Бжания Елена. Люблю бурить!

Люблю бурить!

-- А где Галя? -- спросил Глеб, едва переступив порог.

Он сразу понял, что её здесь нет. Когда Галя в помещении, это всегда чувствуется; даже если её не слышно и не видно, он прямо кожей ощущает приятную суету где-то неподалёку.

-- В магазин ушла, -- ответила вышедшая его встретить Евстолия Романовна. Одной рукой она прижимала к себе синюю эмалированную кастрюлю, другой держала ложку, которой резво перемешивала содержимое, разбивая комки в тесте. -- Мы блины надумали печь, а она со сметаной любит. А сметаны-то у нас и нету.

-- Она одна ушла?

-- Одна. С кем ей идти-то?

Глеб вздохнул. От дома до магазина было метров семьсот, по не прерывающейся и практически прямой дороге. Но Галя отличалась феноменальным умением сбиваться даже с простейшего маршрута, а в незнакомых местах теряться напрочь. Не то что заблудиться в трёх соснах -- ей бы и одной хватило, если она раньше подле той сосны не бывала. Сама Галя с неутомимым оптимизмом отправлялась навстречу неизведанному, видя в этом повод для приключений и новых знакомств. Иногда это раздражало Глеба, но чаще забавляло.

Сейчас он не знал, радоваться или беспокоиться. Рациональное мышление говорило: всё будет в порядке, может, небольшое "дорожное приключение" вовсе пойдёт Гале на пользу. Однако маленькая противная мыслишка зловеще нашёптывала: а вдруг Галя с собой что-нибудь сделает? И напрасно весь остальной разум протестовал, напоминая, что Галя вроде ведёт себя нормально. Во "вроде" дело и упиралось.

-- Давно ушла?

Евстолия Романовна сделала паузу в комкоразбивании.

-- Да уж с полчаса, наверное.

Весело улыбнувшись бабушке, чтоб она не заподозрила неладного, Глеб беззаботно сказал:

-- Я схожу за ней. Она наверняка уже заблудилась, она это может.

-- Сходи-сходи, -- одобрительно покивала бабушка, поправив повязанный на голове платок.

Платки Евстолия Романовна носила исключительно по случаю поварских работ. Обычно она обходилась без головного убора, не считая старой широкополой шляпы, которую надевала, чтоб работать на огороде в солнцепёк. Стриглась коротко. Штаны и кофты носила куда чаще, чем платья или халаты. Была чрезвычайно практичной женщиной. Нос у неё был с горбинкой, но некое ястребиное выражение лицу придавал не он, а манера смотреть на всё и всех так, будто они видны насквозь. Глебу, прекрасно знающему о бабушкиных проблемах со зрением, и то периодически казалось, что видит она гораздо больше, чем все остальные.

Евстолия Романовна приходилась Глебу двоюродной бабушкой, но была ему ближе обеих родных. Родные бабушки, вместе с дедушками, были далеко -- одни ещё до рождения Глеба уехали во Владивосток, к старшему сыну, а другие изначально жили под Липецком. Глеб их любил-уважал, всё как положено, но расстояние давало о себе знать. У Евстолии Романовны, или попросту бабушки Стоси, Глеб бывал каждое лето, сначала с родителями, потом один. Она всегда радовалась ему не меньше, чем родным внукам. В городе они тоже виделись, но с деревней, с Братково, были связаны самые интересные, добрые и тёплые воспоминания Глеба. (Официально Братково -- село, да вот горожане, особенно дети, обычно называют деревней и деревню, и село, и посёлок, и редко исправляются с возрастом.)

Братково у Глеба ассоциировалось с детством. Даже сейчас он, как иногда любя выражалась баба Стося, взрослый лось, здесь немного чувствовал себя ребёнком. Объективно теперь понимал, что "деревня" не огромная и находится не на краю света, а меньше чем в ста километрах от его города. Но всё равно здорово было сюда приезжать, смотреть на небольшие домики, сараи, бани, такие знакомые и привычные. На деревья, на лес с одной стороны, на поле с другой. Здорово было видеться с людьми, которые помнили его резвым маленьким озорником. Здорово, когда есть место, где тебе скажут: "Ой, а глаза-то у тебя мамины, точно мамины!" или "Голос отцовский, ну один в один!".

...Спустившись с крыльца, Глеб поглядел на хмурое небо, нахмурился сам и пошёл по мосткам к калитке. Плотные облака, переходящие в синеватые тучи, сползались со всех сторон, обещая сильный дождь. Если только дождь, это к лучшему -- жарко, душно, пусть посвежеет. Но может быть и гроза, а гроз Галя панически боится с детства. Галя, которую не пугала самая дикая публика, Галя, которая могла без проблем проложить себе путь через буйную толпу в баре, клубе, на рок-концерте или фестивале, при звуках грома бледнела и ёжилась, а от вспышек молний впадала в ступор.

...

Глеб и Галя в детском саду ходили в одну группу, в школе -- в один класс. Они дружили всю жизнь, и как раз поэтому не помышляли о том, чтобы стать парой. Они слишком давно и хорошо друг друга знали, не оставалось простора для интереса и романтики. Правда, в восемнадцать лет они полушутя договорились, что если к тридцати годам оба не будут в браке, то поженятся. На практике для совместного похода в загс они созрели только к тридцати пяти.

Каждый из них обожал свою работу, а обожаемая работа обычно отнимает куда больше времени, чем ненавистная. Глеб играл в театре; Галя пела в камерном хоре, на концертах во дворцах культуры, в клубах и ресторанах, на корпоративах, плюс больше десяти лет "состояла" в рок-группе. Когда Глеб видел её на выступлении хора, всю такую аккуратную, в длинном свободном платье и с неброским макияжем, он не мог не посмеиваться, даже если песня была трагическая, потому что у него перед глазами стояла совсем другая Галя. Вернее, не стояла, а носилась по сцене либо изгибалась или ритмично дёргалась у микрофонной стойки - оторва с ярко накрашенными глазами и тёмной губной помадой, уж точно не в голубеньком платье с подолом до пола.

Голос у Гали был хороший, пускай не особенно сильный. В оперу с таким не возьмут, но послушать приятно. Она над ним усердно работала, и это приносило плоды.

Глеб тоже выжал всё, что мог, из своих природных данных, в список которых, увы, не входил выдающийся актёрский талант. Не зря говорят, что талант обеспечивает лишь десять процентов успеха, остальное достигается трудом. Трудился Глеб упорно. Он знал свои недостатки и всеми силами устранял; то, что устранить не получалось, сглаживал. Он не фальшивил, он не был бездарностью, он очень старался. Чем-то это напоминало брак, в котором один из супругов страстно любит другого, а другой не возражает, но не отвечает взаимностью - его всё устраивает и не более того. На месте первого супруга был Глеб, на месте второго - актёрская игра. Актёром Глеб был отнюдь не плохим, только посредственным. Но без ролей не оставался, наоборот, частенько получал главные. Во многом помогал не дар, а внешность -- тёмные-тёмные волосы, светлые-светлые голубые глаза, правильные черты лица, высокий рост, широкие плечи.

Не скажешь, что Галя и Глеб не добились успеха в своих профессиях. Мир не покорили, но побеждали в конкурсах, выигрывали или занимали призовые места на фестивалях - от городских до международных. Глеб пару раз снимался в столичных сериалах, хоть и не в главных ролях. Они оба любили свою работу, но настала пора, когда захотелось любить ещё - уже не что-то, а кого-то.

Для Глеба переломный момент наступил в супермаркете, где он затаривался продуктами. В очереди перед ним стоял мужчина отчаянно интеллигентного вида, явно подвыпивший, но держался он вежливо, правда, жаждал общения. Сначала расспрашивал у девушки впереди, учится она уже или работает, потом спросил, есть ли у неё дети. Девушка рявкнула, что это не его дело, и мужчина принялся каяться, извиняться и рассказывать, что у него-то детей нет.

-- Вот так как-то глупо получилось... -- Он поскрёб седую макушку и вздохнул. - Думал: успеется, успеется, а тут вон оно как. Жена ушла, родителей давно нет, у сестры своя семья, ей не до меня...

Девушка расплатилась и ушла, не похоже было, что она прислушивалась к исповеди незнакомца. А Глеб прислушивался. И приглядывался. Мужчина не походил на бомжа или беспробудного алкоголика, скорее всего, обычный человек, пьющий от одиночества. Глеб вдруг испугался, что когда-нибудь и ему придётся пить от одиночества. Жалеть, что у него нет детей, и мучительно осознавать, что уже ничего не исправишь.

Это не выходило у него из головы до конца дня, и ночью он почти не спал - мысли не давали покоя. Утром он позвонил Гале, поинтересовался, помнит ли она об их давнем договоре насчёт женитьбы.

-- Так у договора срок реализации уже пять лет как истёк, -- засмеялась Галя, но по потаённым ноткам Глеб понял, что она отнеслась к этому серьёзнее, чем хотела показать.

Многие её подруги давно обзавелись детьми, ей тоже хотелось попробовать. Она была взрослой женщиной, по-прежнему творческой, но способной рассуждать практично и здраво. С практично-здравой точки зрения из неё и Глеба получится отличная пара. Они лучшие друзья, они знают, чего друг от друга ждать, им не придётся друг к другу притираться, а если и придётся, то гораздо меньше, чем людям, познакомившимся относительно недавно и соединившим судьбы в страстно-романтическом порыве. Каждый понимает, как для другого важно любимое дело, не придётся оправдываться за свой трудоголизм, и появится надёжный тыл. Появится что-то ценное, даже ценнее работы. Ну и, в конце-то концов, Глеб далеко не худший кандидат в будущие отцы. Адекватный, здоровый, добрый, внешними данными не обижен.

Они встретились, погуляли, поговорили, а на следующий день подали заявление в загс.

Друзья и знакомые наперебой уверяли, будто всегда знали, что так и будет, что когда-нибудь Глеб и Галя непременно поженятся, что они созданы друг для друга, и т.д., и т.п. Поздравления разбавлялись подтруниваниями, а для Гали в коктейль добавляли советы или охи-ахи по поводу будущего материнства. В стиле "Трудно тебе, конечно, будет забеременеть в таком возрасте, ну ничего, даст бог, получится". Словно ей пятьдесят три, а не тридцать пять. Её и раньше поддевали: время идёт, часики тикают, пора-пора, давай-давай. Некоторые из кожи вон лезли, стремясь поделиться перлами своей житейской мудрости по части деторождения - либо спрашивали, когда она, наконец, родит, либо уже призывали немедленно рожать. Впрочем, поползновения обычно обрывались на первой же попытке, ибо язычок у Гали был острый, и непрошеным советчикам не хотелось испытывать на себе его остроту в полной мере второй раз. Что касается родителей, они Галю вопросом продолжения рода не терзали, поскольку другие две дочери уже обеспечили их в общей сложности тремя внуками.

Забеременела Галя действительно не сразу, а через семь месяцев, но это было вполне нормально. Беременность тоже протекала нормально. Поначалу. На шестом месяце пришлось прерывать, потому что УЗИ показало "дефекты развития плода". С такими дефектами лучше не рожать, сказала врач. После паузы добавила: "И на своей жизни крест поставите, и сам ребёнок вас потом проклянёт".

Больница, заплаканная Галя, медики, запах лекарств, серый коридор и ожидание, ожидание, ожидание. Глеб до сих пор не мог вспоминать об этом без ощущения, будто кто-то пытается вырвать из него позвоночник. Прошло всего два с половиной месяца; может, потом будет легче, но до конца это не исчезнет никогда.

Каково Гале, он не представлял, а она не рассказывала. После выписки она стала делать вид, что всё нормально. Его попытки вывести её на разговор по душам разбивались о выстроенную ею стену. Он, возможно, и поверил бы, что для неё всё впрямь не так страшно, если бы не разные мелочи. Галя вела себя как обычно, но у неё случались срывы. Маленькие, да настораживающие. Один раз Глеб увидел на её лице такое выражение, что стало жутко. Он не мог описать, какие эмоции оно передаёт... Да в том-то и дело, что никаких; Глеб словно заглянул в пустоту, в ту пресловутую бездну, которая должна была бы в ответ начать вглядываться в него, но вместо этого продолжала концентрироваться только на Гале. В другой раз она чистила кастрюлю и вдруг со всего размаху швырнула её в угол. Хорошо ещё, что не в окно. "Грязь под ручкой никак не оттиралась".

Некоторые знакомые, коллеги, даже друзья и отдельные родственники подливали масла в огонь. Или скорее доливали яда в без того отравленное существование. Скорбно вздыхали, цокали языками и сочувственно соболезновали, щедро приправляя соболезнования поучениями. Мол, жаль, конечно, но все же знают, что чем старше мать, тем больше риск, что ребёнок будет нездоров, раньше надо было думать. Обычно это не проговаривали прямым текстом, но намекали до неприличия прозрачно. И Глеба воистину поражало количество таких людей. Откуда они все взялись? Что за желание уколоть людей, которым и так паршиво? Уколоть и удовлетворение получить, будто хорошее дело сделали; да попутно собственному благополучию порадоваться, как бы сказать: "А у меня-то всё отлично, у меня-то дети живы-здоровы, потому что я-то молодец, всё вовремя сделал(а)". Почему эта гадость в таком количестве полезла из людей, которых Глеб раньше искренне считал хорошими и близкими?

Бесполезно было объяснять, что Галя, вопреки всем мерам предосторожности, подхватила грипп, когда была на третьем месяце, и именно это, как выразилась врач, стало причиной развития патологий. Не было Галиной вины, такое могло случиться с любой, даже совсем молоденькой будущей матерью. Да ни Глеб, ни Галя и не собирались растолковывать это кому ни попадя. Им не за что было оправдываться.

В театре и в филармонии с приходом лета закончился сезон. Едва артистов официально отпустили на свободу, Глеб повёз Галю в Братково. Звучит банально, но ей нужно было сменить обстановку. Ему тоже.

...

-- Ага, заходила, -- сообщила продавщица. -- Сметану спрашивала. Только у нас закончилась, так что ничем я твою жену не порадовала.

-- Давно она ушла?

-- Минут двадцать назад.

Должна была бы уже дойти до дома или хотя бы попасться по дороге. Как он с ней умудрился разминуться? Хотя, мудрила, скорее всего, Галя.

Когда Глеб вышел из магазина, взгляд сам собой упал на виднеющуюся не так чтоб вдалеке усадьбу Эндоуровых. Вдруг Галю понесло туда? Секунду он колебался -- не смотаться ли? Нет, лучше вернуться домой, вдруг Галя уже вернулась; а до усадьбы добежать он всегда успеет.

На сей раз дома не обнаружилось не только Гали, но и бабушки. Да что ты будешь делать!

-- Галя! -- всё же позвал Глеб. -- Галя! Баба Стося!

Тишина. Глеб позвонил бабушке на сотовый, но сотовый оказался на кухонном столе, подле кастрюльки с тестом для блинов, в которой вместо ложки уже был половник.

Наклонившись, Глеб через окно посмотрел на небо. Туч не убавилось. Таскаться по деревне с зонтом не хотелось, он взял большой болоньевый дождевик. Этот дождевик, песочного цвета с рисунком из коричневых зигзагов, был в доме всегда, сколько Глеб помнил, больше того, баба Стося рассказывала, что носила его ещё девочкой; но на нём до сих пор ни дырки.

Приближения дождя ощущалось всё отчётливее. Воздух как бы замер и давил, обволакивая духотой, словно из последних сил противостоял напору. Казалось, ещё немного, и что-то наверху не выдержит и проломится под давлением.

Только на полпути к усадьбе Глеб сообразил, что оставил свой сотовый дома, аккурат рядом с телефоном бабы Стоси.

...

Странно: они были лучшими друзьями едва ли не с пелёнок, а Глеб раньше никогда не привозил Галю "к себе в деревню". Галя была в Братково впервые. Про усадьбу Эндоуровых она кое-что слышала, и после магазина решила ознакомиться с этой достопримечательностью села.

Нынче усадьба, по сути, представляла собой одно здание, без сада, ограды и прочего "оформления"; прямо в самом селе, неподалёку от жилых домов. Не разбирающаяся в архитектуре Галя описала бы барский дом так: двухэтажное здание, похоже на мини-замок, есть две вроде как башни (одна коричневая, кирпичная, другая того же цвета, что остальная постройка -- серо-белая); видно, что когда-то было красивым, но сейчас обшарпанное, тут и там видны кирпичи, дверь заперта намертво, почти все окна закрыты листами предположительно фанеры, хотя есть парочка без листов и без стёкол.

Галя обошла вокруг строения, с любопытством рассматривая стены и общий облик. А ведь и впрямь красиво, только бы отремонтировать. Любопытно, что внутри? Без лишних раздумий, используя выступ и попутно радуясь, что на ней обувь без каблуков, Галя залезла в одно из "зияющих" окон первого этажа.

Внутри было гораздо светлее, чем она ожидала. В глаза бросились облупившиеся стены и голый грязный пол, в уши -- голубиное воркование, многоголосое, не столько нежное, сколько деловитое. Гале вспомнились фильмы про заброшенные дома и маньяков либо придурков, которые идут одни чёрт-те куда, влипают в несчастный случай, а их потом не могут найти сутками. Но любопытство пересилило киноопыт, и она прошлась по дому. Надолго не задержалась. Собирался дождь, могла быть гроза, и хотелось поскорее оказаться в надёжной безопасности.

Выбравшись наружу, Галя отряхнула сарафан, поправила волосы и побрела к дому Евстолии Романовны.

Там выяснилось, что Глеб уже возвратился из Шексны, куда уехал утром, и пошёл искать Галю в магазин.

-- И чего он тебе не позвонил, прежде чем за тобой идти? - удивилась Евстолия Романовна.

-- Он не мог, -- Галя выдавила виноватую ужимку. - Я свой сотовый разбила, вчера. - Очень хотелось добавить: "Нечаянно", но очень не хотелось врать, поэтому она смолчала, надеясь, что Евстолия Романовна не спросит: "Как же это так?"

Не спросила.

-- Скоро вернётся. Подождём. Сметану принесла?

-- Нет, у них закончилась.

-- Жалко.

-- Ничего страшного. Вы сказали, что с вареньем будете, Глеб вообще блины с колбасой ест, получается, сметана только мне была нужна, а я обойдусь запросто. Тоже буду с вареньем.

-- Давай-ка к соседке сходим, к тёте Нине, -- предложила Евстолия Романовна, помешав тесто половником. - Как раз последние комки пока растворятся.

-- Неудобно...

Евстолия Романовна махнула рукой и стала развязывать передник.

-- Мы ж не с ружьём к ней нагрянем. Сможет -- даст, а завтра ты купишь да занесёшь, не сможет - не даст, никто не помрёт. -- Вспомнив о современных технологиях, она вооружилась мобильником. - Сейчас всё узнаем. ...Алё, Нина Лексеевна? Да, я. Здравствуй. Слушай, у тебя сметаны нету? В магазине закончилась, а мы тут блины затеяли. Ага. Ой, спасибо. Сейчас придём. Спасибо. - Положив телефон на стол, Евстолия Романовна победоносно посмотрела на Галю. - Всё, пойдём.

За недолгую дорогу до тёти Нины им встретились два человека -- парень лет двадцати пяти, видимо, летний отдыхающий, и мужчина лет шестидесяти; каждый проводил Галю одобрительным взглядом. В ней было что одобрять: ладная фигура, хорошенькое лицо. Подол зелёного сарафана кончался выше колена, и видно было, что ноги у Гали не кривые. Да что там, красивые ноги -- даже в чешкообразной обуви смотрелись хорошо. Русые волосы - негустые, но уж какие есть - волнами спускались по плечам и спине. Лицо круглое, глаза большие, серые и лучистые, нос точёный, губы пухлые, но аккуратной формы (даже лучшие подруги Гали не могли смириться с тем, что губы, равно как и грудь, у неё натуральные, не накачанные). Пусть на восемнадцать лет она уже не выглядела, незнакомые люди до сих пор обращались к ней "Девушка!" без задней мысли.

Нина Алексеевна давно была неоднократной бабушкой, но почти все звали её тётей Ниной. Точно так же как Евстолию Романовну многие величали тётей Стосей. Видимо, тётя - звание пожизненное. Галя пыталась прикинуть, сколько тёте Нине лет, решила, что не меньше семидесяти. Лицо маленькое, остренькое, в морщинах, но приятное, да и сама она маленькая, сухонькая; ручки миниатюрные, а пальцы узловатые. Больше всего привлекали внимание глаза - наверное, когда-то они были синими-синими; сейчас цвет поблек, зато оставался блеск.

-- Погоди ты маненько, -- засмеялась тётя Нина, когда Галя поблагодарила за сметану и собралась откланяться. - Дай хоть посмотрю на тебя. - Она взяла Галю за руку, выставила перед собой и действительно стала разглядывать. Не с наглой настырностью, а с одобрительным интересом. - Уж очень мне на жену Глеба посмотреть хотелось. Его самого я, считай, с малолетства знаю. Бегал тут у нас, с моими ребетятатми-внучатами играл, в гости заходил, на пироги. Ты, кстати, сама насчёт пирогов как, а? - Тётя Нина заговорщически подмигнула и широко улыбнулась, сверкая золотистыми и серебристыми коронками. -- Со смородиной. А?

Галя героически отказалась.

-- Как знаешь, -- после нескольких попыток уговорить сдалась тётя Нина.

Она проводила гостий до забора, и когда Галя уже взялась за вертюжок, тётя Нина положила свою шершавую ладошку поверх её кисти.

-- Ты не расстраивайся, детонька. Всё ещё хорошо будет, и у тебя, и у Глеба. И ребёночек у вас будет, глядишь, и не один. Вы молодые ещё, у вас ещё всё впереди.

За полторы секунды Галя опешила в четыре захода.

Во-первых, оттого что тётя Нина знала об их с Глебом несчастье. Если подумать, большого сюрприза нет, Евстолия Романовна наверняка рассказала; Глеб и Галя ведь ни с кого не брали подписку о неразглашении. Наверное, всё село знает. Ходи теперь, гадай, кто тебя жалеет, кто осуждает.

Во-вторых, "Всё хорошо будет" прозвучало с обезоруживающей искренностью. Эту фразу Гале с Глебом говорили постоянно, но лично Галя всегда чувствовала, что тот, кто говорит, не думает так на самом деле, а лишь выдаёт банальность для приличия. Тётя же Нина, похоже, в своих словах ни грамма не сомневалась.

В-третьих, Галю огорошило утверждение "Вы молодые ещё, у вас ещё всё впереди". До этого по поводу возраста она в лучшем случае слышала нечто наподобие: "Ну, в принципе, успеете ещё разок попытаться, время пока терпит, но зря, зря вы так затянули". Кто-то чуть ли не прямым текстом заявлял: сами виноваты, надо было раньше о детях думать. Многие и обидеть-то не хотели и ничуть не сомневались, что совершают благое дело - открывают глаза непутёвым знакомым/друзьям/родственникам, глаголют истину жизни, до которой сами непутёвые знакомые/друзья/родственники почему-то не додумались, зато теперь-то, без сомнения, прозреют и скажут спасибо.

В-четвёртых, Галя прежде не сомневалась, что если уж люди, живущие в городе, всячески продвигают постулат "Раньше рожать надо было", то деревенские тем более примутся поучать: "Молодость неизвестно на что потратили. Всё надо делать вовремя! Вы, вместо того чтоб деток вовремя завести, неизвестно чем занимались. Теперь уж поздно!" А получилось, что именно в деревне ей сказали, что ещё не поздно, что всё будет хорошо.

-- Ты на тёту Нину не сердись, -- попросила Евстолия Романовна на обратном пути.

-- За что сердиться? Она ничего плохого не сказала.

-- Всё равно, небось, неприятно тебе об этом вспоминать.

-- А я об этом никогда не забываю, -- проронила Галя, теребя подол.

Евстолия Романовна очень осторожно уточнила:

-- Замучили тебя?

Они ещё не разговаривали о том, что случилось с ребёнком, Евстолия Романовна не знала, стоит ли.

-- Замучили, -- призналась Галя. - И мне достаётся, и Глебу. Да я и сама себя накручиваю. Иногда человек, может, и не имеет в виду ничего плохого, а я слышу в его словах упрёки, которых на самом деле нет. Часто себя на этом ловлю. - Она медленно выдохнула. - А иногда наоборот. Человек вроде тебя жалеет, переживает, а потом ка-а-ак всадит упрёк, будто нож, в самый неожиданный момент. - Галя помолчала. - Наверное, они правы. Родила бы я лет в двадцать, и горя бы не знала. Здоровье хорошее, сил много, время не подгоняет. Ребёнок бы уже скоро школу заканчивал.

Наступило недолгое молчание. Нарушила его Евстолия Романовна:

-- Мне восемнадцать было, когда я первого родила. В двадцать второго, в двадцать три - третьего. В сорок лет бабушкой стала.

-- Неужели жалеете? - Галя испугалась, что в её голосе прозвучала надежда. Нет, ей вовсе не хотелось услышать, что Евстолия Романовна расстраивается и считает, будто прожила жизнь неправильно.

-- Нисколечко не жалею. О детях нисколечко не жалею. Тогда почти все рожали пораньше, не только я. - Евстолия Романовна почесала нос и задумчиво продолжила: -- Но вот что, считай, вся молодость в пелёнках да в соплевиках прошла, это иногда обидно. Если б заново начать, я бы ничего менять не стала, и родила бы в том же возрасте, и пелёнки меняла, и сопли вытирала. Потому что ежели не так, то кто его знает, как бы получилось. -- К выводу, который хотелось высказать, Евстолия Романовна пробиралась тернистым путём, и сама с досадой сознавала, что пока получается не утешение, а наоборот. -- Галочка, я это к тому, что всегда ж найдётся о чём пожалеть. Главное, чтоб было и чему порадоваться. И у вас с Глебом должно быть чему радоваться. Вы ж оба такие хорошие. И, коль на то пошло, не пьёте, не курите, гадость всякую не едите, значит, поздоровее многих будете.

Договаривали они уже в доме. Галя вздохнула с облегчением, когда между ней и сине-свинцовыми тучами оказались крыша, чердак и потолок.

На кухонном столе нашли телефон Глеба.

-- Видать, вернулся уже. -- Евстолия Романовна прислушалась. -- Глеб! Глебушка, ты здесь?.. Неужто опять ушёл? Куда его понесло-то?

Гале тоже хотелось бы знать, и не потому, что она сердилась, а потому, что волновалась. Тучи эти... Гроза будет, как пить дать.

Откуда такой панический страх перед грозой, Галя понятия не имела, никто его в ней не культивировал. Напротив, родители всячески пытались донести, что гроза это хоть и серьёзное явление, но не конец света. Умом Галя понимала, что её боязнь преувеличена до абсурда, и сама над собой посмеивалась. Но стоило наползти серьёзным тучам, и чувство юмора с логикой сбегали в отгул, а уж если начинало греметь, Галю охватывал ужас, с которым она ничего не могла поделать. Охватывал, подхватывал и на всех парах нёс к истерике. Затормозить Галя обычно успевала лишь в последний момент.

До звона в ушах и темноты в глазах Галя боялась, что когда-нибудь молния ударит в неё. Или в кого-то из её близких. Она места себе не находила, если в грозу не знала на сто процентов, что дорогие ей люди в безопасности, то есть под крышей.

А сейчас её дорогой человек неизвестно где.

Евстолия Романовна сказала: "Вы ж оба такие хорошие". Относительно себя Галя судить не бралась, зато насчёт Глеба не сомневалась ни капли.

...

Глеб залез "в усадьбу", безрезультатно позвал Галю и на всякий случай обошел (если не сказать "облазил") весь дом. Убедившись, что Гали нет, двинулся обратно. По пути за одним из дощатых заборов увидел человека, снующего в огороде между пятью или шестью парниками и постоянно поглядывающего на небо. В том, что вот-вот начнётся дождь, сомневаться уже не приходилось.

-- Дядя Паня, ты зачем парники закрываешь? - Глеб подошёл к забору, взявшись руками за две доски. - Дождём хоть польёт.

Дядя Паня был таким же дядей, как тётя Нина - тётей. Соседи, смеясь, говорили, что дядю Паню в Африке запросто за своего примут, до того он загорелый. Если погода позволяла, он всегда работал на огороде в одних штанах да самодельной косынке - куске ткани, завязанном четырьмя узлами "по краям" головы. Был дядя Паня худощавый, но выносливый, глазки лукавые, но улыбка добродушная. Он будто знал секрет, которым очень хотел поделиться с окружающими, и ждал, когда же его попросят. Раньше нередко выпивал, но завязал, когда дочка пригрозила, что внуков больше не привезёт.

Он посмотрел на Глеба, как на несмышлёныша.

-- У меня и так уж полито. - Дёрнул подбородком вверх. - Тучи видал? Тут не только дождь, тут и град может быть. А мне не надо, чтоб всё побило. Хоть пока немного наросло, а рисковать всё одно не хочется. - Дядя Паня схватился за рулон плёнки.

-- Помочь?

-- Помоги, коль не лень.

Конструкция у парников была не сложная: грядки понизу обнесены деревянным ограждением, над ними "перекинуты" металлические дуги, эдакий каркас, и с одной стороны к доске крепится свёрнутая в рулон толстая прозрачная плёнка. Когда нужно, плёнку, разворачивая, кладут на дуги, получается крыша.

С Глебом дело пошло гораздо скорее; управились за пять минут.

-- Спасибо, -- дядя Паня пожал Глебу руку.

-- Было б за что, дядя Паня.

В духоту загустевшего воздуха ворвался грузный порыв холодного ветра. Дядя Паня опять взглянул на небо.

-- Начинается.

-- Дядя Паня, Вы жену мою недавно, сейчас вот не видели?

-- Я её вообще не видал. Но бабушка твоя говорит, что она красивая. Жена твоя то есть. Хотя и бабушка в своё время была о-го-го.

-- То есть женщина незнакомая мимо не проходила? В зелёном сарафане, наверное. - "Если не переоделась, пока я в Шексну ездил".

-- Может, и проходила, да я не заметил.

-- Ясно. -- Глеб взял дождевик, который раньше пристроил на заборе. - Пойду я. - Надо бы расспросить старика о делах, о детях, о внуках, но времени нет. - Мы здесь надолго, так что я на днях ещё зайду.

-- Заходи, всегда рад.

Глеб повернулся и зашагал было в сторону огородной калитки, но дядя Паня вдруг позвал:

-- Глеб. - Он притих, словно сам не знал, правильно ли поступает.

-- А? - Глеб обернулся.

-- Про дитё твоё слыхал. Сочувствую.

-- Спасибо, дядя Паня. - Глеб напрягся.

Обычно так и начиналось. Сначала сочувствия-соболезнования, а потом взгляд а-ля "Ничего удивительного". Глеб научился смотреть в ответ. Люди, знавшие Глеба более-менее хорошо, воспринимали его как большого, однако абсолютно безобидного плюшевого медведя, но от подобного взгляда резко осознавали, что медведь-то живой и запросто может порвать на части. Особенно убедительно получалось, когда рядом была Галя, потому что дать в обиду себя он ещё мог, а вот её - ни за какие коврижки. Посмотреть так на дядю Паню Глеб тоже сумел бы, но позже совесть бы загрызла.

К счастью, обошлось. В глазах старика не было той дурацкой экспертной жалости, которая за последние месяцы набила оскомину и Глебу, и Гале. Дядя Паня смотрел со своим обычным лукавством, сейчас смягчённым неподдельным сожалением.

-- Жену береги. Женщинам, им ведь такое тяжелее.

-- Знаю.

-- Хорошая она у тебя?

Глеб улыбнулся, это была слабая улыбка, но очень яркая.

-- Хорошая.

-- Тогда вдвойне береги. А детвора ещё будет, какие ваши годы. Не родите, так из детдома возьмёте, тоже дело хорошее.

Эта мысль Глеба уже посещала, но обсуждать её надо было не с дядей Паней. Он снова попрощался.

-- С женой в гости приходи, -- велел вслед дядя Паня. - Хоть погляжу на неё.

-- Ладно. - "Она ему понравится, -- подумалось Глебу, -- потому что вправду хорошая".

...

После школы Галя и Глеб поехали поступать в петербургские вузы, она -- на кафедру сольного пения, он -- на кафедру актёрского искусства. Галя так разнервничалась, так накрутила себя, что уже не сомневалась: она не поступит. Для подстраховки решила подать документы ещё куда-нибудь. Почему вузом для подстраховки стал Санкт-Петербургский горный университет, Глеб не знал до сих пор; но тогда без вопросов пошёл с ней для моральной поддержки.

В здании университета Галя, недолго думая, обратилась к первому встречному:

-- Мил человек, а где здесь самый низкий конкурс?

Человек оказался не только мил, но и наделён чувством юмора.

-- Да на кафедре бурения, -- резво ответил студент-старшекурсник.

И вот Галя написала заявление на кафедру бурения скважин. В кабинет, где заседала комиссия, пускали по одному. Глеб остался снаружи. Но дверь за собой Галя закрыла неплотно, и он не преминул этим воспользоваться - приник к щели, обзор был неплохой.

Комиссия из нескольких человек, один серьёзнее другого, восседала за длинным столом. Галя подошла к середине, туда, где сидел самый серьёзный принимающий - крупный мужчина лет пятидесяти, с физиономией тоскующего по родине носорога, в очках; взгляд суров и общий вид пуленепробиваем. Галя, семнадцатилетняя мелюзга, приосанившись, торжественно положила перед ним стопку бумаг, увенчанную заявлением на поступление. "Носорог" под солидное молчание остальных коллег посмотрел на неё, на бумаги, опять на неё, снова на бумаги. Поправил очки, вцепился в Галю взглядом и не просто размеренным, а математически выверенным тоном вопросил, с достоинством чеканя каждое слово:

-- Девушка. Что Вас заставило подать документы на кафедру бурения?

Не моргнув глазом, не застопорившись ни на мгновение, Галя положила руку на грудь и с самым невинным и честным видом ответила:

-- Люблю бурить!

У "носорога" чуть очки с носа не упали. Вся комиссия, включая председателя, покатилась со смеху, а Глеб, хохоча, так и сполз по дверце на пол.

В итоге подстраховка не потребовалась, Галя поступила туда, куда хотела, а об этом случае вскоре забыла. Зато Глеб не забывал. Когда было трудно, плохо или просто серо, он вспоминал это "Люблю бурить!", и становилось легче. Как бы паршиво и муторно ни было на душе, "Люблю бурить!" неизменно помогало. Галя подбадривала Глеба, даже когда её не было рядом.

Она была его любимым человеком задолго до того, как стала его любимой женщиной.

...

Потемнело. Очередная волна ветра, сильнее и холоднее предшественниц, прокатилась над землёй, и хлынул дождь. Глеб собирался бежать домой, но тут - спасибо ярко-зелёному сарафану -- разглядел Галю. Она неуверенно шла по дороге, внимательно осматриваясь по сторонам. Глеб нагнал её быстро, но времени хватило, чтобы собраться с мыслями. Не надо показывать беспокойство. Спросит она: "Ты чего такой перепуганный?", и что он ответит? "Думал, ты под чью-нибудь машину бросилась или пошла топиться"? Хотя, чтоб утопиться в речке за селом, нужно крепко постараться, поскольку она здесь неглубокая, во многих местах вода и до колена не доходит.

-- Ты где была, лягушка-путешественница? - Глеб остановился в метре от Гали.

Она удивлённо выгнула брови, зябко поводя плечами.

-- Я где была? Тебя где носит? И зачем сразу обзываться?

-- Я не обзывался. Просто у тебя платье зелёное.

-- Практически жабой назвал, а теперь оправдывается. - Она хохотнула, искренне, но нервно. С опаской посмотрела наверх. Тучи и правда впечатляли.

Тут, как нарочно, загремело - не прямо над головой, но где-то близко. Если до этого Галя держалась, то теперь оторопела.

Глеб давно знал, что в её боязни грозы ничего смешного нет, знал, что для Гали это пытка, а не способ пожеманничать, приукрашивая свою фобию. Для неё оказаться в грозу без крыши над головой - настоящий кошмар.

Схватив Галю за руку, Глеб рванул к усадьбе, которая была ближе, чем дом бабы Стоси. Каждая секунда дорога, он даже не стал тратить время на возню с дождевиком. Первые мгновения Галя тащилась за ним на автопилоте, затем пришла в себя и ускорилась.

Они залезли внутрь дома всё через то же окно. Комната, в которую они попали, наверное, раньше была залом, где устраивались пышные приёмы. Теперь здесь устроились Глеб и Галя. Глеб расстелил дождевик в самом дальнем от окна углу, сел и усадил Галю. Галя прижималась спиной к нему, он прижимался спиной к стене и обнимал жену. Они успели вымокнуть под дождём, но дрожала Галя не поэтому.

-- Вот ведь глупость, -- она безрезультатно попыталась улыбнуться, -- в тридцать шесть лет бояться грозы до одурения.

-- Никакая не глупость. - Глеб крепче прижал её к себе. - Все чего-нибудь да боятся. - Он решился сказать то, что, наверное, должен был сказать давно. А может, не должен был говорить никогда; но сейчас, когда она дрожала всё сильнее, слова сами рвались с языка. - Я, например, боюсь, что что-нибудь случится с тобой. И тогда, в больнице, пока я ждал, из-за тебя я переживал больше, чем из-за ребёнка.

Но в последнем слове прозвучала такая болезненная тоска, что Галя яснее, чем когда бы то ни было, поняла, что для Глеба это тоже настоящая утрата и настоящее горе.

Снова вспомнился тот период. Между гриппом и УЗИ, окончательно подтвердившим "дефекты", прошла не одна неделя, и всё это время они ждали, надеясь на лучшее и отчаянно боясь худшего. А худшим, пожалуй, и было ожидание, выворачивающее нервы наизнанку, не дающее нормально спать по ночам, иногда сменяющееся надеждой, только чтобы потом навалиться с новой силой.

-- Я не знаю, выдержу ли ещё раз, -- едва слышно прошептала Галя. - Даже если ничего страшного не случится, я вся изведусь до родов, я буду переживать по любому поводу, буду вспоминать, как всё было в тот раз... Может быть, я больше не смогу. Я хочу, но, наверное, уже не смогу.

Не то чтоб Глеба это порадовало. Но он знал, что Гале нужны поддержка и повод успокоиться, а не бездоказательная пустышка типа "Не выдумывай, всё ты сможешь".

-- Заставлять я тебя не стану. - Он опустил подбородок на её плечо.

Пока рановато заговаривать о ребёнке из детдома, да и обстановка неподходящая, но Глеб лишний раз убедился, что нужно рассмотреть и обсудить усыновление, ну или удочерение.

На миг Галя застыла, затем расслабилась. Правда, когда грянул гром, снова напряглась до дрожи.

-- Ш-ш. - Глеб погладил её по мокрым волосам. - Всё будет хорошо. Я здесь, я с тобой.

Она с трудом заставляла себя более-менее ровно дышать, стучала зубами, вся покрылась гусиной кожей. Ей хотелось забиться куда-нибудь поглубже, залезть в самый тёмный угол и потерять сознание, чтобы хоть так не ощущать ужаса, перед которым был бессилен здравый смысл. Вроде кто-то ей рассказывал, что в усадьбе есть подземный ход...

Стоп. Стоп, стоп, стоп. Не хватало ещё ринуться на поиски подземелья. Нужно отвлечься. Пусть даже на что-то пугающее. Как говорится, клин клином вышибают.

-- А потом ты будешь со мной?

-- Конечно.

-- Ты не понял. Я имею в виду не после грозы, а вообще.

-- Я понял. И повторяю: конечно.

-- Значит, не собираешься найти себе восемнадцатилетнюю девицу, которая родит тебе пятерых?

Глеб резко распрямил спину. Хотелось бы ему узнать, кто подкинул Гале эту мысль. Узнать и прибить.

-- Как у тебя вообще такой вопрос созрел? Откуда семена? Кто сеятель?

-- Неважно.

-- Важно.

-- Сеятелей было несколько.

-- Кто?

-- Да плевать на них. Ты не ответил. - Она до сих пор не повернулась к нему лицом, и Глеб понимал, что не надо разворачивать её самому. - Ты когда-нибудь думал о том, чтобы найти другую?

-- Вот только что подумал впервые, фыркнул и забыл. - Он мотнул головой. - Восемнадцатилетние мне нравились, только когда я сам был восемнадцатилетним. Я как-то больше заточен на ровесниц.

-- Это ещё не гарантия, -- сквозь стучащие зубы вымолвила Галя. - Неизвестно, что с тобой будет лет в восемьдесят. Как ударит бес в ребро, как женишься на молоденькой сорокалетней, а потом будете с ней при разводе скандалить и имущество делить.

Вспыхнула молния, Галя подскочила, зажмурилась, зачем-то задержала дыхание. Глеб снова наклонился, приник своей щекой к её щеке.

-- А ты куда планируешь деться, когда нам обоим будет восемьдесят?

-- Кто меня знает. Может, найду пятидесятилетнего юношу.

-- Да у нас с тобой, как я погляжу, интересные планы на будущее.

-- Не то слово.

Оба они вдруг вспомнили, что планировали в юности, о чём мечтали.

-- Я думала, что когда-нибудь выиграю "Евровидение".

-- Я собирался получить "Оскар".

Чисто теоретически возможности оставались, но Глеб и Галя были уже слишком взрослыми, чтобы уповать на такую теорию. Многие юные создания видят себя в будущем сказочно богатыми, неприлично успешными и всемирно знаменитыми. Время идёт, а огромные деньги, успех и слава всё не приходят, во всяком случае, к большинству.

-- Галя, ты о чём-нибудь жалеешь?

Несколько секунд был слышен только насыщенный шум дождя за окнами.

-- Нет. - Галя покачал головой. - Я занималась и занимаюсь любимым делом; не халтурила и не халтурю. Столько всего интересного было и на сцене, и за кулисами, и в клубах, и на гастролях, и вообще. Пускай я не Мадонна и не Мария Каллас, кому-то я своим пением всё равно принесла радость... А ты?

-- Я-то точно не Мария Каллас, -- тихонько рассмеялся Глеб. - Но и я кого-то делаю счастливее. В том числе себя. Так что тоже ни о чём не жалею. "Оскар" это хорошо, но у меня и без него планов полно. - Поскольку разговор Галю хоть немного, да отвлекал от грозы, Глеб развил тему: -- Мне предложили быть режиссёром.

-- Где?

-- У нас же в театре.

-- Вместо актёра?

-- Вместе с актёром. Осенью начнём репетировать "Круг" Моэма. Директор спросил, не хочу ли я стать режиссёром постановки.

-- А ты хочешь?

-- Хочу, но сомневаюсь.

-- У тебя получится.

-- Откуда ты знаешь?

Она медленно облизнула губы, собираясь с мыслями, отвела голову назад, уткнувшись затылком в плечо мужа.

-- Я бывала на твоих спектаклях, не раз и не два. Я видела, как люди, которые приходили грустными и будто чем-то придавленными, после спектакля уходили с улыбкой и горящими глазами, расправив плечи.

-- В спектаклях не я один играю, и кроме актёров есть целая постановочная группа.

-- Я же не говорила, что ты один молодец. Но без тебя было бы совсем не то, вот поверь мне, поверь, со стороны виднее. Ты любишь театр. Я знаю это, как твой лучший друг, и я всегда чувствую это, как твой зритель. И не только я. Уж кому-кому, а тебе можно доверить любое театральное дело. Да что ж такое-то!.. - Она стиснула зубы, когда опять с треском сверкнула молния и раскатисто прогремел гром. Глеб обнял её с новой силой. Переведя дух, Галя закончила мысль: -- Соглашайся. У тебя получится.

Руки Глеба скользнули по её плечам и предплечьям, мурашки разгладились под его тёплыми ладонями.

-- Галка, ты хоть в курсе, что тебя я люблю сильнее театра?

Он не видел, но знал, что она заморгала.

-- Нет. То есть... -- в голосе проявилась улыбка, -- теперь в курсе. Если я сейчас скажу, что тоже люблю тебя больше всех на свете, эффект будет уже не тот, да?

-- Смотря как скажешь.

Галя, наконец, развернулась. Глаза у неё сияли ярче, чем у любого зрителя после спектакля. Она поднялась на колени, положила руки на плечи Глеба, скрестив запястья за его шеей, и демонстративно кашлянула.

-- Глеб.

-- Так. - Он приобнял её за талию.

-- Владимирович.

-- Пока без ошибок. - Сцепил ладони на её пояснице.

-- Исаев.

-- Весь внимание. - Притянул ближе к себе.

Начисто забыв о грозе, Галя хихикнула. Но затем дурашливость, поняв, что ей тут не место, заявила: "Дальше без меня" и испарилась.

-- Я люблю тебя. Очень. Не только как друга, но и как мужчину.

Уголки его губ поднялись буквально на пару миллиметров, но выражение лица изменилось полностью. Может, дело было не в губах, а в глазах, во взгляде. Такого светлого и горячего взгляда Галя никогда ни у кого ещё не видела; дыхание перехватило от мысли, что это всё лишь потому, что смотрит Глеб на неё.

Она подалась вперёд. Он убрал с её лица прядь волос, заправив ей за ухо.

Стихия напомнила о себе новой вспышкой и раскатом. Галя дёрнулась, но не так резко и испуганно, как можно было ожидать. Она продолжала смотреть на Глеба, словно зачарованная, и даже гроза теперь была для неё где-то далеко. Галя ещё больше наклонилась вперёд, и Глеб её поцеловал.

Конечно, хотелось бы сказать, что ровно через девять месяцев у них родилась двойня - здоровые мальчик и девочка, но это всё-таки не сказка и не мыльная опера. Двойня родилась через полтора года.

Конец

Большое спасибо Константину Румянцеву, без ежедневной поддержки которого этот рассказ появился бы неизвестно когда, а то и не появился бы вовсе!

Оставить комментарий © Copyright Бжания Елена (bzhania_e@mail.ru) Размещен: 16/09/2020, изменен: 16/09/2020. 47k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Глеб и Галя в детском саду ходили в одну группу, в школе - в один класс. Они дружили всю жизнь, и как раз поэтому не помышляли о том, чтобы стать парой. Они слишком давно и хорошо друг друга знали, не оставалось простора для интереса и романтики. Правда, в восемнадцать лет они полушутя договорились, что если к тридцати годам оба не будут в браке, то поженятся.

Бжания Елена : другие произведения.

Люблю бурить!