Царева Наталия Алексеевна : другие произведения.

Цвет любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Митя и Царина встретились для того, чтобы любить друг друга ВСЕГДА и НИКОГДА не расставаться. Эта та любовь, перед которой бессильна даже смерть. Повесть "Цвет любви" как нельзя актуальна и современна, несмотря на то, что ее действие происходит в 80-е годы ХХ столетия. Сегодня Россия "объелась" "свободной любовью", не имеющей никаких ограничений. Хочется чистоты, хочется света, хочется НАСТОЯЩИХ чувств. Именно к этим чувствам обращает читателей повесть Наталии Царевой "Цвет любви". Книга рассчитана на любой возраст.

   Здравствуйте, уважаемые читатели!
   Наталии Царевой, автору книги, которую вы сейчас прочитаете (или уже прочитали) 81 год! Но, не смотря на столь почтенный возраст, она в полном здравии и светлых мыслях.
   Всю жизнь она преподавала, писала статьи по искусствоведению, лекции, пользовалась большим успехом у учителей, которым "повышала квалификацию". Званий не получила, т.к. главным считала воспитание детей.
   Несколько лет назад она написала свою первую книгу. Еще в издательстве совершенно незнакомые люди сказали, что книга получилась удивительная...
   Прочитав, взяли на продажу три храма: храм-часовня Рождества Богородицы (где, кстати, продалось рекордное число книг) у Ладожской (сейчас его настоятель о. Виталий Магдеев строит рядом большой храм св. Апостола Андрея Первозванного), храм Покрова Пресвятой Богородицы около Политехнической и храм Покрова Пресвятой Богородицы в Красногвардейском районе (угол Косыгина и Передовиков). Продавалась она также на православных ярмарках от Иоанновского монастыря на Карповке по благословению о. Николая Беляева и в одном светском книжном магазине. Не было ни одного негативного отзыва. Только благодарственные.
   Хочется запустить книгу к максимально широкому кругу читателей. Тема, поднимаемая в книге, нужна сегодня.
   Наталия Алексеевна пишет следующую...
   Если Вам понравилась книга, Вы хотите получить не электронный, а реальный экземпляр книги с пожеланием здравия, долгих лет и автографом автора и помочь выпуску следующей книги, присылайте ЛЮБУЮ сумму-пожертвование (с пометкой "на книгу"). Сумма действительно может быть ЛЮБАЯ - от рубля до бесконечности! Книга сразу же будет выслана Вам.
   Реквизиты для пожертвований:
   Индивидуальный предприниматель Царев Евгений Михайлович
   ОГРНИП 314784710701057
   ИНН 782606150907
   р/с 40802810503000642436
   в ФИЛИАЛЕ "СЕВЕРНАЯ СТОЛИЦА" ЗАО "РАЙФФАЙЗЕНБАНК",
   Санкт-Петербург
   к/с 30101810100000000723
   БИК 044030723
   (!) В назначении платежа указывать ФИО и адрес, по которому высылать книгу.
   При возникновении вопросов - пишите: zakaz@concertspb.ru
  
  
  
  
  
   Любовь долготерпит, милосердствует,
   Любовь не завидует,
   Любовь не превозносится, не гордится, не безчинствует,
   Не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
   Не радуется неправде, а сорадуется истине;
   Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
   Любовь никогда не перестает...
   Апостол Павел
  

Наталья Царева

ЦВЕТ ЛЮБВИ

  

Часть первая.

  

-1-

   Митя предложил поехать в Юкки.
   - Почему в Юкки?! - удивилась Царина (таким странным именем наделили родители свою дочку!)
   - Близко. Можно на автобусе.
  
   Юкки ей понравились.
   - Настоящий берендеевский лес!
   Неожиданно для самого себя он взял её за руку. Почему? Может, в знак благодарности за то, что ей так же, как и ему, понравились Юкки? Он взял её за руку только на секунду. Зачем вообще брать девушку за руку в лесу? Нелепо как-то. Другое дело - город. В городе есть множество поводов. Например, чтобы перевести через дорогу... А здесь... Вокруг только деревья да кусты, и за руку, вроде, брать незачем... Но это секундное прикосновение его руки заставило Царину вздрогнуть. "Может, я ему нравлюсь?" - подумала она и от этой мысли ощутила такую любовь ко всему на свете и такую радость бытия, что чуть не заплакала от счастья.
   - Живописное место, правда? - спросил он, ещё раз прикасаясь ладонью к тыльной стороне её руки.
   - Спасибо, что мы сюда приехали.
   - Я рад, что тебе здесь понравилось...
   И она повторила, видимо, от смущения:
   - Спасибо, что мы сюда приехали.
   А затем она, всегда такая немногословная, вдруг разговорилась, сама удивляясь своей говорливости, за которую потом, дома, станет укорять себя.
   - Так давно не была в лесу! Всё город и город... И не просто город, а самый его центр. Сплошная суета. А здесь... Полное отсутствие движения...
   - Ну почему же, деревья бегают туда-сюда.
   Она засмеялась и поддержала его шутку:
   - Только очень медленно!
   Тут она зацепилась ногой за корень, незаметной петлёй торчащий из земли и, к стыду своему, упала! И прямо лицом в снег, сохранившийся с зимы в маленькой и тоже едва приметной ложбинке.
   Митя, помогая ей подняться, притворно серьёзно сказал:
   - Ты ни при чем. Это пробегающее дерево тебя толкнуло. Я видел! Догнать?
   Царина, смущённая своим падением, осмотрела стоящие рядом деревья и спросила:
   - Какое конкретно?
   - Сосна, - абсолютно серьезно ответил Митя.
   - Вот эта?
   - Она.
   И Царина, глядя на сосну, о корень которой только что споткнулась, сказала с укором:
   - А ещё вечнозелёная!
   - Это не главное её качество, - вступился за сосну Митя.
   - Какое - главное?
   - Постоянство.
   - Серьёзно?! Тогда я ей всё прощаю. А откуда ты так много знаешь о сосне? Ты же, вроде, учишься в Военно-медицинской Академии. Я не ошибаюсь?
   - Абсолютно верно.
   - На каком курсе?
   - На последнем.
   - А я, стыдно сказать, зелёная, как это сосна, первокурсница.
   Он засмеялся, слегка притянул Царину к себе и, заправляя ей под красно-синюю полосатую самовязаную шапочку волосы, выбившиеся при падении, сказал:
   - Первокурсниц водят по лесу за руку. Это нам в Академии рассказывали. Можешь считать меня своим лесным гидом.
   - В лесу неудобно за руку, - возразила она и сделала крошечное усилие (больше для приличия), чтобы освободить свою руку.
   - Конечно, неудобно, - согласился он, - но необходимо. И, главное, приятно. Правда, ведь?
   И она призналась, что очень приятно.
   Так и шли они по лесу, взявшись за руки. Шли и шли... И молчали. Может, они шли бы так до самой ночи, но дорогу перегородило огромное упавшее дерево. Митя обрадовался дереву, как старому знакомому, поздоровался с ним и попросил у него разрешения присесть. Затем сел сам и усадил смеющуюся Царину.
   - Утомлённый городом человек имеет в нашей стране право на отдых.
   Царина оглядела стоящие вокруг деревья, подняла голову, рассматривая их вершины, и сказала:
   - Скоро лес станет совсем зелёным.
   А про себя подумала: "Какая банальщина!"
   В ответ она услышала:
   - Зелёный цвет быстро надоедает.
   - Почему?! - удивилась она неожиданному высказыванию.
   - Так получилось, - ответил Митя.
   - Но люди всегда красят стены в зелёный цвет!
   - И потому всегда хочется их перекрасить.
   - Зелёный цвет успокаивает. Это аксиома.
   - А потом утомляет своим спокойствием. Это тоже аксиома.
   - Любой цвет может надоесть.
   - Мы сейчас говорим с тобой не о "любом" цвете, а о зелёном. Он пассивный.
   Царина вспомнила картину, висящую дома на стене напротив её диванчика и написанную в зелёных тонах.
   - А что происходит с людьми, если они живут рядом с картиной, написанной в зелёной гамме? Они умирают от скуки?
   - Нет, в основном выживают, но очень пассивно.
   - Ты так хорошо знаешь цвет... Откуда?!
   - С детства интересуюсь.
   - Зелёным? - съехидничала Царина.
   - И зелёным тоже.
   - А я про цвет ничего не знаю, но зато благодарна зелёному лесу, который так успокаивает. И я хотела бы жить в лесу.
   - Одна?
   - Нет, одной страшно... - улыбнулась Царина.
   - Договорились.
   Она засмеялась и протянула руку к его щеке, чтобы просто дотронуться до неё, но, не коснувшись, опустила руку и отвела глаза. Чтобы помочь ей выйти из состояния неловкости, он предложил ей посчитать зелёные тона.
   Она удивилась.
   - Как их считать? Зелёный и... зелёный. Два получилось.
   - Какая молодец! А если серьезно, то сам по себе зеленый - это основной тон. А оттенков-то сколько?
   - Давай считать. Вот, например, бирюзовая сосна, - показала она на стоящее напротив дерево.
   - Ничего себе "бирюзовая"! Яростно-ядовито-зелёная. Но если ты хочешь, то бирюзовая. А хочешь, вообще ее красной назовем?
   Она опять засмеялась. С ним она это делала очень часто. И, главное, искренне!
   Они насчитали двадцать четыре оттенка одного только зелёного цвета.
   После чего Царина жалобно сказала:
   - Очень хочется есть!
   Митя мгновенно откликнулся на её пожелание:
   - Пойдём! Срочно пойдём. Где здесь кафе, я не знаю, но если мы его не найдем, будем глодать кору зеленой сосны.
   Они пошли наугад.
   Вскоре Царина узнала место, где упала. Митя тоже узнал его, и, слегка приподняв девушку одной рукой за талию, пронес над злополучным корнем.
   Ей понравилось. Она бы с удовольствием еще раз испытала это. И ради этого готова была упасть еще пару раз.
   Наконец, они вышли из леса на дорогу, вдоль которой, справа и слева, стояли домики. Почему-то все они были зелеными. Во дворе одного из зеленых домиков сидела зелёная овчарка. "Неужели собака действительно зелёная или только я вижу её такой?!" - подумала Царина с испугом. И тут же услышала голос Мити:
   - Собака-то зелёная!
   - Но так не бывает!
   - А розовый конь бывает?
   - Бывает. У Есенина. Но это просто образ.
   - Не только. Все зависит от освещения. Представь себе: утро... заря... первые лучи солнца... И по степи мчится розовый конь. Он обязательно будет розовым.
   - Но собака - не конь, и сейчас не утро, а вокруг всё зелёное. Почему?
   - Мы долго были в лесу. Глаза впитали много зелёного цвета, и теперь какое-то время всё нам будет казаться немножко зелёным. Это быстро пройдёт.
   - Сколько же мы были в лесу?
   - Часа четыре. Может - пять.
   - Неужели?! А мне показалось, что вошли - и вышли.
   - Значит, ты - счастливый человек.
   - А ты?
   - Разве по мне не видно?
   Вскоре они увидели кафе.
   Не успели сесть за столик, покрытый зелёной скатертью, как к ним подошла официантка в зелёных сапожках и, виновато улыбнувшись, предложила... зелёные щи:
   - У нас только зелёные щи и больше ничего нет.
   - Это замечательно! - сказал Митя. - У нас сегодня зелёный день.
  
   Потом они стояли на автобусной остановке, и Митя смотрел на Царину, не отводя глаз, нисколько не заботясь о том, что она может испытывать неловкость. Сначала она хотела попросить его не смотреть на неё так, но потом решила ничего не говорить. Она сама то смотрела на него, то отводила глаза в сторону, то, как написано в книжках, "опускала их долу".
   - У тебя длинные и пушистые ресницы, - сказал он без всякой эмоции. Просто отметил этот факт, и всё.
   - А у тебя...
   - А про меня и сказать нечего...
   - Неправда, - осмелела Царина. - Из твоих глаз исходит синий свет. Странно! Глаза серо-зелёные, а свет синий. Почему это?
   - О, это длинная история...
   - Все шутишь...
   - Конечно.
  
   В автобусе Царина думала только об одном: захочет ли Митя встретиться с ней хотя бы ещё один раз? Скорей всего не захочет. Может ли понравиться глупая, но постоянно умничающая девчонка? Да ещё зелёная...
   Она думала и смотрела в окно. А он смотрел на неё. И улыбался.
   Она повернулась к нему и спросила:
   - Я смешная?
   - Нет, что ты, очень серьёзная! Самая серьезная из всех. Таких серьёзных я никогда и не встречал.
   - А несерьёзных? Много у тебя было несерьёзных?
   - Достаточно.
   Ее губки дрогнули, и она вновь резко отвернулась к окну. Митя сразу "исправился":
   - Но это до тебя было. В другой жизни. И не со мной.
   - Мне всё равно.
   - На самом деле всё равно?!
   - На самом...
  
   Он проводил её до подъезда. Ей очень хотелось пригласить его на чашку чая. А чай дома был хороший. Зелёный! И не просто зелёный, а из целого зелёного листа. И нетрудно ведь было сказать: "Приглашаю на чай из зелёного листа!" Нетрудно! Но вместо этого она неожиданно для себя сказала:
   - А у нас на даче в лесу есть прудик. Там весной много головастиков.
   Наступило неловкое молчание, и она поняла, что после такой нелепицы нужно срочно уходить. Она кивнула головой (вместо "до свидания"), быстро повернулась к двери и решительно схватилась за дверную ручку. Ее остановил Митин голос:
   - А завтра...
   Она поспешно повернулась и спросила:
   - Что... завтра?
   Он немного помолчал, будто наслаждаясь её нетерпением, а потом сказал:
   - Завтра... Ты не хотела бы встретиться завтра?
   - Ты можешь?!
   Она не скрывала радости, а он не торопился с ответом. Глядя в сторону, вдоль улицы, окаймлённой зажжёнными фонарями, медленно, с расстановкой, произнёс:
   - Один свободный день у меня ещё есть....
   - И ты хочешь провести его со мной?
   - Очень хочу.
   И тогда она торопливо призналась:
   - А как я хочу! Очень, очень хочу!
   - Он ласково улыбнулся и сказал:
   - Тогда... Встречаемся на Балтийском вокзале. У входа в метро. Ровно в десять. Сможешь?
   - Да! Да! Да!
  

2

  
   Взбежав по лестнице, Царина распахнула дверь и радостно крикнула в пространство пустой квартиры:
   - "Но зеленеет жизни древо!..."
  
   Последнюю неделю Царина перед сном читала одну-две странички из "Фауста" Гёте. Не только потому, что это нужно было по программе, но и потому, что просто нравилось. Идеей, философскими рассуждениями. Но в этот вечер она взяла с полки сборничек стихов Бунина и открыла его (наугад!) на стихотворении "Канарейка".
   "Канарейку из-за моря
   Привезли, и вот она
   Золотая стала с горя,
   Тесной клеткой пленена..."
   Она засмеялась от такой удачи. Вот так-то, Митенька! На Родине канарейка была зелёная, свободная и счастливая. Зе-лё-на-я! Понимаешь?! Во все времена зелёный означал жизнеутверждение. Зелёный - цвет жизни и счастья. Понимаешь?! Митя!
   Она вспомнила, как они сидели на брёвнышке и считали тональности зелёного.
   - А какой твой любимый цвет? - спросила Царина.
   - Всё зависит от душевного настроя, физического самочувствия, погоды... И ещё от тысячи причин. И, конечно, главное, от человека, в которого влюблён. О! От этого многое зависит, если не всё.
   Ей тогда показалось, что при этих словах он многозначительно посмотрел на неё.
  
   Ложась спать, она внимательно посмотрела на любимую бабушкину картину, знакомую с рождения, - знаменитый серо-зелёный занавес с декадентской чайкой. Копия, разумеется. Но копия очень хорошая, - как отмечали понимающие взрослые люди. Дядя Марик, например, или дядя Толя Александров. Дядя Марик открыл в физике какую-то невероятно маленькую частицу, а дядя Толя написал книгу о Блоке.
   И совсем уже проваливаясь в радостный и уютный сон, она успела подумать: "Что бы ни говорил Митя, зелёный покой - это прекрасно".
  

3

  
   Проснувшись рано утром, Царина будто заново увидела свою комнату - изысканно-пастельную, небогато, но с большим художественным чутьём и вкусом обставленную бабушкой. Совсем не стыдно было бы привести сюда Митю, чтобы вместе попить чаю. В то же время Царина понимала, что не готова к такому смелому поступку.
  
   Они встретились, как и договаривались, на Балтийском вокзале у входа в метро.
   - Куда едем? - спросил Митя.
   - Я люблю Гатчину.
   - Я тоже.
  
   Они долго бродили по парку. Заходили в Берёзовый домик. У дверей Павильона Любви их встретила старенькая билетёрша и, ласково улыбнувшись, сказала:
   - Я выйду на минуточку, а вы побудьте здесь одни.
   И они остались одни. Митя хотел обнять Царину, но она воспротивилась, сказав "не надо".
   - Почему?!
   Она не знала "почему", поэтому так и ответила:
   - Не знаю.
   - Вот это правильный и четкий ответ, - сказал Митя.
   Потом они искали в Верхнем парке дуб, о котором Царина рассказала Мите. На нем можно было увидеть лицо Императора Павла, как было написано в книжках о Гатчине. Вот он, этот дуб! Прямо у дворца, где жил царь. Они долго стояли перед дубом, но так ничего и не увидели. Правда, Митя время от времени вскрикивал:
   - Нашёл профиль... Ленина! Нет, не то. О, нашёл... Гилера! Что за гадость мне все время видится!
  
   За лодками была большая очередь, но они честно отстояли и потом долго катались по озеру. Царина попробовала грести, но очень скоро натёрла мозоли и вынуждена была вернуть вёсла Мите.
   Некоторое время они катались молча. Потом Митя сказал:
   - Странное у тебя имя!
   Царина смутилась и начала оправдываться:
   - Так захотел папа. Он увидел меня после роддома и радостно закричал: "Да это же Царина!" Почему Царина? Кто такая Царина? Была она на самом деле когда-то или папа просто выдумал? Он же на эти вопросы всегда улыбался и отвечал: "Царина - это ты. И больше никто!" В школе я переживала из-за своего имени, стеснялась его и обижалась на папу. Сейчас выросла и успокоилась. Царина так Царина.
   - А мне нравится, - сказал Митя.
   - Правда?! - обрадовалась девушка. - А как мне тебя называть - Митей или Димой?
   - Зови меня просто: "Мой господин".
   Царина засмеялась.
   - Как зовёт тебя твоя мама?
   - Митей.
   - Можно и мне так?
   - Можно.
   День прошёл очень быстро. Просто пробежал! Не было скучно ни одной секунды, и все казалось важным: звук, слово, взгляд, свет, тень...
  
   В Ленинград возвращались в переполненной электричке. Стояли в тамбуре. Митя ухитрился встать у стенки, а Царине стенки не хватило.
   - Где же мой кусочек стенки? - обиженным тоном спросила она.
   - Я твоя стенка, - сказал Митя и притянул её к себе.
   - Не надо. Тебе тяжело будет.
   - Своя ноша не тянет, - сказал он весело.
   Царина внутренне сжалась от словесного штампа, но в ту же секунду он прислонился губами к её уху и прошептал:
   - Что, филолог, говорю штампами?
   - Да! - обрадовалась она.
  
   Напротив стояла женщина с корзинкой, доверху наполненной апельсинами и лимонами.
   - Какой замечательный питерский урожай! - сказал Митя.
   Стоящие рядом люди засмеялись. Женщина тоже засмеялась и объяснила: "Это ко мне на дачу родственники с юга приехали".
   Царина ощутила кислый вкус во рту и шепнула Мите:
   - Тебе не кисло?
   - Это естественно, - сказал он. - Светло-жёлтое всегда вызывает ощущение кислоты. А тут настоящие лимоны.
   - А почему к ним взгляд все время притягивается? Хочешь-не-хочешь, а смотришь...
   - Потому что тёплые краски. Они сильнее всего притягивают.
   - А ты не сердишься на меня, что я все время про все спрашиваю? Мне просто хочется, чтобы ты со мной разговаривал.
   Митя ласково ответил:
   - А я иногда хочу молчать. И просто ехать. Далеко-далеко. Мы поедем с тобой в Сорренто.
   Царина поднялась на цыпочки, прильнула к Митиному уху и спросила:
   - Что там?
   - Апельсиновые и лимонные леса.
   - Согласна. Когда?
   - Сейчас.
   - Разворачивай поезд.
   - Уже сделано!
  
   На одной из остановок в тамбур втиснулась компания мальчишек, один из которых ухитрился даже вкатить велосипед. Стало ещё теснее.
   - Это было Сорренто? - тихо спросила Царина.
   - Нет, пока Неаполь. Неужели не видно? Сорренто - конечная.
   Они стояли прижатые друг к другу, но не чувствовали ни неловкости, ни усталости.
   - Я запутался, - сказал Митя. - Не понимаю, где моя рука, а где твоя. Где твоя голова, а где моя. Где твое сердце, а где мое. Где...
   И тут поезд остановился на конечной остановке, на Балтийском вокзале. Все двинулись к выходу.
   Митя задержал Царину:
   - Подожди. Пусть все выйдут.
   Когда вышел последний пассажир, Митя стал целовать Царину и целовал до тех пор, пока в тамбур не стали входить люди, чтобы ехать в обратную сторону. И только тогда они вышли на перрон.
  
   И опять она не пригласила его на чай, заваренный на зелёном чайном листе.
   И опять не могла долго уснуть, вспоминая каждую минуту проведённого с Митей дня.
  

4

  
   Она сравнила Гатчину с Юкками и поняла, что в Юкках ей понравилось больше. Там настоящий лес, а в Гатчине - декоративная зелень. И люди кругом. В Юкках же никого не было. Только Митя и она.
   Мите же было хорошо и в Гатчине. Люди ему не мешали. Он не искал уединения, как того хотелось ей.
   Эпизод за эпизодом вспоминала она прогулку по парку. Нет, не вспоминала. Неправильно сказано. Вспоминать можно то, что забыто, а этот день, значительный как целая жизнь, она разбирала. Подробно. Каждый Митин шаг, каждое слово, каждый взгляд. В этом дне было много хорошего... но и огорчительного тоже...
   После Берёзового домика они пошли вниз, к озеру. По дороге им "встретился" огромный старый пень, давний "знакомый" Царины. На нём всегда сидели уставшие от прогулки люди. Но сейчас пень был свободен, и Митя, удивлённый его размерами, предложил присесть.
   Они молча посидели минуты две-три, и вдруг Митя, соскользнув с пня, сел у ног Царины на траву, положил к ней голову на колени, посмотрел вверх, в её лицо, и сказал:
   - Ты красивая.
   - Это шутка? Я никогда не была красивой.
   - Я не видел тебя ни в два года, ни в пять лет, поэтому не знаю, какая ты БЫЛА, но сейчас определённо красавица.
   Царина закрыла руками лицо.
   - Убери руки, не мешай смотреть на прекрасное. Твоя красота возвышает меня. И я хочу рассмотреть цвет твоих глаз.
   Царина покорно опустила руки.
   Он долго смотрел в её лицо, потом закрыл глаза. Царина ждала, ждала, когда он, наконец, откроет их и расскажет о её глазах, но, не дождавшись, наклонилась к его лицу и тихонько спросила:
   - Ну, и какие у меня глаза?
   Без всякого восхищения в голосе, не открывая глаз, он сказал одно-единственное слово:
   - Удивительные.
   - Митя! Ты плохо сказал! Так можно говорить о любых глазах, что ты, вероятно, время от времени и делаешь.
   - Это не так? Тебе объяснить?
   - Конечно! И подробнее!
   - Хорошо! В твоих глазах и цвет моря, и цвет незабудок.
   - Одновременно?
   - Одновременно. Они зеленоватые. Капельку. Не зелёные, нет, а цвета морской волны.
   - А где там незабудки?
   - Везде. Ну, как? Красиво я сказал?
   - Отвечаю: "Друг Аркадий, не говори красиво".
   - Так Базаров говорил. Но он, по-моему, дурак, - сказал Митя, поднялся с земли и вновь сел рядом на пень.
   - Не дурак. Просто несчастный человек.
   - Дураки все несчастные.
   - Да, но от этого их ещё жальче.
   - Знаешь ты кто? - спросил Митя и обнял её.
   Движением плеч Царина освободилась из его объятий и, глядя ему в глаза, с вызовом спросила:
   - Кто?!
   - Сказать? Кроме меня тебе никто не скажет правду.
   Она замерла. Ей даже стало немного страшно. А он продолжал.
   - Ты... Не знаю, как сказать... И способна ли ты понять?.. Ты... Одним словом, ты - акварелька.
   - Что за "акварелька"?! - удивилась Царина. - Мне пугаться или радоваться? Что ты имеешь в виду? Или просто сказал, чтобы смешнее было?
   Он улыбнулся и ласково взял её за руку:
   - Не любишь акварель?
   - Люблю. Но ты смеешься надо мной.
   - Я не смеюсь. Я просто шучу. Как обычно. Разве это обидно?
   - Нет, конечно! - сказала она и положила голову ему на плечо.
   - Я думал, тебе понравится сравнение с акварелькой. Есть такое понятие в живописи: "акварелизм". Это неуловимость мгновения, изысканность...
   - А я представила себе что-то блекло-пыльное... Прости меня за необразованность!
   - Прощу, но при условии, что ты меня поцелуешь.
   - Митя! Что за условия?!
   - А что?
   - Разве ты меня любишь?
   - Какое это имеет отношение к поцелую?!
   - Прямое! Любишь?
   - Не знаю...
   - Может, я тебе хотя бы нравлюсь?
   - Конечно, нравишься.
   - Очень нравлюсь?
   Митя подумал, подумал и виновато сказал:
   - Очень пока не получается.
   - Вот видишь?!
   Митя притворно-умоляющим голосом прошептал:
   - Ну, поцелуй меня все равно!
   - Хватит! Всё смеёшься и смеёшься...
   - Поцелуй меня! - повторил Митя свою просьбу, но уже с более серьёзной интонацией.
   И добавил:
   - Ради любви.
   - Чьей? Мы, кажется, всё с тобой выяснили.
   - Ты любишь меня. Разве этого мало?!
   Царине почему-то стало очень обидно. От правды, которую сказал Митя, от его тона, от невзаимности... Она неожиданно не только для Мити, но и для себя, заплакала.
   Митя испугался:
   - Прости, моя маленькая, мои никчёмные шутки! Прости, пожалуйста! Думал, будет смешно... Хотел подурачиться... А вышло всё... пошло и грубо... Я дурак... Ты должна знать, что я дурак...
   - Ты не дурак, - сказала Царина сквозь слезы.
   - Тогда все-таки поцелуй меня! Нет-нет! Я имею в виду, в знак примирения...
   Царина вытерла слезки и, потянувшись к Мите, прикоснулась губами к его щеке.
  
   5
  
   С утра началось мучительное ожидание звонка. В девять часов она уже сидела в кресле у телефона и ждала...
   "Как кошка у холодильника", - подумала она о себе, но даже не улыбнулась такому сравнению. "Если не позвонит, значит, больше не хочет со мной встречаться..." Наконец, не выдержав напряжения от ожидания, она быстро оделась и выбежала на улицу. Долго бродила по знакомым с детства улицам и переулкам Петроградского района и думала. "Если не позвонит, то в этом не его, а моя вина! - анализировала Царина. - Это я не понимаю шуток и придираюсь. Кому это может понравиться?!"
   Она пошла в зоопарк, который был рядом. Там она немного отвлеклась от мучительных мыслей, и уже более спокойная вернулась к дому. Царина знала, что нельзя сосредотачиваться на возникшей проблеме, которая не может быть разрешена в данную секунду. Лучше всего переключить внимание на что-либо другое. И она переключила... В скверике возле своего дома она села на скамеечку и, вспомнив их с Митей эксперимент с зелёным цветом, сосредоточила своё внимание на листьях и их оттенках. И действительно, цвет листьев был удивительно разнообразным. Она заметила, что даже один лист при различном положении и освещении меняет свои тональности. Вот лист с куста сирени. Вроде лист и лист. Но ничего подобного! Она насчитала в нём восемь тональностей. На одном-то листике!
   Она представила, как расскажет Мите о своём опыте. Из лекций по психологии она знала об эффекте присутствия человека, которого любишь. В данный момент этот эффект присутствия Мити проявился настолько сильно, что Царина испугалась за себя: "Все ли у меня в порядке с головой?!"
   Порыв ветра разметал листики, сорванные Цариной, и сама она, как от того же порыва ветра вскочила со скамейки, побежала домой, взлетела по лестнице на третий этаж и, открывая ключом двери, услышала телефонный звонок.
   - Митенька! - ещё не услышав его голоса, закричала она в трубку.
   - У меня завтра ещё свободный день! - радостно сообщил Митя. - Что ты об этом думаешь?
   - То же, что и ты!
   - Тогда Павловск! Не возражаешь?
   - Как я могу возражать, когда я очень люблю... Павловск!
  
   6
  
   Повесив трубку, она засуетилась. "Хочу быть красивой! Нет, нет... Красивых много. Хочу быть интересной. Хочу понравиться ему! Очень понравиться! Во-первых, одежда... Как одеться, чтобы выглядеть не банально?! Во-вторых, причёска. Надо что-то сделать с волосами, а то торчат в разные стороны!"
   Царина побежала в парикмахерскую.
   - Вы мастер? - спросила она молодого человека, на звук дверного колокольчика вошедшего в салон из внутренней боковой двери.
   Мастер выглядел гордым и независимым, чем немного смутил Царину.
   - Что вы хотели?
   Царина оробела ещё больше и нерешительно сказала:
   - Постричься.
   - Как?!
   Мастер так требовательно задал вопрос, что хоть поворачивайся и уходи. Но Царина осталась и даже нашла силы объяснить своё желание:
   - Не знаю, как это у вас называется по научному, но сделайте мне такую круглую причёску, чтобы везде... одинаковая длина. Короче... такая шапочка из волос... Аккуратненькая такая...
   - Под горшок что ли?! - спросил мастер и презрительно улыбнулся.
   - Вы понимаете правильно. Но, скорее, не под горшок, а под пастушка. Только без дудочки.
   И одна засмеялась своей шутке.
   Молодой человек несколько озадачился и предложил "необычной" клиентке "занять" кресло, что она и сделала.
   Тоном бывалого и уставшего от работы человека мастер спросил:
   - Почему под горшок? Может, поэкспериментируем?
   - Никаких экспериментов! Делайте, как я вас прошу.
   Он долго расчёсывал её волосы. Брал в руки ножницы, но в следующую секунду, будто не решаясь приступить к работе, клал их на столик.
   Наконец, Царина не выдержала:
   - Вы что, боитесь?
   - Нет... Хочу попробовать... одну причёску...
   Царина перебила его:
   - Никакой "одной" причёски! Я, кажется, сказала. Проще той стрижки, о которой я вас прошу, ничего на свете нет.
   Он недовольно поджал губы и произнёс:
   - Жаль! Хорошие были волосы.
   Царине показалось, что он обиделся на неё. До самого конца работы над ее головой он не произнёс ни единого слова.
   Из дверей служебного помещения вышла пожилая женщина в белом халате и заругалась на "мастера":
   - Лёнька! Ты с ума сошёл?! Первый день на практике, и уже стрижешь сам! Позвал бы Александра Ивановича!
   "Ленька" очень смутился.
   Царина вступилась за своего "мастера":
   - Вы напрасно его ругаете. Я довольна его работой. И в следующий раз я приду только к нему. Правда, Лёня?
  
   Она бежала домой и думала о том, как должна одеться. Ведь Митя не безразличен к цвету.
   Открыв шкаф, она почти сразу поняла, что ни одно её платье не подходит для завтрашнего свидания. Нужно что-нибудь необыкновенное, оригинальное, а не стандартно-модное. Ничего нет. Ни-че-го! Тогда она стала перебирать бабушкины наряды. Почти сразу обратила внимание на белое льняное платье. Надела его, подошла к зеркалу и обомлела! Перед ней стояла хорошенькая девушка, немного похожая на белую матрешку. "Какая удивительная особа! Я таких никогда не встречала! Кто это?!" Платье определённо шло ей! Но беда в другом. Оно было велико. Нет, по росту всё нормально, но вот ширина... Что придумать? Что?! Царина вспомнила, что в девятнадцатом и начале двадцатого века русские девочки носили белые рубахи, покрой которых был точно такой, как у древних греков. И еще они подвязывали их поясками! Царина сказала себе "спасибо", что никогда не пропускала лекций по эстетике. А учительница у них - настоящее чудо.
   Итак, к белой рубахе подходит красный поясок. Замечательно! Он поможет исправить единственный недостаток платья - его необозримую ширину. Двухчасовые "раскопки" увенчались успехом. Она нашла такой поясок! В шестом классе у неё появилось страстное желание научиться вязать. Она пошла на курсы и стала вязать шапочки, помпоны, кручёные завязочки, всевозможные поясочки. Со временем она охладела к этому увлечению. Бабушка спрятала мешок с вязаными образцами в чемодан, который папа закинул на антресоли. Там и нашла Царина именно то, что ей было нужно. Замечательный поясок! Из шерстяных ниток! Красный! Кручёный! С белыми кисточками!
   Платье-рубаха с красным пояском смотрелась на Царине великолепно! На поясок она привесила гребешок, чтобы "чепуриться". Она представила себе, как Митя увидит гребешок и спросит, зачем он ей, а она ответит: "Чтобы чепуриться". Он удивится, а она добавит со знанием дела: "Так говорили в девятнадцатом веке". А может и не надо это добавлять. Ладно, посмотрим...
   Она до такой степени размечталась, что придумала за Митю его впечатление о себе. "Вот он увидит меня. Сразу не узнает. Какое-то время будет всматриваться, а когда поймёт, что это я, скажет восхищённо про мою необыкновенность".
   Она ещё раз взглянула на себя в зеркало и понравилась себе "пуще прежнего".
   В углу под вешалкой она увидела старые плетёные босоножки, способные "сыграть" роль лаптей. То, что надо!
  
   7
  
   Чем ближе подходила она к Витебскому вокзалу и чем ближе была намеченная встреча, тем страшнее ей становилось. Вдруг Мите не понравится её наряд? Не скажет ли, что в такой одежде стыдно показываться на людях? Вполне может сказать. А то ещё спросит: "Ты на карнавал?" Хоть домой возвращайся! Нет, уже поздно: он её ждёт! И тогда она решила, что ответит так: "Мода нужна тем, у кого нет вкуса".
  
   Он взглянул на неё и, странное дело, с восхищением сказал то, что ей больше всего хотелось услышать, и именно теми словами, которые она за него придумала:
   - Какая ты... необыкновенная!
  
   Они не пошли в вагон, хотя там были свободные места, и даже можно было сесть у окошка, а остались в тамбуре. Он встал у стенки, она - у противоположной.
   Митя рассматривал Царину, не скрывая своего интереса к её "новой" внешности. Смотрел и смотрел...
   Царине было приятно.
   - Ты сегодня вся такая... другая?! Новая... Будто с картины Серебряковой...
   - Я очень старалась!
  
   Они шли по дороге, ведущей к главному дворцу, и Царина мысленно просила Митю: "Пожалуйста, возьми меня за руку! Возьми прямо сейчас". И он взял её за руку.
  
   Они немного постояли у дворца и пошли к району Старой Сильвии - её любимому району парка, который она хорошо знала с детства, так как часто приезжала сюда с дедушкой. Она вспомнила своего дедушку - красивого, бородатого, доброго, смешного, и безконечно любящего её. Куда бы они ни ходили (в театр, цирк, музей, на прогулку), дедушка всегда брал для неё бутылочку воды, яблоко, бутерброд с сыром. Однажды дедушка торопился и ничего не взял. Ему пришлось пережить трудные минуты. Она стонала без передышки: "Пить! Пить! Пить!" - будто умирала от жажды.
   Царина вспомнила это, и ей захотелось плакать. А чтобы Митя не заметил её слёз, она оглянулась назад, сделав вид, что всё ещё рассматривает дворец. Но Митя всё заметил.
   - Что с тобой?
   И тут слёзы полились...
   Она рассказала, что часто приезжала сюда с дедушкой и сейчас вспомнила о нём.
   - Дедушки нет уже три с половиной года... Так, как он, меня никто никогда не любил... И любить не будет...
   - Я буду, - совершенно серьезно сказал Митя, нежно обнял её за плечи и притянул к себе.
   Теперь уже нисколько не стесняясь, она горько заплакала. Через пару минут слезы кончились, Царина последний раз всхлипнула, взяла Митю за руку, и они пошли к Музам - белым скульптурам Старой Сильвии.
   Аполлон и Музы напоминали Царине большую белую стаю. Она попросила Митю издали посмотреть на скульптурную группу и попытаться понять, что она напоминает. Митя, не долго думая, сказал:
   - Я вижу стаю больших белоснежных птиц.
   - Митя! - обрадовалась Царина. - Ты видишь то же, что и я! Как это?
   - Я очень захотел увидеть все твоими глазами. У меня получилось.
   - Но ведь так не бывает!
   - Но ведь есть...
   - Когда мы приезжала сюда с дедушкой, я всегда сплетала венок из одуванчиков или осенних листьев, или из травы какой-нибудь. Дедушка поднимал меня высоко-высоко, и я надевала на голову Аполлону свой красивый венок.
   Она рассказала об этом Мите, и он, сорвав одуванчик, протянул его Царине со словами:
   - Плети веночек. Не будем отступать от традиции.
   Одуванчиков вокруг было много, и вскоре венок был готов.
   Митя поднял слегка сопротивлявшуюся Царину, и она надела веночек на Аполлона.
   От дворца шла группа экскурсантов, и Митя с Цариной, присоединившись к ней, почти сразу поняли, что разговор идёт об архитектуре.
   - Вы уже знаете, что для барочных построек типична двухцветная окраска. Например, стены могут быть оранжево-красные, а детали - белые. Это очень распространённое явление в архитектуре прошлого - выделение цветом элементов фасада. Колонны, антаблементы, арки - белые на цветном фоне...
   Неожиданно в рассказ "вплёлся" другой женский голос:
   - Это очень красиво - белый камень и красный кирпич. В кремлёвских постройках, например...
   Экскурсовод кивком головы согласилась с "выступающей" и продолжила:
   - Возьмём восемнадцатый век. Высокая крыша, двухцветная окраска здания - коричневая с белым. Или петербургский Михайловский замок...
   - А ты знаешь, что белый - не цвет? - спросил Митя.
   Царина удивленно взглянула на него. А Митя продолжал:
   - Не только белый, но и чёрный, и серый... Тем не менее, это не мешает нам любоваться белыми статуями и чёрными гравюрами.
   - Почему белый не цвет? - спросила Царина.
   - Так получилось...
   Митя вывел Царину из толпы экскурсантов.
   - Пойдем гулять сами, а я тебе про цвета расскажу. Есть вопросы?
   - Конечно, есть. Какого цвета люди?
   - Зависит от того, как мы к ним относимся и какие чувства испытываем. Любим - они белые, не любим - чёрные.
   - Мне кажется, всё гораздо сложнее...
   - Я говорю только о любви. А в любви все просто.
   - А какого цвета я?
   - Конечно, белая! И только!
   Царине стала хорошо и радостно. Не умея и не желая скрывать свои эмоции, она засмеялась счастливым смехом.
   Митя похвалил её:
   - У тебя очень хороший смех. Смейся почаще.
   - При условии, если ты будешь говорить смешное.
   - Буду. И говорить, и делать! - согласился он. - Сейчас пойду к экскурсоводу и спрошу: "Вы случайно сметану не продаете?"
   Царина присела от смеха.
   Она смеялась каждой его шутке, а всё вокруг искрилось весенним светом и неосознанной надеждой на счастье.
   Взявшись за руки, они бродили по рощицам и лужайкам. Ощущение, что всё вокруг залито необыкновенным светом, не проходило. Царине захотелось немедленно поделиться с Митей состоянием своей души:
   - У меня сейчас такое ощущение, что я заболела светом.
   - Из-за меня? - спросил Митя.
   - Из-за тебя. Ты очень светлый.
   - А знаешь, какая у меня фамилия?
   - Еще не знаю.
   - Не поверишь! Светлов.
   - Честно?!
   - В следующий раз паспорт покажу.
   - Не может быть! Фантастика какая-то!
   Митя внезапно посерьёзнел.
   - Надеюсь, ты знаешь, что кроме света есть ещё и тени. И во всем мире, и в каждом человеке.
   - Я знаю. Но сейчас не хочу об этом думать
   - Свет и тьма. Это основа мира. Обязательно. И от этого никуда не деться. Это надо принять.
   - Не сейчас! - сказала Царина умоляюще.
   Он согласился:
   - Хорошо. Пусть будет свет!
   Им попалась свободная скамейка.
   - Выходной - и никого! - сказал Митя и указал на скамейку, как будто делая Царине подарок. - Но ничего удивительного. Я вчера звонил, договорился, чтоб оставили. Аполлон обещал. Не наврал.
   Они сидели на скамейке и молча смотрели друг на друга. Наконец, Митя спросил шепотом:
   - И что?
   - И ничего, - также прошептала она в ответ.
   - Так это ж прекрасно.
   - Да...
   - Ты знаешь, иногда я вижу себя со стороны, как будто я иду, иду в какой-то слепящий свет и там исчезаю...
   Митя встал. Царина тоже.
   Она стояла вплотную к нему, так, что он не мог не обнять её. Но он всё-таки не обнял. Тогда она сама обняла его и сказала нежно:
   - Не хочу, чтобы ты, такой красивый, умный, остроумный, многознающий и умеющий, исчез.
   - Но ведь в свете!
   - Пусть даже в свете.
   - Хорошо! Я ещё немножко побуду с тобой.
   Царина мысленно закричала: "Почему немножко?! Почему?! Митя, я так люблю тебя!"
   Митя вдруг сказал:
   - Я знаю, о чём ты думаешь.
   - Ну и о чём?
   - Каждая восемнадцатилетняя девчонка думает о любви.
   - А я тогда знаю, о чем ТЫ думаешь. Сказать?
   - Скажи.
   - О женщинах.
   - Правильно.
   Они замолчали.
   "Неужели всё так примитивно?! - подумала Царина. - А как же любовь?"
   Примеры любви она знала исключительно из литературы. Да и любовь-то всё больше несчастная! Она хорошо училась и много читала. Она знала, что у Чехова, например, сто рассказов о любви, и ни одного (!) о счастливой. Ещё в седьмом классе она прочитала великий роман Толстого и долго плакала над судьбой Карениной и ненавидела Вронского. А сейчас вдруг подумала: за что ненавидеть? Анна сама никого не жалела: ни мужа, ни сына, ни самого Вронского. Бросилась под поезд - вот и всё решение проблемы. Пожалуй, самое простое...
   - Да, - сказала она вслух, - Анна, всё-таки, дура.
   Митя не удивился её словам. Более того, спокойным голосом согласился с её мнением:
   - Да и любовник ей под стать.
   Царина даже испугалась.
   - Мистика! Как ты догадался, о чём я думаю?!
   - Я же сказал, что все знаю про твои мысли.
   - Но как это?!
   - Я настроен на твою волну.
   - А у меня есть волна? Какая она?
   - Маленькая и хорошенькая.
   - Здорово! Я впервые слышу об этом... о волне... Как ты думаешь, Анна и Вронский тоже были настроены на одну волну?
   - Наверное, да, но только в начале... К тому же ты сама сказала, что она - дура. И он дурак.
   - Но они любили друг друга...
   - Не было там никакой любви. Похоть одна.
   Царина вздрогнула от категоричности Митиного суждения.
   - Не много ли ты на себя берёшь?! Он любил её!
   Митя удивленно посмотрел на Царину.
   - Не переживай так сильно. Толстой написал совсем не о любви. Надо читать сам роман, а не статьи о нём.
   - А о чём же тогда роман, если ты такой умный?
   - О чем угодно, но только не о любви. О сенокосе, о железных дорогах, о сильных мужиках и глупых бабах...
   - Митя решил, что пошутил... - язвительно сказала Царина. - Она под поезд бросилась! Какие ещё нужны доказательства?!
   - Мало того, что она глупая, ещё и психически больная.
   Царина совсем расстроилась и стала обвинять Митю в чёрствости и в том, что он ничего не понимает в любви.
   Митя с умилением послушал Царину, и так же мило сказал:
   - Ей, твоей Анне, нужен был молодой здоровый жеребец.
   У Царины мгновенно запылало лицо, и она закрыла его руками.
   И эту её совсем не притворную реакцию Митя превратил в шутку:
   - Что такое? Тебе не хорошо? А зачем тогда все эти разговоры о любви?
   Царина с вызовом ответила:
   - Возраст такой! Развиваюсь и потому хочу всё знать.
   - А я перестал развиваться, потому что всё узнал. И поверь мне: теория всегда скучнее практики.
   Митя загадочно улыбнулся.
   - По этой улыбке я догадалась о твоей огромной любовной практике. Я права?
   - Тебя интересуют подробности моей интимной жизни?
   - Абсолютно неинтересно.
   - Жаль.
   - А что, очень опытом хотелось поделиться?
   - Почему бы и нет?
   После этих слов наступило тягостное молчание. Царине стало обидно и больно. "Всё кончено... Я не хочу быть двадцатой... Пусть идет к своим "морковкам"..."
   Из неприятных и болезненных мыслей ее вывел голос Мити:
   - Лучше всего о любви сказал апостол Павел: "Любовь долготерпит, не ищет своего, никогда не перестаёт..." Там еще что-то было, но я не помню...
   - Какие прекрасные слова!
   - Мне тоже очень нравятся. Заметила, что у апостола Павла говорится о ЛЮБВИ, а страсть и секс не имеют к этому никакого отношения?
   На душе Царины вновь стало легко, и все неприятные мысли разбежались.
   Царина попросила повторить слова апостола о любви. И он повторил.
   Царина подпрыгнула и обняла Митю так крепко, как только могла.
   - Маленькая ты моя! - сказал Митя нежно и погладил Царину по голове.
   Царина категорично возразила:
   - Я не маленькая!
   Взглянув на Митю, она увидела, что он едва сдерживает смех, и добавила:
   - Хотя у меня и нет твоего опыта.
   - О каком опыте ты говоришь?
   - Сам понимаешь. В монастырь же ты никогда не собирался?
   - Пока нет, но, возможно, всё впереди.
   - А чем тебе здесь плохо?
   - При чем тут "плохо"? В монастырь бегут не от чего-то, а к чему-то. Но это не я сказал, а умные люди.
   - Если бы ты пошел, то к чему?
   Он посмотрел на неё, как на совершенного несмышлёныша, которого не следует даже воспринимать всерьёз, улыбнулся отстранённой улыбкой и не ответил на вопрос.
   - Что ты молчишь? Это секрет? Или тебя не примут?
   - Не примут.
   - Почему?
   - Не готов.
   - В монастырь надо готовиться?!
   - Не готовиться, а быть готовым. Есть разница?
   Митя, заметив её недоумение, доверительно сказал:
   - Понимаешь, я светский человек и очень люблю...
   Царина договорила за него:
   - Женщин.
   - Не угадала.
   - Не может быть! Кого же?
   - Детей.
   И, взглянув на неё, виновато сказал:
   - Женщин тоже люблю, а монахам нельзя жениться.
   - Ты правду говоришь? Такой большой и красивый пошёл бы в монахи? Не верю!
   - У тебя представление о монахах как об убогих и физически неполноценных людях. А кто решил участь сражения на Куликовом поле?
   - Засадный полк.
   - Учительница поставила пять по истории?
   - Да.
   - А ты знаешь, что засадный полк состоял из монахов, владевших рукопашным боем. Я ставлю тебе по истории два!
   Она представила Митю на Куликовом поле рядом с монахами-богатырями и с восхищением, без доли насмешки, сказала:
   - Они были похожи на тебя!
   Митя засмеялся:
   Она продолжала настаивать, правда, уже с оттенком шутки:
   - Ты - абсолютная копия Пересвета.
   В доказательство привела совершенно неоспоримый аргумент:
   - Я-то знаю!
   Митя улыбнулся, но стал укорять Царину в незнании жизни монахов и в отсутствии у неё представления о русском боевом искусстве. Она согласилась:
   - Ты прав, русское боевое искусство - не мой вопрос, но, поверь, у меня тоже есть в жизни интересы... и связанные с ними проблемы ...
   - Например, отношения Анны и Вронского.
   - Например, это. И не надо издеваться. Что ты из меня все время дурочку делаешь?
   Митя засмеялся.
   - Тебе от этого весело?! - возмущенно спросила Царина.
   - Очень!
   - А я не хочу быть для тебя шутом и не хочу гулять. Я домой хочу.
   Подсознательно она надеялась, что он станет её уговаривать погулять ещё, но он сразу согласился:
   - Хорошо. Поехали.
   Она испугалась. "Что-то я не то сказала. Неужели всё?!"
   А Митя продолжал "пугать":
   - Как я понял, ты хочешь расстаться. Но перед расставанием посмотри на меня. Разве я уже не светлый?
   Она подняла голову.
   - Ещё светлый... немножечко...
   Он обнял её и тихо сказал:
   - Как же ты меня, такого светлого, оставишь?
   - Пропадёшь без меня?
   - Конечно! - пообещал Митя радостно.
   - Скажи ЕЩЕ, как тебе будет плохо без меня.
   - Я лучше покажу.
   Митя кинул на траву свою куртку и упал на нее.
   - Вот как мне будет без тебя плохо. Я даже ходить не смогу. Только ползать. И то не очень хорошо.
   Царина улыбнулась.
   - Иди сюда, - позвал Митя. - Отдохнем, потом вместе поползем.
   Царина действительно чувствовала, что устала, и с удовольствием села - сначала на один из рукавов Митиной курточки, а через некоторое время передвинулась ближе к Мите. Потом и вовсе прилегла и закрыла глаза.
   Совершенно неожиданно Митя громко и удивлённо сказал:
   - Ромашка?!
   Царина открыла глаза, взглянула туда, куда показывал Митя, и увидела на расстоянии вытянутой руки беленькую женственную ромашку. Со словами "ранняя какая!" она потянулась к цветку.
   Митя, нежно сжав её руку, спросил:
   - Не жалко?
   - Мне надо...
   - Любит-не-любит?
   - Да! Пусти!
   - А на кого гадать будешь?
   - На профессора анатомии.
   - Ух, ты! - восторженно сказал Митя. - Царина научилась шутить.
   - От тебя, между прочим. Дай погадаю. Я должна знать, любит ли он меня!
   - Он сам тебе скажет.
   - А если не скажет?
   - Тогда зачем тебе такой?
   Она снова потянулась к цветку, и он снова прижал её руку к земле.
   - Эта ромашка похожа на тебя. Я никому не дам сорвать ее.
   - А я всё равно сорву.
   - А я не дам.
   Царина сделала третью попытку, а Митя, перехватив её руку, больно сжал ладонь. Царина вскрикнула:
   - Больно!
   - Прости! - сказал Митя смущённо.
   - За это ты мне должен ромашку.
   - Ничего я тебе не должен... Кроме поцелуя.
   Ничего не ответив Мите, девушка сделала еще одну попытку, и она почти удалась, но... Царина вдруг плавно взлетела в воздух и поднялась над травой и ромашкой. И над всей землёй...
   - Что ты делаешь, Митя?! Я тяжёлая!
   Он плавно, как и поднял, опустил её на землю.
   Она с восхищением смотрела на него.
   - Ты очень лёгкая, - сказал он.
   - Ты спортсмен?
   - Правильно.
   - Может даже мастер спорта?
   - Может быть.
   - Какой спорт?
   - Домино.
   - Я так и подумала! Ну, скажи честно.
   - Рукопашный бой.
   - Значит, ты правда богатырь?
   - Конечно.
   - Я была права! Ты - Пересвет.
  
   Вдоль дороги, по которой они возвращались к вокзалу, желтели одуванчики, и Царина, любуясь ими, вспомнила о ромашке:
   - А ромашка так и осталась! Как ты думаешь, какой бы получился ответ, если бы я погадала?
   Митя уклончиво ответил:
   - Ромашки тоже ошибаются.
   - Нет, - возразила Царина. - Ромашка - символ любви. Ей, как символу, не положено ошибаться.
   - Она маленькая и не доросла ещё до символа. Пусть живёт.
   И Царина повторила Митину фразу, разрешившую ромашке жить:
   - Пусть живёт!
  
   И опять она не пригласила его в гости. И опять он стоял внизу, у открытой двери подъезда, и терпеливо ждал, когда она подойдёт к своей квартире, откроет ее и крикнет: "Все в порядке! До свидания!".
  

8

  
   Перед сном она вновь анализировала проведённый с Митей день. И вновь ругала себя за капризы, жеманство и инфантильность. Зачем Мите, умному, красивому, мастеру спорта по рукопашному бою, такая?
   Спала не очень хорошо, тревожно.
   Утром проснулась с уверенностью, что Митя больше не позвонит никогда.
   Пошли мучительные дни: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница... Был институт, были встречи с подругами, разговоры по телефону с родителями, бабушкой... Но все это было как в другом мире, как взгляд со стороны...
   В эти дни она часто вспомнила слова Мити о наличии в мире тени.
   Суббота...
   Митя позвонил! Вечером. Назначил свидание на завтра.
   - У Таврического... Можешь?
   - Да!
   - В одиннадцать... Можешь?
   - Да! Да!
  
   Платье! Какое в этот раз? То же? Мите оно понравилось. Вспомнила, что в прошлый раз не хватало украшений.
   В шкатулке лежали бабушкины бусы старинного жемчуга удивительных оттенков: голубого, дымчатого, серого, глубинно-синего в сочетании с белым. Бабушка надевала их в особых случаях. У Царины тоже был особый случай. И поэтому она посчитала себя вправе надеть эти бусы на завтрашнюю встречу с Митей.
   Перед самым выходом из дома Царина вспомнила свой любимый белый костюм с аппликацией и передумала надевать платье-рубашку с красным пояском. Да и жемчужные бусы смотрелись с костюмом лучше, чем с платьем. Она знала, что белая одежда - символ радости, а она была счастлива. Она также знала, что белый цвет - это символ непорочной чистоты, и это знание её немножко смущало. Ведь ей так хотелось, чтобы Митя постоянно обнимал и целовал её!
  
   - Ты похожа сегодня на белый экзотический цветок, - сказал Митя, когда они встретились у Таврического дворца.
   - Как он называется? - поинтересовалась Царина.
   - "Красотум Цариниум". Очень редкий цветок. Здесь рядом оранжерея. Зайдем, поищем его там?
   Как только они зашли в оранжерею, Митя сразу же вскрикнул:
   - Вот он, я нашел его!
   Царина оглянулась, но ничего похожего, кроме роз, рядом не увидела.
   - Где?
   - Да вот же! Самый красивый цветок в оранжерее! - и он указал на Царину.
   Она засмеялась и прижалась к Мите.
   В это время из зарослей вынырнула девушка-экскурсовод с четырьмя экскурсантами. Она взглянула на Митю с Цариной, остановилась на мгновение, а затем подошла к розам.
   - Белые розы - символ девственности, - сказала экскурсовод, внимательно посмотрела на Царину и продолжила. - Девственности, чистоты, красоты, любви и радости.
   Она так агрессивно обо всём этом говорила, что Царине на секунду стало страшновато.
   "Садоводка" перевела взгляд на Митю и стала рассказывать о цветах только ему одному. И улыбалась. Совсем не агрессивно, а, напротив, очень женственно. Царина взглянула на Митю, и что-то кольнуло ее в сердечко: Митя улыбался в ответ.
   Царина взяла его за рукав курточки и строго сказала:
   - Пойдём!
   Митя, не обратив на Царину ни малейшего внимания, продолжал стоять у роз, мило улыбаясь рассказчице, которая не унималась.
   - Мы можем понять японцев, часами любующихся белым или розовым облаком цветущей сакуры, - говорила она нежно-сладким голосом.
   Потом она вспомнила историю о том, как французы восторженно сыпали белые розы и лилии под ноги русского царя, ехавшего по бульварам Парижа.
   Царина достаточно громко сказала:
   - Митя! Не начнут ли сейчас тебе сыпать под ноги лепестки белых роз и лилий?
   Экскурсанты засмеялись. Митя тоже. После чего взял Царину за руку и повел к выходу.
   Оставшийся в оранжерее голос экскурсовода споткнулся на секунду, а затем с грустной интонацией стал рассказывать о белом гиацинте - цветке грустной античной легенды, навевающей мысль о гибнущей юности и красоте.
   - Что случилось? - спросила Царина, когда они вышли на улицу.
   - А что? - переспросил Митя притворно-непонимающим тоном.
   - Тебе оранжерейщица в любви объяснялась.
   - Я ничего не слышал! Всё о цветах да о цветах... Даже противно.
   - Она всё говорила глазами.
   - Неправда! У глаз нет ротика. Они не могут говорить!
   - Хватит дурить, Митя. Она за тебя замуж хотела. Почему ты на ней не женился?
   - Я не успел. Ты меня быстро увела.
   Митя еле сдерживал смех.
   - Это ты меня увел!
   Митя не выдержал и рассмеялся так громко, что проходящие мимо люди обернулись, а одна девушка тоже засмеялась, не вникая в причину возникшего смеха.
   Царина с серьёзным видом стала выговаривать Мите:
   - Ты что, Митя, невоспитанный что ли? От твоего смеха птички попадали на землю, листья с деревьев облетели, осень наступила, высохли цветы, и глядят уныло голые кусты...
   Они гуляли по Таврическому саду. Митя несколько раз пытался обнять и поцеловать Царину, но она каждый раз отводила от себя его руки:
   - Не надо, Митя...
   - Почему?
   - Не хочу.
   - Я тебе не нравлюсь?
   - Очень нравишься.
   - Тогда... Почему?
   - Я ещё сама не разобралась.
   - В чем?
   - Не знаю.
   - Скажи хотя бы, в какой плоскости ты будешь разбираться...
   - А я не в плоскости буду разбираться, а в своих чувствах.
   - Ловко ты меня! Но ты же филолог.
   - Наверное, я тебя ревную.
   - К кому?!
   - К той, которую ты в моём представлении целуешь и обнимаешь.
   - И когда я, по-твоему, это делаю?
   - Не всё ли равно когда? И как её зовут - тоже всё равно. Главное, что ты это делаешь. Целуешь... Обнимаешь... Одну, другую, третью... У тебя их много... А я не хочу быть четвёртой.
   Митя не стал переубеждать Царину в её мнении о нём. Он взял её за руку и только потом спросил:
   - За руку взять можно?
   - За руку можно.
   - За руку можно, а поцеловать нельзя?
   - Да! - коротко ответила Царина. - Для тебя это все равно ничего не значит.
   - Уверена?
   - Ты и сам это знаешь. Тебе мало взглядов. Мало руки... Тебе даже поцелуев мало. Это все мучает меня! Я эгоистка. Я хочу себе представить, что я у тебя первая, и ничего не получается.
   - Ты и есть - первая, - сказал Митя и засмеялся.
   - И смеяться не надо. Я и так знаю, что не первая. И я не имею никакого права проявлять своё недовольство тобой. Прости меня, Митя...
   Митя посерьезнел, хотя это было ему не свойственно, и без тени насмешки сказал:
   - Имеешь право. Ещё какое!
   Сердце заколотилось от услышанного, и она сама, не вдаваясь ни в какие рассуждения о девичьей скромности и сдержанности, порывисто прильнула к нему, и он, обняв её, стал нежно и осторожно целовать, не касаясь губами её губ, а только глаза, лицо, волосы...
  
   9
  
   Домой Царина пришла в два часа ночи. С Таврической на Зверинскую шли пешком. Едва на мост успели до его разведения.
   Летом день бесконечный, и белой ночью трудно уснуть. Ещё этот институт! А мысли? А переживания? Как Митя? Благополучно ли добрался до общежития? Перед глазами белые цветы! Приятно, конечно, но ведь спать надо. После леса всегда видишь ягоды, грибы... Сегодня - цветы... белые... Белые лилии, белые розы... Белое облако... Белое платье... Белая статуя прекрасной женщины, окутанная белым покрывалом. Царина не испугалась, а только удивилась.
   - Вы кто?
   - Муза Молчания.
   Женщина приложила палец к губам, улыбнулась нежно и светло.
  
   Утром Царина вспомнила о белоснежном явлении во сне и поняла, что это не случайно. Это была подсказка, которую Царина легко расшифровала. Все знают истину о том, что молчание - золото. А она! Сколько вчера ненужного наговорила Мите! Молчащий человек всегда интереснее и загадочнее человека болтающего, безпрерывно выясняющего отношения. Царина обхватила голову руками, мысленно "казня" себя за вчерашнее многоговорение. Ох!
   Зазвонил телефон, и только благодаря этому, Царина не успела довести себя до отчаяния.
   - Цариночка!
   - Мамочка! - закричала Царина.
   - У тебя всё хорошо?
   - Всё хорошо... - немного грустно ответила Царина, еще не отошедшая от неприятных мыслей о себе.
   - А что с голоском? - встревоженным голосом спросила мама.
   - У меня хороший голосок.
   - Мне показалось?
   - Показалось!
   - У тебя ничего не случилось?
   - Ничего...
   - Учишься?
   - Сдаю зачёты.
   - К экзаменам готовишься?
   - А как же?! Уже сдала политэкономию. Досрочно! На пять!
   - Отличница ты моя! Доченька моя!
   Мама радостно засмеялась, а Царина заплакала.
   - Значит, всё-таки случилось что-то?! Мне вылетать? Доченька!
   - Ничего не случилось! Честное слово!
   - Что же ты плачешь?
   - Соскучилась!
   - Приезжай срочно! Или мне приехать?
   - Я приеду! После сессии.
   И более тихим голосом добавила через секунду:
   - Скорей всего и после сессии не приеду... Я влюбилась!
   Мама ахнула:
   - Да ты что?! Кто он?
   - Он хороший!
   - Это прекрасная профессия!
   - Он учится на военного медика. И он... сильный!
   После мамы трубку взяла бабушка:
   - Что там у тебя?
   - Бабуля! У меня Митя есть!
  
   У Царины никогда не было такого удачной сессии. У нее все получалось легко и весело.
   - Это оттого, - объяснила подружка по институту Алечка Скоробогатова, - что ты всё сейчас делаешь на крыльях любви.
   - У тебя тоже так было? - поинтересовалась Царина.
   - К сожалению, нет.
   - Откуда же ты тогда знаешь?
   - Я хороший теоретик. А практик никудышный.
  
   И, действительно, жизнь Царины проходила в полёте над суетным миром. Ощущение счастья не покидало её даже во сне. Грусть? Бывала, но очень светлая.
   Еще в школе Царина поняла, что лучше Пушкина никто не смог описать состояние влюблённого человека, переживающего светлую печаль. Он взял лучшие слова, расположил их в лучшем порядке, и получился шедевр.
  
   Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
  
   10
  
   Они должны были встретиться в Летнем саду.
   Царина увидела Митю издали. И остановилась, удивлённая увиденным. Он стоял и смотрел на лебедей. Но не это удивило Царину. Митя находился в столбе лёгкого прозрачного света. Она тихо подошла к нему сзади. Он, почувствовав её присутствие, повернулся к ней.
   Царина вместо приветствия сказала:
   - Ты такой светозарный!
   - Ты меня с кем-то спутала. Кто там у нас светозарный? Кажется, Блок? А я не Блок. Я - Дмитрий.
   - Так я тебе и поверила! - возразила Царина. - Ты - Блок. И светозарный. Если я тебе сказала, что ты сегодня, сейчас, светозарный или лучезарный, то так оно и есть. Скажу, что ты Блок или Есенин, и это будет правдой.
   - Я боюсь тебя разочаровать в будущем.
   - А ты не бойся. Это никогда не случится.
   - Царина, ты идеалистка. Я не соответствую твоему идеалу.
   - Соответствуешь. Я же девчонка, а девчонки почти всегда наделяют своих мальчишек качествами, о которых те сами не подозревают.
   - А потом плачут, если не так, как они себе намечтали.
   - У тебя так было? Много раз?
   В ответ он снисходительно улыбнулся и ничего не ответил. Наверное, он знал о Музе Молчания.
   А Царина напрочь забыла о ней.
   - Знаешь, Митя, мне льстит, что рядом со мной идёт взрослый и опытный мужчина, выбравший пусть не надолго, но всё-таки меня, а не другую какую-нибудь девчонку. И сегодня ты мой Блок. И светозарный, и лучезарный, и всякий там другой...
   Митя, перебил её:
   - Я тебе подарок принёс.
   Царина сразу забыла о своей язвительности.
   - Какой?!
   Митя с удивлением посмотрел на неё:
   - Любишь подарки?
   - Очень! - искренне ответила девушка.
   Митя вытянул сжатую в кулак руку вперед, повернул ладонью вверх и медленно-медленно разжал. На ладони лежала небольшая деревянная расписная коробочка.
   - Ах, какая! - не скрывая восхищения, воскликнула Царина.
   Они сели на скамейку напротив памятника "дедушке Крылову", и Царина стала рассматривать коробочку, на крышке которой был изображен деревянный храм в окружении русской природы. Серо-голубые тона, оживлённые розовым цветом, чуть подсвеченные желтизной.
   Митя попросил открыть коробочку. Царина сделала это тотчас. На синей бархотке лежал тонкий, свернувшийся блестящей змейкой, серебряный браслетик в виде цепочки.
   - Нравится?
   - Очень! Митенька, я ведь мещанка, - призналась Царина, не отрывая взгляда от браслетика.
   - Я всегда мечтал увидеть живую мещанку.
   - Да, да! Другая бы отказалась от подарка. Она бы сказала: "Я не имею права принять ваш подарок, а у вас нет права одаривать меня". И при этих словах потупила бы глазки.
   - Какая мерзкая!
   - Она тебе не понравилась?
   - Нет. Я ее прогнал. Будь спокойна. И наслаждайся мещанством дальше.
   И Митя протянул Царине другую коробочку, из красного бархата.
   - Митя, так нельзя! Я серьёзно! Подарки можно принимать только от самых близких людей... И дарить их надо единственным...
   - Конечно! Я так и делаю! Тебе не интересно узнать, что в этой коробочке?
   - Не интересно! - сказала Царина гордо, взяла коробочку и открыла ее.
   Там был маленький золотой перстенёк. Митя взял левую руку Царины и легко надел перстенёк на её безымянный палец.
   - Митя! Что ты делаешь?! - закричала Царина.
   - Надеваю перстень любимой девушке. Не теряй.
   Царина помолчала, посмотрела на перстенек и тихо пообещала:
   - Никогда!
   Вглядевшись в перстенёк внимательнее, Царина увидела в нём красный отблеск, то исчезающий, то появляющийся вновь.
   - Митя, колечко волшебное?
   - Правильно! Я думал - не догадаешься. Конечно, волшебное.
   - Откуда оно у тебя?
   - Я его украл, - сказал Митя доверительным шепотом. - Только никому не говори. За мной уже гонятся.
   И Митя стал воровато оглядываться по сторонам. Потом указал на памятник:
   - И Крылов этот следит вечно и докладывает. Я же часто ворую.
   Царина засмеялась.
   - Митя, ну скажи правду!
   - Хорошо. Скажу. Это мамин девичий перстенёк, который ей подарила моя бабушка.
   - И ты его взял без спроса?
   - Не совсем. Мама хотела, чтобы я его взял. "Подари его своей невесте!" - сказала она.
   - А ты мне подарил... Почему же ты не подарил его невесте?
   - У неё очень толстые пальцы. Мне стало жаль маминого колечка.
   - Так бывает, - сказала Царина с сожалением.
   - И она лысая.
   - Бедная...
   - Еще у нее один глаз на лбу... И ей шестьдесят три года...
   - Не во внешности дело. Главное, чтоб любовь была.
   - Это правда...
  
   После Летнего сада они гуляли по набережной. Говорили обо всем, шутили, смеялись, обижались и замолкали, потом опять говорили и смеялись... Белый день превратился в белый вечер и собрался превращаться в белую ночь.
   И снова надо было прощаться у знакомого подъезда. А расставаться так не хотелось!
   Царине никогда не нравились разговоры о "половинках": "он - её половинка", "она - его половинка", "они - две половинки"... Но в тот вечер она мысленно сказала Мите: "Ты - моя половинка". И только она так подумала, как Митя тут же сказал:
   - Согласен.
   - С чем?
   - С тем, о чём ты подумала.
   - И о чем же?
   Ничего не ответив, Митя легонько подтолкнул Царину к её двери:
   - Беги - я постою.
   - Митя, я буду скучать по тебе, - сказала Царина.
   - Я - тоже.
  
   До глубокой ночи Царина примеряла Митины подарки. Примеряла и ругала себя! "Не догадалась скрыть радость - сразу проявила свою сущность! Теперь сколько угодно можно говорить о высоком - ерунда получится". Ругать-то себя она ругала, а подаркам радовалась.
   Долго и пристально рассматривала "волшебный" перстенёк, любуясь маленьким нежным камешком.
   У Царины никогда не было страсти к украшениям. Даже к золотым. Но это колечко подарил Митя! И было оно ей дорого не потому, что из золота, а потому, что Митино. И она дала себе слово никогда не снимать его. Что бы ни случилось.
  
   11
  
   Неожиданно Митя позвонил в среду вечером и предложил встретиться утром следующего дня.
   - В выходные я буду занят, а потом нескоро получится встретиться: посылают на сборы. Завтра можем провести целый день вместе.
   - Ура! Я так рада!
  
   Они встретились у Казанского собора.
   Царина сбежала со второй пары, не предупредив об этом даже лучшую подругу Алечку Скоробогатову.
  
   Митя взял Царину за левую руку и, нащупав на безымянном пальчике перстенёк, поблагодарил её:
   - Спасибо, что носишь.
   - И никогда не сниму, - пообещала Царина.
  
   Они перешли Невский и пошли по солнечной стороне.
   Они шли, и Царине казалось, что на Митю смотрят все девушки, идущие навстречу. И не только девушки, но и взрослые женщины. Они улыбались, любуясь им, и проходили мимо, а некоторые оглядывались и смотрели вслед. Царина даже немного расстроилась и чуть-чуть разозлилась ("ну как можно быть таким красивым?!")
   - Митя, расскажи мне о своих девушках, - попросила Царина.
   - О первой роте или о второй?
   - Дурачок ты, Митя.
   - Ты ревнуешь?
   - Нет... наверное...
   - Никого у меня не было, никого я не знаю и знать не хочу.
   - Ты правду говоришь?
   - Конечно.
   - Или врешь?
   - Конечно.
   - Точно дурачок.
   - Конечно.
   - А за что я тебе нравлюсь?
   - За цвет души.
   - Душа тоже имеет цвет?
   - Обязательно!
   - И какого она у меня цвета?
   - Янтарная!
   - А у тебя - рыжая!
   - Правильно! Я её время от времени подкрашиваю хной.
   Они оба засмеялись.
   - Если бы кто подслушал наш разговор... - засмеялась Царина.
   - Да, - согласился Митя, - идут по Невскому два человека и с серьёзным видом разговаривают о цвете души.
   Царина лисичкой подлезла под Митину руку, положила её себе на плечо и ласково сказала:
   - Смех смехом, но цвет твоей души необыкновенно красив. Я любуюсь им даже тогда, когда не вижу тебя.
   - Это правда?
   - Правда...
   - Тогда тебе просто необходимо дождаться вместе со мной захода солнца?
   - Ты превратишься в тыкву, как в сказке про Золушку?! - испуганно спросила Царина.
   Митя опять громко захохотал.
   Царина заткнула уши.
   Митя развел ее руки и сказал:
   - Почти угадала. Но не совсем. Солнце при заходе оставляет на моей душе красивые отсветы. Это бывает не часто, но сегодня произойдет. Когда ты ещё это увидишь? Ну что? Подождём до захода или ты торопишься?
   - Конечно, подождём. В конце концов, речь идёт о цвете души!
   Они пошли вдоль канала Грибоедова и, подходя к Невскому, увидели длинную очередь. Люди стояли за яблоками и бананами. Яблоки были прекрасные и похожи на те, которые приносила в класс Зинаида Васильевна, школьная учительница Царины по ботанике. Но те были из воска, а эти - настоящие.
   Митя, заметив восхищенный взгляд Царины, скомандовал:
   - Покупаем!
   - Не надо, Митя. Посмотри, какая очередь!
   Но голос её прозвучал неуверенно. Митя же говорил без тени сомнения:
   - Ничего, постоим. До заката все равно далеко.
   И они стали в очередь. Скоро Царина устала и облокотилась на Митю.
   - Тебе не тяжело? - спросила она.
   - Нет, мне очень приятно ощущать тебя...
   Тут к началу очереди подошли два здоровых нетрезвых парня и стали требовать отпустить им яблоки "немедленно, а то хуже будет". Люди робко зашумели. Ропот слабых и обиженных людей подействовал на Царину угнетающе.
   Ветхая старушка осмелилась на короткую фразу:
   - Мальчики, мы все стоим...
   - А ты сейчас будешь лежать! - ответил один из "мальчиков".
   Второй был "остёр" на язык: над головами стоящих в очереди людей пронёсся отборный мат. Царина побледнела и стала просить Митю увести ее в другое место.
   - Стой здесь! - сказал Митя строго и пошёл к началу очереди.
   Проходя мимо хулиганов, он на ходу взял одного из них за запястье и сделал короткий почти незаметный рывок на себя и чуть в сторону, как будто нарисовал в воздухе небольшую восьмерку. Почти ничего серьезного и не сделал. Но эффект был удивительный. "Герой", рухнув на асфальт, проехался по нему животом, грудью и лицом, получив ощутимую "асфальтовую болезнь". Всё произошло мгновенно и вроде как даже спокойно, без ругани и драки.
   Митя неторопливо повернулся ко второму и внешне дружелюбно, даже ласково, спросил:
   - Тоже хочешь?
   Тот попятился от наступавшего Мити и отрицательно замотал головой, повторяя только одно слово "нет".
   Очередь одобрительно зашумела.
   Митя спокойно стоял над валяющимся у его ног хулиганом, потом легонько пнул его ногой в бок и спросил:
   - Ты что, плохо себя чувствуешь? Может бананов хочешь?
   Затем, наклонившись, тихо, чтобы не слышали в очереди, что-то сказал, после чего парня будто подбросило над асфальтом. "Приятели" очень быстро затерялись в толпе Невского проспекта. И только когда они исчезли, Митя подошёл к Царине, встал рядом и озабоченно спросил:
   - Испугалась?
   Царина прижалась к нему и тихо сказала:
   - Я не хочу яблок.
   - Ты же только что хотела.
   - Это ты сам так решил. А я... не люблю фрукты... Честное слово, Митя! Меня от них тошнит...
   Сопровождаемые благодарными и восхищёнными взглядами людей, оставшихся в очереди, они пошли по Невскому в сторону Дворцовой площади.
   Когда они отошли достаточно далеко, Царина остановилась, повернулась к Мите и, глядя на него восторженными глазами, сказала, задыхаясь от переполнявших эмоций:
   - Какой ты!.. Если бы ты видел себя со стороны!.. Точно Пересвет!
   Польщённый Митя радостно засмеялся. Но тут же попросил Царину не преувеличивать его достоинств.
   - Я не преувеличиваю! Я всё видела! Не надо сейчас спорить со мной. Пожалуйста.
   - Хорошо, хорошо! Я Пересвет, а ты кто?
   Царина растерялась:
   - Не знаю... Мышка-норушка, может быть?
   - Я знаю! - сказал Митя уверенно. - У Пересвета наверняка была девушка...
   - Не было, Митенька. Он монах был.
   - А до того была. Это точно. И звали ее... Знаешь как?
   - Не знаю.
   - Царина ее звали. Историю учить надо.
  
   На Стрелке Васильевского острова у ростральных колонн они увидели ярко одетого мужчину с дрессированными медведями на поводке. Один из медвежат стоял на задних лапах, а в передних держал бутылочку с соской и пил из неё. Люди фотографировались с медвежатами, и Митя предложил сфотографироваться Царине. Но она отказалась.
   - Посмотри, какие они забавные, - уговаривал Митя. - Почему ты не хочешь?
   - Я хочу, но не буду.
   - Боишься?
   Царина промолчала.
   Митя взял её за руку и подвёл к медвежонку.
   - Он правда забавный, - согласилась Царина с Митей, - но на самом деле они не такие добродушные, как кажется. Никто не знает, что у них на уме.
   - А ты, выходит, знаешь...
   - Мне тётя Поля говорила, что медведи ловко скальпируют. И в зоопарке вплотную к клетке лучше не подходить. Но если ты считаешь меня трусихой, то пойду и сфотографируюсь.
   Митя задержал Царину за руку и сказал:
   - Не стоит. Теперь я боюсь. Тем более, тетя Поля сказала...
  
   Они перешли Биржевой мостик и пошли к Петропавловской крепости.
   К стенам крепости прижимались люди-подсолнухи, подставляя предвечерним солнечным лучам загорелые за лето тела.
   На выступе стены, высоко над людьми, сидела кошка. Самая обыкновенная: серенькая, полосатенькая, с аккуратно поставленными лапками, с белой грудкой и зелёными глазками. Одним словом, самая тривиальная кошка. Но вид у нее был более, чем философский. Эммануил Кант выглядел бы скромнее. Она пренебрежительно смотрела сверху вниз, и было понятно, что о жизни и людях она знает всё. Но никто не обижался на нее за такое высокомерие. Напротив, все улыбались, глядя на кошку. Митя и Царина - тоже. А рядом - группа экскурсантов-иностранцев. Они тоже смотрели на кошку и тоже любовались ею. И на время забыли про Петропавловскую крепость, главную историческую достопримечательность города.
   Царина сразу поняла, что это немцы. Несколько лет она жила в Германии, где служил её папа, и немецкий язык знала великолепно. Она подошла к молодой улыбающейся немочке и спросила, указывая на кошку:
   - Правда, чудо?
   Та откликнулась на её вопрос смехом и закивала головой.
   Потом они с Митей обошли по периметру Петропавловскую крепость и опять пришли к скверику, с которого начали свою прогулку по Заячьему острову.
   Уставшие, сели они на одну из незанятых скамеек, и Царина тотчас положила голову Мите на плечо, даже не подумав, хорошо она это сделала или не очень.
   - Устала? - заботливо спросил Митя.
   - Не знаю...
   Царина посмотрела на небо и сказала удивлённо:
   - Солнце ещё не ушло, а уже явилась Луна. Маяковский считал, что Луна изменяет Солнцу. Не знаешь, почему он так считал?
   - Оригинальничал, наверное.
   - Смотри, сейчас Луна не изменяет Солнцу. Они вместе. На одном небе. Видишь?
   - Я вижу только тебя. Как Солнце и Луну, - сказал Митя и прикоснулся губами к её щеке. А потом, целуя и обнимая, прижался головой к её груди. - Сиди спокойно. Я хочу послушать твоё сердце. Как врач. О! Как быстро стучит! У тебя, моя милая, тахикардия.
   - Это оно только при тебе так...
   - Если это из-за меня, то я обязан стать твоим личным врачом.
   Царина неожиданно для себя обхватила его голову руками, заглянула ему в глаза и спросила:
   - За что мне такое счастье?!
   Митя немного отстранился и, глядя в её счастливые глаза, жёстко сказал:
   - Я не очень хороший человек. Правда. Не обольщайся на счёт меня. Я боюсь тебя разочаровать.
   - Я это уже слышала. Хватит опять говорить ерунду, - строго сказала Царина и ласково добавила. - Знаешь, о чём я мечтаю? - и сама же ответила. - Я мечтаю о вечности с тобой.
   Митя резко встал со скамейки.
   - Не надо мечтать о вечности со мной! Я не такой, как ты думаешь!
   - Митя, что ты так нервничаешь? - Царина продолжала говорить совершенно спокойно. - Я же про себя говорила. Тебя я не просила, не прошу и не буду просить мечтать о вечности со мной. Так что не переживай.
   Митя вновь сел, с силой притянул Царину к себе и со страстью поцеловал, как взрослый мужчина взрослую женщину. Потом чуть отодвинулся и стал смотреть на нее, не отрываясь.
   - Зачем ты так? - неуверенно спросила Царина. - Так целуешь... Так смотришь...
   - А ты что, до сих пор не поняла, что я все-таки мужчина?
   - Но ты соблазняешь меня!
   - Конечно.
   - И даже не отрицаешь этого?!
   - Наоборот. Признаюсь, что соблазняю.
   - Но я могу соблазниться! Тебя это не страшит?
   Он засмеялся и снова стал целовать её, но уже осторожнее, не так порывисто и страстно.
   - Так лучше?
   - Не то, чтобы лучше, но, во всяком случае, безопаснее.
  
   Людей у Петропавловки становилось всё меньше.
   - Смотри, Митя - сумерки... Когда начнется?
   - Что начнется? - не понял Митя.
   - Сверкание души в закатных лучах. Ты же обещал!
   - А ты не заметила?!!!
   - Нет. Разве что... поцелуй...
   - Но это был один из маленьких элементов. Надо же... не заметила. Теперь следующего заката ждать придется.
  
   Они шли по Петроградской стороне и не заметили, как перешли на Выборгскую, которая предстала перед ними фантастическим краснокирпичным городом.
   Царина первая вспомнила, что Митя должен возвращаться в общежитие.
   - Ты успеешь?
   - Вряд ли. Теперь меня накажут.
   - Как?
   - Обычно у нас бьют раскаленными сковородками.
   - Это они правильно делают... Мить, может, я сама доеду. Ты только поймай мне такси.
   - Как же! Могу я доверить тебя чужому мужику?
   - Можешь, конечно! Совершенно спокойно. Да сейчас и выхода другого нет.
   Митя ничего не ответил, подошел к дороге и просигналил рукой первой проезжавшей машине, которая тут же остановилась. Назвав шофёру адрес, он посадил Царину на заднее сиденье и, не раздумывая, сел рядом.
   - Зачем ты это делаешь? Я, кажется, сказала, что доеду сама!
   - Поехали, поехали, - сказал Митя водителю, и машина тронулась.
   Всю дорогу Царина переживала за Митю.
   - А если тебе не откроют?
   - В окно по трубе залезу. Мы всегда так делаем.
   - Ни в коем случае! - испугалась Царина.
   - Почему?
   - Труба может оборваться.
   - Такого случая не было. Это совершенно безопасно. Мы её очень хорошо закрепили. Поверь, я не единственный, кто возвращается ночью таким способом. Ты сомневаешься во мне?
   - Нет, нет! Я просто боюсь... за тебя.
  
   Как всегда, он довёл Царину до парадной, и она попросила:
   - Постарайся позвонить, когда доберешься! Если получится...
   И Митя позвонил. Сказал, что всё обошлось, и даже не пришлось лезть по трубе.
   - А я так нервничала!
   - Вот и зря. Я же сказал, что все будет хорошо. Ты должна больше мне доверять.
   - Я буду стараться.
   - Вот и умница...
  
   12
  
   Митя не сказал ни слова о новой встрече!
   Обычно он звонил в пятницу. В субботу - в крайнем случае. "А вдруг он не позвонит, - думала Царина со страхом. - Ладно, до субботы буду ждать спокойно". Но в понедельник была уже сама не своя.
   Алечка переживала и говорила:
   - Тебя как будто нет рядом. Я с тобой разговариваю, а ты не слышишь.
  
   Митя позвонил в среду:
   - Можешь завтра в два у Эрмитажа?
  
   Взявшись за руки, они долго ходили по Эрмитажу, и Митя, наконец, задал вопрос, который Царина давно ждала:
   - Кто твой любимый художник?
   Царина ничего не стала придумывать и сразу же ответила:
   - Рокотов.
   - А из зарубежных?
   - Многие. А твой?
   - Я веду тебя к нему. Догадайся сама.
   - Уже догадалась, потому что мы пришли.
   Они молча ходили в зале Рембрандта, не рассуждая о достоинствах живописи художника. Здесь Царина испытала страх перед темнотой, зловеще поглощающей всё внутри картины. Она кое-что знала о Рембрандте. Знала, что у его старух и стариков прекрасные руки и лица, выступающие из темноты, которая стремится поглотить всё вокруг, и не может справиться только с лицом и руками, потому что они прекрасны, а прекрасное сильнее темноты. Но разве есть уверенность, что прекрасные лица и руки также не поглотит темнота? На картине показан только процесс поглощения света. Он ещё не закончен. Может, Рембрандт это имел в виду?
  
   - Как тебе сегодняшний Рембрандт? - спросил Митя радостно, когда они вышли из музея.
   Царина ответила так, как чувствовала:
   - Он показался мне сегодня зловещим. Но... я не разбираюсь в живописи, - стала она тут же оправдываться. -Возможно, завтра он будет другой.
   - Может, ты просто ничего не понимаешь?
   Царина покорно закивала головой:
   - Я тебе и говорила об этом. Я ничего не понимаю.
   Похоже было, что Митя не очень доволен разностью мнений:
   - С помощью светотени он создаёт объёмы!
   - Конечно, пусть создает. Я не возражаю!
   - У него своя концепция светотени!
   - Очень хорошо! Я так рада! Просто я не выношу темноту.
   - Хочешь-не-хочешь, но человек живёт между двумя крайностями: между светом и тенью. Свет постигается через тьму.
   - Я знаю, ты говорил. Но я же имею право не любить темноту?
   Митя шел серьезный и не ответил.
   Царина взяла его за руку и ласково сказала:
   - Не относись так серьёзно к моим глупостям. Сделай скидку на возраст. И не обижайся. Привыкнешь обижаться - и будешь делать это всегда... а я... за тебя замуж собираюсь...
   - Правда?! - спросил Митя и засмеялся.
   - Конечно, нет. Я пошутила, и видишь как удачно?.. Ты засмеялся. Ты очень хорошо смеёшься. Смейся почаще. Тебе идёт.
   - Ты маленький хитрый лисёнок! - сказал Митя и обнял Царину.
   - Не сердись, если я в чем-то не соглашаюсь с тобой. В моей жизни сейчас, благодаря тебе, светлый период. Поэтому не хочу видеть тени, даже если они есть.
   - Спасибо тебе, моя маленькая девочка! - сказал Митя и прижал Царину к себе.
   - А тебе пожалуйста, мой большой мужчина.
   Митя вновь посерьезнел.
   - Мне надо тебе что-то сказать.
   - Почему таким серьёзным тоном? Митя! Говори скорее!
   - Чуть позже.
   - Когда?
   - Когда мы спустимся по этим ступенькам к Неве.
   - Мне бояться?
   - Конечно, нет.
   У воды, прежде всякого разговора, Митя крепко обнял Царину и поцеловал. И только после этого спросил:
   - Можно так?
   Царина кивнула и, поднявшись на ступеньку выше, сама потянулась губами к его губам.
   В одну из пауз между поцелуями Царина вспомнила:
   - Митя, ты мне хотел что-то сказать.
   - Да. Я завтра уезжаю.
   Царина отстранилась и с ужасом посмотрела на Митю.
   - Навсегда?!
   Митя взглянул в её испуганные глаза, засмеялся и весело сказал:
   - Нет, конечно! Всего на две недели... В крайнем случае, на три...
   - Ничего себе!
   - Не успеешь оглянуться, как я вернусь...
   - Успею, - сказала она грустно. - Много раз успею. Шею сверну, оглядываясь! Ты вернешься, а у меня голова набок. И что? Хорошо это? Сам же повернешься и уйдешь. "Зачем, - скажешь, - мне такая кривошейка?"
   Митя вновь засмеялся.
   - Я тебя вылечу. И не брошу никогда! На самом деле, мне очень приятно, что ты будешь скучать по мне?
   - Боюсь, что это станет моим основным занятием...
  
   Они шли по набережной. Царина была грустной. Митя, пытаясь развеселить её, придумывал фантастические рассказы о путешествиях в экзотические страны, которых ещё нет на картах, но куда они с Цариной обязательно поедут.
   - Куда мы поедем с тобой раньше всего? - спросила Царина.
   - Мы поедем с тобой в Белую страну! - пообещал он торжественно.
   - Когда? - задала Царина прямой вопрос.
   - Потом!
   - Вполне конкретная дата, - Царина улыбнулась. - Белая страна - это хорошая придумка.
   - Это не придумка! Такая страна есть.
   - Белая страна? Она так и называется?
   - На самом деле она называется по-другому. И ты, наверняка, слышала про нее.
   - И что же это за страна?
   - Карелия!
   - Карелия? А почему Белая?
   - Мне так захотелось.
   - Я была там один раз с дедушкой. Но почти ничего не помню.
   - А теперь поедешь со мной.
   - Здорово! Давай мечтать, как мы поедем?
   - Давай!
   - Мы на чем поедем? На поезде или на пароходе?
   - На собачьих упряжках.
   - Митя, ну хватит шутить, я хочу по-серьезному мечтать.
   - А на чем ты хочешь ехать?
   - На пароходе.
   - В разных каютах?
   - Я подумаю.
   - Не стану тебя торопить.
   - Митя! - Царина обняла Митю. - Митя, ты такой хороший! Мне с тобой не страшно нигде и ни-ког-да! Я даже в тайгу с тобой поеду. И уже знаю, где мы будем там жить. Сказать?
   - Скажи.
   - В маленьком домике.
   - Вдвоём?
   - Кроме нас, никого не будет на многие километры. А рядом лес и река. Вот как сейчас. Волны будут рассыпаться о камни у наших ног. Вот как сейчас...
  
   Расставаясь с Митей у подъезда, Царина сказала:
   - Знаешь, Митя, у меня есть своя белая страна.
   - И где же?
   - На юге. Это - Ставрополь.
   - Разве Ставрополь - белый?
   - Для меня - да. Там живут мои самые близкие... Мама, папа и бабушка. Ты можешь поехать туда со мной. Хочешь?
   - Очень.
   - Тогда возвращайся скорее. И... знаешь... у меня чай зелёный есть. Может, зайдешь?
   Митя улыбнулся, обнял и поцеловал Царину. Потом повернулся и пошел через скверик. Еще раз повернулся и помахал ей рукой.
   - Митя! - крикнула она ему. - Почему ты не хочешь зайти ко мне?
   Митя секунду подумал и сказал:
   - Не ручаюсь за себя.
  
   13
  
   "Он, видите ли, не ручается за себя! Я ручаюсь, а он нет!" Царина решила обидеться. Потом решила погрустить. Потом даже поплакала, думая о предстоящей разлуке. Потом включила телевизор, что делала крайне редко.
   На экране появились странные говорящие мужчины. Странность их проявлялась во всём. Во-первых, ни один из них не был похож на Митю. Они много говорили и жестикулировали, а Митя никогда так не делал. Во-вторых, говорили они всякую деловую белиберду. И ничего про чувства! Далее - одежда: чёрные пиджаки и белые воротнички. Митя никогда так не одевался. Царина выключила телевизор, легла на диван и полностью отдалась мыслям о Мите.
   Спать ещё не хотелось. Она села за письменный стол и написала стихотворение об Эрмитаже, заранее решив, что Мите его не покажет.
  
   Я иду по Эрмитажу...
   На втором, знать, этаже
   Дама Рубенса всё там же,
   В декольте и неглиже.
   Бело-розовое тело, рыжеватый всплеск волос...
   Красоты так много сразу!
   Красоты так много сразу!
   Красоты так много сразу
   В жизни видеть не пришлось.
   Но!!!
   Что мне делать, что мне делать?..
   Не судите!
   Ах, что мне делать, что мне делать?..
   Не браните!
   Не браните, не судите, не корите,
   Что Рокотова русского люблю,
   Что Рокотова Струйскую люблю.
  
   В знаменитый зал Рембрандта
   Я вхожу едва дыша,
   Дивной силою таланта
   Восторгается душа.
   А Даная! Кто такая,
   Что в неё влюбился Зевс?!
   Будто солнцем залитая,
   Будто солнцем залитая,
   Словно солнцем залитая,
   Тайно льющимся с небес.
   Но!!!
   Что мне делать, что мне делать?..
   Не браните!
   Ах, что мне делать, что мне делать?!
   Не судите!
   Ах, не браните, не судите, не корите,
   Что Рокотова русского люблю,
   Что Рокотова Струйскую люблю.
  
   На портрете Ренуара
   Краше утренней зари...
   На портрете Ренуара
   Молодая Самарии!
   Будто вышла из кулисы...
   Право слово, посмотри!
   Говорят, была актриса,
   Говорят, была актриса,
   Говорят, была актриса...
   Умерла, жаль, в двадцать три.
  
   Что мне делать?
   Что мне делать?..
   Не браните!
   Что мне делать?
   Что мне делать?..
   Не судите!
   Ах, не браните, не судите, не корите,
   Что Рокотова русского люблю,
   Что Рокотова Струйскую люблю.
  
   А Гейнсборо?! Ах, Гейнсборо!
   Помнишь даму в голубом?
   Хрупкость плеч и томность взора
   И изысканность во всём:
   И в причёске пенноснежной,
   Будто взбитой на волнах,
   И с улыбкой страстно нежной,
   И с улыбкой страсно-нежной,
   И с улыбкой страстно-нежной
   На коралловых губах...
   Ах!..
   Но!!!
   Что мне делать, что мне делать?
   Не браните!
   Что мне делать, что мне делать?..
   Не судите!
   Ах, не судите, не браните, не корите,
   Что Рокотова русского люблю,
   Что Рокотова Струйскую люблю.
  
   Ей хотелось бы встречаться с Митей чаще, но не получалось. Митя - военный человек, будущий военный врач, а не какой-нибудь студентишко дневного вуза, где можно безнаказанно прогуливать лекции. Даже она, студентка-отличница, делала это. Можно всегда договориться со старостой, тем более, если староста твоя лучшая подружка Алечка! Она никогда не отмечала в журнале отсутствие Царины на лекциях и семинарах. Другое дело - Митя. Его отпускали только в увольнение. Законными считались выходные да праздничные дни (и то не всегда!) Ах, как редко они встречались!
   Зазвонил телефон. Какое чутьё у Алечки! Она сразу разгадала причину Царининого состояния и посоветовала уехать к родителям до Митиного возвращения.
  
   На другой день Царина пошла за билетами, достать которые помогла ей та же Алечка, а еще через день улетела на юг - к маме, папе и бабушке.
   Бедные родители! Их дочка была с ними - и её не было. Каждую секундочку она думала о Мите. Близкие всё сразу поняли: не расспрашивали ни о чём и, не посягая на её внутреннюю жизнь, отправили сначала в Домбай на пару дней, затем - в Архыз. Потом были дивные города Минеральных Вод - Кисловодск, Железноводск. А вот в свой любимый с детства город Пятигорск Царина не поехала: ей хотелось, чтоб все это они увидели с Митей, а его было! А без него - неинтересно. Через две недели Царина затосковала. "Митя, наверное, уже в Ленинграде, звонит мне, а меня нет!" Бабушка первая поняла Царинины переживания. "Что ты мечешься, словно дикая Бара? Чем так мучиться, лучше поезжай!" Бабушка переговорила с родителями, и через два дня Царина улетела в Ленинград. Летела и мечтала о завтрашней встрече.
   Но ни в первый, ни во второй день ненаглядный Митя не "проявился". Прошла мучительная неделя. Началась вторая... "Уже осень! И где мой Митя?! Где он???!!!"
   Рано утром в воскресенье зазвонил телефон, и Царина услышала голос Мити!
   - Через час буду у твоего дома.
  
   Он сидел в скверике на скамейке спиной к ее парадной.
   Она тихо подошла, положила руки ему на плечи и, коснувшись щекой его волос, сказала чужими, но прекрасными стихами: "Был он весь, как листопад осенний". Он, не повернувшись, поцеловал сначала одну её руку, затем - другую. Если бы она до знакомства с Митей увидела подобную сценку в кино или театре, то непременно посчитала бы подобные поцелуи (сначала - одна рука, потом - другая) штампом, а все эти нежности и "красоты" назвала бы телячьими. А если бы в жизни кто-то попытался прикоснуться губами к её руке, она восприняла бы это с неприязнью. А тут... Ей понравилось "галантное" Митино поведение.
   Она села рядом на скамейку и спросила:
   - Давно приехал?
   - Вчера.
   Они смотрели друг на друга и молчали.
   Наконец, Митя сказал:
   - Ты загорела.
   - Правда? Раньше у меня не получалось загореть, а мне всегда нравились очень загорелые люди.
   - Тогда тебе надо было родиться негром.
   - Негр - это не загар. Это нация такая.
   - Не нация, а раса.
   Они оба понимали, что говорят ерунду, которая не интересна ни ему, ни ей. Но разлука провела между ними пусть едва видимую, но всё же черту, которую надо переступить, но как это сделать, они не знали и не умели.
   - Ты сегодня похожа на Нефертити... - сказал Митя.
   - Чем?
   - Лёгким загаром.
   - Но она египтянка... А я русская.
   - Да... ты лучше...
   И тут Царина почувствовала, как стеночка рухнула. Она схватила Митю за руку и почти выкрикнула:
   - Митенька, я так соскучилась по тебе!
   Митя взял ее за вторую руку и сказал:
   - Цариночка! Я больше!
   - Нет, я больше!
   - Я больше, это точно.
   - Я!
   - Я замерял, у меня больше получилось.
   - У тебя неправильная измерялка...
   Митя ничего не ответил и просто поцеловал Царину. Она обхватила руками его шею.
   Они сидели в скверике в центре города и целовались.
   Жёлтый кленовый листок опустился на Митино плечо.
   - Осень... Грустно... - сказала Царина, сняла листок с Митиного плеча и протянула его на ладони, чтобы Митя ближе увидел первый предвестник осени.
   - Нет, нет, - возразил Митя, - до осени ещё очень далеко. И, вообще, у нас никогда не будет осени.
   - У всех будет, а у нас - нет?
   - Конечно! Все живут по обычному календарю, а мы с тобой по своему.
   - Откуда же тогда этот листик?
   - Разве ты не видишь, какой он маленький? Оторвался от мамы, потерялся, испугался и пожелтел от страха.
   - Когда я была маленькая, - застенчиво сказала Царина, - я написала стихотворение, которое очень нравилось моей бабушке. Она до сих пор его вспоминает. Даже мелодию к нему придумала.
   - Споешь?
   - Нет. Расскажу просто.
  
   У нас во дворе листопад.
   Листья шуршат и кружатся.
   У нас во дворе листопад...
   Здесь можем с тобою встречаться.
   У нас во дворе листопад...
   Здесь люди щебечут,
   А птицы молчат...
   У нас во дворе...
   У нас во дворе...
   У нас во дворе листопад...
  
   Митя нежно поцеловал Царину.
  
   14
  
   Они шли по аллее парка, и Царина спросила Митю, почему они приехали именно в Сосновку.
   - Потому что ты никогда не была здесь, - ответил Митя. - И я решил, что тебе, филологу, будет интересна Сосновка как одно из Блоковских мест.
   - Ой, Митя! Огромное спасибо! А я тебе нравлюсь?
   - Очень!
   - Очень?! Совсем недавно я тебе нравилась немножко, и ты говорил, что "очень" не получается. Выходит, получилось?
   - Давно.
   - Когда?
   - Всегда.
   - Но ты же тогда в Гатчине сказал мне...
   - Я врал.
   - Зачем?!
   - Не знаю...
   От радости, что очень нравится Мите, Царина нежно прикоснулась к его волосам и повторила уже сказанное однажды:
   - "Был он весь как листопад осенний..." Это про тебя сказано. Знаешь, кто сказал?
   Пожав плечами, Митя нехотя ответил:
   - Не люблю Цветаеву.
   - Ты что, Митя?! - удивилась Царина. - Хочешь быть оригинальным?
   Митя ничего не ответил на этот вопрос, и тогда Царина задала ему следующий:
   - Ты хорошо знаком с её творчеством?
   - Хочешь проверить? Ну... например... Я ничего не знаю омерзительнее Сонечки Голидей...
   - Ты что?! Сонечку сама Цветаева любила!
   - Цветаева и Наполеона любила.
   - И что в этом плохого? Наполеона многие любили...
   - Но именно она вынула из рамы икону Христа и вставила туда портрет Наполеона. И ты спрашиваешь, "что в этом плохого?!"...
   Царина уловила некоторую правоту в Митиных словах и робко спросила:
   - Неужели тебе её не жалко? У неё была трудная жизнь.
   Митя засмеялся:
   - Трудная жизнь! Жизнь у всех трудная... Найди хотя бы одного человека, кто похвастался бы лёгкой жизнью.
   У Царины оставался самый веский довод, доказывающий ни с кем не сравнимую трудность жизни Цветаевой:
   - Но она повесилась!
   - Ну и дура, - жёстко сказал Митя.
   - Разве так можно?!
   Митя, увидев, что Царину расстраивает его непонимание, стал успокаивать её:
   - Что ты так за нее переживаешь? Перестань! Любишь, ну и люби свою... лесбиянку.
   - Ну, хватит уже! Повторяешь бабьи сплетни!
   Митя продолжал идти по аллее, а Царина остановилась в задумчивости. Митя шёл и ни разу не оглянулся. "Вот так и уйдёт! - со страхом подумала Царина. - Выходит, правду говорила бабушкина подруга Валентина Алексеевна, что любовь возникает из ничего, а гибнет от всего". И ей стало очень страшно. "Вот дойдёт до поворота аллеи и исчезнет..."
  
   Митя дошёл до поворота аллеи, повернулся и крикнул Царине:
   - Обиделась?
   - Нет! - откликнулась она радостно.
   - Тогда беги сюда!
   Задохнувшаяся больше от переживаний, чем от бега, но счастливая, она подбежала к Мите и застыла в его крепких мужских объятиях.
   - Я дурак? - спросил Митя.
   - Ты очень умный! - возразила Царина.
   - Но я расстроил тебя своими умничаниями про Цветаеву. А ты любишь ее...
   - Да ну ее! Она нас чуть не рассорила! Ты мне дороже. Хочешь, я выброшу все ее книжки?
   - Не надо. Она все же талантливая. "Солнце в крови..." - это она придумала?
   - Митя, я так соскучилась по тебе, пока стояла там одна!
   - Бедная девочка!
   - Я не бедная. Я счастливая!
   Митя заглянул Царине в глаза и спросил:
   - Знаешь, кто ты?
   - Кто?
   - Ты моё Солнышко, мой весенний ручеек, светлое облачко, солнечный лучик...
   - А ты - мой стих, моя музыка...
   - Э, нет! Это не я!
   - Ты, ты! Ты даже лучше меня знаешь поэзию.
   - Я вообще ее не знаю. Где-то что-то услышал и запомнил. Я и читать-то почти не умею. Когда я был маленький, родители снимали дачу. В соседнем домике жил человечек. Маленький такой, почти карлик. Ручки маленькие, ножки... Что говорил, было не понять. Лепетал на своем языке. Дурачок. Но добрый и музыку чувствовал, как никто! Подходил к пианино, касался пальцами клавиш и тут же определял его качество. Если инструмент хороший, он, наигрывая неизвестно откуда взявшуюся и никогда не повторяющуюся мелодию, с улыбкой смотрел в потолок и радостно повторял "ага", "ага". Если же инструмент плохой, то морщился, как от зубной боли, и ругался плохими словами.
   - Ты себя с ним сравниваешь?
   - А почему нет? Он даже в чём-то интереснее и полезнее меня.
   - И какая от него была польза? Ведь он дурачок.
   - Он помогал людям выбирать инструменты. Они брали его с собой в магазин, и на какой инструмент он укажет, тот и везли домой.
   - Удивительно!
  
   Они вышли к Светлановскому проспекту и, перейдя дорогу, оказались у озера.
   - Смотри, какой цивилизованный пляж! Искупаемся? - предложил Митя.
   - Что ты?! - испугалась Царина. - Вода холодная!
   - Я лично искупаюсь! А ты посидишь и посмотришь, как я плаваю.
   Митя разделся и аккуратно сложил одежду к ногам Царины.
   - Садись на рубашку, - сказал он.
   "Не стесняется меня", - подумала Царина, стесняясь сама взглянуть на Митю, и повторяла от смущения:
   - Вода холодная... Вода, наверное, холодная...
   - Я морж! - ответил Митя, побежал к воде и с разбега нырнул.
   Царина любовалась им. Он так красиво бежал, так красиво и далеко плавал! А когда он, наконец, вышел из воды и шёл к ней, она уже беззастенчиво, не скрывая восхищения, смотрела на него. По литому телу Мити стекали струйки воды, и это делало его еще прекраснее. Она не пыталась скрыть восторга:
   - Ты такой красавец! Митя!
   Если бы в этот момент рядом находилась подружка Алечка, она бы обязательно, как это было не раз, сказала Царине: "Ну, нельзя же быть до такой степени откровенной!"
   Митя смутился. Но не так, чтобы очень.
   - Не преувеличивай, - сказал он спокойно.
   Он постоял немного, а затем сел прямо на песок рядом с Цариной. Опустил голову на руки и надолго замолчал. Царина тоже молчала и неожиданно сделала открытие, что молчание - тоже разговор, и он может быть достаточно напряжённым.
   Наконец, Митя приподнял голову и спросил:
   - Тебя не смущает, что я молчу?
   - Нет, даже нравится. Тем более, я не считаю, что мы молчим. Мы просто ПО-ДРУГОМУ разговариваем.
   - И что я сейчас говорил?
   - Этот разговор не передается словами. Он ДРУГОЙ. У меня и с собой постоянно идёт сложный диалог. Иногда я очень устаю от него. Но зато мне всегда есть с кем поговорить.
   - Я не мешаю? Все-таки, третий лишний.
   - Ты не можешь быть лишним, потому что мы всё время разговариваем о тебе.
   - Что же вы обо мне говорите?
   - Разное.
   - Секрет?
   - Нет. Просто сейчас не хочется... Мало ли что возникает в голове! Если всё это "озвучивать"... Бабушка рассказывала, что во время войны в Минеральных Водах жил святой Феодосий. Она даже его видела. Он ходил в пестрой рубашке и играл с детьми. Так вот он считал, что человеку в день достаточно сказать семь-восемь слов.
   - Интересно, - сказал Митя. - Это рядом с твоим белым городом?
   - Да. Там сейчас служит мой папа. И мама там. И бабушка после дедушкиной смерти к ним уехала. Без дедушки пока не может здесь... Придёт в себя и вернётся. А, вообще, мы все - питерские.
   - Как же они тебя одну оставили?
   - Что тут такого? Живу в родительской квартире. Учусь. На каникулы к ним езжу. Они мне доверяют. Теперь ты обо мне знаешь всё, а я о тебе - ничего.
   - Что бы ты хотела узнать?
   - Всё! Мне про тебя всё интересно.
   - Хорошо! В следующий раз принесу заполненную анкету.
   - Дурацкая и не смешная шутка. На три с минусом. Мне даже улыбнуться не захотелось. Наоборот, обидно стало.
   - Потому что ты очень серьёзная.
   - Просто я серьёзно к тебе отношусь, а ты ко мне нет. Ну и ладно, не хочешь - не говори.
   Минуты три шли молча, потом Митя обронил:
   - У меня одна мама.
   Потом, помолчав еще немного, добавил:
   - Папа тоже есть, но он живёт с другой женщиной в другом городе.
   Митя опять помолчал, затем продолжил рассказ:
   - У меня очень хорошая мама. Папа тоже очень хороший, но... пил сильно... Женщины разные... Неплохие... Они его искренне любили. И он их не обижал. Но, такая натура... Это многим художником свойственно... Мама уехала от него в Рязань - к своим родителям. Папа остался в Карелии. Мне было тогда три года.
   - Теперь мне понятна твоя любовь к Карелии.
   - Да, но я больше рязанский парень... Папа работает художником в русском театре. Думаю, что моя любовь к цвету - от него. Теперь он пьёт меньше, но интерес к женскому полу не пропал. А человек он талантливый и даже очень.
   - Тогда всё понятно... - сказала Царина печально.
   - Что ты имеешь в виду? Про цвет?
   - Нет, про женщин.
   - Это ты зря! А потом... Не вижу ничего плохого в том, что мужчине нравятся женщины. По-моему, хуже, если ему нравятся мужчины.
   - Да, теперь я знаю точно, что гены перескакивают, - обречённо подытожила Царина.
   Заметив, что она совсем сникла, Митя принялся её успокаивать:
   - Не переживай! С этими генами такая неразбериха! Вот у меня два приятеля есть. Оба Гены. Живут себе спокойно дома и ни на кого не перескакивают.
   Царина улыбнулась, но тему не оставила.
   - Митя, это хорошая шутка. Но я хочу закончить про наследственность. Бывает, что тысячи генов останутся на своём месте, а один, самый вредный, обязательно перескочет.
   Митя решительно заявил:
   - Я знаю этого Гену. Но ко мне он не перескочет.
   - Что ты, Митенька! Уже перескочил! - сказала Царина жалостливо.
   - Если даже это так, то я не дам ему распоряжаться собой.
   - Станет он тебя спрашивать!
   - Не волнуйся! Обещаю, что я справлюсь с ним.
   - А если он не покорится?
   - Куда он денется? Я же военный человек. Прикажу, и все.
   - Приказывай.
   - Гена противный, женский угодник, пошел вон! Видишь, как побежал.
   Царина радостно засмеялась:
   - Вижу!
  
   На этот раз Митя зашёл вместе с Цариной в подъезд и поднялся с ней на второй этаж к самой двери в квартиру.
   - Хочешь зайти ко мне? - спросила она.
   - Не сегодня.
   - Зачем тогда идёшь со мной до самой квартиры?
   - Хочу побыть с тобой... ещё чуть-чуть.
   - Может, я тебе очень-очень нравлюсь?
   - Очень-очень.
   - Может, ты меня даже любишь?
   - Ну, да...
   - Может, ты меня очень-очень любишь?
   - Иди домой, - сказал Митя ласково и повернул Царину лицом к двери.
   - Ты меня должен поцеловать. Так просто я домой не пойду.
   - Каким поцелуем? Детским, братским или мужским?
   - А ты каким хочешь?
   - Понятно, что мужским.
   - Не возражаю.
   Митя поцеловал Царину, повернулся и побежал вниз по лестнице. Царина крикнула ему вслед:
   - Уверен, что не перескочет?
   Митя "взлетел" обратно, поцеловал Царину ещё раз и только потом ответил:
   - На все пятьсот двенадцать процентов!
   - Откуда у тебя такая уверенность?
   - Мой папа, человек богемного склада, пьяница и гуляка, так и не женился, потому что всю жизнь любил одну женщину - мою маму.
   - Вот, оказывается, как бывает! - сказала Царина грустно. - Ладно, Митенька, пока.
   Царина зашла в квартиру и закрыла за собой дверь. Но тут же открыла её и крикнула Мите вслед:
   - Подожди! Я хочу тебе что-то сказать!
   Митя остановился, а она сбежала к нему, обняла и с тревогой спросила:
   - Последний раз скажи, что не перескочет.
   - Не перескочет.
   - Обещаешь?
   - Обещаю.
   - Тогда догони меня! - закричала Царина радостно и побежала вверх по лестнице.
   Митя не побежал за ней. Он стоял, смотрел на неё и улыбался.
   - Ты что?! Митя!
   - Беги, беги, а то догоню!
   - Ну так догони!
   Он, перескакивая через две-три ступени, мгновенно оказался рядом и снова поцеловал её.
   - Иди. Я подожду. За тобой закроется дверь, и я уйду, а то так и будем бегать вверх-вниз до утра.
  

15

  
   Пришла осень. Настоящая! Царина сравнивала оттенки листьев с разных деревьев, не уставая удивляться их разнообразию. Один листок был ярко-зелёным, другой - бледным, почти безцветным, третий - совсем желтым, и у всех было множество оттенков!
   В одну из встреч с Митей Царина рассказала ему о своём эксперименте с листьями. Митя внимательно выслушал и сделал вывод:
   - Пора снова ехать в Павловск.
   Царина обрадовалась:
   - Да-да-да! Надо с летом попрощаться. И поблагодарить его за все. Золотую осень нельзя пропустить!
  
   Те же дорожки, что и в начале лета. И район Старой Сильвии всё тот же. Только теперь вокруг все стало жёлтым. Разные оттенки желтого - от нежнейшего светло-лимонного до янтарного и даже оранжевого. Царина сплела венок из осенних листьев и надела его на Митю.
   Митя обнял Царину и сказал удивительные слова:
   - Разве я виноват в том, что так люблю тебя?
   - Это - правда? - тихо спросила Царина
   - Правда, - так же тихо ответил Митя.
   - А кто виноват? - спросила Царина почти шепотом.
   - Осень, - прошептал Митя.
   - Мне немножко страшно...
   - И чего ты боишься? Со мной тебе не может быть страшно. Я защищу тебя от всего.
   - Я знаю...
   - И все равно боишься?
   - Да.
   - Чего?
   - Себя...
  
   Они блуждали по лабиринту тропинок пока не вышли на лужайку, окаймлённую разноцветными деревьями и кустами.
   - Смотри, Царинушка! - воскликнул Митя. - Узнаёшь нашу весеннюю полянку?
   Царина огляделась и радостно сказала:
   - Не может быть! Какая нарядная!
   Митя предложил Царине отдохнуть (как тогда). Царина согласилась. Митя бросил свою курточку на траву (как тогда). Она села на курточку, а он лёг на траву (как тогда).
   - Нет, Митя! - воспротивилась Царина. - Сейчас нельзя лежать на траве. Садись рядом.
   Но Митя, будто не слышал Царину.
   - Почему ты такой упрямый! Земля холодная. Простудишься! Садись на курточку - я подвинусь.
   - Не хочу, - сказал Митя упрямо.
   - Хорошо! - сказала Царина с угрозой. - Тогда я тоже сяду на траву.
   И она тут же пересела на траву.
   - Тебе нельзя! - сказал Митя смеясь.
   - А тебе можно?
   - Я мужчина. Мне можно. А ты... Застудишься - не сможешь рожать.
   - Я буду сидеть на траве до тех пор, пока ты не пересядешь на курточку.
   - Хорошо! Я пересяду на курточку, но тогда за себя не отвечаю.
   - Садись.
   И Митя сел.
   - Зачем так близко? Подвинься немного. Смотри, сколько свободного места.
   - Я же предупреждал!
   - Я тоже предупреждала.
   - О чём?
   - О том, что боюсь...
   Митя отодвинулся и, посмотрев по сторонам, сказал:
   - Где-то здесь росла ромашка. Помнишь?
   - Конечно! Ты жестоко не дал мне погадать на ней. А сейчас какие ромашки?
   - Кажется, она росла вот у этого куста... Точно. Этот куст особенный какой-то. Я его запомнил.
   - А я вообще не уверена, что это та самая полянка.
   - А я уверен.
   - Все полянки похожи друг на друга.
   - Ничего подобного. Все - разные. И всё разное. Посмотри на лес. Что ты видишь?
   - Лес.
   - Правильно! Какая наблюдательная девочка. Теперь посмотри внимательнее. Сможешь определить цвет леса одним словом?
   - Красный?
   - Не совсем.
   - Красный и жёлтый.
   - Это не одно слово.
   - Тогда не знаю.
   - У тебя есть еще одна попытка.
   - Красивый.
   - Это самое лучшее определение, но это не цвет.
   Царина смотрела и думала, думала и смотрела... Но определить цвет леса одним словом не могла.
   - Сдаюсь. Я не знаю такого слова, которым можно определить цвет леса. Скажи сам.
   И Митя сказал спокойно-снисходительным тоном:
   - Померанцево-красно-оранжевый.
   - Это же не одно слово! - закричала Царина. - Тебе не стыдно?!
   - Почему мне должно быть стыдно, если это то самое слово, которое определяет цвет леса?
   - Но здесь три слова! Три!
   - Они у меня через дефис: померанцево-красно-оранжевый.
   - Это всё равно! "Месяц октябрь, оранжевый и алый..." - продекламировала Царина. - "Оранжевый и алый..." Сколько здесь слов? Два. А если сказать: "оранжево-алый", то сколько? Ты, Митя, не только хитрый, но ещё и не честный.
   - Это правда... - вздохнул Митя.
   Царина поцеловала его в щеку.
   - Митя, а как получается оранжевый цвет? Красное разбавляется жёлтым или жёлтое красным? Где кончается жёлтое и начинается оранжевое? Почему ты ничего не отвечаешь? Уснул?
   Митя сидел, обхватив колени руками и смотрел перед собой.
   - Уснёшь тут! Красная краска осеннего леса возбуждает.
   - Не говори так часто о возбуждении. Ведь слово материально.
   - У меня мозг возбуждается! А ты что подумала?
   Митя пристально посмотрел Царине в глаза.
   Она смутилась и уткнулась лицом в куртку.
   - Да-а, Цариночка... стыдно стало своей испорченности?
   Она закрыла голову руками и ещё больше прижалась к земле, хотя прекрасно понимала, что он шутит. Но! В каждой шутке...
   И вдруг Митя восторженным голосом произнёс:
   - Ничего себе! Что я вижу!
   - Что? - поинтересовалась Царина, но головы от земли не оторвала.
   - Подними голову и увидишь.
   Она приподняла голову и вскрикнула от удивления:
   - Не может быть!
   - Но... есть же!
   Перед её глазами на расстоянии вытянутой руки росла ромашка. Одна-единственная.
   - Не может быть! - повторила Царина. - Та самая?
   - По-моему, та была чуть поменьше.
   - Да-да! Мне тоже так кажется.
   - Подросла за лето.
   Царина стояла на коленях и восторженно смотрела на ромашку:
   - Какое чудо!
   Митя, радуясь её радостью и восхищаясь её восхищением, повторил за ней:
   - Чудо...
   - Как это получилось? - не понимала Царина. - Весной она появилась слишком рано, и вот осень... Ромашки не живут в это время. Мистика какая-то!
   Царина потянулась к цветку (как тогда), но Митя перехватил её руку (как тогда).
   - Митя, прекрати! Она всё равно погибнет. Я продлю ей жизнь - засушу в книжке, и у меня будет память о нашей прогулке на всю жизнь. Митя!
   Митя, заключив Царину в прочное кольцо своих рук, повторил слова, сказанные им весной:
   - Пусть живёт!
   - Она всё равно умрёт! Её зима заморозит. Отпусти меня! Митя! Мне трудно дышать!
   Он немного разомкнул руки и сказал ласковым голосом прямо в ухо Царины:
   - Ты - маленькая мучительница ромашек. Спроси её, хочет ли она быть сорванной? Давай лучше в небо смотреть!
   Царина послушно посмотрела на небо, и через секунду, переведя взгляд на Митю, отчиталась за честно выполненную работу:
   - Посмотрела.
   - Какое оно?
   - Синее. И ещё какое-то... Давай вместе смотреть?
   Они стояли, обнявшись, и смотрели в небо.
   - Если честно, - сказала Царина, - то я никогда не видела такого неба.
   Небо на самом деле было необыкновенным. Одна его часть отливала атласно-голубым цветом, а другая - винно-красным. Царине вдруг стало так хорошо, как бывает всего несколько раз в жизни, и то на короткие секунды. Она, не стесняясь охватившей её в тот момент благодати и чувства любви ко всему на свете и, прежде всего, к Мите, не отрывая взгляда от неба, сказала совсем просто:
   - Я люблю тебя.
   - За небо? - спросил Митя.
   - За небо, - подтвердила Царина. - Ещё за ромашку, за деревья, за то, что ты такой красивый, сильный и смелый...
   - Благородный! - подсказал Митя.
   Она, нисколько не подыгрывая его шутке, повторила:
   - Благородный.
  
   Они шли к вокзалу лесом. Царина, глядя на осенние деревья, сказала:
   - Настоящее золото!
   - Это про меня?
   - Про тебя - тоже.
   - Спасибо. Это правда... Но деревья... они лучше золота. Посмотри на листья. В них застыл солнечный свет.
   Царина слушала Митю и на физическом уровне ощущала тепло, которое исходило от деревьев, обрамлённых золотыми листьями.
   Навстречу им "вышли" коралловые рябины, и Митя предложил Царине внимательно посмотреть сначала на жёлтые листья, затем на коралловые рябины, а после них - сразу на небо.
   Она посмотрела.
   - Ну как? - спросил Митя.
   - А что должно быть? - не поняла она.
   - Посмотри ещё раз.
   Она посмотрела ещё раз и опять кроме жёлтых листьев, оранжевых ягод рябины и синего неба ничего не увидела.
   - Неужели опять ничего не увидела?! - спросил он. - Само бросается в глаза... Ты же не слепая?
   - Подслеповатая. Но у меня замечательный поводырь!
   Царина погладила его по руке и, встав на цыпочки, потянулась, чтобы поцеловать его. Митя улыбнулся и подставил щеку.
   - Постараюсь объяснить... Жёлтые листья видишь?
   - Вижу.
   - Теперь - рябина.
   - Рябина.
   - И сразу - на небо. Получилось?
   - Получилось, - соврала Царина.
   - Заметила?
   - Заметила.
   - А я нет...
   - Митя! Что ты меня разыгрываешь?
   - Для интереса... Уезжать не хочется... Правда?
   - Да. Опять серый Питер...
   - Серый - не такой уж плохой цвет. И осенний Ленинград очень даже хорош.
   - Митя, ты не устал от меня?
   - От тебя нет.
   - А от кого устал?
   - От китайцев. Они бегают. Желтые такие.
   Царина засмеялась.
   - Митя, при чем здесь китайцы?
   - Абсолютно ни при чем. Но они желтые, а я устал от жёлтого.
   - Осень надоела?
   - Ни в коем случае. Китайцы. От жёлтого цвета появляются жёлтые мысли.
   - Желтые мысли... Звучит красиво. Какие они, желтые мысли?
   - Да никакие. Это я оригинальничаю.
   - Зачем?
   - Чтобы произвести впечатление.
   - У тебя это давно получилось.
   - Чтобы ты меня больше любила.
   - Я и так люблю тебя больше.
  
   В Ленинграде их встретили сумерки с мелким петербургским дождём.
   - Вот и конец золотой осени, - сказала Царина печально.
   - Ну и ладно. Не всему же конец, а только осени, и не надо грустить. Вспомни китайцев.
   И Царина улыбнулась.
  
   Но, придя домой, Царина опять погрузилась в печаль. Она села на диванчик и стала смотреть в пустой экран телевизора. Именно в эти минуты к ней пришло ясное осознание того, что она не может больше расставаться с Митей. Ни на секунду!
  
   Митя позвонил утром, когда Царина только собиралась в институт. Это было неожиданно. Так рано он еще никогда не звонил.
   - Митя! - обрадовалась Царина. - Разве ты ещё меня не разлюбил?!
   - Представь себе! Скучал всю ночь.
   - А как же китайцы?
   - Тоже скучали...
   В этом лёгком разговоре, постоянно перебиваемом её смехом, возникла жёсткая короткая фраза, произнесённая Митей:
   - Я сейчас уезжаю.
   И всё оборвалось: и слова, и смех, и даже на какие-то доли секунды остановилось её сердце.
   - Ты что молчишь? Царина! Алло! Алло! Ты куда делась?!
   - Я здесь.
   - Я думал, нас разъединили.
   - Вчера ты не знал об этом?
   - Знал.
   - Почему не сказал?
   - День был очень хороший. Правда ведь?
   Она не ответила, потому что уже плакала. Она старалась плакать тихо-тихо, чтобы Митя не догадался. Но Митя не только догадался, у него появилось ощущение, что он видит её плачущую. Но он продолжал говорить. Один. Не ожидая ответа на слова, которыми пытался утешить её.
   - Я ещё вчера решил, что до утра не скажу тебе о своём отъезде. Обычное дело. Называется сборами. И всего-то на неделю уеду... Может, на две... Ты же будешь меня ждать?
   - Ты знаешь...
   - И скучать будешь?
   - Ты знаешь...
   - Смотри только, чтоб все время на скучанье не ушло.
   - Зачем оно мне без тебя? Совсем и не нужно.
   - А кто будет учиться?
   - Какая учёба! Я буду только скучать... Каждую секунду! Поэтому... возвращайся скорей...
  

16

  
   Митя вернулся через три недели. В день, когда выпал первый снег.
   - Я знала, что ты приедешь сегодня! - заричала Царина в трубку.
   - Откуда?
   - Потому что я каждый день это знала!
  
   Когда они встретились, Митя, обнимая и целуя Царину, сказал:
   - У вас настоящая зима!
   Вроде бы ничего особенного и не сказал. Но Царина уловила тревогу в его голосе.
   - Куда мы сегодня пойдём? - спросила она с надеждой услышать знакомые шутливые интонации, исключающие ее опасения.
   - Куда глаза глядят, - ответил Митя. - Сядем на любой автобус и поедем. У нас сегодня импровизация. Не возражаешь?
   И хотя Митя говорил в своей обычной манере, Царина вновь уловила в его голосе тревогу.
   - Ты чем-то расстроен? - спросила она.
   Митя посмотрел на Царину очень серьезно, без знакомой насмешки, и, как ей показалось, что-то хотел сказать, но тут подошедший автобус распахнул перед ними двери, и они вошли в него, ничего не зная о маршруте и даже не посмотрев на номер.
   - Это даже романтично. Правда, Митя? - улыбаясь и пытаясь заглянуть в Митины глаза сказала Царина.
   - Правда, - ответил Митя отрешённо.
  
   Автобус довёз их до площади Мужества, где была его конечная остановка. Подошедший трамвай доставил их в Озерки.
   Царина знала, что Озерки - одно из любимых мест Блока, и хотела сказать об этом Мите, но подумала и не стала говорить, потому что побоялась в очередной раз показаться досужей всезнайкой. Об этом, к её удивлению, сказал Митя:
   - Блок сюда приходил...
   - Я только что подумала об этом!
   - Правда?!
   - Правда. И теми же словами.
   - Мы с тобой такие одинаковые! Удивительно...
   - Удивительно, - повторила Царина.
   Выпавший снег напоминал Царине серебро. Она поделилась этим с Митей.
   Он промолчал. Тогда Царина заискивающе спросила:
   - Тебе нравится серебро?
   И опять Митя, сосредоточенный на своих мыслях, ничего не ответил.
   Царина повторила:
   - Тебе нравится серебро? Митя! Очнись!
   Митя внимательно посмотрел на Царину, засмеялся и переспросил:
   - Серебро?
   - Ну, да...
   - Я равнодушен к нему.
   - А мне нравится.
   - Конечно, красивый металл. Благородный, но... обманщик. Быстро теряет блеск... Темнеет. И это мне в нём не нравится... Да... не нравится...
   - Его же можно почистить. Митя! Слышишь?! Митя, где ты? Не задумывайся так страшно! Обрати на меня внимание!
   - Я всё время это делаю. Думаю о тебе постоянно...
   - Что ты думаешь? Вот сейчас, например, о чём ты думаешь?
   - Думаю, что тебе нравится серебро, и я должен подарить тебе что-нибудь серебряное.
   - Ты не о том думаешь. И ничего серебряного мне не нужно. А в самом начале разговора я имела в виду "серебро", которое перед нами.
   И Царина указала на снег, слегка припорошивший еще зеленую траву и землю.
   - Прости, не понял. Это серебро мне нравится...
  
   На дереве сидела красногрудая птичка.
   - Смотри, снегирь! - воскликнула Царина.
   Снегирь сорвался с ветки и умчался куда-то по своим снегирячьим делам. Они следили за ним, пока он не растворился в небе.
   - Какое прозрачное небо, - сказала Царина.
   - Твои глаза окрасили его.
   - Это штамп.
   - Нет. Это правда. У тебя прекрасные русские глаза... Настоящие. Русские. Очень красивые.
   - И какой цвет у "настоящих русских глаз"?
   - Серебристо-пепельный.
   - То есть... бледно-голубой?
   - Ну, да.
   - Почти белые глаза! Ужас какой! И тебе не страшно со мной? Если бы я встретила человека с белыми глазами, я бы испугалась и упала в обморок.
   Митя обнял её и, нежно целуя, сказал:
   - Твои глаза не белые. Они самые красивые в мире.
   - Митька! Перестань издеваться! Да еще в такой удивительный день!
   А день и на самом деле выдался удивительным. Первый снег в году!
  

17

  
   Обратно, до Дворцовой, добирались так же, на "перекладных".
   Небо, которое совсем недавно было "отражением Царининых глаз", потемнело, но это не изменило радостного состояния души. Митя перестал задумываться, вернулся к своему шутливому состоянию. Одним словом, стал прежним Митей.
   Растворённые в любви и счастье, улыбающиеся, они, взявшись за руки, шли по Невскому, по той его стороне, которая "опасна при артобстреле".
   Пошёл густой снег. Можно было бы спрятаться под какой-либо из арок и переждать. Но... нелепо прятаться от снега, являющегося обязательной частью романтической прогулки.
   У Дома Книги они загляделись на Казанский собор, который был соткан из снега, петербургского воздуха и выглядел призрачным замком. Собор-призрак, седой и великолепный, показался Царине грустным, и она сказала об этом Мите.
   - Я знаю, почему он грустный, - ответил Митя.
   - Почему?
   На этот вопрос Митя не ответил. Он стряхнул снег с воротничка её шубки и предложил зайти в Дом Книги.
   - Зачем? - спросила Царина.
   - Сыра купить.
   Царина обиделась:
   - Тебе кажется, что ты сострил удачно, но мне почему-то не смешно.
   - Казарменный юмор?
   - Похоже. Тебе нужна какая-то книга?
   - Не то, чтобы книга. Всего лишь одно стихотворение Майорова. Знаешь такого поэта?
   - Вряд ли ты найдёшь его отдельным сборником... Надо поискать среди поэтов-фронтовиков.
   Царина оказалась права. На вопрос о стихах Майорова молоденький продавец привычным жестом, не задумываясь о месте нахождения книги, достал с полки небольшой сборник:
   - Здесь несколько его стихотворений.
   Они купили книгу, отошли в сторону и стали искать нужное Мите стихотворение по оглавлению.
   - Как оно называется? - спросила Царина.
   - Не помню, но точно знаю, что оно о цвете.
   Впрямую о цвете в сборнике ничего не было. Ни у кого. Но одно из стихотворений показалось Царине "подозрительным".
   - Посмотри, Митя, - "Рождение искусства"... Может оно? И автор - Николай Майоров.
   - Оно! Оно! - обрадовался Митя. - А я уж засомневался...
   - Можно мне его прочитать? - спросила Царина.
   - Может, потом?..
   - Я хочу сейчас?
   - Хорошо. Мы его прочитаем вместе.
   Они уткнулись в книжку, прижавшись друг к другу щеками и стали читать. Не вслух, но каждый про себя.
  
   "Так впроголодь живя, кореньями питаясь,
   Он различил однажды неба цвет -
   Тогда в него навек вселилась зависть
   К той гамме красок. Он открыл секрет
   Бессмертья их. И где б теперь он ни был,
   Куда б ни шёл, он всюду их искал.
   Так, раз вступив в соперничество с небом,
   Он навсегда к нему возревновал.
   Он гальку взял и так раскрасил камень,
   Такое людям бросил торжество,
   Что ты сдалась, когда, припав губами
   К его руке, поверила в него".
  
   Прочитав стихотворение, Царина сразу поняла, чем оно так нравилось Мите. Оно было про него.
  
   Они вновь вышли на Невский. Снег всё шёл, а они шли сквозь него, и с каждой минутой усиливалось ощущение сказочности.
   - Как тебе стихотворение? - наконец, спросил Митя.
   - Оно не может не понравиться. В нём такая любовь к цвету! Как у тебя. Оно - про тебя.
   - Не только про меня.
   - А про кого еще?
   - Про женщину.
   - Которая припала к руке?
   - Она ещё и поверила...
   - Но это случилось позже. Сначала она припала к руке, а потом - поверила. Хотя это не совсем логично. Я бы сначала поверила и только после этого припала к руке. Кто эта женщина?
   - Это ты.
   - Спасибо, но это не совсем правда. В стихотворении она не только поверила и припала, но ещё и сдалась...
   - Я выдаю желаемое за действительное. Хотя... Я бы не разрешил тебе припадать к моей руке...
   - А сдаваться?
   - Не зна-аю... Вот если бы ты поверила в меня!..
   - Я давно в тебя поверила!
   - Тогда, - Митя резко переменил тон, - это чудо, которое мы обязаны отпраздновать в ресторане.
   - Как это? По-настоящему?
   - Конечно.
   - Я никогда не была в ресторане.
   - Пора начинать.
   - Я боюсь!
   - Да что там бояться! Так, пара убийц и четыре насильника... Шутка... пять насильников.
   - Почему так мало?
   - Еще буду я.
   - Тогда согласна!
   - На самом деле, заведение, куда мы с тобой идём, рестораном можно назвать с большой натяжкой. Днём оно работает как кафе, а рестораном становится только к ночи. Поскольку ночью у меня неотложное дело, мы пойдём сейчас. Тем более, мы проголодались и замёрзли.
   - А какое у тебя дело ночью? Женщина?
   - Прости, я хотел давно признаться... мужчина...
   - Я так и думала...
   - Ну что, пойдем?
   - Ты знаешь, я совсем не замёрзла и не проголодалась.
   - И правильно! Главное, чтоб тебе хотелось. Нечего обо мне заботиться! Неужели так будет всегда?
   - Что ты, Митенька! Так никогда не будет! Честное слово! Прости! Я хочу и буду заботиться только о тебе. Всегда!
   - Я пошутил. А готовить я могу и сам...
  
   Они подошли к кафе, знакомому Царине с детства. Тогда они с мамой собирали деньги в копилку, и когда та наполнялась, разбивали её и шли "кутить" в "Север". Царина всегда заказывала себе фирменное блюдо - аппетитные блинчики. Сейчас Царина решила не говорить Мите о том, что была в этом кафе много раз, даже не подозревая, что это может быть рестораном. Она прекрасно понимала, что сегодняшнее посещение "Севера" - это приготовленный Митей сюрприз, а огорчить его рассказом о своём "ресторанном" опыте - это все испортить.
   Их посадили за свободный столик.
   Царина радовалась, что сидит с Митей рядом. И ничего, что не в ресторане, а только в кафе. Подумаешь! Нужен ей этот ресторан!
   Подошла официантка в белом фартучке с черными крашеными волосами и сильно подведенными глазами. Она записала всё названное Митей в блокнотик, а потом, в упор глядя на Митю, спросила:
   - Что пить будем?
   Мите переадресовал вопрос Царине:
   - Что пить будем?
   - Минеральную воду, - ответила Царина.
   - Какую? - спросила девица у Мити.
   - Какую? - спросил Митя у Царины.
   - Боржоми, - быстро назвала Царина первое вспомнившееся название.
   А девушка стояла и смотрела на Митю, и это продолжалось до тех пор, пока Митя не сказал:
   - И немного вина.
   Официантка заметно игриво уточнила:
   - Какого?
   - Хорошего, - также игриво ответил Митя.
   - Оригинально! - сказала она якобы с иностранным акцентом и сама засмеялась своей несмешной шутке.
   Митя улыбнулся, но смехом не поддержал.
   - Литра четыре, пожалуйста, - попросил он.
   - Каждому?
   Царина сразу заметила, что между Митей и девицей что-то происходило. Царины вроде как и не было. Шутки, улыбки, взгляды, - всё, как вначале отношений.
   Официантка ушла. Митя как будто ушёл тоже. Нет, он сидел рядом с Цариной, но его не было. Отсутствующим взглядом он смотрел в окно на всё ещё падающий снег.
   Пришла "разлучница", поставила на стол маленький графинчик с вином цвета осеннего листа и ушла. Царине хотелось сказать Мите о вине и его цвете, но она промолчала, чувствуя, что Мите сейчас не до неё. Каково же было удивление, когда Митя вдруг сказал:
   - Посмотри, Цариночка! Осеннее вино...
   - Я еще раньше тебя заметила. Я подумала - ты сказал.
   - А что ты грустная такая? В ресторане так не положено. Там при входе в "Правилах поведения в ресторане" даже написано: "Обязаны веселиться и неприлично себя вести".
   - Как я понимаю, ты уже начал строго следовать "Правилам"?
   Митя заметил, что настроение Царины изменилось, и только хотел выяснить его причину, как к столу подошла сама "причина", которая принесла грибной суп и аппетитные блинчики. Посмотрев в блокнотик, она снова уставилась на Митю и сообщила томным голосом, будто ему одному, что в программе у них ещё кофе и мороженое.
   И тут Царина не выдержала:
   - Вы свободны! - сказала она официантке строго и решительно.
   Официантка развернулась и исчезла, а Царина застыла в удивлении от своей дерзости, которую она даже не предполагала в себе. Митя же расхохотался так громко, что сидящие за соседним столиком две пожилые женщины вздрогнули и одновременно посмотрели на Митю и Царину с осуждением. Митя спохватился, сказал женщинам "извините", взял в руки графинчик с вином и спросил улыбаясь:
   - Сколько налить моей даме?
   - Я не твоя дама, - сказала Царина тихо, но строго, - и потому наливать мне не надо.
   - Что случилось? - сразу посерьезнев, спросил Митя.
   - Не надо меня спрашивать.
   - Почему?
   - Ты сам знаешь.
   - Нет, скажи. Я обидел тебя?
   После этих Митиных слов Царина заплакала.
   Митя придвинул свой стул вплотную к ее стулу и виновато сказал:
   - Я все понял. Честно. Такое больше никогда не повторится. Прости!
   - Хорошо, - едва слышно сказала Царина, но плакать не перестала.
   - Никогда, никогда! Поверь мне!
   - Хорошо, - ещё тише сказала она, и ещё ниже наклонилась над столом.
   Митя приподнял ее голову и поцеловал в губы.
   - Смотрят! - испугалась она и перестала плакать.
   - Ну и что? Я же не ухо тебе откусил, а поцеловал!
   - Не при всех же!
   - Бывают редкие случаи, когда можно и при всех.
   - Ну, да, - согласилась она, - если на фронт провожают...
   - Считай, что это тот самый случай.
   Царина насторожилась:
   - Почему "тот самый"?!
   - Потому что мы впервые вместе в ресторане. Это не просто редкий случай, а единственный в своём роде.
  
   Они вышли на улицу и сразу заметили изменения в природе: день из светло-голубого превратился в молочно-сизый.
   Александровская колонна на Дворцовой стояла вся серебряная до самого Ангела.
   - Ты знаешь, что Ангела делали с образа царя Александра Первого? - спросила Царина.
   - Нет. Я думал, просто Ангел, и все.
   - Теперь знаешь?
   - Нет.
   - А знаешь, что царь у нас был очень красивый!
   - Да, видел на картинках. Красавчик, - согласился Митя.
   - Не красавчик, а красавец, - поправила его Царина.
   - Какая разница: красавец, красавчик...
   - По-моему, огромная. Красавчик - это что-то слащавое, какая-то противно-сладкая красота.
   Митя, слушая Царину, улыбался, и она подумала, что её сегодняшние тревоги по поводу Митиного настроения были безосновательны. Она снова посмотрела на колонну и на венчающего её Ангела.
   - Не боишься, что стану ревновать тебя к Александру? - спросил Митя.
   - Даже рада буду! Меня ведь больше не к кому ревновать.
   - Неужели никого не любила?
   - Любила и до сих пор люблю. Даже замуж выходила. Но не вышла. Потом он уехал, и больше я его никогда не видела. Что ты так смотришь на меня? Не веришь? Я говорю правду. Что ты молчишь? Тебе не интересно узнать про мою первую любовь?
   - Очень интересно, - сказал Митя сдавленным голосом.
   И Царина принялась подробно рассказывать историю своей первой любви.
   "Его звали Витей. Фамилия - Герасименко. Мы были соседями: жили в одном доме на одном этаже, и двери наших квартир выходили в общий коридор. Весь день проводили вместе. Расставались только на ночь. А утром, едва открыв глаза, бежали навстречу друг другу. В основном, мы гуляли. Но не только. Ещё ходили друг к другу в гости.
   Однажды я пришла к нему домой и увидела там нашу общую соседку по коридору. Все в доме звали её тётей Соней, хотя это было не настоящее имя. На самом деле я до сих пор не знаю, как ее зовут. Тётя Соня и тётя Соня...
   Итак, я пришла к Вите.
   Тётя Соня увидела меня и спросила Витину маму:
   - Мотя! Когда к вам не придёшь, эта девчонка всегда у вас. Почему?
   - Они не могут друг без друга, - ответила ей Матрёна Михайловна, Витина мама.
   - А чего не женятся?
   - Я не возражаю, - сказала Витина мама.
   И тётя Соня решила нас поженить:
   - Девочка, слушай меня внимательно! Иди домой и скажи своей маме, что выходишь за Витьку замуж. Пусть даёт приданое. Принесёшь приданое - останешься здесь жить. Не принесёшь - пеняй на себя.
   Я побежала к маме и с порога сообщила ей, что выхожу за Витю замуж, и для этого мне нужно приданое, без которого мне не разрешат там жить. Сначала мама закусила губу, а потом отвернулась к окну и рассмеялась. Как не торопилась я замуж, но всё же поинтересовалась у мамы, что такое смешное она увидела во дворе.
   - Кошка смешная пробежала.
   Я полезла на подоконник, чтобы посмотреть на смешную кошку.
   - Её уже там нет, - сказала мама и сняла меня с подоконника. - Она убежала.
   Я решительно направилась к двери.
   - Ты куда? - спросила мама.
   - Замуж выходить.
   - Куда же без приданого?! Кто тебя там без него примет?!
   Мама ушла в другую комнату и вскоре вынесла оттуда приданое: огромную подушку и отрез на одеяло. Я взяла все это и пошла. Приданое было такое большое для меня, что ни меня не было видно за ним, ни я ничего не видела.
   Витина мама, увидев в моих руках приданое, долго смеялась, просто загибалась от смеха. И Витя обрадовался: подбежал, обнял меня, а я, погладив его по голове, ласково спросила:
   - Скучал про меня?
   Мы долго играли с ним в разные игры: строили из кубиков дома, катались на велосипеде, кормили кукол и укладывали их спать. Они нас не слушались. Мы устали и сами захотели спать. Я заскучала по маме. Витя закапризничал.
   - Давно надо было уложить... - сказала Витина бабушка. - И днём не спит! Куда это годится?
   Я была большая, четырёхлетняя девочка, и давно не спала днём. А Вите ещё не было четырёх, и потому его всегда укладывали в середине дня. Вот и вся любовь! - подвела итог Царина.
   - И всё?! - удивился Митя.
   - Всё.
   - И никакого продолжения?!
   - Никакого. Только светлая радость на всю жизнь.
   Митя несколько секунд молчал, а потом с сожалением произнёс:
   - У меня ничего такого не было. У меня всё другое.
   - Расскажи про "другое".
   - Получится не так романтично, как у тебя.
   - И пусть! Я же тебе говорила, что мне всё про тебя интересно. Расскажи!
   - Когда-нибудь потом...
   - Я хочу сейчас!
   - Нет! Сейчас точно не расскажу, - сказал Митя решительно.
   - Что же там было такое, о чём нельзя рассказать? Неужели и правда мужчина?
   Митя, как обычно, очень громко засмеялся. Проходивший мимо старичок вздрогнул от неожиданности. Царина извинилась:
   - Простите нас, пожалуйста! Он из дикого племени приехал.
   Старичок улыбнулся.
   - Ничего страшного, ребятки. Смейтесь на здоровье. Это лучше, чем плакать... Хотя и это будет в жизни...
   Старичок пошел дальше и как будто растворился в падающем снеге.
   Митя и Царина с удивлением смотрели ему вслед.
   - Как странно, - сказала Царина.
   - Он все знает, - сказал Митя.
   - Что?
   - Все...
   Царина не очень обратила внимание на происшедшее, хотя потом в жизни много раз вспоминала этот случай.
   Но сейчас она сказала:
   - Митя, ты со мной должен быть откровенным и обо всём рассказывать. И о своей любви, романтичной и не очень.
   - Никакой любви не было, Цариночка. Были лишь отношения.
   - Отношения без любви?
   - Да...
   - Получается, что ты развратничал?!
   - Получается так.
   - И как теперь мне быть? Как любить тебя, такого развратного?
   - Да просто любить, и все.
   - Я, наверное, нудная и противная?
   - Что ты, Цариночка, у тебя мания величия.
   Митя обнял Царину. Царина обняла Митю. Они постояли так некоторое время молча и снова пошли по известному маршруту: Биржевой мостик, набережная Невы, парк имени Ленина... родная Зверинская.
   У своего дома Царина вновь предложила Мите зайти, но Митя отрицательно покачал головой.
   - Трус ты, Митя!
   - Да, - согласился он.
   - Только чаю попьём, и ты уйдёшь.
   Митя вновь покачал головой.
   - Не понимаю тебя, Митя.
   - Тут нечего понимать.
   - Не ручаешься за себя?
   - А ты ручаешься?
   - Конечно.
   - Откуда такая уверенность?
   - Я знаю, что всё начинается в голове. Что она продиктует, то и будет.
   - Бывает, что человек теряет голову.
   - У меня такого не было и не будет! - сказала Царина хвастливо.
   - Из какого это опыта?
   - Из всякого! Ты же знаешь о монахах... Странно, что я напоминаю тебе о них. Ведь я, в отличие от тебя, совсем не воцерковленный человек.
   - У монахов молитва сильная. А мы люди слабые.
   - Это отговорки.
   - И это тоже...
   - А русская армия?
   - Что - "русская армия"?
   - Единственная в мире не возила за собой... Забыла слово... У того, что она не возила, есть название... Женщины такие...
   - Бордели, что ли?
   - Ну, да, что-то вроде этого!
   - Когда же ты успела об этом узнать? Солнышко моё!
   - Митя, не поверишь, я читаю книжки. Уже две прочитала: "Мойдодыр" и про бордели. Ты меня за дурочку какую-то принимаешь!
   - Нет, конечно. Просто мне все еще кажется, что ты маленькая.
   - Не надо так, я взрослая.
   - Но я-то взрослее тебя.
   - Подумаешь! Всего на каплю.
   - На целых пять... капель!
   - На четыре.
   - На пять.
   - Я же считала! Тебе сейчас двадцать три?
   - Обижаешь. Значительно больше.
   - Двадцать четыре?
   - Смешно... Через полгода будет двадцать пять!
   - Хорошо. Но сейчас тебе двадцать четыре. Мальчики в своём развитии отстают от девочек. На два года! Об этом знают все. И получается...
   Митя внезапно потерял интерес к теме шутливого разговора. Он отвернулся и закрыл глаза. Царина физически ощутила навалившуюся душевную тяжесть.
   - Митя, что опять с тобой?! Что происходит? Не хочешь заходить, не надо. Я сама пойду.
   Она повернулась, но Митя взял её за руку, развернул обратно и сказал:
   - Я сейчас буду долго целовать тебя. Не спорь и ничего не говори.
   Царина не спорила, ничего не говорила и также страстно и беззастенчиво целовала Митю, а, переступив порог своей квартиры, ужасно затосковала, как никогда прежде.
   Она позвонила родителям, потом целых полтора часа отрешённо сидела в горячей ванне, а после ванны, надев голубенький халатик, стала готовиться ко сну, потому что... куда же без Мити деться, если не спрятаться в сон. Но не успела она подойти к кровати, как зазвонил телефон. Сняла трубку и услышала Митин голос:
   - Сейчас буду.
  

18

  
   Подойдя к входной двери, Царина уткнулась в нее головой и так стояла, пока не услышала на лестнице Митины шаги. Что это были именно его шаги, она не сомневалась. Распахнув дверь, она тотчас очутилась в Митиных объятиях.
   Увидев на нем форму цвета хаки, она задохнулась от безотчетного страха. Появилось до сих пор не испытанное ощущение края.
  
   Митя сидел на диванчике, а она стояла рядом, обнимала его голову, целовала глаза, губы, волосы, говорила слова, исходившие из сердца, из самой его серединки. А Митя, насмешливый Митя, как маленький беззащитный ребенок прижимался головой к её груди и позволял ласкать себя.
   - Я не смогу без тебя жить, - говорила она рыдая.
   - Я скоро вернусь! - целуя её руки, обещал Митя.
   - Когда?
   - Месяца через три-четыре. Говорили про полгода, но это вряд ли...
   - А-а! - застонала Царина. - Полгода!
   - Я буду писать... Если смогу, то каждый день. Письма будут передавать тебе... кто-нибудь вернувшийся... оттуда...
   - Оттуда? Откуда "оттуда"?!
   - Адреса нет, и какое-то время не будет. Пока... не будет.
   - Куда же я буду писать тебе?
   - Я тоже думал, но потом нашёл выход.
   - Какой?!
   - Ты будешь писать мне каждый день. Я вернусь и прочту все твои письма разом. Будешь писать каждый день?!
   - Обязательно!
   - Какая ты у меня умница! Любимая девочка! Я вернусь, и у нас будет свадьба. Сразу же!
   - Ты выбрал меня?!
   - Кого же ещё?
   - Почему?
   - Я увидел в тебе маму своих детей, и это всё.
   - Как ты мог увидеть, когда я такая маленькая, и сама не знаю, какой буду мамой.
   - Это знаю я! Ты будешь замечательной мамой! Точно!
   - Тогда все правильно. Мама - это главное.
   - Папа - главнее.
   - Папа, конечно, главнее, но ребёнок - часть матери.
   - Это так! Но не женщина доверяет мужчине выносить ребёнка, а мужчина - женщине, и для этого он выбирает одну из многих.
   - По твоим словам получается, что он выбирает её просто для продолжения своего рода. А как же любовь? Ее может и не быть?!
   - Любовь - главное условие выбора. Ребёнок должен родиться от любви.
   - Я согласна, Митя! Согласна! Я самая счастливая!
   На руке Мити зазвенели часы.
   - Мне пора, - сказал он и встал с дивана.
   - Нет, Митенька, посиди еще хоть несколько минут! Пожалуйста, давай чаю попьём. Я так мечтала, что ты однажды придёшь ко мне, и мы будем пить с тобой зелёный чай. У меня самый лучший чай. Девочки из чайного магазина выбирали... И что ж получается?! А чай хороший, зелёный, листовой...
   Митя взглянул на часы и сдался.
   Они пришли на кухню, и он сел на табуретку, стоящую между столом и окном.
   - Как ты догадался?! Это твоё место! Я всегда знала, что ты придёшь однажды и сядешь на своё место - между окном и столом.
   Царина стала заваривать чай, но так торопилась и нервничала, что спутала всю чайную процедуру. Смотрела на Митю - и сыпала, сыпала чай в чайник до тех пор, пока Митя не остановил её:
   - Много...
   Царина вздрогнула и заплакала.
   А Митя подошел и поцеловал руку, сыплющую чай.
   Она залила чай кипятком, накрыла чайничек полотенцем, поставила на стол чашки... Между всем этим она подходила к Мите, гладила его по голове, обнимала и целовала. Митя, благодарно и виновато улыбаясь, сидел на табуретке, положив руки на колени.
   И вновь Митины часы напомнили о том, что надо уходить.
   Царина закрыла лицо руками и тихо попросила:
   - Останься!
   - Не могу.
   - Во сколько отходит поезд?
   - У нас не поезд. Самолёт.
   - Во сколько?
   - Очень рано...
   - Останься на ночь!
   - Нет!
   - Почему?!
   - Я не растлитель малолетних.
   - Я совершеннолетняя.
   - Формально...
   - Я постелю тебе на диванчике, а сама уйду в другую комнату. Останься!
   - Солнышко моё! Я - мужчина. Ты не знаешь, что это за животное.
   - Ты - не животное. Ты - человек, за которого я выйду замуж. Вернёшься - мы повенчаемся в храме. Я надену фату...
   - Фату ты сможешь надеть только при одном условии: если я сейчас уйду.
   - Разве не каждая, кто выходит замуж, имеет право надеть фату?!
   - Вот ты и поняла всё... Ты же умница! У тебя будет много дел без меня...
   - Какие там дела?..
   - Позаботиться о свадебном платье, об украшениях к свадьбе...
   - Можно хотя бы тебя проводить?
   - Нет.
  

19

  
   За Митей захлопнулась входная дверь, и Царина превратилась в ожидание. Читала ли книгу, слушала лекцию, шла по улице, - всегда, всегда думала о Мите. Вспоминала его голос, смех, слова, которые он говорил, интонации... Она вспоминала Митю, стоящего в дверях перед тем, как повернуться в последний раз и уйти... Он опирался руками о дверные косяки и был похож на распятие...
  
   В ту ночь Царина написала Мите первое письмо.
  
   Дальнейшая жизнь её внешне проходила, как и прежде. Она ходила в институт, много времени проводила в читальном зале, встречалась с Алечкой, простужалась, выздоравливала и писала Мите письма.
   Ах, как долго она ждала его первого письма! Митя уехал четырнадцатого ноября, а первое письмо она получила лишь восемнадцатого декабря!
  
   Алечка уговорила Царину отпраздновать Новый Год с сокурсниками в институте. Мальчиков на курсе было мало, да и на тех, которые были, невозможно было смотреть без слёз, как с сожалением говорили между собой институтские девчонки. Поэтому пригласили еще и курсантов из мореходки.
   Царина не сидела у стеночки. Она много танцевала. И "имела успех" у морячков, но ей это было безразлично. Скоро стало скучно. Захотелось тишины и покоя. Мешали громкие звуки музыки, смех молодых ребят, пестрота девчоночьих нарядов. Едва дождавшись утра, ни с кем не простившись, она словно Золушка без принца, убежала с "бала".
  
   Когда от Мити приходило очередное письмо, Алечка узнавала об этом сразу. По блеску глаз и сияющему виду подруги. Они бежали в кафе-мороженое и праздновали там это радостное событие. Брали по триста (!) граммов разноцветного мороженого и по два стакана кофе с молоком.
   - Смотри, Алечка! Я получила уже восемь писем от Мити! - радостно говорила Царина, раскладывая на столике письма "оттуда".
   Совсем недавно, всего два-три месяца назад, в русском языке появилось страшное слово - "Афган".
  
   Наступила весна, а за ней июнь с очередной сессией.
   Три недели от Мити не было писем. Но так уже было! Два раза! По две недели Царина ничего не получала, а потом сразу - два! три письма!
   Сессию сдала хуже, чем обычно, но на стипендию. Сдала и улетела к родителям, чтобы хоть немножко побыть с ними. Она ждала августа, чтобы обязательно быть в Ленинграде, потому что, по ее представлению, в августе непременно должен был вернуться Митя! Но мама и папа всё понимали по-своему.
   Однажды вечером мама принесла путёвку в Домбай. На целых две недели!
   - Я не просила тебя об этом! - закричала Царина.
   - Посмотри на себя в зеркало! - закричала в ответ мама. - На кого ты похожа стала?! Кому ты там такая нужна?!
   Царина не вышла к ужину - лежала на кровати в своей комнате и плакала.
   Зашла бабушка, присела в ногах и стала уговаривать:
   - Что делать? Они же тебя любят. Не злись и не плачь. Всё образумится.
   - Ничего не образумится! - рыдала Царина. - Я убегу от них! Сегодня же!
   - Зачем? Глупенькая ты девочка! Ты пробудешь в Домбае не две недели, как написано в путёвке, а всего десять дней. На четыре дня меньше! Представляешь?
   - Они не согласятся.
   - Попробовали бы не согласиться! Мы уже с ними все решили.
   - Бабуленька! - Царина кинулась к бабушке.
   - Это ещё не всё! Если лететь на самолёте, то можно сэкономить не четыре, а все шесть дней.
   - Спасибо тебе, моя любимая! Ты так за меня переживаешь, а тебе нельзя...
   - Можно! Мне всё можно... Но и у меня к тебе есть просьба...
   - Конечно! Обязательно!
   - Когда вернешься в Ленинград, сходи на могилку к дедушке... Давно у него была?
   Царина опустила голову и виновато призналась:
   - Давно...
   - Вот и сходи...
   - Сразу же! Как только приеду! Обещаю!
  
   "Лучше гор могут быть только горы..." Поэту видней. А вот Царина промучилась в горах Домбая целых десять дней. Но ночи были великолепными. Звёзды казались огромными - величиной с блюдце. И Митя ночью, когда никто не мешал, был с ней рядом: во сне, мыслях, чувствах... Ему бы понравились горные ручьи и речки с живописными берегами.
   Первым делом по возвращении из Домбая в Ставрополь, Царина спросила про билет в Ленинград. Оказалось, что папа еще не купил его, хотя обещал: "Билет на самолет будет ждать тебя на тумбочке около кровати".
   Началась волокита с билетом. Папа каждый день обещал, но не приносил его, отговариваясь то занятостью, то отсутствием билетов в кассах, то плохим самочувствием... Царина тихонько плакала, уткнувшись в подушку, и уже обдумывала побег из родительского дома. Наконец, бабушка принесла билет и деньги "на жизнь в городе".
   - Ну, доченька! - сказала бабушка, обнимая и целуя внучку, - завтра можешь отправляться.
   Пусть простят Царину мама и папа, но ехала она в аэропорт, не помня себя от радости. Родители провожали её, а она (не хорошо, конечно, с её стороны) будто не замечала их, погружённая в свое ожидание, которое уже стало невыносимым. Именно тогда она поняла, что душа - это не образное понятие, а физическая субстанция, занимающая место в груди у самого сердца.
  
   Долетела, отстояла очередь на такси, проехала через город, вышла на своей Зверинской, вошла в парадную... Ключик от почтового ящика был зажат в руке с начала взлёта. Сейчас, сейчас! Никак не разжать руку с ключиком от почтового ящика. Сейчас, сейчас откроется створка, и в руки упадут письма! И... Ни-че-го!!! Ни одного письма!
  
   Череда дней и ночей, ночей и дней.
   Ещё десять дней до института.
   Ещё не вернулась с каникул Алечка.
   Ещё не настал сентябрь!
   ВСЕ ЕЩЕ НЕТ ПИСЕМ ОТ МИТИ!
  

20

  
   В воскресенье утром Царине позвонила бабушкина подруга Валентина Алексеевна. Поговорили о поездке в Ставрополь, о здоровье родителей и бабушки... И вдруг Царина вспомнила! О бабушкиной просьбе сходить на могилку к дедушке на следующий же день по приезде в Ленинград. Царина забыла о своём обещании!
   По окончании разговора она быстро оделась, вышла из дома и поспешила на Большеохтинское.
   Небо было закрыто тучами. Вот-вот пойдет дождь. Но Царина упрямо продолжила свой путь. На ней был любимый красный плащик, на ногах - коричневые осенние туфли, а в руке - зонтик с бахромой, которую "для красоты" пришил два года назад папа. Сначала она ехала на трамвае, потом - на автобусе, а к самому кладбищу подъехала на троллейбусе. Потом она долго шла пешком вдоль кладбищенского забора до места, где делают памятники. Дошла до ориентира - большого деревянного креста на одной из могил и перед ним свернула налево, на ту "улицу", где похоронен дедушка.
   За две могилы до дедушкиной увидела "свежую", всю, до верхушки креста, покрытую венками и живыми цветами. Она бы прошла мимо, но её внимание привлекло лицо на фотографии. Бывает же такое сходство! Царина отодвинула цветы, закрывавшие временную бетонную плиту с именем недавно захороненного молодого человека, и прочитала слова, написанные чёрной тушью:

Военный врач, микробиолог

Дмитрий Светлов

погиб 10-го июля 1981-го

года при исполнении служебного долга.

   Подкосились ноги, и она осела, уткнувшись лицом в цветы. Выражение "подкосились ноги" - это верно. Но сначала Царина почувствовала удар в грудь. Мощный, сильный! Будто конь, разбежавшись, ударил копытом в середину груди. Она даже слышала глухой звук удара. От этого удара она и упала. Долго не могла подняться, лежа лицом в цветах. Потом, собравшись с силами, поднялась и, не понимая, куда ей идти, заметалась между могилами. Сколько прошло времени, она не понимала. Стало почти темно. Неожиданно за спиной раздался мужской, как будто где-то слышанный голос:
   - Кто он тебе?
   Она хотела ответить, но не смогла, потому что куда-то исчез голос. Она даже повернуться не могла.
   А человек, стоящий за спиной, укорил её с сочувствием:
   - Стонешь как голубь...
   И тут сознание вернулось. Она заметила, что стоит в грязи. А за спиной "кто-то"! Она метнулась в сторону центральных ворот, но "человек за спиной" схватил ее за руку и сказал:
   - Куда ты, дурёха? Центральные уже закрыты. Иди за мной!
   Царина повернулась, но увидела лишь спину пожилого человека. Она покорно пошла за неизвестным, который привел её к пролому в заборе и только здесь обернулся. В темноте он показался Царине похожим на старичка, которого они с Митей встретили на Невском.
   - Лезь аккуратней! Что ты как маленькая? Там, впереди, - остановка.
   Царина вылезла наружу и обернулась, но за спиной никого не было...
   Вдоль кладбищенского забора шла дорога, которая и привела Царину к остановке.
  
   Сколько Царина потом ни вспоминала, так и не смогла вспомнить, как добралась до Невского. Зато отчётливо помнит любимый проспект, показавшийся в тот момент безстыдно ярким, шумным и суетливым. Люди, идущие навстречу задевали её, и она, не имея в себе ни душевной, ни физической силы, разворачивалась от их толчков, которым они даже не придавали значения, и шла в противоположном направлении. И снова её разворачивали в другую сторону, и повторялось это не один раз. Люди не замечали её, и это Царину устраивало. Только одно лицо с ярко-красными губами и фосфорицирующими глазами приблизилось к её лицу, но тут же отпрянуло и разорвалось на части...
  
   Десять дней пролежала Царина, не вставая с кровати.
   Приходила Алечка, обезпокоенная отсутствием Царины в институте.
   - Что случилось?! - в ужасе спросила она. - Телефон отключён, тебя в институте нет...
   Голос ещё не вернулся, и Царина написала на листке бумаги обо всём, что произошло. Алечка вскрикнула и заплакала. Она осталась у Царины на ночь, потом на другую... И в институт уходила от неё, и из института возвращалась к ней.
   А Царина всё лежала и лежала. Не пила, не ела, не разговаривала... Алечка пыталась кормить её насильно, но тогда Царина, плотно сомкнув губы, отворачивалась к стене и лежала так часами.
   - Ты умрёшь, если не будешь есть! - говорила Алечка дрожащим от жалости голосом.
  
   В институте тоже заметили отсутствие Царины на лекциях. Декан факультета, Владимир Ильич Покровский, вызвал в кабинет старосту второго курса филфака Алевтину Скоробогатову и, отчитав её за укрывательство прогулов, назначил день и час, в которые она обязана привести к нему в кабинет "злостную прогульщицу".
  
   - Декан хочет видеть тебя. Завтра. В девять утра.
   "Не пойду!" - написала Царина на листке.
   - Я буду с тобой рядом. Никуда не отойду... Я уже и такси заказала.
   Царина отвернулась к стене.
   Утром следующего дня уговорами и слезами Алечке удалось поднять Царину с постели, одеть её и вывести на улицу. У дома уже стояло такси.
  
   Секретарь Диночка сообщила декану о пришедших, и вскоре из кабинета прозвучало "входите!" Девочки вошли. Декан продолжал писать что-то неотложное и не поднял головы на вошедших. Также, не глядя, спросил непонятно у кого:
   - Почему не ходишь в институт?
   Царине очень хотелось объяснить причину пропусков, но у неё не получалось. Губы напряжённо двигались, а голоса не было. Декан в это время поднял от бумаг голову и, скользнув глазами мимо девочек, стал смотреть в окно и потому не видел её усилий объяснить случившееся.
   - Ну, что ж, - сказал декан, не отрываясь от окна, - будем отчислять.
   - Она говорить не может! У неё голос пропал! - закричала Алечка и громко, по-детсадовски заревела.
   Декан некоторое время удивлённо смотрел на плачущую Алечку, потом перевёл взгляд на молчащую Царину, потом нажал на столе кнопку. Вошла секретарь Диночка. Декан попросил вызвать к нему в кабинет куратора группы Зою Трофимовну.
   - Если не найдёшь Зою Трофимовну, зови Алексея Григорьевича. Если и его не найдёшь, пусть придёт Тамара Ивановна. Уверен, что они все в столовой. Быстрее! У меня нет ни минуты свободной. Потом доедят.
   Пришли все: и Зоя Трофимовна, и Алексей Григорьевич, и Тамара Ивановна.
   Девочек попросили выйти. Алечка всё плакала и не могла остановиться. Царина гладила её по плечу, по щеке, по волосам...
   Через некоторое время дверь открылась, и Зоя Трофимовна позвала Царину:
   - Полёва! Входи!
   Вошли, как и обещала Алечка, вдвоём. Педагоги - на диване.
   Декан строгим голосом спросил:
   - Полёва! Объясни нам всем причину твоего злостного непосещения занятий. Мы слушаем тебя.
   Царина молчала.
   - Хорошо! Объясни нам хотя бы причину твоего молчания.
   И тут закричала Алечка:
   - Я вам говорила! Вы всё знаете! Зачем вы её мучаете?! Вы плохой! Плохой!!
   Повисла тяжёлая пауза. Декан, быстрее всех пришедший в себя, обратился с просьбой исключительно к Царине, и в его голосе были слышны умоляющие нотки:
   - Ну, сделай, по крайней мере, попытку! Объясни!
   И Царина сделала попытку:
   - У меня жених погиб...
   Алечка бросилась к подружке со смехом и слезами радости и обняла ее:
   - Получилось! Я же обещала тебе, что заговоришь! Представляете?! Она заговорила!
   - Прекратите! - прикрикнул декан. - Устроили тут сцену...
   - Владимир Ильич! - с возмущением в голосе сказала Зоя Трофимовна.
   Алексей Григорьевич, подойдя вплотную к столу декана, сказал тихо, но достаточно грозно:
   - Ты в своём уме?
   Тамара Ивановна ничего не сказала, но, проходя мимо девочек, погладила Царину по голове.
   В кабинете остались втроём: декан Владимир Ильич, староста курса Алевтина Скоробогатова и студентка-"прогульщица" Царина Полёва.
   Сначала декан долго молчал, смотрел в окно, потом по-деловому заговорил:
   - Значит так. План такой. Полёва, ты берёшь до конца года академический отпуск. На следующий год - на второй курс. Ясно?
   - Нет, не ясно, - сказала Аля строго. - Она не будет оставаться на второй год. Она отличница и всё сдаст...
   Декан удивленно посмотрел на Алечку:
   - Ручаешься?
   - Конечно!
   Декан снова надолго задумался, а потом изрёк:
   - Ладно. Сможет ликвидировать "хвосты", переведём на третий курс.
   - Обещаете?! - не соблюдая никакой субординации, спросила Алечка.
   Декан улыбнулся.
   - Обещаю.
  

21

  
   Царина заставила себя написать письмо родителям, объяснив своё долгое молчание тем, что был отключён телефон.
   "У меня всё хорошо, - писала она. - Не беспокойтесь! Я вас очень люблю. Была у дедушки. Увидимся - расскажу всё подробно..."
  
   Царина понимала, как устала Алечка, и потому соврала, что хочет побыть одна. Алечка приготовила обед на три дня и уехала домой, сказав, что при необходимости явится мгновенно. Но... одна дома - это мука невыносимая, и потому в свободное от института время Царина до ночи бродила по городу. Но и это не спасало. И тогда в воскресенье она поехала в Юкки.
   Знакомой тропинкой она зашла в лес, где ничего не изменилось с их первой прогулки с Митей. Она узнавала деревья, как узнают старых знакомых. Посидела на огромном поваленном дереве, на котором они отдыхали с Митей, разговаривая о цвете и считая оттенки зелёного... Прошла дальше и узнала место, где упала... тогда... И только ей вспомнился этот эпизод, как в ту же секунду она зацепилась ногой за искусно скрытый опавшей хвоей корень и упала в осеннюю листву. Она не торопилась вставать. Более того, ей даже нравилось так лежать и думать о Мите. Она подумала, что вставать вовсе необязательно, что, вероятно, она и приехала сюда затем, чтобы остаться здесь навсегда. Царина закрыла глаза.
   Вдруг чьи-то сильные руки подняли её с земли и поставили на ноги.
   - Ты что это, глупышка? - услышала она грозный мужской голос.
   Она увидела перед собой лицо старика с ласковыми карими глазами.
   Царина заплакала.
   - Перестань. Плакать не надо. Я отведу тебя к автобусу.
   Царина покорно шла за стариком.
   На остановке никого не было.
   Царина прислонилась лицом к плечу своего спасителя и стала жаловаться, плача:
   - Дедушка! Я не могу без него жить! Что мне делать?! Дедушка!
   - Голубка моя! Душенька! Молиться надо. Другого выхода нет.
   Подошёл автобус, и старик легонько подтолкнул Царину к открывшимся дверям. Она повернулась, чтобы попрощаться со стариком, поблагодарить, но из автобуса закричали:
   - Садись, а то останешься!
   Царина поторопилась войти, двери захлопнулись, и автобус тронулся.
   Она прислонилась лбом к стеклу, всматриваясь в убегающую дорогу, у обочины которой одиноко стоял старичок. Сильный, мудрый, добрый. Тот самый?..
   Перед сном она вспомнила совет старичка: молиться. Но никаких молитв не знала. "А Митя знал!" - подумала она с тоской.
   Царина подошла к окну и сказала в пространство:
   - Любимый! Вчера я была в Юкках...
  

22

  
   Всё внутри было чёрным. Она знала, что Мите не понравилось бы чёрное состояние её души. А кому это может понравиться? Но не понимать, что много пережившая душа не может не стать чёрной, тоже нельзя.
   Иногда во сне она ощущала себя чёрной птицей с одним крылом... Иногда ей снился чёрный рояль. В Ставрополе дома стоял чёрный рояль. Сначала хотели купить белый, но учительница музыки сказала, что чёрный рояль благороднее, и они купили чёрный - тяжёлый, однокрылый... Куда полетишь с одним крылом? Даже взлететь невозможно...
   Порой Царина сравнивала свою жизнь с бездонным колодцем, до краёв наполненным чёрной водой. Впереди нет перспективы, только тупая мгла. "А мне ещё так долго надо жить!" Хоть бы на секундочку стало светлее! Но нет. Дни, часы, минуты - всё чёрное. И никуда не деться...
   Ночью на нее наступали чёрные углы комнаты, чёрные окна, и чёрный-пречёрный потолок. Все ближе и ближе... Она совсем перестала спать. Если, всё же, засыпала с помощью снотворного, то не хотела просыпаться, потому что там, во сне, она ещё ничего не знала... Волны отчаяния накатывались на неё одна за другой и окрашивали всё вокруг в чёрный цвет, и не предвиделось никакого отлива.
   К ней зашли девочки из группы, принесли чёрную траурную одежду...
   Царина пригласила их на кухню и стала угощать чаем. Села с ними за стол и сама удивилась тому, что чай заварила не зелёный, а чёрный...
   Девчонки ушли, а Царина достала из пакета и развернула траурную одежду... По Мите?..
   "Нет! - подумала она. Это не по-русски! Обычай носить в трауре черное пришёл к нам с запада..."
   Царина знала, что в допетровское время на Руси редко надевали черное. Ах, Пётр! Пётр Первый! Что ты натворил?! Да, конечно, в чёрном присутствует ощущение печали. Но в Японии, например, иначе... Там печаль и горе обозначаются белым цветом... "Почему? Забыла... Может потому, что несчастье может случиться средь бела дня? Как это случилось у меня. И потому моё траурное платье должно быть не чёрным, а белым!" Но... я не японка...
   "А если лиловое?". Она знала от Мити, что в древнерусской живописи лиловый цвет выражал идею вечности. "Это замечательно! Это как раз то, что нужно для траурного платья". Она знала также, что многие художники любили лиловый цвет. Рерих, например... Врубель... Врубель? Нет! Для любимого Блока глубокие сине-лиловые врубелевские тона означали тёмное демоническое начало, разлагающее всё вокруг и даже память... о... светлом...
   Царина прилегла на диван и тут же провалилась в небытие. Пришла в себя от удара в сердце - такого же мощного, как тогда на кладбище. Один только раз, но этого сердцу было достаточно, чтобы сбиться с ритма. Оно заторопилось, заторопилось и... остановилось. Потом снова начало свой ход, но только медленно, и вдруг, без всякого перехода, снова заторопилось куда-то. Она встала и сделала несколько шагов по комнате. Тело, неожиданно оказавшееся тяжёлым и неповоротливым, не слушалось её. Она с трудом вернулась к дивану и снова легла. Болели грудь и спина, трудно было дышать...
   Пришла Алечка и, поняв серьёзность состояния подружки, позвонила в Ставрополь.
   Через день прилетела мама и сразу же вызвала скорую помощь. Царину увезли в больницу, где поставили диагноз: мерцательная аритмия.
   - У неё никогда ничего подобного не было, - говорила мама испуганно.
   "У меня и женихи не умирали", - мысленно ответила Царина.
   Светлана Алексеевна, лечащий врач-кардиолог, успокаивала:
   - Переутомление... может быть... Завтра сделаем ЭХО, ещё одну кардиограмму. Капельницы должны помочь...
   Лёжа под капельницей, Царина думала: "Неужели они ничего не понимают? Какое переутомление?! Я больна горем!"
  

23

  
   Через три дня сердце утихомирилось, но зато ожил очаг в лёгких, притаившийся со школы, и периодически дающий о себе знать. Теперь жизнь Царины превратилась в горячечный бред, сделавшийся для неё новой реальностью.
   В одну из ночей она видела себя идущей по огромному лугу с высокой травой. "Да это же Филиппов луг! Который у нас на даче в Карташевке!" - догадалась она. Цвет травы был необычно бирюзовым и светился.
   Внезапно перед ней вырос огромный замок цвета окалины. На глазах цвет стал меняться: стал сиреневым, затем темно-лиловым. Царина знала, что замок живой и воспринимала это не как что-то небывалое, а как должное и не раз виденное. Не удивилась она и тому, что замок стал медленно поворачиваться перед ней своими причудливыми фасадами. Каждая из стен имела свой цвет. Одна была кроваво-красной, другая - темно-лиловой, третья - зеленоватой, четвертая - черной.
   "Ну, зачем такая погоня за цветом?" - сказал женский голос.
   "Не удивляйся, - сказал мужской голос. - Только человек есть настоящее чудо".
   "Странно... - подумала Царина. - Людей нет, а голоса слышны..."
   Вышла мама с букетом красных и жёлтых тюльпанов и сразу же предложила Царине пойти купить перстенёк с красным камнем. Царине это мамино предложение почему-то показалось обидным, и она уже хотела заплакать, но за неё вступился папа: "Ни в коем случае! Там золота чуть, а камни торчат во все стороны! Красные какие-то..."
   И вдруг кто-то выкрикнул: "В красном углу - Иванов!"
   Кто такой Иванов и зачем он забрался в красный угол, Царина не знала.
   Другой голос вызывающе задорно ответил первому: "В синем углу - Иванов!"
   Царина громко засмеялась нелепице с Ивановыми и их углами и спросила громко: "А кто в зеленом?!".
   Но ей никто не ответил.
   Царине стало страшно. "Где все? Почему я одна?"
   Вокруг - никого. И ничего. Кроме расстилающегося луга с высокой травой, обрамленного лесом... Подлетела красногрудая птичка, на секунду зависла в воздухе и упала в траву.
   - Она сангиновая! - сказала появившаяся ниоткуда старушка.
   - Это хорошо, что сангина! - сказала другая, появившаяся рядом. - Хуже, если бы был краплак!
   - Чем же хуже? Чем вам так не нравится краплак?!
   - Краплак - холодный!
   К спорящим со всех сторон луга подтягивались выходившие из леса люди. Только что никого не было, и уже огромная толпа...
   "Птичка-то живая!" - выкрикнул детский голос.
   И женский испуганный возглас: "Пионеры идут!"
   "Я на практике в школе!" - догадалась Царина.
   "В красных галстуках!" - заверещал паникёр.
   "Ничего страшного!" - произнёс успокаивающе голос директора школы.
   Толпа раздвинулась, и в освободившемся коридоре появилась колонна пионеров.
   Все напряжённо затихли.
   "Как хорошо, когда тихо!" - подумала Царина.
   Но не успела она насладиться тишиной, как один из красногалстучников запел:
   "Шёл отряд по берегу, шёл издалека,
   Шёл под красным знаменем командир полка.
   Голова обвязана, кровь на рукаве,
   След кровавый стелется по сырой траве..."
   Царина узнала голос мальчика из школы, где они проходили практику. Она стала искать среди пионеров поющего Сашу Крылова, но дети неожиданно, словно по команде, в один миг сменили пионерскую форму на форму цвета хаки. Царина заволновалась: "Они сделали глупость! Надо им объяснить! Где же директор?!"
   Вдруг один из воинов упал, и кровь мгновенно проступила сквозь материю цвета хаки и стала быстро-быстро окрашивать кровью изумрудно-зелёную траву. Царина рванулась к упавшему, но её остановил командирский голос: "Не сметь! Назад! Это не кровь! Это красный цветок зла!" Сразу после этих слов командира над лугом сгустилась тьма, из которой послышался нежный мальчишеский голос:
   "Вечер... Тучи... Алый свет
   Разлился в лиловой дали;
   Красный в сером - это цвет
   Надрывающей печали".
   Ангельский голос мальчика перекрыл грубый хриплый баритон: "Вы не знаете, что такое порфира! Кто вы после этого?!"
   Царину почему-то охватил ужас от этого голоса, и усилием воли она открыла глаза.
   - Мама! - позвала Царина.
   Мама тут же подошла к кровати, наклонилась над ней и радостно сказала:
   - Доченька моя проснулась! Красавица моя проснулась!
  

24

  
   Царина поправлялась медленно, но все же поправлялась. Уже и на улицу несколько раз выходила. То с мамой, то с Алечкой.
   Однажды мама неуверенно сказала бабушке:
   - Ей надо развеяться! В девятнадцатом веке богатые родители посылали своих страдающих дочек в Италию или Германию.
   Бабушка мгновенно подхватила мамину мысль:
   - Пусть мы небогатые и живём не в девятнадцатом веке, но в Германию мы её отправить в состоянии.
  
   - Мамулечка! - обрадовалась Царинина мама. - Мы отправим ее в Кёльн! Там Эффа учится!
   Эффа - Царинина подружка из Германии. Папа служил там три с половиной года в маленьком городке, и Царина училась в самой настоящей немецкой школе, где подружилась с Эффой.
   Дома их стояли рядом, похожие друг на друга, как близнецы. У каждого домика был свой маленький, но очень уютный садик, с ягодными кустами вдоль забора. А у Эффы в центре садика стояла еще и необыкновенной красоты беседка - вся резная, с вставленными кое-где цветными стёклышками. И клубника была! Крупная-крупная. А вокруг только птички поют.
   Полной противоположностью уюту и тишине была сама Эффа. Необыкновенно шумная хохотушка, резкая в словах и движениях. Она была совсем не похожа на немку: черноволосая, черноглазая, смуглая. Теперь Эффа уехала из своего городка в знаменитый на весь мир Кёльн и учится там музыке, которую не любит, потому что ей всегда нравилась архитектура.
   Царина позвонила Эффе, и когда та услышала о желании подруги приехать в Кёльн, то стала хохотать, будто ей рассказали о чём-то сногсшибательно смешном. Хорошо, что Царина знала о её особенности выражать радость смехом. Эффа смеялась и что-то щебетала по-немецки.
   - Ты так и не научилась говорить по-русски, - ласково упрекнула её Царина, - а ведь обещала...
   - У меня ещё есть время! - ответила Эффа и опять захохотала.
  
   В первый же день после приезда Царины в Кёльн Эффа решила повести её в католический храм.
   - Я веду там экскурсию, - объяснила она. - Закончила курсы по архитектуре и немного подрабатываю.
   - А как же музыка? - поинтересовалась Царина.
   - Занимаюсь этой противной скрипкой в меру своего таланта, которого у меня нет.
   - Неправда! - возразила Царина. - Все немцы очень музыкальны.
   - Бывают же исключения?! Так вот это я. Я безумно люблю готику! Ты любишь готику?
   - Не знаю, - сказала Царина без всякого отношения к готике и предстоящей экскурсии.
   - Ничего, полюбишь! Мы пойдём с тобой в первые готические храмы. Они тебе понравятся. И ты будешь у меня сегодня - единственная слушательница!
  
   Несмотря на "установку" Эффы, готика Царине не понравилась. Мрачно. На улице солнечный день, а внутри храма сумрачно. Будто собор отгородился от дневного света кроваво-красными и фиолетово-синими стёклами витражей, которые напомнили Царине смутные тени болезненных снов. Да еще под нереально высокими сводами двигаются редкие люди-тени... Эффа, чутко уловившая состояние подруги, пыталась оправдываться:
   - Таков колорит средних веков, и с этим ничего не поделаешь.
   - Мрачная эпоха, - сказала Царина.
   - Только на первый взгляд.
   - А на второй? - безразлично спросила Царина.
   - Очень разнообразная.
   Видно было, что Эффа нервничает.
   - Бедная ты моя Эффа, - ласково сказала Царина. - Ну и гостья к тебе приехала!
   Эффа как будто не услышала этих слов и задала неожиданный вопрос:
   - Ты любишь сумрачную таинственность старого леса?
   Царина хотела сказать, что ей нет никакого дела до таинственности старого леса, что она безразлична как к его старости, так и к его тайнам, но чтобы уж совсем не огорчать подругу, превозмогая своё мрачное состояние, сказала, что любит.
   - Вот так же принимай и старую готику с её скромной мрачностью.
   - Разве мрачность бывает скромной? - спросила Царина.
   Эффа пристально посмотрела на Царину, улыбнулась и сказала с намёком:
   - Ты знаешь, что бывает.
   - Имеешь в виду меня?
   Эффа засмеялась и, обняв Царину, прижала её голову к своей груди.
   - Эффочка! Ты, оказывается, настолько выше меня!
   - Зато ты - куколка.
   - Тряпичная?
   - Нет! Очень хорошенькая и похожа на Нефертити.
   Эффино заключение о похожести на Нефертити не порадовало Царину, а, напротив... Нет Мити - нет и никакой Нефертити.
   "Зачем я сюда приехала?" - подумала Царина. Готику она восприняла как ещё одно "тёмное" впечатление в своей жизни. Красиво, но страшно. Эта физическая, а совсем не духовная устремлённость к небу! Ещё чуть-чуть, и храм оторвётся от земли и взлетит, а потом упадёт на головы людей, потому что тяжёлый. Царину зазнобило. Последнее время ей везде было холодно. Вот и сейчас...
   - Эффочка, не обижайся на меня! Всё удивительно красиво! Готика - это чудо!
   Эффа засмеялась и обняла подругу.
   - Разве можно на тебя, такую хорошую, обижаться?! У каждого своё понимание красоты. Но вот я, например, люблю не только свою готику, но и ваш классицизм. Сказать, за что?
   Царине было абсолютно неинтересно всё на свете, но Эффа... Она-то в чем виновата? И Царина, преодолевая своё безразличие, попросила подругу рассказать, за что ей нравится русский классицизм.
   - Я люблю его за благородство, простоту, сдержанность декора. Понятно?
   Царина ничего не ответила, но это нисколько не смутило Эффу.
   - А ещё... Для русской классики характерна штукатурка тёплых тонов. Слышишь? Тёплых! Посмотри на меня!
   - А здесь мне холодно.
   - Это с непривычки. Готика почти всегда пугает неискушённого в ней человека. Это быстро проходит. И у тебя обязательно пройдёт... Вот увидишь! Останется одно восхищение.
  
   Вечером Царина сидела у окна и смотрела на остриё Кёльнского собора. Вспомнила о русских храмах и только теперь поняла, насколько они хороши. Прежде всего, они удивляют человека слитностью с природой. А ещё... водяные краски, которые наносятся по сырой штукатурке... А еще... больше Царина ничего не знала... "Эффа всё знает о своих вздёрнутых ввысь готических храмах! А я? Что знаю я о своих храмах? Ни-че-го! Чувствую только, что они сильнее, чем Эффины, выражают идею духовности..."
   В комнату вошла Эффа и принесла подруге на маленьком медном подносе чай с гренками.
   - Это мне? - спросила Царина. - А говорят, что все немцы жадные.
   Эффа резко остановилась и начала хохотать. Поднос подпрыгивал в её руках. Царина испугалась: сейчас выронит поднос и обварится кипятком! Она подбежала и аккуратно вынула поднос из рук хохочущей подруги. Эффа тут же упала от смеха на кровать, взглянула на подругу, стоящую над ней с подносом, и... новый "приступ" смеха!
   Царина поставила поднос с чаем на столик у окна, села в кресло и, глядя на всё ещё смеющуюся подругу, невольно улыбнулась. Эффа, заметив улыбку на постоянно грустном лице Царины, оборвала смех и сказала:
   - Ты первый раз улыбнулась! Я так рада!
   - А я рада, что приехала к тебе!
   Они обнялись.
   - И все же, ты действительно очень похожа на Нефертити, - сказала Эффа.
   - Хватит тебе! - возразила Царина. - Нефертити старше. Ей три с половиной тысячи лет, а мне... только две. И вообще, она похожа на парня. Гермафродит какой-то.
   Эффа долго смеялась удачной шутке...
  

25

  
   "Бедная Эффа! - думала Царина. - Как она "выдерживает" меня, скучную, всё время плачущую?! Я бы так не смогла, наверное..."
   Но чувствовалось, что Эффа нисколько не тяготится её постоянными душевными муками. Она всюду брала с собой Царину: в театр, кино, на все экскурсии и даже в своё музыкальное училище. Иногда Царина умоляла подругу оставить её дома одну:
   - Я устала... Я больная... Сегодня никак не могу... Миленькая Эффочка, пожалуйста...
   Ответ всегда был один:
   - Ни в коем случае!
   Царина начинала плакать:
   - У меня нет сил! Неужели ты не видишь? Откуда в тебе столько жестокости?!
   - Сама знаешь откуда. Я - немка, а немцы все жадные и жестокие. Пошли, пошли! Плакать можно везде: в дороге, в храме, в музее, в театре...
   - Но я не могу даже разговаривать! - плакала Царина.
   - И не надо! Кто тебя просит? Я сама делаю это великолепно.
   И это было правдой. Эффа говорила без умолку на любые темы. И не требовала ответа. Царина в это время думала о своём, слыша только отдельные слова, произнесённые подружкой. Чаще других было слово "колорит"... Она произносила, конечно, и другие слова, но многие из них были производными всё от того же слова: "колористическое своеобразие", "колористическое богатство", "колористический эффект", "тонкий колорит"...
   Однажды перед сном, после встречи с музыкальным ансамблем - друзьями Эффы, она, уже почти заснувшая, встрепенулась в своей постели и, привстав, прошептала с восхищением в темноту комнаты:
   - Колористический ансамбль!
   Царина поддержала подружку её же любимыми словами:
   - Колористическая композиция и колористическое своеобразие налицо, а также определённые колористические достоинства.
   На секунду наступила тишина, после чего комнату залил смех, до такой степени громкий и звонкий, что в стенку постучали. Эффа уткнулась лицом в подушку.
   Царина прошептала:
   - Твой смех создаёт своим красочным колоритом необыкновенное колористическое настроение.
   Эффа взвизгнула от Царининых слов и, вскочив с кровати, кинулась к двери. Долго не возвращалась. Потом тихонько вошла, подошла к Царининой кровати и стала со всех сторон подтыкать под неё одеяло. Затем погладила подругу по голове и сказала:
   - Средство ты моё мочегонное! Русская дурочка печальная...
  
   В отличие от "колористического богатства" и "колористического достоинства" подруги, у Царины все было иное. Для Эффы жизнь - сплошная "колористическая яркость". Она видела небо синим, траву - зелёной, кошку - рыжей... А на Царину каждое утро, едва она открывала глаза, отовсюду выплывали безжизненные краски с преобладающим цветом хаки.
   Своим радостным отношением к жизни Эффа утомляла Царину. Всё ее поведение, все её поступки требовали от Царины активного отношения к жизни. Эффа будила Царину по утрам, заставляла вставать, умываться, чистить зубы. Иногда даже проверяла на ощупь степень "востребованности" зубной щётки. Царине было невыносимо трудно с ней, пытающейся изо всех сил вытащить её из провала в бессмысленность. "Бедная, бедная Эффа!"
   Однажды Эффа повезла Царину к своей старшей сестре Ирме, жившей с мужем Куртом и маленьким сыном Дитте на ферме под Кёльном.
  

26

  
   Ирма была полной противоположностью Эффы. Белокурая и голубоглазая красавица. Алый рот, исключительной белизны лицо. Глаз не оторвать!
   Но... у Ирмы не было обаяния и непосредственности сестры. Ее муж Курт также был картинно красив. И жену свою любил без памяти.
   Эффа представила Царину родным:
   - Моя подруга, а зовут её Нефертити.
   Царина не обрадовалась шутке. Наоборот, в её глазах появились слёзы. Вместо того, чтобы промолчать, Эффа шутливо и громко спросила:
   - Разве я тебя обидела?!
   И тут Царина, уже не сдерживая себя, дала волю слезам, которые через несколько секунд перешли в надрывный плач.
   Эффа схватила подругу за руку и потащила по лестнице в маленькую комнату на втором этаже. Там она толкнула её на диван и возмущённо прошептала по-русски:
   - Ты есть дурак!
   - Я не могу больше жить! - также шёпотом "закричала" Царина.
   - Ну и не живи, в конце концов! Но знай: если тебя не станет, некому будет любить и помнить твоего Митю.
   - Я знаю! Я все знаю!
   - Что ты знаешь?!
   - Вы, немцы, нечувствительный народ, а только притворяетесь!
   - Ещё бы! Мы - фашисты! Наше дело - убивать вас и грабить! Живёте там в России со своим Достоевским и учите всех на свете быть добрыми, а сами крест свой не можете нести!
   Царина мгновенно перестала плакать и испуганно посмотрела на свою разъярённую подругу. Она никогда не видела её такой. Стало стыдно от сознания непростительно бестактного поведения в гостях. Она хотела попросить у Эффы прощения, но та неожиданно заплакала. Да так по-русски - на крик, не заботясь о том, что внизу всё слышно!
   - Что ты с собой делаешь?! - кричала Эффа. - Посмотри на себя! Не похожа ты на Нефертити! Не похожа! Я врала, чтобы сделать тебе приятное. Понимаешь?! Врала! Ты обыкновенная простая русская дурочка!
   - Похожа! - выкрикнула Царина, вскочила с дивана и обняла Эффу.
   - Нисколько! - Эффа обняла Царину в ответ.
   - Похожа! Скажи, что похожа! - настаивала Царина.
   - Я сказала нет!.. Ты - лучше... В тысячу раз лучше!
   И уже Эффа стала просить у Царины прощения:
   - Ты ни в чём не виновата! Это всё я!
   - Ты-то в чем виновата?
   - Хотя бы в том, что я - немка.
   - А я виновата в том, что русская.
   - Но я сумасшедшая немка!
   - А я сумасшедшая русская.
   Они долго сидели в маленькой комнатке с разноцветными обоями и разговаривали о двух нациях, больше похожих между собой, чем разных.
   Пришла Ирма и позвала пить кисель из ревеня. Они спустились в кухоньку, где за столом уже сидели Курт и маленький Дитте. И никто из них даже не намекнул, что слышал случившуюся наверху истерику, устроенную гостьей из России.
  
   Вечер прошёл спокойно. Спать легли сразу после ужина.
   - Спокойной ночи! - сказала Эффа и, неожиданно печально вздохнув, повернулась к стене.
   - С Богом! - ответила Царина.
   - О-о-о-о! - воскликнула Эффа радостно-удивленно и повернулась обратно.
   Царина тихонько засмеялась.
   Обрадованная Царининым смехом, Эффа вскочила и, кинувшись к подруге, стала старательно подтыкать под неё одеяло. Этот процесс длился настолько долго, что Царина взмолилась:
   - Уже всё хорошо! Уже никто ко мне не проникнет!
   Эффа дёрнула Царину за прядку волос и сказала строго:
   - Ничего не хватит! Консервация - процесс долгий. Надеюсь, ты знаешь, что это такое?!
   - Знаю.
   - И что?
   - Не скажу.
   - Значит, не знаешь.
   - Знаю! Это что-то вроде монохромного колорита, - сказала Царина наигранно-серьезно.
   Эффа вскрикнула, кинулась к своей кровати, упала в подушки и стала издавать непонятные хрюкающие звуки.
   Через некоторое время она встала, вытирая ладошкой слёзы, и начала ласково увещевать Царину "больше не делать так".
   - Что я такого сделала? - нарочито обиженным и якобы непонимающим тоном спросила Царина.
   - Замолчи! Гадкая русская девчонка! Ты хочешь моей смерти?
   - Не хочу. Честное слово! Тогда я правда не знаю, что в твоём понимании консервация...
   Эффа хотела что-то сказать, но не смогла произнести ни слова. Она смеялась и смеялась, пока, наконец, ей не удалось выговорить:
   - Предупреждали меня, что с русскими лучше не связываться...
   - Не переживай. Я могу завтра уехать...
   Эффа тут же перестала смеяться и испуганно проговорила:
   - Ты что?! Я пошутила!
   - Я сейчас тоже пошутила. Но мне ведь и правда надо уезжать.
   - Не хочу! Не хочу, чтобы ты уезжала! Чем тебе здесь плохо?!
   - Мне у тебя очень хорошо, но меня ждут в России.
   - Кто тебя ждёт?! Мама? Папа?
   - И мама, и папа, и бабушка, и... Митя...
   - Ты с ума сошла?! Какой Митя?!
   - Это невероятно, но ощущение такое, что он меня действительно ждёт...
   Эффа заплакала, обняла Царину и прошептала ей на ухо:
   - Здесь я буду всегда тебя ждать. Всегда! Слышишь?!
   - Я знаю...
  

27

  
   На аэродроме в Ленинграде Царину встретил папа. Он стоял с цветами и улыбался дочке, которую увидел раньше, чем она его.
   Дома её ждали бабушка и мама.
   А ещё её встретил тёмный Ленинград... Хоть бы притворился стать светлым на момент её возвращения...
   "Ну и ладно! - подумала Царина. - Все равно здесь нет Мити. Зачем мне свет без него? Совсем и не нужен!"
   На другой день рано-рано утром, пока все спали, Царина тихонько оделась, выскользнула за дверь и поехала к Мите.
   На скамейке возле Митиной могилки сидела женщина. Царина присела на поребрик, окружавший холмик, под которым лежал Митя. Всё ниже и ниже склонялась она над холмиком и, наконец, обхватив его руками, зарылась лицом в цветы. Сквозь слезы она стала говорить Мите о своей любви к нему, о том, как она соскучилась по нему в Германии... Тихие слёзы перешли в громкий плач. Вдруг... женская рука крепко сжала худенькое Царинино плечо, и женский голос с Митиными интонациями произнес:
   - Мите плохо, когда мы плачем...
   Царина подняла глаза и... встретилась с Митиным взглядом...
   Молча, не сговариваясь, они пошли к выходу. У ворот остановились и впервые внимательно посмотрели друг другу в глаза. И снова Царина увидела Митины глаза с синими искорками, его волосы, его улыбку...
   - Где вы остановились? - спросила Царина.
   - У Митеньки в общежитии.
   Пока шли к остановке троллейбуса, Царина думала, что не может сейчас потерять Митину маму. "Я сейчас расстанусь с ней и больше никогда не встречусь?!"
   - Это будет ужасно, если мы сейчас расстанемся! Я не отпущу вас! - сказала Царина и обняла Митину маму, которая слово в слово повторила Царинины слова:
   - Это будет ужасно, если мы сейчас расстанемся!
  
   - Смотрите, кто к нам пришёл! - крикнула Царина в пространство квартиры.
   В прихожую вышли все: папа, мама, бабушка, бабушкина подруга Валентина Алексеевна и котёнок Кося, только вчера найденный бабушкой в подъезде. Никто ничего не спросил, но все сразу поняли, с кем пришла Царина. Папа помог Нине Константиновне (так звали Митину маму) снять плащ, мама дала ей шерстяные носки, Валентина Алексеевна включила самовар, бабушка поставила на стол малиновое варенье, спрятанное ею до особого случая, а Кося просто смотрел своими глазенками и улыбался.
   После чая все стали уговаривать Митину маму прилечь отдохнуть. Царина проводила её в свою комнату и хотела было выйти, но Нина Константиновна попросила её остаться:
   - Посиди со мной немного.
   - Конечно! - обрадовалась Царина
   Нина Константиновна открыла свой плоский чемоданчик, вынула оттуда папку с завязочками и протянула её Царине:
   - Думаю, тебе будет интересно посмотреть.
   В папке лежал альбомный лист с карандашным портретом девушки, в которой Царина узнала себя.
   - Прочитай на обратной стороне, - попросила Нина Константиновна.
   Царина перевернула листок и прочитала: "Мамочка! Это мой выбор. Зовут её Царина. Она вот такая. Уверен, что ты полюбишь свою будущую невестку. Рисовал сам. Твой сын Митя".
   Царина пыталась посмотреть на себя Митиными глазами, желая понять, за что он полюбил ее. Видела она не-красавицу. Может, именно это ему и нравилось в ней?..
   - У меня нет Митиной фотографии, - сказала Царина.
   - Я пришлю его автопортрет, - пообещала Нина Константиновна.
   - Спасибо... - тихо сказала Царина и опустила голову.
  
   Через три дня все вместе пошли на вокзал провожать Нину Константиновну, а еще через два дня уехали родители и бабушка с котенком. Царина осталась одна.
  
   28
   С отъездом родных всё вокруг вновь потускнело. Потускнела и сама Царина. Она завидовала тряпичному Блоковскому арлекину, который, крикнув "здравствуй мир!", выбросился из окна. Но у арлекина перед Цариной были преимущества: окно оказалось бумажным, а он тряпичным. Бумага порвалась, он вверх ногами вылетел в дырку и упал на пол. Окно Царины было не бумажное, за ним не было спасительного пола, и сама она не тряпичная кукла...
   Она вспомнила, как в Павловске чуть не поссорилась с Митей, убеждавшим её в том, что свет без тени невозможен. Она тогда думала, что возможен. А оказывается, что может быть и тень без света. Как сейчас. Все вокруг - сплошная тень. Царина снова и снова подходила к окну и каждый раз сожалела, что не Блоковский арлекин, что кровь и слёзы у неё настоящие.
   А за окном - небо... Но не синее. Странно... Любимая краска Мити - синяя, но сейчас её нет нигде. Такое впечатление, что всё синее он забрал с собой.
   У неё не было Митиного чувства цвета. А ведь с точки зрения теории, даже время наделено цветом, а человек, живущий в ту или иную эпоху, от рождения наделён способностью различать оттенки своего времени. Она читала - она знает! Но вот у неё самой нет такой способности. Вычитать, понять - это пожалуйста, а увидеть - нет.
   "Интересно, какой цвет имеет тоска? Серый? Нет. Это у скуки серый, а у тоски другой, который определить невозможно..."
   Еще она вспомнила о безымянном старичке в Юкках, неизвестно как оказавшемся рядом, чтобы спасти ее от намерения умереть. Он сказал ей о молитве. Но она молитв не знала. Даже своими словами молиться не могла. Не получалось... Она горько заплакала от обиды на себя. Уснула к утру. Через короткое время разбудил Митин голос. "Душенька!" - позвал он. И ещё раз: "Душенька!"
   Стихотворение написалось быстро и легко...
   Душенька.
   Я сплю, и сон пронзает свет,
   И открываю я глаза, -
   Гляжу, а друга рядом нет,
   И на щеке моей слеза...
   Но столько яркого огня,
   Что оставляю я постель...
   И голос, нежный, как свирель,
   Зовёт меня: "Душенька! Душенька!"
  
   Я выбегаю на крыльцо,
   Бегу за светом вслед,
   И всё в слезах моё лицо,
   А друга рядом нет...
   Но столько ясного огня,
   Звучит весёлая капель,
   И голос, нежный, как свирель,
   Зовёт меня: "Душенька! Душенька!"
  
   Меж елей, сосен и берёз
   Бегу, бегу на свет,
   Моё лицо всё в струйках слёз,
   А друга рядом нет!
   Но столько светлого огня!..
   Весна - уже апрель!
   А голос, нежный, как свирель,
   Зовёт меня: "Душенька! Душенька!"
  
   Внезапно исчезает свет -
   - И я стою впотьмах.
   Со мною рядом друга нет,
   И всё лицо в слезах,
   И нет зовущего огня...
   Всё кончилось уже ль?!..
   Но голос, нежный, как свирель,
   Зовёт меня: "Душенька! Душенька!"
  
   И снова возникает свет -
   - Источник дивных грёз!
   Беды и горя больше нет,
   И нет горючих слёз,
   И столько чудного огня!
   Свет - неба колыбель!
   И голос! Нежный, как свирель,
   Зовёт меня: "Душенька!
   Душенька!
   Душенька!"
  
   Написав стихотворение, она долго сидела за письменным столом перед окном, в которое был виден купол Князь-Владимирского собора.
   Как получилось, что, живя рядом с собором, она почти не заходила туда, а если и случалось, то только из любопытства?
   Зазвонили колокола. Зовут на службу. Её зовут?!
  
   Она вошла в храм, остановилась у дверей, закрыла глаза и стала слушать пение.
   - Наденьте платочек, - сказал рядом женский голос.
   Царина открыла глаза и увидела молодую красивую женщину, протягивающую ей косынку. Царина извинилась, взяла платочек и по-старушечьи завязала его под подбородком. Только хотела спросить, кому вернуть косынку после службы, как тут же услышала:
   - Повесьте вот на эту перекладинку.
   Царина взглянула, куда указывала женщина и увидела на "вешалке" много платочков. "Это для таких, как я", - подумала она. Царина снова закрыла глаза.
   Придя домой, она стала искать молитвослов, который иногда видела у бабушки. Вскоре нашла его в бабушкиных документах. Маленький такой. Бледно-зелёный. В бумажной обложке. На титульном листе Царина прочитала выходные данные: "Рига, 1944-й год, Православный молитвенник по благословению преосвященного Иоанна, епископа Рижского". 44-й год! В то время нельзя было не молиться! И бабушка, которая тогда была девочкой, молилась...
   Царина открыла молитвослов на странице, заложенной серенькой тряпочкой. Бабушка заложила! Кто же ещё? Царина открыла заложенную страницу и прочитала название: "Молитва Ефрема Сирина".
   "Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. (Поклон до земли).
   Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми рабу Твоему. (Поклон).
   Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь. (Поклон).
   Боже, очисти мя грешного! (12 раз и столько же малых, поясных поклонов, а потом прочитай всю молитву: "Господи и Владыко живота моего" и положи один великий, земной, поклон)".
  

29

  
   Шло время, и мало-помалу стали проступать краски. Нет, не буйная и звучная красочность мира, как раньше. Она не вернётся уже никогда.
   Теперь Царина не выносила резкости ни в чём, и в цвете - в особенности. Она понимала, что это болезнь, но ничего не могла с собой поделать. Время лечит? Может быть. А может и не быть. Хорошо уже, что она стала замечать нежные тёплые краски. И больше всех успокаивала ее жёлтая. Она однажды сказала об этом пришедшим в гости Алечке и однокурснику Сергею Шорохову. Сергей стал доказывать, что это не так, что жёлтое не всегда успокаивает, что между краской и формой существует неизбежная связь и т.д. Т.е. умничал изо всех сил.
   - Может быть, хватит?! - оборвала его рассуждения Царина.
   - Ты прости его, Цариночка, - вступилась за Сергея Алечка. - Начитался, понравиться тебе хотел.
   - Ладно, ничего страшного... - пожалев Сергея, сказала Царина. - Даже, наверное, наоборот...
   Сергей, нисколько не обезкураженный, продолжал говорить о жёлтом цвете, обращаясь исключительно к Царине.
   Алечка вышла из комнаты.
   И Серёжка тут же переменился. Будто не он, а кто-то другой только что с видом учёного увлеченно рассуждал о цвете. Он взял Царину за руку и, заглядывая ей в глаза, спросил:
   - Может, всё-таки, лучше синица в руках, чем журавль в небе?
   - Нет, - ответила Царина. - Журавль в небе - лучше. Ты видел, как летят журавли? Это замечательно! Плакать хочется. У Бунина есть рассказ "Журавли"... Прочитай.
   Вошла Алечка и, обращаясь к Сергею, сказала:
   - Пошли, Серёжка! Здесь тебе ловить нечего.
  

30

  
   И снова время побежало своей дорожкой. Царина продолжала жить, наблюдая со стороны за своей выцветающей жизнью. "Ну и пусть выцветает! - думала она. - Мне ее совсем не жалко..."
   Однажды ей снова приснился "лесной" дедушка. Подошёл, взял за руку, молча повёл сквозь лес и вскоре вывел к большой дороге. Они долго шли по ней. Шли и шли. Царина очень устала. А старичок укоризненно посмотрел на неё и сказал: "Всё равно надо идти". "Надо, значит, буду", - подумала Царина. И тут же появились силы. Идти стало легче. Теперь она не столько шла, сколько летела, почти не касаясь поверхности дороги. Она посмотрела по сторонам. По обе стороны зеленели луга и цвели цветы. Но в них не было никакой яркости, а лишь полутона. Теперь внутри Царины были разлиты умиротворение и радость, давно забытые в реальном мире ощущения.
   Проснулась со светлым чувством в душе. Полежала, некоторое время находясь в эмоциональной атмосфере сна. Стала думать об отношениях между людьми. Самолюбие, обидчивость, корысть, жестокость отравляют самые лучшие и искренние отношения. Царина подумала о себе. Даже в их отношениях с Митей было много такого. А теперь... В тоске по Мите она разлюбила всё и всех. Она вспомнила Сергея Шорохова. В её отношении к нему постоянно присутствовал оттенок презрения, и часто это прорывалось наружу. "Ничто не даёт мне права так относиться к нему! Я могу не принимать его любви, но презирать!.. Господи! Прости мне моё высокомерие!" А Алечка? Царина принимала ее помощь, как должное, обязательное. А вот сейчас Алечка болеет, а она вновь думает только о себе.
   Царина вскочила, быстро оделась и, не позавтракав, поехала навестить больную Алечку.
  

31

  
   К удивлению Царины, дверь открыл Шорохов.
   - Ты что тут делаешь?! - спросила она.
   Сергей промолчал, но за него из комнаты ответила Алечка:
   - Сережа - наша скорая помощь. Разве ты не знаешь об этом?
   Алечка лежала на кровати, до глаз укрытая одеялом.
   - Такая хорошая, а заболела, - ласково сказала Царина.
   Серёжка отреагировал на её слова коротким хмыканьем, вышел в коридор и крикнул оттуда:
   - Я в аптеку!
   Как только за Сергеем захлопнулась дверь, Алечка заплакала и сквозь слезы попросила у Царины прощения.
   Царина удивлённо спросила:
   - За что?! Ты меня ничем не обидела.
   Но Алечка заплакала еще сильнее.
   Царина погладила Алечку по голове и поцеловала в щеку.
   В комнате, окна которой выходили во двор-колодец, было почти темно, и Царина включила свет. Повернувшись к кровати, она ужаснулась тому, что увидела. На бледном лице подруги неестественно выделялись губы цвета сливы.
   - Алечка, что с тобой?!
   - Ничего особенного... Пройдет...
   Сколько Царина ни уговаривала подругу, та все время повторяла, что все хорошо.
  
   По дороге домой Царина поняла, что они не поедут с Алечкой в Грецию, куда уговаривала поехать сама Алечка.
   - Что нам может помешать? - говорила она. - Купим путёвки и поплывём. Ты же хотела увидеть Парфенон?
   Теперь что-то серьёзное происходило с Алечкой. Что именно? Почему она не говорит? Возникла догадка о близких отношениях между Алечкой и Сергеем. Догадка уколола Царину. Стало больно. Когда это случилось?
   Утром, после безсонной ночи вдруг до физической боли захотелось побывать там, где они с Митей были счастливы. Любимый Павловск! В первый раз они приехали сюда ранней весной. Во второй - осенью.
  

32

  
   Она сразу нашла полянку, на которой они с Митей отдыхали. Здесь, как она теперь знает из Митиного письма, "росла" ромашка, сконструированная Митичкиными руками. На этот раз ромашки не было. Вместо неё рос василёк. Она вспомнила, что это любимый цветок Шагала. И, кажется, Апухтина. "Ах, васильки, васильки..." Почему-то возникло раздражение при мыслях о Шагале и Апухтине с их васильками. Раздражение перерастало в напряжение. И в Царине, и в окружающей ее природе. Казалось, оно разлито всюду: в небе, в деревьях, в траве...
   "Я и природа - единое целое", - подумала Царина.
   И тут же напряжённый мир раскололся ударом грома.
   Царина не сдвинулась с места. Казалось, это раскололось ее страдание, излившись затем на землю ливнями слез. Страшно не было. Было легко. Царина промокла до последней нитки! Как верно подметили люди состояние промокшего под ливнем человека! До последней нитки! Лучше не скажешь. Ливень кончился. И только тогда Царина сделала первое движение. Она сняла туфли, вылила из них воду и, не торопясь, пошла к выходу.
  
   Сбросив на пол ванной мокрую одежду, она погрузилась в горячую воду. Закрыв глаза, Царина решила подремать, и это ей почти удалось, но зазвонивший телефон заставил её выскочить из ванны.
   Звонил Шорохов. Без предисловия сообщил:
   - Скоробогатову увезли в больницу!
   На вопрос, что с ней, выпалил:
   - Выкидыш.
   - Какой выкидыш? - не поняла Царина.
   - Ты в своём репертуаре! - зло сказал Серёжка. - Только никому не говори! Она не хочет, чтобы знали. И в больницу не приходи!
   - Мне можно!
   - Вот тебе-то как раз и нельзя!
   - Почему?!
   Ничего не ответив, Серёжка повесил трубку.
   Царина села в кресло и крепко-крепко, до боли в висках, стиснула голову руками. "Поди, разберись в паутине человеческих отношений!" - подумала она. И ещё она ощутила себя в тупике, из которого нет выхода.
   И снова звонок.
   - Мама! - крикнула в трубку Царина.
   - Мама, но Митина.
   - Нина Константиновна! Миленькая моя! Золотая! Родненькая!
   Когда Царина замолчала, Нина Константиновна тихо сказала:
   - Я соскучилась по тебе. Ты сможешь приехать? Дня на три...
   И Царина закричала:
   - Я приеду!!!
   Владимир Ильич, "отвратительный" декан факультета, выслушал просьбу студентки и без единого слова возражения разрешил Полёвой съездить на четыре дня в Рязань "по семейным обстоятельствам".
  

33

  
   Царина прилетела в Рязань рано утром и на автобусе доехала до центра.
   Посидела в скверике на скамеечке, а потом пошла бродить по городу - по тем улицам, по которым ходил её Митя. Странное дело, но улицы казались ей знакомыми. Погуляв часа два, она решила, что уже можно идти к Митиной маме. Она помнила, как та объясняла ей по телефону дорогу к дому. Почти не плутая, она вышла на Митину улицу. Прямо к его дому. Рядом с домом стояла школа, и Царина догадалась, что именно в ней учился Митя. Обойдя вокруг школы, Царина подошла к парадной Митиного дома и поднялась на второй этаж. Едва она позвонила, дверь распахнулась, и женщина с Митиными глазами, измученными горем, обняла Царину и крепко-крепко прижала её к себе.
   Они долго сидели на кухне, пили чай и разговаривали о Мите. Нина Константиновна рассказывала о Мите маленьком, среднем, большом, и обе, не стесняясь друг друга, плакали.
   Потом мама показала Царине Митину комнату. В ней всё было так, как Царина себе представляла: письменный стол, секретер, кресло, диван... Как у всех. Как у самой Царины. Ничего особенного. И всё же... особенное было. Здесь жил Митя! Он ко всему прикасался. Вот - ваза. Царина почему-то знала, что в ней хранится Митин голос. Когда-нибудь она услышит его. Люди многое могут! Со временем они научатся извлекать и голоса, а может и изображения из сохранившихся предметов. Стол, а на нём настольная лампа под красным абажуром. Каждый раз Митя нажимал на маленькую беленькую кнопочку, чтобы включить свет. Царина повернула ключик в дверке секретера. Дверка опустилась, а там... Чего только там, внутри, не было! Всё богатство, собранное Митей. На одной из полок с тетрадками и книжками лежали рыболовные крючки. И свинец. Много свинца!
   Подошла мама и дотронулась до плеча Царины.
   - Простите! Я без разрешения... - сказала Царина и заплакала.
   - Что ты! Что ты! Тебе можно! Всё смотри. Ко всему прикасайся. Мне это очень приятно. И спать ты будешь на Митином диванчике, если не возражаешь...
   - Конечно! - сказала Царина эмоционально и тихо добавила. - Спасибо вам...
  
   Потом они пошли гулять по "Митенькиным местам". Зашли в школу. Поднялись на третий этаж, и техничка, хорошо знавшая Нину Константиновну, открыла класс, в котором учился Митя. Они даже посидели за его партой. Заходили они и в спортивную школу. Именно здесь он начинал заниматься рукопашным боем.
  
   Вечером Царина осталась одна в Митиной комнате. Она легла и, прислонившись лицом к подушке, будто к Митиному плечу, стала рассказывать о своей любви к нему: "Митенька! Любимый! Моя любовь к тебе никогда не кончится! Слышишь? Никогда!"
   В дверь постучала Митина мама и, когда Царина крикнула "Да!", вошла, присела на край дивана, протянула Царине обыкновенную ученическую тетрадь в сорок восемь листов и сказала:
   - Здесь Митины заметки про цвет. Он, ведь, хотел даже диссертацию писать... Тут и о тебе есть ...
  
   Нина Константиновна поцеловала Царину и ушла.
   Царина плакала, орошая тетрадку слезами, и тихо говорила: "Что ты, Митенька, наделал?! Зачем ты туда поехал?! Солнышко моё! Мне нужно жить без тебя! Думаешь, это возможно?! Это невозможно!"
   Она села в кровати, прислонившись спиной к огромной Митиной подушке, и открыла тетрадь, на первой странице которой было написано одно лишь слово:
  

"ЦВЕТ"

  
   Цвет - моё первое осознанное сильное впечатление в жизни, которую я до сих пор вижу необыкновенно красочной.
   Цвет возможно воспринимать только зрением. Никаким другим органам чувств это не под силу. Вобрал глазами, а дальше работает цветовая память.
   Слышал о приборе, который измеряет чувствительность глаза. Уверен, что великим художникам, таким, например, как Рембрандт, не нужен никакой измеритель. И Куинджи, у которого чувствительность глаза была идеальной, не нужен. И другим великим художникам не нужен. Они от рождения - люди зрения. Оно для них важнее всего.
   Людьми зрения называют японцев. Известно, что они обладают острым глазом. И не только художники. Для японцев зрение важнее слуха. Они слышат зрением! Стоят - любуются сакурой, которая является для них предметом длительного созерцания, и "слышат", как она "растёт". По-моему, я прочитал об этом у Овчинникова. Впрочем, не уверен. Потом проверю. Да это и не важно. Главное, я сам считаю, что это возможно. Благодаря глазам (зрению) человек видит удивительно разнообразную мозаику жизни.
   Итак, гимн глазу "пропет". Гимн уху, языку и носу будут петь другие исследователи. Это - вступление.
   С чего начать? А начну-ка я с магического числа "семь".
   Семь цветов радуги. "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".
   В каждой из красок заключается символический смысл. Например?
   Сине-лиловый и зелёно-лиловый... Что в них? Какой символический смысл? Тут без Врубеля никак не обойтись. Это его любимые тона, а в них, по мнению Блока, - демонское начало. Именно так. Врубель отдал себя Демону. Ему подчинил своё творчество, а значит и душу. Символика выбранного им цвета, наделённого разлагающим (демонским) началом, прочитывается без труда. Больше о Врубеле писать не хочу.
   Я должен сказать и об эстетическом чувстве цвета, которое известный всему миру бородач Кырла Мырла назвал популярнейшим эстетическим чувством. Можно не соглашаться с его призывом к пролетариям всех стран соединяться, но под тезисом о цвете как популярнейшем эстетическом чувстве может подписаться каждый. Я, лично, давно подписался. С другом Ван Гогом вместе. Ван Гог считал цвет источником выражения чувств и видел в этом великую особенность цвета, "играющую" самостоятельную эмоциональную роль.
   Ну, да! Точно! У цвета есть материальный носитель - краска, обладающая элементарным красящим свойством. И всё же... Не так все элементарно! В краске заключена не только её цветовая функция и не только элементарное красящее свойство, но и эмоции, возникающие от теста краски, от её фактуры.
   Любая краска эмоциональна. Но! Эмоция вызывается не простая, грубая (разозлился, развеселился...), а изысканная, порождающая тонкое чувство.
   Есть тёплые краски. И об этом знает даже неискушённый в проблеме цвета человек. Тёплые краски обязательно чувственные...
   Жёлтая - тёплая краска. Её очень любит русский север. Петербург - северный город. По этой причине в Петербурге принята штукатурная облицовка домов тёплых тонов. Этим отличается архитектура Петербурга от зарубежной. Теплотой и приветливостью.
   Есть ещё одна причина любви России к желтому цвету: это - животворящий цвет. Странно? Принято считать цветом жизни зелёный. Но странного ничего нет.
   Вообще, с этим жёлтым такая неразбериха! С одной стороны, жёлтый - нежный и животворящий цвет. С другой - ещё и острая краска. От лимонно-жёлтого устают и болят глаза. Не рекомендуется долго находиться в помещении, окрашенном в жёлтый цвет. Если в самолёте стены салона были бы окрашены в жёлтый цвет, у пассажиров снизились бы показатели работы вестибулярного аппарата, и их бы непременно укачало. А если забрать жёлтую краску в острую форму? Скажем, в треугольник? Её острота удвоится, а то и утроится.
   В некоторые эпохи желтый цвет мог стать и символом непотребства. Людовик Святой (Девятый), живший в 13-м веке (1215 - 1270), особым эдиктом выделил для непотребных девок с крашеными жёлтыми волосами позади Собора Парижской Богоматери узкие улочки, куда девицы выходили на свой промысел. Жаль желтый цвет! Он был ни в чем не виноват!
   Проблема жёлтого не проста. Каждый цвет - это символ. У европейских народов - это символ разлуки, печали, измены... А у японцев - совсем наоборот, желтый считается одним из излюбленных и распространённых. Конечно, они сами желтые. Попробовали бы цвет не любить...
   Что еще интересно и необычно! Жёлтый имеет тенденцию к холодности! Представляете?! Жёлтый - не только тёплая, но и холодная краска!
   Будучи ребёнком, я брал "акварельку" и смешивал цвета, каждый раз заново удивляясь тому, что, если, например, смешать жёлтый и красный, то получится оранжевый. Были и другие "смеси", но смесь жёлтого и красного особенно впечатляла.
   Оранжевый - горячий цвет. Горячее него только красный...
   С красным не меньше проблем, чем с жёлтым.
   Например, алый - это тоже красный цвет. Яркий, броский, даже наглый. А Данте считал по-другому! Он увидел Беатриче, когда ему было десять лет. "Она явилась мне одетой в благороднейший алый цвет...", - так написал он об этой встрече. А далее Данте называет алый цвет скромным! Возможно ли, чтобы алый цвет выглядел скромным? Трудно представить себе алый цвет скромным, но не верить Данте тоже трудно. Получается, что и алый может выглядеть по-разному!
   "Сардский пурпур". О чем это говорит большинству? Да ни о чем! Просто звук, и все. К нашей жизни он не имеет ни малейшего отношения. На самом деле, сардский пурпур - краска высшего сорта, добывающаяся из морских моллюсков-багрянок. Пурпурная одежда была не для обихода, а для парадного одеяния царей. Они были одеты в порфиру, а "порфира" - это пурпурная мантия.
   Очень "навредил" красному цвету все тот же Кырла Мырла. Он называл любимым цветом красный, который считал цветом революции. И до сих пор так считают многие люди, которые ходят по революционным праздникам с красными флагами. Нам надоели долбаные революции, и по этой причине красное у нас не в чести. А жаль! В древности красный цвет считался цветом жизни. Это прекрасный цвет! Но многое (как, впрочем, и у других цветов) зависит от его оттенка.
  
   Когда я учился в девятом классе, к нам пришла новая учительница по математике. Пришла сразу после института. Выглядела она моложе некоторых наших одноклассниц, раскормленных и циничных тёлок. Александра Ивановна. Сашенька. В первую же секунду все мальчишки влюбились в неё. Она была одета в великолепный костюм благородного красного цвета. Она не стала моей Беатриче. Но тогда!.. Мне казалось, что я полюбил её на всю оставшуюся жизнь. Теперь уверен, что красный костюм сыграл не последнюю роль. Ах, Сашенька, Сашенька! Прости мне моё непостоянство!
  
   Жёлтый и синий - самые популярные цвета в мире.
   А голубой?
   Что такое голубое по отношению к синему? Голубое - это много белого? Синее - это много голубого? Не знаю...
   Люди любят синий цвет, потому что его в природе мало.
   В камнях и самоцветах есть все цвета, и в большом количестве. А синего мало! Мраморов существует огромное разнообразие, а синего нет. Яшма встречается разных цветов и оттенков, а синей нет. Мягкий блеск жемчужины отдаёт перламутровой просинью. Просинью, но не синью. Один-единственный камень имеет синий цвет! Лазурит. Камень синего неба. Греки назвали его "ляпис-лазурь". Лазурит - единственный камень чистого синего цвета.
   Чистая краска вообще чудо!
   Многие художники выжимали на палитру чистую краску. Наносили чистые раздельные мазки. Один рядом с другим. Эффект - необыкновенный. С помощью этого приёма западные художники-импрессионисты добивались глубины воздушного пространства. Использовали этот приём и русские художники. Но для импрессионистов это был главный и основной приём.
   Выжимать на палитру чистую краску - радость для художника. Чистый цвет, без всяких полутонов и нюансов, - довольно распространённое явление в живописи. Как я это понимаю!
  
   Недавно Она мне сказала, что никогда не видела бунгало.
   - Зачем оно тебе? - спросил я.
   - Интересно. Я слышала, что у бунгало крыши голубые, - ответила она.
   И я пообещал ей, что Она увидит бунгало.
   - Если захочешь, то мы даже поживём там вместе.
   - Я подумаю, - сказала она.
   - Буду ждать.
   - Жди...
   - Тебе так нравится голубой цвет?
   - Да. Очень. У Бунина почти всё голубое. Даже молоко.
   - Оно и правда голубое.
   - А роза разве бывает голубой? Что имели в виду художники, когда назвали своё общество "Голубой розой"?
   - Ты много знаешь!
   - Я знаю ещё и о "голубых" романах.
   - Об этом знать необязательно! У них, конечно, тоже бывают романы...
   - Ты о чем подумал?! Я прочитала недавно, что, например, у Марии Савиной был "голубой" роман.
   - Это другое дело! Это значит нежный и романтический. Как у нас с тобой.
   Она засмеялась.
   - Считаешь, что у нас нежные романтические отношения?
   Странная девочка. Любит свет и не понимает тени. А мир, ведь, не только светлый. В нём всё намешано. И разочарование может быть очень болезненным...
  
   Мир цветной.
   Художники пытаются высказать своё представление о цветном мире красками. Сущность живописи - краски, цвет. Это основное, чем распоряжается художник. Есть, конечно, ещё и технология, и стилистический анализ произведения живописи... Но это в другой диссертации.
   Живопись - искусство красок! Сложное сочетание цветов. У каждого художника - своя цветовая разработка, своя гамма красок. Бывает, вся картина написана пылающими интенсивными красками. А бывает, лишь цветовой акцент ставится интенсивной краской, а в остальном - нейтральный цвет. В этом случае цветовой акцент воспринимается мощным красочным взрывом, ударом. Я согласен с теми, кто считает, что должен быть один красочный удар. Иначе набор ярких красок перегружает картину, а значит и эмоции зрителя.
   Краски - это форма, без которой не может быть живописи. И всё же! Напитавшись формой, я ищу содержание.
   Автопортрет Рембрандта с кистями и палитрой рассказывает историю страданий человека, его разочарований, принесенных жизнью. Обездоленный старый человек... Близкие люди, все до одного, ушли в иной мир. Он один. Беден. Забыт и заброшен теми, кто когда-то восхищался его гением. Никаких надежд на будущее! И... смирение перед страданием. Горько. Но и прекрасно! Мерцает цвет. Не главенствует! Главное - лицо и душа, не разрушенная горем, и потому так светло при взгляде на портрет. И совсем не хочется анализировать его форму... Цвет естественен и является словно продолжением содержания... Чего-то я, по-моему, намудрил...
  
   Цвет. Всюду!
   Чёрная гравюра... В ней главное - чёрная линия. И мы наслаждаемся чёрной гравюрой.
   Есть и цветная графика. Цветная литография, например. И мультики. Ведь это тоже графика.
   Графика условна. А всякое другое искусство не условно?
   - Есть на свете что-нибудь безусловное? - спросила Она.
   - Да! Моя любовь к тебе, - ответил я и стал целовать Её.
  
   Каждый вид искусства имеет свой цвет.
   Скульптура имеет цвет того материала, из которого сделана. Но есть же ещё и освещение! В зависимости от освещения скульптура приобретает те или иные оттенки цвета. Мраморная порой становится на полтора-два сантиметра прозрачной.
   Хотя бывало, статуи и раскрашивали. В глубокой древности. Задолго до Рождения Христа. На Акрополе в Греции статуя Ники была украшена золотыми крыльями, сверкающими на солнце...
   Что в связи с цветом можно сказать об архитектуре? Многое. Прежде всего, как и в скульптуре, важен материал, из которого построено здание. Например, Казанский собор построен из пудостского известняка, отличающегося как богатейшей фактурой, так и цветом, который меняется от времени года, суток, воздуха, освещения. Иное здание невозможно представить без его облицовки и окраски. В практике модерн широко использовался принцип фактурных и цветовых свойств различных облицовочных материалов.
  
   Спасибо Господу, что Он дал человеку цветной мир! А миру цветного человека. Потому что каждый человек имеет свою цветовую характеристику.
  
   Мы встретились с Сашенькой в последний раз. Оба знали об этом.
   Меня поразила цветовая напряжённость во всём её облике: в одежде, украшениях, косметике... Далеко не академический колорит, которого она постоянно придерживалась в школе. Теперь в напряжённом цвете проглядывал вызов судьбе.
   Ярко-оранжевый костюм в красный горошек. Кого-то другого он изобличил бы в безвкусице, но не мою Сашеньку. Всё, до мельчайших подробностей, было продумано. Изящные по форме туфли на очень высоком каблуке были вызывающе красными. Тяжёлые золотые серьги... Её глаза, густо подведённые иссиня-чёрными тенями, напоминали глазницы античной маски. Было страшно смотреть в них, и я стал внимательно разглядывать серьги. Перехватив мой взгляд, она спросила:
   - Нравятся?
   - Серьезное украшение, - ответил я уклончиво.
   Она неестественно засмеялась, и румянец залил её щёки.
   - Сашенька!..
   - Не надо, Дима! Ничего не надо говорить!
   Я заставил себя взглянуть в её глаза и, к удивлению, увидел в них слёзы.
   - Сашенька! - я взял её за руку.
   - Всё, всё! - заторопилась она. - Мне надо идти!..
   И ушла быстрым шагом, красиво покачиваясь на высоких каблуках
   Куда ей надо было идти? Зачем тогда пришла на встречу? Ответов на эти вопросы я уже не получу никогда...
   Не скажу, чтобы я часто о ней вспоминал. В моей жизни она осталась как нечто эстетически-позитивное. Как прекрасный фильм, как талантливая картина... Что означала наша "тайная" любовь, о которой все в школе знали? Симфония цвета? Нет! Слишком пафосно. Не знаю...
  
   Царина...
   У меня всегда любое знакомство начинается с цветовой характеристики человека. Как правило, это не трудно. Каждый человек от природы имеет свой цвет.
   И вдруг... Для цветовой характеристики этой девочки у меня не нашлось определений. Это мне в ней и понравилась.
   Через некоторое время я понял, что во мне происходит какой-то процесс. Что-то похожее на "выцветание" того, что прежде было интересно и дорого. Например, выходные дни. Я любил их за возможность заняться своими делами. И вдруг... Я стал тяготиться свободным временем. Жизнь начала обесцвечиваться. И тогда я позвонил ей, чтобы договориться о встрече.
   Первые слова, которые я сказал ей при встрече, были такие:
   - Я скучал по тебе.
   Она улыбнулась и тихо сказала:
   - Я тоже.
   - Смешно! Правда?
   - Правда.
  
   Первая встреча, первые слова, первая прогулка... Я помню всё до мельчайшей подробности. Мы гуляли и молчали. Казалось, прошла минута, а на деле три часа! Но они пролетели, как мгновение. Целых три часа не было скучно! Без слов! Без действий!
   Но даже после такой удивительной прогулки я решил, что не стану постоянно встречаться с этой девчонкой. Я был уверен, что она не в моём вкусе. Мне нравились более зрелые женщины. Если не по годам, то хотя бы по виду...
   В общем, я не звонил Царине целую неделю. И не мучился. Изредка думал о ней без всякого волнения. Во вторую неделю я уже каждый день вспоминал её. Но по-прежнему не переживал. Да и чего переживать? Знакомство было кратким и внешне ничем не примечательным. Я знал по опыту, что такие знакомства забываются без следа. И, тем не менее, зачем-то снова позвонил и предложил встретиться.
   Мы опять гуляли, где попало, и опять молчали. Я не выдержал и сказал:
   - Спроси меня о чём-нибудь.
   Она еще немного помолчала и спросила:
   - С кем из ребят ты дружишь?
   - В Академии?
   - Вообще.
   - С Леонидом.
   - Учится с тобой?
   - Да. Ты его видела. Он был на том вечере.
   - Маленький такой?
   - Нет! Маленький - Сенька.
   - Высокий?
   - Очень высокий. Он поэт.
   И я прочитал ей Лёнькино стихотворение, которое в нашей компании всем нравилось, - "Скоро ты уедешь навсегда..."
   - Здорово? - спросил я, ожидая услышать восторженные отзывы, хотя бы из приличия.
   Она молчала.
   - Что-то не так? - спросил я недовольным тоном.
   - Безцветно...
   Её ответ удивил меня:
   - У стихов есть цвет? Его можно слышать?
   - Конечно!
   - Бедный Ленька. Он так старался. А мы, дураки, восторгались. Сегодня же позвоню и скажу, чтоб раскрасил стихи. Надо не забыть купить ему цветные карандаши!
   Она смутилась и стала извиняться:
   - Прости, пожалуйста! У нас сейчас семинары... Поэзия... Недавно говорили об этом...
  
   Я опять не звонил ей целую неделю, но уже мучился своими незвонками. В результате, признался себе, что уже могу говорить о заставших меня врасплох чувствах к этой девочке. Какое-то время я сопротивлялся им, но недолго. Оставить её, не разгадав до конца, я не мог.
   Мы стали встречаться чаще, но я не торопился признаваться в любви не только ей, но, прежде всего, себе.
   Мне нравилось разговаривать с ней. Нравилось слушать её. Она серьёзно говорила о Слове, которое для неё было таким же важным, как для меня Цвет.
  
   Что будет с Сашенькой? Достойно ли переживёт она моё увлечение другой? "Увлечение" - всего лишь слово. На письме - буквы. На слух - звуки. А на самом деле? Видимо, пора признаться (хотя бы себе!), что я влюбился. Моя любовь к Царине похожа на любовь Маленького Принца к своей Розе. Я такого не испытывал никогда. Может она и есть такая - настоящая любовь? Хочется жалеть, защищать и оберегать...
  
   Заканчивалась тетрадка двумя маленькими рассказиками о двух встречах. Назывались они "Дождь" и "Снег".
  

Дождь

   День потемнел. В небе загрохотало. Два часа, а такое ощущение, что поздний вечер.
   Передёрнув плечиками, она спросила, глядя на черные тучи:
   - Тебе не страшно?
   - С тобой мне ничего не страшно! - пошутил я.
   - Жалко, что это только шутка, - сказала она серьёзно.
   И тогда я сказал, совершенно не ёрничая:
   - Это не шутка. С тобой я ничего не боюсь. Ты рядом, и у меня прибавляются силы. С тобой я всё могу.
   - Я так рада! - она погладила меня по щеке. - Не бойся грозы и ничего не бойся. Я от всего тебя спасу.
   - И как ты это сделаешь?
   - Уж я найду как. Поверь!
  

Снег

   Мы сидели за столиком в ресторане "Север" у самого окна, за которым падали крупные снежинки.
   На ней было бледно-сиреневое платье.
   Я предложил отгадать, какой цветок она мне напоминает.
   - Мне не надо отгадывать. Я знаю... Флокс, - сказала она совершенно спокойно.
   От неожиданности я вздрогнул.
   Потом взял ее руки в свои и стал целовать их.
   Она отняла руки и спрятала их за спину.
   - Люди кругом!
   - А я смелый и не боюсь.
   - А я боюсь.
   - Чего? Своих чувств?
   - Не хочу выставлять их напоказ, и потому - не надо... Здесь не надо...
   - А где надо?
   - Где нет людей.
   - Где их нет? - сказал я обречённо.
   Она едва заметно улыбнулась. А за окном всё падал и падал снег.
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПИСЬМА

ЕГО письма

Письмо первое.

   Здравствуй, мой лепесточек!
   Начну свое первое письмо с цитаты.
   Она
   ...стояла,
   Ко мне через реку обратясь лицом.
   Она в алом плаще.
   Догадалась, о ком речь? Ты - филолог, ты знаешь... Жизнь автора этих строк прошла, а воспоминания об этой встрече остались. Он помнил всё: алый бархат, в который она была одета, "алую" улыбку. Кто это был? Назови их имена. Назовёшь - и ошибёшься. Потому что это не о них, а о нас. Только мы стояли не на разных берегах реки, а на одном. Но алый плащ был. Алая улыбка была...
   Я всё время думаю о тебе. Вижу, как ты стоишь в дверях. Грустная, как на церковных фресках. Спасибо тебе за любовь ко мне! Знаю, что меня никто не будет любить так сильно, как ты.
   Пишу и улыбаюсь. Вспомнил, как ты переживала, что скоро кончатся белые ночи и всё заполнится тенями. Я злился, доказывая необходимость и неизбежность теней. Зачем я разрушал твой светлый мир? Сейчас ругаю себя за это. Маленькая моя! Прости меня.
   Я хотел предостеречь тебя. Даже больше: спасти! До сих пор боюсь за тебя. Ты настроена только на светлое, а в жизни может случиться всякое. А если всё-таки случится, то надо знать: где темнее всего, там, рядом, светлее всего. Это не я сказал, а кто - не помню. Наверное, умный человек. Да, точно, вспомнил! Умный человек! А значит, не я.
   Взаимопроникновение света и тени происходит в любой области жизни. Это уже Я сказал. По-моему, здорово!
   Это я специально так пишу "оригинально". Чтобы понравиться тебе. Получилось? Ну, нет, так нет...
   На самом деле интересует меня сейчас совсем другое.
   Купила ли ты свадебное платье? Если не нашла в магазинах - надо сшить.
   Я уже во всю мечтаю о свадебном путешествии. А ты?
   Поедем в горы? Горы - это замечательно (если там, конечно, не стреляют). Хочу в Коктебель. Что там такое, не знаю, а хочу туда из-за названия, потому что "Коктебель" в переводе с тюркского означает "страна синих скал". Человеческий глаз всегда ищет покоя в синем, и мы найдём его там. Согласна?
   Теперь о серьёзном.
   До места я ещё не доехал, но вокруг уже чужая страна. В свободную минутку пишу тебе. Нас предупредили, что пока письма будут плохо доходить до адресата. Потом, якобы, всё наладится. Когда наступит "потом" - не сказали. Хуже другое: какой-то период (неопределенный) мы не сможем получать письма из России. Но ты все равно пиши. Каждый день пиши. А я потом, в один присест, все прочитаю.
   Сейчас приготовься! Я открою тебе одну очень тайную тайну. Любишь тайны? Готова? Итак! Ромашку я сделал сам. И в первый, и во второй раз. Из проволоки и бумаги. Это не трудно. Из белой бумаги - лепестки, из зелёной - листочки. Прости мне этот обман. Простила? Спасибо.
   Целую и люблю.
   Твой Митя.
  

Письмо второе.

   Здравствуй, моя травиночка.
   Знаешь, что я вспомнил на этот раз? Как мы ходили с тобой в "Север". Я предложил взять вина. Ты смутилась и тихо, но решительно сказала: "Я не пью". Это было в день, когда я расставался с тобой, а ты об этом еще ничего не знала.
   Вечером я впервые был у тебя дома. Я не хотел приходить, и ты догадываешься почему. Думал позвонить тебе только перед самой отправкой, но неожиданно для самого себя сорвался с места и приехал. Теперь понимаю, что иначе быть и не могло.
   Мы пили чай из голубых фарфоровых чашек на твоей розово-голубой кухне. Я ничего не напутал?
   О моей жизни здесь.
   Много непонятного. А главное из непонятного: зачем я здесь?! Нет, ответ, все же, есть, и звучит он так: не знаю, зачем я здесь. От такого ответа мне становится страшно, и тогда я начинаю думать о тебе. Проблемы уходят в сторону, и мир вокруг преображается. Честное слово! Даже небо меняется. А небо здесь другое. Вроде, и голубое, но с чуть просвечивающей желтинкой...
   Митя.
   P.S. Ты знаешь, какой Митя и чей он? Ну, конечно же, любящий и только твой.
  

Письмо третье

   Здравствуй, мой любимый грибочек!
   Район Старой Сильвии - отправная точка моей любви к тебе. Ты - одна из тех мраморно-облачных скульптур, которыми мы любовались, но только лучше. Красиво я сказал? Даже самому понравилось. Я придумывал эти две красивые фразы всю ночь.
   Все, про тебя поговорили. Теперь обо мне.
   Помнишь, у Гоголя о редкой птице, долетающей до середины Днепра? А сюда, где я нахожусь, не долетит даже редкая птица, и потому "здесь птицы не поют, деревья не растут" и письма не приходят. Одним словом - эпицентр, где бушует огненная стихия, а я в самой его серёдке. Но что может со мной случиться, когда у меня есть ты, мой Ангел-Хранитель?! Ты ведь обещала спасти меня. Помнишь? А если всё-таки меня не станет, то душу свою я поручаю тебе на сохранение. Что захочешь, то с ней и делай.
   "А из моей души
   Тоже можно сшить
   Такие нарядные юбки!"
   Очень мало сна. Совсем не высыпаюсь. От недосыпа всё, что происходит, воспринимается как сквозь сито. Когда удается заснуть, вижу тебя. Каждый раз! Сам удивляюсь.
   У меня появились новые друзья. Я считаю, что это важные "приобретения". Они тебе понравятся. Я потом расскажу о них. Сейчас мне надо уходить. Целую тебя мужским поцелуем...
   Твой Митя.
  

Письмо четвёртое.

   Здравствуй, мое милое облачко!
   Здесь такая жара!!! Наглая и подлая. Сейчас бы в прохладный Питер! Не радует и синее небо. Не радует и не успокаивает. Здесь другое измерение, и синяя краска в этом измерении не работает. А может, я потерял чувство цвета? Видеть жизнь в красках и внезапно лишиться этой способности...
   Все, кто здесь находятся, что-нибудь да потеряли в себе. Называется это синдромом. Слышала такое слово? Говорят, от синдрома невозможно избавиться. А вдруг и я не смогу? Силы духа не хватит. Нужен тебе будет такой "Пересвет"?
   Исследовательская работа по микробиологии, ради которой я сюда отправился, здесь никому не нужна. Занимаюсь со-о-всем другим делом, и это "другое дело" пока что у меня плохо получается. Ребята (спасибо им огромное!) говорят, что получится, что привыкну, что с каждым такое поначалу. Может быть, может быть... Но пока... Одним словом, радостное восприятие жизни здесь невозможно. Отовсюду на тебя смотрят демонические врубелевские краски. Они одни, живучие такие, только и остались.
   Я тебе жалуюсь, нагружаю тебя, слабенькую, той тяжестью, с которой и здоровому мужику не справиться. Прости мне эту слабость! Давай верить, что это не надолго...
   Я тебя так люблю!
   Твой Митя.
  

Письмо пятое.

   Цариночка! Лучик ты мой солнечный! Я так соскучился по тебе! Радуюсь жизни только когда думаю о тебе. Или пишу. В эти моменты не так страшно. Сейчас ночь. Ночи здесь тёмные. Но мы же знаем с тобой, что "чем ночь темней, тем ярче звёзды, чем больше скорбь, тем ближе Бог". Ночь тёмная, но не совсем чёрная. Скорее ультрамариновая. Есть надежда, что наступит утро, и притаившиеся рядом зловещие краски ночи спрячутся за скалы. Не исчезнет лишь мрачный цинизм происходящего. И деться от него некуда. Спасаемся проверенным оружием - матом. Если бы ты услышала мою солдатскую речь, упала бы замертво. Прости мне, солнышко!
   Позавчера погиб голубоглазый богатырь Алёша. Трудно поверить, но фамилия его - Попович. Алёша Попович чаще других замечал тягостное состояние моей души и, как мог, утешал. "Привыкнешь!" - говорил он и по-братски похлопывал меня по плечу. Я уверен, что не смирюсь с его гибелью никогда. Не привыкну и не хочу привыкать! Не герой я! Не герой!
   Ты, наверное, давно догадалась, где я нахожусь. Вот такие вот дела...
   Любишь ли ты меня, как я тебя? Боюсь, что ТАК невозможно.
   Твой Митя.
  

Письмо шестое

   Здравствуй, мой ручеек!
   Я мечтаю о свадебном путешествии.
   Мама обо всём знает. Знает твоё имя и, несмотря на это, не возражает, чтобы ты стала моей женой. Шутка. Видишь - юмор проснулся. Так себе, правда, на троечку, но всё же...
   Куда поедем? Хочешь, в Среднюю Азию. В Туркмению? Нас уже пригласили. Два брата-туркмена. Их обоих послали на войну. Представляешь?! Они, братья-близнецы, решили по-своему: или оба остаются дома, или оба идут "на службу". Одного зовут Байрам (Борис), другого - Али (Олег). У них папа - туркмен, а мама - русская. Адрес простой, я сразу запомнил: Туркменская ССР, город Байрам-Али, улица Крепостная, дом 4. Поедем? Ты же не станешь возражать? Меня надо слушаться. Я старше.
   Целую тебя, моя ненаглядная! Старомодно? И пусть! Зато - правда.
   Твой Митя.
  

Письмо седьмое.

   Здравствуй моя пушинка!
   Мы не поедем с тобой в Байрам-Али.
   Байрам погиб сегодня утром, а у Али - тяжёлая, несовместимая с жизнью рана, которую он получил при том же взрыве. Я делал всё, чтобы спасти его, но... А потом я ушёл за скалы... Думаешь, плакал там? Нет. Кричал так, что слышал весь Афган. Прекратилась перестрелка. Наступила тишина. Мёртвая. А какой же ей здесь быть, если она всё-таки наступает? Я так неистово, не помня себя, стучал кулаками по торчащим отовсюду камням, что разбил руки в кровь. Меня увёл друг. Ему многие обязаны жизнью. Он дал мне ручку и лист бумаги и сказал:
   - Напиши своей девушке письмо. И привет от меня передай. Напиши: "От Ильи Муромца".
   Его на самом деле зовут Илья, а фамилия у него - Муравьёв, но Муравьёвым его никто не называет, а только Муромцем. Он и внешне необычен: седая голова, а глаза детские. Почему он седой? Гришка Артемьев объяснил: "Чего тут непонятного? Другие просто не доживают до такого состояния".
   Я пишу тебе ночью. Скоро рассвет...
   Целую тебя с надеждой на встречу. Твой Митя.
  

Письмо восьмое

   Здравствуй, моя свистулька.
   У меня радость! Скоро меня переведут в город Кушку - самую южную точку Союза. Оттуда до тебя "рукой подать", и я, наконец, смогу получать от тебя письма. В Кушке для моей работы даже лаборатория оборудована. Буду заниматься своим прямым делом. Я так рад! На душе стоит малиновый звон! А ребят, которые остаются здесь, жалко...
   А в горы мы не поедем. Они мне надоели. Уж лучше равнина, степь какая-нибудь... Горы мне не просто надоели - мне плохо от них! Нет никакой охоты любоваться ими. В степи - простор и разнотравье. В сумерках бродят волки. И что?! Не смешите меня! Люди намного страшнее. Я не боюсь волков. У них своё время - ночь. Вот и не выходи ночью! А горы с наступлением ночи сдвигаются, будто намереваются расплющить человека. Спасибо утру! Оно раздвигает их. Обидно, что не очень ощутимо.
   Странное дело, но почему-то чаще всех гибнут парни с голубыми глазами. Скоро у нас в стране не останется голубоглазых.
   Сегодня ночью погиб голубоглазый гигант Святослав (по-нашему, Святогор). Его русая борода за несколько часов до гибели неожиданно стала чёрно-серебристой. Это не объяснить...
   Как я оставлю друзей? Как?!
   Целую тебя нежно и печально.
   Твой Митя.

Письмо девятое

   Здравствуй, земляничка!
   У меня появилось время. Это удивительно! Могу "поговорить" с тобой подольше.
   Ты однажды спросила меня, почему из всех девушек, пришедших к нам на вечер в Военно-Медицинскую Академию, я выбрал тебя. Тогда я тебе ничего не ответил. Сейчас расскажу.
   Ты стояла у стеночки с отрешённым видом, как будто тебе было всё равно, что никто не приглашает на танец. Хорошенькая такая! Ты многим понравилась, но почти каждый пришел на вечер со своей "дамой". Я поленился и никого не пригласил. Сидел и разглядывал зал. Наткнулся глазами на тебя, как мне тогда показалось, школьницу класса восьмого-девятого. Подошёл и пригласил на танец, в полной уверенности, что одним танцем и ограничусь. А ты после этого продолжала так же жалобно стоять у стенки. Тогда я пригласил тебя на второй танец. Честно сказать, просто пожалел. А потом ещё раз пожалел, и ещё. Не обижайся. В перерыве между танцами ко мне подошёл приятель Санька, отвёл в сторону и спросил в упор:
   - Может не надо?
   Я сделал вид, что не понял:
   - О чём ты?!
   - На одну ночь с тобой пойдёт любая. Выбирай. А эту не трогай! Видно, что не нимфетка.
   - Ты со мной разговариваешь, как с последним подонком! - разозлился я. - Даю слово!
   После вечера, провожая тебя домой, я спросил, как ты попала к нам, и впервые услышал твой голос, нежный и мелодичный:
   - Алечка уговорила. А сама не пришла.
   Почему - не знаю, но я засмеялся.
   - Странно, что не пришла. К нам девушки ходят с удовольствием. В очередь стоят, можно сказать.
   Ты с удивлением посмотрела на меня и сказала виновато:
   - У меня не получилось удовольствия.
   Я решил подбодрить тебя:
   - Может, потому что в первый раз, с непривычки? А во второй раз всё получится. Будет хорошо и весело.
   - Второго раза не будет, - сказала ты уверенно.
   - До такой степени было плохо?!
   - Плохо не было. Вы меня неправильно поняли. Было неловко. Я пыталась уйти. Несколько раз. Но гардероб был закрыт. Спасибо вам...
   - А если я приглашу?
   - С вами мне было хорошо, но...
   И замолчала.
   - И что?
   - Не пойду больше - вот что.
   - Жаль! - сказал я совершенно искренне и сам удивился своей искренности.
   Я проводил тебя до парадной и, прощаясь, не сделал даже попытки поцеловать. Такое было со мной впервые. Ты, взявшись за ручку двери, повернула ко мне своё бледное личико и церемонно сказала:
   - Я вам благодарна за вечер.
   - Польщён! - ответил я в том же духе. - Но только... почему "вы"? Может, перейдём на "ты"?
   - Я согласна. Но есть маленькое сомнение: думаешь, нам это "ты" пригодится когда-нибудь?
   - Как знать! Говорят, встреча с человеком предопределена свыше.
   - С любым?
   - С любым.
   - Странно! - сказала ты и недоверчиво покачала головой. - Сколько людей проходит мимо, и все эти встречи неслучайные?
   - Обязательно!
   Я оказался прав.
   Целую твои глазки. Обещаю сделать всё, чтобы ты никогда не плакала.
   Твой Митя.
  
  

Письмо десятое.

   Здравствуй, мой ракитовый кустик.
   Ты красавица и умница! В самом деле, удивительно: такая хорошенькая, да ещё и умненькая! Мне с тобой всегда интересно. Случая не было, чтобы я заскучал. Более того, с нетерпением ждал очередной встречи. И нам никогда не будет скучно вместе. Уверен!
   Я жду направления в Кушку. А пока делаю всё, что потребуется. Даже оперирую, если не очень ответственное... При серьёзных операциях ассистирую главному хирургу. Мечтаю о Кушке больше всего потому, что там буду получать твои письма... Всё заполнено тоской по тебе.
   Для жизни здесь я оказался слишком слабым. Нужна твёрдость гранита. Я этому не научился.
   Хочу быть с тобой всегда и дарить свою нежность. Ведь ты - моя Голубка, моё Солнце, мой Ангел...
   Целую тебя. Твой Митя.
  

ЕЁ письма

   Митенька! Какое счастье! Я получила от тебя первое письмо! Я так долго ждала его! Всё заглядывала и заглядывала в письменный ящик, пока не сломала дверку. Хотела оставить ее сломанной, но потом испугалась, что будут пропадать твои письма, и попросила соседа Петю Лаврова починить её. Он сделал новую дверку и дал ключик от нее, который я ношу теперь на шее на верёвочке. Ничего, что рядом с крестиком?
   Митенька! Я отгадала про Данте! Ему было девять лет, когда он увидел девочку Беатриче. Она действительно была в алом. Про то, что Данте любил Беатриче, знают все. А Беатрече любила Данте? Об этом не говорят.
   Что такое "алая улыбка"? Красивое сочетание слов? Думаю, что это не только про цвет. У него алое - печальный оттенок переживания, тоски по прошлому, по девочке, любовь к которой не прошла с годами.
   Митенька, миленький, не беспокойся ты так обо мне! Я прекрасно понимала и понимаю, что во всех проявлениях жизни существует как светлота, так и темнота. Не совсем же я полудурок. Но ты был со мной, это был свет, и мне не хотелось, чтобы он когда-нибудь кончился.
   А о том, что в жизни существуют тени, я знала очень давно. Еще с пятнадцати лет. Напоминаю, что скоро мне исполнится девятнадцать.
   Наши соседи по двору, парни и девушки, которые все были значительно старше меня, собрались на вечеринку. Пригласили и меня. Какой был повод, я не помню. Может, даже и никакого. А ребята все хорошие. Я знала их, можно сказать, с рождения. Витя Шокун к тому времени работал на поезде помощником машиниста. Была и его сестра Лариса. Она тоже уже где-то работала. Пришёл Женька Горбунов с девушкой, которую все называли его невестой. Красивый парень. Высокий, широкоплечий, белокурый и голубоглазый. Мама каждый раз, когда о нем заходила речь, восхищалась его красотой. А я понимала красоту по-своему. Мне нравился Сенька Бернард - самый маленький и худенький мальчишка из нашего класса. Я его любила и жалела. У него не было мамы. Когда он приходил ко мне учить уроки, моя мама всегда давала ему какао со сливками.
   В тот вечер моё внимание было направлено на невесту Женьки Горбунова. Это была девушка необыкновенной красоты. Женька не отходил от неё ни на секунду и предугадывал всякое ее желание. Она сидела почти не двигаясь, смотрела в одну точку и улыбалась загадочной улыбкой. У меня было ощущение, что она, единственная из всех сидящих за столом, знает тайну, о которой другие не догадываются. У нее был необыкновенный, исключительной белизны, цвет лица. Губы, не тронутые помадой, были ярко-красными. Глаза лихорадочно блестели.
   Дня через два-три я встретила во дворе Ларису Шокун и спросила у неё о необыкновенной красавице.
   - Это Людка Ковригина. Мы с ней учились в одном классе. Что, понравилась?
   - Очень!
   - Женька - её жених, но вряд ли успеет стать её мужем.
   - У неё есть другой?!
   - Какой "другой"?! У неё туберкулёз в последней стадии, и она скоро умрёт.
   Я не очень-то поверила Лариске.
   Через месяц после вечеринки Людмилы не стало.
   Розово-белый - предательский цвет.
   А я, дурочка, завидовала её красоте, росту, стройности и, особенно, цвету лица. Да и как не завидовать? Сама я в то время была прыщеватая девица. Стыдилась своего "цветения", комплексовала...
   Но хватит о грустном.
   Хочу признаться тебе, что я очень хитрая! Присмотрела к свадьбе колечко с лазуритом. Мама согласна. Вот только не знаю, с каким лучше - бледно-голубым или сине-фиолетовым. Жаль, что с тобой не могу посоветоваться.
   Я мечтаю о "стране синих скал"! Говорят, что горы в Коктебеле иногда выглядят "знойно-голубыми", а не синими. Но видят их такими только любящие друг друга люди. Значит, мы увидим! Что я ещё придумала! Я найду там хозяйку с коровой и буду брать у неё молоко. Ты, Митенька, будешь пить парное молоко! Я так решила! Жить мы будем в маленьком домике, у которого будет синяя дверка и синеватая крыша. Молоко тоже будет голубое. Но не оттого, что разбавленное, а по причине синих скал, которые всё вокруг окрашивают в свой цвет.
  
   Митенька! Зачем ты так сделал с ромашкой? Почему не дал мне ее на память? Она так и осталась сиротливо стоять на лугу? Но я тебя всё равно люблю и прощаю твои "происки". Но ты же сделаешь мне еще такую же, когда вернешься?
  
   Митенька! Солнышко моё! Следом за первым - второе письмо! А я приготовилась ждать его долго! Знаешь, как это называется? Думаешь, сюрпризом? Неправильно! Счастьем! Вот как это называется!
  
   Я пишу тебе всё время, независимо от твоих писем. И каждое мое письмо имеет свой цвет. Вот такая у меня игра! Это письмо, например, голубое.
   Тебе правда понравилась моя квартирка? Тон кухни ты определил правильно. Она действительно розово-голубая.
   Я часто перечитывала твоё первое письмо. Сейчас перечитала его ещё раз. Очень тревожит меня одно: твое местонахождение. Где ты?! Что скрываешь от меня?! Я почти догадываюсь, но боюсь признаться себе в этом. Миленький мой! Любовь моя безконечна! Береги себя!
  
   Я поняла сегодня самое важное для меня: что ты меня любишь! Потому что всё, что со мной связано, тебе кажется значительным. Так бывает только в любви. Ты помнишь все детали наших встреч, описываешь чашки и блюдца, которые были у меня на столе. Про чай ты ничего не написал, и я тебе благодарна за это. Всё время обещала угостить тебя зелёным листовым чаем, а когда ты, наконец, пришёл, заварила совсем другой - байховый. Видимо, с ума сошла оттого, что ты пришёл и скоро уйдёшь. В тот единственный наш вечер мы пили красный байховый чай. Это было красиво. Ты должен был это оценить. Красный чай - в чашках из синего фаянса.
  
   Вспомнила, как ты говорил в Озерках о моих глазах. Они для тебя - нечто среднее между голубым и синим. Красота! На севере "водятся" ягоды по "имени" гонобобель. Какие могут быть ягоды с таким мерзейшим названием? Гонобобель - самые водянистые на свете ягоды, и покрыты они дымчатой поволокой. Будем называть мои глаза гонобобелем?! А я завидую глазам, похожим на чернику! Черника - младшая сёстра гонобобеля. И у неё всё удачно получилось! Её любят. И цвет у неё более определённый. Синее граничит с чёрным. "Её глаза, как две чернички!" Совсем другое дело! Хоть и маленькие глазки, но все же черника (!), а не противный гонобобель.
   У меня было две бабушки. Одну я называла старенькой, а другую - молоденькой. Старенькая бабушка - это прабабушка Наталия. У нее были синие-синие глаза. Даже за несколько минут до смерти они у неё оставались синими. Она сидела в постели и умоляюще смотрела в моё лицо. И я смотрела на неё. Я смотрела в её глаза, как в море. Море, и больше ничего. Глаза небольшие, а всё равно - море...
   Старенькая бабушка много знала. Как жалко, что тогда я не могла оценить это. Она читала небо, как открытую книгу. Хорошо знала, где и какие на нём звёзды. Выйдет на ступеньки дома, глянет в небо и скажет, какая будет завтра погода. И не помню, чтобы когда-нибудь ошиблась. Из всех подъездов приходили люди и спрашивали о погоде. Бабушка говорила, и они, благодарные, уходили. Однажды пришла какая-то старая женщина и попросила позвать Наталью Галактионовну. Я позвала. Старенькая бабушка вышла, и старуха задала ей вопрос: "Тётя, будет ли завтра дождь?" Я не слышала, что ответила бабушка про дождь, потому что убежала в коридор смеяться: одна старушка называет другую тётей. Разве это не смешно?!
   Старенькая бабушка много читала и хорошо знала и отечественную и мировую литературу.
   Сейчас многие рассуждают о тайне Рублёвской синевы, считая это такой же загадкой, как и улыбка Джоконды. Старенькая бабушка смеялась над всем этим и говорила мне: "А ты запомни, что это никакая не тайна, а если и тайна, то она в том, что её нет. Берётся чистый цвет - вот и вся тайна".
   Сейчас я много читаю о живописи. Хочу, чтобы тебе со мной всегда было интересно. Что значит "всегда"? Это значит, во время жизни и после жизни. Ой, страшно как! Но зато всегда!
  
   Митя, я часто думаю, как ты мог меня полюбить. Я - самая обыкновенная, а ты - красавец. Объективный красавец. Когда-нибудь ты увидишь мою обыкновенность и бросишь меня. А я тебя никогда не оставлю! Вот я уже и заплакала. И уже страдаю. Умная Эльза! Нет, глупая Царина...
   Я знаю, что ты будешь хорошим мужем. Я всё про тебя знаю и люблю тебя всего и всякого, и возьму на сохранение не только твою душу, но и мысли, и чувства, и твои интересы. Если в этом будет необходимость. "Шить из твоей души нарядные юбки"?! Митенька! Ты в своём уме - сказать мне такое?! Ты же первый сказал, что Маяковский постоянно оригинальничал. Не уподобляйся ему. А я, к счастью, не Лиля Брик, чтобы "шить из твоей души нарядные юбки".
   Я пишу тебе каждый день, как и обещала. И мне не надо прилагать для этого никаких усилий. Я делаю это с радостью. Иду к письменному столу, как на свидание с тобой. И нет секундочки, чтобы не думала о тебе.
   Как это может быть, чтобы тебя не стало?! Не смей так думать! Ты будешь всегда! От страха за тебя я сейчас лягу спать и постараюсь уснуть. Во сне у меня с тобой назначена встреча. Не опаздывай!
   Береги себя!
  
   В первый вечер нашего знакомства ты назвал меня флейтой. Казалось бы, очень мило, а я обиделась. Несколько секунд обижалась, а потом махнула рукой и решила: "Флейта, так флейта!" Но дома долго думала, почему именно флейта? Может потому что у флейты нежный звук? Или потому, что я маленькая? Или у меня дырки в носу торчали, как клапаны? Догадалась я буквально позавчера. Я теперь часто хожу в Русский музей и читаю много книг о живописи. Вот я и вычитала, что мне нужно. Оказывается, светло-синее подобно звуку флейты, а тёмно-синее - виолончели. В тот вечер на мне было светло-синее платье. Я его не любила и почти никогда не надевала. А тут надела и встретила тебя! Теперь оно у меня на почетном месте в шкафу висит.
   Митенька, тебе интересно, что я пишу? Если бы это все могло заглушить тревогу, пронизавшую с момента нашей разлуки всё на свете! У тревоги напряжённый красный цвет, и он разлит повсюду. Но не обязательно же красный - цвет крови! Да? У него, ведь, есть множество оттенков, среди которых есть и оттенок любви, и скорой встречи. Это обязательно!
   Я до невозможности люблю тебя! До невозможности пре-красного! Если хочешь знать, ты мой Принц!
  
   Недавно собирались у Алечки с девчонками из группы. Пили чай и говорили о любви и изменах. Каждая рассказывала свою историю. Дошла очередь до меня. Как ты понимаешь, у меня никакой истории об измене не было, и я вынуждена была сказать, что у меня есть любимый человек, который мне никогда не изменял и не изменит. Все на секунду замолчали. Потом снова заговорили, а одна из девчонок наклонилась ко мне и прошептала в ухо: "Прости, но так может думать только дура-женщина". Что бы ты на это сказал? А я также наклонилась к ней и так же прошептала: "Да мы с ним оба дураки". А она: "Тогда понятно". Я про себя решила никому больше не говорить о нашей взаимной любви и верности.
   Жду тебя, жду, жду!!!
  
   Какое ты мне написал письмо! Стиль у тебя великолепный. Ты зря волнуешься. Честное слово! Уж я-то понимаю! Я получала за сочинения только пятёрки, и ни одной четвёрки за всю школу. Но, по сравнению с тобой, я пишу отвратительно. У тебя каждое слово многозначно. Это же надо так уметь! Я восхищаюсь тобой!
  
   Ты погибаешь от жары, а здесь дожди и дожди. Как всегда. Такие навязчивые...
   Над тобой синее небо, а у нас оно далеко не синее. Оно только на детских рисунках такое. В Ленинграде всегда мало настоящего синего неба.
   Митенька! Я хочу приехать к тебе! Как это сделать? Узнай и сообщи. Когда у тебя будет адрес? Как только он появится, я буду присылать тебе письма каждый день, а то и по два. Ведь я их пишу постоянно. Накопилось уже много-много. Где ты?! И слово прислал мне такое нехорошее: "синдром". Оно стало "модным" сейчас. Ты - там? Неужели - там?! Ты только вернись! Я сделаю всё, чтобы ты никогда не употреблял это слово. А пока... Не бойся "нагружать" меня своими проблемами. У меня нет на всём белом свете человека дороже тебя.
  
   Сегодня - воскресенье. Вчера вечером приняла решение спать в выходной день до полудня и, наконец-то, выспаться, как следует. Не получилось. Утром меня разбудила (догадайся - кто?) - тоска по тебе. Открыла глаза и увидела за окном синеву неба, такую редкую гостью в нашем городе. А на краю кровати сидела она - моя тоска. Что мне было с ней делать? Я взяла и переселила её в песню. Вот что получилось:
   Как тиха и горяча летняя ночь!
   Внезапно просыпаюсь, и сон уходит прочь,
   И липы пахнут у окна,
   И мне сегодня не до сна.
  
   А на краю кровати тоска сидит
   И делает мне знаки и что-то говорит,
   И липы пахнут у окна,
   И мне сегодня не до сна.
  
   Моря шум издалека слышится,
   Боязливому сердечку зябко дышится,
   И липы пахнут у окна,
   И мне сегодня не до сна.
  
   Робко веет тёплый ветер, жалобно вздыхает,
   Ночь, красавица такая, как благоухает!
   И липы пахнут у окна,
   И мне сегодня не до сна...
  
   Ну, зачем же так бояться,
   Что утра мне не дождаться?!
  
   Понравилось? Может, и не понравилось. Я и сама не знаю, нравится мне или нет. Зато правда...
  
   Я жду тебя! Ты вернёшься, и все слова отойдут на двадцатый (!) план. На первый план выйдут взгляды и прикосновения. Всё буду делать молча. Чай заваривать молча, ходить тихо. Говорить будем только о наших детях. Сколько их у нас будет? Трое? Согласна. И все мальчики. Да? Назовём их так: Юра, Тёма и Андрей. Почему так? Не знаю. Может, Никита, Витя и Вадим. А может, Митя, Митя и Митя. Как захочешь! Хочешь девочку? Прекрасно! Будет еще и девочка. Полина. Или Варя. Или Ксюша... Давай только ее Митей не будем называть? Она на тебя будет похожа, а все мальчики - на меня. Я такая счастливая!
   Ты не слабый. Не наговаривай на себя. Ты очень сильный! Очень! Я-то знаю! И не только физически. Если радостное восприятие жизни ушло на время, не переживай! Оно вернётся! Обещаю! Мы встретимся, и врубелевские краски, которые сейчас преследуют тебя на каждом шагу, тут же растворятся. Я не позволю им мучить тебя!
  
   Я живу в замечательном городе, а ощущение, что в тёмной яме. Потому что без тебя. А тебе там плохо, и я чувствую это, а помочь ничем не могу. Надеюсь, ты не участвуешь в военных действиях? Не должен! Ты - микробиолог. Ты - учёный. Ты - художник. Правда же, тебя не пошлют на войну?!
   Миленький мой! Ты только вернись! Я разрешу тебе разговаривать при мне "грубым солдатским языком". Подумаешь! Он меня не покоробит - не бойся. Только бы ты вернулся скорее! Нелепо разговаривать утончёнными словами там, где убивают. Разве я этого не понимаю? Со мной тоже всякое случается. И я иногда говорю плохие слова.
   На два дня я ездила во Владимир к своей двоюродной сестре Нине. Вернулась в Ленинград с ощущением, что хочу жить во Владимире. Конечно, с тобой! Уверена, что там нужны микробиологи. Если во Владимире не окажется нужных тебе микробов, я с радостью поеду с тобой куда угодно - хоть на край света, хоть в страну вечной ночи. Какая мне радость ото дня, в котором нет тебя?!
   Без тебя во мне начинают проживать какие-то странные фантазии, действие в которых происходит ночью. Не просто темнота, а сплав темноты. Не знаю, как это объяснить... Уснуть я не могу, потому что представляю себе, как сейчас в мою комнату войдёт человек, которого я могу не заметить по той причине, что он в черном плаще, тёмнолицый, тёмнорукий, с тёмными глазами. Может он уже стоит передо мной, но я его не вижу, потому что он слился с темнотой ночи. Ему всё-таки хочется, чтобы его заметили, и он даст знать о себе голосом. Голос у него тоже тёмный. У тёмного человека другого голоса быть не может.
   Не напугала я тебя? На самом деле, мы ночи не будем бояться. Ну, и что ж, что тёмная? Все-таки не совсем же чёрная. Тёмному человеку в ней негде спрятаться. А когда мы с тобой встретимся, то вернём ночи поэтическое понятие.
  
   Мы поедем в Байрам-Али и пойдем по адресу - Крепостная, 4. Ты расскажешь родителям Байрама и Али об их замечательных сыновьях. Они будут плакать, и мы будем плакать вместе с ними.
   Для меня нет ничего хуже слова "хаки". А на письме оно такое короткое, на вид безобидное, означающее всего лишь одежду бледно-серо-зеленого цвета. Слово, взятое русскими из японской войны... Будем надеяться, что оно не навсегда у нас "прописалось". И дело не в цвете. Сам по себе серо-зелёный цвет не может быть плохим. Например, если это цвет глаз. А ещё лучше, если это цвет любимых глаз.
   С Петербургом не знаю что делать. Без тебя он совсем от рук отбился. Абсолютно серый город. И не надо мне говорить, что он всегда был таким из-за своего серо-каменного тела и почти всегда тёмно-серого неба, напоминающего тулуп. Почему именно тулуп? Не знаю... И дожди, дожди...
   Волошин, например, любуется Парижем, когда там идёт дождь, и сравнивает его не с тулупом, а с серой розой, и мы восхищаемся этим сравнением. Чем хуже наш город? Он не хуже Парижа. Он просто без тебя - хуже! Хуже всех городов и хуже самого себя.
   Дом Книги и Казанский собор - мои самые родные места в городе. Помнишь: за окном плавно, ажурной завесой падает снег, а мы стоим, тесно прижавшись друг к другу, и листаем книгу военных стихов - ищем нужное тебе стихотворение?
   Потом мы вышли из Дома Книги и остановились, поражённые красотой Казанского собора. А снег как с ума сошёл - пошёл еще сильней. И именно в этот момент ты попросил меня посмотреть на Казанский собор. "Ничего не вижу из-за снега", - говорю я. Ты злишься: "Как это не видишь? Серебристо-серый силуэт просматривается..." Я тороплюсь согласиться: "Да, да! Просматривается! Здорово как!" На самом деле я врала. Я ничего не видела. Ты рассказал мне про пудостский камень, из которого построен Казанский собор. Как он из желтого, только что вынутого из земли, на воздухе становится серебристо-серым. Я этого не знала...
   Сейчас я часто сижу в скверике перед Казанским собором на скамеечке, смотрю на него и мечтаю о тебе.
   Ещё я много гуляю по городу по знакомым и незнакомым местам. Сегодня была на Выборгской стороне. Вышла утром из дома и пошла по Зверинской в сторону Большого проспекта, потом дальше, дальше... В результате, вышла к Чёрной речке. Долго искала дом, который понравился нам с тобой своими кирпичными узорами, но так и не нашла. Помнишь этот дом? Куда-то он подевался. Был - и нету. Митенька, где тот дом? Любимый, где тот дом?!
  
   Скоро зацветёт сирень, а я уже жалею, что она отцветёт. И всегда так. Жалею о конце того, что ещё не появилось, но по своей природе не вечно и скоро исчезнет. Весной жалею о лете, которое пройдёт. Куда это годится? Какое-то мучение! Но знаю, что у многих так. Та же история и с сиренью. Я её очень люблю. И даже увядающую. Вот она вянет, и под её кустами появляется на земле фиолетовый коврик, похожий на фиолетовый снег. Правда, как ты мне рассказывал, есть ещё "врубелевская" сирень, тяжёлая и зловещая. В ней всегда кто-то прячется. Жалко Врубеля. Такой хороший человек, а связался с демонами. Это не могло не закончиться бедой. Ничего, что я повторяю сказанное тобой?
  
   Приезжала моя мамочка. Ненадолго. Я удивилась: она редко оставляет папу и бабушку. Мама сказала, что приехала помочь мне ждать "твоего Митеньку". Я очень обрадовалась, но грустить не перестала. Мама заметила моё состояние и решила развеять его. Спросила, не надо ли мне чего-нибудь купить. Я обнаглела и сказала, что мне нравится золотой перстень с жёлтым камнем. Мама засмеялась и назвала меня сумасшедшей, потому что у нее нет таких денег. Я начала оправдываться и сказала, что не просила его купить, а оно мне просто нравится. Мама сказала, что перстень с жёлтым камнем подождёт, а предмет первой необходимости - свадебное платье. Я кинулась к маме и стала обнимать и целовать её.
   Договорились на завтра, на утро. Я ждала этого утра всю ночь! Наконец, оно наступило. Я проснулась раньше мамы и без всяких церемоний стала будить её. Она возмутилась и сказала, что магазины ещё закрыты. Я убедила ее, что пока мы оденемся, они уже откроются. Мама быстро оделась, проглотила чашку чая без ничего, обожглась кипятком и рассердилась.
   - Что ты так торопишься замуж?
   - Потому что я его очень люблю!
   - Ах, вот в чём дело! А я никак не могла догадаться, отчего ты так торопишься. А он тебя любит?
   - Он сам просил меня срочно купить свадебное платье!
   - Неужели сам?!
   - Очень даже сам!
   - Тогда пошли скорее, - сказала мама.
   И мы пошли.
   Долго ходили по магазинам, но ничего подходящего не нашли. Возвращалась я домой совсем грустная. Тогда мама придумала такую хитрость: будто нечаянно мы оказались у ювелирного магазина. Мама предложила зайти. Я нехотя зашла и демонстративно остановилась поодаль. Мама подошла к стеклянной витрине и стала что-то внимательно высматривать. Потом вскрикнула: "Чудо какое! Посмотри, Цариночка!"
   Я заупрямилась, мол, ничего мне не надо...
   Мама настояла, чтобы я подошла.
   Я, чтобы не расстраивать маму, подошла и правда увидела чудо. Без преувеличения. Освещённый нежным розовым цветом сиял на прилавке, как маленькое солнышко, браслетик. Но больше самого браслетика мне понравилась надпись под ним: "Пришвинская весна света". Я даже засмеялась этому названию и спросила у продавщицы, почему браслет так назван.
   Продавщица, не задумываясь, ответила, что браслет светлый, прозрачный и лёгкий, а эти качества составляют высшее очарование поэзии.
   Я все равно отказалась купить браслетик, сказав, что только тогда, когда ты вернешься.
   Мы шли по Невскому с мамой, но думала я только о тебе и представляла рядом только тебя. Как будто мы идём, на моей правой руке браслетик, и я такая счастливая!
   О платье не безпокойся. Мы решили с мамой сшить его в ателье, потому что в магазинах нет ничего изящного и романтичного.
  
   Маме нужно уезжать, а я этого не хочу. Не хочу оставаться одна. Но понимаю: маму ждут больная бабушка, много работающий папа...
   Если бы со мной был ты, я бы совсем не грустила!
   Напоминаю, чтобы не забыл: я родилась для встречи с тобой.
  
   Вчера пошла в магазин и встретилась там со своей школьной подружкой - Аней Воробьёвой. Она даже не спросила, хотя бы для приличия, о моих делах и стала рассказывать о себе. Говорила и говорила... Как не поступила в институт, но зато устроилась секретарём "к одному старому дураку"... Длинный-предлинный рассказ она закончила словами "жизнь не удалась". Я стала успокаивать её, что, мол, ещё удастся. Она даже рассердилась на меня: "Думаешь, так легко встретить того, кого нужно?! Только идёшь на сближение... Сама знаешь, как это бывает". Я не стала уверять её в том, что ничего "этого" не знаю...
   Сейчас у нас по программе драматургия Чехова. Знаешь пьесу "Иванов"? В ней всё так страшно! Главный герой стреляется. И именно тогда, когда, казалось бы, получил все, что хотел: обрёл свободу, получил возможность соединиться, наконец, со своей любовью - молоденькой Сашенькой. Нет старой больной жены. Она умерла. Живи и радуйся. Не получается радости. Почему не получается? А потому что невозможно переступить через смерть близкого человека, с которым прожил жизнь. Не бойся! Я не стану делать литературоведческий разбор пьесы. Меньше всего меня волнует сам Иванов. Мне интересна моя тема в пьесе: ровесница Сашенька. Хорошенькая и непосредственная. Жить бы Иванову с ней и радоваться. А он стреляется. Почему? А потому что он умный и скоро понял, что пройдёт время, и неискушённость Сашеньки обернётся скукой и раздражением. Ведь в Сашеньке, кроме молодости, ничего нет. Иванов "проглядел" свою жизнь. Пьеса Чехова о том, как тысячи людей погибают от ужаса обыденщины. Не хочу быть Сашенькой и никогда не стану ею. Обещаю. Обещаю не надоесть тебе. Но нужно уметь отделять обыденщину от быта. Я быта не боюсь, а обыденщины не допущу. Буду готовить, стирать, растить наших детей, и всё это буду делать с радостью, потому что очень тебя люблю. Только ты приезжай поскорей!
   Я называю тебя своей религией. Не бойся! Слово "религия" произошло от слова "религаре", что означает "связывать". Я связана моей любовью к тебе, из чего следует, что ты - моя религия.
  
   Я сижу на лекции по философии, но лектора не слушаю, потому что, как всегда, думаю о тебе.
   Признаюсь, когда мы с тобой три часа ходили по Русскому музею, картины меня занимали мало. Меня волновало лишь тепло твоей руки. И твой голос. И весь ты меня волновал. Всё вокруг интересовало меня только в связи с тобой. Когда мы присели отдохнуть в зале Айвазовского напротив "Девятого вала", я спросила тебя, какой музей лучше - Русский или Эрмитаж? Ты посмотрел на меня, как на недоумка, и без тени сомнения сказал: "Русский, конечно". Я удивилась такому ответу, но поверила. А теперь еще и понимаю, почему он лучше. В Русском главное - картины и ничто не мешает оставаться наедине с художником. Эрмитаж ярок. Там главное - всё. Даже стены. Я правильно поняла твой ответ? Мне так отчётливо вспомнилось это, что я ушла со второй пары, чтобы заново пережить нашу прогулку по Русскому. Бежала, будто на встречу с тобой.
   Я пишу тебе письмо и время от времени поглядываю в окно. Вижу верхнюю часть Князь-Владимирского собора и "кусочки" голубого неба вокруг нее. И облака. Мне так хочется, чтобы ты видел то же, что и я. Именно сейчас!
   Жду тебя! Только и делаю, что жду! И нет мне дела до всего остального, что происходит в мире.
  
   Так получилось, что сегодня воскресенье. Подробно расскажу тебе об этом дне.
   Небо с самого утра закрылось облаками, которые намекали, что скоро пойдёт дождь. Ну и что?! Я взяла зонтик и пошла гулять. Думаешь, одна? Нет! С тобой.
   Скоро действительно пошёл дождь. Да сильный такой! Нормальный человек вернулся бы домой, но я не из таких. Я продолжала идти. Иду-иду, иду-иду и... прихожу к Русскому музею.
   Зная, что ты любишь древне-русскую живопись, я тоже полюбила её. Без всякого притворства. Только ты, в отличие от меня, можешь объяснить, за что ты её любишь, а я не могу. Вот такая я дремучая! Простишь?
   "Ангел златые власы" - моя любимая икона. Я долго стояла и смотрела на Ангела, сотканного из золота, и заметила, что он тоже смотрит на меня. Вспомнила, как ты мне рассказывал именно у этой иконы о любимых цветах наших древних художников. В какую-то минуту мне показалось, что ты стоишь рядом, но только чуть позади меня. Я даже оглянулась...
   Потом я пошла к Спасу на крови. Потом через Марсово поле вышла к набережной. Нева даже для глаз такая холодная!
   Наш город, конечно, очень красивый, но... не русский. Ты тоже так считаешь?
  
   Ночью я проснулась от озноба.
   Митенька! Я заболела!
  
   У меня была температура три дня и три ночи. Я еле передвигалась по квартире, но никого не звала помочь. Все мне казались лишними. Я даже не писала тебе в эти дни, потому что в головешке все путалось, и рука дрожала. А зачем тебе мои письма, похожие на кардиограмму?
   Сегодня проснулась, а температуры нет, как нет. Но слабость...
   Когда ты пришлёшь свой адрес? Когда я, наконец, приеду к тебе? Приеду, где бы ты ни был. Бабушкина подруга Вера Ивановна приезжала к мужу на фронт три раза! И у них родились три замечательные дочки: Леночка, Милочка и Аллочка. Но это было в Отечественную войну. Думаю, что сейчас всё гораздо проще. Тогда воевали с Гитлером, а сейчас не пойми с кем.
   Целую тебя нежно. Обнимаю. И вся твоя. Навсегда.
  
   Наконец-то получила от тебя письмо. Хочешь, верь, хочешь, нет, но мне передался малиновый звон, о котором ты написал. У меня тоже на душе малиновый звон, хотя я и не знаю, какой он на самом деле. Стала узнавать и узнала, что в Италии есть город Малина, а в нём храмы с колоколами, которые издают необыкновенный звон - малиновый. Удивительно, что звон, который мы никогда не слышали, соединяет нас!
   Меня поразил твой рассказ о друге, у которого совершенно седая голова. Седые волосы и молодые голубые глаза... Возможно, на картине молодой мужчина с седыми волосами и детскими голубыми глазами выглядит эффектно, но в жизни... Страшно как!
   Я так боюсь за тебя! За твои русые волосы, за твои глаза, за всего тебя боюсь. Если хоть чуть-чуть зависит от тебя, не оставайся там ни на секунду. Приезжай при первой возможности!
   Солнышко моё! Приезжай скорей!
  
   Я постепенно становлюсь тобой. Честное слово. Сама удивляюсь. Мне становится интересным всё, что интересно тебе. Я теперь и цветом интересуюсь. Влюбляюсь то в один цвет, то в другой. Удивительно, что интерес к цвету не всегда связан с интересом к живописи. Если честно, то совсем не связан.
   Весна. Погода слякотная. А сегодня даже выпал снег. Представляешь, что я сделала? Опять поехала в Юкки! Бродила по лесу и думала о тебе. Вспомнила твой рассказ о лыжной прогулке с однокурсниками и немножко устыдилась того, что сама никогда не ходила на лыжах. Я не очень спортивная и физически слабая, и ты должен знать об этом. Ты должен знать обо мне всё, чтобы потом не разочаровываться.
   Сегодня лес показался мне совсем не таинственным, а вовсе даже сумрачным. Без тебя многое обрело сумрачность. Ты приедешь, и Юкки опять станут приветливыми, а лес романтично-таинственным.
   Я часто думаю про тебя: "За что мне такое счастье?!"
  
   У нас сейчас сплошная мистика. Все, будто сошли с ума, сидят у телевизоров и смотрят Кашпировского, который, якобы, лечит. Я тоже дважды смотрела. Так страшно! Люди на стадионе укладывались штабелями. Жалко их! Теперь при его появлении на экране я тороплюсь выключить телевизор, как выключала его в детстве, когда смотрела страшную сказку. Но сказка - детский лепет по сравнению с тем, что проделывает с людьми Кашпировский. Залы переполнены плачущими и трясущими головами людьми. Сегодня он - властитель дум. Его называют настоящим мужчиной. Хорошо, что есть люди, которые считают его действия бесовщиной. И это похоже на правду. Но кто сейчас верит в бесов? А если нет бесов, то нет и Бога? Согласись, что для неверующего человека такой вывод логичен. К сожалению, таких большинство.
   Говорят, что настала эра телепатии. Ты веришь в это? Признаюсь, что хотела бы, чтобы телепатия была. Тогда можно было бы общаться с тобой. Профессор Васильев (или Иванов, или Иванов-Васильев, или вообще Коган, не помню) считает телепатию особой формой общения живых существ, находящихся далеко друг от друга. Я радостно соглашаюсь с профессором.
   Еще все повально увлекаются гороскопами. Стыдно сказать, но я тоже в этой "свалке". Вчера вечером ко мне приходили девчонки из группы, и мы читали друг про друга. Гороскоп показал, что у меня скоро будет "подъём всех эмоциональных и интеллектуальных сил". Я сначала обрадовалась, а потом подумала, что все эти силы не нужны мне без тебя. Раньше я очень уважала слово "интеллект". А теперь знаю, что голый интеллект без других человеческих качеств - тоже ограниченность. К Богу с помощью интеллекта не приблизишься.
   Я хочу находиться с тобой на одном духовном уровне. До встречи с тобой я была абсолютно безрелигиозным человеком. Да и сейчас слабо разбираюсь и путаюсь в религиозных вопросах. Прочитала недавно, что французский философ Габриэль Марсель утверждал, что "подняться к Богу - это значит войти в самого себя, и себя же превзойти". Понимаю, что высказывание философа нельзя считать истиной в последней инстанции. Не знаю даже, кто он. Православный ли человек или какой другой. Но не вижу в его словах ничего плохого. Они могут стать для неверующего человека ступенькой на пути к Богу.
   Надеюсь на тебя.
   Ты - моя жизнь. Засыпаю и просыпаюсь с твоим именем. А что я значу для тебя? Не забыл ли ты моё имя? Напоминаю: Царина. Твоя Царина.
  
   Промочила два раза подряд ноги, промёрзла в Юкках и теперь опять заболела. Кашляю. Температуры нет, но чувствую себя плохо. Думаю из-за того, что ты не приезжаешь и меня не зовёшь к себе. А ещё: не пишешь, и это самое печальное.
   Иногда мне в голову приходят дикие фантазии.
   Например, вдруг возникает искушение позвонить в твою Академию и попросить тебя к телефону. Обычно это "вдруг" случается, когда от тебя нет писем. Представляю, что звоню и прошу подошедшего к телефону человека позвать тебя. "Попробую, - говорит человек. - Я только что его видел. Не вешайте трубку". И я не вешаю и жду тебя, надеясь на ошибку подошедшего к телефону. Через несколько мучительных минут ожидания в трубке раздаётся твой голос: "Слушаю". Без всяких вводных слов и восклицаний я прошу тебя немедленно встретиться со мной. "По какому вопросу?" - спрашиваешь ты. Я отвечаю: "По вопросу нашей любви". Ты: "Я очень занят". Я мысленно вешаю трубку. Что дальше? Нет, я не брошусь с балкона, не повешусь, не отравлюсь, не сожгусь... Этого не надо делать, потому что я и так перестану жить.
   Я не звоню тебе в Академию, прекрасно понимая, что занимаюсь мазохизмом, чтобы придуманной болью отвлечься от реальной.
   На самом деле я знаю, что мои страшные фантазии являются издержками ожидания, что ничего не случилось и всё хорошо. Да, ты далеко, но мы находимся на одной земле и рано или поздно встретимся. Лучше бы, конечно, раньше.
  
   Мир изменился! Я получила от тебя два письма! Спасибо! От радости долго не могла уснуть.
   Когда на нашей первой встрече ты пригласил меня на танец, я уже понимала, что влюбилась. Ночью я уже знала, что люблю тебя. Прошло несколько дней, и я уже не могла жить без тебя. Физически не могла. Пресекалось дыхание. Я стала почти каждый день ходить в Публичную библиотеку, чтобы читать и читать стихи о любви. Библиотекарь предлагала мне прочитать таких поэтов, о которых я никогда не слышала.
   Я готовлюсь к встрече с тобой. У меня к свадьбе всё готово. Мама говорит, что тебе нужен хороший костюм. Мне всё равно. Даже если ты появишься на свадьбе в форме цвета хаки, я буду счастлива.
   Пишу, пишу и чувствую, что слова не те. Никак не могу выразить ими то, что хочу. Перечитала написанное и поняла, что это никакие не слова, а лишь их тени.
   Целую тебя! Мой любимый Митенька!
  
   Знаешь ли ты, что мне без тебя исполнилось девятнадцать? Я совсем взрослая и, хочется верить, мудрая. Но я не чувствую, что стала другой. Смотрю на себя в зеркало. Нисколько не выросла. И красивее не стала. Не стала и умнее. Но спорить сейчас с тобой о свете и тенях, как делала тогда, в Павловске, я бы не стала.
   Я уже писала о том, что много читаю сейчас о художниках. Только что читала об Айвазовском. Знаю теперь, что картины о море называются "маринами" и что самая известная картина Айвазовского "Девятый вал" совсем не о море, а о жизни человека. В жизни случается всякое. Как на картине Айвазовского. Вот-вот захлестнёт волна... Говорят, что из всякой тупиковой ситуации есть выход. И Айвазовский даёт маленькую надежду на спасение в безвыходной, казалось бы, ситуации. Сквозь тучи пытается прорваться луч света. И не вечно же длиться девятому валу. Он уляжется, и снова засияет солнце.
   Когда засияет моё Солнце?! А?
  
   Сегодня мне приснился странный сон. Как будто за кафедрой в моем институте стоит Сергей Шорохов (я тебе о нем еще не рассказывала, это мой однокурсник) и говорит твоим голосом про желтых китайцев, желтый Парфенон, желтый лимон и желтую канарейку. Что-то у него еще там в лекции было желтое, но я уже не помню...
   Теперь про Серёжку. Он учится со мной на одном курсе. Но не вздумай подозревать меня в каких-то особых отношениях с ним. Чтобы этого не случилось, я расскажу про него.
   У него румяные губки, румяные щёчки, и он всё время смотрит на меня. Мне он кажется очень противным.
   А Алечка за него вступается. Говорит, что он поёт хорошо и на гитаре играет. А мне-то какое дело? У меня Митя есть!
  
   Приходили в гости Алечка и Серёжка Шорохов, который опять умничал. Уходя, сказал непонятное:
   - Не думай ничего плохого. Мне ничего от тебя не нужно. Хочу лишь кларизма в наших отношениях.
   - Чего ты хочешь?! - не поняла я.
   И он повторил:
   - Кларизма.
   - Это какая-то болезнь?! - я сделала вид, что испугалась.
   Сережка стал серьезно объяснять, что "кларизм" - от французского слова "клаир", что означает "ясный".
   Мне было забавно дразнить его, и я спросила:
   - Когда ты сам-то впервые узнал это слово? Вчера?
   Он обиделся и ушёл не попрощавшись.
   Я крикнула ему вслед, что он маленький дурачок!
   Бедный Серёжка!
   Понравился тебе мой рассказ о Сережке?
   Буду с тобой откровенна, поскольку хочу "кларизма" в наших с тобой отношениях. Ты догадался, почему я так много пишу тебе о Шорохове? Да потому что хочется, чтобы ты все-таки чуть-чуть приревновал меня к нему. По-моему, чистой воды "кларизм".
  
   Мой любимый! Опять от тебя нет писем. Я из-за этого очень сильно злюсь на почтовый ящик. Я, наверное, все-таки, его сломаю.
   Моя отдушина - это письма к тебе. Твои письма ко мне - это уже счастье.
   Говорят, что любовь - это благо. Нет, это не благо. Это - боль. Больно - не получать от тебя писем. Очень больно. Если сегодня или завтра (в крайнем случае - послезавтра) не получу от тебя письма, то... Не скажу, что будет со мной.
  
   Позвонил и пришел ко мне твой друг Захаров! Передал от тебя приветы и поцелуи, которые я с большим удовольствием принимаю. Он отдал твои карандашные наброски и сказал, что ты хороший художник. Я удивилась и обрадовалась тому, что на твоих картинках нет войны. Наверное, это потому, что вокруг тебя войны так много, что возникает необходимость отдохнуть от неё в мирных рисунках. Больше всего понравился цикл рисунков, который ты назвал "Миражами". Поле, тюльпаны, маки, а вдали девичий силуэт. Захаров сказал, что это я. Правда? Спасибо тебе, мой любимый!
   Скажи, почему Захаров уже вернулся, хотя уехал раньше, а ты всё "там"?
  
   Вчера вечером заходил твой сокурсник Миша Морозов. Перед отправкой "туда". Передала с ним письмо, свою фотографию (чтобы не забыл!) и открытку с Казанским собором. Миша обещал передать. Я не заклеила конверт, а он решил заклеить его при мне, будто желая уверить, что не станет читать письмо.
   - Оставь так, - попросила я.
   Он удивился и спросил, для чего.
   - Вдруг ты захочешь узнать, есть ли на свете любовь...
   - Я всё сделаю, чтобы передать! - сказал он с такой радостной готовностью, что я не выдержала и поцеловала его на прощание.
   Не обижаешься, что я его поцеловала? Нет? Жалко... Обидься на пять минут! Вот и хорошо.
  
   Ещё одно письмо от тебя! Да ты мой солнечный мальчик! Как я тебе благодарна! За то, что ты встретился в моей жизни, что ты есть в ней.
   Хорошо! В горы не поедем. Согласна на степь? Ты когда-нибудь бывал в степи? А читал "Степь" Чехова? В степи не бывал, Чехова не читал... А я жила в степи. Целую неделю! На Северном Кавказе есть станция Суворовская. Там всего несколько маленьких домиков, которые стоят прямо в степи. В одном из них я и жила. Приехала в гости к старенькой бабушке. Каждое утро выходила из дома и шла в степь. Выйду и, зачарованная степью, её просторами и разнотравьем, иду, иду и остановиться не могу. Вокруг никого, но совсем не страшно. И очень далеко видно. Степь не простая, а ковыльная! Это не потому, что по ней все ковыляют, а потому что ковыль растет, трава такая мягкая и ласковая. Ляжем в нее и будем смотреть в небо.
   Если какое-то время (месяца два) пожить в ковыльной степи, волосы становятся похожими на ковыль, но с золотистым оттенком. Правда! Природа окрашивает человека под себя.
   Может, ты не захочешь поехать в степь. Ничего страшного. Поедем на море, к Айвазовскому. Он звонил, говорил, что ждет.
   А горы от нас не уйдут. Если соскучишься по ним, тогда поедем. Если не соскучишься - не поедем. Замечательно я придумала? Согласись, что мне в голову приходят хорошие мысли.
   Что делаю я? Живу и жду. Жду и живу. Хожу в Русский музей. Много читаю. Чувствую, что меняюсь. Порой сама не узнаю себя. Появляются новые способности, которые раньше в себе никогда не предполагала. Например, появилась способность видеть в сучках и кусочках дерева различные предметы, животных, людей... Никогда не любила этот вид художества, и на тебе! Я и сейчас не люблю. Просто забавляюсь. Пока ничего стоящего не изобразила. Из нестоящего - змеиные головки. Ужасно мерзкие! Еще получаются рамочки. Совсем маленькие. Для маленьких картинок и маленьких фотографий. Одно время я даже решила, что я на все руки мастер. Потом поняла (минут через пятнадцать), что это ерунда какая-то. Я не Ломоносов. Хотела тебя спросить, ты раньше догадывался, что я не Ломоносов... Он один такой! В любом деле, какое ни возьми, лучший. А я тебе рассказываю об идиотских рамочках... Но ты же не разлюбишь меня за это?!
   Любимый! Любимый!! Любимый!!!
  
   Твоё десятое письмо дошло, наконец-то, до меня. Митенькино письмо дошло! Ура!
   Я тебя люблю всякого. Ты имеешь право становиться любым. Грустным, задумчивым, молчаливым, грубым, злым. Ты для меня всякий - лучший. Моя любовь к тебе - вечная категория.
   Помнишь, я рассказывала тебе, что мой папа служил два года в Кушке, и потому мне не трудно представить своеобразие страны, где ты находишься. Мы, дети, переходили речушку Кушку вброд и, бегая до одурения по холмам, рвали маки и тюльпаны. Их там великое множество. Маки и хаки. Эти два слова рифмуются. Случайность?
   В который раз я говорю тебе, что готова приехать. Но так и не знаю куда! У папы на полигоне много стреляли. Я привыкла к выстрелам и потому не боюсь их.
   Я читала в детской энциклопедии про цвет (как раз по моему уровню). Хотела понять, почему для тебя цвет является самой большой загадкой. Ты мне как-то сам сказал об этом.
   Вчера была у подружки Алечки. Домой возвращалась вечером. К остановке шла по берёзовой аллее. Вдруг меня кто-то толконул в плечо, да так сильно, что я споткнулась и чуть не упала. Знаешь, кто это был? Ворона! Да сильная! И кричала устрашающе! Испугалась, что я полезу на дерево и стану разорять её гнездо. Глупая какая! Я, может, на дерево и полезу, но ее гнездо разорять не буду! У меня там свое!
   Зачем тебе каменная твёрдость? Ты же человек, а не камень. Но если рассуждать образно, то ты все-таки камень, но не простой, а драгоценный. Ты - яшма. Всё! Я это точно решила! Ты - яшма!
   Если бы ты знал, как я тебя жду! Невозможно представить!
   Ты моё Красное Солнышко. У нас в стране Красно-Солнышко - князь Владимир и Митенька, и спорить с этим безполезно.
   Целую тебя, моё Красное Солнышко! Люблю и жду.
  
   Сегодня села за пианино, чего не делала года три, а то и больше. В далёком детстве я училась музыке. Это нужно было не мне, а моим родителям. Я так ничему и не научилась и сыграть ничего не могу.
   Учительница музыки у меня была замечательная. О ней надо рассказать отдельно. Елена Георгиевна. Старая и сгорбленная. Когда-то она училась в Миланской консерватории. Мама "нашла" её в железнодорожном клубе, где она работала концертмейстером, аккомпанировала самодеятельным певцам-железнодорожникам. Елена Георгиевна учила меня не только игре на рояле, но ещё и пению. Первой песней, которую она со мной разучивала, была "Светлана" Хренникова. Там огромный диапазон! И у меня получалось! Представляешь? Елена Георгиевна хвалила меня и советовала учиться петь. Я её не послушалась, и когда она умерла, прекратила всякие занятия музыкой и пением. Но вкус к хорошей музыке она мне всё-таки успела привить. Она почему-то всегда была голодная. И своего инструмента у неё не было. Иногда она приходила к нам, чтобы поиграть на рояле, и играла по четыре-пять часов, а, уходя, жаловалась, что у неё от многочасовой игры болят руки. В конце занятий мы всегда обедали втроём: я, бабушка и Елена Георгиевна.
   На улице уже сирень - нежная и фиолетовая.
   Свадебное платье висит в шкафу. Очень красивое! Белое, как снег. Хотя снег никогда не бывает исключительно белым, потому что зависит от освещения. Так и моё платье. Оно бывает и розоватым, и голубоватым, и всяким другим. Сейчас я надела его. Посмотрела в зеркало. Стою у зеркала в свадебном наряде и на зеркальном столике пишу тебе.
   Сейчас включила настольную лампу. У неё красный абажур. Платье зарозовело! И я зарозовела. Включаю бра. У неё золотистый плафончик. И платье приобрело золотистый оттенок. Внимание! Включаю люстру. Всё засверкало! Приезжай скорей! Ты приедешь, и платье станет ещё наряднее, а я ещё красивее!
   На ногах у меня туфельки. Я же тебе ещё ничего не сказала про свадебные туфли! Это лодочки, но необыкновенные. Бежевые с малюсенькими красненькими бантиками.
   И фата! Я часто её примеряю и любуюсь собой, глядя в зеркало.
   Подведем итог.
   Мой свадебный наряд - удачное соединение света, нежных тонов и красок. Совсем неконтрастное. На нашей свадьбе не будет урагана цвета. Будет нежная поэзия красок и света. Согласен?
   На шейке у меня будет серебряный кулончик. А на груди - маленький серебряный крестик. Как у тебя. Сейчас мало кто носит крестики. Но ведь не обязательно соответствовать большинству, которое далеко не всегда бывает правым.
   А на безымянном пальчике у меня будет твой перстенек. Он всегда со мной.
   За окном уже посветлело. С сожалением снимаю свадебный наряд.
   Не думай, что я лягу и сразу же усну. Я, конечно, лягу в постель и даже закрою глаза. И как только я их закрою, начнётся самое лучшее время в моей теперешней жизни: я увижу тебя...
   А снег бывает даже фиолетовый...
   Я тебя люблю. Береги себя! Для меня.
  
   Я выйду за тебя замуж! Сразу, как вернёшься. В тот же день! Ты не представляешь, как я рада этому!
   С ужасом думаю, что было бы, если бы я тебя не встретила. Ничего бы не было. Ни подвенечного платья, ни фаты... И замуж бы не вышла. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Честное слово!
  
   Скоро сессия, и мы с Алечкой решили сдать некоторые зачёты и экзамены досрочно. Может получиться, потому что сессия не очень трудная.
   Сегодня сдали зачёт по фольклору и поехали всем курсом в Ломоносов. Вроде и весело было, но... Без тебя и Ломоносов не ломоносистый...
  
   По историческому материализму получила три. Преподаватель сам испугался. Просмотрел мою зачётку, увидел там одни пятёрки, застеснялся и исправил тройку на четвёрку. Но я-то знаю, что и тройки много. По-моему такую чушь вообще понять невозможно. А кто говорит, что понимает, врет и притворяется.
  
   Я похудела ещё больше. Ты не разлюбишь меня за это? Я грущу и от этого худею.
   Позвонила мама и сказала, чтобы я срочно приезжала к ним.
   Я вначале отказалась. Думала, что ты приедешь, не найдешь меня и женишься на другой. Но мама уговорила. Сказала убедительные слова, что у меня лицо поросло мхом, а губы цвета сливы. И что такой мне не стоит показываться тебе на глаза, потому что ты меня тотчас разлюбишь.
   Я сдалась.
  
   Вот я на Северном Кавказе. Здесь, по сравнению с Питером, роскошь цвета.
   Я так соскучилась по всему южному! В день приезда долго не могла уснуть, но проснулась рано и сразу же поехала в любимый Пятигорск.
   Городок не изменил мне. Его домики милые и уютные. Почти в каждом из них я хотела бы жить... Но только с тобойю.
   Дошла до Цветника и повернула к гроту. Здесь, в гроте, Печорин встречался с Верой - с единственной любимой женщиной. Он никого никогда не любил и не жалел, а к Вере почему-то относился особенно нежно. Странно... Вера была больна туберкулёзом, и Печорин знал, что она скоро умрёт. Прямо, как та девушка из моего детства. Помнишь, я писала? Может, по причине болезни Веры Печорин относился к ней по-особенному? А может, она была его единственной любовью в жизни? Так бывает. Единственная любовь, и навсегда! У кого-то в первом классе, у кого-то, как положено, в юности, у кого-то в старости...
   Я вошла в грот, села на безформенную скамеечку, закрыла глаза и дала волю фантазии. Я представила, что в грот входишь ты, присаживаешься со мною рядом. Я слышу твоё дыхание. Я правда слышала! Честное слово! Я поспешила открыть глаза, чтобы встретиться с тобою взглядом и... никого!
   На следующий день поехала в Железноводск. Это маленький курортный городок, куда мы с тобой время от времени будем приезжать. Он не может не нравиться. Здесь удивительно уютные горы и масса целебных источников.
   Зашла в Лермонтовскую галерею. Галерея стеклянная, отчего создаётся ощущение, что вся она наполнена воздухом и светом.
   Растения в галерее находятся в специальных кадках-цветочницах, нарядных, глазурованных и тоже разноцветных. Искусствовед сказал бы что-нибудь о синтезе линий и цвета, но я этого делать не буду. Ты сам об этом знаешь.
   Я написала здесь несколько стихотворений, но никогда их тебе не покажу. Потому что ты меня сразу разлюбишь. Я поставила себя на твое место и разлюбила себя тут же. Поэтому стихи эти я подарю Шорохову. Прекрасная идея!
  
   Прошло всего семь дней, как я на юге. Я уже затосковала. И цветы уже не такие яркие, какими выглядели в первые дни после моего приезда. И природа пожухла, будто покрылась пылью. Я стала тяготиться отдыхом, а впереди ещё (о, ужас!) Домбай и Архыз. Не выдержу! Ты, наверное, уже вернулся?! Ищешь меня? Звонишь? Спасает только мысль о встрече с тобой. Любимый! И больше никакой!
  
  

ЭПИЛОГ

  
   Тетрадей было много. Очень много. Пятый, шестой, седьмой классы. Она решила проверить диктанты сегодня. Завтра может не получиться. Завтра у неё экскурсия в Русский музей со своим шестым "А". Она давно им обещала. Она верила, что ребята, подготовленные её рассказами о картинах и художниках, сами верят в то, что хотят в Русский музей.
   Третий час сидела она за письменным столом, проверяя тетради, как вдруг почувствовала, что в груди, в самом её центре, что-то сдвинулось и заболело... "Это душа!" - подумала Царина. Она с трудом поднялась из-за стола, подошла к иконостасу и стала молиться:
   "Свете светлый, светло просвети мою душу, наставниче мой и хранителю... Не остави мене погибающа..."
   Если бы люди знали заранее, какую цену нужно заплатить за любовь, они никогда бы не согласились любить. Ах, какая огромная цена! В любви всегда кто-нибудь из троих погибает: либо он, либо она, либо любовь...
   За двадцать пять лет, прошедших после того, как не стало Митеньки, Царина никого не полюбила. Она даже представить себе не могла, что можно любить кого-то, а не Митеньку. Ее убеждали, что можно, что ничего нет плохого, когда человек выходит замуж не по любви, а потому что так положено. "Я не могу", - отвечала Царина и "уходила" от дальнейших разговоров на эту тему.
   Один-два раза в год она обязательно ездила в Германию к Эффе. Эффа тоже к ней приезжала. Со всеми своими детьми, которых было четверо. Три мальчика и одна девочка. Приезжали они всегда с шумом, смехом, с криками Эффы: "Открывайте! Фашисты приехали!"
   Всё хорошо было и у Алечки с Сергеем. Их сыну Даниле было уже двадцать с лишним! Сергей и Данила сделали Царине иконостас, хотя она и не просила их об этом. Пришли однажды по-деловому, принесли заготовки, и сделали. Потом также по-деловому ушли. Почти не разговаривали. Сергей стал человеком неразговорчивым. Кто бы мог подумать?! Но встретившись случайно с Цариной в продуктовом магазине, неожиданно спросил:
   - Ну что, ты по-прежнему уверена, что журавль в небе лучше, чем синица в руке?
   - По-прежнему, - ответила Царина и вроде не к месту добавила. - Он, ведь, не получил ни одного моего письма...
   Сергей долго смотрел на нее и молчал. Потом сказал:
   - Наверное, ты права.
   Повернулся и ушел.
   Жить без Мити было невозможно, но она жила и старалась даже интересно: ходила в музеи, в театры, встречалась с друзьями, много читала, любила свою работу и своих учеников...
   После молитвы Царина вновь вернулась к тетрадям.
   Часа через два решила отдохнуть и включила телевизор.
   Говорили, как всегда, о сексе. Две молодые женщины натужно и жеманно хихикали, говоря скабрезности, и Царине стало их жалко. Ведущий, эмоционально-раскованный, призывал сидящих полукругом людей к страстному отношению к теме. Те, дабы не ударить в грязь лицом, становились искусственно страстными и истеричными, напоминая обезьян, дерущихся из-за пустого ореха. Царина переключила телевизор на другой канал, но там тоже был секс. Она взяла программку и стала искать в ней что-нибудь подходящее для себя.
   На ТНТ. С пяти утра! "Как рано начинают работать!" - удивилась Царина. - Что можно показывать в пять утра?" Оказывается, "Любовь и тайны".
   "Инструкция по применению" - в семь тридцать.
   В восемь тридцать - "Инструкция по применению" плюс Саша с Машей.
   В четырнадцать ноль пять - "Саша плюс Маша" и "Собачье дело".
   В два пятьдесят - "Счастливы вместе".
   В четыре сорок - "Замуж за миллионера".
   В двадцать один ноль ноль - "Дом-2".
   В ноль пятьдесят - "Дом-2" перед рассветом".
   В час пятьдесят - "И в бедности и в богатстве".
   В четыре - "Замуж за миллионера".
   В четыре сорок пять - "Саша плюс Маша".
   В пять тридцать - "Доброй вам ночи! Ля-ля-ля"
   На ОРТ, которое без комплексов!
   В одиннадцать ноль-ноль - "Понять - простить".
   В двенадцать двадцать - "Без комплексов".
   На НТВ - "Две правды". Две!
   Но самое большое счастье - "Моя прекрасная няня" на СТС. С семи утра. И в девять! И в семнадцать! И... "Дуракам закон не писан" - в двадцать два!
   Для школьников - по утрам (?) Они же утрами по будням в школе! А им... В восемь двадцать - "Улица Сезам".
   А по субботам?! По воскресным дням?!
   Царина не осуждала телевидение, как это делали многие другие. Ей все это было просто неинтересно. Как ты будешь осуждать комаров, к которым сама в лес пришла? Они рады твоему приходу и потому тучей налетели на тебя. У них сейчас, благодаря тебе и таким как ты, большой рейтинг. Зачем пришла? Грибов захотела? Здесь благородные грибы не водятся. Низкое место, влажное. Болото... В другом месте? Там вырубили много деревьев. Остались одни пеньки. На них, свернувшись калачиком, греются змеи, и мешать им не надо. Это их территория. Могут ничего не сделать, а могут и до смерти искусать. Лучше с ними не связываться, не раздражать их. Пусть живут! У каждого на земле свой мир и своё дело.
   Было два часа ночи, когда Царина легла спать. Она почти заснула, как вдруг! Из глубины сознания всплыла мысль, которая озарила весь мир вокруг нее разноцветным сиянием. Она не одна! Их двое! Она и Любовь. Любовь к Мите и Мити к ней. Она - живая, их с Митей Любовь! "Как раньше я не догадалась?! Если я и Любовь есть, то и Митенька с нами!" - подумала Цариночка, погладила Митино колечко, которое за все годы не снимала ни разу, и, радостно улыбнувшись, уснула.
   И снится ей, будто услышала она сквозь сон стук в дверь: "тук-тук, тук-тук". Встала Царина, подошла к двери, заглянула в глазок, но никого не увидела. Пошла она было опять в комнату, но вновь слышит: "тук-тук, тук-тук". Открыла она дверь и увидела на пороге маленького мальчика.
   - Ты кто? - спросила Царина.
   - Витя, - ответил мальчик и прижался к её коленям.
   - Герасименко?!
   - Да, Герасименко. Ты скучала про меня?
   - Я очень скучала про тебя, - ответила Царина и, взяв ребёнка на руки, внесла его в квартиру. Склонив головку на Царинино плечо, мальчик мгновенно уснул. Царина положила его в колыбельку, даже не задавшись вопросом, откуда она в её холостяцкой квартире. Потом села рядышком на стул и, нежно покачивая колыбельку, тихо запела:
   Баю-баюшки-баю...
   Не ложися на краю.
   Придёт серенький волчок,
   И ухватит за бочок,
   И утащит у лесок,
   Закопает у песок...
  
  
  
  
  
   2008-2009 год
  
  
  
  
   Просим не считать за ошибку написание приставок "без" вместо "бес", т.к. это соответствует истинно русскому написанию этих слов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"