В последующие дни всё постепенно улеглось. Про случай в корпусе мальчишек продолжали говорить и строить догадки о том, кто же мог оказаться виновником происшествия. В проделки дьявола, конечно, верили только самые младшие. Учителя и воспитатели расспрашивали детей, кого-то больше, кого-то меньше, кого вообще не трогали. И не было среди опрашиваемых ни одной девочки, что очень успокаивало нас с Яринкой. Никому, как мы и думали, не пришло в голову, что такое могла учинить девчонка. Мозаику с Иисусом отмыли, батюшка Афанасий провёл службу, где все дружно замаливали грех святотатства, воспитатели прочли своим группам нудные лекции об уважении к символам веры. Поскольку виновный так и не был найден, в среду перед занятиями директор приюта Пётр Николаевич, с трудом втащив свой внушительный живот на сцену в актовом зале, сообщил, что вручает наказание грешников в руки божьи. И на этом дело закрыли, к нашему великому облегчению.
Несколько раз за эти дни я видела Дэна в школьном коридоре и на спортивной площадке. Однажды, когда мы встретились глазами, даже несмело подняла руку, собираясь помахать, но тут же торопливо опустила, обругав себя за неосторожность.
А в среду вечером, Яринка, дождавшись, когда мы останемся в дортуаре одни и, забравшись ко мне на второй ярус кровати, спросила заговорщическим шепотом:
- Завтра?
Я не стала уточнять, что завтра. Сама постоянно думала о предстоящей вылазке.
- Да. После полдника лучше всего. Я обычно в это время уходила.
Яринка закусила губу.
- Блин... Я не смогу после полдника. Мне надо юбку дурацкую шить, в пятницу сдавать.
- Ты что, не договорилась с Кушниковой?!
- Да говорила я с ней! Она не может, у неё самой какие-то там дополнительные занятия.
Я испытала досаду, к которой, однако примешивалась немалая доля облегчения. Как ни любила я свои вылазки в лес, они никогда не обходились без страха быть пойманной. А идти вдвоём - двойной риск. Но как выяснилось, обрадовалась я рано. Потому что Яринка, таким тоном, словно речь шла о чём-то самом обыденном, предложила:
- Давай тогда ночью?
Я уставилась на неё, пытаясь понять, не шутка ли это? Выходить из корпусов после десяти вечера строжайше воспрещалось даже парням старшегруппникам, не говоря уже о младших, не говоря уже о девочках.
- Спятила?
Яринка пренебрежительно фыркнула.
- А что такого? Агафья будет спать, ты же знаешь, что ночью она нас не сторожит.
Я знала. Комнаты воспитателей располагались на каждом этаже, в начале коридора, напротив туалета и душевой. И когда ночью приходилось выходить по нужде, я всегда слышала из-за двери громкий храп Агафьи.
- А охрана? А камеры?
Яринка посмотрела на меня с грустным упрёком.
- Дайка, что ты дурочку из себя корчишь? Как будто не знаешь ничего.
Я знала. Как и все воспитанники приюта, прекрасно знала о том, что камеры, висящие над входами в корпуса и вдоль дорожек, захватывают не всё. Всем нам приходилось опаздывать на уроки, выбегать гулять в неположенное время, по той или иной причине стараться избежать встречи с воспитателями, и из уст в уста передавалась информация о слепых зонах, местах, не просматриваемых через камеры.
Яринка ждала моего ответа, и я вдруг разозлилась на себя. А правда, что меня так пугает? Кому надо следить за нами? И опять же, как в случае с Иисусом, кто подумает, что одиннадцатилетние девочки не побоятся бродить в темноте? И потом - это должно быть здорово! Когда я последний раз гуляла ночью? В Маслятах, целую жизнь назад.
- Давай, - сказала я, и Яринка неуверенно заулыбалась.
Дальше мы принялись было обсуждать детали предстоящей вылазки, но в комнату вернулись Зина и Настуся. Яринка скорчила недовольную физиономию и соскользнула к себе на нижний ярус.
Девочки принялись расплетать косы и расчёсываться, готовясь ко сну. Я невольно залюбовалась иссиня-чёрной гривой Зины, укутавшей её до пояса. Она словно почувствовав мой взгляд, обернулась, зыркнула необычными своими кошачье-раскосыми глазами, и вдруг спросила:
- Даша, а как ты стала певчей в церкви?
От неожиданного вопроса я растерялась, и ответила не сразу.
- Ну как... батюшка Афанасий предложил Агафье, а она уже мне.
- А откуда батюшка Афанасий узнал, что ты умеешь петь?
- Да не умею я петь! Не училась. Просто пела. А батюшка Афанасий услышал.
- Где услышал?
И чего она пристала? Тут я заметила, что моего ответа с интересом ждут уже и Яринка с Настусей. Да о чём там рассказывать?
Когда я только попала в приют, выяснилось, что мне абсолютно незнакома Библия, закон Божий, и вообще всё, без чего не должна мыслить своей жизни православная девочка. Когда батюшка Афанасий беседовал со мной первый раз и спросил, что я знаю о Спасителе, я вспомнила мамины рассказы про море, и ответила, что это тот, кто вытаскивает людей из воды, когда они тонут. Батюшка Афанасий размашисто перекрестился, и, положив руку мне на макушку, молвил: "Ступай, дитя". Как я узнала позже, он отправился к Агафье, и заявил, что нельзя допускать до школьной программы ребёнка, который путает Спасителя со спасателем. Таким образом, полтора месяца я, вместо школы, ходила в церковь, где слушала о боге и читала Библию.
Добрый батюшка Афанасий очень старался пробудить в моей душе искру веры, он воодушевлённо, иногда со слезами на глазах рассказывал об Иисусе, отдавшем свою жизнь во искупление человеческих грехов. Но я, воспитанная людьми мыслящими исключительно рационально и практично, не понимала этого. Как может один человек отвечать за всех? И зачем? И разве не эти люди сами убили Иисуса? И почему бог отправил своего сына умирать вместо того, чтобы просто взять и всем простить грехи, раз это было так нужно?
Я задавала эти вопросы батюшке Афанасию, и он принимался взволнованно говорить о самопожертвовании и божьем промысле, чем запутывал меня ещё больше. В итоге, я поняла, что лучше всего просто слушать библейские истории, как странную, местами нудную сказку, время от времени кивать, а в особо грустных местах делать большие глаза. Тогда батюшка Афанасий оставался доволен, и отпускал меня пораньше.
Но кроме чтения Библии и разговоров с батюшкой, в церкви я слушала хор. Печальные тётушки в платках, называвшиеся почему-то сёстрами, протяжно пели под звуки нежной музыки несущейся из невидимых колонок. Звуки поднимались вверх, плыли под купол церкви, и возвращались оттуда звонким эхом. Это было красиво, и трогало мою душу куда больше, чем рассказы батюшки Афанасия о божьих чудесах. Правда слова в этих песнях звучали странно, некоторые я понимала, другие нет, третьи были вроде знакомы, но тётушки произносили их неправильно. Однако слова меня мало волновали, гораздо больше завораживало то, как здесь звучали голоса.
До этого мне никогда не доводилось бывать в помещении подобном церкви. В Маслятах все дома были небольшие, с низкими потолками, что, разумеется, не способствовало хорошей акустике. А вот петь там любили. Моя мама всегда пела занимаясь домашними делами, пели девушки собираясь вечером на улице, пели парни, аккомпанируя себе на стареньких гитарах, невесть, как и когда попавших в нашу затерянную среди северных лесов деревушку. Пели и мы - дети. В основном, когда отправлялись в тайгу за грибами или ягодами. Пение развлекало, помогало скоротать дорогу, и оповещало диких зверей о приближении человека, что помогало избежать нежелательных встреч. Но никогда я не слышала, чтобы человеческий голос лился так звонко и летел так высоко, как здесь, в церкви коррекционного приюта.
И однажды, когда батюшка Афанасий во время наших занятий зачем-то вышел, а больше никого рядом не было, я попробовала спеть сама. Взбежала на клирос, и, подняв голову к куполу церкви, запела "Лето придёт во сне", или как мы ещё называли эту песню - медвежья колыбельная. Она была очень грустной, в ней рассказывалось про мишку, проснувшегося посреди зимы, про то, как ему одиноко и холодно, как он не может понять, что случилось с миром.
Песню эту пела мне мама перед сном, часто я даже отказывалась засыпать, пока не услышу медвежью колыбельную. Сама я тоже любила иногда мурлыкать её вполголоса.
Но сейчас, в церкви, голос мой полился чисто и звонко, и полетел вверх, и вернулся оттуда прозрачным эхом. Это привело меня в такой восторг, что я спела колыбельную два раза подряд, и начала петь третий, когда заметила, что в дверях стоит батюшка Афанасий и слушает меня, прикрыв глаза. Замолчав на полуслове, я втянула голову в плечи, спрыгнула с клироса, и затрусила к своему месту возле раскрытой Библии.
Батюшка подошёл, погладил меня по голове, и непонятно вздохнул. В тот раз он ничего не сказал, и никак не прокомментировал мои певческие способности. Но полгода спустя, когда наша группа учила воскресную службу, Агафья предложила мне стать одной из певчих, и я не вижу на то какой-то другой причины, кроме протекции батюшки Афанасия.
Всё это я рассказала девочкам, и вопросительно посмотрела на Зину - довольна? Та пожала плечами.
- Странно, ты хорошо поёшь, а никак это не используешь.
- А как она может это использовать? - спросила со своей кровати Яринка.
- Ну, попроситься в церковный хор, петь не только на воскресную службу, а всегда.
- На кой чёрт? - фыркнула я, и Настуся, до этого лежавшая неподвижно, укоризненно глянула на меня.
Зина возвела глаза к потолку, но терпеливо объяснила:
- Ты можешь получить работу. Стать певчей в хоре, и не здесь, а в городе. А там глядишь, тебя заметит какой-нибудь мужчина и возьмёт замуж.
Внизу Яринка тихо буркнула что-то очень похожее на "задница", чем снова заставила переживать Настусю. А я подумала над словами Зины. Хочу ли я петь в церковном хоре? Петь мне нравилось, но не то, что заставляли учить в церкви - бессмысленный набор непонятных исковерканных слов. "Иисус воскрес из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав" - что это вообще? Как можно подарить живот, и зачем он тем, кто "во гробех"? Я пробовала спрашивать об этом у батюшки Афанасия, но он пустился в такие путанные и долгие объяснения, что я зареклась больше заикаться на эту тему. Живот так живот.
То ли дело медвежья колыбельная. Её поёшь и как живого видишь тощего бурого мишку, растерянного бродящего среди сугробов, и не понимающего, куда подевались трава и цветы, вкусные ягоды и пчёлы, несущие ароматный мёд? И жалко его, и хочется чем-то помочь, а голос от жалости делается тонким и звенящим, и летит ещё выше, особенно когда заводишь припев:
- Просто ложись и спи, лето во сне придёт...
Только разве позволят мне во время службы петь про медведя?
- Да ну, - отмахнулась я от Зининого предложения, - Это что, я буду как наши певчие, постоянно ходить в платке и с кислой рожей? Не хочу.
Зина махнула на меня рукой, и полезла под одеяло. Настуся последовала её примеру. Я же свесилась с кровати, и, глянув на Яринку, многозначительно кивнула в сторону двери - "Пойдём, договорим?". Но Яринка с сожалением кивнула на часы. Впрочем, это нас не остановило. Под подушкой у каждой хранился блокнотик с ручкой, как раз для таких случаев. И мы принялись писать и передавать друг другу записки, в свете крошечных ночников, висящих над постелями. И ещё до того, как Агафья прошлась по дортуарам, веля всем гасить свет, план завтрашней ночной вылазки был готов.
Из комнаты Агафьи донёсся могучий всхрап и Яринка шепотом запела:
- Нас крылом огородив, добрый ангел сны принёс...
С трудом сдержав рвущийся хохот, я пихнула её локтем в бок. Босиком, с распущенными волосами, держа обувь в руках, мы выбрались на лестницу и, переглянувшись, беззвучно засмеялись.
Весь день я нервничала и переживала, думая о предстоящей афере, и Яринка, судя по непривычной молчаливости тоже. Но зато когда время пришло, нами обеими овладело дурацкое веселье. С трудом мы дождались полуночи, по очереди дежуря на подоконнике и следя за охраной. Охранники делали обход территории раз в час. И когда после двенадцати они прошли под окнами в обратном направлении, мы начали собираться. Осторожно оделись, стараясь не шуршать одеждой, и настороженно поглядывая на наших соседок. Но те спали младенческим сном, и устроенной нами возни не слышали. Коридор мы миновали тоже благополучно, а на лестнице уже можно было и обуться.
- Вот Агафья храпака даёт, - хихикнула Яринка, застёгивая сандалии, - Если бы не знала, что это, подумала бы - собака рычит.
Я шикнула на неё, но сама не выдержала и тоже захихикала. Так, хихикая, мы и стали спускаться вниз. Двери, ведущие на другие этажи были закрыты, но учитывая то, что комнаты воспитателей находились у самых этих дверей, нам бы следовало вести себя потише. Однако странное, будоражащее кровь веселье, не позволяло этого сделать.
Вестибюль на первом этаже встретил нас прохладой и приглушенным на ночь светом. Распятый мозаичный Иисус укоризненно смотрел со стены. Я вспомнила, что потерпел от Яринки его близнец в корпусе мальчишек, и снова не сдержала смеха.
Входную дверь на ночь закрывали на массивный засов, хоть и не понятно от кого. Я потянула его на себя, но он оказался неожиданно тугим.
- Блин... не открывается.
- Ну-ка, - Яринка встала рядом со мной, - Раз, два, три!
Мы дёрнули одновременно, и засов неожиданно поддавшись, лязгнул так, что эхо отозвалось на лестнице. Испуганно переглянувшись, мы не сговариваясь, юркнули в приоткрывшуюся дверь, и тут же прижались к ней спинами, одновременно глянув вверх. Там, хищно нацелившись единственным глазом на крыльцо, висела камера.
Скользя вдоль стены, прячась в её тени, мы добрались до угла корпуса. Дальше оказалось ещё проще. По газонам, вдоль подстриженных кустов, служивших отличным укрытием, до прудика, а уже там - рукой подать деревья. Возле пруда мы задержались. Здесь предстояло миновать широкое открытое пространство, которое захватывала одна из камер, пусть и находящаяся в отдалении. Теперь всё зависело от того, насколько внимательна охрана.
Присев за скамейкой, мы набирались решимости для последнего рывка.
- Красиво как, - вдруг шепнула мне в ухо Яринка.
Она, подняв голову, смотрела в небо. Там висела половинка луны, по которой бежали рваные облака. В прорехи облаков тут и там выглядывали мерцающие звёзды.
- Ты никогда не выходила ночью?
- Нет, - Яринка повела взглядом вокруг, - Только в окно смотрела.
Я тоже огляделась. Такая привычная картина - школа, стадион, корпуса, деревья и дорожки между ними, сейчас, в уютном жёлтом свете фонарей, выглядели таинственно, почти волшебно. Тихо, пусто. Я только сейчас поняла, что воздух вокруг заполняет стрёкот сверчков, а откуда-то издалека доносится странный низкий шум, в который вплетается ровный перестук.
- Что это? - я подняла палец.
Яринка прислушалась.
- Поезд идёт где-то.
- Поезд? Я раньше их не слышала.
- Я тоже, - подруга пожала плечами, - Днём их не слышно наверно из-за другого шума. Тут и шоссе из города недалеко.
Я не стала уточнять, что не слышала поездов не только днём, а вообще. Маслята находились слишком глубоко в тайге, где на десятки, а может и сотни километров вокруг не проходили железные дороги. Конечно, поезда мне не раз доводилось видеть в кино, но там они звучали совсем по-другому. Сейчас же звук поезда, постепенно затихающий вдали, почему-то вселил в моё сердце странную тоску. Я прислушивалась, пока Яринка не нарушила затянувшееся молчание.
- Ну что, рванули?
- А? А... давай. На раз-два-три.
Уповая на то, что у охранников в их караулке есть занятия поинтереснее, чем неотрывно пялиться в мониторы, мы кинулись к деревьям с такой скоростью, на какую только были способны. Я успела увидеть, как в неподвижной воде прудика не отставая от нас, мчится половинка луны, как отсвет фонарей играет на огненных волосах бегущей рядом подруги, а потом деревья и кусты надвинулись на нас, окружив спасительной темнотой.
- Есть! - азартно шепнула я, прижимаясь к стволу сосны.
- Погоди радоваться, - Яринка настороженно оглянулась, - Если кто нас видел, сейчас прибегут.
- Не прибегут, - как всегда близость леса и свободы будоражили мою кровь и о плохом не думалось, - Пошли!
Я привычно заскользила между деревьями, Яринка двинулась за мной. Луна просвечивала сквозь ветви и листья, её свет пятнами и полосами ложился на траву, и полной темноты не было. Забор тоже белел впереди отражённым лунным светом.
- Вот здесь, - сказала я, останавливаясь, - Сейчас смотри, как лезу я, и лезь следом.
Может, у Яринки и не было такого богатого опыта лазанья по деревьям, как у меня, но она не сплоховала, и спрыгнула на землю по ту сторону забора почти сразу за мной. Спрыгнула, выпрямилась и огляделась.
- Ну вот, - с гордостью произнесла я, поведя вокруг рукой, - Мой лес.
В лунном свете было видно, как трепещут Яринкины ресницы, а ноздри возбуждённо раздуваются, втягивая запах сосновой коры, мха, свежесть ночной росы.
- Кру-у-уто! - наконец выдохнула она, - Куда теперь?
- Гулять, - беззаботно отозвалась я, и направилась прочь от забора.
Здесь деревья росли куда гуще, чем на территории приюта, луна почти не пробивалась сквозь ветви и листья, поэтому идти приходилось медленнее. Но и торопиться было некуда. Я впереди, Яринка за мной, мы осторожно двигались между стволов, не слыша ничего, кроме шороха травы под ногами. Оглядываясь, я видела, как подруга трогает кору деревьев, словно хочет удостовериться в их реальности. Меня саму не покидало ощущение не то сна, не то воспоминаний о тайге. И усиливая эти ощущения, добавляя в них нотку непонятной щемящей тоски, вдали снова застучал колёсами поезд.
И пусть шла я без цели, но в итоге ноги сами привели меня к поваленной сосне. Мы присели на её ствол. Мои глаза уже привыкли к темноте, и теперь я любовалась ночным лесом, мазками лунного света среди веток, и переплетением ночных теней.
- Странно, - тихонько сказала рядом Яринка, - Я всегда думала, что ночью в лесу страшно, а тут наоборот хорошо.
Я понимала, что она имеет в виду. Окружающая нас темнота не была враждебной, таящей опасность. Напротив, она укрывала нас, отгораживала от остального мира, так что создавалась иллюзия полной безопасности. Приют с его правилами и вечной угрозой наказания в случае не соблюдения этих правил, отсюда казался почти несуществующим.
Яринка вдруг вскочила, отбежала в сторону, и упала на траву, разбросав в стороны руки-ноги. Тихонько засмеялась.
- Иди сюда!
Я поднялась, приблизилась к подруге, но замерла в нерешительности. Если сейчас замараю платье, завтра у Агафьи могут возникнуть неудобные вопросы. Грязное платье в её понимании - повод не только для наказания, но и для тщательного расследования того, каким образом девочка могла испачкаться. Ведь девочка не должна попадать в места и ситуации, где подобное может с ней произойти.
Яринка нетерпеливо похлопала ладонью по земле рядом с собой, и я снова почувствовала злость на себя. В кого я здесь превращаюсь? Как там Дэн сказал "очередная безвольная кукла"? Она самая! Как далеко заведёт меня стремление слушаться и хорошо себя вести?
Решительно плюхнувшись в траву, не обращая внимания на сразу намокшее от ночной росы платье, я вытянулась рядом с Яринкой, которая тут же нащупала и сжала мою ладонь. Так мы и лежали довольно долго, молча глядя на раскачивающиеся над нами верхушки сосен, растворяясь в ночной тишине и ощущении свободы.
Яринка первой нарушила тишину.
- Вот бы остаться здесь жить. Построить шалаш... только ты и я, и никаких воспитателей, никакой школы.
Я мысленно согласилась, но с одной поправкой. Чтобы с нами был ещё Дэн.
- Мама тоже сейчас в лесу, - совсем тихо добавила Яринка.
- Как в лесу? - не поняла я.
- Она самоубийца. Её похоронили не на кладбище, а за оградой. Прямо в лесу. А так даже лучше, красивее там. И тихо-тихо...
- Ты была на похоронах? - обычно мы старались не заговаривать о прошлом, ничего кроме тоски это не приносило, поэтому подробности Яринкиной жизни до приюта, я знала плохо.
- Да, меня соседка отвела. Отец не пошёл, и меня не хотел пускать, - Яринкин голос задрожал от обиды, - Но соседка сказала, что это грех - не дать ребёнку попрощаться с матерью. Тогда он заткнулся. Нагрешить, блин, побоялся. А что сам маму довёл...
Я успокаивающе сжала Яринкину ладонь, и она, судорожно вздохнув, замолчала. Чтобы нарушить тяжёлую тишину, я спросила:
- Ты больше у мамы не была?
Подруга покачала головой.
- Нет. Меня отец быстро сюда сплавил. Я даже мамино письмо не успела забрать из-под подоконника. Хоть бы он его не нашёл, не хочу, чтобы трогал своими лапами, - Яринка вдруг резко повернула ко мне голову, волосы метнулись по траве, - Дайка, я же тебе не рассказывала, что мне мама писала?
- Нет.
Подруга снова уставилась в небо, и вдруг заговорила тихим ровным голосом:
- Доченька, солнышко, рыжик мой золотой, не обижайся и не грусти. Я оказалась слабее, чем думала, прости меня. Постарайся стать счастливой несмотря ни на что, это трудная задача, но ты всё-таки сумей. Помни о том, о чём мы мечтали. Всё, что я тебе рассказывала про волшебные страны - правда. Жаль, что у нас оказалось так мало времени, и я не смогу отправиться туда с тобой, но ты справишься. Будь осторожна, не сдавайся и не останавливайся. Счастливого пути! Люблю. Мама.
Яринка замолчала. Я тоже не знала, что сказать. В глазах щипало от жалости и к ней, и к себе. И в то же время я испытала острое чувство дежа-вю. Что-то в этих словах казалось очень знакомым, совсем недавно я слышала нечто похожее... Похожее не словами, но вызванными эмоциями. Дэн? На этом же месте Дэн говорил про свою семью. Он говорил другое и по-другому, но, слушая его, я испытывала похожие чувства.
- Яринка, - тихонько начала я, ещё не зная, как правильно выразить свои мысли, - А что за волшебные страны?
- Ну, это, помнишь, я тебе говорила? Как мы мечтали убежать от отца? Вот мама и рассказывала про страны за Занавесом, где всё можно, не как здесь. Что туда реально попасть, только очень опасно. Но мы попробуем, когда я подрасту.
Чувство дежа-вю не исчезало. И тогда я задала вопрос, обращённый больше к себе, чем к подруге.
- Так твоя мама была другая?
И как ни странно, Яринка меня поняла. Может, сама думала о том же, а может просто уловила ход моих мыслей тем самым, почти телепатическим чутьём, которого не лишены все дети.
- Да, она не такая... не такая как все эти, остальные женщины. Её поэтому отец никогда не любил.
- А где? - я невольно перешла на шепот, - Где эти страны, про которые она говорила? Как называются?
Яринка покачала головой.
- Мама не рассказала, как они называются. Она говорила только "на западе".
На миг я закрыла глаза и ясно увидела прорезающие тьму, шарящие по земле, очень яркие, но какие-то мёртвые лучи прожекторов. Услышала гул винтов вертолёта, на клочья разрывающих тишину ночной тайги. И услышала горячий мамин шепот в самое ухо "Запад, беги на запад".
Мама, так ты имела в виду не сторону света?
Яринка рядом тихонько ойкнула, я поняла, что слишком сильно сжала её руку, но не нашла сил извиниться. Вместо этого сказала:
- Значит, нас не двое, а трое.
- Что? - не поняла подруга.
- Нас трое в этом долбанном загоне, - в моей памяти ожили, и заиграли новым смыслом слова Дэна.
Яринка пребывала в недоумении.
- Да кого трое? В каком загоне?
Я перекатилась на бок, поворачиваясь к ней лицом. И пересказала наш с Дэном разговор, всё то, о чём умалчивала до этого. Не потому, что не доверяла подруге, а потому, что сама до конца не понимала. Теперь, кажется, поняла.
Яринка выслушала, не перебивая, вперив неподвижный взгляд в небо. А когда я закончила, грустно сказала, подытоживая:
- Да, всё верно, мама была другая. Она не хотела жить так, как живут все, не могла стать счастливой. И наверно ещё много чего мне рассказала, если бы так рано не умерла.
- Значит и твоя, и моя мамы, хотели, чтобы мы убежали на запад?
- Кажется, да.
- Но как?
Яринка помолчала и рассудила по-взрослому.
- Дайка, пока рано об этом думать. Сейчас мы ничего не сможем. Надо немного вырасти. Хотя бы как твой Дэн.
Я согласна кивнула и опять легла на спину.
Вновь издалека долетел ровный стук колёс невидимого поезда. И больше он не казался мне тоскливым, пожалуй, чуть тревожным, но в то же время зовущим. Дальние дороги лежали там, за пределами нашей однообразной жизни. И если раньше они для меня были абстрактными, плоскими и безжизненными, как тусклые иконы, висящие в церкви, то теперь обрели объём и краски, стали настоящими. Не просто факт существующий отдельно от меня. Сейчас эти дороги куда-то вели. И по ним можно было пойти.
Яринка молчала, видимо тоже привыкая к новой картине мира. И так в тишине, мы лежали долго, звёзды над нами заметно сместились по небу, а луна начала опускаться за деревья. Наконец, Яринка заговорила, но уже совсем на другую тему:
- Как думаешь, что там?
- Где? - не поняла я, но покосившись на подругу и увидев отблески лунного света в её устремлённых вверх глазах, догадалась, - На небе?
- Ну да, - Яринкин голос звучал почти сонно, - Это ведь ерунда, что там ангелы и бог? Мама рассказывала - люди туда летали. Совсем высоко, за облака.
Я удивлённо помолчала. Раньше мы никогда не разговаривали на эту тему, но мне казалось, что подруга должна быть осведомлённее.
- Яринка, там космос. Разве вас в школе не учили?
- Да, говорили, что безвоздушное пространство. И что туда нельзя. Но ведь люди летали... были машины...
- Были, - подтвердила я, - А где-то и сейчас есть. И там люди летают в космос до сих пор. А может, и у нас летают, просто об этом не рассказывают.
- Папа говорил, что это грех, - при упоминании об отце, Яринка непроизвольно стиснула мою руку, и я поморщилась от боли, - Что из-за этого были все беды и войны, что люди всегда лезут туда куда нельзя. А почему нельзя?
Я пожала плечами. Мне такого никто не говорил. Родители рассказывали про планеты и созвездия, учили определять по звёздам стороны света. Были ночи, когда мы дружно сидели на крыше, и смотрели на небо в папин охотничий бинокль. И только здесь я услышала, что в небе есть ещё Бог со своими ангелами и архангелами, есть люди, которые умерли, и более того - я сама отправлюсь туда же, при условии, конечно, хорошего поведения. Поверить в такое я не смогла, но сделать вид, что поверила - вполне.
- А почему тогда, - продолжала размышлять вслух Яринка, - если люди из других стран летают в космос, их бог не наказывает?
- Наказывает же, - фыркнула я, - Помнишь, что Агафья говорила? У них там геи и блуд.
- Хочу туда где блуд, и геи летают в небо! - Яринка тихонько засмеялась, но вдруг осеклась, глухо замолчав. Я испугалась, что она может заплакать, и быстро сказала первое, что пришло в голову:
- Когда-то Русь называлась по-другому. Не помню. Так вот люди из этой страны, которая была вместо Руси, самые первые полетели в космос. Тогда ещё никто не летал, только они.
- И Патриарх разрешал?
- Тогда не было патриарха. Главным был царь... ой, нет... президент? Нет. Не помню в общем, но Патриарха не было, а тот, кто был, не запрещал летать. Разве тебе никто это не рассказывал?
- Про времена безбожья? - Яринка фыркнула, - Отец говорил, как же. Что раньше был сплошной разврат и грехопадение.
- Греха тоже не было. То есть не верил никто в Бога и грехи.
- Ну, так это и есть грехопадение, - снисходительно пояснила Яринка, - Когда не верят. А во что верили?
Я напрягла память, по крохам собирая всё, что когда-то слышала о прошлом Руси. А вспомнив, уверено сказала:
- Верили только в науку.
- Что, и молились науке?
- Нет, науке не молились, а грызли...
- Грызли?! - даже в темноте стало видно, какими огромными стали Яринкины глаза.
- Да не перебивай! Не по-настоящему грызли, конечно, а просто так говорили. Грызть науку. Узнавать её значит. И ещё! Девчонки и мальчишки учились вместе.
- Вместе? В одной группе и мальчики и девочки?
- Ага.
- Фигня какая-то. Это что - мальчики тоже учились домоводству, а девочки военному делу?
Я пожала плечами.
- Про это не знаю.
- Наверно тогда было интереснее, чем... - начала Яринка, и вдруг тихонько охнула. Небо над нами рассёк яркий росчерк падучей звезды. И почти сразу, чуть в стороне - ещё один. И секунду спустя - ещё!
- Звездопад! - я рывком села в траве, откуда-то издалека пришло воспоминание - такая же ночь на исходе лета, мой папа на крыше, и оброненное им странное слово "персеиды". Но из всех папиных объяснений я тогда поняла только то, что в августе с неба всегда падают звёзды.
И они падали. То здесь, то там, через промежутки в несколько секунд небо роняло по одной, а то и сразу по две звезды. Яринка восторженно взвизгивала, продолжая сжимать мою ладонь. А я вспомнила ещё кое-что.
- Ярин! Желание! Загадывай желание!
- Ой, точно! Нет, подожди!
- Что?
- Если загадать вдвоём? Как думаешь, получится сильнее?
Прямо над нашими головами вспыхнула, начала и тут же завершила короткий полёт очередная падучая звезда.
- Вдвоём? Да, я думаю да!
- Давай загадаем, - Яринка тоже села, - Чтобы нам не потерять друг друга. Никогда! Чтобы когда вырастем всё равно вместе? До конца?
- Давай! Сейчас звезда полетит, и сразу загадываем!
Забегая вперёд, скажу, что это двойное желание, загаданное одиннадцатилетней нашей августовской ночью, сбылось. Именно так - до конца.