Монолог дилетанта
Вспоминаю первое знакомство с творчеством классика по школьной программе: романом "Преступление и наказание" и в отличие от одноклассников, кривив- шихся и морщившихся при одном упоминании его названия,мне роман понравил- ся мрачной, но притягательной чувственностью литературного языка автора, не отпускающего внимание сопереживающего читателя на протяжении всех сю- жетных коллизий, испытываемых героями романа. Я не был в восторге от про- читанного, но силу художественного слова прочувствовал и вполне смог оценить. Гораздо позже, читая "Идиота" и опять погружаясь в ауру душевных страданий героев, в чувственный мир роковых страстей, интриг и исканий, где так мало света, но много притягательно-губительной силы тьмы, я в полной мере ощутил мрачный талант Достоевского, силу его воздействия на умы читателей, но при этом полная безысходность, беспросветность и неизбежность надвигающейся трагедии не отпускает читательское внимание, не позволяет вздохнуть, рассла- биться,что-то осмыслить, а заставляет слепо, как за поводырем, следовать за кан- вой развивающейся драмы. Роман оставил неизгладимое впечатление мощного, но не светлого произведения, не предлагающего пути к свету,духовного осмысле- ния в поиске ответов на отсутствующие в романе вопросы. Федор Михайлович просто, но гениально, без акцентов и морали, написал апо- калиптический роман и точка. И именно это, отсутствие видимых, на первый взгляд, задач, которые автор решал бы в процессе создания гениального про- изведения, и заставило меня, спустя сорок лет, перечитать всего Достоевского, от корки до корки, где безуспешно искал авторский замысел. Во всех его рома- нах полностью отсутствует духовная составляющая человеческой личности, ее заменяет душевный стриптиз чувственного мира героев. Вместо морали этика плотской нравственности, душевные страдания не приводят к духовному пере- рождению, росту,религиозность если не высмеивается открыто, то игнорируется или рисуется в виде декораций для развивающегося сюжета. Везде трагедия фи- нала снимает все возможные читательские вопросы, лишает возможности осмы- сления, поскольку отсутствует духовное наполнение трагедии, вместо которого одна плотская, чудовищно - чувственная рана. Чувств в избытке, а смысла в этих страданиях, надежды на спасение автор потрясенному читателю не предла- гает и не дает. Опять задаюсь вопросом, в чем цель, где идея творческих потуг автора? Он же не хроникер уголовно-полицейских протоколов,в конце концов.Не берусь судить и анализировать поздние произведения,слишком многоуровневые сюжетные ли- нии, заполненные множеством малозначимых персонажей и сцен, при чтении ко- торых закрадывались крамольные мысли, что единственная задача автора заклю- чалась в увеличении постраничного объема произведений. Возвращаюсь к пер- вому юношескому впечатлению, роману из школьной программы - "Преступле- ние и наказание", единственному произведению,где удалось-таки отыскать четко заявленную и однозначно прописанную на страницах романа авторскую идео- логическую концепцию. Хочу предварить ее изложение тем, что эти мои выводы и взгляды никоим образом не претендуют на чье-то признание или дискуссию, далеки от мысли возводить тень на плетень в виде дилетантско-мещанской кри- тики великого писателя. Это попытка осмыслить на уровне читателя-дилетанта, не отягощенного литературно развитым интеллектом, творческое наследие, по- нять авторский замысел, нравственный контекст и принять их всей душой либо отвергнуть, как для себя неприемлемые. Приступая к этому поиску, нельзя не принимать во внимание глубоко драматич- ные моменты в судьбе самого писателя, где и судебный процесс, и заморожено- томительное ожидание казни, и срок, проведенный закованным в кандалы в ка- торжном остроге, и годы армейской лямки в нижних чинах, что неотвратимо и бесповоротно изменило не только мировоззрение писателя, но и его духовные ценности. Видимо именно этот трагический душевный опыт привел Достоевс- кого к осознанному отказу от духовно-религиозной составляющей в жизни че- ловека, оставляя ему только мир чувственных ощущений, красочных образов и плотских влечений, природный мир естества человеческой натуры, мир настоль- ко же прекрасный, насколько и несовершенный, подверженный порокам и страс- тям, сопровождающим человека на все протяжении его жизненного пути. Достоевский, отрицая философско-религиозную концепцию духа, божественно- духовное начало человеческого естества, духовный путь спасения души, предла- гает взамен философию души,основанной на нравственном мироощущении, чув- ственных образах, отражающих все многообразие плотских, физиологических потребностей и различающихся глубиной их удовлетворения.Такая философия понятна и приемлема обывательскому сознанию. Она легко раскрывает и препа- рирует все тонкости душевных переживаний, объясняя поведенческие и чувст- венные реакции плотской мотивированностью. Духовный императив: "Возлюби ближнего своего" вытесняется писателем чувст- венно-болезненным состраданием. Душевные муки Сонечки Мармеладовой,выз- ванные преступлением Раскольникова, в свою очередь, заставляют отзывчивого на страдания ближнего Раскольникова покаяться в содеянном. Не чувство вины, а сострадание ведет его на голгофу. Даже на последних страницах романа, пре- терпев муки наказания, Раскольников далек от раскаяния, но, через сострадание, он близок к искуплению вины. В этом писатель видит единственно возможный путь не к прощению и спасению, а к искуплению вины, примирение с ней. И эта концепция искупления вины через сострадание, выстроенная автором на стра- ницах романа, выглядит более реалистичной, чем сложный, с трудом осознавае- мый и тяжело дающийся путь духовных поисков, но вы меня извините, резуль- таты-то несопоставимы: где высоты человеческого духа, достигнутые через осоз- нание греха, смиренное раскаяние и прощение, Гималаи духовных подвигов са- моотречения и самопожертвования, а где плотское, физиологическое искупление вины не раскаявшегося убийцы-душегуба Раскольникова. Вывод более чем очевиден, но опять тупик. Не мог великий писатель, чья гениальность не нуждается в чьем-то, в том числе моем, признании, поскольку давно признана цивилизацией, выстраивать драматургию романа на основе реалистичной, но слабой, невнятной идеологемы. Прошибает мысль: "Господи, а не дурак ли я?", после которой приходит прозрение - ищешь кошку там, где ее никогда не было. Таланты реализуют авторские идеи на страницах своих про- изведений, гении это делают в умах и душах читательской аудитории. Вот путь к пониманию творческого наследия Достоевского, ключом к которому служит свойство человеческой души к состраданию и сопереживанию. Именно в такое состояние души Достоевский всей силой своего незаурядного таланта и красоч- ностью гипнотического слова загоняет читательские массы, буквально выдавли- вая из них слезы сострадания и душевную боль сочувствия к трагическим судь- бам своих героев. Не все герои симпатичны читателю, но к большинству из них испытываешь искреннюю сопричастность, сочувствуя и глубоко сопережи- вая их страданиям. Слава богу! Не дурак, а только крыловский персонаж: "Слона - то он и не при- метил!". Вместе с чем пришло и понимание неподъемности поставленной зада- чи, недостижимости цели. Достоевского невозможно осознать, слишком велик, глубок, емок. Представляю, как сложно его экранизировать. Но одновременно как просто его почувствовать и полюбить, войдя в эмоциональный, пропитан- ный чувственной энергией мир его героев с их обнаженными душами, рвущи- мися сердцами, раздетыми, обездоленными судьбами, трагическими финалами. Творчество классика как сама жизнь, которую невозможно осмыслить, понять, а только прочувствовав на собственной шкуре, прожить от колыбели до могилы. В заключение хочу изложить еще одно, не пугайтесь, последнее предположение, соображение, наблюдение - как угодно. Мне кажется, писатель пытается прео- долеть пропасть между библейской моралью десяти заповедей, остающихся на протяжении двух тысячелетий христианства прописными истинами из-за не вос- принимаемого обывательским сознанием христианского императива:"Возлюби ближнего своего" с одной стороны и где-то, как-то соблюдаемой человечеством этикой нравственного поведения с другой стороны, заменяя невостребованный поведенческий императив на вполне доступный для понимания широкими мас- сами императив сострадания: " Почувствуй чужую боль как свою". И в этом, на мой взгляд, состоит суть духовного завещания великого русского писателя своим потомкам. От сострадания - через прозрение - к христианской любви. Великому человеку великие цели. Христос своей жертвой принес человечеству Благую Весть, проторив путь в царствие небесное, на котором оно слепо топчется в самом начале не в силах понять и принять христианские истины, кроме внешне- го антуража религиозных обрядов и служб. Замысел писателя пробиться своим творческим промыслом не к сознанию, а к чувственной стороне жизни, к душе "заблудших овец" став их поводырем. Но что-то не получилось, то ли болезни заели, а скорее пришло глубокое понимание,убедительно и мощно прозвучавшее в последнем романе Достоевского, слабости, незрелости человеческой натуры еще не наевшейся греха, не намучившейся, мечтающей возвести царство небес- ное своими руками, под мудрым руководством Великого Инквизитора, в душев- ной слепоте к слезинке замученного ребенка вколачивающего миллионы судеб в фундамент будущего благоденствия человечества. Что же остается! Ждать пока повзрослеем, уходя от своей физиологической природы с ее инстинктами, рефлексами,плотскими потребностями и интересами, оставляя их для изучения естествоиспытателям и приближаясь к божественному замыслу Создателя, осознав и восприняв наконец его простые и великие истины, если времени хватит. Но тут уж на все Божья воля!