Мой брат Алексей праздновал день рождения. Он старше меня на пару лет - ему исполнился двадцать один. В ближайшую субботу после календарной даты мы с кучей его друзей завалились в пивную - тихую и чистую - отмечать! Принесли пиво и пиццу, подали водку; мы вручили подарки. Завязалась непринужденная беседа (все друг друга знали). Сменяли друг друга анекдоты, хохмы, байки. Воздух исправно загрязнялся табачным дымом. Все шло отлично.
Алексей гордо продемонстрировал друзьям подарок полученный от последней пассии - портсигар. "Достойный подарок парню - дорого и со вкусом... Ну у тебя, Лех, и телка, мне б такую б... Да, стильная штуковина..." - все они, простачки и снобы, модные личности и нормальные ребята - каждый по-своему интересен и мил - были в восторге. И все они знали, как обычно Алекс общается с дев-ками: тесно, но недолго. О таких говорят: мотылек, порхающий с цветка на цветок, легкомысленный... И в этом легкомыслии - жестокий. Вот и сейчас он пояснил, очаровательно улыбаясь: ну, вот - хотел расстаться, а теперь еще пару недель придется повстречаться - я же не гад какой, чтобы после такого жеста сразу бросать - придется подождать. И все засмеялись, хоть для многих из них такая девушка была недостижимой вершиной - пределом мечтаний.
Вскоре Алекс вышел встретить Олю. Вечеринка продолжалась. Вот они вернулись. Он - истинный джентльмен - галантно помог ей снять пушистую шубку, представил (не все их еще встречали вместе). Она уселась между мной и братом. Скорее привлекательная, чем красивая, ухоженная, с изящной фигуркой, ласкающей взор. Он щедро дарил ей оригинальные комплименты. Алексей, в отличие от меня - невыдержанного, превосходно умел вести себя в любом окружении и находил общий язык, был вежлив и обходителен с самыми разными, порой неприятными ему, людьми... Оля, узнав, что я - родной братишка Лешика, весьма мною заинтересовалась.
Одаривая меня время от времени заговорщическими взглядами, она задавала многозначительные вопросы, нужные лишь для демонстрации интуиции, проницательности, осведомленности. Я заверил ее, что премного наслышан о ней, разумеется только хорошее, ну, что ты, он восхищается тобой, Оля... Говорила она полушепотом, наклоняясь к уху - я чувствовал тепло ее дыхания, но часто почти ничего не слышал, догадываясь о смысле по отдельным словам - когда очередной всплеск веселья, рождаясь на другом конце стола, достигал нас... Вот вновь включили музыку, и к шуму пира добавился новый, и плавая в нем, мы будто оставались наедине, и Оля громко сказала, поскребывая мою ногу перламутровым ногтем - "наладив психологический контакт": я думаю, я смогу его еще долго держать при себе... Улыбнувшись в ответ, я, все же, заметил (жалея ее, жалея - ну и где же была моя "мужская солидарность"?): он ветреный, Оля, не обожгись... А она ответила - только не со мной, меня он не бросит, и добавила, помедлив - меня еще никто не бросал...
Я смаковал ее слова, упивался ее грезами - я знал, что скоро она будет отвергнута, что она уже предана - перед нашими пьяными рожами, перед нами - беседующими с ней, развлекающими ее - королеву бала - для нас ее карета уже тыква, а форейторы - мыши, но она, не подозревая, томно улыбалась...
Они еще будут вместе - недолго - в кафетериях и кроватях, на бульварах и дискотеках; только на бульварах быстро станет холодно, а на дискотеках - слишком шумно... Я знаю, как все закончится: несколько раз она безуспешно позвонит, и после каждого звонка, с надеждой, с нарастающим напряжением, будет ждать ответа, и каждый раз, когда ей будут повторять - его сейчас нет дома, перезвоните позже - она удрученно будет просить передать ему, что она - его Оля - звонила, и вновь ждать - новый виток томительной неизвестности - надолго ее не хватит - и у нее есть гордость - каков негодяй-подлец-ничтожество - ведь чуть не влюбилась - чуть... ой, ли? Верно так и будет. Потом появится новая...
Странные мы, все-таки, ребята... Подлец - не подлец вовсе, если с девушкой подл... банально... Хотя... разве это подлость? - Это приключение, для неофитов - почти подвиг... Что же касается "рассказов о победах" - исполненных горделивого щегольства... Они - прекрасное дополнение к кружке пива, тихими кабацкими вечерами, когда хрустит на зубах соленый арахис, в ледяной, запотелой кружке оседает белая пена, и в душе рождается, ширится и крепнет ощущение какого-то незамысловато-житейского счастья.
...Как-то раз попалась чересчур настырная. И я, возмущенный тем, что приходится отвечать на звонки этой истерички, позвал его, не предупредив - и сразу понял, по его неожиданно любезно-веселому, чуть оправдательному тону, почему он бросает их так - ни о чем не говоря... Я же, вообще предпочитаю вынуждать девушку делать первый шаг к разрыву. Мне легче так - не надо нелепых порой, но всегда тягостных объяснений; да и совесть - молчит, как убитая.
Как-то вечером, привычно размышляя-рефлексируя, я вспомнил тот разговор, стало смешно и немножко грустно, ведь вы были так наивны, Оля, вы полагали, что опытны, искушены в изысках любовной борьбы, ах, скольких вы, верно, победили (вы весьма милы), скольких - "отшили", насмешливо и совсем не мило, и если это правда - и вас "еще никто не бросил" - значит бросали вы, разве этим стоит гордиться, глупышка, а вы были для него очередной, за вас он держался дольше - хвалил изящную фигурку, ухоженные ногти - фанат мелочей... Наверное вы и правда отвергнуты впервые, а ему это еще предстоит... Вы оба боялись быть брошенными, что же, ваша жизнь, Оля, обогатилась опытом, а он все еще... Хотя, не знаю - темна вода в облацех...
Алексей был таким не всегда. И в его жизни была, если позволите, любовь, да, да, именно любовь. Он долго ухаживал, он добивался, он страдал. И Хлоя-Изольда-Джульетта, сраженная настойчивостью и очарованная обаянием, ответила взаимностью своему Дафнису-Тристану-Ромео. А он - тонул в испепеляющем сердце чувстве; он плавал в его страстном пламени, будто игривый дельфин в лазурных водах Адриатики. Имя ее светлое позвольте не упоминать на сих мрачных страницах. Вместо имени обойдемся привычными местоимениями.
Их отношения полны были романтическими встречами, кои принято называть свиданиями. И долго развивались под сенью невинности и целомудрия - влюбленные, видимо, боялись разрушить возвышенное чувство прозаическими удовольствиями. Долго они не продержались, и флер чувственности покрыл их доселе детские ласки... Он называл ее милым молоденьким млекопитающим, она (немного пошловато, на мой взгляд) - часто звала его Котиком, довольно урча, топча подушки длинным гибким телом... Подробности пропустим.
Они были благополучны - здоровы, красивы, не по годам умны. Ничто не предвещало скорой странной развязки. Но она наступила. Алексей так захотел. Она рыдала, она просила, она просила просто объяснить... хотя бы сказать в чем она виновата?.. что она сделала не так?.. разве он ее не любит?.. почему он ее бросил?.. поступил с ней так жестоко... Их частые встречи в университете стали для нее нестерпимы. Пытка раздавленной любовью в вестибюле и коридорах, в буфете и спортзале... Встретив ее, я поразился перемене - потускнели глаза, ввалились ямочковые щечки, в углу рта родилась угрюмая морщинка... Через полгода она взяла академ и уехала. А когда вернулась, все будто было похоронено и безразличие поселилось в некогда искристых глазах.
Вы, может быть, скажете: к чему все эти банальные истории любви, все эти истасканные шаблоны и штампы? Скажете, что романтическим сюсюканьем сыты по горло, что вас оно не интересует... Тогда поскорее закройте эту книгу. Добавлю лишь, напоследок, что жизнь и есть не что иное, как набор дряхленьких шаблонов и штампов, что она исполнена романтического бреда, театральных страстей и невсамделишных трагедий... Люди вообще все одинаковы - только притворяются по-разному.
И Алексей притворялся. Но вот признался не сразу. Даже я ничего не заметил - уж действительно, железный человек! Ни единый мускул его лица не дрогнул, когда однажды она, отчаявшись, попыталась помириться при всех - в университетском коридоре... И лишь спустя несколько месяцев, он рассказал обо всем...