер-штабс-фельдфебеля с его отвратным угловатым и абсолютно плоским чувством юмора неведомо, но окончание пути избавило от неприятного общества. Начальство с нетерпением ожидало переводчика. Ганс вышел из машины, поправил форму, взглянул на фото Мари, и, спрятав его поглубже во внутренний карман, направился в штаб, из которого то и дело слышалось, как трезвонят телефоны.
* * * Трезвон телефона прервал и так не очень спокойный сон. Иван просыпался неохотно, вчера он лёг поздно, несмотря на запланированную поездку. Воспоминания захлестнули так, что просидел до пол ночи. Слепо шарящая по тумбочке рука, наконец, нащупала трубку, он ответил, так и не поднявшись с постели.
- Да, сынок, здравствуй.
- Здоров, батя. Собирайся, давай, через полчаса подъеду.
- Хорошо. Спасибо, родной.
- Да, ничего, раз так надо, значит надо. Сегодня же 23 июля, то самое, правильно?
- Правильно, сынок, так надо...
- Только, бать, прости, так получилось, мне своих пацанов не с кем оставить, придётся с собой взять.
- Нестрашно, пусть едут, запомнят, где их дед лежать будет.
- Батя! Ну, ты опять за своё?! Сколько можно то, а?
- Я так решил. И не дай Бог ты меня ослушаешься... Понял?
- Понял... и дался же тебе этот фриц. Война ведь была. Или он тебя или ты его.
- Я же тебе рассказывал. Сколько повторять нужно?
- Да ладно, я помню, жизнью обязан и всё такое. Но зачем с врагом рядом то в одну землю?
- Сынок, мы все в одну землю ляжем... и ходим по одной вместе, и ляжем... вместе.
Ну, ладно, прости. Может я действительно ещё не всё понимаю, а может и не пойму, я на войне не был... Давай, мне ещё за Иришкой заскочить нужно. Хорошо хоть она одна поедет, а то и так тесновато. Собирайся. Пока.
- Жду, сынок.
Иван так же, не глядя, положил трубку на место, случайно зацепив рукавом пижамы листок, который плавно спикировал на пол. Выбираться из-под одеяла откровенно не хотелось, но долг зовёт. Руки потянулись к лицу, потёрли щёки, помассировали морщинки на лбу, перебрались выше, к ещё не поредевшим белёсым кудрям, пытаясь, разлохматив их, разогнать последние остатки сна. Ноги тем временем зашаркали по полу в поисках тапочек, правая почти сразу удачно достигла цели, а левая наткнулась на бумагу. Иван поднял листок, взглянул на надпись аккуратным ровным подчерком на немецком языке "Mein liebe Hans mit der Liebe. Ihre Marie." (Моему дорогому Гансу с любовью. Твоя Мари), перевернул фото, взгляд застыл на лице девушки. Тяжело вздохнув, Иван убрал фото в ящик тумбочки и пошел в ванную приводить себя в порядок. Через пол часа он, в парадном кителе, сияющим медалями на груди, уже стоял у подъезда, ожидая сына.
- Здравствуй, Сергеич, ты чего так вырядился, чай не девятое мая? - соседка с нескрываемым любопытством уставилась на Ивана.
- Да, так, на встречу со старым однополчанином собрался.
Разговор прервал подъехавший автомобиль.
- Ты, батя, как часы. Прости, малявки немного задержали.
После недолгих приветствий сына Петра, объятий дочери Ирины, утихомиривания внуков, их Лада поспешила выбраться из города, и помчалась по загородному шоссе. Дети радостно разглядывали живописные пейзажи, простиравшиеся за окном, встречая восторженными взглядами чуть ли не каждое деревце или кустик, а Иван угрюмо взирал на это раздолье, погрузившись в воспоминания о ныне далёком сорок третьем, когда эти поля выгляди совсем по-другому.
* * * - Эх, закончим войну, я заведу себе поместье, разведу виноградники, тогда эти поля станут выглядеть совсем по-другому. Красота. А, Ганс, что молчишь?
- Изучаю вражескую почту по вашему приказу, господин обер-штабс-фельдфебель.
- Да чёрт с ней, с почтой, и так понятно, что ничего ценного. Русские вот-вот оборону прорвут, не до бумажек. Посмотри лучше какие просторы пропадают, коммунисты же всё загубят.
Ганс оторвался от письма и оглядел местность за бортом автомобиля - ничего примечательного. Судьба опять свела его и беспардонного унтер-офицера в одном транспорте. Тот снова посмеивался порой только себе понятным шуткам и время от времени прикладывался к термосу, содержимое которого, судя по запаху, было куда крепче, чем кофе. Чтобы хоть как-то пережить его общество Ганс с головой ушёл в чтение писем. На самом деле занятие не приносило удовольствия, не очень то приятно узнавать чужие горести, пусть и заклятых врагов. Единственной пользой от чтения складывалось хоть какое-то представление о нынешней обстановке в тылу врага. Так же Ганс не разделял оживлённого настроения унтер-офицера. Во-первых, пейзаж казался не то чтобы унылым, а даже удручающим, земля вся выжжена, изуродована воронками, окопами, искореженной техникой, руинами полуразрушенной деревушки. А во-вторых, ещё пол часа назад этот "романтик" лично расстрелял группу военнопленных, причём сделал это с нескрываемым удовольствием. Он зачем-то заставил раздеться русских солдат, а когда всё кончилось, собрал их гимнастёрки в мешок, который сейчас валялся у него под ногами.
- Зачем они вам? - не удержался Ганс от вопроса, взглядом указывая на мешок.
- А, это, так, на всякий случай.
- На какой такой случай немецкому солдату может понадобиться русская форма?
- Ганс, ты любопытен до неприличия... Ладно, скажу тебе по секрету, мы ведь уже не наивные сопляки. Русский рвётся на прорыв и скоро будет здесь. Конечно, Германия ещё отобьёт свои позиции, русские прорываются с большими потерями, но это сражение мы проиграли. Понимаешь, Ганс, мы... мы проиграли и нас уже нет. Конечно, на смену нам придут другие, но нас как таковых нет.
- И что вы намерены предпринять?
- Я намерен спасти свою шкуру. Пока больше ничего, только спастись.
- Не зная языка?
- Ты знаешь, а я контужен. Потом переберёмся за линию фронта, главное заграницу уйти, а там есть у меня местечко, где можно залечь.
- А как же служение отечеству?
- Вот именно, Ганс, служение. Я планирую ещё послужить. И служу я не ради какой то дурацкой идеи, а ради небольшого клочка земли, что после победы выделят мне. Понимаешь, Ганс, мне, моим детям, моим внукам. Вот ради чего воюют многие, ради места под солнцем, хорошего тёпленького места. Ну, а сдохнуть в этой грязи уж точно никто не планирует и я вот не намерен.
Резкий свист, рёв, удар. Ганса волной от взрыва выкинуло из машины. Глухая тяжёлая тишина, словно тонны воды давят на барабанные перепонки. Всё плывёт перед глазами, нет сил не то, что подняться, даже продолжать терпеть это. Темнота... спасительная и одновременно страшная темнота. Одна единственная мысль. Это конец. Но вот свет, свет перед глазами, он показывает, что пора всплывать из той бездны, в которую затягивает.
Ганс открыл глаза. Ещё жив. А цел? Руки, ноги чувствуются, шевелятся. Вроде цел. Голова трещит от жуткой боли. Перед глазами перевернутый автомобиль, тело унтер-офицера, чуть дальше водителя. Похоже, им повезло меньше. Да, не судьба предприимчивому обер-штабс-фельдфебелю разводить виноградники. Похоже он был прав, русские прорвались, нужно идти, пробираться к своим. Ганс поднялся, и пошатываясь побрёл в сторону немецкого тыла, вытащив на всякий случай пистолет из кобуры. Соображал он плохо, время словно перестало существовать, ему казалось, что с момента взрыва прошло всего несколько секунд.
Завернув за угол какого-то сарая, Ганс наткнулся на дуло автомата. Русский солдат целился почти в упор, Ганс растерялся, рука с пистолетом машинально потянулась в боевое положение, но он, опомнившись, остановился. Сейчас он выстрелит, и тогда точно конец. Но вместо очереди Ганс услышал вопрос.
- У тебя дети есть?
* * * - Дети! Дети, хватит бегать. Тут нельзя шуметь.
- Ириша, да пусть резвятся.
- Папа, ну не парк же тут, кладбище всё-таки.
- Ну и что? Может, это мы считаем, что умершим вечный покой нужен, а они вот смотрят на деток и умиляются, их души радуются.
- Ну, скажешь тоже. И всё же не место тут для игр. Пётруша, твои чада, командуй.
- А ну, пацаньва, не можете вести себя тихо, быстро марш в машину.
- Папа, а можно музыку включить?
- Идите. Только ручник не трогайте, как в прошлый раз.
- Хорошо.
- Я не шучу. Ох, сорванцы. Ну, что, батя, прибрались, оградку подкрасили, вроде всё нормально.
- Да, Пётр, хорошо. Венок принеси, пожалуйста.
- Да, сейчас.
- Ириша, ты тоже иди, мне одному нужно побыть.
- Хорошо, папа.
Иван присел на лавочку, её вместе со столиком давно уже поставил Пётр, чтобы занять свободное место рядом с этой могилой. Сельское кладбище со временем значительно разрослось, даже два раза расширяли границы. Деревушка с тех времён уже превратилась в большой посёлок, да и город рядом. Надпись на памятнике гласила - Ганс Келлер 29.09.1922 - 23.07.1943. Фотографии не было. В сорок третьем не до фотографий, благо похоронил по-человечески, а позже и неоткуда её было взять. Пётр принёс венок и, предоставив, как обычно, право отцу саму возложить его, вернулся к машине.
- Ну, здравствуй, - убедившись, что остался один, тихо заговорил Иван, - Не знаю, простил ли ты меня, потому вновь прошу прощения. Конечно, содеянного уже не исправить, время не повернуть вспять. Но я сделал всё что мог, и даже больше... прости.
Иван ещё немного постоял и пошёл к машине. Могила находилась примерно в центре кладбища, потому он не сразу увидел, что они не единственные посетители сегодня. Рядом стояла ещё машина, причём с иностранными номерами, вероятно, подъехала недавно. Было видно, что хозяева транспорта блуждаю среди могилок, наверное, разыскивают кого-то. Ивана охватило непонятное беспокойство. Волнение возникло внезапно, без видимой причины, а в следующий миг он услышал немецкую речь.
- Marie, komm zu mir, er ist hier. (Мари, иди ко мне, он здесь.)
Да, последние сомнения развеялись, он не ошибся. Мари, тихо прошептал Иван. Он немного постоял в нерешительности, но потом резко развернулся и поспешил к машине.
- Что, батя, никак родня?
- Поехали, Пётр, нам тут больше нечего делать. Мы сейчас не к месту.
* * * - У тебя дети есть?
Вопрос сейчас казался не к месту. Шайзе! Чего медлит этот русский? Проклятая дрожь пронимала насквозь. Нельзя, нельзя показать ему страх. Пусть видит, как умирают доблестные немецкие войны.
- Дети есть, спрашиваю?
Однако как он хорошо знает немецкий, даже акцента практически нет. Ганс отрицательно покрутил головой.
- Мать, отец, невеста?
- Да, есть, - Ганс ответил на русском.
Пусть знает, немецкий солдат тоже не лыком шит и их языком владеет не хуже.
- А у меня нет... из-за вас нет. Всех положили, твари, жену, детей, мать, отца... всю мою роту... - он опустил автомат, - Стреляй...
Ганс непонимающе посмотрел на врага.
Ну что пялишься, рожа? Стреляй, говорю!
Руки покрылись отвратительно липким потом, в горле пересохло, стало колоть, словно проглотил кусок колючей проволоки. Русский терял терпение.
- Что, совесть проснулась, безоружного уже расстрелять не можешь? ... Как бомбы бросать на детей и стариков, там это запросто. А, ну стреляй, сука!!!
Русский резко поднял автомат и дал короткую очередь, а в следующий миг начал оседать на землю. Ганс не сразу понял, что русский пальнул мимо, а вот сам Ганс не промахнулся. Ганс вдруг ощутил - то чувство, что он ранее счёл за страх ни в какое сравнение не идёт с нынешним. Это случайность, я не хотел. Пальцы разжались сами собой, пистолет выпал из рук. Не понимая ничего, ошарашенный, он подошел к русскому. Ганса поразила улыбка на лице умирающего, словно он всего лишь уснул, словно очень устал и, наконец, прилёг отдохнуть. Почему этот русский улыбается? Почему он дал себя убить? В голове и так мутило, а тут ещё завертелся вихрь последних событий, вспомнилась погибшая девушка из самолёта, совсем девчушка ещё, расстрелы пленных, чужие судьбы в письмах. Письма! Ганс сам себе твердил, не может быть такого совпадения, но уже полез искать документы у русского. Ивенченко Иван Сергеевич, двадцатого года рождения. А вот и письма, фотография. Да, это он. Чёрт! Твои дети живы. Чёрт! Зачем, зачем ты это сделал?! Ганс, Ганс должен был умереть, а не Иван!
Ганс отбросил лопату и присел отдохнуть на мешок с гимнастёрками. Могила получилась нормальная по военным меркам, далеко не каждому павшему солдату так посчастливилось, лежать в родной земле, на кладбище. Да, конечно оно далеко от дома, но ведь Россия, родина. А ведь и для Ганса она родина. Кто виноват, что его соотечественники объявили войну? Если комиссары не депортировали тогда его семью, он, вероятно, воевал бы на этой стороне. А что его ждёт там, в Германии - ни жены, ни детей нет. Есть, конечно, Мари, но как у них сложилось бы, кто его знает, а теперь, видимо, точно не сложится. Ганс взглянул на фотографию Мари, а потом посмотрел на фото детей Ивана. Они ведь отца почти и не видели, а теперь и вовсе осиротели. Почему так? Почему?! Ганс поднялся и, вытряхнув содержимое из мешка, принялся заворачивать тело Ивана, всё лучше, чем вовсе без гроба. Зачем тебе понадобилось умереть, Иван? Ганс вдруг остановился, держа одну из гимнастёрок в руках. Решившись, он переоделся, положил тело головой на восток, а когда уже почти закопал, положил в образовавшийся холм термос унтер-офицера, предварительно осушив остатки его содержимого и вложив туда документы на имя Ганса. Дерево рядом с могилой, конечно, хороший ориентир, но мало ли может случиться ещё.
- Прости, Иван, думаю тебе уже всё равно как лежать, есть и более важные вещи. Ты мой лучший враг... Сегодня умер Ганс Келлер. Я обещаю найти их, я буду жить ради них, чтобы искупить свой грех.
|
|
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души"
М.Николаев "Вторжение на Землю"