Царицын Владимир Васильевич : другие произведения.

Братья не по крови

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть издана в новосибирском книжном издательстве "Мангазея", а также вышла в электронном издательстве "Аэлита" Скачать её можно здесь
    "...Званий у нас нет. Вернее они есть, но гордо называться капитанами или майорами, а кто и просто сержантом... В спецотряде званий нет, только клички..."
  Братья не по крови
  Повесть
  
  Глава 1. Хохол
  Второй перекат прошли с трудом. Как всегда, впрочем. Но особенно тяжко было Лосю - для него это не просто второй перекат на маршруте, для него это вообще второй перекат. Его и через первый-то волочь пришлось, чуть ли не на закорках. А второй... Смыло Лося с переката, и в омут. Он, придурок, не по центру пошёл, а с краю, думал, небось, там течение слабее. Ан, нет. Это ниже перекатов речушка в ширину расходится, там понятно - у берегов течение меньше. Но глубина больше. В некоторых местах - с головкой. Не усмотрел Рэбэ, он Лося страховать должен был, как самый опытный. А Рэбэ Хоббит отвлек. Тоже хорош! В спецотряде не первый месяц (второй!), а ногу о камень подводный расшибить умудрился. Заорал, словно ему в жопу семидыр забрался! Семидыр - рыба такая, на змею похожа, по культурному - минога. Рэбэ к Хоббиту, а Лось к берегу, а там зубарь огромадный. Хвостиком махнул, и нет Лося, только пузыри из омута. Откуда только этот зубарь взялся? Самое начало августа, до нереста кеты недели три ещё.
  Выловили Лося из ямы, из лёгких на камне воду выдавили и амуницию его меж собой распределили. Вещмешок с песком, естественно, Лосю самому тащить. Два 'балласта' и Гуинплен не унесёт. Если бы они сухие были, тогда ещё ничего, ещё как-нибудь, но те, что в воде побывали - что там Гуинплен, это самому Японцу не под силу. После второго переката у всех 'балласты' мокрые были, даже если бы Лося из омута добывать не пришлось. Даже у Гуинплена. А впереди с километр пути, да ещё один перекат, третий, и последний, слава богу!
  Нахлебался Лось мутной речной водички, Хоббит похоже мизинец на правой ноге сломал, а отплевываться да ойкать некогда, вперёд надо. Время, как говориться, не ждёт. Умри, но задачу выполни. Условия, твою мать, приближенные к боевым. Если по нормативу в срок не уложимся, Японец нас минимум неделю по этой речушке гонять будет. С увеличенным 'балластом'.
  Мне лосёвый калаш достался. Муляж, но тяжёлый, зараза! Как настоящий. Рэбэ мне его как награду вручил. Доверяю, говорит, тебе, Хохол, 'боевое' оружие нашего младшего товарища. Смотри, говорит, не утопи. А утопишь - перед Японцем защищать тебя не буду. Вместо Лося, говорит, дополнительно тренироваться будешь. Ну, Рэбэ! Ну, гад! А ведь вместе под Гудермесом чичей гробили. Вернее, сначала они нас, а потом уже мы... Друзья, можно сказать! Это он мне по-дружески. Принимая из рук старшого автомат, я споткнулся взглядом о гадкую ухмылку Гуинплена. Привык вроде бы к его застывшей гримасе, стараюсь не замечать, но замечаю. Вот, блин! Работать надо над собой.
  Себе Рэбэ тесак взял и лопатку, Гуинплену вручил флягу, подсумок с рожками и арбалет. Хоббиту, приняв во внимание его нездоровую тягу к травматизму, Рэбэ доверил тащить герметичную аптечку. Пообещал: если ещё что сломаешь - голову оторву! Рэбэ, если его разозлить - может. Он и мне оторвёт, не задумываясь, не отвлекаясь на воспоминания о Чечне, Ингушетии и Дагестане.
  
  Рэбэ - наш старшой, старший в группе. Званий у нас нет. Вернее они есть, но гордо называться капитанами или майорами, а кто и просто сержантом, как я, мы сможем только в том случае, если нас из спецотряда попрут. В спецотряде званий нет, только клички. Даже у командира спецотряда кличка - Носорог. Вообще-то он не командир отряда, он - куратор. Поговаривают, что таких спецотрядов у Носорога несколько. Своим присутствием в лагере он нас не балует, постоянно гоняет на вертушке туда-сюда. За себя то Японца оставляет, то Химика, но чаще Японца. Никто не знает, какое у Носорога имя, какая фамилия, какое звание. По возрасту, Носорог на полковника тянет, или на генерала. А имя ему бы нерусское подошло - Витас, какой-нибудь, или вообще Джон. Он даже говорит с небольшим акцентом. Носорог, он такой... ну, да ладно. Будет ещё время, расскажу. Идти надо.
  Шли парами: первая пара - Гуинплен и Лось. Лось кашлял, как чахоточный. За ними - я с Хоббитом. Рэбэ один, сзади. Идти по каменистому дну нерестовой речки по пояс в воде - занятие не из лёгких. Да на время. Да когда помимо всего прочего, чем обычно врага уничтожают, тащить на себе вещмешок, наполненный песком! Это я вам скажу... жилы от напряжения лопаются. Ну, не лопаются - растягиваются. Мышцы после такого марш-броска как каменные.
  Лося нам Носорог подкинул, взамен отчисленного Дуремара. Дуремар неудачно приземлился во время ночных прыжков на лес. Сломал обе ноги - правую в голени, левую в стопе. С такими травмами в отряд не возвращаются, если даже раны, как на собаке зарастают. Если даже прогнозы после выздоровления благоприятные. Тут принцип один: травму получил - значит, не место тебе в отряде. Склонность к травматизму в отряде недопустима. Ты не просто должен задание выполнить, ты ещё при этом должен выжить, желательно, не пострадать и сразу же должен быть готов к новому заданию. Устал - отдыхай на марш-броске, пока бежишь. Или в воздухе под куполом парашюта, пока к земле летишь...
  Куда потом отчисленные курсанты деваются, никто толком не знает. Но не назад, не на гражданку. Это точно. Пути назад для каждого из нас нет. В какое-нибудь другое спецподразделение переведут. Где требования не такие высокие, ну, и сумма контракта, соответственно...
  Лось - парень неплохой. Но скрытный. Мы в спецотряде все не особенно откровенные, потому, как в контракте пункт о неразглашении имеется. Чёрным по белому: никому и ничего и никогда не рассказывать - ни о себе, ни о других. Полная секретность и полный, я бы сказал, пипец. Но деньги хорошие обещаны. Я о таких бабках и не мечтал. Когда меня в военкомат пригласили на собеседование и в секретную комнатенку завели, а из нее - в подвал, потом долго по коридорам конвоировали и, наконец, привели куда нужно, я ещё по дороге решил: идут-ка они в жопу! Что-то все это слишком необычно и подозрительно. Я не первый контракт заключаю, третий. Не новичок, так сказать. Первые два заключал, обычным способом: написал заявление, прошёл медосмотр, прибыл на собеседование, ответил на пару вопросов военкома, подписал стандартный бланк договора - и вперёд, в Чечню. А тут? Прям, какие-то масонские прибамбасы, ещё бы глаза чёрной лентой завязали! Я им говорю: 'Мужики! Я шпионом не пойду, мне бы чего попроще'. А мне отвечают: 'А мы тебе шпионом становиться и не предлагаем. Мы тебе предлагаем делать то, что ты очень хорошо делать умеешь. И не бесплатно'. Я как сумму контракта услышал, решил, что ослышался. Скока, скока, спрашиваю? Ты не ослышался, отвечают. Прочитай контракт, говорят. Я прочитал. Две стороны: я, такой-то, такой-то, и ООО 'Лютик-семицветик'. Ну не 'Лютик', конечно, просто название забыл. Почему ООО спрашиваю, почему ООО, а не МО? Так надо, отвечают, читай дальше. Читаю: переподготовка по программе 'диверсионная работа' с выплатой жалования две тысячи баксов в месяц. После переподготовки - прохождение службы в спецподразделениях, каких, не сказано. Оплата - три штуки в месяц плюс премия по завершению каждой операции. Устраивает? Вполне. Подписывай! Подписал. А кто бы ни подписал? За такие бабки можно и помолчать, можно даже язык себе отрезать, чтобы соблазна не было трепаться. То, что я сейчас рассказываю, это ничего не значит, потому, что я и не рассказываю вовсе, а так, сам с собой мысленно разговариваю. Так легче норматив выполнять.
  Лось... Как я уже говорил: Лось парень неплохой, но скрытный. Военную тайну разболтать - это преступление, это нарушение подписки, трибунал (или даже без него), пуля в затылок и никто не узнает, где могилка твоя. Могилки-то у нас у каждого уже имеются. Кто там лежит, или пустые они - неизвестно, но могилки с надгробными плитами, на которых наши имена вырезаны, имеются. У меня, во всяком случае, есть, мне ее на фотографии показывали перед тем, как сюда отправить. А вот где нас похоронят, когда мы взаправду поумираем, этого никто не знает. Будет ли над могилкой надгробная плита, и какая там будет фамилия начертана?
  Лось военную тайну не разболтает. Верняк! Его спрашивают: Лось, ты что больше любишь - котлету или отварное мясо? Молчит, смотрит подозрительно. Спрашивают: ты что - немой? Молча, головой помотает и всё. Что греха таить! Подписка подпиской, но мы ведь двадцать четыре часа вместе. Общаться как-то нужно. Мы и общаемся. Каждый о себе хоть какую-то информацию выложил, хоть что-то, но сболтнул. Лось - ни хрена! Ничего о нём не знаем - ни как звать, ни сколько лет, ни про боевой опыт. Может быть, ещё разговорится? Он только полторы недели в группе. Мы-то все уже по пять, а Рэбэ нас встречал, выходит, он ещё раньше здесь.
  Рэбэ.... Нет, о нём позже. На закуску, так сказать. Если бы мы не в спецотряде, где-то в другом месте кувыркались, были бы друзьями. Здесь, в спецотряде, дружба не приветствуется. Объяснение простое: а если выбор? А если нужно кем-то жертвовать? Кем-то одним? Или не одним? Командир отправляет подчиненного на смерть. Знает, что на смерть, но отправляет. Потому, что задача должна быть выполнена. Любой ценой. Отправлять на смерть человека тяжело. Товарища - совсем тяжело. А друга?
  Это Носорог объяснял.
  И вообще - после этой учебки нас по разным спецподразделениям распределят. Возможно, друг с другом больше никогда и не встретимся...
  Гуинплен... К Гуинплену я отношусь плохо. Откровенно плохо. И не за то, что он сильней меня, а за то, что ему нравится, что он сильнее меня. Он тащится от того, что сильней. Это видно невооруженным глазом. А может быть, глаз у меня неприязнью зашторен? Инструктор по силовой подготовке, Японец (никакой он вообще-то не японец, больше на прибалта похож - белый, рослый, глаза, как у варёной рыбы), Гуинплена всем нам в пример ставит. Ты, говорит, Хохол, на мясо налегай, с рыбы ты до Гуинплена никогда не дотянешься. А я, грешным делом, и, правда, мясо недолюбливать стал. После Чечни. Насмотрелся я на это мясо. Во всех видах - и сырое, и жаренное, и подгорелое. И с душком, и свежак. После того, как вернулся оттуда, мясо совсем есть перестал. Странное дело - там тушёнку хряпал, только давай, а вернулся - как отрезало. Я кусок в себя, а он наружу. Позже чуть отошёл, стал колбасу понемногу потреблять. Колбаса - не совсем мясо, там мяса почти и нет. Потом котлеты... А здесь, на Востоке, рыбы - сколько хочешь, и какая хочешь. Ну, я и дорвался. Здесь рыба не такая, как дома. Здесь она наисвежайшая, без заморозки, за которой следует оттаивание и снова заморозка, и так несколько раз. Пока до сковородки доберётся - всё, что в ней было вкусного, ценного и полезного, всё улетучивается. Камбала здесь и та совершенно другой вкус имеет.
  Отвлёкся...
  Японец в нас силу развивает своим, особым, методом. Спортивных снарядов, тренажёров всяких в отряде полно, но мы на них не тренируемся. В свободное время - пожалуйста, если, конечно, силы ещё остались. А на плановых занятиях у нас тренажёры другие: стальные пруты, гвозди, железные пластинки разной толщины и длины, бетонные блоки и чугунные чушки, деревянные шпалы и фляги с водой. А порой в качестве тренажёра выступает речка Вонючка. Почему Вонючка? А хрен бы её знал!
  
  По этой Вонючке мы и сейчас вверх по течению прём, рыбу пугаем. Гуинплен с Лосем впереди.
  
  Железные пруты мы сгибаем и разгибаем, завязываем их в узлы, делаем из них кольца, спирали, вьём пружины. Руками.
  Гвозди забиваем в доски без молотка и вытаскиваем их без клещей. Как? Руками, естественно. Вбиваем кулаками, вытаскиваем пальцами.
  Железные пластинки сгибаем пальцами. Для каждой пары пальцев - своя толщина пластинки. Самая толстая пластинка - для большого и указательного, самая тонкая - для большого и мизинца. Потренируешься таким макаром, потом гвозди из досок, как из тёплого говна вытаскиваешь.
  Для чего всё остальное - бетонное, чугунное и деревянное - тоже понятно. Поднимаем, таскаем, двигаем, в воздух подкидываем, на дальность бросаем.
  Ещё есть глыба. Сколько она весит, неизвестно. Много. Больше тонны. Глыба - наше наказание. В прямом, не в переносном смысле. Если кто японческие задания плохо выполняет, идет на глыбу. Поднять глыбу нельзя, слишком тяжёлая. А вот с места сдвинуть можно. Мы сдвигаем.
  Реже других у глыбы Гуинплен потеет. По двум причинам. Первая - Гуинплен легко выполняет все нормативы Японца. Вторая - Гуинплен любимчик Японца, и даже если у него случаются срывы или недолеты, Японец выпучивает свои рыбьи глаза, отводит их в сторону и делает вид, что не заметил. И все же Гуинплену приходиться иногда двигать глыбу. Это происходит тогда, когда находятся сомневающиеся в том, что глыбу можно за раз сдвинуть больше, чем на сантиметр. Это я про новеньких.
   В принципе, если объективно, Гуинплен - парень не злой и, что самое главное, не подлый. Особым расположением к нему Японца (да и других инструкторов) не пользуется - пашет наряду со всеми. Многие Гуинплена уважают, и пример с него берут. Моё отношение к нему - это моё отношение, я его никому не навяливаю.
  Гуинплен прибыл в отряд вместе со мной, в один день. Дуремар и Хоббит на следующий день появились, а с Гуинпленом мы вместе на вертолёте прилетели. Мне ещё там, в вертушке его усмешка не понравилась - левый уголок губ чуть-чуть вверх приподнят, самую малость, но заметно. А в желтых глазах - иголки. Позже я узнал, что губа кверху - это у него от ранения. Пуля-дура по скуле мазнула, скользом, но какую-то мышцу зацепила, порвала напрочь. Мышцу потом сшили, а уголок губ после операции вверх подпрыгнул. Шрамик, не сказать, давнишний, не побелел ещё... Ну, губы - ладно, а глаза? Жёлтые, кошачьи. Их колючесть ранением не объяснишь. Или пуля та разрывная была, а иголочки - это осколки от неё?.. И ещё у Гуинплена левый глаз дёргается, такое впечатление - подмигивает. Ранением Гуинплен в Ираке обзавёлся. Что он там делал? В Ираке? Это не наша война!
  Я его спросил. Он не ответил, а иголки в кошачьих глазах ещё острее стали.
  Про Дуремара и Хоббита рассказывать почти нечего. Оба спортсмены: Дуремар - боец (то ли каратист, то ли по боям без правил, панкратион называется), а Хоббит - боксёр и пловец. Пороха оба не нюхали. Дуремар из отряда выбыл, ну и будет о нём.
  Хоббит военную науку с трудом осваивает. Огневая у него неважно идет, рукопашка и поединки с применением подручных средств лучше. А вот с силовой подготовкой проблема. Мужик-то он здоровый. И выносливый. Но, видать, сухожилия слабоваты. Хоббит чаще других с глыбой тренируется.
  Японец Хоббита не любит. Оно и понятно...
  
  Подошли к третьему перекату.
  Думаете, Японец нас на финише ожидает? Хрен там! Рядом идёт, по берегу. Наблюдает, материал для раздолбона собирает. Только его не видно. Его вообще в лесу увидеть невозможно. Понацепляет на себя всякой травы, рожу грязью измажет - где ты, Япоша? Нет его. Но появиться может в любой момент, откуда не ждёшь. По берегу идти - оно тоже не прогулка. Там кусты, переплетённые лианами дикого винограда, все в колючках. Ямы, овражки, поваленные деревья, корни, трава высокая (мы по сопкам тоже нормативы бегаем, знаем). Трудно сказать, чей маршрут труднее - наш или Японца? Само собой, Японец свой маршрут до миллиметра изучил, тропу себе пробил за долгое время. Но эту тропу простому человеку ни за что не найти. Заросли, как заросли. А Японец, вернее ноги его, знают - куда нужно ступить, чтобы не запнуться, не провалиться, не упасть.
  У третьего переката Рэбэ свистом приказал остановиться, но мы бы и сами остановились, если бы даже он не свистнул. Здесь Японец обычно подлянку ставил. Подлянка - специальная неожиданная помеха, каждый раз новая. То вдруг бревно, утыканное острыми шипами, на перекат вынесет, успевай уворачивайся, то вдруг трос, перетянутый по створу Вонючки, из воды резко поднимется и всех с переката сбросит, то перекат окажется перегороженным боном из колючей проволоки. Иногда комбинация подлянок. А то, бывает, ждешь подлянку, а её нет. В этом-то ожидании подлянка и состоит.
  Рэбэ Лося в хвост определил, мне взглядом страховать приказал. У Гуинплена автомат забрал, себе взял. Всю остальную его амуницию между всеми распределил. Гуинплен пошёл первым, Рэбэ с травмированным Хоббитом за ним, шагах в десяти, мы с Лосем замыкающими.
  Прошли перекат. Я уже вздохнул с облегчением...
  Правильно Рэбэ сделал, что Гуинплена первым послал. Когда 'волна' пошла, Гуинплен от камней метров на двадцать уже отдалился, глубина средняя - по пояс. Но течение быстрое, 'волна' высокая, а ухватиться не за что. Если бы не камни, нас всех у второго переката вылавливать бы пришлось. Мы к камням прилипли, как рыбы-прилипалы, как полипы - хрен оторвешь (нас этому Японец учил)! Гуинплен удар волны грудью встречать не стал, не дурак (я бы тоже так поступил), весь воздух из легких выдохнул, нырнул, распластался на дне, как камбала, в каменистое дно вжался. Его, конечно, до самого переката проволокло. Но не ниже.
  Когда метров на сто от последнего, третьего по счету, переката отошли, каждый свое оружие и прочую поклажу взял. К финишу подошли, чуть ли не строевым, чуть не с песней. Японец сидел на камне, курил сигару и сплевывал в воду. Он уже привёл себя в порядок - снял травяную маскировку, грязь смыл. Издали казалось, что камуфла на нём только что из под утюга - отглаженная и свежая, даже мокрых пятен под мышками не наблюдается. Посмотрел Японец на часы, хмыкнул (довольно), плюнул в Вонючку напоследок (харчок мимо меня проплыл), встал с камня и пошёл в сторону лагеря.
  Норматив мы выполнили.
  В лагерь возвращались молча, устали, как рабы на каменоломнях (помните американский фильм 'Спартак'? С Керком Дугласом?), говорить ничего не хотелось. Курить хотелось. Мне, по крайней мере. Лося уже никто не страховал, он брёл, глядя себе под ноги и, как говорится, подметал языком землю. Глыба ждала Лося с нетерпением. Хоббит словно обрёл второе дыхание. Он даже не хромал. Сломан мизинец правой ноги или выбит, об этом можно будет узнать лишь тогда, когда он снимет гидрокостюм. Сейчас он разошёлся, боль позже придёт.
  Я шагал за Гуинпленом и смотрел в его спину, просто так смотрел - тропинка узкая, по сторонам сплошная зелёная стена, не под ноги же смотреть, как Лось. Видимо Гуинплен почувствовал мой взгляд, обернулся и подмигнул. Глаз у него, видите ли, дернулся! В самый подходящий момент! Подмигивание жёлтым колючим глазом, вкупе с поднятым кверху уголком губ выглядело как подначка. Мне сильно захотелось дать ему в морду. Сдержался, только в сторону сплюнул.
  
  Мордобой в спецотряде запрещён. За драку - разрыв контракта и немедленное отчисление из отряда без выплаты денежного пособия. Увечить друг друга нам разрешается на спаррингах. Спарринги проходят раз в неделю, по пятницам, чтобы за выходные мы могли зализать свои раны. Никаких делений на весовые категории, рост, возраст, длительность обучения в спецотряде. Никаких правил. Полный контакт. Мы не друзья, мы друг другу никто, поэтому в удары вкладываем всю свою силушку.
  Но рефери есть. Это для того, чтобы мы друг дружку на смерть не забили. Инструктора по рукопашному бою (да, забыл сказать: применение подручных средств в спаррингах запрещается; спарринги с применением только учебные, пока только учебные) зовут Брюс, наверное, в честь знаменитого Брюса Ли. Наш Брюс, в отличие от артиста-каратиста, не китаец, а самый, что ни есть, хохол. Его знаменитое: 'ну, шо, хлопцы, гоп до кучи!', когда он один выходит против трёх-четырёх курсантов, звучит несколько иначе, чем китайское мяуканье, и бьёт он сильнее и увесистее, чем его китайский тёзка. Судит наш Брюс справедливо, но по каждому пустяку в ход поединка не вмешивается, только тогда, когда действительно необходимо вмешаться - когда он видит, что одному из поединщиков приходит пипец.
  Мы себе спарринг-партнеров не выбираем, всё решает жребий. Здесь неважно - в одной ты пятерке с противником, или вы из разных групп. За прошедшие пять недель я бился четыре раза, первую пятницу нам простили, дали две недели на акклиматизацию. Мне повезло - со своими драться не приходилось пока. Хоть нас Носорог и дрочит по поводу отказа от приятельских отношений, хоть все инструкторы и читают нам нотации на тему 'человек человеку - волк', мы ведь всё равно одна группа, одна команда. Вместе марш-броски бегаем, командно нормативы выполняем. Ведь в нормативах - оно как? Один сачканул или спёкся - всей группе баранка. С другими пятёрками мы почти не общаемся - 'Привет - привет' - даже клички не все помним. Чужому по лицу ударить легко, даже некоторое удовлетворение испытываешь. А бойцу из своей пятёрки? Иные ощущения.
  Но Гуинплену я бы в морду дал с удовольствием.
  Думаю, он мне тоже.
  А может быть, я наговариваю? И на Гуинплена, и на себя?
  Первым, кого мы в лагере встретили, был Выкидыш. Носорог его Викингом окрестил, но какой он викинг? Он чёрный весь и волосатый, как обезьяна. Роста в нем чуть больше полутора метров (поперек немного меньше). Он не толстый, он крепкий, как гриб боровик. В прошлую пятницу Выкидыш с Хоббитом бился, победил Выкидыш, хоть Хоббит и выше его на полметра. В гладиаторских боях рост не главное, тут главное тактика и расчёт. Ну и хладнокровие, конечно.
  Почему Выкидыш? Из-за Брюса. Он кличку Выкидыша, 'Викинг', на свой манер произносит - 'Выкинг'. Кто-то не расслышал, кто-то из новеньких, показалось 'Выкидыш'. Так и пошло: некоторые его Викингом называют, кое-кто Выкидышем. Выкидыш почему-то не возмущается. Ему по херу всё, мне кажется. У него, у Викинга-Выкидыша, в глазах какая-то грусть, обречённость какая-то. Не знаю за что, но я его уважаю. И мне почему-то Выкидыша жалко. Он добрый.
  Выкидыш из первой пятёрки, но это ничего не значит. Первая она просто по номеру, чтобы Носорогу было удобнее график занятий составлять. Всего пятерок пять, стало быть, нас здесь, пятью пять - двадцать пять. Всех нас сюда примерно в одно время доставили, всех одновременно и вывезут. Когда? Чётко озвученной даты нет. Срок обучения в спецотряде определён десятью-двенадцатью неделями, степень готовности инструкторы определяют. Куда? В спецподразделения российской армии? Хрен там! На объекты народного капиталистического хозяйства, я так думаю. У Министерства Обороны таких бабок, которые нам обещаны, нет. Вернее, бабки то есть, но чтобы вот так, рядовым боевикам-контрактникам - это вряд ли. Такие бабки только олигархи платить могут. Так что, скорей всего, из нас частных охранников для сильных мира сего делают. Или киллеров.
  
  Вошли в лагерь. Наши прямиком в казарму, пёрышки чистить (Хоббит мизинец на ноге лечить), я к Выкидышу подошёл.
  - Привет, Хохол, - первым поздоровался он.
  - Здорово, Викинг.
  - Курить будешь? - Выкидыш протянул пачку 'Кента'.
  Я дрожащими пальцами вытянул одну сигарету. Выкидыш щёлкнул зажигалкой. Закурили.
  - По Вонючке бегали? - спросил Выкидыш. Мог бы и не спрашивать. Видел, во что я одет.
  -Угу. - Я мотнул головой.
  - Что на этот раз на последнем рубеже?
  - Волна.
  - Высокая?
  - Да так, - я неопределенно пожал плечами.
  - Повторяется Японец, - грустно улыбнулся Выкидыш. - По всему видно - скоро дембель.
  - Чё это? - удивился я. - Чё это видно-то?
  - Торопятся, - пояснил Выкидыш. - Японец повторяется. В четвёртый раз одну и ту же подлянку устраивает. Овощи завозить в столовую перестали, одни макароны... Сегодня пятница, а спаррингов не будет.
  - А это ты с чего взял?
  - Носорог на вертушке улетел. А он, как ты знаешь, такого зрелища никогда не пропускает. Да к тому же Брюса и Пулю с собой захватил, так что, судить некому.
  - Давно улетели?
  - Минут двадцать.
  Двадцать минут назад мы на третьем перекате с волной боролись, шума винтов не слышно было из-за рева воды.
  - Так, может быть, ещё вернутся? Редко, что ли, Носорог свои владения инспектирует? - пожал я плечами.
  - Подраться хочешь? - усмехнулся Выкидыш. Я и, правда, хотел набить кому-нибудь морду, не Гуинплену, так кому другому. Но стыдно мне от того, что Выкидыш догадался про мою сегодняшнюю кровожадность не было. - Нет, не вернуться, - Выкидыш скорчил гримасу, выпятив нижнюю губу, и покачал головой. - На часы посмотри. Пять часов вечера. Но даже не в этом дело.
  Выкидыш заговорщически огляделся по сторонам и, приблизившись ко мне почти вплотную, словно он пидор и хочет меня поцеловать, тихо сказал:
  - Я краем уха слышал... - он снова огляделся. - Вроде бы нас расформировывать собираются.
  Я удивлённо на него вытаращился.
  - Носорог с кем-то по телефону разговаривал, когда я мимо его бунгало проходил. Он тихо разговаривал, но у меня слух хороший, я на подлодке Маркони был, три года океан слушал. Носорог про бабки говорил, я сначала подумал он про задержку нашего жалования. Нам уже неделю, как обещанные два кочана американской капусты выдать должны были. Минус аванс. Заинтересовался, естественно. Слушаю. А Носорог, он не о задержке, он о другом. Мол, кучу бабок на этих отморозков угрохали (отморозки - это мы, я так понял), легенды для каждого сварганили, кормили-поили их два месяца. А теперь что - не нужно стало? Всю программу сворачивать?
  - Ну!
  - А всё. Потом Носорог слушал того, кто на другом конце провода был. Потом трубку повесил. Я по-тихому слинял... Ха-ха-ха! Ну, ты даешь, Хохол, - вдруг засмеялся Выкидыш. - Сколько же ты этих анекдотов знаешь?
  Я не сразу врубился. Смотрю на Выкидыша, а он мне подмигивает. Понял: что-то Выкидыш уловил, какой-то звук. Слухач! Я тоже хохотнул, поддержал Викинга.
  - Много! - соврал я. - А вот ещё один, - и принялся рассказывать бородатый анекдот про мужа, вернувшегося из командировки.
  Вообще-то не мастер я по анекдотам. Не запоминаю их. А если какой помню, то рассказываю не смешно. Вот Хоббит - мастер. Рассказывает - уписаться можно.
  Тут и я услышал: кусты зашуршали, и из них кто-то на поляну вышел. Японец. Кого ещё угораздит в колючих кустах шараёбиться? Прошёл мимо нас, подозрительно так глянул. Мы козырнули, он кивнул. Интересно: слышал что-нибудь, о чём Выкидыш мне рассказывал? Если слышал - пипец. И Выкидышу и мне.
  - Ну, что? Увидимся на спарринге, - сказал Выкидыш мне (и Японцу вдогонку), дослушав скучный анекдот до конца, и хлопнул меня по плечу.
  Японец зарулил в кантину. Перед тем, как закрыть за собой дверь, бросил на нас с крыльца ещё один долгий взгляд.
  - Сука! - зло сказал Выкидыш, когда дверь в кантину (магазинчик на территории лагеря) закрылась за Японцем.
  - Сука, - подтвердил я. - Если он что-нибудь...
  - Вряд ли! Я говорил тихо, а ты вообще молчал. На таком расстоянии и я со своим совершенным слуховым аппаратом ничего бы не разобрал. Но он понял, что мы с тобой не анекдоты травили...
  
  Мизинец Хоббит всё-таки сломал. Он сидел на узкой койке и тупо смотрел, как Рэбэ перетягивает его стопу бинтом. Лось лежал пластом и смотрел в потолок. Наверное, он сейчас проклинал свою жизнь и мечтал о смерти. О смерти Японца само собой. Гуинплен читал свою толстую книженцию. Он всегда ее читает. Понемногу, но регулярно. Я в нее никогда не заглядывал, не интересовался. Может, это библия? Посмотрев на меня поверх книги, Гуинплен осклабился и снова ехидно подмигнул жёлтым глазом. На этот раз дать ему в морду у меня желания не возникло. Я молча проследовал в душевую, стянул с себя гидрокостюм и залез под душ. Горячую воду израсходовали на себя мои 'пятёрочники', мне нужно было немного подождать, но ждать пока вода согреется, я не стал. Несмотря на то, что обед мы сегодня пропустили, есть совершенно не хотелось. Хотелось выпить.
  От аванса у меня ни хрена не осталось, но деньги не проблема, я знал, кто мне может занять. И спиртное в кантине имелось, но торговали им только по субботам. Выбор спиртного был неплохим: несколько сортов пива, водка трёх-четырёх сортов, несколько коньяков, вино всякое. Из импортного - виски, джинн, тот же коньяк, ликеры. На любой вкус, но в меру - по одному пузырю пойла в руки. Крепкие напитки по двести пятьдесят граммов, вино - по половине литра. В воскресенье вечером - шмон. Дежурный по лагерю, из инструкторов, изымал все остатки и публично выливал в раковину. Впрочем, обычно ничего не оставалось.
  Так что, спрашивать, не завалялась ли у кого чекушка, я не стал. Прошёл из душа к своей койке, улёгся, закинув руки за голову, и стал думать.
  Если Выкидыш прав, размышлял я, и ничего не напутал, то дембель, как говорится, не за горами. И вот! Новый, блин, поворот! И что он нам несёт? И куда он нас ведёт? Что дальше-то? Что дальше делать? Контракту хана? Снова в безработные? А заплатят ли нам неустойку по контракту, как там прописано? Ё-ё-ё!!
  Я резко подскочил на койке. Все посмотрели на меня, как на припадочного. Я взял с тумбочки сигареты, зажигалку, и вышел из казармы, закуривая на ходу.
  Мысль, промелькнувшая в моей не очень-то умной голове, была ужасна. Новый поворот вёл в никуда. Меня нет, я лежу в могиле, придавленный серой мозаичной плитой, на которой выбита моя фамилия, имя, отчество и две даты: первое мая одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года (дата моего рождения), потом тире, и ещё одна дата - та самая, которая стояла в подписанном мною контракте. Двадцать седьмое июня две тысячи пятого. Жизнь моя закончилась двадцать седьмого июня сего года, сорок дней назад. Именно в этот день, подписав контракт, я подписал себе и смертный приговор заодно. Я уже сорок дней, как труп. И душа моя отлетела в рай или погрузилась в глубины чистилища. Можно смело поминки справлять!
  Итак: я - труп. А зачем трупу деньги? Программа, о которой разговаривал по телефону Носорог, предполагала мое участие в секретных операциях, неизвестно кем финансируемых, после прохождения мною переподготовки в спецотряде. А если программа закрывается, то и я должен быть закрыт. Мы все должны быть закрыты. Нас убьют и закопают прямо здесь, в песчаной дальневосточной земле. В братской могиле.
  Я бросил окурок в ведро, вкопанное посредине курилки (он коротко пшикнул) и повернулся, чтобы вызвать из казармы Рэбэ и поделиться с ним своими мыслями. Но Рэбэ, закончив бинтовать ногу Хоббита, сам вышел на крыльцо.
  - Что случилось? - спросил он, подойдя ко мне.
  Я огляделся, так же, как это недавно сделал Выкидыш и всё ему рассказал. Рэбэ слушал внимательно, пощипывая щетину на подбородке. Когда я умолк, выложив всё, что узнал, и то о чём думал минуту назад, он сказал коротко и ясно:
  - Надо линять.
  Меня слегка удивила поспешность его решения.
  - Ты со мной согласен? - спросил я. - Что нас здесь грохнут?
  - Я предполагал подобное развитие событий. Мне с самого начала всё показалось странным. ООО это...
  - Зачем же тогда контракт подписывал?
  - А ты?
  - Деньги нужны были, - со вздохом ответил я.
  - Вот-вот. Тебе бабки нужны были, мне... кое-что другое. У каждого свои причины... Линять сегодня нужно.
  - Без подготовки? - удивился я.
  - Тебя пять недель готовили. Мало?
  - А еда? А оружие? Не с муляжами же в поход идти?
  - Жрачки в лесу полно, а оружие.... Пуля, говоришь, с Носорогом улетел? Это хорошо. Оружейка до его прибытия без контроля. Подломим оружейку, возьмём три автомата и три тесака, патронов побольше.
  - Почему три?
  - Пойдем втроём: ты, я и Гуинплен, - Рэбэ посмотрел на мою вытянувшуюся, недовольную физиономию. - Знаю, что ты его недолюбливаешь. Надеюсь, со временем ты свое отношение к нему изменишь. Гуинплен не только сильный, как Шварценеггер, он надёжный. Я этого парня, Хохол, лучше, чем тебя знаю. Ещё с первой чеченской компании. Я тогда командиром роты был, а он взводом командовал. Он мне дважды жизнь спас.
  - А как же другие? Лось? Хоббит? Другие? Мы их здесь умирать оставим?
  - Человек человеку - волк. Помнишь?
  Я помолчал, потом заявил решительно:
  - Выкидыш с нами пойдёт.
  Рэбэ пожал плечами. Надо полагать, согласился.
  
  Глава 2. Планы на отпуск
  Андрей Олегович Инзарин, начальник отдела региональных продаж преуспевающей коммерческой фирмы с банальным названием 'Энергетик', регулярно задерживался на работе допоздна. В его обязанности входило ежедневное составление отчета по продажам: сколько продукции отгружено за сегодня, сколько оплачено наличкой, сколько отдано с отсрочкой платежа, сколько денег пришло на расчётные счета за ранее отгруженную продукцию - и всё такое прочее, касающееся обыкновенного коммерческого процесса. Составить такой отчёт заранее нельзя, только после того, когда будет удовлетворен последний клиент, когда закроются склад и касса, когда все менеджеры и торговые агенты разойдутся по домам, и когда тишину в отделе будут нарушать лишь редкие телефонные звонки, потерявшихся во времени клиентов.
  А сегодня, помимо традиционного отчета, Андрею нужно было ещё сдать дела Серёге Кривошапкину, которого он оставлял за себя всегда, когда уезжал в командировки или, что было значительно реже, если болел. Сегодня была пятница, рабочий день закончен, впереди выходные, а с понедельника Андрей уходил в отпуск на целых четыре недели. В такой долгий отпуск в 'Энергетике' не уходил никто. Как правило, отпуска предоставлялись два раза в год - две недели летом и две зимой. Для Андрея сделали исключение, учитывая то, что он не был в отпуске четыре года, расщедрились - за каждый год дали по одной неделе отпуска.
  Вот и сидел он за компьютером, составлял отчёт и нервничал. Нервничал, потому, что часто ошибался, а ошибался, потому, что торопился поскорее закончить с делами и начать медленное и приятное погружение в состояние человека, которому предстоит на целый месяц забыть о контрактах, прайсах, инвойсах, переговорах и прочей коммерческой лабуде. А ещё он нервничал потому, что знал: сегодня он обязательно получит выговор от отца.
  Встреча с родителями должна состояться через час. Каждую пятницу, ровно в семь (время 'Ч') у Инзариных-старших традиционный семейный ужин, опаздывать запрещено. Отец Андрея, Олег Алексеевич - генерал в отставке. Порядок и пунктуальность для него - понятия не то, чтобы святые, но к беспорядку в делах и мыслях, к отсутствию чёткости, к необязательности он относится очень болезненно. Он всегда негодует, когда Андрей опаздывает на назначенную им встречу. Потому что не понимает: как это возможно - не уметь грамотно распланировать своё рабочее время? Жаль, говорит, что ты у меня - пацифист. Армия, говорит, из тебя быстро бы человека сделала. Слово 'пацифист' отец произносит с нескрываемой неприязнью. Андрей знает, что отец до сих пор не может простить ему его решения не поступать в военное училище, как на том настаивал отец, а подать документы в политехнический.
  Это решение далось Андрею не просто, и если бы не мама... Кто знает: возможно, у Андрея неплохо бы сложилась военная карьера, как-никак отец генерал! Но с другой стороны - перспективы, которые открывала перед сообразительным и расторопным парнишкой рыночная экономика, манили его очень настойчиво. Перед ним выстелились две широкие и бесконечно длинные дороги, концами уходящие в неизвестность. Андрей топтался на развилке, не решаясь сделать первый шаг, а мама не стала ждать, когда авторитет отца подтолкнёт сына сделать шаг, который может оказаться роковым, и о котором в будущем её сын может пожалеть. Она сказала строго и убедительно, как всегда умела: 'В армию я тебя, сынок, не пущу. Хватит нам в семье одного военного. Все эти учения, командировки, переезды бесконечные. А что в итоге? Язва, четыре инфаркта и два ранения. Слава богу, из Афганистана живым вернулся. Не хочу я такой жизни ни для тебя, ни для твоей будущей семьи! Ты у меня один-единственный. Если бы братик твой в живых остался, тогда... не знаю, может быть, и не пошла бы против воли нашего папы. А так - нет. Не пущу тебя в армию! Ни за что не пущу!'. Брата у Андрея не было. Вернее он был, но умер, родился мёртвым вслед за живым Андреем. Через несколько минут. В семье Инзариных о мертворожденном Алёшке помнили всегда. И он, Андрей, не забывал... 'А как насчёт долга, как насчёт патриотизма?' - уже зная ответ, осторожно спросил Андрей. Мама горестно вздохнула: 'Не нужны нынче России патриоты'. Андрей посмотрел ей в глаза и сказал: 'Подаю документы в политехнический. Но... если не поступлю...'. 'Поступишь' - уверенно сказала мама. 'Ну а если?'. 'Значит, поступишь на следующий год. А чтобы тебя этой осенью и будущей весной не забрали, я уже с Софой договорилась'. Софья Абрамовна, лучшая подруга мамы, была главврачом военного госпиталя. Связи в медицинском мире были у неё железобетонные. У Андрея нашёлся огромный букет хронических 'заболеваний', среди которых сколиоз был самым безобидным.
  Военная карьера для Андрея закончилась не начавшись...
  Алёна звонила уже трижды, последний раз - минут пятнадцать назад. Беспокоится, знает, что и ей не поздоровится. Свёкор обязательно скажет: 'Плохо обеспечиваешь тылы. Если Андрюха задерживается на работе, значит, его голова занята чем-то посторонним. Он думает не о том, как быстро и рационально выполнить поставленную перед ним задачу, а о том, о чем, видимо, ты должна думать. Бери пример со своей свекрови. Я с ней жизнь прожил, а не знаю, как чай сладким делается. Потому и до генерал-майора дослужился. Она меня к домашним делам на пушечный выстрел не допускала. Её дело - хозяйство вести, мое - Родине служить. Ну и деньги, само собой, домой приносить'. Алёна не спорит, головой кивает, не возражает старику, что она ведь тоже работает. Ну, не ходит, как все, на работу к восьми утра и не несется, как угорелая, домой, едва часовая стрелка к пятёрке доползет. Другая у неё работа. Писательница. Свободный художник. Свёкор сочинительство работой не считает, тем более, что ещё ни одной книжки Елены Инзариной в свет не вышло. Алёна пишет в стол, что называется. Разослала синопсисы своих рукописей по издательствам. Пока результат нулевой. Либо молчание, либо стандартный отказ: 'Ваше произведение нашему издательству не подходит'. Пока - это уже три года!
  Три года... Алёшке, сыну Андрея и Алёны, шесть лет. Меньше, чем через месяц у него начинается взрослая жизнь - пойдёт в школу в первый класс. Можно было бы не торопиться со школой, дать ребенку ещё годик побездельничать, но Андрей с Алёной решили твердо - пора. Ну и что, что семи Алёшке ещё нет? Семь будет в феврале. Подумаешь - какие-то пять месяцев с хвостиком! Алёшка к школе давно готов - читает уже бегло, и не детские книги, а журналы и газеты. Правда, мало, что понимает, зато вопросов задаёт - Андрею иной раз Алёну жалко бывает. Пишет она, пишет свои романы, щелкает по клавишам, сюжетные линии обдумывает, и вдруг: 'Мам, а что такое конвергенция?'. 'Что?' - не сразу понимает смысл вопроса Алена. - 'Ну, понимаешь...'. Попробуй, объясни шестилетнему ребенку, что такое конвергенция. Можно, конечно, отмахнуться. Мол, папа с работы придет - объяснит. Но это опасно, так и уважение сына потерять можно. Элементарно. Это к папе, то к папе, глядишь - и вовсе к маме с вопросами обращаться перестанет. Поэтому нужно срочно переключаться с романа на реальную жизнь и объяснять, если знаешь, а если не знаешь или сомневаешься - лезь за словарём, выясняй и пересказывай своими словами прочитанное. Хотя, лезть за словарем никуда не надо, ни на верхнюю полку, ни во второй ряд книг, ни в нижний ящик письменного стола. Словарь уже давно на самом виду и всегда под рукой. К словарю приходится обращаться часто. Чего уж там - значения многих мудреных слов, которых в последнее время появилось великое множество, мы не знаем, а если знаем, то не вполне уверены, что знаем их правильно. А ребёнку вкладывать в голову неточности нельзя.
  Раньше, до рождения Алёшки, Алёна работала сначала корректором в газете 'Дальневосточный комсомолец', а затем, после окончания филфака дальневосточного пединститута, редактором в одном из книжных издательств. Недолго она там работала. Издательство-скороспелка, которое возникло, казалось, только для того, чтобы выпустить десятитомник Александра Дюма и трехтомник Рафаэля Сабатини, просуществовало чуть больше года. Обанкротилось оно так же внезапно, как и возникло.
  Сочинительством Алёна заболела, став мамой. Сначала она сочиняла сказки для Алёшки - короткие и смешные, похожие на анекдоты. Алёшка был первым благодарным слушателем (пока не стал читателем) маминых произведений. А когда сын освоил азбуку и осознал, что такое печатное слово, он с жаром накинулся на детскую литературу, на время забыв о маминых сказках. Алёне стало чего-то не хватать. Не сочинять она уже не могла...
  ...Резко и противно зазвонил межгород. Андрей поморщился и хотел встать, но Серёга Кривошапкин, который сидел за соседним компьютером и безжалостно расстреливал монстров, выползающих из всех щелей и бесчисленных боковых коридоров, поднялся первым. Сделав успокаивающий жест (сиди, мол, я сам всё сделаю в лучшем виде), он направился к трезвонящему телефону. Андрей снова погрузился в отчёт, но краем уха слушал разговор Серёги с неизвестным абонентом.
  - Здравствуйте. Компания 'Энергетик', слушаю вас... Очень приятно... Видите ли, у нас рабочий день уже закончен, и он ушёл домой... Да, разница во времени у нас с вами два часа... Да, да, я понимаю ваши проблемы... Нет, вы не правы, нам не наплевать... Я очень сожалею... - Серега взглянул на Андрея, - но его тоже нет... Да, вы совершенно правы, пятница... Теперь только в понедельник... Да, да, можете звонить в восемь часов утра.... У нас будет уже десять... А знаете что, вы лучше меня спросите... Сергей... Сергей Кривошапкин... Менеджер... Я прямо с утречка займусь вашей заявкой... Конечно... В понедельник всё и решим... Да... Всего вам доброго... Жду вашего звонка... До свидания.
  Молодец, Кривошапкин, подумал о Серёге Андрей, настоящий коммерсант. Университетов не кончал, но коммерсант замечательный, что называется - от бога. Цепкий. С клиентами разговаривает правильно - спокойно и вежливо, никогда не срывается, если даже клиент раздражён и позволяет себе говорить в оскорбительном тоне. О продукции, которой торгует 'Энергетик' знает всё, что может интересовать покупателей. В документации и финансовых вопросах Серёга разбирается не хуже его, Андрея, начальника отдела региональных продаж, имеющего высшее экономическое образование. По объёму личных продаж Серёга на первом месте в отделе. Если рассматривать Кривошапкина как возможного конкурента, то, пожалуй, он - главный конкурент Андрея. И если Андрей позволит себе быть невнимательным, и хотя бы изредка будет допускать косяки в работе, то руководство компании не станет долго искать ему замену...
  Кривошапкин положил трубку и, весело подмигнув Андрею, вернулся к компьютеру добивать оставшихся в живых орков. Андрей почти закончил с отчётом, осталось только распечатать.
  - Кто это был? - спросил он.
  Серёга назвал клиента.
  - Матафоновский клиент, - вспомнил Андрей. - Чего хотел?
  - Лёнька затянул с ответом на их заявку. Нервничают. У них там подготовка к зиме идёт полным ходом.
  - Раздолбай!
  Таким 'лестным' эпитетом был награждён Леонид Матафонов, один из менеджеров отдела. Лёньку уже давно пора было выгнать за необязательность, забывчивость и безграмотное оформление документов. Да и с объёмами продаж у Матафонова было не ахти. Но он приходился генеральному директору 'Энергетика', Сандалову Виталию Петровичу, каким-то дальним родственником, а с этим приходилось считаться.
  - Вздрючь его в понедельник, - попросил Андрей.
  - Угу, - пообещал Серёга, но Андрей ему не поверил. Серёга Кривошапкин не тот человек, он не будет дрючить Лёньку, и требовать от него быстро решить вопрос со своим клиентом, он лучше по-тихому перетащит этого клиента на себя и будет грамотно его окучивать, увеличивая процентную составляющую своего заработка.
  - Не знаешь, шеф уже ушёл? - спросил Андрей, вкладывая отпечатанные листочки отчёта в пластиковый уголок.
  - Да-а-вно-о, - протяжно ответил Серега. - Чего бы это Сандалетову в пятницу на работе засиживаться? Уикенд - святое дело... И Маринку с собой прихватил, - в голосе Кривошапкина прозвучали нотки не вполне объяснимой ревности, с Маринкой у него ничего не было. - Приёмная на замке. Из всех сотрудников фирмы только мы с тобой на посту. Да ещё охранники. Скоро придут нас выгонять... Ну, что, подбросишь меня ближе к дому?
  Андрей кивнул и протянул Сергею уголок с отчётом.
  - В понедельник утром передай Маринке для шефа.
  - Бу сделано!
  - В курс дела вводить нужно?
  - Я в курсе. А чего не знаю, по дороге расскажешь...
  Было без четверти семь, когда серебристый 'Кариб' Андрея выехал с парковки напротив здания, в котором располагался офис 'Энергетика', и с трудом вклинился в поток машин идущих настолько быстро, насколько позволяла плотность этого потока. Это была ещё не пробка, так как Андрей медленно, но всё же ехал, и на перекрестках подолгу не стоял.
  Вводить Серёгу в курс дела долго не пришлось. Практически обо всём, что касалось родного отдела региональных продаж, он знал: знал все проблемные ситуации, знал про все подводные камни, знал об отчетности, кому, что и в какие сроки представлять - не раз оставался за Андрея. Тем не менее, Андрей ещё раз повторил всё, что считал нужным, заострил внимание своего зама на основных рабочих моментах. Серёга слушал внимательно, а может быть, делал вид, что слушает, а сам думал о чём-то своем. Андрей изредка бросал на Серёгу взгляд и видел, что на губах инструктируемого застыла лёгкая, едва заметная улыбка.
  Андрей вновь подумал о Кривошапкине, как о человеке, который запросто может его подсидеть. Проще всего это сделать, замещая своего начальника. Нужно только продемонстрировать руководству рвение в работе, ещё раз подтвердить тезис, что незаменимых людей не существует и мягко указать на ошибки всеми уважаемого начальника отдела. Не исключено, что у Серёги в загашнике есть пара-тройка Инзаринских проколов. Странно, но почему-то это мысль не напугала Андрея. Может быть, он просто устал? А может, инстинкт самосохранения заглушен давно уже возникшим разочарованием в том выборе, который он сделал, когда избрал карьеру коммерсанта? Что греха таить - не коммерсант он, Андрей Инзарин. Не торгаш! Всё чего он добился (не многого, если честно), всё - благодаря его исполнительности, работоспособности, уму и порядочности. Нет у него, у сына военного и у внука крестьянина, коммерческой жилки. У Кривошапкина есть, а у него нет. Может быть, прав был отец, когда настаивал на том, чтобы Андрей не маялся дурью, а поступал в военное училище?
  - Здесь останови, пожалуйста, - попросил Сергей, когда впереди показался перекресток. Андрею нужно было ехать прямо, а Кривошапкину направо, ещё парочку остановок на трамвае. - Ну, что? Как говориться: счастливо отдохнуть! - Кривошапкин протянул руку, она показалась Андрею влажной и... липкой что ли.
  На семейный ужин у родителей Андрей опоздал всего-навсего на десять минут. Он бы вообще не опоздал, если бы не пришлось долго искать место для парковки (запарковаться удалось, только дождавшись, когда освободил место черный 'Лексус') и если бы работал лифт в родительском подъезде.
  Алёна с Алёшкой, конечно же, уже пришли. Дверь Андрею открыла Алёна, дежурно чмокнула его в щеку и тут же ушла на кухню, помогать маме. Алёшка сидел с дедом в обнимку на кожаном диване в гостиной, на коленях у Олега Алексеевича лежала красивая толстая книга с лощеными листами. На развороте были изображены военные всех родов и войск, облаченные в парадную и полевую форму. Внук с интересом разглядывал изображения военных и внимательно слушал пояснения деда. Увидев вошедшего отца, Алёшка оторвался от созерцания картинок и весело заорал:
  - Привет, отец! How are you?
  - I`m ok, - улыбнулся Андрей.
  - Не опоздать ты естественно не мог, - осуждающе заметил Инзарин-старший, пропустив мимо ушей аглицкий трёп сына с внуком.
  - Здравствуй, папа. Извини за опоздание. Дела сдавал. - Андрей поглядел на часы, потом перевёл взгляд на стол, заставленный закусками. Посредине стола красовался маленький хрустальный запотевший графинчик с водкой и второй, побольше - с красным вином. Для Алёшки был предусмотрен и стоял в компании с графинами кувшин с мутноватым грейпфрутовым соком.
  - А у нас уже всё готово, - объявила мама, войдя в гостиную. - Здравствуй, сынок.
  По случаю семейного застолья на маме было красивое темно-зелёное бархатное платье, её любимое, и видно было, что сегодня она посетила парикмахера. За маминой спиной стояла Алёна, в руках она держала соломенное блюдо с хлебом. С кухни вкусно тянуло жареным мясом, похоже, баранина. Готовила мама классно. Андрей моментально почувствовал, что сильно проголодался, в обед ему удалось закинуть в себя только один хот-дог и чашку кофе со сливками.
  Первый тост был как всегда за них за всех, за семью Инзариных.
  Алена чокнулась со всеми фужером с соком, она вообще почти не пила, а сегодня ей к тому же ещё и за руль.
  Алёна получила права одновременно с Андреем, три года назад, когда они купили свою первую и единственную пока машину - Тойоту 'Кариб'. Но опыта вождения у неё было мало, автомобиль всегда был под Андреем, да и не любила Алёна это дело, говорила, что управление автомобилем - сугубо мужское занятие, а на самом деле, просто не верила в собственные силы и боялась дороги. Более или менее сносно она чувствовала себя за рулем, когда муж сидел рядом и в любую минуту мог что-то подсказать, прийти на помощь. А что ты будешь делать, если меня не будет рядом, спрашивал её Андрей, пешком всю жизнь проходишь? Ты всегда будешь рядом, отвечала Алёна. А если я заболею или умру? Не имеешь права. Ну а если? Не имеешь права, чётко, по слогам отвечала супруга...
  Водка была холодной, а рюмка маленькой, Андрей не ощутил вкуса водки и, проглотив её, набросился на холодец, мамин фирменный.
  - Ой! Про горчицу-то я забыла, - воскликнула мама и поднялась со своего места. Увидев, что и Алёна вскакивает, она опустила на её плечо свою тяжёлую руку и твёрдо сказала: - Сиди, Леночка. Я сама. В моём возрасте движение - это жизнь! Ты лучше за мужем поухаживай. Салат ему положи, рыбку, колбаску. Грибочков маринованных. Что-то наш Андрюшка совсем худой стал. Видать плохо ты его кормишь, не следишь совсем. Хорошо, что семейную традицию поддерживаете, приходите по пятницам. Хоть раз за неделю поест сыночек по-человечески.
  Проходя мимо Андрея, мама не удержалась - остановилась за его спиной, наклонилась и нежно поцеловала в русую макушку. И повела носом, словно пыталась уловить среди ароматов дорогого парфюма тот самый родной, только ей одной знакомый с рождения запах своего единственного, любимого больше жизни ребёнка. Андрей скосил глаза и увидел, как изменилось лицо Алёны, услышавшей несправедливые обвинения свекрови. Внешне почти ничего не было заметно, но в карих глазах жены блеснула обида. В такие минуты Андрею было стыдно за себя. Не за маму, нет. Маму он понимал - все мамы одинаковы, впрочем, как и свекрови. Они любят, и считают, что так, как они, их ребенка любить никто не может. И ещё они ревнуют. Это чувство существует в них помимо их воли. Такова природа... Андрею было стыдно за себя, за то, что он ничего не может с этим поделать. Он не может заставить маму по-другому относиться к Алёне, он не может пресечь маминых редких, но колких и часто несправедливых замечаний в адрес своей жены. Единственное, что он может - это просто любить обеих женщин, таких разных и таких замечательных, каждая по-своему.
  Когда мама с Алёной подали горячее (Андрей не ошибся, это была баранина), графинчик почти опустел. Отец потянулся к бару, за бутылкой, но мама сказала:
  - На сегодня хватит. Андрюша пусть ещё выпьет, а тебе, Алик, уже достаточно. Вспомни о своём сердце.
  - Да я чуть-чуть, - просящим тоном сказал Олег Алексеевич. - Полрюмочки...
  - Нет. - Мама сказала, как отрезала. - Это приказ!
  Олег Алексеевич вздохнул, но спорить не стал. Он хоть и мужчина, хоть и глава семьи, но человек военный, приказам вышестоящего командования привык подчиняться. Сказано нет, значит, нет. Это на службе он когда-то был генералом и сам отдавал приказы, а дома всегда считал себя рядовым бойцом, а теперь к тому же - демобилизованным бойцом.
  Под баранинку Андрей допил водку. Он нисколько не захмелел, был совершенно трезвым, словно и не выпивал совсем, да и откуда ему, хмелю, взяться при такой закуске? Баранину в семье Инзариных уважали. Олег Алексеевич в начале своей военной карьеры долгие годы служил в Средней Азии - в Узбекистане, - а потом в Северокавказском военном округе. Воевал в Афгане. Так что баранина стала для него и для его семьи блюдом почти национальным. Андрей умял две порции, вызвав очередной взрыв материнской любви и сострадания к его 'святым мощам'. Алёна к баранине столь пламенных чувств не испытывала. Она была из местных, и предпочитала рыбу и морепродукты. Но из уважения съела маленький кусочек. Алёшка же вообще к мясу не притронулся, оставлял место для торта и десерта.
  Пока женщины убирали со стола грязную посуду и недоеденные салаты, а мальчик смотрел мультики, Инзарин-отец и Инзарин-сын уединились в генеральском кабинете, чтобы передохнуть перед чаем (подождать, чтобы жирок завязался, как говорила мама) и предаться пагубной привычке - курению. Андрей с удовольствием закурил - в кабинете отца, перед камином, имеющем хорошую вытяжку можно. Разрешается. Естественно, при обязательном условии - дверь в кабинет должна быть закрыта. Во всех других помещениях, даже в туалете, нельзя, а в кабинете можно. Это было одним из элементов домашнего уклада, при котором главное - порядок и неукоснительное соблюдение установленных раз и навсегда правил.
  Олег Алексеевич тоже вытянул из пачки сигарету, но курить не стал, только понюхал и засунул её обратно. Отец не курит уже три года. Бросил решительно и бесповоротно, по-военному. Без мук и сопливого нытья. Поводом к тому был четвёртый инфаркт и рекомендация военврача.
  - Что у тебя на работе? - спросил Олег Алексеевич у сына, усаживаясь в широкое кожаное кресло в глубине кабинета, стоящее за огромным столом, похожим на бильярдный, благодаря такому же изумрудному суконному покрытию.
  Андрей пожал плечами:
  - Нормально...
  Наверное, прозвучало неубедительно.
  - Вижу, что не нормально. Что, начальство не ценит?
  - С этим, мне кажется, всё в порядке.
  - Что тогда? - настаивал отец. - Мало платят?
  - Как везде: сколько заработал - столько и получил. - Андрей выпускал дым в каминную пасть. На отца он не глядел - боялся, что едва посмотрит ему в глаза, как тут же придётся во всём сознаваться. - Закон рыночной экономики: за красивые глаза никто платить не будет...
  - Да уж, глаза у тебя, как у великомученика на иконе. Не нравиться мне, как ты выглядишь.
  - Устал просто. Вот отдохну месячишко...
  - Вот об отпуске твоём я и хотел поговорить. Как планируешь отдыхать? Активно или пассивно?
  - Особых планов нет, - пожал плечами Андрей, по-прежнему не глядя на отца. - Кроме одного небольшого планчика, я тебе рассказывал: мы с Алёной решили на недельку сгонять в Японию. Может машину посвежей и побольше присмотрим. Мама согласилась с Алёшкой неделю посидеть.
  - 'Джип' решил брать?
  - Внедорожник, - поправил отца Андрей. - 'Джип' - это американская марка. Конечно, в Японии 'Джипы' тоже есть, но я хочу 'Лексус' или 'Хариер'.
  - Машина - дело нужное, - согласился Олег Алексеевич. - Но я, вообще-то не о машинах японских с тобой поговорить хотел... Когда, говоришь, вы на острова собрались?
  - Числа двадцатого.
  Отец придвинул к себе настольный календарь.
  - А две недели перед поездкой, чем будешь заниматься?
  - Особых планов нет, - повторил Андрей. - Может, к родителям Алёниным в Славянку прокатимся. - Он выбросил в холодную топку камина докуренный до фильтра бычок и повернулся к отцу. - Теща по Алёшке соскучилась. Тесть на рыбалку зовёт - скоро кета попрёт.
  - А с отцом на рыбалку съездить не желаешь?
  Прозвучавший вопрос был для Андрея настолько неожиданным, что он удивлённо вскинул голову. Олег Алексеевич испытующе смотрел сыну в глаза.
  - Ты ж не рыбак! - сказал Андрей.
  - А ты рыбак? - парировал Олег Алексеевич.
  Андрей слегка растерялся. Молчал, не зная, что ответить.
  - Тут такое дело, сынок, - как-то смущенно начал говорить отец. - Объявился мой однополчанин, мы с ним в Афгане воевали. Друзьями были хорошими, а потом нас жизнь в стороны развела. Сначала часто друг другу писали, потом реже, а потом... Бывает такое в жизни... Последнее письмо от него лет шесть назад получил. Каюсь: не ответил. Замотался. Потом очередной инфаркт, госпиталь. Потом в отставку ушел...
  'Ну, что он передо мной оправдывается? - подумал Андрей, - Я ему судья, что ли?'
  Отец продолжал, спросил, с какой-то странной надеждой глядя в глаза сыну:
  - Ты, наверное, слышал его фамилию от меня. Мы с мамой о нем говорили. Сидоров. Михаил Иванович Сидоров. Помнишь?
  Андрей пожал плечами, не помнил он такого человека. Может быть, и слышал когда-то о нем, но забыл. А многое ли мы знаем о жизни своих родителей? Многое ли запоминаем из их рассказов? Запоминаем мы лишь то, что когда-либо коснулось нас напрямую. Помним людей, бывающих у родителей в гостях, но не всех. Только тех, которые дарили нам игрушки и угощали какой-нибудь вкуснотой. Иногда мы помним их фамилии, иногда - имена и отчества, но чаще - лица. А потом и лица забываются. Свою жизнь - события, происходящие с нами, людей, с которыми мы встречаемся и расстаёмся - мы помним лучше. Потому, что эта жизнь - наша. А жизнь родителей всё-таки немного чужая. Родители наши, а жизнь чужая. Мы не можем повлиять на неё - вот в чем дело. Мы не можем выбирать тех, с кем нам интересно, кто нам приятен, как не можем повлиять на желание родителей общаться с теми, кто нам не нравится, и кого мы видеть не хотим. А уж что касается родительских воспоминаний и их разговоров о делах давно минувших дней, так это вообще очень долгие годы не кажется нам достойным нашего внимания. И только потом, когда мы достигаем того возраста, когда всё в жизни испытано и проверено на собственной шкуре, когда груз разочарований и потерь уже начинает понемногу перевешивать чашу весов, на другой половине которых лежат наши победы и находки, мы начинаем осознавать, что впереди - всё то же самое, те же радости и те же печали, а позади осталось что-то нами не замеченное, мимо чего мы пробежали и даже не оглянулись.
  - Я не помню, папа. Прости...
  - Письмо я от него месяц назад получил, - продолжал отец. - Оказывается, он тут рядом обосновался. Егерем работает под Манжурском. Как и я - отставник. Уже два года как. А я ничего не знал... Может, съездим, сынок, а? Погостим недельку, порыбачим? И тёщу с тестем успеешь попроведовать - у тебя перед Японией твоей ещё неделя останется.
  Андрей был в явном замешательстве. Алёна так рассчитывала на этот его отпуск, хотела подольше побыть вместе, ведь всё-таки мало он уделяет ей внимания. Работа допоздна, командировки. Да и с родителями своими Алёна виделась уже давно, скоро год, соскучилась. Хотя Клара Захаровна (так в шутку называл тещу Андрей; на самом деле её звали Анной Анатольевной, но она была здорово похожа на одного из персонажей популярного ещё недавно телешоу), могла бы и сама почаще приезжать. Хозяйства нет, нигде не работает, днями сиднем сидит и сериалы про чужую жизнь смотрит. Тесть-то ясно - ответственный работник районной администрации, дел хватает. А вот теща могла бы порадовать дочку своим присутствием. Алёшка вторую бабушку практически не знает, зовёт по имени-отчеству.
  - А что, Михаил Иванович один в тайге живёт? - спросил Андрей просто так, чтобы оттянуть момент принятия решения.
  - С сыном. Игорем сына зовут. Ему примерно столько, как тебе.
  - А семьи?
  - Нет у них никого. Вдвоём. Жена Мишкина с невесткой и внучкой погибли в авиакатастрофе. Два года назад это как раз и случилось. Игорь после этого в отставку ушёл. Он тоже военным был, воевал в Чечне, потом в Подмосковье служил. С ним после этой трагедии какая-то история приключилась на службе, нехорошая история. Мишка подробно в письме рассказывать не стал, пообещал всё при встрече рассказать. Ну, в общем, теперь они оба отставники и оба егерями в тайге работают... Съездим? Для меня это важно.
  В дверь постучались.
  - Мужики! - Это была мама. - Кончай перекур. Самовар на столе.
  - Идём, - отозвался Андрей, но выходить из кабинета не поторопился, посмотрел в ожидающие глаза отца и пообещал: - Съездим.
  - Так может быть, прямо завтра с утра и...
  Андрей улыбнулся. Олег Алексеевич привык ничего не откладывать в долгий ящик. Если всё решено - чего тянуть? Тревожный чемодан собран и лежит на антресолях, мама - верная солдатская жена - к подобным неожиданностям давно привыкла, а сам он, генерал Инзарин, всегда готов в поход.
  - Хорошо, - согласился Андрей. - Завтра, так завтра. Как поедем?
  - На внедорожнике естественно. Дороги у нас сам знаешь какие. Только, извиняй, не 'Лексус'. Козёл военный. Комфорта мало, но проходимость получше будет...
  
  Глава 3. Рэбэ
  До сорока лет дожил, а на Дальнем Востоке впервые. Везде побывать пришлось - и в Европе жил, и в Азии, и на Кавказе, даже в Африку судьба забрасывала. Нигде такой благодати не видал. Буйство природы. Симфония жизни. Для большей части России август - исход лета, его, так сказать, заключительный аккорд. Здесь в августе погожие дни только наступили. Совсем недавно небо прояснилось, солнышко тёплое, ласковое, доброе. Ни одного облачка на горизонте. Кусты, деревья и трава просохли наконец-то, нет этого тумана и солёной липкой мороси. Сейчас бы забыть обо всём, взять правее, к океану, искупаться в чистой океанской волне и поваляться на рыжем крупнозернистом песке, отдав своё разгоряченное и уставшее тело во власть морского бриза, превращающего солнечные лучи в вазелин, нет, не в вазелин, в крем для загара, и размазывающего, втирающего этот крем в кожу спины и плеч...
  А Выкидыш оказался более выносливым, чем я от него ждал. От Хохла почти не отстает, шагает след в след, хотя у Хохла ноги вдвое длиннее. Первым я, конечно, поставил Славку. Он самый мощный, за ним идти, как за танком. Легко. Идём друг за дружкой, я сзади, маскирую следы как могу. Идти в тайге группой, пусть небольшой, но всё же, можно только так. Особенно, если опасаешься преследования. А оно будет, чует мое сердце, догонят - в живых не оставят.
  Куда мы идём? Все уверены - я знаю, куда нужно идти. А я не знаю. Сейчас главное - уйти как можно дальше от лагеря.
  Ночью мы двинулись на юг, оставив обманный след, потом поднялись по Вонючке и пошли на север по каменному дну левого пересохшего притока нашей 'любимой' речушки. Так на север и идем. На обманку потратили половину ночи. У меня были большие сомнения в том, что наши возможные преследователи купятся на простейшую обманку, но на изобретение более серьёзной, времени не было.
  Интересно было бы посмотреть на Японца, когда он будет докладывать Носорогу о нашей самоволке! А, может, уже доложил? Шум вертолета Выкидыш услышал часа два назад, ещё темно было. Вёз ли этот вертолет Носорога, или это была какая-то другая вертушка? Сейчас шесть утра. По субботам и воскресеньям подъём в девять. Так что, наше отсутствие обнаружится часа через четыре, ну может, через три. Обычно, Японец, как и любой другой инструктор, по ночам по казармам не бродит, здесь не принято. Но кто его знает? В любом случае держаться надо поближе к густым кустам, открытые пространства не для беглецов.
  Изредка, во время нашего марш-броска я давал команду остановиться и приказывал Выкидышу, как человеку с более тонким слухом, прозондировать тылы. Мы все замирали, а бывший Маркони шевелил своими локаторами. Потом ложился на землю и пытался уловить волны, идущие по ней. Всё было тихо. Один раз Выкидыш что-то уловил, и мы заняли оборону. Но это был кабан...
  Славка, казалось, совершенно не устал, продвигался по этим джунглям так же быстро, как и в начале пути. Но аккуратно: веток не ломал и траву здорово не приминал. Славка - разведчик со стажем.
  Тьфу ты, черт! Нужно определиться с именами. Не Славка, а Гуинплен, так безопаснее для всех. Пусть другие ничего не знают. Чем меньше знаешь друг о друге, тем меньше можешь выболтать, когда тебя будут допрашивать с пристрастием.
  Гуинплен. Если я в мыслях буду называть Гуинплена Славкой, то рано или поздно оговорюсь, и все поймут, что мы с ним знакомы ближе, чем должны быть знакомы друг с другом курсанты спецотряда. Я и так уже Хохлу сболтнул лишнего.
  Выкидыш резко остановился, и я ударился подбородком о его затылок. Выкидыш поднял вверх указательный палец левой руки, правой он держался за ремень автомата.
  - Стоять! - тихо приказал я, и Гуинплен с Хохлом остановились.
  - Вертушка, - сообщил Выкидыш. - Сзади.
  - Точно? - спросил я. - Не ошибся?
  Выкидыш отрицательно помотал головой:
  - В нашу сторону летит.
  Я огляделся. Мы находились в непроходимой тайге, но я хотел отыскать место ещё более кудрявое. Справа рос огромный орех лещина, обвитый виноградной лозой, под его широкую крону я усадил Выкидыша с Гуинпленом. Сам с Хохлом забрался в гущу кустов, растущих слева, максимально замаскировав наши следы. Передернули затворы автоматов, загнав патроны в патронники, и сидели тихо, как мышки. Через пару минут и я услышал шум винта. Посмотрел на Хохла и по тому, как побелели костяшки его пальцев, сжимающих цевье автомата, понял, что и он слышит.
  Вертушка шла низко. Листья кустов, под которыми мы спрятались, забились в истерике, когда она пролетела над нами. Пролетела, а потом ушла на восток, к океану. Мы сидели ещё минут десять, пока шум винтов не стал едва различимым. Видимо, не заметили. Но искали нас, это точно! Наша вертушка! Номеров я, естественно, не разглядел, но жёлто-зелённые полосы на промелькнувшем фюзеляже увидел.
  - В лагерь полетел, - тихо подал голос Выкидыш из-под лещины.
  - А может, на пляж? - попытался пошутить Хохол. - Погодка сегодня, судя по всему, классная будет.
  - Ага, - согласился Гуинплен. - Жарко будет... судя по всему.
  Не думаю, что Гуинплен хотел Хохла зацепить, скорей всего он сам с собой разговаривал, но я увидел, как сверкнули в тени кустов глаза Хохла. Но сдержался Хохол. Пока держится, молодец! Нужно бы примирить их как-то, нужно бы какие-то слова найти, но я не смог, думал о том, что дальше делать. Хохол подсказал:
  - Пожрать бы. Всю ночь ничего не ел.
  - А это? - Я указал на свисающую гроздь винограда. - Чем тебе это не еда? Глюкоза, фруктоза и прочая сахароза. - И я сам оторвал ягодку от грозди. Виноград был черным и без косточек, но мелким и кислым - глаз вырвет!
  - Идите к нам, - позвал Выкидыш. - У нас орехи!
  - А у нас глюкоза с сахарозой, - серьезно ответил Хохол. - Но они немного кисловатые.
  - Виноград и у нас есть, - сказал Выкидыш, - если ты его имеешь в виду. И ещё на стволе грибы какие-то. Интересно, их сырыми есть можно?
  Неизвестные никому грибы есть не рискнули, да и от винограда пришлось отказаться. Мы с Хохлом перебрались к орехам поближе, и минут пять под лещиной раздавалось щелканье, хруст и наше дружное чавканье.
  - Слышь, Рэбэ, - спросил меня Хохол. - А орехи это пища кошерная?
  - Не знаю.
  - Как это, ты не знаешь? - не унимался Хохол. - Ты ж еврей. Должен знать. Любой еврей кошерную пищу от некошерной отличать умеет.
  - Я - русский еврей. Да и вообще я не еврей. У меня отец еврей, а мать русская. Если бы наоборот...
  - То ты бы сейчас арабов мочил в секторе Газа. Или они тебя.
  - Я бы сейчас по миру разъезжал со скрипичными концертами. Дурак, не слушал своего папу-скрипача... Ну, всё, - я встал и поправил автомат за спиной. - Завтрак окончен. Пора в путь-дорогу.
  И тут мы услышали эхо далёкого взрыва. Потом ещё одного. А потом ещё три взрыва прогремели почти одновременно. Звуки взрывов донеслись со стороны покинутого нами лагеря.
  - Пять, - сказал Выкидыш, и у него затряслись губы.
  - Пять взрывов - пять казарм, - проявил чудеса смекалки Хохол. - Пипец нашему лагерю...
  - Всех взорвали! - Выкидыш чуть не плакал. - Спящими.
  - А ты чего ждал? - спросил я со злостью. - Ты думал, что они будут дожидаться пробуждения двух десятков тренированных злодеев вроде нас с тобой?
  Выкидыш не счёл нужным мне отвечать или не смог ответить. Лицо его застыло и стало похожим на восковую маску со стеклянными неживыми глазами. Я отчётливо увидел печать смерти на его лице и понял, что наш доблестный Викинг не жилец, что обречен он на скорую смерть. И ещё я подумал о том, что в спецотряд Выкидыш попал совершенно случайно. Ну и дурак! Ему бы чем-нибудь мирным заниматься, часовым мастером работать или шеф-поваром. Мы-то в спецотряде не по случаю оказались, мы контракт подписали, как само собой разумеющееся. Судьба у нас такая. А куда нам ещё, ежели не в пекло? Мы все - солдаты удачи, а удача приходит не часто. Мы не знаем, когда умрём и надеемся, что ещё не завтра, но смерть уже давно нас облюбовала и только ждёт удобного момента, чтобы прибрать нас к себе. Вряд ли кто из нас умрёт дома в окружении членов семьи. Да и семей то у нас нет и быть не может. Мы сами выбрали такую судьбу, а может, и не выбирали ни черта, может, просто кому-то нужно, чтобы по Земле бродили злые, жестокие и неприкаянные отморозки вроде нас, убивающих за деньги. Для баланса. В противовес праведникам.
  Я прислушался к себе: жаль ли мне погибших в лагере? В зачерствевшей моей душе была пустота. Нет, мне не жаль их. А почему я должен горевать об их смерти? Они - не дети неразумные, они - солдаты удачи, такие же, как мы. Только нам повезло, а от них удача отвернулась. Минуту назад... И не обязан я себя в этом винить! Каждый из них сделал свой выбор. Каждый. А как нас учили? Каждый сам отвечает за свою жизнь. Человек человеку - волк. И не Носорог нам эту истину в головы вбил, мы её сами открыли. Давно. Когда от пуль уворачивались и в окопах от них прятались, когда пайку свою добывали, чтобы с голода не подохнуть, когда выбор между жизнью и смертью делать приходилось... Но, что это я? Расфилософствовался! Может, не пуста моя душа? Может, в ней ещё не все обуглено? Может, живет ещё в ней эта... как ее? Совесть. Может, я этой своей философией себя оправдать пытаюсь? То, что от погибших товарищей по несчастью информацию утаил? То, что оставил их умирать, а сам ушёл? Один. Ну почему один? Вон, Гуинплена с собой увёл, Хохла. Того же Выкидыша... Вру! Ведь вру же сам себе. Гуинплена взял, потому, что с его помощью выжить собирался. Хохла - потому, что он мне о готовящейся акции рассказал. А Выкидыша - потому, что Хохол настоял...
  Так. Всё. Хорош философствовать! Пора шкуры свои никчемные спасать.
  Я оглядел свое воинство: Гуинплен грыз орехи, смерть тех, кого мы оставили в лагере, его тревожила ещё меньше, чем меня. Выкидыш продолжал стоять, как истукан. Хохол приводил амуницию в порядок и старался ни на кого не смотреть.
  - Куда направим стопы свои? - мрачно спросил он.
  - На запад. Вглубь лесного массива. Отдых через каждые два часа пути. Открытые места обходим стороной. Водные преграды форсируем после проведения разведки... Идём в том же порядке... Гуинплен, вперед.
  Я шёл замыкающим, маскировал наш проход и мысленно восстанавливал в памяти карту дальневосточного побережья. Карту я более или менее вспомнил, но что толку? Где мы сейчас находимся, я же не знал. На вертушке, на которой меня доставили в лагерь из Уссурийска, иллюминаторы были задраены железными шторками. По времени полёта получалось, что лагерь расположен километрах в трехстах от Уссурийска, и это при условии, что мы летели по прямой. Но в каком направлении? Строго на восток? На юго-восток? На северо-восток? А, может, вертолет летел зигзагом? По прямой от Уссурийска до побережья, если лететь на восток километров... а черт его знает, сколько километров от Уссурийска до побережья! Я ж не географ! Да и зачем нам Уссурийск, что я к нему привязался? Нам в Уссурийск нельзя. Нас там без документов мигом задержат. А кто его знает, может, у наших, так называемых, работодателей в Уссурийске этом всё схвачено? Да, скорей всего, так и есть... У нас теперь главная задача - не попасться. Потом надо отсидеться где-нибудь, разжиться документами. А документы либо за деньги можно получить, либо за услуги. Ясно, какие услуги мы можем предложить. И кому.
  Я посмотрел на часы - два часа прошло.
  - Братва, привал, - скомандовал я, и Выкидыш сразу отошёл в сторону, чтобы я на него снова не наткнулся. Отойдя, упал как подкошенный, отбросив от себя калаш. Видать крепился, а сам шёл из последних сил.
  - Деньги есть у кого? - спросил я.
  Хохол тихо заржал:
  - Ты че, Рэбэ, в магазин решил сходить?
  - Деньги на паспорта понадобятся, - пояснил я, - когда мы до цивилизации доберемся.
  Самым запасливым оказался Выкидыш. Аванс, полученный при подписании контракта, он сохранил почти полностью, потратил только полтинник. У Гуинплена осталась сотня баксов, у Хохла не было ни цента, у меня двести долларов двумя бумажками и любимая американцами купюра - двадцатка. Итого семьсот семьдесят долларов. Не густо. Но у нас есть четыре автомата и четыре десантных ножа, да Хохол прихватил тэтэшник, а Гуинплен - арбалет. Всё это богатство на четыре липовых ксивы обменять в принципе можно.
  Гуинплен разыскал в высоком папоротнике с десяток переросших и сильно червивых белых грибов. Хохол поймал ужа. Орехов и здесь было много, но на орехи охотников не оказалось. Зато тут рос шиповник, плоды его были крупные и безвкусные, но вполне шли в пищу. Разводить огонь я запретил, хоть никто и не предлагал это сделать, все понимали, что можно, а чего нельзя. Не новички. Разве что Выкидыш, но он вообще лежал на траве, смотрел в небо и молчал, думал, небось, какие мы сволочи. И он в том числе.
  Тишину тайги нарушали только естественные лесные звуки, ничего постороннего, механического. Может быть, нас искали в другом направлении, а может, решили наплевать. Нет, это вряд ли...
  - Эй, Викинг, - позвал я. - Так нельзя. Нужно жрать, чтобы у тебя силы были. Станешь выдыхаться, смотри... нам якоря и грузила не нужны.
  Выкидыш привстал на локтях и, дерзко взглянув мне в глаза, спросил:
  - А то что, пристрелишь?
  - Пристрелю, не сомневайся, - пообещал я.
  - А что тянуть? - вскинулся, как на пружине, Выкидыш. Глаза его пылали ненавистью, по небритому подбородку текла слюна. - Давай сейчас. А может, спарринг проведём? С применением подручных, - в его руке сверкнуло лезвие тесака.
  Я и опомниться не успел, как Выкидыш оказался снова на траве, рылом вниз. Рука с клинком была заломлена назад, а на его широкой спине восседал Гуинплен.
  - Зря ты это затеял, Выкидыш, - рассудительно произнёс Гуинплен и аккуратно отнял у него тесак. - Нам покуда ссориться нельзя.
  - Отпусти, кабан, - задыхаясь и отплевываясь травой, выдавил из себя Выкидыш. - Отпусти, сказал.
  - Рыпаться не будешь?
  Выкидыш промычал что-то маловразумительное. Гуинплен посмотрел на меня, взглядом спрашивая разрешения.
  - Отпусти, - сказал я.
  Выкидыш, тяжело дыша, встал на ноги.
  - Я виноват в твоих бедах? - спросил я у Выкидыша. Он молчал. - Что я сделал не так? Что ты на меня окрысился? Я тебя с собой не звал, тебя Хохол позвал. И ты пошёл, а мог бы остаться. Сейчас бы уже больше двух часов находился в Раю. Хотя, вряд ли в Раю. Нам всем место в другой организации. Её по-разному называют: ад, чистилище, преисподняя, геенна огненная. Слышал о такой организации? Там нас ждут. Там вообще всем грешникам самое место. Туда бы ты и попал. Ведь ты же грешник, Викинг? Конечно, грешник. Иначе, почему ты с нами? Почему ты не дома, с женой любимой и с тёщей? Ты грешник, Викинг. Ты такой же, как мы. Ну, может, не такой же, может, твой грех меньше нашего. Но это сути дела не меняет... Ну да, мы грешники со стажем. У нас у каждого на совести не один десяток мертвяков. Но мы этого не стыдимся, не рвём на себе волосы, не корчим из себя праведников или раскаявшихся проституток. Какие есть, такие есть!.. Хохол, дай закурить.
  Хохол протянул мне кривую мятую сигарету и щёлкнул зажигалкой.
  - Давай, Викинг так поступим, - примиряюще сказал я, без удовольствия затягиваясь кислым дымом. - Тех, которых Носорог со своими подручными взорвали, уже не вернёшь. С этим надо смириться и не рвать себе нервы. И нас пожалей, нам нервы тоже ещё пригодятся. Неизвестно, удастся ли выжить? Может, придётся тех, других, догонять. Так что, хочешь, не хочешь, а мы не враждовать, а помогать друг другу должны. Сейчас нам надо добраться до какого-нибудь населённого пункта, где могут проживать нужные люди, я бандитов имею в виду, а там можешь валить на все четыре стороны. Можешь в монахи подаваться, грехи замаливать. Можешь в ментуру идти... Хотя, этого я тебе не советую делать.
  Гуинплен протянул Выкидышу гнилой гриб, Выкидыш взял его и принялся меланхолично жевать, не обращая внимания на беленьких червячков, выползающих из шляпы. Так же меланхолично он сжевал и кусок ужа.
  Понимая, что для дальнейшего продвижения по тайге нам надо немного восстановить силы я приказал всем спать. Целый час. Дневальным определил Хохла, незаметно подмигнув ему, чтобы за Выкидышем присмотрел. Гуинплен тут же уснул, наверное, он спал уже в тот момент, когда опускался на землю. Я, засыпая, услышал, как Выкидыш спросил у Хохла:
  - А ты, скольких человек убил?
  - Не человек, а чичей, - справедливо поправил его Хохол. - А хрен бы я этих зверьков считал? Штук сто, наверное... Спи, давай. Будешь тормозить, я тебя лично пристрелю... Ладно, не ссы, шутка.
  Час сна - это для обычных людей, как слону дробина. Для нас, профессиональных боевиков, часа достаточно. Мы привыкли сон на потом откладывать. Если сложить все часы, отложенные на потом, года три натикает. Не меньше... Все, кроме Выкидыша, выглядели бодрыми. Даже Хохол, хоть он и не спал.
  Через час пути я заметил, что тайга стала какой-то низкорослой и редкозубой. Да и идти стало значительно легче, причиной тому была трава - раньше она была по пояс, теперь едва доходила до колен.
  - Впереди поле, - сообщил Гуинплен и остановился.
  Я подошёл к нему, приказав Хохлу и Выкидышу спрятаться под кустами. С Гуинпленом мы дошли до края лесного массива и осмотрелись. Перед нами действительно расстилалось кукурузное поле. Кукуруза была чахлая, кое-где не взошла совсем. Сквозь тонкие бадылки с кисточками на кончиках проглядывалась просёлочная дорога, рассекающая поле на две неравные половинки. Дорога была ближе к нам и тянулась с юга на север (или с севера на юг), она выходила из леса, и в лес уходила.
  - В какую сторону двинем? - спросил Гуинплен.
  - На юг, - уверенно сказал я, хотя полной уверенности в том, что я принял верное решение, у меня не было.
  - Хоккей, - сказал Гуинплен.
  Мы краем леса подошли к южному концу дороги, и пошли по ней на юг. После леса ходьба по дороге казалась нам приятной прогулкой. Я даже решил ускориться и приказал бежать, но вскоре от этой затеи пришлось отказаться, потому, что наш топот заглушал все остальные звуки. Правильно я сделал.
  Снова отличился Выкидыш, он первым услышал догоняющую нас машину.
  - Дизель, - определил он.
  - Рискнём? - спросил Гуинплен.
  Я кивнул. Ехать лучше, чем идти.
  - Чё за дизель? - спросил Хохол.
  - КамАЗ, скорей всего, - уверенно ответил Выкидыш. - Или МАЗ. Гружёный. Тяжело идёт.
  Скоро мы и сами увидели. Вопреки обещанию Выкидыша, это был не КамАЗ. И не МАЗ. 'Исузу' с красной кабиной тащил на жестком сцепе серый двадцатифутовый контейнер. Выкидыш смущённо пожал плечами.
  Я снял автомат и поднял руку. Водитель тягача, издали увидев вооруженных людей, рисковать не стал, остановился. А я церемониться не стал, поманил его пальцем, держа на мушке, приказал выйти из машины. Гуинплен открыл дверцу пассажира и забрался в кабину.
  - То, что надо, - крикнул он мне через секунду. - Спальник большой, два пассажирских. Места всем хватит.
  - Ты что, один едешь? - спросил я у водилы. - Без напарника?
  Он кивнул и шмыгнул носом. Водила был совсем молоденький, он испуганно глядел на наши бандитские рожи, на грязный, изорванный камуфляж, на тускло мерцающие дула автоматов, стучал зубами и, наверное, мысленно прощался с жизнью. Я понял это и успокоил парня, сказав:
  - Будешь себя правильно вести, ничего с тобой не случится. И с грузом всё в порядке будет, мы не грабители. А что везёшь-то, кстати?
  - Б-б-б, - стал заикаться парень.
  - Бабло? - предположил Хохол и заржал.
  - Б-б-бытовую технику, - с трудом выдавил из себя водила.
  - Ну, всё, успокойся, - ободряюще сказал я. - Как тебя звать то?
  - С-семён. А вы кто?
  - Арендаторы, - Гуинплен подошёл к Семёну и хлопнул его по плечу. - Хотим арендовать твой автомобиль. Вместе с тобой, если ты не против. Куда путь держишь?
  - В Манжурск.
  - Нам по пути, правда... господин полковник? - Гуинплен посмотрел на меня.
  Я утвердительно кивнул головой, хотя понятия не имел, где этот Манжурск находится, и спросил у Семёна:
  - У тебя карта есть?
  - В бардачке.
  - Принеси-ка.
  Карта была старенькая, грязная и затёртая, склеенная на сгибах скотчем. Я бы ни за что не нашёл на ней Манжурск, если бы название этого населенного пункта не было обведено чёрным фломастером.
  - Манжурск - большая деревня? - спросил Хохол.
  - Манжурск - город! - в словах Семёна прозвучала обида, и я понял, что родом он из этого самого Манжурска. - Почти сорок тысяч населения.
  - Ого! Почти сорок! - Мне очень сильно захотелось в Манжурск. Манжурск - это то, что сейчас нам было нужно. Наверняка в этом заштатном городишке милиция бездействует, а мэр - фигура чисто номинальная, всем заправляют бандиты. Бандиты - ребята простые и бесхитростные, с ними легко будет договориться, мне уже приходилось как-то пару раз общаться с представителями криминальных структур подобного масштаба. Да и до Уссурийска далековато. Не думаю, что у Носорога и его хозяев в Манжурске имеется представительство этого грёбаного общества с ограниченной ответственностью.
  - Мы где сейчас?
  - Вот, - Семён ткнул заскорузлым пальцем в карту. - До Манжурска полсотни километров, или около того. За час доедем.
  - Так какого ж мы стоим? - удивился я и скомандовал своим орлам: - По машинам!
  Хохла, как наиболее щуплого, а Выкидыша, как менее длинного, я определил в спальник. Мы с Гуинпленом уселись на пассажирские сидения рядом с Семёном. Ехать лучше, чем идти, а что самое главное в нашем положении - быстрее. Семён ещё не вполне оправился от испуга, и всю дорогу шмыгал носом и искоса поглядывал на Гуинплена, сидящего рядом с ним.
  - У тебя платок носовой есть? - спросил его Гуинплен.
  - Не-а, - ответил Семён и громко шмыгнул в подтверждение.
  Гуинплен достал из внутреннего кармана новый отглаженный платок и протянул водиле:
  - На-ка, высморкайся. А то у меня у самого сейчас насморк откроется.
  Впереди показались какие-то мрачные строения из почерневшего от времени кирпича, соединённые меж собой наклонными галереями.
  - Что это? - я указал рукой на строения.
  - Бывший завод железобетонных изделий, - ответил Семён. - Уже одиннадцать лет не работает, и никому дела нет. А ведь был градообразующим предприятием! Чуть не весь Дальний Восток железобетоном обеспечивал. Махина! Считай, половина Манжурска на нём трудилось. - По всему было видно, что Семёну далеко не безразлична судьба завода, ставшего жертвой перестройки. Одной из многих. Семён даже заикаться перестал, рассказывая о печальной кончине завода. - Обанкротили, суки! И растащили по частям. Директор завода, Пекарь Иван Иванович, по началу-то что-то сделать пытался, в Москву летал, с чиновниками разными встречался, с самим премьер-министром. Только им всё по фигу... Чего им какой-то заводишко, если всю страну под разграбление отдали?
  Семён снизил скорость и достал из бардачка грязную пачку 'Примы'. Закурил. Справа от нас была тайга, слева - территория бывшего завода. Часть бетонных плит периметра завалилась внутрь. Заводик был небольшой. Семён явно приврал, уверяя нас, что этот ЗЖБИ обеспечивал железобетоном чуть не весь Дальний Восток, в лучшем случае, он закрывал потребности района. Картина была унылой. Тайга перепрыгнула через дорогу и затянула молодой порослью всё пространство. Зелёные кусты росли даже на крышах галерей. Цеха зияли проломами, а стены административного корпуса угрюмо пялились на нас чёрными и пустыми глазницами окон.
  - Ну, и где он теперь? - поинтересовался я.
  - Кто?
  - Пекарь твой.
  - Иван Иванович? - зачем-то уточнил Семен. - А кто ж его знает? Может на Канарах, если Москва ему денег дала. А может в земле сырой. Как последний раз в Москву улетел, так и не возвращался.
  - А семья директорская?
  На мой вопрос Семен ответить не успел. Откуда ни возьмись, прямо перед нами появилась вертушка. Вылетела справа из-за леса и зависла над дорогой, метрах в пятидесяти от машины. Наша вертушка, с желтыми и зелёными полосами на сером фюзеляже. Семён от неожиданности резко ударил по тормозам, и Хохол свалился на наши с Гуинпленом головы. Хорошо, что это был Хохол, а не Выкидыш, хорошо, что Семён ехал медленно, и ещё хорошо то, что шеи у нас крепкие.
  - Ты что ...! - Хохол нехорошо обругал Семёна. - Вчера за баранку сел? - и заткнулся, увидев вертушку.
  - Картина Репина, - произнёс Гуинплен. - Каковы наши действия? Сделаем вид, что не заметили и поедем дальше?
  Вертушка задрала хвост, и пулеметчик врезал очередью по полотну дороги перед кабиной тягача, щебёнка с дороги шрапнелью пробарабанила по капоту и лобовому стеклу.
  - Нам предлагают выйти из кабины, - прокомментировал я действия тех, кто управлял вертушкой, и огляделся.
  Напротив того места, где остановился 'Исузу', забора не было. В десятке метров от нас стоял цех, стена которого была проломлена. Видать, искусственный проём сделали для того, чтобы вытащить из цеха что-то, имеющее крупные габариты и определённую ценность. Тянуть резину смысла не имело - те, в вертушке, наверняка уже нас разглядели. А раз так, то...
  Я сказал Семёну тоном приказа:
  - Когда дам команду, вываливайся из кабины и чеши в тайгу.
  Потом повернулся к Хохлу и сказал ему:
  - Поливать начнут сразу, как мы с Гуинпленом выберемся из кабины. Под пули не лезь. Действуй по обстоятельствам.
  Гуинплену что-то объяснять не надо было.
  - Вперёд!
  Мы с Гуинпленом оказались проворнее пулеметчика - пули свистели за нашими спинами. В пролом мы влетели одновременно.
  - Не зацепило? - озабоченно поинтересовался Славка.
  - Нет. А тебя?
  - Цел.
  Я осторожно выглянул из пролома. Пулемётчик расстреливал кабину 'Исузу', пули легко прошивали её насквозь. Кранты Хохлу с Выкидышем, подумал я и тут же увидел их, здоровых и невредимых, спрятавшихся за передним колесом тягача. Хохол отстреливался. Молодцы, правильно выбрали момент - перебрались из кабины в укрытие, пока пулемётчик занимался мной и Гуинпленом. Я не стал ждать, когда пилот начнёт разворот, чтобы зайти сбоку, выпустил длинную очередь по кабине вертушки; Гуинплен отстал от меня только на секунду. Попали! Я или Славка, а может быть Хохол? Какая разница? Стекла кабины брызнули сверкающими осколками. Вертушка резко вскинулась вверх и, заваливаясь на правый борт, пошла на нас.
  - Твою мать! - заорал Гуинплен и кинулся в глубину цеха.
  Я тоже побежал, но в другую сторону. Чтобы у Славки желание не возникло меня своим телом закрыть. Сделал я не больше десятка скачков, когда за моей спиной раздался взрыв, и сверху рухнуло всё, что только могло рухнуть на мою бедную еврейскую голову. Последней моей мыслью была мысль о Семёне. Не о своих друзьях-товарищах по несчастью, не о себе самом.
  Удалось ли парню добежать до леса, подумал я...
  
  Глава 4. Андрей
  С Алёной удалось договориться удивительно легко.
  - Хорошо, съезди с папой, - согласилась она после минутного раздумья, когда я сообщил ей об отцовской просьбе. - Я же понимаю, на две половинки ты не разорвёшься. А вернёшься - к моим съездим.
  Я понимаю... А в голосе обида. Давно прошли те времена, когда важен и понятен был только смысл сказанного. Я теперь всегда знал о её настроении и без слов. Слова даже мешали. Они не всегда соответствовали действительности, а иногда несли информацию противоположную истинной. Я ощущал любую перемену в настроении любимой женщины. Я чувствовал, что ей нравится, а чему она не рада. Моему завтрашнему отъезду она рада не была.
  С Алёной мы женаты семь лет, а живём почти восемь.
  Семь лет... Считается, что первые семь лет - самые трудные, чаще всего в течении этого срока большинство браков дают трещины и многие семьи разрушаются. Так что, можно сказать, самые хрупкие годы у нас уже позади. Правда, некоторые называют более продолжительный срок - десять лет. Но я думаю, что и десять нам по плечу. Мы любим друг друга, и это правда, я не пытаюсь заменить слово 'привычка' словом 'любовь'. Наши отношения не вошли в привычку. Мы любим друг друга также нежно и ревниво, как и вначале. Мы скучаем, когда не вместе, мы так же мучительно ждём встречи и так же счастливы, когда она происходит. Мы ревнуем... Иногда, не часто, но бывает. Ревнуем потому, что любим. С сексом у нас тоже всё в порядке. Я вижу и знаю это. И не только по своим ощущениям. Я ни сколько не преувеличу, если скажу, что эти семь лет мы прожили душа в душу. Думаю, что не все семьи счастливы так, как наша. Кто-то находится в перманентном состоянии войны друг с другом. Кто-то придерживается в семейных взаимоотношениях суверенитета. Мне кажется: суверенитет - это самое плохое, что может быть, уж лучше война. Что такое суверенитет? Независимость. У каждого свой личный кошелёк и своя личная жизнь. О какой семье здесь можно говорить? Деловые отношения, а не семья. Нет, лучше уж война.
  Алёшка за вечер раз десять менял свои планы. То он изъявлял желание остаться у деда с бабой, то хотел поехать домой и поиграть на компьютере, потому, что у деда компьютера нет, а ему именно сегодня удастся пройти на четвертый уровень. То вспоминал, что книга о воинских различия осталась не до конца изученной, то вспоминал, что и дома у него лежит недочитанный Жюль Верн. В конце концов, деду удалось уговорить внука остаться и погостить ещё, пообещав научить его разбирать и собирать именной 'Макаров'. Какой мужчина не любит оружие? Тем более, настоящее, а не игрушку! На пороге отец подмигнул мне - жёнам о завтрашней поездке решено было рассказать после нашего с Алёной ухода, чтобы они не смогли объединиться в своих усилиях и уговорить нас никуда не ехать. Об этом мы с отцом договорились во время второго перекура. Папуля решил схитрить и свалить всё на меня. Мама в легкую могла запретить ему эту поездку, используя основной аргумент - четырежды травмированное отцовское сердце. А так - моя идея, а меня нет, некого убеждать. Мама знала, что отец ни за что не откажет мне в моей просьбе. Знала и мирилась, взяв с него обещание, беречь себя и не пить больше того, чем ему было разрешено. Отец знал, сколько ему разрешено, а дав слово, он его держал. Мне выпала нелицеприятная роль - роль соблазнителя, к тому же малодушного. Ну да ладно, потом мы всё равно признаемся - расскажем, как оно было на самом деле. Такое уже бывало, отец иногда прибегал к подобной военной хитрости. В том, что я уговорю Алёну, отец не сомневался.
  - Только ты уж постарайся не задерживаться, - попросила Алёна. - Я буду скучать.
  Я заправил прядь ее светлых волос за ухо, нежно поцеловал открытую шею и прошептал:
  - Я хочу тебя.
   Алёна вздрогнула и слегка отстранилась.
  - Я управляю транспортным средством повышенной опасности, если ты забыл, - лукаво улыбнулась она. - Водителя во время движения отвлекать запрещается.
  - Хочешь, пересядем. Я поведу.
  - Ни в коем случае. Ты пьян.
  - Я трезв, как стеклышко.
  - Ты пьян, как зюзя. К тому, же пристаешь к водителю с предложениями сексуального характера. Пьяный за рулем - убийца. Пьяный маньяк за рулем - убийца вдвойне. Нет, пьяный маньяк - это... это... я даже не знаю, как это называется.
  Я положил руку ей на колено. Алена закрыла глаза, и мы чуть не выехали на тротуар, я вовремя успел схватиться за руль. Алёна нажала на тормоза. Мы посмотрели друг другу в глаза и стали целоваться, как сумасшедшие. Не знаю, как далеко мы бы зашли, если бы нас не отрезвил настойчивый гудок сзади. Я оторвался от Алёниных губ и увидел, что из окна объезжающей нас 'Газели' выглядывает немолодой водитель, что-то кричит и крутит возле виска пальцем, намекая на наше слабоумие. Я тоже высунулся из окна и крикнул ему вдогонку:
  - Дистанцию... держать надо.
  Конец фразы я прокричал уже в салоне, Алёна за воротник втащила меня внутрь.
  - Ты точно маньяк, - сказала она.
  - Я хочу тебя, любимая, - повторил я и снова хотел её обнять, но Алёна придержала меня, успокоив.
  - Потерпи, пока домой придем.
  Мы целовались, когда вышли из гаража, мы целовались по дороге домой. Мы целовались в подъезде, вспомнив свою холостяцкую молодость. Открыв квартиру, Алёна тут же бросилась в душ, и я, срывая с себя одежду, последовал за ней.
  У нас с Аленой не было проблем в сексе, как я уже говорил, но то, что происходило этой ночью, было похоже на безумие. Двойное. Мы оба сошли с ума. Мы были неистовы и неутомимы. Сначала мы любили друг друга в душе, потом перешли в спальню. Дикие и жгучие желания сменились тихими нежными ласками. Потом снова страсть и снова нежность. Устав от ласк, мы лежали на кровати и разговаривали. Моя голова покоилась на теплой и мягкой груди Алёны. Я вдыхал аромат её тела, а она нежно ворошила мои волосы и рассказывала мне сюжет своего неоконченного романа. Отдохнув, мы снова занимались любовью. Уснули мы только под утро.
  
  ...К назначенному отцом времени я естественно опоздал.
  Отец ходил вокруг зелёного военного УАЗика, придирчиво его осматривал, пинал скаты и за что-то распекал водителя, молоденького сержантика, перед которым была поставлена задача довезти нас до воинской части, где он служил, и остаться там. Дальше мы должны были ехать сами. Приятелей и бывших подчиненных во многих частях Дальневосточного военного округа у отца было предостаточно. Они помнили его и всегда были готовы помочь отставному генералу и своему бывшему командиру, о чём бы он их не попросил. Дать на недельку УАЗ, например. Отец редко к ним обращался, не желал надоедать, но иногда случалось.
  Увидев меня, папа постарался скрыть своё раздражение, но всё-таки, усаживаясь на переднее сидение рядом с сержантом-водителем, обернулся через плечо и бросил:
  - Если бы ты был в моём подчинении, был бы вечным дежурным.
  Мама не вышла нас провожать, наверное, они с отцом всё-таки немного повздорили. Алёшка, надо полагать, ещё дрых.
  До воинской части, где служил сержант, а когда-то и сам генерал Инзарин ею командовал, доехали минут за пятьдесят. От неё до Манжурска надо было ещё пилить более ста километров, но по хорошей трассе. В Манжурске нас должны ждать отец и сын Сидоровы.
  Как выяснялось, папа заранее спланировал поездку, и всё решил за меня, и моё согласие являлось чисто условным. Честно признаться, сильно я не удивился, я знал своего отца.
  Сержант подрулил к воротам части, уступил мне свое место и, весело козырнув, скрылся на КПП. Мне показалось, что сержант был безмерно доволен тем обстоятельством, что у него забрали машину. Ну, правильно - ведь целую неделю можно будет бить баклуши, скорей всего, он теперь будет болтаться по автопарку и помогать тем, кому делать нечего. Буквально через несколько секунд, после того, как наш временный водитель исчез на КПП, оттуда вышел подполковник в полевой форме с красной повязкой дежурного по части на рукаве. Ещё в дверях его лицо расплылось в широкой улыбке. Подполковник сбежал с крыльца, строевым шагом подошёл к нам и, отдав честь, гаркнул:
  - Здравия желаю, товарищ генерал-майор!
  Я заметил, как правая рука отца непроизвольно дернулась. Привычка!
  - Да будет тебе, Михаил Алексеевич, - смущенно пробормотал отец, но такое обращение ему явно понравилось. Плохое настроение улетучивалось. - Какой я тебе генерал? Я теперь сугубо гражданский человек. Можешь звать меня по имени-отчеству. Не забыл ещё?
  - Как можно, товарищ... Олег Алексеевич...
  - Так оно правильней... Ну, как служба?
  - Нормально, Олег Алексеевич.
  - Да знаю я, как оно нормально. Жалованье маленькое, да ещё и задерживают. Жить негде. Солдаты бухают, служить не хотят. Жена, небось, всю плешку проела? Кажется, жену Машей зовут?
  - Так точно, товарищ генерал-майор, простите, - подполковник поправился: - Олег Алексеевич. Всё так, относительно того, что жену Марией зовут. А в остальном...
  - Да ладно, я понимаю - в армии жаловаться на жизнь по уставу не положено. Но ты не тушуйся. Вроде бы наш теперешний за проблемы военных взяться решил. Может, что и выйдет у него.
  - Хорошо бы, - согласился подполковник.
  Отец решил сменить тему разговора.
  - Николай в штабе? Хотелось бы с ним повидаться.
  - Полковник Ефремов руководит операцией по поимке беглых преступников. Сегодня с утра всю часть по тревоге подняли. В ружьё, и - в оцепление. Весь Манжурск в кольцо взяли, даже хозвзвод вооружили и вывезли.
  - Что, такие опасные?
  Михаил Алексеевич пожал плечами:
  - Командир сказал, что две десантные роты из-под Уссурийска нам в помощь перебрасывают. Значит опасные. Приказ - живыми не брать.
  - Вот как! Круто. А Ефремов-то от кого этот приказ получил? Из штаба округа?
  - Я не знаю, товарищ генерал. Приказ в пакете какой-то майор привез. Эфэсбэшник, наверное. Или штабист из Москвы. Козырной, одним словом. Распоряжался здесь, как у себя дома.
  - И Ефремов его на хер не послал? - искренне удивился отец; подполковник пожал плечами и промолчал. - Ну, дела! Не узнаю Кольку. Чтобы какой-то задрипанный майор ему права качал? Ну, дела... Ладно, - засобирался отец, - пора нам. - И повернулся ко мне: - Залезай, поехали.
  - На охоту собрались, Олег Алексеевич? - поинтересовался бывший отцовский сослуживец.
  - На рыбалку. К старому другу. Он егерем в Манжурском охотничьем угодье работает.
  - На каком кордоне?
  - Да я не знаю. На северном, кажется. Мы с ним должны в Манжурске встретиться в Обществе охотников и рыболовов. А оттуда - уже с ним, до места доедем.
  - До Манжурска вы без проблем доедете, и в сам Манжурск легко попадёте, - пообещал Михаил Алексеевич. - Если остановят, задерживать не будут. Вас, Олег Алексеевич, весь полк знает, фотография ваша, где вы во всех ваших боевых регалиях, до сих пор рядом со знаменем части красуется. И в каждой казарме, в ленинской комнате. Да и я позвоню сейчас на всякий случай, предупрежу, что вы едете. Но вот... - он замялся.
  - Что? - подбодрил подполковника отец. - Не стесняйся, говори.
  - Может быть, вы какое-то время в Манжурске побудете? Не советую я вам в тайгу ехать, тем более на северный кордон. Наиболее вероятное местонахождение преступников именно на севере. Похоже, они в Манжурск идут. Переждали бы облаву в Манжурске. Вот задержат наши этих беглых, тогда и поедете.
  Отец помолчал, раздумывая над советом. Отец мой, конечно, мужик геройский, но он трезво на всё смотрит, прекрасно знает, когда можно рисковать, а когда риск ничем не оправдан. Он взглянул на меня, крякнул и, повернувшись к подполковнику, пообещал:
  - Хорошо. Переждем вашу облаву в городе.
  Они пожали друг другу руки, я тоже за руку попрощался с Михаилом Алексеевичем. Мне понравился этот подполковник, но ещё больше мне понравилось то, что он так уважает моего отца, и что папина фотография висит рядом со знаменем той части, где он служил когда-то, уже довольно давно. Я был горд за папу. А вскоре мне пришлось испытать это чувство ещё раз. На подъезде к Манжурску нас остановил отряд бойцов с автоматами. К нам подошли и потребовали предъявить документы. Папа вышел из УАЗика, а я полез в карман за водительским удостоверением, но тут подбежал какой-то прапорщик и, приказав своим солдатам отойти от машины, козырнул отцу и сказал:
  - Здравия желаю, товарищ генерал. Прапорщик Чурило. Проезжайте, пожалуйста. Счастливого вам пути.
  - Спасибо, - улыбнулся отец. - Спасибо, сынок. А полковника Ефремова здесь нет неподалеку. Хотел его кое о чём спросить.
  - Господин полковник...э-э-э...он в другом месте.
  - Господин? - презрительно переспросил отец.
  - Сейчас все господа, но вы, товарищ генерал-майор, вы - Товарищ! - Я понял, что для многих людей, и для этого прапорщика со смешной фамилией Чурило тоже, слово 'товарищ' звучит намного приятней, чем слово 'господин'. - А хотите, - предложил прапорщик, - я сейчас с полковником Ефремовым по рации свяжусь?
  - Нет. Не надо. Я с ним на обратном пути увижусь обязательно. Недели-то вам хватит беглецов изловить?
  - Так точно, товарищ генерал-майор! Раньше изловим.
  - Ну-ну. Поехали, Андрюха...
  Отъезжая, я услышал, как прапорщик Чурило сказал своим бойцам:
  - Вы что, офигели? В ленкомнату редко заходите? Это же сам генерал-майор Инзарин!
  - Да ну? Тот самый?
  - Он, - подтвердил прапорщик.
  - Вот бы под его командованием послужить!
  Отец, хоть он и сидел справа от меня, наверное, тоже услышал разговор прапорщика с бойцами, стекло на моей дверке было опущено. Он улыбался, но потом нахохлился, как петух и проворчал себе под нос:
  - Господин, мать его...
  - Вы с полковником Ефремовым друзьями были? - спросил я немного погодя.
  - С Колькой-то? Да нет, не дружили. В смысле так, чтобы за пределами части - нет, не встречались, вместе не выпивали. Служили, не ссорились. Офицером он неплохим был, разве что чересчур горяч. Легко мог старшему по званию в глаза высказать всё, что о нём думает. Я его однажды от трибунала спас. Заехал в морду проверяющему из центра за то, что он его друга, замполита одного, тупым солдафоном обозвал. Пришлось мне тогда в Москву лететь, доказывать замминистра, что проверяющий этот по роже за дело схлопотал. Колька у меня сначала ротным был, потом я же его начальником штаба сделал. Когда я в отставку ушёл, его на мою должность назначили. Он к тому времени женился удачно, на дочери одного... из штаба округа. Наверное, поэтому и назначили, сделали вид, что забыли о его характере. Сейчас, слышал - господин!
  - Ну что ты папа к этому слову прицепился? Другие времена, другие слова. Товарищ, господин. Какая разница? Суть-то всё равно одна. Слово суть не меняет.
  - Меняет, - сказал отец и отвернулся.
  Мы уже въезжали в Манжурск.
  Манжурск - городишко небольшой. Население - до сорока тысяч не дотягивает. Расположен он на равнине, сопки южнее и юго-восточней начинаются. Если ехать к нему с юга, по седловине между двумя сопками, он весь, как на ладони - маленький, компактный, застроен стандартными пятиэтажками времен Кузькиной матери. Мирный такой городишко, весь в зелени, производства никакого - ни одной трубы с ядовитым дымом. Мне приходилось быть в нём дважды по делам 'Энергетика', а отец, так вообще Манжурск, как свои пять пальцев знает.
  - Сейчас налево повернёшь, - скомандовал папа. - На втором светофоре - направо и сразу во двор. Контора эта там была, если мне память не изменяет. - Отец задрал левый рукав и посмотрел на часы, сказал недовольно: - Из-за тебя и мне приходится опаздывать.
  Память отцу не изменяла - Манжурское районное отделение Краевого Дальневосточного Общества охотников и рыболовов находилось именно в том доме и в том подъезде, у которого я припарковал наш военный УАЗик. Мы с отцом спустились в полуподвальное помещение, похожее скорее на склад ЖЭКа, чем на офис известной общественной организации. Кабинетики Общества располагались по одну сторону длинного полутёмного коридора, заставленного столами, на которых громоздились штабеля древних архивных папок с тесёмками. Наверное, в этих папках хранилась документация всех лет, начиная с момента образования Общества. Пахло старой бумагой, пылью, плесенью и кошками. Коридор освещался единственной лампочкой, свисающей с потолка на длинном витом проводе.
  - Да, небогато живут охотники и рыболовы, - заметил я.
  - Небогато, - согласился отец. - А ты знаешь, какая зарплата у егеря?
  Я пожал плечами. Откуда я мог это знать?
  - Тысяча двести.
  - Долларов? - удивился я и подумал: - 'Не так уж и плохо'.
  - Тугриков, - язвительно ответил отец. - Рублей, конечно. Как никак, мы в рублёвой зоне живем. Это вы, коммерсанты, привыкли деньги в долларах считать... Рублей. Одна тысяча двести рублей. Мишка мне писал. Они с Игорем на свои пенсии живут, а зарплата - это так, на сигареты.
  - А как же остальные егеря? Или они все - бывшие военные?
  - Не все. А как живут? Браконьерствуют, так и живут. - Отец с трудом протиснулся между столом и стеной и открыл первую дверь.
  Комната оказалась пустой. На полу валялись какие-то бумаги, а в углу стояло плешивое чучело росомахи. Мы двинулись дальше. В следующем кабинетике стоял стол со старинным мраморным чернильным прибором и чёрным дисковым телефоном. У стены - канцелярский шкаф. Пустой. Сначала мы решили, что и здесь никого нет, потому что, когда открыли дверь, хозяин кабинета находился под столом, он поднимал с пола упавший листок. Выбравшись из-под стола, он покряхтел, близоруко сощурился и спросил:
  - Что угодно, господа? Сегодня суббота, начальства нет. Я - сторож. Приходите в понедельник.
  Сторожу было за семьдесят. На голове его красовалась бордовая вязаная шапочка. По-видимому, он сильно мерз, так как поверх толстого ручной вязки свитера натянул видавший виды пиджачишко, а шею обмотал шарфом. Ног из-за стола не было видно, но я не сомневался, что обут старик в валенки или унты.
  - Здравствуйте, уважаемый, - поздоровался отец. - А почему у вас входная дверь не закрыта?
  - А зачем мне запираться? Здесь брать нечего. Росомаху разве что? Чучело там видели?
  - Видели. А что же вы сторожите, если брать нечего? - встрял я.
  - Положено.
  - Видите ли, уважаемый, - сказал отец. - Мне здесь встреча назначена.
  - Кем назначена? Я же вам говорил - суббота, начальства нет.
  - Встреча мне назначена егерем Сидоровым, - продолжал отец, не замечая реплики сторожа. - Михаилом Ивановичем Сидоровым. Знаете такого?
  - Ах, Михал Иванычем! Это другое дело. Только его нет.
  - Как нет? А где же он?
  - Да вы присаживайтесь, - сторож вдруг подобрел. - Михал Иваныч скоро вернётся. Вы присаживайтесь.
  Мы с отцом огляделись вокруг в поисках чего-либо, куда можно было бы присесть, но в этом кабинете мебели не наблюдалось. Поэтому мы остались стоять.
  - Ах да, - спохватился сторож. - Здесь же стульев нет. И дивана нет, тут только мой стул, но он один.
  - Что же делать? - спросил я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
  - А мы с вами в приёмную сейчас перейдём. Там и Михал Иваныча дождёмся. - Старик засуетился, убрал в ящик стола листок, который поднял с пола, потом снова достал его и, аккуратно сложив вчетверо, убрал в карман пиджака. - Пойдёмте. Осторожно, об угол стола не ударьтесь, стоит так неудобно. Я всегда об него бьюсь...
  Приемная находилась в торце коридора. Она оказалась большой и светлой, свет сюда проникал из двух окон. По периметру приёмной стояли старые венские стулья, у двери, обитой желтым винилом - стол секретаря. На столе ничего не было, только телефон с диском и тремя кнопками для коммутации.
  - Меня Львом Матвеичем зовут, если что, - представился сторож. - Это я к тому, если вы вдруг ко мне обращаться будете.
  L&M, окрестил я его.
  - Олег Алексеевич Инзарин, - отец протянул старику руку.
  - Очень приятно.
  - Андрей, - представился я. - Олегович.
  - Сынок. Я сразу так и решил, - заявил L&M. - У меня глаз намётанный. У Михал Иваныча тоже сынок есть. Только он на кордоне остался. Нельзя тайгу без пригляду оставлять.
  - А где он сам-то, Михаил Иванович? - спросил отец.
  - А он это... я его... ну, в общем, он скоро. До магазина и назад.
  Ясно, подумал я, L&M Сидорова за водкой отправил.
  - Сейчас придёт, - пообещал старик, и точно - стукнула входная дверь, и бодрый голос крикнул:
  - Эй, Матвеич! Ты где? Накрывай на стол, доставай посуду!
  Дверь в приёмную открылась и в проёме возникла фигура человека, плечи которого касались косяков, а голова притолоки. В правой руке он сжимал за горлышко литровую бутылку 'Путинки', в левой - полупрозрачный пакет с продуктами. Сквозь целлофан просвечивала банка консервов, кирпич хлеба, скорей всего чёрного 'Бородинского', и что-то ещё, завёрнутое в бумагу.
  - Ба! Олег! Приехал, не соврал!
  - А когда я врал? - весело откликнулся отец, и друзья крепко обнялись.
  
  Глава 5. Выкидыш
  - Куда? - заорал на меня Хохол и, схватив за воротник куртки, крутанул так, что я в мгновение ока оказался за передним колесом тягача.
  Одной левой, как говорится, правая рука автоматом занята. И откуда в нем, в Хохле, сила такая? С виду не скажешь. Во мне больше сотни, а в нем от силы килограммов семьдесят пять. Ну, слабаком-то его не назовешь, конечно. Парень здоровый, жилистый, слабака бы в спецотряд не взяли, но Гуинплен выше Хохла на полголовы и в плечах шире. Да что Гуинплен, Рэбэ, и тот кажется крупнее Хохла. Но силы Хохлу не занимать. В спаррингах, которые в лагере проводились, Хохол не разу бит не был. Всегда - победитель. Думаю, что и Гуинплена бы свалил, если бы пришлось драться.
  Не успел я сообразить ничего, позицию выбрать, а Хохол уже рядом и по вертушке палит. Я тоже к стрельбе приготовился, но куда стрелять-то весь сектор обстрела Хохол окучивает. Думаю, под сцеп надо, и с другой стороны вдарить. Только подумал, а вертушка хвост заносить стала, и по дуге. Словно её на тросик за нос прицепили к тягачу. И строчит пулемётчик, не жалеет патронов. Хохол отстреливается, и Рэбэ с Гуинпленом по вертушке из цеха бить стали. Я под сцеп нырнул, Хохол за мной. А наш отход ребята из развалин прикрывают. Вдруг слышу - пулемёт на вертушке заглох. Патроны что ли кончились? Вообще стрельба прекратилась, только винты свистят. Выбрались мы с Хохлом с другой стороны кабины, обежали её, смотрим - падает вертушка! Ура! Чуть было не заорал. А потом сообразил: вертушка падает прямехонько на цех, где Рэбэ с Гуинпленом укрылись. Тут не до ликования. Как рвануло - был цех, и нет цеха! Одна дальняя стена в клубах дыма и пыли виднеется. Постояла минуту и тоже рухнула. Куча обломков. Хохол стоит белый весь и губами шевелит, как рыба, которую из воды вытащили. Я понял, что он повторяет одно и то же имя:
  - Рэбэ! Рэбэ! Рэбэ! Рэбэ...
  Как заведённый.
  Наверное, они с Рэбэ друзьями были...
  А я стоял, как дурак, и не знал - плакать мне или радоваться, что это они, а не я там, в развалинах. Ещё совсем недавно, несколько часов назад, я горевал по поводу гибели всех, кто остался в лагере. Горевал и ненавидел Рэбэ. Ненавидел за то, что он такой чёрствый. Даже смерти его хотел. А что? И убил бы его тогда. А сейчас? Рэбэ нет, Гуинплена нет. Мы с Хохлом живы! А в душе пусто. Ни горечи, ни радости...
  А ведь такое со мной уже было.
  Я вспомнил...
  
  Я один стоял в зале прощания. Отец Ларисы приехать на похороны не смог, сам лежал в больнице с обширным инфарктом. Инфаркт с ним случился после моего звонка в Тверь. А больше никого из родных у нас с женой и не было. Мама Ларисы умерла при родах. Своих родителей я не помнил, мне было три с половиной года, когда они погибли. Друзья? Да не было у нас с женой общих друзей, у меня были мои собутыльники, а у Ларисы были две подруги, но им я ничего сообщать не стал. Зол я был на них за то, что настраивали Ларису против меня. Позже я понял, что поступил не по-человечески. Не имел я права не дать им проститься с Ларисой.
  Гроб с телом моей жены медленно опускался во чрево крематория под траурные аккорды реквиема. В моей душе была такая же пустота, как сейчас...
  У нас с Ларисой были непростые отношения. Я её уже почти разлюбил, но какие-то чувства ещё теплились, а Лариса меня ненавидела. Давно ненавидела... Я так тогда думал... За мои загулы, за девочек, за частое безденежье. И за то, что у нас не было детей. Это не было моей виной, это было моей бедой. А кого тут обвинить можно? Железную подводную лодку? Министерство Обороны? Или того мудака реакторщика, по вине которого произошла авария? Так его уже давно нет в живых. Он своё получил.
  Нет, я не импотент. Супружеский долг исполнять мог. И исполнял. Мало того, ещё и по бабам бегал. Вот только с зачатием ребёнка ничего не получалось. Лечился, а то, как же? Только сдается мне, что от этого лечения моя жидкость семенная ещё жиже становилась... Ссорились мы часто. Каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Как ни странно, по пустякам. Из-за тюбика зубной пасты, из-за волос, оставленных на расческе, из-за плохо смытого унитаза. А по главной причине - никогда. Развестись надо было, чего тянули? Ведь понимали - нет у нас будущего. Может быть, Лариса другую бы семью завела, может, счастлива была бы. Муж бы другой был, более порядочный, более обеспеченный, непьющий. С хорошими показателями. Детей бы от него родила.
  Надо было развестись. Дотянули...
  Возвращались из санатория, ехали на нашем старом жигуленке. Я за рулем, Лариса рядом. Ссорились как всегда. Ехали и ссорились, теперь уже не вспомню из-за чего. Очередной пустяк. Отдых вдвоём вне дома так ничего и не дал нам. Рассчитывали... вернее, Лариса рассчитывала, что перемена обстановки хоть как-то скажется на наших отношениях. Ничего не изменилось. Ссориться начали с первого дня, отдых не в радость стал, даже до конца срока не дотянули, раньше уехали.
  Дождь был. Дорога скользкая, пасмурно, вечером ехали. Ехали и ссорились. Скорость сто с лишним. КАМАЗ навстречу, его 'Мерс' обгоняет, на мою полосу вылез, сволочь! Может, и не виноват я в Ларисиной гибели, но в тот миг не о ней подумал, о себе! Фары 'Мерседеса' увидел и испугался, резко вправо и в столб бетонный...
  Ларису до больницы не довезли. Умерла в скорой, не приходя в сознание. А у меня - ни царапины...
  
  - Рэбэ, Рэбэ, Рэбэ, - как заведённый повторял Хохол.
  Я встряхнул его за плечи. Он поглядел мне в глаза и замолчал.
  - Может, кто жив остался? - сказал я, хотя был уверен, что в этой мясорубке никто уцелеть не мог. - Нужно проверить.
  Вдруг из клубов дыма вышел кто-то.
  Гуинплен!
  Он выплюнул изо рта коричневый комок, смесь пыли и крови, и сказал:
  - Пойдём, поможете. Я один не могу эту дуру сдвинуть. Потяжелее той глыбы, которую нас Японец двигать заставлял, будет. Раза в три.
  - Рэбэ? - спросил Хохол, и я обеспокоился, что он снова зациклится, но Хохол молчал и с тревогой смотрел на Гуинплена, ожидая его ответа.
  - Ага, - Гуинплен кивнул и, вытянув шею, сплюнул себе под ноги коричневым. - Живой... Живучий. Пошли быстрей, что стоите, как в штаны насрали?
  Хохол двинулся за Гуинпленом первым.
  Рэбэ повезло. Когда рвануло, он упал в какую-то траншею или ванну, хрен её знает, для чего она тут была предназначена, и на него рухнула плита перекрытия. Получилось что-то, вроде саркофага. Когда мы сдвигали эту плиту, я вспоминал Японца. Не даром мы провели пять недель в лагере.
  Рэбэ был весь в крови, но живой.
  - Ты, Рэбэ, в рубашке родился, - сказал Гуинплен, вытаскивая его из траншеи под микитки.
  - В камуфляже, - поправил его Рэбэ. - Семён живой? - И обвел нас мутным взором. - Жалко, если его подстрелили.
  Я, честно сказать, удивился.
  Семёна мы нашли на границе леса. Он лежал на животе, широко раскинув в стороны руки и ноги. Ему не хватило каких-то пяти метров, и остался бы живым. Две пули попали в спину и одна в затылок. Зная, как должно выглядеть лицо после ранения в затылок, мы Семёна даже переворачивать на спину не стали. Я, правда, предложил:
   - Может, похороним?
  Но Рэбэ запретил:
  - Не в тундре. Найдут и похоронят. Нам теперь о другом думать надо, как поскорей отсюда смотаться!
  - А куда теперь торопиться? - удивился Хохол. - Вертушки нет.
  - Дурак ты, Хохол, - беззлобно ответил Рэбэ. - Может быть, ты думаешь, что мы их всех угробили? А ты знаешь, сколько у них вертушек? А сколько пеших групп?
  Хохол молча развернулся и направился к обломкам вертолёта.
  - Ну и за каким хреном ты туда пошёл? - крикнул ему вдогонку Рэбэ. - Спасать уцелевших в авиакатастрофе?
  Хохол не ответил. Он стоял на куче кирпичных обломков и скорее всего пытался определить число погибших. Задача эта была невыполнимой. Тел вообще не было видно, только одна-единственная незнакомая голова валялась рядом с чадящим бесформенным комком металла. Из комка торчали обрывки разноцветных проводов и тянулись к мёртвой голове. Такая интересная комбинация напоминала погибшего киборга из фантастического фильма.
  - Налюбовался? - поинтересовался Рэбэ. - Пошли. Валить надо отсюда пока не поздно. Думаю, что пилот перед тем, как начался бой, сообщил, кому следует о том, что нашёл нас. И о том, где он нас нашёл. Если у них есть ещё один вертолёт, то скоро он будет здесь, а если нет, всё равно валить надо... Думаю по дороге идти опасно.
  Я с тоской поглядел на непролазную чащу. Предложил:
  - До Манжурска километров десять-двенадцать осталось. Может быть, всё-таки по дороге? Если погоня будет, я услышу. А вертушку, так вообще, не вопрос. Я свист винтов за несколько километров слышу.
  - А сейчас что-нибудь слышишь? - спросил Гуинплен.
  - Тихо, - ответил я.
  - Тогда, вперёд, - скомандовал Рэбэ.
  И мы пошли по дороге в сторону неизвестного города Манжурска. Шли молча, старались лишний раз не шуметь, да и не о чем было нам разговаривать. Каждый о своём думал. Может быть, о своём неясном будущем?
  Я вспоминал прошлое...
  
  ...Придя домой, после кремации, я поставил урну с прахом Ларисы на стол, достал из бара бутылку 'Немирова', тяжёлый стакан, закуску из холодильника брать не стал, в рот ничего, кроме водки не лезло. Зачем-то включил компьютер. Я редко пользовался компьютером, но когда пользовался, никогда не заглядывал в папку жены. Это было чем-то личным, только ей одной принадлежащим. Залезть в её папку было для меня всё равно, что шариться по её карманам или в сумочке. Я так сам себе говорил, но дело было не в этом, вернее, не только в этом - меня не интересовало содержимое этой папки... Когда-то у нас была общая папка. Когда-то давно. Мы завели эту папку сразу, как только у нас появился компьютер, и назвали ее 'Наша семья'. Мы хотели увековечить нашу семью, занося в папку все значимые события, касающиеся каждого из нас и касающееся нас обоих: наши письма друг другу, наши фотографии, фотографии наших друзей и... наших будущих детей, короче - всю нашу жизнь. И поначалу мы так и делали, но... килобайты так и не переросли в мегабайты. А что заносить? Нашу перебранку? Причины и анализ наших ссор? Фотографии наших постных мин? Фотографии друзей, которым обрыдли наши скандалы и которые очень скоро перестали быть нашими друзьями? Мы забыли о папке 'Наша семья', а вскоре на поле монитора появилась новая папка, папка 'Лара'...
  Я налил себе полный стакан и залпом выпил, задержав дыхание. Выдохнул, помотал головой. Долго грел рукой мышку, не решаясь нажать клавишу, но, наконец, решился. Папка была объёмная и содержала десятка четыре файлов. Я открыл первый. Я ожидал, что увижу отцифрованное фото маленькой Ларисы, но я увидел другую фотографию.
  Я увидел нас, выходящих из дверей дворца бракосочетания. Лариса была прекрасна и счастлива, длинная фата полупрозрачным туманом обволакивала её обнаженные плечи и опускалась на мраморные ступени крыльца. Диадема, взятая на прокат, сверкала фальшивыми бриллиантами, но Ларисина улыбка была ярче. Потому, что она не была фальшивой. Я стоял по левую руку от Ларисы и неуклюже поддерживал её за локоть. Я был какой-то нескладный, чуть-чуть ниже своей новоиспеченной жены, глупо улыбался, щурился от солнца и выглядел полным идиотом. Но счастливым идиотом.
  В следующем файле были снова мы. В окружении родных и друзей. Здесь были Вадик Козин со своей будущей женой Лилией, Серега Мозговой, мой кореш с первого класса, Светка Трифонова, Ларискина подруга, многие другие, кого я уже успел позабыть. Здесь был и Петр Иванович, Ларисин папа, со своей женой Софьей Артуровной и дочерью Аурикой, сводной сестрой Ларисы. Все были веселы. Они явно были рады нашему счастью. Кто мог подумать тогда, что счастье это будет таким недолгим? А мы с Лариской смотрели друг на друга и не замечали ничего и никого вокруг. Наверное, мы верили в то, что так хорошо будет всегда...
  Я пил водку и просматривал файлы. Я подолгу разглядывал фотографии, пытаясь вспомнить всё, каждую мелочь. Я пытался вспомнить слова, которые шептал на ухо своей любимой Лариске, и те слова, которые шептала она. Я вспоминал в подробностях нашу первую брачную ночь, которая на самом деле была первой. Кто теперь в это поверит? Это старомодно, но Лариса и была старомодной. Наверное, даже чересчур.
  За фотографиями пошли файлы с моими письмами с флота. Не отсканированные, а напечатанные рукой Ларисы. И не лень было ей их перепечатывать? Я читал свои собственные письма и удивлялся: неужели это я писал? Я не узнавал самого себя в этих письмах. Другие мысли, другие чувства, другие слова! Другой человек. Я был наивен... но я был искренен. И я позавидовал ему. Ему? Да я же сам себе позавидовал!
  А потом был её дневник.
  Лариса писала о каждом дне, прожитом и пережитом со мной. Она не ругала меня, нет! Она удивлялась: почему это произошло именно с ней? И винила себя, свою несдержанность и неумение управлять собой, своими мыслями и поступками. Она винила судьбу, своих подруг и моих собутыльников, кого угодно, но не меня! В каждой её фразе читался вопрос - почему? И ещё! Она надеялась. Она хотела, чтобы всё было по-другому. Честно и радостно. Так, как было в начале нашей совместной жизни. Каждый день, описанный в Ларисином дневнике, заканчивался клятвой - начать новый день по-новому. Простить, забыть. Быть ласковой и не отвечать на грубость.
  Я вспомнил. Лариса всегда пыталась это делать. А я? Приходил домой пьяный или с запахом перегара, или ещё хуже - с запахом чужих духов! Не замечал, или старался не замечать её призыва к примирению. Я подозревал Ларису в измене. Я, который готов был бежать за каждой юбкой, совершенно забыв о том, как прекрасна моя жена!
  Дневник Ларисы меня потряс, но настоящий удар я получил, когда открыл последний файл.
  
  Вик! Любимый!
  
  У меня даже в глазах потемнело. Это было её письмо мне. Письмо с того света! Я скользнул взглядом вниз и увидел дату - письмо было написано в день нашего отъезда в санаторий.
  Я запомнил каждое слово этого письма, каждую букву, каждую запятую. Я буду помнить его всю оставшуюся жизнь...
  
  Вик! Любимый!
  
  Меня никто не называл Виком. Только Лариса называла меня Виком. На флоте меня называли ефрейтором Ингером или Маркони. На работе Виктором или, что редко, Виктором Карловичем. Дружки называли меня Витьком. Ларисины подруги говорили просто - 'он'. Или - 'этот'.
  
  Вик! Любимый!
  Ты обязательно откроешь мою папку. Во всяком случае, я надеюсь, что ты откроешь её и прочтешь это письмо.
  Итак. Ты его читаешь, и это означает, что у меня снова ничего не получилось. Если бы всё вышло так, как я хочу, то это письмо я бы удалила.
  Моя попытка, моя очередная попытка что-то изменить, была последней. Я дала себе слово. Если и сейчас ничего не получится, то по окончанию нашего отдыха я уйду. Не пытайся искать меня. И не пытайся меня вернуть. Я всё решила. Я не хочу, чтобы наша жизнь была такой. Уж лучше никак, чем так.
  Надеюсь... Нет, вру. Ни на что я не надеюсь и понятия не имею, как буду жить без тебя. Единственное, что я хочу сейчас, чтобы ты знал: я люблю тебя, Вик. И всегда любила.
  Прощай, твоя Лариса.
  
  Я выключил компьютер и потянулся к бутылке, но она оказалась пустой. И тут раздался звонок в дверь. Словно кто-то стоял за ней и ждал, когда я прочту письмо до конца. Наверное, в тот момент я был не совсем в себе. Лариса! Я был уверен, что это она. Я решил, что Лариса не умерла, а просто ушла от меня. Ушла, но вернулась. Вернулась! И я кинулся к двери, забыв о том, что её нет больше, забыв о сегодняшней кремации и об урне с прахом, стоящей на столе.
  На пороге стояла Светлана Трифонова, теперь, кажется, Козловская. Я только что видел её на одной из свадебных фотографий. Там она была другой. Весёлой и доброжелательной. Сейчас она смотрела на меня с нескрываемым презрением. Светлана не произнесла ни одного слова, размахнулась и со всей силы влепила мне пощёчину. А потом повернулась и медленно стала спускаться вниз по лестнице. Я услышал, что она плачет.
  Пощёчина меня отрезвила, вернула в реальность. Ларисы нет. Она не придёт.
  Наша квартира показалась мне склепом. Холодно, сыро... и пусто.
  Я не стал закрывать дверь - вдруг кому-то ещё захочется прийти и врезать мне по физиономии? Пусть заходит и бьёт. Я заслужил гораздо большее, чем пощёчина. И даже не за то, что не сообщил подругам Ларисы о её смерти, я был виноват в том, что моя жена мертва. Это я убил Ларису! Я!
  В прихожей висело большое зеркало. Лариса всегда подолгу прихорашивалась перед ним, когда выходила из дому. Зеркало было тонированным в золотисто-коричневый цвет, и лицо, отражённое в нем казалось загорелым в любое время года. Лариса любила это зеркало. И её подруги любили это зеркало.
  В квартире находились и другие зеркала. Дверки шкафа-купе тоже были зеркальными.
  Нужно завесить все зеркала тряпкой, вспомнил я и, задержавшись в прихожей, посмотрел на своё отражение. Мое лицо не выглядело загорелым, оно было серым, словно покрытым пылью, а на левой щеке темнел след от пощёчины. От этого пятна лицо казалось перекошенным и злобным. Как у маньяка. Как у убийцы.
  Неужели это я?
  Губы того, кто был в зеркале, растянулись в страшной усмешке. Глаза сузились и из их внешних уголков брызнули к ушам резкие и тонкие изогнутые морщинки. Верхушки ушей вытянулись и заострились, нос стал превращаться в свиное рыло, а из мускулистых залысин, разрывая кожу, полезли наружу маленькие толстые рожки. Тот, что был в зеркале, открыл рот и хотел что-то сказать, но я не стал его слушать, я знал, что он скажет. Я размахнулся и ударил ЕГО в рыло. Стекла брызнули и заискрились бенгальским огнем. Я ослеп.
  Я смутно помню, что было дальше. Какие-то обрывки - то ли сон, галлюцинация, то ли реальность. Скрип входной двери, яркая вертикальная полоса света, чьи-то ноги в пыльных ботинках. Потом ноги исчезли, и дверь закрылась. Я снова был один. Мне было холодно, но я не желал пошевелиться, чтобы встать, пройти в спальню и забраться под тёплое одеяло. Я желал смерти. Я хотел забвения...
  А потом пришли какие-то люди и стали меня поднимать с холодного линолеума, чтобы куда-то увести. Я не хотел идти, я хотел умереть здесь, на полу. Я сопротивлялся, но они всё-таки подняли меня и стали настойчиво толкать к двери. Я ударил кого-то и разбил ему лицо в кровь. Я дрался, как зверь, но их было много, и они все вместе были сильнее меня одного. Меня скрутили и положили на носилки. Потом появилась Лариса. Она ничего не говорила, прижимала руку к сердцу и молчала. Меня куда-то несли на носилках, а она шла рядом и глядела на меня. Я ожидал увидеть упрек в её взгляде, но в нём была любовь. Меня засунули в машину и закрыли дверь. Машина уехала, увозя меня от Ларисы. Я не мог ничего сделать, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Я был привязан к носилкам, а носилки крепились к полу машины. Я дёргался, пытаясь освободиться и выскочить из машины, но резиновые жгуты не поддавались. Я заплакал.
  Рядом со мной в машине сидел врач. Он был в белом халате, а на груди у него висел фонендоскоп, поэтому я и решил, что это врач. То обстоятельство, что у него рога, меня почему-то совершенно не смущало. Рогатый врач - что такого?..
  Он вытер мои слезы марлевым колючим тампоном и сказал:
  - Прежде чем мы приедем на место, ответь мне на один вопрос.
  Я ждал вопроса, но врач молчал.
  'Ну, спрашивай!' - хотел сказать я, но язык мне не повиновался.
  Врач гадко усмехнулся и сказал:
  - А не буду я у тебя ничего спрашивать! Я и так знаю - это ты её убил! Я даже знаю, почему ты её убил. Рассказать? Ты убил свою жену потому, что тебе всё надоело. Надоели ваши ссоры, надоели её обиды, надоела она сама, как женщина, которая знает о тебе всё. Знает и может рассказать другим. Тем же подругам. Она им никогда не рассказывала о том, что это ты такой - неспособный, хранила ваш с ней секрет в тайне, отнекивалась, лгала, что вы якобы ещё не готовы завести ребёнка. Скрывала. А ведь ей могло надоесть врать, правда? Ведь когда-то же ей могло надоесть? И ты не стал ждать этого момента. Ты убил её. Направил свою развалюху на бетонный столб. Прямёхонько пассажирским местом в бетонный столб. Бац! И все проблемы сняты.
  'Неправда!' - хотел закричать я, но не смог закричать, не смог даже прошептать.
  А врач всё понимал, он читал мои мысли.
  - Нет, правда, - возразил он. - Это только выглядело как несчастный случай. Правда заключается в том, что ты хотел, чтобы твоя жена умерла. Нет человека - нет проблемы. И секрет твой сраный так и останется секретом.
  Я закрыл глаза. Мой сопровождающий молчал. Вскоре я почувствовал, что машина остановилась. Хлопнула дверца. Кто-то подошёл к машине и спросил:
  - А где бригада?
  - Ещё один вызов.
  - Он что там, один?
  - Один. А что с ним будет, с привязанным?
  Я открыл глаза. Действительно, я один, рядом нет никакого врача с рогами и фонендоскопом. Заднюю дверь открыли, крепления носилок отстегнули и меня понесли по каким-то мрачным коридорам...
  
  Я оторвался от своих воспоминаний и прислушался. Никто нас не догонял, и шума вертолёта не было слышно. Со стороны леса тоже не доносилось ни одного постороннего звука. Тихо шелестели листьями верхушки деревьев, обдуваемые легким ветерком, где-то в траве стрекотали кузнечики. Создавалось впечатление, что мы одни на многие десятки, а то и сотни километров, что никакие мы не боевики-контрактники, не беглецы, преследуемые вооруженными злодеями, желающими нас побыстрее догнать и убить. Что мы простые туристы, сбившиеся с маршрута, зашедшие слишком далеко и заблудившиеся, но уже определившие правильное направление. Что никакого Носорога, никаких Японца, Пули и прочих наших работодателей нет, и не было никогда. События пяти прошедших недель казались сном, кошмарным сном, который уже закончился. Сон закончился, но тревога осталась. Не ощущение опасности, а просто - тревога. Предчувствие того, что планам моим сбыться не суждено...
  Шедшие впереди меня Хохол с Гуинпленом тихо разговаривали. Удивительно, в лагере они друг друга недолюбливали, это сильно бросалось в глаза, а сейчас идут и мирно беседуют. Наверное, опасность сближает.
  - А ты-то как в живых остался? - спрашивал Хохол.
  - В противоположной стене цеха проём был, я к нему и побежал. Когда рвануло, я в проём рыбкой нырнул, меня еще взрывной волной сильнее толкнуло. Приземлился на мягкую землю, через голову перекувырнулся, отбежал метров на десять. Оглядываюсь, нет цеха. И Рэбэ нет. Завалило! Бля, думаю, не прощу себе никогда, что сам спасся, а его спасти не сумел! Когда последний кирпичик место свое на куче обломков нашёл, я искать полез. Слышу, Рэбэ кашляет, наверное, пыли наглотался.
  - Да-а, - протянул Хохол. - Повезло Рэбэ. Я думал пипец вам обоим... А кто вертолетчика-то снял?
  - А кто его знает? - пожал плечами Гуинплен. - Мы же в три смычка в одну точку поливали...
  Рэбэ, шедший впереди нашего немногочисленного отряда, резко остановился.
  - Всё, - сказал он. - Хватит геройствовать. Идём в лес, там спокойнее. До Манжурска километров семь-восемь осталось. Я бы на месте Носорога на подходе к городу засаду устроил. Не сомневаюсь, что и он так сделает.
  Мы углубились в лес. Часа через полтора ходьбы, когда до нас стали доноситься звуки города, Рэбэ объявил привал. Посмотрел внимательно на меня, на Хохла, на Гуинплена, и сказал:
  - Хохол, Викинг спать. А ты, Гуинплен, сходи, глянь - как там что?
  Гуинплен молча кивнул и бесшумно юркнул в чащу.
  - Спать, - ещё раз приказал Рэбэ.
  Хохол вырубился моментально. А ко мне сон не шёл. Я лежал с закрытыми глазами и вспоминал...
  
  Я не дёргался, но от носилок меня отвязывать не спешили, привязанному вкатили в плечо какой-то дряни, и я отключился.
  Очнулся уже лежащим на жесткой больничной койке. Все тело было деревянным. Превозмогая нежелание двигаться, я кое-как приподнялся и сел на койке. На мне была застиранная голубая пижама, окно было зарешёчено, а дверь плотно закрыта и скорей всего на замок. Похоже, что я попал в психушку, для камеры слишком комфортно. В палате я находился один, но у противоположной стены стояла не застеленная кровать. Две тумбочки, табуретка.
  Повернулся ключ в замке, и в палату вошёл доктор. На вид ему было лет столько же, сколько мне, может чуть-чуть больше, но был он совершенно лыс, и не потому, что брил голову. Лысина была коричневой от загара, видимо доктор часто подставлял её под лучи солнца, казалась отполированной, и похожей на смазанное растительным маслом пасхальное яйцо. В руках он вертел какую-то блестящую металлическую штучку. Возможно, она должна была привлекать внимание дурковатых пациентов, уводя их от навязчивых мыслей, и помогать доктору врачевать их души. Но я только мельком взглянул на эту штуковину и стал смотреть доктору в глаза. Они мне не понравились своей водянистостью и неподвижностью. Я предположил тогда, что такие глаза должны быть у маньяка или садиста. Смотреть в них было неприятно, но я смотрел и ждал, что будет дальше.
  - Я вижу, вам значительно лучше, Виктор Карлович, - не здороваясь, произнёс он. - Взгляд вполне осмысленный. Тремор отсутствует. - Он подошёл ближе, придвинул табуретку, сел напротив и потрогал за бицепс. - Мышцы в тонусе, излишне не напряжены.
  - Вы это мне рассказываете? - спросил я.
  - Чувство юмора не утрачено, - констатировал он.
  - Я в дурдоме?
  - В психоневрологическом диспансере, - поправил меня доктор. - Вчера вас доставили сюда в состоянии...
  - Я знаю, в каком состоянии меня сюда привезли! - с вызовом перебил я доктора.
  - Симптомы агрессии пока ещё присутствуют. - Он удовлетворенно кивнул и расплылся в гадкой улыбке. - Надо бы немного подлечиться. Поколем седативные, витаминчиков, глюкозки капельно. Будете у нас через недельку, как новенький.
  - Мне не нужны ваши витаминчики, - заявил я. - Я здоров. Отдайте мою одежду. Мне надо домой.
  Доктор тяжело вздохнул:
  - Это успеется... А полечиться надо, Виктор Карлович. Не хотите добровольно, будем лечить принудительно.
  Я хотел свернуть ему его загорелую голову, об этом красноречиво говорил мой взгляд. Я уже почти готов был это сделать. Я уже почти слышал хруст позвонков. Наверное, всё-таки я не был здоров, как утверждал. И доктор это знал.
  - Чук! Гек! - позвал он.
  Дверь открылась, и в палату вошли два санитара. Оба представителя младшего медицинского персонала дурдома ростом были более двух метров, имели широкие плечи, кулаки, напоминающие кувалды и невозмутимые лица. Я бы даже сказал - рожи. Санитары остановились у двери. Тот, что стоял справа, повернул голову к тому, что стоял слева, и спросил у него тихо, но так, чтобы я услышал:
  - Клизма, думаю, ему может помочь. Как вы считаете, коллега?
  Второй санитар скорчил снисходительную гримасу, посмотрел на меня оценивающе, и отрицательно помотал головой.
  - Стакан брома и мокрая тряпка между ног, - так же тихо ответил он. - Этого будет вполне достаточно.
  - Ну-ну-ну, ребята, поосторожней, пожалуйста, с шутками. Не каждый может понять ваш чёрный юмор... А Виктор Карлович будет лечиться добровольно. Ведь так, Виктор Карлович?
  Я оценил обстановку и понял, что мне лучше не рыпаться.
  - Я буду лечиться добровольно, - быстро согласился я и ещё быстрее пошёл на мировую. - Как вас звать, доктор?
  - Мы с вами тёзки, дорогой Виктор Карлович. Зовите меня Виктором Леонидовичем. Я главный врач этого медицинского учреждения.
  - Виктор Леонидович! Очень приятно! - Я взглянул на две молчаливые статуи у входной двери, оба санитара со скучающим видом смотрели в зарешеченное окно. - Виктор Леонидович, скажите - а как долго будет проходить процесс моего...м-м-м...восстановления?
  Тезка усмехнулся, принимая мою игру:
  - Недельку поколем, прокапаем капельницы, пожуете таблетки. Потом посмотрим... Ну, рассказывайте.
  - Что рассказать?
  - А всё. Меня как психиатра интересуют любые подробности. О себе расскажите. О своей семье. Где работаете. Где живёте. Что делали вчера.
  И я, дурак, рассказал.
  Всё.
  Правда, без подробностей.
  Наблюдали за мной не особенно навязчиво, у врачей психоневрологического диспансера пациентов хватало и без меня. Виктор Леонидович в палату заходил, но не часто. Его визиты вызывали у меня неприязнь, граничащую с брезгливостью. Он приказывал мне снять пижамную рубаху и внимательно изучал мой торс, ощупывал мышцы, проверяя их на упругость, просил напрячь бицепс или пресс, удовлетворенно чмокал губами. Я не думаю, что в арсенале психиатров присутствуют подобные методы исследования психического состояния больного, и заподозрил Виктора Леонидовича в нетрадиционной сексуальной ориентации. Как позже выяснилось, дело было в другом...
  Мне было плохо в дурдоме. Мысли о моей вине никуда не делись, они преследовали меня и днём и ночью. Я вспоминал Ларису. Я проклинал себя. Я пытался думать о своём будущем, но ничего не мог придумать. Я просто был безразличен к тому, что будет со мной. Возможно, я не хотел жить.
  В тот же вечер ко мне в палату подселили какого-то изможденного старика. Я попытался с ним поговорить или хотя бы познакомиться, но старик не реагировал ни на что - лежал, как парализованный, смотрел в потолок и мочился под себя. Уколы ему ставили в палате. Три раза в день приходила медсестра в сопровождении уже знакомого мне санитара, Чука или Гека. Санитар переворачивал деда на живот, сестра дырявила ему ягодицу, и они уходили. Не разу не видел, чтобы моего соседа кормили...
  Дверь в мою палату на ключ запирать не стали, предоставили полную свободу передвижения. По коридору. Дальше не пускали, дверь на лестничную клетку запиралась. В одном конце коридора благоухал хлорной известью туалет, в противоположном конце находился кабинет Виктора Леонидовича, процедурная и комната, в которой постоянно дежурили здоровяки-санитары. Палаты располагались по одну сторону коридора, всего их было шесть. Другая сторона коридора выходила окнами на грязный замусоренный пустырь, за которым виднелись дома частного сектора, чёрные и убогие. В торце коридора была столовая. Кормили овсянкой. Густой и жидкой, жидкая овсянка называлась супом. Компот был мало отличим от супа. От такого питания, вкупе с инъекциями, капельницами и таблетками в голове делалось просветление, а мои горестные мысли иногда задавливались безмыслием. Если бы я пробыл здесь дольше, чем пришлось, то наверняка стал бы идиотом. Причём в отличие от Швейка - самым настоящим.
  Однажды, кажется, это был пятый или шестой день моего пребывания в психоневрологическом диспансере (точно я уже не помню), я вышел из процедурной, получив положенную дозу дряни, и мне вдруг стало дурно - захотелось блевнуть и закружилась голова. Взбунтовавшуюся овсянку я удержал внутри, а чтобы переждать приступ головокружения присел на облезлую банкетку, стоящую между дверью процедурной и дверью кабинета Виктора Леонидовича. В кабинете шёл разговор. Дверь была плотно закрыта, но слух у меня отменный, его остроту даже медикаментами этими дурдомовскими не затупить. Я не собирался подслушивать, но, услышав свою фамилию, заинтересовался разговором. А вдруг речь идет о моей выписке? Говоривших было двое. Мне показалось, что в кабинете был ещё кто-то, но слышал я только два голоса. Одним из беседующих был Виктор Леонидович, голос второго был мне неизвестен.
  - Как говоришь, его зовут? - спросил неизвестный.
  - Виктор Карлович Ингер, - ответил мой тезка.
  - Виктор... Карлович... Ингер, - как бы смакуя мои ФИО, повторил неизвестный. - Виктор Ингер. Вик Инг. Викинг!
  Дурдом, есть дурдом, подумал я, но стал слушать дальше.
  - На викинга он похож мало, - запротестовал Виктор Леонидович. - Роста невысокого, чёрный, волосатый. Ей богу, Кабан, ну какой из него викинг? Он на татарина больше похож.
  - Будет Викингом, - безапелляционно заявил Кабан. - Слышишь, Носорог, док рекомендует нам этого Викинга. Ты дай команду Газели, пусть девочка прогонит его по своей базе данных. Но я и так чую - наш он, этот Викинг.
  Мое предположение оказалось верным - в кабинете был ещё кто-то. Но этот третий промолчал, наверное, просто кивнул в знак согласия. Голова моя, одурманенная неизвестными медикаментами, возможно слабыми наркотиками, соображала туго. Носорог, кабан, газель - зверинец, да и только!
  - А он точно не псих? - спросил Кабан.
  - Обычный нервный срыв. Жена у него погибла в автомобильной аварии, вот у него и перемкнуло малость. А хоть бы и псих! Можно подумать, что у тебя одни нормальные служат. Я тебе не первого такого поставляю. Этот подходит на все сто - ни родных, ни друзей, нигде в настоящий момент не работает. Терять ему совершенно нечего.
  Больше я ничего не услышал. Гремя ведрами, ко мне подошла уборщица, приблизила свое лицо к моему и, обдав несвежим дыханием, слегка сдобренным запахом чеснока, спросила:
  - Скучаешь, милок? А хочешь познать настоящую страсть?
  Я отпрянул. Женщине было где-то под шестьдесят, у нее были железные зубы, морщинистое лицо и дикие глаза. Все они здесь психи, подумал я и промямлил:
  - Что-то не хочется сегодня.
  - А ну марш в палату, придурок! - уборщицу явно разозлил мой отказ, по-видимому, она здесь некоторым спросом пользовалась. - Сидит тут, убираться мешает.
  На следующий день, после обеда, в мою палату вошли Чук и Гек и отвели в кабинет Виктора Леонидовича. Я впервые оказался тут и с удивлением осматривал внутреннее убранство кабинета.
  Кабинет Виктора Леонидовича был совершенно не похож на кабинет главврача, каким я ожидал его увидеть, скорее, он был похож на кабинет босса в офисе серьёзной коммерческой фирмы. Все, что было в этом кабинете, разительно отличалось от того облупленного и обшарпанного, что находилось за его пределами. Дорогие обои на стенах, несколько картин выполненных в современном стиле, почти полное отсутствие мебели - стол с серой стеклянной столешницей, кожаное кресло с высокой спинкой и книжный шкаф, заполненный офисными папками. Кроме папок на полках шкафа стояло несколько толстых книг с золотым теснением на корешках. На толстой стеклянной столешнице, рядом с метрономом, лежал раскрытый ноутбук. Виктор Леонидович стоял у окна и курил, а в его кресле сидел неизвестный мне человек в военном кителе с погонами майора на плечах.
  - Свободны, - сказал Виктор Леонидович своим мордоворотам и Чук вслед за Геком покинул кабинет, закрыв за собой дверь, которая щёлкнула внутренним замком.
  В кабинете главврача имелось, как я уже успел заметить, одно единственное кресло, к тому же занятое, так что мне присесть не предложили. Я стоял посреди кабинета, как пленный красноармеец на допросе. Виктор Леонидович подошёл ко мне и приобняв за плечи подвёл к столу.
  - Знакомьтесь, - предложил главврач, не тратя время на объяснение причин моего вызова. - Это...
  - Майор Иванов, - представился сидящий в кресле, не удосужившись даже привстать со своего места. Он бы мог назвать себя и Петровым и Сидоровым, свое удостоверение он мне показывать не стал. А если бы и показал, так что? Я догадался, что этот майор один из тех, кто был здесь вчера. Может быть, лично его вчера в этом кабинете и не было, но то, что он из этой звериной команды - без вариантов. Меня 'поставляли'.
  Майор сразу стал говорить по сути. Мне предлагался контракт на военную службу. Условия - более чем. Я выслушал его внимательно, когда он закончил меня вербовать, спросил:
  - А почему вы предлагаете мне этот контракт?
  - Я рекомендовал, - встрял Виктор Леонидович. - Учитывая ваши физические данные и то, что сейчас вы испытываете определённые финансовые затруднения, я счёл возможным рассказать о вас моим товарищам. И они...
  - А что по поводу моего душевного состояния? - поинтересовался я.
  - Вы уже совершенно здоровы, - заверил меня Виктор Леонидович. - Все процедуры я отменил ещё вчера. - Действительно, подумал я, ни вчера вечером, ни сегодня меня не кололи, даже в голове стало проясняться. - Да у вас и не было никакой патологии. Элементарный нервный срыв, с любым такая история может приключиться.
  В тот момент мне было всё равно, что со мной произойдёт завтра или в ближайшее время, а об отдалённом будущем я и вовсе не размышлял. Хорошо, решил я, стану Викингом.
  - Давайте ваш контракт, - сказал я майору.
  Так я попал в спецотряд...
  
  Видимо, я всё-таки уснул, потому что пропустил момент, когда вернулся из разведки Гуинплен.
  - Нас ждут, Рэбэ, - сообщил он, расшнуровывая ботинки и вытряхивая из них мусор.
  - Кто?
  - Знакомых не увидел. Бойцы - салаги, срочники с какой-нибудь воинской части. Просочиться проблем не будет. С западной стороны так вообще пустяковина. Туда походу штабников поставили. Решето, а не засада.
  - Кто командует?
  - Да видел я какого-то полкана. Общевойсковик.
  - Тогда не будем время терять. Хохол, подъём!
  
  Глава 6. Боевые друзья
  Инзарин кряхтя выбрался из медвежьих объятий друга.
  Он был на голову ниже Сидорова и значительно уступал во всех остальных габаритах. Михаил Иванович был моложе Олега Алексеевича на пять лет, но казалось, на все десять. Ему вообще можно было дать не больше пятидесяти, правда голова была совершенно седой. У егеря было открытое доброе лицо, обветренное и загорелое, синие глаза лучились радостью, а широкая улыбка говорила о том, что в кресле стоматолога ему делать нечего.
  Андрею отцов друг понравился. От Сидорова веяло мужицкой силой, железным здоровьем и уверенностью в том, что человек на Земле живет не по ошибке, что он - хозяин не только Земли, но и самого себя, своей судьбы.
  Андрей перевел взгляд на отца и критически сравнил их между собой. Раньше отец всегда казался Андрею высоким, сильным и мужественным, несмотря на свои семьдесят. Теперь, рядом с Сидоровым он выглядел щуплым подростком.
  - Ну и здоров же ты, Миха, - разминая плечи, сказал Олег Алексеевич. - Кажется, ещё здоровее стал с тех пор, как мы встречались с тобой в последний раз.
  - Так живу ведь на свежем воздухе! Тайга, она знаешь, она здоровье дает. И раны лечит, физические и... всякие. А ты, Олежек, сдал. Говенно выглядишь, скрывать не стану. Сравнивая тебя, нынешнего, с тем лихим майором, которого мы все за глаза называли 'камикадзе', могу авторитетно заявить: ничего общего.
  Олег Алексеевич хмыкнул, ему явно не понравился отзыв друга о его внешнем виде. Андрей тоже был немного обескуражен прямотой Сидорова. Он всегда считал, что даже друзьям не всегда надо говорить то, что думаешь, нужно как-то смягчать свои рецензии, приукрашивать что ли. Ведь так легко и обидеть человека.
  Сидоров посмотрел на Андрея, стоявшего в сторонке и внимательно его разглядывающего, кивнул, спрашивая:
  - Сын?
  - Сын. Андрюха.
  - Две капли, но хиловат. - Сидоров совершенно естественным образом игнорировал все принятые условности и приличия. - Ты в сорок пять выглядел крепче, чем он сейчас. Ему сколько? Тридцать?
  - В мае стукнуло, - подтвердил Олег Иванович.
  - А, ну да, - вспомнил Михаил Иванович, - они ведь с моим Игорем одногодки.
  Он подошел к Андрею и протянул свою ладонь-лопату:
  - Ну, будем знакомы, Андрей Инзарин.
  - Здравствуйте, Михаил Иванович, - Андрей с ужасом услышал хруст своих собственных пальцев и ощутил если не дикую боль, то явный дискомфорт. - Мне очень приятно познакомиться с другом моего отца, - он с трудом высвободил руку из жёсткого капкана и пошевелил пальцами, желая убедиться, что они целы и невредимы. - Папа мне много рассказывал о вас.
  Андрей сам не понимал, зачем соврал; краем глаза он увидел, что отец это вранье заметил. Заметил и не одобрил. Он обязательно даст ему взбучку, но не сейчас. Позже, когда они останутся один на один.
  - Ты Андрюхе руку сломал, медведь, - со смешком сказал Олег Алексеевич. - Он ведь не знает, что тебе не ладонь раскрытую, а кулак подавать надо. Силу-то рассчитывай!
  - Учту, - пообещал Сидоров. - Ну, что стоим? Поехали! Игореха сегодня с утра сети поставил. Ленок нынче отменный идёт. Один к одному, килограмма на полтора. Скоро закончится, кунджа пойдет. Кунджа - на любителя. По мне, так слишком жидкая.
  - А мы удочки взяли, - сказал Андрей.
  - Удочки? - усмехнулся Сидоров. - Удочками вы с отцом будете у себя во Владике с пирса бычков ловить. В тайге на нерестовых речках удочками только пижоны рыбу ловят. Ради спортивного интереса. Ты что - спортсмен-рыболов?
  - Я вообще не рыболов.
  - Тем более.
  - Ленок - это хорошо, - прервал их беседу Олег Алексеевич. - Но тут, Миха, видишь какое дело - военные облаву проводят на дезертиров что ли, или на зэков беглых.
  - Да знаю я, - отмахнулся Михаил Иванович. - Меня останавливали уже, ввели в курс дела. А ты что, трухнул, старый?
  - Мне своей жизнью рисковать часто приходилось, ты, Миха, знаешь. - Олег Алексеевич бросил короткий косой взгляд на сына. - Риск должен быть минимальный. Не на войне, чай.
  - А он и так минимальный, - согласно кивнул Сидоров. - У меня в той части, что в оцеплении стоит, один прапор знакомый. Твоя часть, между прочим, бывшая. Приходилось нам с этим прапорщиком для военного командования два раза охоту организовывать. На кабана. Он-то меня сегодня по утру в город и пропускал. Говорил, что беглые с севера подходят. А нам на запад.
  - А разве ты не на северном кордоне службу несёшь?
  - И на северном и на западном. Егерей-то не хватает, так что мы с Игорем на два фронта воюем. Егерь с западного кордона со спиной в больницу слёг, а замену не дают, негде взять. Никто за гроши работать не желает... Так что: едем, нет? Я вас уговаривать не буду, решайте сами. Только думаю я - не факт, что эти зэки вообще в Манжурск идут. Что им тут делать? Здесь каждый пришлый человек, как дырка на картине. Вмиг вычислят и изловят голубков. Благо, есть кому ловить, в этих краях воинских частей - тьма! И прочая цивилизация - менты всякие, СОБРы, ОМОНы. Им схорониться надо, а чтобы схорониться лучше на север идти, в глухомань. Я бы на их месте так и поступил.
  - Ну... - Олег Алексеевич замялся. - Не знаю... - и, повернувшись к сыну, спросил у него: - Может, всё-таки, здесь переждём?
  Андрей пожал плечами. Он больше склонялся к тому, чтобы ехать, и видел, что отец тоже не прочь. Уверенность, звучавшая в словах Сидорова и его бравая богатырская внешность, вселяли бодрую мысль, что ничего страшного и опасного в поездке на западный кордон нет и быть не может. Зэки, затерявшиеся в дебрях тайги, казались ему каплей мочи одинокого купальщика, растворённой в солёной воде Тихого океана, и встреча с ними была менее вероятной, чем встреча с уссурийским тигром.
  - Неизвестно, сколько нам здесь ждать придётся, - сказал он. - Честно признаться, я бы не хотел попусту время терять.
  - А то оставайтесь, - предложил доселе молчавший Лев Матвеевич. - Места хватит. Переночуете. У меня в кладовке матрац имеется и две медвежьи шкуры. А сегодня посидим, как люди, разговоры поразговариваем. Мне всё веселее службу нести будет. До понедельника сюда никто не придёт. Да и в будни-то здесь не особо людно - начальник, бухгалтерша, да секретутка. Начальник наш, тёзка мой, тоже Львом зовут, Лев Капитонович - мужик нормальный. С понятием. Он против не будет. А не хотите здесь ночевать, можно вас в гостиницу оформить, у меня в гостинице дочка кастеляешей работает.
  - Ты погоди, Матвеич, не агитируй, - сказал Сидоров и повернулся к Инзариным: - Ну, решайте. Захотите остаться, переждать, оставайтесь, я не обижусь. Жаль, что я с вами только до вечера побыть смогу. Ехать надо. Сын там у меня один на полтайги. А у меня, помимо служебных обязанностей, ещё и хозяйство кой-какое имеется. Не большое, правда - один петух, куры-несушки и четыре собаки, но всё же.
  - А, - Олег Алексеевич махнул рукой. - Поехали.
  По-видимому, упоминание о собаках придало ему решимости.
  - Вот и я говорю, - подхватил Сидоров. - Кого нам бояться четырём здоровым мужикам?! Оружие есть, роту вооружить хватит. А собачки у меня тоже не пустолайки какие-нибудь. Овчарки. Служебные. Порвут любого, только слово скажу... Поехали!
  - А это как? - Старик указывал кривым узловатым пальцем на бутылку и пакет, которые Сидоров поставил на середину секретарского стола. - С собой возьмете?
  - Это мы тебе оставляем, - ответил Сидоров щедрым жестом.
  - Мне одному много, - грустно сказал Лев Матвеевич.
  - А ты сразу-то всё не пей.
  - Я оставлять не умею, - с вызовом ответил старик. - Не приучен. Я, может быть, плохо одет, но хорошо воспитан.
  - А ты по чекушкам разлей, - с легкой усмешкой в голосе посоветовал Сидоров. - Будет четыре удобные для разового потребления дозы. У тебя ведь наверняка в кладовке пустая стеклотара есть?
  - Есть, - обрадовано закивал Лев Матвеевич. - А то, как же? И как раз чекушки. Это ты, Михал Иваныч здорово придумал!
  - Ну, давай, - Сидоров протянул Льву Матвеевичу свою лопату, в которую тот сунул кулак, - сторожи тут. Мы отбываем к месту службы.
  - Прощевайте, - сказал Лев Матвеевич и попрощался с Инзариными: - Удачи вам. Хорошей рыбалки! На обратном пути заходите. Буду рад. А ежели свежего ленка завезёте - буду рад вдвойне.
  
  Во дворе рядом с военным УАЗиком, на котором приехали Олег Алексеевич и Андрей, стоял точно такой же, только более обшарпанный, побитый и поцарапанный ветками деревьев и временем. Олег Алексеевич сел в машину егеря, сказав Андрею:
  - Поезжай следом. Не отставай от нас.
  Когда тронулись, Сидоров сказал другу:
  - Сын у тебя деликатный парень. Наврал, небось, что ты ему обо мне рассказывал?
  - Наврал, - честно признался Инзарин. - Но не сильно. Я рассказывал ему о нас, о войне. Только он не сильно-то запомнить хотел. У него своя жизнь. Сейчас у каждого своя жизнь, свои проблемы. Ты не обижайся на меня, а на него - тем более.
  - Да я не обижаюсь, - заверил Сидоров Инзарина. - Я-то чем лучше? Тоже ведь забыл о друге, целых шесть лет не писал.
  - Это я не ответил на последнее твоё письмо...
  - Да какая разница, кто кому не ответил? Я ведь не стал выяснять, почему ты молчишь. Мог бы ещё одно письмо написать. Не ответил, значит, не мог, значит, были на то причины. Были?
  Инзарин отрицательно помотал головой:
  - Да не было никаких таких особенных причин. Инфаркт? Да разве это причина? Ручку-то в пальцах держать мог, значит, и письмо написать мог. Чай, не левша. Просто о другом я видимо думал, и это другое мне более важным казалось. Тогда... Сейчас-то я понимаю, всё, что было - обычная рутина.
  - Постой. У тебя же инфаркт в Афгане случился. Потому и раньше меня на полгода в Союз вернулся. Это что - второй?
  - Третий. Я после него только три года ещё и прослужил, а потом ещё один, четвёртый, вот мне врачи и порекомендовали - валите-ка вы, товарищ генерал, на пенсию, нечего вам в армии делать, освободите дорогу молодым. Молодым расти надо, а куда расти, если вас, старых пердунов, на пенсию не выгонишь? Я подумал и решил: пусть после моего ухода все мои подчиненные на один шажок вперёд по военно-служебной лестнице поднимутся. Всем хорошо будет. Мне - пенсия и покой, им - прибавка к жалованью. Да и честно тебе скажу, что-то устал я от всего. Надоело. Непонятно мне стало - кому служу? Чьи интересы защищаю? Олигархов этих, грёбаных? - Инзарин говорил спокойно, без надрыва, но Сидоров понимал, что слова друга не просто слова, чувствовалось, что отставной генерал многое пережил и о многом передумал, и что не на все свои вопросы он нашёл ответы. - На кой мне хер их защищать? Как нас учили? Наш главный враг - мировой империализм и капитализм. Олигархи - наши, доморощенные капиталисты. Выходит, что я своих врагов защищать должен. Они будут Россию по кускам растаскивать, а я буду их защищать? А от кого? От американцев? Газеты почитаешь, телевизор послушаешь и узнаешь, что Америка не враг нам, а самый главный стратегический партнёр. Они добра нам желают и процветания всяческого, только мы должны здесь полную демократию организовать... А против кого я воевать буду, если меня с моими ребятишками вдруг в Чечню бросят? Или в другое какое пекло? Против капиталистических агрессоров? Да нет, против простых людей. А простые люди воевать не хотят, это политики воевать хотят. Каждый норовит поживиться, кусок пожирнее ухватить. Так пускай они, политики, и воюют. В общем, ушёл я на покой. Солдатиков только жалко, офицеров молодых...
  - Капитулировал перед превосходящими силами противника.
  - Можно и так сказать, - согласился Инзарин. - Сердце - это так, откоряка. Инфаркт, он не страшней насморка, если на него внимания не обращать. Ты уж мне поверь... Капитулировал, правильно ты сказал. Спасовал. Мог бы ещё послужить, побороться. Знаешь, в армии патриотов больше, чем где бы то ни было, многие офицеры не разделяют нынешнего курса.
  - И что, стал бы вторым Рохлиным?
  - Не стал, как видишь. Живу...
  Сидоров достал сигареты, предложил закурить Инзарину.
  - Бросил, - отказался Олег Алексеевич. - Три года уже не курю. А ты кури, если хочешь. Мне дым не мешает.
  Сидоров закурил. Деликатно выпуская дым из левого уголка губ в открытое окно, молчал, изредка поглядывая в зеркало заднего вида - не отстает ли Андрей. Олег Алексеевич тоже молчал и тоже поглядывал в зеркало. Докурив сигарету до половины, Сидоров выплюнул её в окно и сказал:
  - Я ведь не сразу тебе написал, как здесь, на Дальнем Востоке, оказался. У меня и адрес твой новый был, мне его тот прапор достал. Я про него рассказывал, тот, с которым мы познакомились, когда охоту на кабана организовывали. Мне мое руководство команду дало, чтобы всё, как в старые добрые времена - чтобы кабана забить обязательно, чтобы толстопузые штабники домой с трофеем уехали и чтобы на месте оттянулись по полной программе. Ну, ты знаешь - банька, шашлык, водяра с коньяком.. Хорошо ещё, что блядей подвозить не пришлось, эти вояки со своими приехали. Прапора и трех солдатиков нам с Игорехой в помощь отрядили. Я когда узнал, что охотники из твоей части, думал, с тобой встречусь. А когда среди них тебя не увидел, у прапора о тебе спросил. Ему под твоим командованием послужить не пришлось, так как он недавно откуда-то из-под Казани в эту часть перевелся, но о тебе знал много и отзывался с почтением. Рассказал, что ты в отставку ушёл по состоянию здоровья, правда, про инфаркты твои ничего не сказал. Я у него твой адрес попросил, думал, а вдруг ты место жительства поменял? Он мне передал через неделю. Смотрю, и точно - поменял. Я твой адрес больше года в кармане таскал, а написать вот только недавно решился. Знаешь, почему так тянул долго?
  - Догадываюсь...
  - Мне надо было нервы свои в порядок привести.
  - Да, я понимаю, - кивнул Инзарин. - Потерять сразу и жену и внучку и сноху - это ужасно.
  - Ужасно? Нет, ужас - не то слово, - помолчав, сказал Михаил Иванович. - Ужас проходит, когда исчезает причина, его вызвавшая. То состояние, в котором я находился, было ужасом, который не проходит, не исчезает со временем. Это было крахом, концом моей жизни. Концом света! Мне было непонятно - зачем я ещё живу? Зачем я вижу людей, деревья, солнце? Зачем мне всё это? Я с ума сходил. Я пил. Безбожно, практически не приходя в себя, не давая себе протрезветь ни на минуту. Пил и сходил с ума. Я дома с ума сходил, а Игорь у себя, на службе. Я пьянствовал и даже не думал, что ему-то, Игорю, ещё горше, чем мне. О сыне забыл, идиот старый. Жена Игоря, Александра, вторым беременна была. Так, что мы сразу четверых родных людей потеряли. Оба мы с Игорем мёртвыми тогда были. Игорь тоже с катушек сорвался, тоже пить стал. Но организм-то у него хоть и крепкий, но не такой закалённый, как у меня. Как у таких, как мы с тобой... А собственно... с кем угодно такое произойти может. Короче, белая горячка с ним приключилась. Почудилось ему, что он в Чечне, и его роту боевики атакуют. Забрался в танк, ворота части протаранил и в Москву поехал. По пути какой-то курятник раздавил. Слава богу, в танке боеприпасов не оказалось. В общем, уволили моего Игоря в запас по-тихому, дело замяли. Командование учло его прежние боевые заслуги, то состояние души, в котором он пребывал после похорон матери, жены и дочери... - Сидоров достал новую сигарету, закурил. - Отставка Игоря отрезвила, пить он бросил и мне запретил. Но чёрный весь ходил, смотреть страшно было. А как-то раз ко мне подошёл и говорит: поехали, батя, куда-нибудь - в тайгу, в глухомань, к чёртовой матери. Может быть, если стен этих видеть не будем, нам не так больно будет? ...Ну вот и приехали сюда из Москвы.
  - Да... - задумчиво произнес Олег Алексеевич и надолго замолчал, понимая, что слова утешения его другу не нужны, лишними они будут сейчас.
  - Теперь вот, браконьеров ловим, - поменял Сидоров тему разговора. - Тех, которых нам разрешают ловить, само собой. Некоторых - не моги трогать! Неприкосновенные, мать их! Ну, да ладно, я решил по их правилам играть, с сильными мира сего не бодаться. Тоже капитулировал.
  - А ты когда в отставку ушёл? Давно?
  - Давно. В восемьдесят девятом. Ты из Афгана в восемьдесят восьмом в Союз вернулся, а я с последним эшелоном - в феврале восемьдесят девятого. В составе сороковой армии Громова. А в мае подал рапорт. Срок службы вышел, а дальше служить я не хотел. Капитаном я пришёл с войны, капитаном и в отставку ушёл. Так майора и не дали. Должны были дать, но не дали. Права не имели, не дать, а не дали. Да и хрен с ней, с майорской звездой. Куда мне её?..
  - А мне ты об этом не писал, - удивился Инзарин. - Мы с тобой до девяносто девятого года переписывались. Десять лет. И ты ни в одном письме, ни единым словом...
  - Не писал, потому, что знал, что ты меня не поймёшь, - усмехнулся Сидоров. - Ведь ты военный до мозга костей. Ты всегда говорил, что уйти в отставку в сорок лет - это преступление. Ты генералом хотел стать, и стал. А у меня, видать, изначально стремления карьеру на воинской службе сделать не было. Да и нервы слабее, чем у тебя оказались. Помнишь зачистку в кишлаке том, в Пандшерском ущелье? Ну, когда малец на наших глазах себя гранатой взорвал?
  - Да разве такой малец один был? Фанатиков на Востоке хватает.
  - Вот видишь, ты даже не вспоминаешь о том случае. А мне он почти каждую ночь снился. Стоит, гранату над головой поднял, а в глазах - ненависть. Взрыв! Мы с тобой за глиняный забор присели, поднимаемся - вместо пацана - воронка, а на наших фуражках и погонах - его мозги. Мы мозги с себя отряхнули и вперёд. Я тогда, в восемьдесят шестом об этом случае и думать забыл. А вот когда война закончилась, и я в Союз вернулся, вот тут этот маленький афганец ко мне в гости и пришёл. И часто, знаешь, приходить стал... Ну, ладно, что это я все о себе, да о себе? Ты-то как? Как семья поживает?
  - Да нормально семья поживает, - ответил Олег Алексеевич. - Жена та же. Но ты ведь с ней мало знаком, только раз виделись, да и то мельком.
  - Я помню, - сказал Сидоров. - Вы с ней в отпуск в Сочи летали, через Москву возвращались. Я вас во Внуково встретил и в Домодедово на своём 'москвиче' отвёз. Даже выпить нам с тобой не удалось. Торопились вы очень, особенно твоя Валентина. Говорила, что у вас сын один дома остался, что он, хоть парень и самостоятельный, но... Я понимаю - мама есть мама. Это, кажется, в девяносто втором было?
  - В девяносто первом, - уточнил Инзарин. - Жива, здорова, моя Валентина Андреевна. С сыном ты уже познакомился. Женат Андрюха, жена - писательница. Внук у меня имеется, Алёшкой назвали. Сын наш второй это имя носить должен был. Мы с Валей, когда узнали, что у нас двойня будет, решили: одного Андреем назовем, в честь её отца, второго Алексеем, в честь моего. Но...
  Инзарин замолчал, задумался.
  - Андрей по твоим стопам не пошёл, я правильно понял? - спросил Сидоров, уводя друга от грустных мыслей. - Прическа у него не уставная, борода.
  - Не пошёл. Может и правильно...
  Друзья снова замолчали.
  Из города они выехали и уже миновали пригородные дачные участки. Дорога спускалась в низину и там остро врезалась в тайгу. На границе леса стояли два кунга, а вокруг них мельтешили маленькие зелёные фигурки военных. Там же, невдалеке от кунгов, стоял вертолет. Над дорогой завис ещё один, большой, десантный.
  - Что-то у них там происходит, - сказал Сидоров. - Какой-то ажиотаж. Суетятся все. Неужто изловили беглецов?
  - Подъедем - узнаем.
  Близко к кунгам и к вертолёту подъехать им не разрешили. Знакомый Сидорову прапорщик с 'Калашниковым' наперевес выбежал навстречу и, махнув рукой, приказал остановиться. Сидоров вышел из машины, Инзарин немного задержался, посмотрев на свое отражение в зеркале и застегнув верхнюю пуговицу на рубашке, потом вышел тоже. Андрей остался за рулем военного УАЗика.
  - Здравствуйте, Михаил Иванович, - поздоровался прапорщик и, увидев Инзарина, вылезшего из машины, козырнул и по-уставному поприветствовал: - Здравия желаю, товарищ генерал-майор!
  Олег Алексеевич кивнул, а Сидоров сказал:
  - Да виделись уже. Часа четыре назад.
  - Извините товарищи, но дальше нельзя. - Лицо прапорщика было покрыто бисеринками пота, а на щеках проступили красные пятна.
  - А что такое, прапорщик? - спросил Олег Алексеевич, изобразив на лице удивление, словно он ничего не знал о том, для чего здесь находятся военные и почему перекрыта дорога.
  - Выезд из города временно закрыт в связи с возможным нахождением в этом районе опасных беглых преступников, - отрапортовал прапорщик и добавил, взглянув на Сидорова: - Начальство какое-то на вертолете прибыло. И отряд десанта из Уссурийска. Полковник Ефремов отъезжал, но скоро будет... Да вот он, уже едет, - прапорщик указал кивком на дорогу в сторону города. Друзья оглянулись - по дороге на большой скорости к ним приближался военный УАЗик. - Вам бы лучше вернуться в Манжурск. Возвращайтесь, а?..
  - Сейчас уедем, - пообещал Инзарин. - Я только со своим приятелем, полковником Ефремовым, поздороваюсь. И уедем.
  Уазик остановился возле них. Полковник Ефремов, поправляя фуражку, выбрался из него и, коротко козырнув, сказал:
  - Здравствуйте, Олег Алексеевич. Не вовремя вы на рыбалку собрались, и место неудачное выбрали. Мы тут зэков ловим.
  - А с каких это пор общевойсковые подразделения принимают участие в подобных операциях? - жёстко спросил Инзарин, словно полковник всё ещё находился у него в подчинении. - Ты что, Николай, во внутренние войска служить перешёл? От кого приказ получил? Почему солдатиков необстрелянных под пули бросаешь?
  Прапорщик, открыв рот, следил за всем происходящим. Видимо, он впервые слышал, чтобы с командиром полка кто-нибудь разговаривал в подобном тоне.
  - Времени не было спецподразделения подтягивать, - начал оправдываться полковник, но вдруг вспомнил кто он такой, а кто стоит перед ним. - Вообще-то, Олег Алексеевич, это не ваше дело. Вам машину дали, спасибо скажите. А в мои дела попрошу не вмешиваться.
  - Да забери ты своего 'козла'! - Олег Алексеевич не на шутку рассердился. - Андрей, вылезай из машины, мы дальше с Михаилом Ивановичем поедем.
  - Никуда вы дальше не поедете, господин генерал в отставке! - повысил голос полковник Ефремов. - Вы сейчас в Манжурск вернётесь подобру-поздорову. Прапорщик, проследи, чтобы эти гражданские отсюда убрались.
  Полковник круто развернулся на каблуках и направился к группе военных, стоящих у вертолета. Сидоров приложил широкую ладонь козырьком к глазам и, прищурившись, вгляделся. Вдруг он вздрогнул, заметив в центре группы кого-то знакомого.
  - Олег, глянь вон на тех бойцов в камуфляже, - попросил он Инзарина. - Никого не узнаешь?
  - Да вроде нет, - нерешительно ответил Олег Алексеевич, взглянув туда, куда его просил посмотреть друг. - Не узнаю никого. Правда, зрение у меня сейчас не такое острое, как раньше.
  - Показалось, что ли? - пожал плечами Сидоров.
  - Товарищи, - вмешался в их разговор прапорщик. - Я - человек военный. Я приказ от командира получил. Я вас очень уважаю, обоих, поверьте, но приказ я выполнить должен.
  - Ну что? - спросил Инзарин у Сидорова. - Сорвалась наша рыбалка?
  - Ни хрена не сорвалась! Будет и рыбалка, и с сыном моим познакомитесь. Поехали. Я тут одну козью тропку знаю. Чуть дальше получится, но этих вояк мы стороной объедем. Не уверен, что они весь Манжурск в кольцо взяли, мощей не хватит у твоего Ефремова.
  И тут со стороны леса раздались короткие автоматные очереди.
  
  Глава 7. Гуинплен
  Зачем я согласился на эту командировку? Ведь я на девяносто девять процентов был уже гражданским человеком. Осталось только оформить всё до конца, получить гражданские документы, жалованье, которое мне Министерство Обороны задолжало за последние два месяца, но обещало выплатить очень скоро, и конец военной карьере. Работа уже, считай, была. Ждали меня в одной нехилой коммерческой структуре. Правда, пока рядовым секъюрити, но Генка Воротников, мой кореш, который работал там начальником охраны, гарантировал, что через месяц-два я стану его замом, а потом и его место займу (Генке через полгода обещали должность начальника службы безопасности в одном банке).
  - Я, Славик, про тебя и там не забуду, - убедительно врал мне Генка, разливая остатки водки по стаканам. А может быть, и не врал, может, правду говорил. - Только место потеплее найдётся, я сразу в банк тебя перетащу. В банке работать - лафа. Чистота, уют, кабинет, оборудованный по последнему слову техники, сотрудницы в мини-юбках. Загранкомандировки опять же бывают. Правда, ответственность большая, но... Будем!
  Мы с Генкой выпили, закусили маринованными огурчиками, и он достал новую бутылку 'Немирова'.
  - Там, в банке, такие, как мы с тобой, Слава, позарез нужны. Красавцы. Опыта боевого у многих полно, а чтобы к опыту такие портреты иметь, как у нас с тобой - таких не много. Ты глянь. - Генка ткнул рукой в зеркало, висящее на стене, он был уже изрядно пьян и молол всякую чушь. - Ален Делон. Все банкирши будут нашими... Знаешь, какие они, банкирши?.. Они мягкие, и денег у них - куры не клюют... А Ален Делон не пьёт одеколон. Он и горилку не пьет. А мы пьём, - и он с хрустом свернул колпачок с бутылки.
  Я посмотрел в зеркало, а так, как сидел от него наискосок, то увидел естественно не себя, а его. На Алена Делона Генка явно не тянул. Лицо чистое - ни морщин, ни шрамов, но какое-то пресное, незапоминающееся, - а выпитая сегодня горилка делала его глупым. Неужели и я так же выгляжу? Мне нестерпимо захотелось это проверить. Я поднял свою задницу из кресла, подошёл к зеркалу. Вроде бы, ничего. Не красавец, но...
  Но и Гуинпленом я тогда ещё не был.
  Гуинпленом, человеком, который смеется...
  - Чё вскочил? - спросил меня Генка. - Садись, пить станем.
  - Мне завтра к восьми в военкомат, так что извини, дорогой друг, пить я больше не буду. Я пока ещё человек военный. Трезвость и дисциплина - прежде всего! Вот уволюсь из армии, тогда мы с тобой это дело и отметим, как положено.
  - Ну и чёрт с тобой, - по секрету сообщил мне Генка и не стал уговаривать.
  Лучше бы он меня уговорил. Лучше бы выпили мы с Генкой эту вторую бутылку горилки, а потом я бы сгонял в магазин и купил ещё две штуки. Лучше бы я набухался до соплей и не явился на следующий день в военкомат. Авось, вместо меня отправили бы в эту долбаную командировку кого-то другого и с вербовщиком познакомился бы не я, а он.
  Едва я перешагнул порог военкомата, меня окликнул какой-то летёха:
  - Капитан Свиридов?
  - Он самый.
  - Подполковник Жбанов приказал передать вам, что вы ему срочно нужны. Он ждёт вас в тринадцатом кабинете.
  - Зачем? - удивился я. Вроде со Жбановым мы все вопросы решили, остались мелочи, которыми рядовые военкоматские клерки занимаются.
  - Не могу знать.
  - Хорошо, зайду, - согласился я опрометчиво. Это было второй ошибкой, но кто мог знать? - А почему в тринадцатом? Ведь Жбанов вроде бы здесь, на первом этаже, в девятом кабинете сидит?
  - Переехал. В девятом ремонт.
  Кабинет под номером тринадцать был закрыт. Я постучал, но мне никто не ответил. Мне бы уйти, оформить свои дела и уйти. Я решил дождаться. Тринадцать! Я не был суеверным человеком, более того, в отличие от многих, я это число, тринадцать, даже любил. Начать с того, что я родился тринадцатого сентября. Жил на улице Советской в доме под номером тринадцать в тринадцатой квартире. И вообще, это число в моей жизни встречалось очень часто, но никогда ничего плохого со мной не происходило. Ну, не то, чтобы в моей жизни все было гладко, однако я никогда не связывал мои неприятности с этим числом. Так и дожил до тридцати одного года, а суеверным не стал. Интересно, почему-то я только сейчас, когда мы с Хохлом, Рэбэ и Выкидышем подкрадывались к западной окраине Манжурска, сообразил, что, если поменять местами цифры моего тогдашнего возраста, то снова тринадцать получится. Вот и не верь после этого во всякую чертовщину. Преследовало меня это число всю жизнь, преследовало, и настигло всё-таки...
  Жбанова я знал. Не то, чтобы очень хорошо - насколько хорошо может знать боевой капитан кабинетного подполковника?
  Впервые мы с ним встретились в Чечне. Он был ещё майором и сопровождал пятерых контрактников до Гудермеса, а я их должен был уже дальше везти, к месту службы. Так получилось, что одна ночь у него и у меня была свободной. Мы посидели с ним в служебном номере гостиницы, выпили, познакомились. Я тогда слегка перебрал и по пьяне рассказал, что решил рапорт подавать, навоевался, мол, к гражданской жизни тяготение ощущать стал. Семью хочу завести, детей. О том, что я сыт по горло кровью и смертями моих товарищей, я не говорил, но это и так было понятно. Он слушал и кивал головой. Я когда утром встал протрезвевший, подумал, что эта встреча, одна из многих на войне - ну, встретились, врезали крепенько, пооткровенничали на пьяную голову и забыли друг о друге. А когда в родной город вернулся и в военкомат пришёл - он был первым, кого я увидал. Он меня сразу узнал, оказалось, что и разговор наш помнит слово в слово. Рассусоливать Жбанов не стал, а сразу засучил рукава и принял активное участие в моей судьбе: не тянул с моим рапортом, более того, помог мне его составить, чётко и грамотно разъяснил - каким образом я, не полностью выслужив срок, могу уволиться из рядов нашей доблестной российской армии, помог ещё кое с какими бумагами, обещал ускорить выплату задержанного жалования. Так что, я считал себя обязанным ему.
  А потому я уселся на колченогий стул на лестничной площадке второго этажа, оборудованной под курилку, и стал ждать Жбанова.
  Долго ждать не пришлось. Жбанов стремительно взбежал по лестнице, пронёсся мимо меня, бросив на ходу:
  - Здорово, капитан. Заходи, разговор есть.
  Он открыл ключом дверь в кабинет, я вошёл следом за ним. Сначала подполковник схватил телефонную трубку и куда-то позвонил.
  - Это Жбанов, - назвался он невидимому собеседнику. Дальше он молчал, только кивал как болванчик.
  Сказав напоследок: 'Постараюсь' (как-то это прозвучало не по-военному), Жбанов положил трубку, предложил мне сесть и подтолкнул по столу пачку 'Мальборо'. В общем-то, я уже сидел, а курить не хотелось, только что покурил.
  - Могу тебя порадовать, - сказал он, улыбаясь, но глядя куда-то выше моей головы, - вопрос о твоем увольнении в запас, практически, решён.
  - Практически? - мне не понравилось это 'практически'.
  - Последняя проверка. Послан запрос во все госпиталя, где ты после ранений находился...
  - А что, отметок в моем военном билете и справок недостаточно?
  - Такой порядок. Я тут... извини, ничем помочь не могу.
  - И долго ответов на запросы ваши ждать?
  Жбанов пожал плечами:
  - Недели две... месяц... что-то около того. Может меньше...
  - Я без денег сижу, - напомнил я подполковнику. - Да и боюсь работу хорошую потерять, ожидаючи.
  Жбанов развёл руками, мол, что я мог сделать - сделал, остальное не в моей компетенции. Он закурил и в упор посмотрел на меня.
  - А знаешь что, Слава. У меня для тебя есть работа. Правда, временная. Но денежная. И как раз по твоему профилю.
  - Что, грохнуть кого? Я в киллеры не пойду.
  - Да нет! - возмутился Жбанов. - В какие киллеры? Ты что - совсем охренел? Ты думаешь, что я... У меня просто слов нет.
  - Ну, извините, господин подполковник, пошутил.
  - Шутки у тебя дурацкие... Не надо никого убивать. Нужно просто сопроводить одного человека в одно место, обеспечив его безопасность, передать там его с рук на руки другим людям. И вернуться назад. Только и всего. Вернёшься, глядишь, и ответы на запросы подойдут.
  - А конкретней можно? Один человек. Одно место. Другие люди. Какие другие? Что за человек? Какое, такое место?
  - Место тёплое.
  - Тёплое или горячее?
  - Ирак.
  - Ни хрена себе!
  - Один человек - наш человек, россиянин, - продолжил Жбанов, не обратив внимания на мой возглас. - Он должен выполнить в Ираке миссию, о которой тебе лучше ничего не знать. Я и сам не знаю. Знаю только, что он - парень весьма подготовленный, но, увы, не в плане физическом. Короче, какой-то компьютерный гений. А потому, как ты понимаешь, остро нуждается в охране... Другие люди, там в Ираке...
  - Можете их не называть, господин подполковник, - сказал я. - Догадываюсь, кто эти люди. У меня вопрос.
  - Задавай, - разрешил Жбанов.
  - А что, в ГРУ, в СВР, в ФСБ, наконец, там что, ни одного спецагента не сыскалось, чтобы хакера этого в чужую страну доставить и нашим тамошним шпионам с рук на руки передать?
  - Операция проводится под эгидой... в общем, по нашему родному Министерству Обороны проходит. Она не то, чтобы нелегальная, но секретная. Вместо тебя может и кто-нибудь другой отправится, думаю, от желающих экзотическую страну посмотреть, да ещё и на халяву, отбоя не будет, но я тебе навстречу пошёл. Сам говоришь - без денег сидишь. А тут делов-то на неделю! Да что там, на неделю - два дня. Туда и обратно самолётом. Ну не поспишь двое суток...
  Вот так, значит, подумал я, двое суток. Стало быть, ответы на запросы военкомата в госпиталя - фикция! Сначала Жбанов говорил о том, что их месяц ждать надо, потом, что они придут к моему возвращению из командировки, а теперь - двое суток. Жбанов продолжал что-то вещать, но я его плохо слушал. Подумал, подумал, почесал макушку, да и говорю:
  - Че вы там, господин подполковник, про деньги говорили? - просто так спросил, интересно стало.
  - Дорога в оба конца и пятьсот баксов на карман.
  - Деньги вперед. Где тут у вас касса? - Я сам не понял: пытался ли я пошутить или уже заглотил наживку. Скорей всего второе.
  Жбанов подошёл к невзрачному облупленному сейфу, открыл его, заслонив спиной. Как я не старался, как не тянул голову, содержимое сейфа не обозрел. Когда Жбанов повернулся ко мне, в его руках была тоненькая пачка зелени и мультифора с какими-то бумагами. Сначала он протянул мне деньги. Доллары были разного достоинства, в основном двадцатки.
  - У меня загранпаспорта нет, - сообщил я, уже догадавшись о содержимом мультифоры.
  Жбанов протянул мне её.
  - Я о нем позаботился.
  Замечательно! Всё было решено заранее, но думаю, что в случае моего отказа у Жбанова и дублер бы нашёлся.
  
  О приключениях своих иракских даже вспоминать не хочется. Но из песни, как говорится... Короче - полное говно! Клиента я своего потерял при бомбёжке аэродрома, где мы с ним больше суток тех самых 'других людей' дожидались, да так и не дождались, а вот авианалёта америкозов дождались. Да ещё какие-то придурки стрельбу затеяли. Кто в кого стрелял? Не знаю. Все одинаковые - чёрные, немытые, в грязных чалмах. Поливают друг в дружку из калашей, патронов не жалеют. Орут что-то, но я только гыр-гыр-гыр слышу... Понятия не имею, жив ли теперь мой подопечный.
  Меня осколком в грудь ранило, и по морде пуля скользом прошла. Я, как положено, сознание потерял. Очнулся - ничего не вижу, вся голова бинтом перемотана. Грудь болит, дышать трудно. Куда-то везут меня. Дальше - всё в тумане. Когда окончательно в себя пришёл, оказалось - я уже не в Ираке, а в Катаре, в какой-то миссии красного креста. Осколок из моей груди уже вытащили, и рана подживать стала, а вот с визитной карточкой проблема. Пуля эта проклятая из моей рожи кусок мяса вырвала, мне концы раны нитками стянули, и стал я похож на монстра.
  Одежда моя естественно исчезла, а вместо неё на меня пижаму натянули. Врать не стану, пижама хорошая, американская, наверное. Слегка не по росту, но мне же не на танцы в ней. И ещё один изъян у этой пижамы был - в карманах пусто: ни денег, ни документов, ни хрена. Я попытался узнать, где моя одежда со всем, что в ней было. А как узнать, если я кроме русского, только военно-полевой язык знаю, да в школе когда-то давно инглиш изучал. Только в жизни мне английский язык не пригодился, я его и забыл. Попытался вспомнить, вопрос формулирую, а мне в ответ: гыр-гыр-гыр, да гыр-гыр-гыр.
  Тут к моей койке (она прямо на площади перед больничкой стояла, в палатах места для меня не нашлось), подходит девица и начинает со мной на ломаном русском разговаривать. Видать, догадалась, что я русский.
  Девицу звали Пэт, она была канадкой с глубокими и древними русскими корнями и трудилась здесь в миссии сестрой милосердия. Сказала, что услышала русский мат, когда я бредил. По-русски многие матерятся, даже китайцы, но Пэт почему-то решила, что я русский. Может, потому что я на китайца не похож.
  - А ты откуда русский мат-то знаешь? - спросил я ее. - В вашей семье его не забыли? Матерятся помаленьку?
  - У нас в Канаде теперь много русских эмигрантов новой волны проживает, - ответила Пэт. - Все матерятся.
  Велик и могуч русский язык!
  Я ее о своей одежде спросил, она пообещала узнать, но на следующий день трагическим голосом сообщила, что меня в этот 'хоспис' привезли почти голого, в одних трусах и татуировках.
  Понятно! Деньги мои кто-то спи... украл, и документы кто-то спи... украл. И этот кто-то стал богаче на полтыщи американских рублей, за минусом стоимости четырех чашечек кофе, да, к тому же, обзавелся хорошей ксивой. Повезло ему! А я, стало быть, оказался на чужбине, изуродованный и израненный, без денег и без документов. Зашибись! Удружил мне Жбанов! Вот тебе и двое суток! Туда и обратно. Туда, то есть сюда, я прибыл, а вот как обратно?
  ...С Пэт мы подружились. Я даже подозреваю, что она в меня втюрилась, невзирая на мою новую экстравагантную внешность. Когда мы с ней прощались, это случилось где-то через месяц со дня нашей первой встречи, она плакала и предлагала уехать с ней в Канаду. Может, нужно было принять её предложение? А?.. Это я сам у себя спрашиваю. Жил бы сейчас где-нибудь в Торонто или в Монреале. Сделал бы себе хорошую пластику, выправил бы поврежденное иракской пулей лицо, ну, если бы, конечно, денег раздобыл. Да раздобыл бы, куда б я делся? Пэт помогла бы мне устроиться на работу. Жил бы, трахал её. Из благодарности. Но я не смог. Не любил я Пэт. Да и просто как женщина она мне не нравилась. Нос у девицы был великоват, лицо сильно веснушчатое, а груди почти совсем не было, мне другой тип женщин нравится. Дурак! Знал бы тогда, что со мной вскорости произойдёт, не стал бы кочевряжиться...
  
  Зачем я об этом сейчас думаю? Зачем я вспоминаю Жбанова, Пэт, Генку Воротникова? Они в другой жизни остались, а кое-кого и вовсе на белом свете нет. Сейчас о другом думать надо, о том, как мне в живых остаться. Это - вопрос номер один. А потом... Свалю-ка я (если, конечно, живым останусь) в Канаду... Разыщу там Пэт. И... дальше всё в соответствии с только что прогулявшимися в моей голове мыслями.
  Так, всё, сосредоточься, Гуинплен. Вот, блин! Быстро я к своему новому прозвищу привык, даже мысленно себя так называю.
  Итак. До Манжурска - один рывок. Вон там засада, за ней - дорога просёлочная. Засаду я во время разведки срисовал. Салаги! У дороги нас ждут. Ну что с них взять? Молодёжь!
  Я остановился у зарослей орешника и, приложив палец к губам, поманил к себе Рэбэ. Он подошёл, а я осторожно приподняв ветку, показал:
  - Вон в том кочкаре ребятишки с автоматами сидят.
  Он пригляделся.
  - Вижу.
  - Нам сейчас чуть западнее обойти их, а там - не оцепление, а решето.
  - Ага, - кивнул Рэбэ.
  Только мы двинулись - я впереди, за мной Рэбэ, за ним Хохол с Выкидышем, как слева от нас засвистели винты вертушки, саму вертушку скрывал густой лес.
  - Ну, бля! - сдавленно матернулся Хохол. - Эта байда откуда?..
  Вертушка, по-видимому, села - характер свиста винтов изменился. Только этот свист утих, как возник новый. Откуда-то издалека в нашу сторону летел ещё один вертолёт.
  - Эта вертушка побольше, - сказал Выкидыш. - Похоже на штурмовой десантный вертолёт.
  - Это и без тебя понятно, - огрызнулся Рэбэ. - Вычислили нас, что ли? А ну-ка, ходу! Уходим отсюда. Туда, на северо-запад! Вглубь леса! В самую чащу! - и бросился первым.
  Я бежал вслед за Рэбэ и шкурой ощущал опасность. Я её чуял. Как зверь! И она надвигалась на нас не сзади, где прятались в кочкаре бойцы оцепления, она шла не оттуда, откуда прилетели вертушки, она притаилась где-то впереди - там, где кончалось редколесье, и начиналась непролазная тайга. Рэбэ хотел поскорей добежать до неё, скрыться в чащобе, мы бежали прямо в лапы опасности. Я негромко крикнул Рэбэ, хотел, чтобы он сменил направление и взял западнее, но он меня не услышал, нёсся, как угорелый. Я ускорился, чтобы его догнать и тут увидел Японца. Даже не его самого, я увидел его глаза - злые, водянистые. Да нет, вряд ли я их увидел, до Японца было метров пятьдесят. С такого расстояния только в кино жертва видит глаза снайпера, видит выражение этих прищуренных глаз, различает каждую крапинку на радужной оболочке. Нет, я почувствовал глаза Японца, представил их, воспроизвел в своём сознании. Если меня сейчас не убьют, если я ещё какое-то время поживу на белом свете, боюсь, что мне каждую ночь будут сниться эти глаза. И тогда я буду просыпаться в холодном поту, включать ночник, тянуться за сигаретами и долго лежать без сна, вспоминая всё, что со мной произошло по возвращению из Катара. Буду вспоминать Рэбэ, Хохла, Выкидыша - всех и каждого. Потом, поняв, что всё равно не засну, или засну, но не скоро, пойду на кухню, достану из холодильника водку, и буду пить. В одиночку...
  Наверняка, это был Японец. В своем маскарадном костюме, обвешанный травой и ветками, с лицом, измазанном грязью. Я представил, как он хитро и злобно ухмыляется, глядя на нас через прицел автомата, как его палец плавно нажимает на спусковой крючок. До выстрела оставалось мгновенье. Япошка не промахнётся.
  - Ложись, - крикнул я Рэбэ и нырнул вперед.
  Рэбэ, наверное, тоже увидел Японца, или почувствовал что-то. Он упал даже раньше, чем я крикнул. Пуля пролетела надо мной, и это не было иллюзией.
  - А! - коротко, с досадой.
  Все-таки пуля нашла свою жертву. Хохол или Выкидыш?
  Я перевернулся через голову и с колена дал короткую очередь по кустам, в то место, где прятался Японец. Очередь из моего автомата была подхвачена очередью с того места, где залёг Рэбэ. Нам никто не ответил. Боковым зрением я заметил движение справа и пальнул туда. Это был Пуля. Я попал не метясь, можно сказать - случайно; выстрел разнёс ему голову. Пуля вывалился из кустов, оросив кровью бледно-зелёный мох, ненужный ему уже автомат упал у моих ног.
  Меня можно было поздравить, я завалил самого Пулю, инструктора по огневой подготовке нашего покойного спецотряда! Впрочем, принимать поздравления было некогда, если бы даже было от кого.
  Японец не стрелял. То ли мы с Рэбэ его подстрелили, то ли (что более вероятно) он менял позицию - проверять было некогда. Зато по нам ударили сзади бойцы, выступившие из засады. Я ответил длинной очередью, и солдатики залегли. Молодцы, послушные ребята! А мы с Рэбэ юркнули в кусты и, насколько нам позволяла чащоба, стали быстренько уходить с места сражения. За нашими спинами раздавались звуки выстрелов, наверное, кто-то, оставшийся в живых, Хохол или Выкидыш, прикрывал наше отступление.
  Бежали мы около получаса. Вроде бы нас никто не преследовал, но как это можно сказать точно, если твоё дыхание с шумом рвётся из груди, в ушах шумит, а колючие ветки деревьев и кустов бьют по лицу, по глазам, и ты не успеваешь ни уклониться, ни прикрыться рукой? Выбившись из сил, Рэбэ махнул мне, не в силах выговорить ни одного слова и упал, как подкошенный. С минуту мы лежали на земле, тяжело дыша и прислушиваясь - нет ли за нами погони? Потом Рэбэ сел и спросил:
  - Кто? - Я понял, что он спрашивает о наших товарищах.
  - Не знаю, - ответил я и пожал плечами. - Может, уже оба. Одного подстрелил Японец. А ведь эта пуля японская тебе предназначалась.
  - Мою пулю ещё не отлили. - Было заметно, что Рэбэ сам не верит тому, что говорит. - Тихо! - он поднял вверх палец.
  Кто-то ломился через кусты. Был слышен хруст ломающихся веток, громкий шелест, но все эти звуки были слабее хриплого дыхания выдохшегося человека. Мы переглянулись, Рэбэ скатился в канаву и занял положение для стрельбы, я с трудом поднялся на ноги и встал за ствол сосны.
  Ветви густого кустарника раздвинулись, и перед нами появился Хохол. На плечах он нёс раненного Выкидыша. Вся одежда у Хохла была в крови, скорей всего не в его. Я вышел из-за сосны. Хохол тут же вскинул автомат, но, узнав меня, опустил и без сил опустился на землю, положив неподвижное тело Выкидыша рядом. Ко мне в голову случайно забрела мысль о том, что мы с Рэбэ сволочи. Сволочи и трусы!
  - Зачем ты тащил его, Хохол? - спросил Рэбэ, вылезая из канавы.
  Хохол не ответил, он снял с головы кепи и вытер ею мокрое лицо.
  - Он ведь не жилец, - снова сказал Рэбэ. - Неужели ты этого сам не видишь?
  Хохол снова не ответил, но вскинул голову и зло посмотрел на Рэбэ.
  Выкидыш был ранен в правую сторону груди. Крови из него вытекло много, но он был жив, и как это ни странно, в сознании. Его ещё можно было спасти, если сию минуту доставить в хирургическую клинику. Но где та клиника? Где мы, а где клиника? Понятно, что Выкидыш был обречён.
  - И что дальше? - спрашивал у Хохла Рэбэ. - Будешь ждать, когда он умрёт? О себе подумай!
  - Да пошёл ты! - огрызнулся Хохол.
  - Ну, как знаешь. Гуинплен, нам пора...
  - Подожди, - попросил я. - Он хочет нам что-то сказать.
  Выкидыш часто моргал и силился что-то прошептать. Вместе с шепотом из его рта выскакивали кровяные пузыри, они надувались и лопались. Хохол поднес ухо ко рту Выкидыша. Видимо он слышал, что ему сообщал умирающий, потому что кивал. Кровяные пузыри лопались, покрывая ухо и щеку Хохла красными каплями.
  - Обещаю, - сказал Хохол Выкидышу. - Я все сделаю, как ты просишь... если живым останусь, конечно.
  Выкидыш слабыми пальцами левой руки расстегнул пуговицу на нагрудном кармане и, вытащив оттуда залитые кровью баксы, сунул их в руку Хохлу. Хохол убрал доллары и кивнул, глядя Выкидышу в глаза.
  - Что он велел тебе сделать? - спросил я.
  - Урна... с прахом его жены. Похоронить надо. Адрес я запомнил.
  - Его надо пристрелить, - сказал Рэбэ. - Все равно...
  - Как это пристрелить?! - вскинулся Хохол.
  - Облегчить страдания умирающего, - цинично пояснил Рэбэ. - Про эвтаназию слышал? Не можешь, давай я.
  - Сволочь ты, Рэбэ, оказывается, - устало сказал Хохол, и в эту минуту я был с ним согласен.
  - Он ещё что-то говорит. - Я заметил, что Выкидыш пытается приподнять голову и шевелит пальцами левой руки, правая у него уже не работала.
  Хохол снова склонился ухом к губам Выкидыша, послушал и повернулся к нам:
  - Он сам это сделает.
  Достав из-за пояса тэтэшник, Хохол передернул затвор и вложил пистолет в левую руку будущего самоубийцы, просунув его указательный палец под скобу спускового крючка. Потом встал и, ещё раз посмотрев на Выкидыша, кивнул, прощаясь, и отвернулся.
  Когда прозвучал выстрел, Хохол вздрогнул.
  - Тэтэшник подними, - бросил Рэбэ, но Хохол не обратил на его слова никакого внимания, тогда Рэбэ, хмыкнув, сказал: - Ну, хорошо, я возьму.
  Мы шли молча. Рэбэ шёл впереди, выбирая путь. Хохол был безучастен, казалось, ему всё равно, куда мы идем. Неужели его так потрясла смерть Выкидыша? А ведь он не новичок в боевых действиях, в подобных переделках бывал, смерти в глаза не раз смотрел, друзей хоронил, и прекрасно знает, что такое жестокая правда жизни. Сам жестоким был, да и сейчас не ангел.
  Вдруг Хохол остановился.
  - Что случилось? - спросил я.
  - Я все запомнил, - сказал он. - Название улицы, номер дома, номер квартиры. А вот в каком городе Викинг жил? Он забыл сказать. Или я пропустил.... И как его по-настоящему зовут, не знаю. Выходит, что я обещал похоронить урну с прахом жены Выкидыша, которая неизвестно в каком городе находится?
  Это было бы смешным, если бы не было таким грустным.
  - А может её уже похоронили? - предположил я.
  Хохол посмотрел на меня как-то странно, я сначала подумал, что он как всегда смотрит на мою поддернутую кверху губу, но Хохол смотрел чуть левее, мимо меня. Сказал, помолчав:
  - Я жизнь отдам, чтобы во всем этом блядстве разобраться.
  Я поверил - он разберётся...
  - Ну, вы где там? - окликнул нас Рэбэ. - Чего встали? Идти надо. А чтобы тебе, Хохол, представилась возможность во всём этом... разобраться, сначала выжить надо.
  Золотые слова!
  Мы шли на запад. Я почему-то вспомнил о Пэт. Ведь я собирался её найти, если останусь в живых! Трудновато мне это будет сделать - найти девушку по имени Пэт в далекой Канаде. А может быть, не в Канаде? Пэт может находиться где угодно, даже на Антарктиде. Кто знает - куда занесла её судьба?
  Теперь Пэт не казалась мне такой некрасивой и нежеланной. И нос у нее не так уж велик, думал я, и веснушки не такие уж яркие, да и разве это большой изъян? Да и сиськи, если хорошо поискать, нашлись бы. Я просто не пытался их искать под широким мешковатым халатом, покрытым серо-коричневыми пятнами плохо отстиранной крови и пропахшим медикаментами.
  А ведь это благодаря Пэт я оказался здесь. Она, сама того не желая, свела меня с вербовщиком. Это я попросил ее сообщить обо мне в наше посольство, или хотя бы найти в Катаре какого-нибудь завалящего гражданина России. Она и нашла. О том, что этот человек - вербовщик, я узнал позже.
  
  Он представился мне Николаем Ивановичем, сказал, что он - сотрудник Российского посольства. Попросил всё рассказать о себе и о том, как я оказался в Ираке. Про себя я ему рассказал: кто я, как меня звать, мое звание, про мою военную службу и об увольнении в запас. О том, для чего в Ирак прилетел и с кем, я естественно рассказывать не стал, придумал душещипательную историю о том, что сопровождал любимую девушку, которая училась у нас в России в Университете Дружбы Народов и, зная о событиях на родине, решила навестить престарелых родителей. Николай Иванович усиленно делал вид, что верит каждому моему слову. Только спросил:
  - А как твою девушку зовут?
  - Фатима, - не задумываясь, брякнул я, даже не предполагая, как могут звать местных девушек.
  - Замечательно! - Николай Иванович потёр руки и, пообещав прийти через два дня с хорошими новостями, удалился.
  Его не было неделю.
  - Вам привет от подполковника Жбанова, - огорошил он меня сразу, как появился. - Извините за задержку, мне пришлось кое-что проверить относительно вашей легенды. С Фатимой красиво, но... не соответствует действительности. Романы вы позже писать будете, у вас должно получиться. Только лучше не романы, а военные мемуары. Я, например, военные мемуары с удовольствием в свободное время почитываю... А впрочем, сами решите, чем будете на пенсии заниматься. Вы ведь уже пенсионер, Вячеслав Петрович. Да-да, Жбанов сказал мне, что все необходимые документы получены. Вот только я пока не решил, что с вами делать. Задание вы провалили, Каспера потеряли... Кстати, не в курсе - он хоть живой?
  - Какой Каспер? Какой Жбанов? О чём вы, Николай Иванович? - я ещё как-то пытался выкручиваться, отказываясь от всего, связанного с этой грёбаной командировкой.
  - Каспер - это производная от Касперского, а Касперский - псевдоним того хакера, которого вы везли в Ирак по заданию Жбанова. Согласен, псевдоним, как и настоящую фамилию хакера, вы могли не знать. Но не будете же вы утверждать, что не знаете подполковника Жбанова, который занимался продвижением вашего рапорта и вообще - всеми вашими делами? Нехорошо открещиваться от людей, которые когда-либо помогали вам. Нехорошо, Вячеслав Петрович! Добро всегда надо помнить.
  Я молчал. А что тут можно было сказать?
  - Ну да ладно, - продолжал Николай Иванович. - Отнесём вашу забывчивость на тяжёлое состояние после ранения. Кстати, как ваши раны? Заживают? Осколок в вашей груди ничего не повредил? Сердце? Легкие? Что там ещё в грудной клетке находится?..
  - Заживают, - не очень доброжелательно ответил я.
  - А это? - Он взялся за мое лицо холодными пальцами и развернул его к свету. - Н-да. Не очень качественно зашили, но это дело поправимое. Правда, работа пластического хирурга стоит недёшево. Даже у нас, в России, о Западе и не говорю. Боюсь, с вашей-то пенсией, вряд ли вы на операцию денег наскребёте. Хотя, что это я о пенсии? Вы ещё человек не старый, в состоянии активно работать. А пока нужную сумму заработаете, можно и так походить. Вы роман Виктора Гюго, 'Человек, который смеется' читали?
  - Не читал, - коротко ответил я.
  - Там был один человек, которого нехорошие люди в младенчестве изуродовали. Так он таким всю жизнь проходил. Утонул потом. Жалко. Но, что поделаешь? Такова была воля автора. Да и в реальной жизни - все мы под богом ходим. Вот Жбанов, царствие ему небесное...
  - Он что, умер? - отстраненно спросил я.
  - Вспомнили подполковника Жбанова?
  - Вы говорили, что он говорил...
  - Что ему говорили... - со смешком продолжил Николай Иванович мою околесицу, и внезапно посерьезнел: - Умер Жбанов. Сердечная недостаточность. Недавно, на прошлой неделе, с ним встречался, посидели, выпили, вспомнили наше с ним боевое прошлое. А сегодня мне позвонили и сказали: умер Жбанов. Вот как бывает. Неисповедимы пути господни.
  - Я не понял, вы в посольстве служите, - поинтересовался я, - или в каком-то другом учреждении?
  - А вам какая разница? Сейчас у вас одна проблема - с чужбины домой вернуться. Документов у вас нет, денег нет, замешаны вы в какой-то тёмной, я бы даже сказал грязной истории, которая, если её раскрутить, на пожизненное потянуть может. И потянет. Легко. Государственная измена! Я - ваше единственное спасение. В данной ситуации только я вам помочь могу. Но при условии.
  - При каком? - насторожился я.
  - Вы должны подписать один документ. - Николай Иванович раскрыл кейс, который во время всего нашего разговора лежал на его коленях и извлёк бланк договора, того самого, благодаря которому я попал в эту задницу.
  Я прочитал его от первой буквы до последней.
  - Ознакомились?
  Я кивнул.
  - Ну, что, Вячеслав Петрович, повоюем?
  - У меня выбор есть?
  - Нет. Или вы подписываете контракт и через три дня отбываете на Родину, или... - Николай Иванович сделал внушительную паузу. - Или я сообщаю о вас в посольство. Вы хотели с ним связаться? С вами работники посольства сами свяжутся. Только я не думаю, что от этой связи вы будете в восторге. Оргазм можете испытать, но несколько иного характера. Как видите, я вам не угрожаю, не обещаю вас убить или что-нибудь в этом роде. Я просто сообщу им о вас, и моя совесть будет чиста, как первый снег.
  - Сомневаюсь, - сказал я.
  - В чем? Что я сообщу о вас в посольство? Сообщу. Хотите - верьте, хотите - нет.
  - Сомневаюсь, что совесть ваша чиста, - выложил я Николаю Ивановичу свои сомнения.
  - А-а-а, это?.. Каждый из нас не без греха. Подписывайте. В конце концов, ничего страшного в контракте нет. Работа, правда, опасная, но зато денежная. А опасности вы, насколько я знаю, не боитесь. Рисковать своей жизнью практически бесплатно вам приходилось, будете рисковать ей за приличное вознаграждение.
  - Против кого я буду воевать? - спросил я Николая Ивановича (или как там его на самом деле?). - В контракте об этом ни слова.
  - Против кого скажут, против того и будете, - он зевнул и потянулся, хрустнув суставами, объяснил: - Устал, знаете ли, половина жизни в воздухе. Туда-сюда, туда-сюда... Да я и сам, если честно, не знаю, против кого вы будете воевать. Моё дело - убедить вас, что вам этот контракт нужен больше, чем мне. Остальное - не моя забота. Но мы с вами ещё увидимся. Мне так кажется.
  Я поразмыслил и решил - в России у меня шансов выпутаться из этой говённой истории больше будет. Дома - оно всегда лучше. Дома стены помогают.
  И подписал.
  Пока я ставил свои автографы на каждой странице контракта, вербовщик достал второй экземпляр. Я и его подписал.
  - Ну, вот и замечательно! - Вербовщик вынул из кейса какую-то не очень качественную ксерокопию, на которой, по-видимому, была начертана моя закорючка, и долго сверял ее с оригиналами подписи в контракте. - Замечательно, - повторил он и убрал листок и оба экземпляра подписанного контракта в свой кейс. - Ваш экземпляр вам передадут позже, уже в России. Может быть, я и передам. Так он лучше сохранится. Дорога, знаете ли. Всякое может случиться. Заметьте, я о ваших правах сейчас пекусь.
  - Когда вы меня отсюда заберете?
  - Я же сказал - через три дня.
  Вербовщик Николай Иванович не соврал. На четвертый день за мной приехали. В Москву меня везли окружным путем - через Арабские Эмираты и Египет. Люди, которые забрали меня из миссии красного креста, а потом находились рядом со мной в течение всего пути до Москвы, особенной разговорчивостью не отличались; их было двое, и они даже между собой не разговаривали. Один всё время спал, а второй листал 'Плэйбой' и сопел. Сексуально озабоченный, наверное. В Шереметьево тот, который спал, наконец, проснулся. Сходил куда-то. Вернувшись, вручил мне мой паспорт и сотню баксов на дорогу до дома (мне ещё предстояло около суток на поезде пилить).
  - Не советую исчезать, - сказал он на прощанье. - Всё равно найдём. Времени только жалко.
  А я никуда пока и не думал исчезать. Некуда мне было исчезнуть, да и не на что. На сто баксов этих потёртых? Вернулся я в родной дом, отоспался, отлежался чуток. В военкомат сходил. В военкомате без проволочек получил документы, потом так же без проволочек получил задержанное жалованье и пенсию за один месяц. Принёс эту кучу денег домой, пересчитал, полюбовался на них и только начал планировать, что дальше буду делать, как раздался телефонный звонок. Я сразу узнал голос звонившего.
  - Здравствуйте, Гуинплен.
  - А вы номером не ошиблись? - грубовато спросил я.
  Николай Иванович рассмеялся в трубку:
  - Теперь ваше прозвище - Гуинплен. Оперативный позывной, так сказать. Не обижайтесь, Вячеслав Петрович. Помните, я вам рассказывал в Катаре о романе Виктора Гюго? Помните? Так звали того молодого человека с обезображенным лицом. Мне кажется, звучит красиво - Гуинплен. Вам не нравится это имя?
  Я промолчал.
  - Завтра с десяти до десяти тридцати утра никуда не уходите из дома. Я к вам в гости забегу ненадолго.
  Он пришёл на следующее утро ровно в десять и принёс с собой толстую книгу. На обложке было написано золотом: 'Виктор Гюго', и ниже: 'Человек, который смеется'.
  - Дарю, - сказал он, протягивая мне книгу. - Прочитайте обязательно. Рекомендую. Немного нудновато читается, но... классику надо знать. У вас, Гуинплен, есть месяц до начала действия контракта. Успеете прочитать. - Николай Иванович прошелся по моим однокомнатным 'хоромам' и, осмотрев все углы, сказал: - Квартиру советую продать. Нет, нам она не нужна, но она и вам не нужна. Деньги на депозит положите, потом, если захотите, новую себе купите. Или домик. Где-нибудь на Коста-дель-соль. В Марбелье, например. Когда оговорённый контрактом срок выслужите, деньги на домик и на то, чтобы его содержать, думаю, у вас будут...
  Через месяц я был в лагере.
  
  Глава 8. Рэбэ
  Они считают меня сволочью. Оба - и Хохол, и Славка. Даже Славка. Не понимаю! Неужто я что-то неправильно делаю? Да, нет, брось ты эти сомнения, майор запаса, Рубан Денис Яковлевич! Всё ты правильно делаешь. Разве можно в подобной ситуации распускать сопли? Чтобы выжить самому и вывести из переделки своих бойцов надо быть жёстким, даже жестоким. Они потом сами всё поймут и оценят действия командира. Они же не кисейные барышни. Я прекрасно помню тот случай, когда Славка Свиридов самолично пристрелил смертельно раненного сержанта. Тогда Славку совесть не мучила.
  Ситуация была не из приятных: нас - девять человек от роты осталось, чичей - не меньше сорока, патроны на исходе, впереди - 'зелёнка', опутанная растяжками, как паутиной, наши же сапёры эти растяжки устанавливали. И помощи ждать неоткуда. А сержантика того мы всё равно не донесли бы... Я тогда ничего Славке не приказывал, он сам решение принял. Правда, сержант был почти трупом, без сознания, но дышал ещё, сердце билось. Пристрелил его Славка, последним патроном пожертвовал, для себя не оставил. Пристрелил, документы его из нагрудного кармана вытащил, в свой засунул. И вперед - через растяжки...
  А сейчас? Чем сегодняшняя ситуация отличается от той, чеченской? Сзади враги, впереди неизвестность. В чём разница?
  Хохол тоже никогда сентиментальностью не отличался. На второй чеченской он контрактником воевал. За деньги, между прочим. И деньги эти отрабатывал на все сто. На зачистках никого не щадил. Чуть что - пулю в лоб, а потом уж разбирайтесь, господин опер, кого я завалил - боевика или сочувствующего российской армии мирного жителя.
  Хохол на меня, как волк зыркнул, когда я предложил Выкидышу страдания облегчить. А Славка с осуждением посмотрел, словно не ожидал от меня такого. Меня даже разозлило Славкино выражение лица. А чего он ждал, что я сяду рядом с умирающим Выкидышем и плакать буду, забыв, что где-то в лесу Японец прячется, следом за нами, сука, крадётся? Почему-то я ни на йоту не сомневаюсь, что так оно и есть - Японца так просто не взять, он науку выживания хорошо знает. Может быть, он ранен, а может и совершенно целёхонек. Надо было остановиться, проверить, добить, если он ранен был. Эх, надо было! Да где тут проверишь, когда по тебе сзади взвод бойцов ведёт прицельный огонь как по мишени 'бегущий кабан'? Салаги, конечно, не снайпера, откуда у них целкость возьмётся, если они на стрельбы два раза за всю службу выезжают? Но пуля - дура, она и случайно промеж лопаток влупить может.
  Выкидыша жалко, конечно...
  Но не более чем всех остальных - и тех, кто в лагере погиб, и Семёна жалко. Уж Семён-то вообще не понятно за что под раздачу попал. Но в этом-то кто виноват? Я что ли?
  Господи! Как голова болит! Раскалывается просто. Наверное, сотрясение мозга. Здорово меня куском бетона по башке приложило...
  А у Выкидыша на лице печать смерти была. Жирная такая печать. Я сам не знаю, с каких пор я стал видеть, что тот или иной человек скоро умрёт. Может быть, в этом контузия виновата, которую я в первом бою получил? А может быть, я с детства такой, может, я и раньше нечто подобное замечал, но не понимал, каким даром обладаю? В обычной жизни о смерти-то не думаешь, если ты не псих, конечно. Да и смерть неожиданная редко приходит, и не так часто ты её видишь. А на войне, смерть - вот она. Всегда рядом. Сегодня сидишь в казарме или в землянке с приятелем, водку пьёшь, а завтра - твой приятель, уже труп, груз 200. И вспоминаешь: когда вчера с ним водку пил, что-то он тебе не понравился, какой-то он не такой был, как всегда. Вроде и шутил так же, как обычно, анекдоты травил, о жене вспоминал, о детях. Ну, вроде, совершенно такой, как всегда. Но что-то с ним было не так. И вот - на тебе! Назавтра бой и среди погибших - он. Сначала думал - совпадение, думал - не экстрасенс же я какой-то, не ясновидящий же?!.. Потом наблюдать стал и понял - вижу, вижу эту долбаную печать! Но не всегда. Не у каждого. Иногда ни хрена не вижу. Вроде нет никакой печати, а человек вскоре погибает. Но если уж заметил - верняк. Пытался как-то помешать злому року, обмануть его. Без толку. Оставишь солдатика в казарме, не возьмёшь его на зачистку или в сопровождение колонны сегодня, так его завтра убьют. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так через неделю. Итог один - смерть.
  Никому я об этом своём даре не рассказывал. Даже Славке. Нельзя о таком рассказывать. Тем более на войне.
  Ох, болит моя голова! И мутит... Не расклеивайся, Рэбэ! Ты сдохнешь - хрен с тобой, но ребят ты вытащить должен. Во что бы то ни стало. Им ведь ещё жить, да жить...
  На лицах Хохла и Гуинплена печатей смерти нет. А может быть, я просто их не вижу? Дай бог, чтобы они в живых остались. Да и самому ещё пожить хочется...
  Ха! Вот и признался!
  А ведь когда в этот спецотряд шёл, умереть побыстрей хотел. На сумму моего вознаграждения, которая прописью в контракте значилась, я и внимания не обратил. Причём здесь деньги, если мне смерть нужна была? Самому решить свои проблемы - да хотя бы броситься вниз башкой на асфальт с девятого этажа - пошло. Знакомые скажут: баба изменила, он с горя и покончил с собой, дурак. Видать, сильно жену любил, не смог измены пережить... Нет, не желал я подобных заупокойных речей. Погибнуть в бою - другое дело. Вот и решил снова в военные податься, на войне у человека больше шансов с жизнью расстаться.
  А что касается Эльвириной измены, так это не просто измена, это предательство. К частым ее интрижкам я уже давно привык. Она изменяла мне, когда я в нарядах находился, когда на учения с частью выезжал, когда в Чечне и Дагестане воевал. Даже, когда меня комиссовали из-за приступов головной боли, вызванных той самой контузией, и я, став гражданским человеком, полгода мотался по командировкам, коммерческие грузы сопровождал, изменяла мне Эльвира. С одним и тем же, или со многими - не знаю. Не разу её не поймал на месте преступления. Но знал - изменяет. Любой мужик чует, что его жена в чужих руках побывала, если он не полный идиот, естественно. Иногда старается не замечать, что супруга излишне раздражена его присутствием, что она прикидывается удовлетворённой в постели, а сама о другом думает. Иногда страшно мучается от этого, а иногда относит её раздражение и её неудовлетворенность на свой счет. Может быть, так легче осознавать, что ты рогоносец? Без скандалов и выяснения отношений, делать вид, что всё по-прежнему, что всё прекрасно. Может, лучше себя обманывать и, заметив на унитазном кружке подсохшие солевые капли, не вопрошать гневно: 'Кто обоссал унитаз, блядь такая?!', а внушить себе, что это ты сам сделал перед тем, как на неделю отбыл в командировку? Не бить ей морду и не выгонять из квартиры, зная, что за вашим скандалом и за её уходом наблюдают через глазок внимательные и злорадные соседские глаза? Может быть, ложь и самообман легче для твоей души, чем правда и решительные действия? Не знаю, но так я себя и вёл всю нашу совместную жизнь с Эльвирой. Я молча менял затупленное лезвие в 'жилете', хотя отлично помнил, что побрился им только один раз перед командировкой, я старался не обращать внимание на запах чужого мужского одеколона, которым пропитались все мягкие вещи в доме, пока меня не было. Я старался не замечать дурного настроения Эльвиры. Я не хотел застать её с любовником, более того, сам заранее предупреждал о своем приезде, давая ей шанс замести следы.
  А однажды пришла расплата за мою слабость...
  Вернулся из очередной командировки, в доме пустота, в кухне, на столе записка, придавленная блюдечком с засохшими тонкими кружочками лимона. Я сразу понял, что там, в этой записке. Я даже не сразу стал её читать, прошёлся по комнатам, замечая, что Эльвириных и Маришкиных вещей нет, открыл гардероб, шкаф в прихожей.
  Она ушла и дочку с собой забрала.
  До следующей поездки у меня была неделя отдыху, но я снял телефонную трубку и позвонил в контору. Сказал, что увольняюсь, за расчетом приду позже, тогда и заявление напишу. Потом сел на табуретку на кухне и сунул в рот засохший пластик лимона. Он был не кислый, а горький и отдавал плесенью. Такой же горькой и плесневело-мёртвой была и моя жизнь.
  Я пересилил себя и взял в руку записку своей бывшей, я уже не сомневался, жены.
  
  Денис.
  
  Вот так - просто 'Денис'. Не милый, не любимый, не родной, никакой, даже без восклицательного знака.
  
  Я ушла.
   Я ушла к тому, с кем буду счастлива.
  Я не от тебя ушла, я ушла от той жизни, которую вела последние десять с половиной лет. Я устала тебя обманывать, и мне надоело сводить концы с концами. Я знаю, что ты подозревал меня в изменах, я это видела.
  Прощенья не прошу, потому, что слишком хорошо знаю тебя, ты мне его не дашь. Если сможешь, не ищи меня и Маришку. Разводом будет заниматься адвокат. Он сам с тобой свяжется.
  Уверяю, что так будет лучше всем. И не только нам с тобой, Маришке тоже будет хорошо. Лучше, чем если она останется с тобой. Мой друг сможет легко обеспечить её будущее, даст ей образование за рубежом, вообще, он очень богатый и не жадный. И Маришку любит как родную.
  Поверь, мной руководят только соображения материальной выгоды. Ничего больше. Не считай себя ущербным физически. Ты - классный любовник. Ты, пожалуй, лучший из всех остальных моих любовников.
  Да, я - стерва, но я хочу быть богатой и хочу, чтобы у моей дочери была другая жизнь.
  Эльвира.
  
  Я сжег эту записку. Может быть, надо было оставить? Просто так, на память. Я опять попытался себя обмануть. Сжечь эту записку, словно её не было. Но прежде чем сжечь, я перечитал её ещё раз. Отвлеченно подумал: 'Богатый, а моей бритвой брился... Впрочем, может, то был не он, а кто-то другой?'
  Вопреки просьбе Эльвиры не искать их, я быстро вычислил и её нового бой-френда и дом, в котором они живут теперь. Помогла мне в этом моя вездесущая соседка, пенсионерка Агния Львовна. Едва я вышел из квартиры, дверь напротив отворилась и из неё высунулась маленькая седая головка.
  - Уехала Элечка. И Маринку с собой забрала, - заговорщицким тоном сообщила мне Агния Львовна. - На большой машине. Знаете, такой... - она изобразила руками в воздухе рубленные формы 'Геленвагена', - такой квадратной. Черный 'Мерседес'.
  - А вы, Агния Львовна, случайно номер этого 'Мерседеса' не запомнили? - спросил я.
  Агния Львовна мгновенно извлекла из кармана потертого капота клочок бумажки и отдала его мне.
  - Спасибо, Агния Львовна, - поблагодарил я, прочитав номер. - Это машина моего товарища. Я просил его отвести жену и дочь на дачу.
  - Да не за что! - сказала соседка и противно усмехнулась.
  Номер черного 'Геленвагена' я сообщил своему приятелю, оперу из районного отдела милиции, и через час знал, что владельца автомобиля с этим госномером зовут Рафаил Родаев, что по национальности он получечен-полуингуш, абрек, короче, что он хозяин модельного агентства и сети магазинов модной одежды, а также имеет небольшую долю в нефтяном бизнесе. Живет в загородном особняке, возможно, у него и другое жилье имеется, но об этом мой приятель ничего не знал.
  - Как правило, - рассказывал он, - квартиры, дома и прочая недвижимость, если её много, регистрируются на подставных лиц. Родаев ни в чем криминальном не замечен, поэтому мы не копали здорово. Но если тебе надо, я пошукаю.
  - Да нет, спасибо, пока не надо. Если понадобится, я скажу, - ответил я и двинулся по названному приятелем адресу Рафика Родаева, любовника и потенциального мужа моей жены.
  Хороший особнячок, белоснежный и трёхэтажный, с черепичной крышей благородного терракотового цвета, участок с десяток гектаров, огороженный высоким кирпичным забором. Не особняк - крепость! Неплохо живут чеченцы в России! Мы их там давим, а они здесь, у нас на родине жируют, суки! Да ещё наших баб ебут. В отместку, наверное. Лично мне Рафик отомстил сполна за тех своих соплеменников, коих я покрошил немало.
  Внутрь меня не пустила охрана. Я постоял, постоял - не приступом же его брать. Да и не выйдет ничего хорошего из этой акции. Допустим, человек пять я замочу голыми руками, но их там значительно больше и они имеют право применить оружие, чтобы пресечь мои поползновения на частную собственность. Чего я добьюсь? Нет, глупости всё это.
  Я ушёл домой, стал пить водку и дожидаться адвоката. Он вскоре появился, молодой, но судя по всему ушлый. Правда, что такое допрос пленённого боевика, он не знал, и, наверное, даже по телевизору такого не видел никогда. Да я его здорово-то и не пытал, так, немного вломил. Он сначала молчал и хлопал глазками, потом, когда я, вздохнув, достал из кладовки паяльник, адвокат стал громко икать. Я не стал ждать, когда он проикается, сообразил, что нужную мне информацию я могу получить и без применения электробытовых приборов и инструментов, отобрал у него мобильник и пролистал записную книжку. Эльвира Юльевна там была, правда, почему-то уже под фамилией Родаева. Славно! Я переписал её номер в тетрадь для рецептов, а мобильник вернул владельцу, потом дал ему хорошего пинка и отправил восвояси - при моём разговоре с Эльвирой свидетелей только и не хватало!
  - Это тебе за то, что ты такой скрытный, - сказал я ему на прощание.
  У меня и в мыслях не было уговаривать Эльвиру, чтобы она назад вернулась, в лоно семьи, как говорят англичане. Мне Маришку захотелось увидеть, или услышать на худой конец. Я знать должен был, вспоминает ли она обо мне, скучает ли?
  Лучше бы я не звонил! Лучше бы самообман продолжался дальше.
  Эльвира ответила сразу и видимо по номеру на дисплее своего телефона поняла, кто ей звонит. Не здороваясь, спросила:
  - Даниил жив?
  - Какой Даниил?
  - Адвокат.
  - Жив. Я ведь не душегубец. Мне Маришку увидеть надо.
  Эльвира долго молчала, не зная, что ответить.
  - Ты оглохла? Я о Маришке вопрос задал.
  - Мариша в бассейне. Плавает.
  - Одна? - испугался я.
   - Нет, естественно, не одна. С ней няня, инструктор по плаванью и два телохранителя.
  - А не многовато двух-то?
  - Ты пьян?
  - Есть маленько... А ты что, со своим новым супругом, тоже под охраной трахаешься? Охренеть! Вся жизнь под наблюдением.
  Эльвира пропустила мимо ушей мои дурацкие шутки.
  - Марина здорова и прекрасно себя чувствует, - сказала она.
  - Мне её нужно увидеть, - повторил я.
  - Зачем?
  - Странный вопрос! Не находишь? Зачем это мне вдруг захотелось увидеть собственную дочь? Она ведь моя дочь?
  - Твоя, можешь не сомневаться.
  - Ну, и?..
  - Видеть её тебе ни к чему. Я ведь знаю, Денис, на что ты способен в подобном состоянии. Ты можешь наделать глупостей, о которых потом жалеть будут все. Может быть, все, кроме тебя... Если хочешь, мы позвоним тебе, когда Мариша закончит плавать... Собственно, вот она, уже отплавала.
  Я услышал голосок дочурки. Она что-то сбивчиво рассказывала маме, по голосу было понятно, что моего ребёнка более чем устраивает её новая жизнь.
  - Мариша, дочка, - услышал я голос Эльвиры. - Хочешь поговорить с папой?
  - С каким папой? С папой Денисом? - переспросила Маришка, и меня прошиб холодный пот от этого вопроса. С папой Денисом? Значит тот, другой, для неё теперь тоже папа?.. Папа Рафик. Быстро же всё произошло! Слишком быстро!..
  - Ну, давай, - нехотя согласилась Маришка. Я по интонации понял, что разговаривать со мной она не имеет абсолютно никакого желания. - Алё? Привет папуля.
  - Здравствуй, родная. - Я говорил хрипло, в горле у меня образовалась пустыня Сахара.
  - Ты заболел?
  - Простыл немного.
  - Нужно выпить горячего молока с мёдом и сливочным маслом. Ужасная гадость, но помогает. Мама всегда дает мне это пойло, если я простужаюсь... если простужусь.
  - Я обязательно выпью, - пообещал я Маришке и подумал про себя: 'сейчас мне не молока нужно выпить, сейчас мне нужно много водки'.
  - А ещё лучше, - продолжала Маришка давать медицинские рекомендации, - полоскать горло раствором соли и соды. Но самое правильное - это профилактика простудных заболеваний. Нужно закаляться... закаливаться. Плавать нужно в бассейне каждый день. Я плаваю. Дядя Игорь меня учит плавать кролем. А через две недели мы с мамой и папой Рафиком поедем на Кипр. Там море. В море плавать - это совсем не то, что в бассейне. Море солёное. В бассейне, конечно, тоже хорошо. Можно любую температуру сделать. Но вода пресная и хлоркой пахнет... Ну всё, пап, пока, мне на английский нужно идти. Мэгги уже ждет. Мэгги - это моя училка по английскому. Я ведь теперь дома учусь, ко мне учителей на дом привозят. А Мэгги вообще тут живёт...
  Я с трудом сдерживал крик, который давно уже просился наружу, он рвался из моей груди, крик отчаянья.
  - Всё, пап, пока. Звони, если заболеешь. Я скажу, что делать надо.
  Ни слова о том, что соскучилась по мне, ни слова о том, что хочет меня увидеть. Звони. Пока. Мне пора. Меня училка английского ждёт.
  - Какая училка? Какие уроки? Ведь сейчас лето. Каникулы! - крикнул я, но Маришка уже отдала трубку Эльвире.
  - Марину готовят к поступлению в престижный колледж, - сказала она. - Учителя той школы, где она училась, не в состоянии дать ей необходимый объём знаний, достаточный для дальнейшего обучения за границей.
  - Гадина ты, - выдавил я из себя.
  - Это не я. Жизнь такая... гадкая. И жестокая.
  Я бросил трубку и схватился за стакан. Я пил водку, не ощущая её вкуса, я вливал в себя стакан за стаканом, пытаясь заглушить боль. Но она, эта боль, никуда не уходила, она только сильнее становилась. Я не пьянел. Я выпил уже литр, а был совершенно трезв. Я пил и думал, я думал о жизни, о том, что я вычеркнут из неё. Я стал лишним на её празднике. Я не нужен здесь. Я не нужен даже собственной дочери. Что жена? Была, и нет. И хрен с ней! С глаз долой, из сердца вон! Но я не нужен и Маришке! У неё есть всё - есть бассейн, есть инструктор по плаванью, есть штат придворных учителей и гувернанток, есть даже два личных телохранителя. А через две недели она с мамой и со своим новым папой едет к морю. Разве я смог бы на свою пенсию и небольшой приработок свозить её на море? Разве я смог бы организовать для неё индивидуальной обучение, а в последствии отправить в Кембридж или ещё куда-нибудь?.. Не смог бы, если бы даже на десяти работах работал. А Рафик этот грёбаный сможет. Если Эльвира не подкачает, если она качественно будет отрабатывать свалившиеся на неё блага, Маришка получит блестящее образование, сделает карьеру, удачно выйдет замуж... Я ничего этого обеспечить не могу... То, что произошло, было ужасным, но правильным. Логичным. Маришке не нужен такой отец, как я. И Эльвире не нужен такой муж, как я. А самому-то себе я нужен? Нет, не нужен. Может быть, я нужен Родине?
  В том, что и Родине я не нужен, я узнал на следующий день, когда явился в военкомат. Хотел уйти на войну и на войне погибнуть. Военком долго и пристально на меня глядел. Потом сказал сердито:
  - Какой контракт, Денис Яковлевич? Какая война? Вас комиссовали по контузии, у вас ранений - места живого нет. Вы что же думаете, мы по контракту любых берём? Кого не попадя? Здоровье - первейшее условие!
  - Я совершенно здоров, - соврал я, башка у меня просто раскалывалась от боли. - Я здоровее вас, товарищ полковник.
  - Не спорю. Но я на войну и не рвусь, - ответил военком, лицо у него и впрямь о крепком здоровье не говорило, землистого цвета с фиолетовыми прожилками. - Хорошо... учитывая ваше заявление о том, что вы здоровы как бык, и учитывая ваш боевой опыт... - он встал и подошёл к окну, долго молчал, повернувшись ко мне спиной, о чём-то думал. - Хорошо. Я подумаю, что можно сделать. Только не сегодня. Идите домой, а придёте ко мне... - он вернулся к столу и стал изучать записи в своем ежедневнике. - Так, завтра у нас четверг... Приходите ко мне послезавтра, в пятницу. В пятницу, двадцать четвёртого июня. Всё, свободны, Денис Яковлевич.
  Хорошо, что в пятницу, а не в четверг, подумал я, ведь на завтра гидрометеоцентр обещал дождичек, я слышал прогноз погоды по радио, когда ожидал приёма военкома.
  Но в четверг дождя не было, зато был звонок по телефону. Неизвестный предложил мне встретиться и обсудить кое-что, касающееся меня лично. Я подумал, что это звонят от Эльвиры, или от ее Рафика-пуфика, что этот человек назначен взамен помятого мною Даниила и что речь пойдет о разводе. Но я ошибся. Звонивший имел ко мне предложение иного характера...
  В пятницу я к военкому не пошёл, я улетел в Хабаровск, откуда добрался до Уссурийска, а из Уссурийска меня вывезли в компании с пятью молчаливыми попутчиками на вертолёте с зашторенными иллюминаторами в лагерь. Там я через несколько дней увиделся с Хохлом, которого в прежней жизни знал под другим именем, и со Славкой Нестеровым, ставшим Гуинпленом.
  Я их знал обоих, а они друг с другом знакомы прежде не были. Я заметил, что между ними сразу возникло стойкое неприязненное чувство. Разбираться в причинах этой неприязни я не стал. Теперь смотрю - вроде бы подружились. Идут, разговаривают о чем-то. Я прислушался.
  - А тебя как звать? - спрашивал Славка.
  - Алексеем, - отвечал Хохол.
  - А почему 'Хохол'?
  - Фамилия у меня украинская. Демиденко.
  - Так ты на самом деле хохол?
  - Не знаю. Мои родители - не мои родители. Я у них приёмный. Когда они меня из дома малютки забирали, всех сведений обо мне было - только имя, да дата рождения - первое мая. Оно на клочке клеёнки написано было, а клеенка к моей ноге привязана. Больше ничего - ни отчества, ни фамилии. И отчество, и фамилию мне по моему приёмному отцу дали. Кто я: хохол, русский или якут - не знаю. И не узнаю, наверное, никогда.
  - Не якут точно, - заметил Славка.
  - Думаешь?
  - Уверен. - Славка говорил совершенно серьёзно, но понятно было - шутит. - Я этих якутов видел-перевидел. Якут, он на японца похож. Не на того Японца, которого я, кажется, грохнул, а на того, который в Японии живет.
  - Ты грохнул Японца? Когда?!
  - А ты думаешь, кто в нас стрелял из кустов? Кто Выкидыша ранил?
  - Японец?
  - Он самый.
  - Я Японца не видал. Пулю видел, здорово ты его из калаша срезал! Молоток. Поздравляю.
  - Пулю я случайно к праотцам отправил, не метясь. Краем глаза движение справа заметил, ну и... дал очередь, - честно признался Славка. - Можно сказать: Пуля сам мою пулю поймал, - скаламбурил он и рассмеялся.
  - А я подумал, что Выкидыша Пуля подранил. А с Японцем-то как?
  - Японец в кустах прятался, прямо по курсу.
  - А это точно Японец был? Ты его ни с кем не спутал?
  - Точно, он.
  - Ты его мёртвым видел?
  - Да некогда было останавливаться. Сам же помнишь, по нам салаги сзади стреляли. Да и кто его знает, сколько этих козлов вместе с Японцем в кустах было? Брюс? Химик? Радист? Носорог?
  - Если ты мёртвым Японца не видел, значит, его со счетов сбрасывать нельзя, - подтвердил Хохол мои сомнения. - Японец - спец по выживанию. Чует моё сердце, что он жив и так просто нас в покое не оставит. Мы вот идём, вроде как хороним его, а он за нами крадётся, случая удобного дожидается, чтобы нас всех троих по одному прикончить...
  И словно в подтверждении слов Хохла, слева от нас хрустнула ветка. Мне даже команду давать не пришлось - попадали ребятишки на землю и раскатились в разные стороны под укрытия, военные навыки не забываются, всегда при нас. Я тоже упал и откатился за дерево.
  Некоторое время стояла мёртвая тишина. Я слышал только шум ветра в верхушках сосен да нудный писк комара у себя над ухом.
  - Э! Мужики! - раздался вдруг нестарый мужской голос из чащи. - Не вздумайте палить, не разобравшись. Я в вашей войне не участник. Я свое уже отвоевал.
  - А ты кто? - крикнул я.
  - Егерь здешний.
  - Выйди, чтобы мы тебя увидели.
  - А чего на меня смотреть? Я не красна девица. Может быть, разойдёмся с миром? - предложил егерь. - У меня к вам претензий нет, на браконьеров вы мало похожи. Идите, куда шли, а я своей дорогой пойду.
  - Выходи, выходи, - поддержал меня Хохол. - У нас к тебе тоже нет претензий. Выходи. Поговорим, потом и разойдёмся. Нам надо кой в чем убедиться, в том, что ты действительно егерь, а не супостат.
  - Что-то голос мне твой знаком, - крикнул егерь. - Ты кто?
  - Хрен в пальто, - ответил Хохол. - Алексеем меня зовут. Так что, так и будем через кусты разговаривать?
  Егерь вышел из чащи. На нём был длинный брезентовый плащ. На вид мужику было лет тридцать, не больше, но густая русая борода сильно его старила. Взгляд у егеря был хмурым и недоверчивым, а в руках он держал направленную в нашу сторону вертикалку. Было совершенно ясно, что с оружием он обращаться умеет и воспользуется им при малейшей угрозе с нашей стороны.
  Что-то в облике этого егеря показалось мне знакомым. Явно, я видел его когда-то, близко знаком не был, иначе бы запомнил.
  - Ё моё! - воскликнул Хохол, поднимаясь из своего укрытия. - Игорёха? Сидоров? Ты как здесь? Рэбэ, это ж Сидоров, танкист. Помнишь? Август девяносто девятого, Дагестан.
  Теперь я его вспомнил. Кажется, он был тогда командиром танка, молодым офицериком, не успевшим ещё и пороха-то понюхать. И это был его первый бой, настоящий, не учебный. Если мне память не изменяет, а память не жена, она-то мне не изменяет, действовал тогда он хладнокровно и грамотно. После того случая с Сидоровым я больше никогда не встречался, случая не было. А Алексей с ним карифанил, я знаю. Они с ним быстро сошлись, почти друзьями стали. Одногодки...
  На подставу не похоже, решил я, не будет Носорог к таким сложностям прибегать, спектакль с переодеваниями устраивать. Я облегченно вздохнул и опустил свой автомат, краем глаза заметив, что Славка продолжает держать егеря на мушке.
  - Лёшка! - Сидоров скупо улыбнулся.
  Хохол кинулся к нему, они обнялись. Оригинальная получилась картинка - обнялись они левыми руками, отставив правые, сжимающие оружие, в стороны.
  - Игорёха!! - вопил Хохол, хлопая егеря ладошкой по спине.
  - Лёшка! - голос Сидорова особой эмоциональностью не отличался.
  
  Глава 9. Хохол
  Я охренел от неожиданности, когда его увидел. Тесен мир! Тесен, несмотря на его бесконечность.
  Не то, чтобы Игоря Сидорова я меньше всего ожидал встретить в уссурийской тайге, в этой глуши вообще человека встретить практически невозможно, если конечно человек этот не специально за тобой сюда явился. Я был дико рад встрече с Игорем.
  Мы обнялись.
  - Игорёха!
  - Лёшка!
  - Что ты тут делаешь?
  - Егерь я, говорил уже. Запоминается легко - егерь Игорь, - скаламбурил он. - А вот какого хрена здесь ты делаешь? Всё воюешь? И с кем, если не секрет?
  - Эх, знать бы! - почесал я макушку. - Тут, блин, Игорёха, такая история! Как в голливудском блокбастере! Мы убегаем, нас догоняют. Убить хотят. За что - понятия не имею. Короче, вляпались мы в какое-то говно. Но греха на нас нет... Правда нет, не сомневайся... Вот, кстати, знакомься - друзья мои по несчастью. Это Денис, майор Рубан, ты его помнить должен.
  - Помню. - Игорь и Рэбэ пожали друг другу руки.
  - Это Славка, - представил я Гуинплена Игорю. - Он тоже в Чечне воевал. В обеих компаниях поучаствовал.
  Гуинплен закинул калаш за спину и подошёл к нам, поздоровался с Сидоровым.
  - Игорь, - сказал я. - То, что мы с тобой здесь встретились - это не просто так, это судьба. А потому, ты нам помочь должен.
  - А ты сомневался, что я помогу? Ты, Лёха - просто мудак. Патентованный. Наше воинское братство тем и сильно, что каждый из нас в трудную для друга минуту всегда на помощь приходит. Скажи только, что я должен для вас сделать? Смогу - помогу.
  Я посмотрел на своих товарищей - грязные, потные, уставшие, в изорванных камуфляжах - страх божий!
  - Нам бы передохнуть малость, подхарчиться и укрыться где-то, пока нас ищут. А потом выбраться отсюда, куда-нибудь поближе к цивилизации, дальше - сами разберёмся.
  - Хорошо, - кивнул Игорь. - Пошли на кордон, там отдохнёте и всё толком расскажете.
  - Веди, Иван Сусанин. Наши жизни в твоих руках.
  Жилище егеря оказалось совсем рядом, мы в этом направлении и шли, сами бы на него наткнулись, если бы хозяина не встретили. Когда мы подходили к подворью, непривычно пахнуло чем-то деревенским. Во всех деревенских дворах запах особый, если даже хозяева скотину не держат, всё равно - особый. То ли землёй так пахнет, то ли пересохшими на солнце брёвнами сруба, то ли ещё чем-то трудноопределяемым. Давненько я этого запаха не втягивал своими ноздрями, с самого детства. И ещё я запах конского навоза унюхал. Спросил Игорёху:
  - У тебя что, лошадь есть?
  - Была старая кляча, - отмахнулся Игорь. - Тигр покалечил - сдохла. Другую заводить не стали. С кормёжкой к тому же проблемы. Где тут в тайге сена много раздобудешь? Полянки есть, конечно, но у нас с батей и так дел хватает. У нас теперь вместо лошади УАЗик, в нём, родимом, и лошадиных сил поболе и сена не надо. Мы даже на козлике нашем брёвна из тайги возим. Прицепим за комель к форкопу, а к тонкому концу колесную пару примастырим, и везем... А что, навозом припахивает?
  - Ага.
  - А я уже принюхался, - пожал плечами Игорь. - Не замечаю.
  Залаяли собаки.
  - Охотничьи? - спросил я.
  - Универсальные. Сука беременная мне от прежнего хозяина досталась. Троих щенков принесла. Теперь уже взрослые. Я их два года лично дрессировал. Всё умеют - и зверя загонять, и дом охранять и нас с батей.
  - Значит, вы здесь вдвоём с отцом живёте?
  - С отцом, - кивнул головой Игорь. - Он в Манжурск уехал по делам, скоро вернуться должен... если пропустят. На вас, небось, облаву объявили?
  - Ага.
  - В таких случаях Манжурск военными подразделениями блокируется. Никого не пропускают. Ни туда, ни сюда. Так что, батя может надолго в городе застрять.
  - А что, часто такие, как мы по тайге бегают?
  - Не часто, но бывает. То зэки с зоны подорвутся, то солдатики из армии дезертируют...
  - Мы не зэки, - заверил я Игоря.
  - Ну, и на дезертиров вы не очень похожи, - успокоил он меня. - Не тот возраст... Ребятки! - это он уже своим собакам так: 'Ребятки!'. - Это свои. Свои! Не трогать!.. Заходите, мужики, - Игорь открыл калитку. - Не бойтесь, кусать не будут, обнюхают только.
  Три свирепых на вид молодых пса и недоверчивая матёрая сука окружили нас с четырёх сторон. Я интуитивно прикрыл руками клубни, но собачки на мое достоинство не покушались, им было достаточно пыльных ботинок и изорванных штанов. Каждая псина по очереди подошла к каждому из нас; обнюхали нас игорёхины 'ребятки', запомнили наши запахи и подбежали к хозяину, радостно заглядывая ему в глаза.
  - Свои, - ещё раз повторил Игорь и повернулся к нам: - Идёмте в дом.
  Дом егеря почернел от времени, но чем не менее выглядел весьма внушительно - сруб был сделан из лиственничных брёвен в обхват толщиной, не меньше. Пристройка же, играющая роль сеней - из тёса. Доски ещё не успели почернеть, видимо её делали не особенно давно.
  - Пристройку к дому сам мастерил? - спросил я Игоря.
  - Нет. Это прежний хозяин делал. Мы с батей здесь ничего не достраивали. На кой?.. Нам с ним вдвоём много места не нужно. Того, что есть - за глаза. Вон, видишь? - Игорь указал на крытый вольер для псов. - Это мы с батей для наших собачек соорудили. А дом, сортир, конюшня - это всё от прежнего хозяина, который тут до нас егерем работал. Конюшню мы теперь как сарай используем, и инструмент там же храним.
  - Ты так и не женился? Была же у тебя, кажется, подруга или невеста? Я помню, ты рассказывал... - я оборвал себя, увидев, как помрачнело лицо моего товарища.
  - Была. Теперь нет. Потом расскажу... как-нибудь. Проходите в дом, сейчас что-нибудь пожрать сварганю. Умывальник там, в сенях.
  Пока мы умывались, Игорь собирал на стол холостяцкий обед - сало, хлеб, чугунок с холодной варёной картошкой, четыре банки тушенки. На потухшей и остывшей печи стояла огромная сковорода с жареной рыбой.
  - Мы с батей не гурманы. Пища у нас простая, незатейливая. Иногда борщ варим, когда охота есть. Но такое редко бывает. Основная пища - рыба. Тут ее уйма. С прошлой осени бочка с солёной кетой стоит. Новой ещё нет пока. Скоро пойдёт, а пока только ленок, - Игорь кивнул на сковородку. - Если хотите прошлогодней кеты, я в погреб слажу, достану. Хотите?
  - Я сейчас всё хочу! - ответил я за всех. - Когда я голодный мне кажется, что я всё, что дадут, съем. У нас со вчерашнего вечера кроме сырых грибов, дикого винограда и орехов ничего во рту не было.
  - Понятно, - Игорь, взяв тазик, висевший на стене, направился в сени, бросил мне на ходу: - Печь затопи. Надо чайку вскипятить и рыбу погреть.
  Когда он вышел, я занялся печью, а Рэбэ подошёл к окну. Гуинплен сидел на лавке, вытянув ноги и уперев затылок в чёрное бревно стены. Его глаза были закрыты, казалось, что он спит.
  - Не спалиться бы нам здесь, мужики, - сказал Рэбэ. - Японец с Носорогом возьмут, да нагрянут сюда, на кордон. Да ещё бойцов с собой приведут. Сами головы сложим, и Сидоров не за хер погибнуть может.
  Я задумался. А ведь он прав!
  - Ты прав, Рэбэ, - согласился я. - Мы Игорёху подставляем. Зачем ему наши проблемы? Семёна-дальнобойщика и его агрегат использовали в своих интересах, нет теперь Семёна. Игоря не надо в наши игрища затягивать. Я его смерть никогда себе не прощу... Уходить нам надо.
  - Может быть, хоть пожрём? - подал голос Гуинплен. - Не спать я долго могу, а не жрать не могу. Силы восстанавливать надо, калории организм требует. Давайте поедим и дальше пойдём.
  - А куда? - спросил я Рэбэ. - В Уссурийск, что ли?
  Скрипнула дверь, и Рэбэ не ответил на мой вопрос. Может быть, не хотел говорить при Игоре, он-то не был так хорошо знаком с ним, как я, не знал, что Игорёха - кремень. А может быть, Рэбэ просто не знал, что отвечать, ещё не решил. На пороге стоял Игорь Сидоров с тазиком в руках, из которого торчал веером кетовый хвост. Капли тузлука падали на пол. Игорь взглянул на малохольные язычки пламени, лениво ползающие в топке по берёзовым полешкам, и, поставив таз с рыбой на стол, сам занялся растопкой. Через минуту поленья в печи затрещали.
  - Поедим, будете отдыхать, - объявил Игорь, передвигая сковороду на огонь, а на вторую конфорку ставя чёрный от копоти алюминиевый чайник. - Ко мне на кордон никто без разрешения не зайдёт. Только с санкции прокурора. Так что, можете не опасаться неожиданного визита своих преследователей. - Игореха говорил так, словно слышал наш разговор. - И незаметно проникнуть сюда никто не сможет, собачки его вмиг почуют и лай поднимут. А отдохнуть вам надо, я же вижу в каком вы состоянии.
  - Бывало и похуже, - возразил Рэбэ.
  - Бывало, - согласился Игорь, переворачивая шкворчащие куски рыбы. - Но всё-таки отдохнуть вам надо. По тайге гулять уставшему - смерть. В тайге зверья полно: рыси, медведи, тигра встретить можно. В тайге всегда на чеку надо быть, чтобы реакция не подвела...
  Это точно, подумал я, дикие звери - это опасно. Чтобы им в лапы не попасться, надо, чтобы реакция была отменной. Но те, что на нас охоту объявили, те пострашнее медведей и тигров будут. У них кроме зубов и когтей, ещё кое-что имеется.
  - Всё, садимся. - Игорь поставил сковородку на середину стола.
  Я почесал макушку, оглядел стол, который с голодухи казался мне просто царским и, сглотнув слюну, спросил:
  - А выпить у тебя ничего не найдётся? Думаю, граммов сто пятьдесят мне бы сейчас не помешало.
  - Нет. Мы с батей выпиваем очень редко, по праздникам только, да на дни рождения. Поэтому спиртного в доме не держим.
  - А что так? - поинтересовался я. - Чтобы не смущало?
  Игорь не ответил.
  - Ну, что ж, и так пойдёт, - сказал я и накинулся на еду, как голый на... ну, в общем, все мы принялись с жадностью запихивать в себя всё, что лежало на столе егеря. Через несколько минут на нём остались только хлебные крошки и рыбьи кости.
  - Чай без сахара, - сообщил нам Игорь. - Закончился. Батя привезти из города должен.
  - Пойдёт! - махнул рукой я.
  Чай был шибко запашистый, на лесных травах, целебный, небось.
  - Теперь рассказывайте, мужики, какая беда с вами приключилась? - предложил Игорь. - Потом и подумаем сообща, что дальше делать.
  Рассказывать стал я. С того самого момента, как подписал роковой контракт и до момента нашей с Игорем встречи. Подробно рассказывал - о лагере, об инструкторах, о тех, кого мы в лагере оставили погибать, даже о Семёне рассказал, хоть мне и стыдно было вспоминать о безвинно погибшем шофёре. Короче говоря, всё как есть рассказал. Едва закончил рассказ, на дворе дружно залаяли 'ребятки', и до меня донёсся звук приближающегося автомобиля. Мы схватились за автоматы, но Игорь успокоил:
  - Это батя возвращается.
  - Ты почём знаешь? - не поверил я.
  - Я слышу, как ребятки лают, - ответил Игорь. - Радостно. На чужых они иначе лают. Да и голос нашего 'козлика' от любого другого отличу... Пойду встречу, ворота открою, заодно предупрежу, что у нас гости. Кстати, батя ещё кое-кого привести должен был.
  - Кого это, кое-кого? - без энтузиазма в голосе спросил я.
  - Батин фронтовой друг. По Афгану. С сыном. Свои люди, не ссыте.
  Игорь пошёл открывать ворота. Мы встали по сторонам оконных проёмов, оружие на всякий случай привели в боевую готовность.
  Пыльный УАЗик въехал во двор. Из машины вышли трое - два мужика в возрасте, один из которых был повзрослевшей копией Игоря, и бородатый мужчина лет тридцати, явно не атлетического телосложения. Борода у него была не такой, как у Игоря. У Игоря она росла, как попало, и давно уже скучала по ножницам, у мужчины, вылезшего с заднего сидения УАЗика, борода была ухоженной, стильной, я бы даже сказал. И очки у него были стильные - слегка затемнённые, в тонкой золотистой оправе. Мы молча наблюдали за тем, как Игорь повторил процедуру знакомства 'ребяток' с новыми людьми, после чего отец стал знакомить Игоря со своими друзьями.
  - Инзарин, - коротко представился пожилой.
  - Здравия желаю, товарищ генерал, - по-военному поздоровался Игорь и пожал протянутую руку.
  Ого! Генерал?!
  - Андрей, - представился бородатый и добавил: - Инзарин.
  Игорь поздоровался и с ним, потом повернулся к отцу и сообщил ему неожиданную новость:
  - Батя, у меня тоже гости.
  - Вот как? - удивился Сидоров старший. - Что за люди? Уж не те ли, кого вся доблестная красная армия в тайге ищет? Все входы и выходы в Манжурск перекрыли?
  - Они.
  - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?
  - Батя, это мои друзья. Я с ними в Чечне воевал, по крайней мере, с двумя из них.
  - С ними вместе? Не против них?
  - Нет, батя, это наши.
  - Сколько их, наших этих?
  - Трое. Было четверо, одного убили.
  Я видел, как Сидоров-старший бросил цепкий взгляд в сторону дома, по окнам, словно очередью из автомата полоснул.
  - Слышь, Хохол, - тихо сказал мне Рэбэ, - этот парень с бородой сильно на тебя смахивает. Не находишь?
  - Не нахожу, - ответил я и, увидев, что все четверо, двое Сидоровых и двое Инзариных, идут к дому, опустил свой автомат на пол и прислонил к стенке. - Вы бы, мужики, тоже пушки убрали. Неудобно как-то.
  Рэбэ пожал плечами и последовал моему примеру. Гуинплен тоже прислонил автомат к стене, но я заметил, что на предохранитель он его не поставил. Мы снова уселись за стол и взяли в руки кружки с остывшим чаем.
  - Слышь, Гуинплен, - вполголоса позвал Рэбэ.
  - Чего?
  - Я только сейчас заметил: где твой арбалет?
  - Черт, - ругнулся Славка. - Там оставил... Возле Выкидыша...
  Рэбэ покачал головой.
  Сидоров-старший на правах хозяина дома вошел первым. Игорь стоял за его спиной.
  - Привет честной компании, - поздоровался вошедший. - Спасибо, что навестили. Куда путь держите?
  Рэбэ встал из-за стола и ответил:
  - Конкретно мы ещё не решили... Простите, как мне к вам обращаться?
  - Михаил Иванович, - подсказал Сидоров-старший.
  - Мы, Михаил Иванович, шкуры свои спасаем. Нам сейчас главное - уйти подальше. Когда в безопасности окажемся, тогда и решать будем, что дальше делать. Здесь, на кордоне, не задержимся. Мы бы сюда и не пришли, Игоря в лесу встретили, он нас и пригласил. Прогоните - уйдём немедленно, в обиде не будем.
  - Раз Игорь вас сюда привёл, значит, вы гости, а гостей прогонять не в моих правилах. Ну-ка, лучше расскажите-ка свою историю. Почему вас, как волков обложили. Что такого вы натворили?
  Михаил Иванович, Игорь и старший Инзарин уселись на лавку напротив нас. Андрей встал у печки, закурил.
  - В том-то и дело, что ничего, - начал рассказывать Рэбэ. - Может быть, и натворили бы со временем, да не успели. Поняли, куда вляпались, когда жаренным запахло, и сбежали. Но живыми нас отпускать не хотят.
  - Какое отношение вы имеете к вооруженным силам? - спросил доселе молчавший генерал Инзарин.
  - Теперь никакого, - ответил Рэбэ. - Кто в запасе, - я понял: Рэбэ имел в виду меня, - кто уволен вчистую. Лично я по контузии.
  - Тогда почему на вашу поимку воинскую часть бросили? - задумчиво произнес Инзарин. Похоже было, что этот вопрос он задает самому себе, но ответил Рэбэ:
  - Понятия не имею. Контракт мы не с Министерством Обороны заключали, с фирмой частной. Хотя... наши работодатели какое-то отношение к армии всё же имели. Меня, например, с ними военком свёл.
  - И меня через военкомат вербанули, - встрял я.
  Инзарин мельком взглянул на меня и хотел задать Рэбэ следующий вопрос, но вдруг снова повернул голову в мою сторону и посмотрел более внимательно. Лицо генерала стало немного растерянным. Он словно силился что-то вспомнить. Может быть, перепутал меня с кем-нибудь из своих знакомых? Обознался, решил я, сто пудов обознался, я-то его никогда прежде не встречал, память на лица у меня хорошая, я даже чурбанов запоминаю.
  - И что же это за люди, ваши работодатели? - спросил Михаил Иванович.
  - Затрудняюсь ответить, - сказал Рэбэ. - Нам они ни своих званий, ни фамилий, ни имен не сообщали. Они даже между собой друг друга по прозвищам называли. Японец, Химик, Пуля. Старшего мы как Носорога знали.
  - Как, как? - переспросил Михаил Иванович.
  - Носорог.
  Михаил Иванович ударил кулаком по столу.
  - Не обознался я, Олег, - радостно сказал он генералу. - Там, на дороге. Это ведь я его увидел. У вертушки он стоял. Я его сразу узнал, только сомневался. Помнишь, тебя ещё пытал, не узнал ли ты кого?
  - То есть, ты хочешь сказать, что тот, у вертолета, старший лейтенант Рогулис?
  - Он, гнида! Носорог!
  - Постой, Миша. Не делай поспешных выводов. Я слышал, что Рогулис вроде бы сразу после Афгана на родину подался, в Литву. Может быть, это другой какой-нибудь Носорог? Может быть, совпадение?
  - Парней преследует Носорог. Раз, - стал загибать пальцы Михаил Иванович. - Я видел Рогулиса-Носорога и узнал его. Два. Рогулис - сволочь. Три. И всегда занимался тёмными делишками. Четыре. Какое тут может быть совпадение?
  - И все же! Как выглядел ваш Носорог? - спросил Инзарин у Рэбэ.
  - Похож на прибалта или на немца. Голова седая, с залысинами.
  - Говорит с акцентом, - снова встрял я и снова поймал на себе пристальный задумчивый взгляд генерала Инзарина.
  - А у него с носом все в порядке? - спросил Михаил Иванович и ткнул пальцем себе в переносицу. - Вот тут шрама нет?
  - Есть, - вспомнил я.
  - Это я ему нос сломал, - радостно сообщил Михаил Иванович.
  - А тебя за эту драку чуть в рядовые не разжаловали и под трибунал отдать запросто могли, - напомнил ему генерал Инзарин.
  - Ну не отдали же! Только со званиями тормозить стали. Да и драки-то никакой не было. Так, врезал легонько нехорошему человеку по физиономии. Кстати, свидетелей у Рогулиса не было. Его слово против моего.
  - Скажи спасибо нашему командиру полка, это он тебя прикрыл. Ведь ты не простому старлею по рже дал, ты своей кувалдой офицеру особого отдела нос размозжил.
  - Хорошо он меня прикрыл, - усмехнулся Сидоров. - На смерть отправил. Тебя, кстати, тоже, Олег Алексеевич. Как мы в том бою под Кандагаром живыми остались - уму не постижимо! Ну, да ладно... оставим воспоминания на потом и вернемся к нашим беглецам. Мне становится всё интересней и интересней их история. Давайте-ка, все с начала и поподробней.
  Рэбэ принялся рассказывать, а я стал разглядывать Инзарина младшего, который продолжал стоять у печки. Что там Рэбэ говорил, что этот интеллигент смахивает на меня? Да ничего общего! Хиляк и белоручка. Генеральский сынок! Стоит эдак скромненько, очечки свои носовым платочком протирает. Подует на дымчатые стеклышки и трет. Тьфу, бля! Как это Рэбэ умудрился нас сравнить?..
  Закончив протирать очки, Андрей (так, кажется, он представился Игорю) поднял голову, и наши глаза встретились. Глаза у него не были близорукими, очки он видимо носил для форса, они оказались ярко-синими, прям как у меня. Я заметил, что лицо Андрея вытянулось от удивления, и вдруг... меня как ушатом холодной воды облили.
  ...Я всегда стригся коротко, очень коротко, часто под ноль. И бороды никогда не носил. Кроме одного-единственного раза.
  Однажды что-то на меня нашло, хандра какая-то напала. Лень было, что бы то ни было делать и жрать совершенно не хотелось. У меня тогда пререрывчик случился между первым и вторым контрактом в Чечню. Я тогда после госпиталя дома отлёживался. Рана дурацкая - в задницу, я, может быть, и не ел почти ничего, потому, что на унитазе сидеть больно было. А тут ещё девушка моя решила замуж выйти. Но не за меня. Не скажу, что я по второму поводу печалился больше, чем по первому, но всё равно - неприятно, стыдно даже. Вернулся с войны герой в жопе с дырой, а его невеста за другого замуж вышла! За того, у которого с пятой точкой никаких проблем. Так что, отлёживался я дома, с дивана почти не вставал, а цифры на кнопочках пульта от телевизора стёрлись напрочь. Когда понимал, что если есть не буду - сдохну, нехотя брёл к холодильнику, выпивал стакан кефира, которым запасся заранее, ел засохший в камень сыр и грыз сухарики. Месяц или около того я такую интересную жизнь вел. Телефонный шнур из розетки выдрал, дверной звонок отключил, когда в дверь стучали - не подходил, выключал телевизор, молчал и притворялся, что меня нет дома. Или кричал с дивана: идите, мол, все в жопу, никого не хочу видеть! И к зеркалу я не подходил. Во-первых, не хотел даже свое отражение видеть, во-вторых, чтобы соблазна не было выйти из дома и дойти до парикмахерской.
  Через месяц меня отпустило. Жить захотел, бабу захотел, выпить и закусить чем-нибудь вкусненьким захотел. Пошёл в ванную, посмотрел на себя и понял - даже до парикмахерской дойти, надо с собой что-то сделать, чтобы я хоть чуть-чуть на человека стал похожим. У меня борода густо растет, а на левой щеке - проплешина, дефект волосяного покрова. Стал я себя бритвой править, как умел. Кривовато получилось, но...
  Сейчас, глядя на Андрея, я узнал себя, того, которого я увидел в зеркале - похудевшего, гривастого, с бородой. Ё моё! Копия! Одно лицо!!
  - К-как тебя зовут? - спросил Андрей, споткнувшись на первом слове.
  Я с трудом перевел дыхание:
  - Хохол... То есть Алексей.
  - Алексей?
  И тут я понял, что все дружно замолчали и заинтересованно смотрят на нас с Андреем. Только в глазах Инзарина старшего был не просто интерес, его прежняя растерянность во взгляде сменилась недоумением, граничащим с паникой.
  - А фамилия? - нетерпеливо спросил Андрей. - Какая у тебя фамилия?
  - Демиденко.
  - Как Демиденко? Почему Демиденко?
  - Это фамилия моего приёмного отца, - сказал я. - Его звали Егором Федотовичем. Я - Алексей Егорович Демиденко.
  - А мама? Тоже приёмная?
  - Да. Они с отцом меня трёхмесячным из дома малютки взяли. А почему ты спрашиваешь? - задал я глупый вопрос, глупый, потому, что я уже всё понял и почти не сомневался в том, что мы с Андреем не просто очень похожи друг на друга, что мы - родственники, может быть, братья.
  - Последний вопрос, если не возражаешь, - попросил Андрей.
  - Бред... - пробормотал генерал. - Этого не может быть.
  - Какой вопрос? Спрашивай, - поторопил я Андрея.
  - Ты когда родился? И где? - Андрей одел очки, подошёл к столу и сел на край скамьи, рядом с отцом, напротив меня.
  - Но этого не может быть, - повторил генерал.
  - Где - не знаю, - ответил я Андрею. - Дом малютки в Кулунде был, в Алтайском крае. А родился я первого мая семьдесят пятого года. Это было на квадратике клеёнки написано. Там мое имя стояло и дата рождения. Клеёнка к моей ноге привязана была. - Я вспомнил, что совсем недавно рассказывал мою историю Славке Гуинплену.
  - Андрюха родился в Павлодаре? - спросил у генерала Инзарина Михаил Иванович. - Ты ведь в семьдесят пятом в Казахстане служил?
  - Да. В северном Казахстане, - ответил Олег Алексеевич. - В сорока километрах от Павлодара. А родила Валентина Андрея первого мая одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года в третьем роддоме города Павлодара. У неё двойня была... Второй ребёнок мёртвым родился.
  - А ты в этом уверен папа? - спросил Андрей. - Может, врачи перепутали? Может быть, это не Алёшка мёртвым родился?
  - Кулунда рядом, - заметил Михаил Иванович. - От Павлодара до Кулунды по железной дороге - рукой подать.
  - Но этого не может быть. Я же видел трупик своего второго сына!
  - Все новорожденные - близнецы, только письками и отличаются, - возразил Сидоров. - Да ты глянь на них, Олежка! Андрюха, сними свои пижонские очки. Нет, ты только посмотри, Олег, это ж... Алексею немножко шевелюру отрастить, а Андрюхе твоему чуть-чуть поднакачаться - не отличишь одного от другого. Тут и генная экспертиза не нужна.
  - Бляха-муха! - тихо выматерился молчаливый Гуинплен. - Санта-Барбара какая-то. Сплошные знакомцы и родственники. Бразильский сериал.
  - Санта-Барбара - американский сериал, - так же тихо поправил его Рэбэ, и добавил философски: - Всякое в жизни бывает.
  Да, всякое бывает, мне ли не знать! Но поверить, что вот так, неожиданно, я нашёл своего родного отца, да ещё и брата-близнеца, мне было трудно. Где-то в глубине моего сознания жила надежда, что рано или поздно это случится, но сам я никогда не планировал заняться поисками родных.
  Эта надежда поселилась во мне не так давно, десять лет назад, после смерти мамы...
  
  Мы жили в Кулунде, даже не в самой Кулунде, в поселке Бубенцово, в шестидесяти километрах от районного центра. Это позже я переехал в Бийск, после того, как отслужил срочную. Продал родительский дом, добавил туда мамины сбережения и купил однокомнатную квартирку в Бийске. Зачем я уехал из Бубенцово? Жил бы сейчас спокойно, без риска и стрессов, работал бы механизатором или комбайнёром, распахивал бы кулундинские степи. Женился бы на ядрёной алтайской крестьянке, детей бы настрогал...
  Папа рано умер. Пить он всегда умел, пьянел редко, только после литра самогонки. Но умереть ему пришлось всё же от когтистой руки Зелёного Змия. В тот раз он выпил много больше литра. Лег спать, а проснуться не сумел. То ли самогонка была некачественная, то ли слишком много её было, но сердце у него остановилось. Было ему в ту пору шестьдесят пять. А мне тогда только двенадцать исполнилось. Остались мы с мамой одни. Хозяйство у нас большое было, даже слишком большое - лошадь с жеребёнком, куры, гуси, индюшки с индюками, три коровы, тёлочка, поросята. Дом был большой, огород. При советской власти нас бы называли кулаками. Только тянули всё это мы втроём, без батраков - папа Егор, мама Лиза, да я помогал, как мог. Но меня родители щадили, любили сильно... После папиной смерти нам тяжко стало, особенно маме. Поначалу она крутилась, пыталась всё сохранить в целости и сохранности, мне передать, чтобы и я богачом был, когда вырасту. Чтобы хозяином всего этого стал. Потом помаленьку стали мы с мамой от живности избавляться. Часть съели постепенно, часть продали, оставили только самую малость, без чего в деревни прожить нельзя - корову, да кур.
  Видать, мама надорвалась, заболела она сильно. Мне уже восемнадцать скоро должно было стукнуть, по весне - в армию, если отсрочку не дали бы...
   Врач, который маму в районной больнице осматривал, пригласил меня к себе в кабинет и сообщил диагноз:
  - Рак матки. Опухоль неоперабельная. Мужайся парень.
  - Рак? С чего это вдруг? - я тогда в этих делах мало что соображал, считал, что рак - заразная болезнь, вот и недоумевал - где это мама могла заразиться раком? Где? Мама только дома да на огороде всегда находилась. Даже в магазин я ходил. К нам соседи, и те, редко заходили. У всех дел полно. О том, что мама очень скоро умереть может, я даже не сразу и уразумел. Думал, полечат её, и мы снова будем вместе.
  - У нерожавших женщин такое заболевание очень часто случается, - сказал доктор. - По статистике - в два раза чаще, чем у рожавших.
  - У нерожавших? - не понял я. - Как это, у нерожавших? А я? Меня в капусте, что ли нашли?
  Доктор посмотрел на меня внимательно и промолчал.
  - Нет, вы мне скажите, - настаивал я. - Что всё это значит? Вы сказали, что мама моя не рожала. Значит, я не её сын?
  - Ну-у-у, может быть, я ошибся? - промямлил доктор.
  - Ничего себе ошибочки! - возмутился я.
  - Прости, парень...
  В районной больнице мама и умерла. Через две недели.
  Перед смертью она мне всё рассказала. О том, что я не родной сын - ни ей, ни отцу моему, что своих детей у нее не было никогда и быть не могло, что Егор ее любил, потому к другой и не ушёл, согласился ребёнка чужого взять и воспитывать, как своего родного. Может быть, поэтому мама его за выпивки прощала...
  Остался я один-одинёшенек.
  Вернулся в своё Бубенцово и маму в гробу привёз. Схоронил на нашем деревенском кладбище. Рядом с папой. Спасибо соседям, помогли.
  А что дальше делать - не знаю. Один в огромном доме с огородом, конюшней, коровником и прочими надворными постройками. Слава богу, время призыва в армию подошло, я бросил все это хозяйство на попечение всё тех же соседей и ушёл на военную службу. Даже с какой-то радостью ушёл. А как вернулся из армии снова в этот большой и пустой дом, невмоготу мне там жить стало. Продал я его к чёртовой матери. Цену дали хорошую, потому что желающих много нашлось.
  Достал из тайника мамины сбережения. Молодец всё-таки мама была, как чувствовала, что деньги обесцениваться станут, покупала на всю нашу выручку от продажи мяса, яиц, молока всякие золотые украшения. Всю жизнь свою она эту коллекцию собирала, словно знала - мне они пригодятся... Не так, чтобы очень много было этого добра, но, вкупе с деньгами за дом, мне с избытком хватило и на квартиру в Бийске, и на обстановку и на первое время пожить безбедно.
  Но долго я наслаждаться обеспеченной гражданской жизнью не смог. Скучно мне стало. Один я был, как перст. Ни родных, ни друзей, все друзья-приятели в армии остались. А те, что в Кулунде да в Бубенцово были, так они уже все переженились давно. В таких посёлках, как Бубенцово, молодежь от скуки рано на себя брачные оковы надевает. А что там ещё делать? Только детей.
  Поболтался я по злачным заведениям, потаскал девок в свою холостяцкую квартиру, да и надоела мне такая однообразная жизнь. Кабаки всё те же, бабы... а чем они различаются?!.. А на Кавказе война. А я тут, в Бийске, от скуки маюсь. Короче, пошёл я в военкомат - и в Дагестан контрактником. Меньше года я гражданским и побыл...
  Стал я вечным солдатом.
  Солдатом удачи.
  Жалею ли я, что продал отчий дом? Иногда да! Иногда вспоминаю его основательность и фундаментальность. Не страшны были ему ни мороз, ни буря, ни проливные дожди. Если бы землетрясение случилось, думаю, все дома, что рядом стояли, рухнули бы, а он бы устоял - до того был прочный и ладно подогнанный бревнышко к бревнышку. И дом, и другие постройки, и забор. Если где должна быть шелка, она была, но ровная и такой ширины, как и положено, а где ее быть не должно, её и не было. Дом этот строил мой отец. Со своим отцом Федотом. Ну, не вдвоём, конечно, помогал, наверное, кто-нибудь. Отчий дом казался мне, да и теперь кажется вечным. Больше ничего вечного или хотя бы постоянного в моей жизни не было. Всё было временным - временные казармы и землянки, временные успехи и поражения, временные командиры и временные товарищи по оружию, временные подруги - боевые и те, которых я цеплял в моменты своих отпусков. Даже квартира моя в Бийске и та была временной, потому, что жил я в ней время от времени.
  А иногда я ни о чём не жалею. Я - свободный человек, не связанный никакими клятвами и обязательствами. Если я выбрал что-то, то это я выбрал сам. И обязательства, под которыми подписался - временные. Опять же - временные! Закончился контракт, закончились и мои обязательства. И окружают меня такие же свободные люди, солдаты удачи...
  Понимаю, что не все живут так, есть и другие. Я смотрю телевизор и вижу людей, живущих в больших домах. Они классно проводят время, оттягиваются на пленэре с барбекю, скотчем и грудастыми тёлками, носят дорогие костюмы от Кардена с галстуками и бабочками, не то, что я - комуфлу. Они имеют кучу друзей, приятелей, партнеров, любовниц, любовников и, как следствие - ещё большую кучу проблем, которые им приходится решать постоянно, всё время, свободное от удовольствий. Я знаю, что эти люди есть и допускаю, что таких много, но отношусь я к ним, как к инопланетянам. Я их не встречал. Ни таких людей, ни инопланетян. Только по телевизору. Может быть, мы живём в разных мирах? Тогда, они точно - инопланетяне. Мне они не нравятся. И жизнь мне их не нравится. Я рад, что у меня ничего нет, кроме собственной, продырявленной в нескольких местах, шкуры. Я рад, что у меня нет жены, детей. Я рад, что меня некому жалеть и изводить дурацкими советами. Я рад, что я один...
  
  А вот оказалось, что я не один. Я не понял ещё рад я этому обстоятельству или нет. Только что думал, что радуюсь, что я один и мне никто не нужен, и вдруг пришлось усомниться в этом. А может быть, совсем неплохо найти неожиданно своих родителей и брата?..
  Ну вот, уже проблемы начинаются, приходится голову ломать. Я прислушался к себе, проснулись ли во мне родственные чувства к этим двум мужикам, сидящим напротив, один из которых здорово на меня похож. Вроде бы пока нет. Может, позже?..
  - А у тебя родинки нет на ягодице? - спросил у меня Андрей.
  - Где? - не понял я.
  - На правой ягодице у меня родинка. Большая, размером с пятак.
  - У меня на жопе дырка от пули, - сообщил я ему. - Именно справа. Можешь считать это совпадением, а можешь - судьбой.
  - И всё-таки мы с тобой братья, - торжественно заявил Андрей. - Я это чувствую. Я всегда чувствовал, что ты не умер.
  - Я тоже, - сказал я и добавил: - чувствовал, что я не умер.
  - Ты не веришь, что мы братья? - удивился Андрей, услышав иронию в моем голосе.
  Я пожал плечами:
  - Не знаю.
  - Но ведь столько совпадений?
  - Ну и что? - я повторил слова Рэбэ: - Всякое в жизни бывает, - и взглянул в грустные еврейские глаза своего командира.
  Рэбэ подмигнул. Не знаю, что он мог бы мне сказать, что посоветовать? Порадоваться за меня, что я вот так внезапно обрёл семью? Да какую? Папа - генерал! Наверняка связи на верхах имеются. Такой папа помочь может выпутаться из сложной ситуации, в которую я попал... В которую мы попали. Мама, оказывается, у меня жива-здорова! Братан-близнец есть. Это же замечательно, иметь брата. Я вспомнил, что, когда был маленьким, хотел, чтобы у меня брат был.
  А какая разница, вдруг подумал я. Брат или не брат, всё равно - жизни у нас разные, даже не параллельные, если и пересеклись они сегодня, в этой тайге, в этом домике егеря, дальше один хер - в разные стороны разойдутся.
  Лицо у Андрея Инзарина было как у обиженного ребенка, он мог вот-вот расплакаться, я даже слезы заметил в уголках его глаз. Мои глаза были совершенно сухими. И никакого комка в горле, курить только тотелось.
  А как там генерал Инзарин Олег Алексеевич, претендент на роль моего отца? Я украдкой посмотрел и увидел, что пальцы его рук дрожат и что-то ищут на столе. Я подсунул ему пачку сигарет. Он вытащил сигарету, стал её разминать. Он смотрел на меня с грустью и с надеждой, так мне показалось.
  Мне стало их немного жалко, но только самую малость. Я что, такой чёрствый? Или даже жестокий? Может быть, жизнь сделала меня таким жестоким? Война? А может, я такой от рождения? А любил ли я своих родителей? Тех, которые меня усыновили и воспитали? Маму любил, жалел её, помогал изо всех сил. А может, только жалел? Видел, как она упирается, и жалел. Может быть... Не знаю... А отца? Отца-то уж точно, полюбить не успел, слишком рано он нас с мамой покинул...
  А эти? Кто они мне? Чужие, в общем-то, люди...
  Михаил Иванович чиркнул спичкой о коробок, поднёс зажжённую спичку к сигарете, которую держал в зубах генерал.
  - Нет, - Олег Алексеевич покачал головой и положил сигарету на стол, отодвинул от себя. - Бросил, значит - бросил. Возврата нет.
  Молодец, позавидовал я генералу. Вот, какой должна быть сила воли! Не закурить даже в такой ситуации!
  - Ну, хорошо! - бодро сказал я. - Братья, так братья. Позже разберёмся. Приеду в Кулунду, весь тамошний дом малютки на уши поставлю. Сейчас о другом надо подумать.
  - Да, да, - согласился со мной Михаил Иванович. - Я эту гниду, Носорога, на чистую воду выведу. Поможешь, Олег? Есть у тебя кто из высшего командного состава?
  Олег Алексеевич кивнул в ответ, но смотрел он на меня.
  - Ложитесь-ка вы, ребятки, спать, - сказал Михаил Иванович. - День у вас не из легких был. А мы тут с Олегом Алексеевичем подумаем, что дальше делать. Спите, и не волнуйтесь - здесь с вами ничего не случится. Игорь, постели что есть...
  
  Глава 10. Ночь на кордоне
  - И что ты обо всём этом думаешь, сын? - спросил Михаил Иванович у Игоря, когда Инзарины улеглись спать, приятели Игоря, беглые контрактники, уже давно дрыхли, улеглись часа четыре назад.
  Отец с сыном сидели на крыльце и курили. Небо было звёздным, как в любую августовскую ночь в этих краях.
  - Ты по поводу Лёшки и Инзариных? - уточнил Игорь.
  - Угу.
  - А что тут думать? Похожи они здорово, Алексей и Андрей, ты сам видел. Как две капли воды. Вот только у Лешки с Олегом Алексеевичем - ничего общего, так и Андрей мало на своего отца похож.
  - Это так. Андрей на мать свою похож.
  - Ты её видел?
  Михаил Иванович кивнул.
  - Однажды. Очень красивая женщина. Во всяком случае, - Михаил Иванович прикрыл глаза и пошевелил губами, что-то подсчитывая в уме, - во всяком случае, четырнадцать лет назад она была красавицей. Сейчас вспоминаю...
  Договорить Михаилу Ивановичу не дали псы, учуявшие чужого и разразившиеся громким злобным лаем.
  - Ого! Начинается, что ли?
  Кто-то подходил к дому.
  - Эй, хозяева! - раздался окрик от калитки, почти потонувший в усилившемся лае. - Угомоните своих собак. Поговорить надо.
  Михаил Иванович кивнул сыну и тихо сказал:
  - Сходи, поговори, узнай что к чему. Я тебя отсюда подстрахую. Если там Рогулис, не хочу, чтобы он меня узнал.
  - Автомат возьми, - посоветовал Игорь.
  - Возьму, отца учить будешь!
  Игорь, подсвечивая себе дорогу фонарём 'летучая мышь', пошёл к воротам, успокоил 'ребяток', сказал им строго:
  - Тихо! Не орать! Дайте поговорить спокойно.
  Псы прекратили лаять, но стояли рядом с хозяином и зловеще рычали на непрошенных гостей.
  - Егерь западного кордона Сидоров Игорь Михайлович, - представился Игорь. - А вы кто такие будете? Что в такую темень в тайге делаете?
  У ворот стояли двое, одетых в полевую форму десантников, вооруженных АКМСами. В отдалении толкалось ещё человек десять. Курили - в темноте вспыхивали огоньки сигарет. Стоявшие у ворот представились по очереди:
  - Капитан Егоров.
  - Старший лейтенант Головнин.
  Игорь поднял фонарь повыше, чтобы разглядеть гостей.
  - Заплутали малость, - сказал Егоров, прикрыв глаза рукой от тусклого света, который в ночной тьме казался неожиданно ярким. - Шли в указанном направлении, а как стемнело, с пути сбились.
  - Брехня, господа военные, - опроверг их версию Игорь и пристроил фонарь на балку ворот. - Чтобы офицеры-десантники сбились в тайге с пути? Никогда не поверю! Сам в прошлом военный.
  - В десанте служили? - поинтересовался Головнин.
  - Танкистом. Но меня тоже выживанию учили. А уж вас то!..
  - Вы правы, Игорь Михайлович, нас много чему учили. Местность незнакомая, - Егоров все ещё пытался выкручиваться. - Направление нам, конечно, известно. Но не хочется по лесу блукать. Думали, вы нам дорогу укажите. По дороге, оно легче, чем по буеракам.
  - А что не указать? Укажу. - Игорь ткнул пальцем под ноги десантникам. - Вот она дорога. Под вашими ногами. Сейчас развернетесь на сто восемьдесят градусов - и вперёд. Двадцатикилометровый марш-бросок и вы на большак Манжурский выйдете.
  - Спасибо, - поблагодарил Егоров, но разворачиваться на сто восемьдесят не торопился. Игорь не стал ждать, когда он созреет для следующего вопроса, спросил сам:
  - А в тайгу вас какой лишак понёс? Учения что ль какие?
  - Преступников ловим.
  - О! Зэки, что ли опять сбежали?
  - Остатки бандитской группировки. Недобитки, одним словом. Не видели, Игорь Михайлович, кого-нибудь постороннего в своих владениях?
  - Здесь не то, что посторонние, здесь и сторонние-то редко появляются. Потусторонние, те иногда прилетают, - решил пошутить Игорь.
  - На чём? - изумленно произнес старший лейтенант Головнин.
  - Известно на чём. На тарелках летающих.
  - Вы инопланетян имеете в виду? - спросил старлей.
  - А то кого ж?
  - Серёга, ты, что не понимаешь? Игорь Михайлович шутит, - объяснил товарищу капитан Егоров.
  - Шучу, - подтвердил Игорь. - А если без шуток, то нет, никого здесь поблизости не было. Я весь день сегодня в лесу провёл, никого не встретил. А следопыт я неплохой, научился следы различать, пока егерем служу. Да и по поведению птиц и зверей понятно, никто здесь не проходил сегодня. И вечером, когда я из тайги вернулся, вряд ли кто-то близ кордона тёрся. Собачки мои такой бы лай подняли, сразу стало бы ясно - рядом чужой.
  Отреагировав на слово 'чужой', 'ребятки' злобно залаяли на ночных гостей и стали бросаться на ворота. Десантники отпрянули. Егоров повернулся к старлею Серёге Головнину, и Игорь разобрал за лаем:
  - Наверное, они севернее прошли. Говорил я Японцу - не в том направлении идём, на север идти надо было. Там глушь несусветная, туда они и направятся.
  - А что ты хочешь с Японца? Он же в голову раненный! - сдавленно хохотнул Головнин.
  - Подумаешь, раненный. Царапина. - Егоров повернулся к Игорю, который уже утихомирил своих верных стражей: - Спасибо, Игорь Михайлович. Псы у вас хорошие, исправно службу несут. А вы на кордоне один живете?
  - Почему один? С батей. С отцом, стало быть.
  - Не страшно? Вдвоём в такой глухомани?
  - Да какая же это глухомань? Здесь, считай, степь. Город рядом, Манжурск, деревень, сёл вокруг полно. Вот в северной стороне - там, действительно, места глухие. Если кому схорониться надо - лучше места не найти. - Говоря это, Игорь подумал, не переборщил ли?
  - Да? Ну, ладно, пойдём, пожалуй, - сказал Егоров. - Только... э-э-э... водички попить не дадите на дорожку?
  - А вдоль дорожки ручей бежит, в речку впадает. Водичка там - просто мёд. У меня она утрешняя, уже отстоялась, потеплела - такого удовольствия, как из ручья не получите.
  - Ну, тогда, спокойной ночи, Игорь Михайлович, - офицеры десантники козырнули Игорю и пошли к ожидающим их бойцам.
  Игорь постоял ещё немного, напрягая слух, попытался услышать, о чем они будут говорить, но десантники говорили тихо, не разобрать, и вскоре ушли. Он ещё постоял какое-то время, наблюдая за поведением 'ребяток'. Сука Багира улеглась у его ног и принялась вылизывать заднюю лапу и что-то выкусывать на ней. Басмач, Туман и Джигит тоже вели себя вполне адекватно - видать десантники ушли совсем, засаду оставлять не стали. Отцепив фонарь, Игорь вернулся к отцу, который ожидал его на крыльце.
  - Я всё слышал, - сказал ему Михаил Иванович. - Вот только когда псы гавкали, не разобрал, о чём они...
  - О том, что на север идти надо было. А в эту сторону их какой-то Японец направил, наверное, тот, о котором мужики рассказывали. Вроде бы ранен этот Японец. В голову. С ними он был или не было его, не знаю - к воротам только эти двое подошли. Остальные там, у поворота дороги стояли.
  На крыльцо вышел Слава Нестеров. В свете фонаря улыбка-гримаса на его лице была ещё заметней. Закурил, сказал с сожалением:
  - Значит, жив Японец. Промахнулись мы с Рэбэ.
  - Чего не спишь, Гуинплен? - спросил Михаил Иванович. - Кажется, так тебя твои товарищи называют?
  Слава кивнул:
  - Я и сам так себя называю, привык... Что не сплю? Да вроде выспался. А, кстати, все уже не спят, - сообщил он. - Как собачек ваших услышали, сразу проснулись. Только Андрей Инзарин дрыхнет.
  - Это понятно, - сказал Михаил Иванович. - Андрюха - человек гражданский. У него во сне чуткости нет. Иди к своим, скажи, что всё в порядке. Нас проверили, теперь, скорей всего, на север двинутся. Иди, ложись.
  - Нет, не хочу спать, - решительно сказал Слава, предложил: - Давайте я лучше подежурю. А вы поспите.
  - У нас дежурных - четыре штуки, - сказал Игорь. - Вон там, в вольере спят. Спать-то спят, но службу и во сне несут. Багира, ко мне!
  Игорь произнес слова команды очень тихо, но чепрачная сука возникла перед крыльцом практически моментально, словно сидела совсем рядом, на границе темноты и света, и ждала, когда её позовут.
  - Ну, ладно, - сказал Сидоров-старший, поднялся со ступеней крыльца. - Подежурьте с собаками вместе, если хотите. А я пойду, народ успокою. Да и прилягу, посплю чуток.
  - Иди, батя, - сказал Игорь. - Я покурю ещё, да в сенях лягу. - Кивком пожелал отцу спокойной ночи и повернулся к Славе: - Багира у нас самая чуткая. - Игорь пошарил у себя в нагрудном кармане и, вытащив из него маленький сухарик, отдал суке, потрепав её по загривку. - Она пришлого человека за полверсты чует.
  - Это что же? За километр? - не поверил Слава.
  - Ага.
  - И как реагирует?
  - Неспокойной становится. Бродит вдоль забора, ворчит. А как тот ближе подойдёт, сообщит своим пацанам, те и рады стараться, хлеб свой отрабатывать. Нет, они и сами чужих чуют, но не так далеко, как мать.
  При слове 'чужих', Багира вытянула шею, навострила уши и повернула голову в сторону ворот. Потом посмотрела на Игоря недоуменно, словно хотела сказать ему: 'ты, что, хозяин, нет ведь никого!'. Игорь обнял её за шею, погладил по спине, по бокам похлопал. Нежно.
  - У собак полно достоинств, - сказал он, закуривая и откидываясь на брус навеса. - А главное достоинство, знаешь, какое?
  - Чутьё? - предположил Слава.
  - Нет. Преданность. Преданность и самоотверженность. Они и на медведя и на тигра бросятся, не испугаются. Да что там зверь, они и на танк бросятся, если он на меня попрёт.
  - И на человека?
  - Это - в первую очередь. Главный враг человека - человек. А собаки это лучше, чем мы, люди, знают.
  Из темноты несмело вышли три пса.
  - О! Услыхали. Знают, о ком речь веду. Приперлись! Что, не спится? Тоже ласки захотели? Ну, идите ко мне, ребятки! За ушами почешу, а сухарик у меня только один был. Да и ели вы уже.
  Псы радостно подбежали, завиляли хвостами-саблями.
  - Подержи-ка, - Игорь передал Славе Нестерову недокуренную сигарету и принялся чесать за ушами у псов. - Вот это Туман,- Игорь представлял Славе по очереди своих питомцев. - Это Джигит. Это Самурай. Тебе все они одинаковыми кажутся?.. Все разные. И внешность у каждого своя, если приглядеться и запомнить. И характер у каждого свой, особенный. Самурай - нахалюга и задира. Хлебом не корми с братьями грызню устроить. Но не по злобе, это он характер свой показывает, самоутверждается. На охоте первым к подбитой дичи подбежать старается. Если первым в зубы взял - никому не отдаст, сам мне принесёт. Мне или бате. Бывает, первым подбежать не успеет, тогда у брата дичь отберёт, и нам несет... Туман - маменькин сынок. Чуть что - к Багире бежит жаловаться. Но осторожный, не проверив, что дорога безопасна, не пойдёт по ней. Еду со всех сторон обнюхает, прежде чем есть... Джигит - чересчур горяч. Иной раз, до сумасбродства. Когда дичь преследует, ничего вокруг не замечает. Весь мир вокруг него в узкую тропинку превращается, а вдали, в конце тропинки - тот, кого он должен догнать. Заигрывается, хладнокровия маловато. И немного непослушный. Иногда с первого раза команду выполняет, иногда тормозит. И ещё голодный всегда, точнее, не голодный, а до еды жадный. Он у Багиры последним вышел, самым маленьким был, самым слабым. Его братья обделяли в еде постоянно, как мы с батей не следили. Особенно Самурай старался. С младенчества Джигит на еду спокойно смотреть не может. Но я думаю, что с возрастом это пройдёт. И хладнокровие появится и на еду так кидаться перестанет...
  О Джигите Игорь рассказывал больше, чем о других братьях-овчарах. И интонация его голоса отличалась особой теплотой и лаской.
  - Похоже, что Джигита ты больше других псов любишь, - предположил Слава, но Игорь сделал ему страшное лицо и, повернув голову к собакам, сказал, громко и отчетливо, так, чтобы его 'ребятки' поняли каждое слово:
  - Всех моих собак я люблю совершенно одинаково! - потом он повернулся к Славе, подмигнул и, приложив палец к губам, тихо произнес: - Ты прав, только им этого не говори.
  - Не скажу, - усмехнулся Слава. - Сигарета твоя прогорела, - он щелчком отправил окурок в темноту. - Новую дать?
  Игорь отмахнулся:
  - Не надо. Пойду, вздремну. А то скоро светать будет... Ребятки, идите к себе. Если что, знаете, как себя вести.
  Когда Сидоров ушёл, Гуинплен встал, разминая мышцы, прошёлся по двору. Псы идти в вольер не торопились, увязались за Славой. Они сопровождали его молча, не рычали, только ритмично дышали, обозначая своё присутствие. Слава хотел погладить одного из них, но едва поднёс руку к его голове, пес предупреждающе зарычал и оскалил белые клыки. Слава опасливо отдёрнул руку и на всякий случай сунул в карман. Ну-ка, на фиг, подумал он, так можно и руки лишиться. Хоть Игорь и сказал псам, что он свой, однако, свой-то свой, но не такой свой, как хозяин. Фамильярности в обращении с собой, 'ребятки' не допустят. Что разрешено хозяину, то другим запрещено. Все правильно. Встречаются 'чужие', которые очень искусно прикидываются 'своими'.
  Гуинплен подошёл к воротам, закурил и стал слушать тишину. Она оказалась такой неимоверно громкой, что Слава был просто поражён. Ему и раньше приходилось прислушиваться к ночным звукам, он слышал крики ночных птиц, знал какая птица, как кричит, слышал журчание воды в реке или в ручье, слышал шум ветра и шебуршание зверьков в траве. Сейчас он тоже всё это слышал, но все знакомые звуки тонули в каком-то неизвестном ему звоне. Звон шёл со всех сторон, он не был постоянным и монотонным, он нарастал, превращаясь в раздражающий, неприятно бьющий по барабанным перепонкам гул, а достигнув своего апогея, вдруг исчезал, но через несколько мгновений начинался снова. Этот звук был чем-то похож на гудение высоковольтных проводов, но откуда здесь ЛЭП? И почему звон то нарастает, то исчезает? Какое невидимое существо его генерирует? Воображение Гуинплена рисовало страшного монстра, нескольких монстров, притаившихся в лесной чаще, окружившей домик егерей со всех сторон.
  'Ребятки' стояли рядом и не обращали на гул никакого внимания, видимо, они привыкли к этому звуку, знали, откуда он, и не считали опасным.
  - Ну-ну, - сказал Слава псам. - Я вам верю. Вам лучше знать, что здесь происходит и что это за зверь поет свою дурацкую песню.
  Псы недоуменно покосились на Гуинплена. Багира зевнула и потянулась, прогнув спину. Потом она выпрямилась и степенно пошла к вольеру, сыновья, ещё раз взглянув на Славу, последовали за ней.
  - Ну, что? Поспать что ли ещё часик? - спросил Гуинплен сам у себя и, выбросив окурок, пошёл в дом.
  Сидоров младший спал в сенях, вытянув длинные ноги и перегородив ими весь проход. Заходя в дом, Слава скрипнул входной дверью. Игорь открыл глаза, спросил, не поднимаясь:
  - Что, накурился?
  - Ага.
  Перешагнув ноги егеря и взявшись за деревянную дверную ручку, Слава повернулся к нему и спросил:
  - А что это за звон такой стоит?
  - Лягушки, - ответил Игорь и повернулся на бок. - Здесь их тьма. Болота рядом...
  
  Глава 11. Генерал Инзарин
  Неужели этот парень и правда мой сын? Мой Алёшка? Наш с Валентиной Алёшка? Неужели судьба, которая, и без того, почти всегда была к нам благосклонна, преподнесла нам на старости лет ещё один подарок? И такой дорогой!.. Нет, не верится! Хочу поверить, но не могу! Слишком большое счастье, в него поверить трудно.
  Тридцать лет прошло, больше тридцати...
  Горько и больно было нам с Валюшей только первые несколько месяцев, может быть, даже только один месяц. Потом мы стали потихоньку как-то приходить в себя. Привыкли к потере. И Андрюха требовал внимания, оттягивал наши мысли на себя. Нужно было о нем заботиться - чтобы не болел, чтобы рос здоровеньким и умным. Чтобы не нуждался ни в чём. Много мы в него, в Андрюху, вложили, да считай все, что на двоих было рассчитано.
  И вдруг... Алешка наш жив? Жив и здоров, да ещё и поздоровее Андрея будет!
  Нет, не могу поверить...
  А ведь парень-то, как можно заметить, не сходит с ума от радости! Не кинулся в наши объятья. Братья, так братья, сказал он Андрею, потом разберемся...
  Потом... А будет ли возможность, разобраться во всем потом?.. Судя по всему, ситуация сложная. Как видно у Носорога и сейчас есть определенная власть, деньги - свои личные или чужие, не важно - и мощное прикрытие сверху. Чтобы организовать такую широкомасштабную операцию по поимке четырёх человек, чтобы вот так, запросто, приказывать командиру мотострелкового полка, чтобы вызвать группу десантников из Уссурийска - для этого нужно иметь своего человека как минимум в штабе округа. И человека с большими полномочиями...
  
  Носорог никогда не был мелкой сошкой. Есть такая категория людей, которые всегда наверху, всегда приближены к кому-нибудь, власть имущему. В то время, двадцать пять лет назад, он носил погоны старшего лейтенанта, но мы все знали, что это ненадолго, карьерный рост Рогулису был обеспечен, для этого и в Афганистан послали. Генералом он должен был стать намного раньше любого из нас, боевых офицеров. На войне каждому своя судьба уготована - кто-то подставлял голову под душманские пули и осколки от гранат и фугасов, а кто-то получал ордена, медали и звезды на погоны. Рогулис (ни то Альбертас, ни то Альфредас, точно уже не помню, а отчество и вовсе забыл, сложное какое-то, литовское) был именно таким - баловнем судьбы. Мы, боевые офицеры, таких 'баловней' недолюбливали, хотя некоторые из них, если объективно и по сути, были неплохими ребятами, просто им в жизни повезло больше, чем нам. Кое-кто из этих отмеченных богом, членами политбюро и высшими чинами армии и КГБ не отсиживался в штабных блиндажах и в вагончиках и бункерах тыловых расположений, а вместе с нами дышал чёрным дымом горящей соляры и орошал своей кровью раскаленный до градуса спекания афганский песок. Кое-кто из них погиб в сражениях, кое-кто остался на век калекой. Но только кое-кто, в большинстве своём они всё-таки были трусами и в пекло не лезли. Слова 'патриотизм' и 'интернационализм' они произносили часто, но только применительно к другим, к тем, которые шли под пули, к тем, которые являлись для них и для их боссов обыкновенным пушечным мясом.
  Кто и когда прозвал Рогулиса Носорогом, неизвестно. Но все - и офицеры, и солдаты - называли его так. Рогулис знал о своем прозвище. Ещё бы ему не знать, шпионов у него было достаточно. Целый штат доносчиков, который чуть ли не ежедневно пополнялся всё новыми и новыми сотрудниками. Своеобразное бюро Носорога росло и крепло. Любой солдатик или сержант, хоть единожды совершив какой-либо проступок, или имевший чёрные пятна на своей довоенной биографии, тут же обрабатывался особистом Рогулисом, и после этой обработки на него уже нельзя было рассчитывать. Чаще всего, интересующий Носорога объект возвращался в своё подразделение и продолжал нести службу, регулярно докладывая своему новому шефу обо всём, что происходило в отделении, во взводе, в роте. Носорожьи фискалы имелись во всех подразделениях полка. Предполагаю, что за доносы они получали от Носорога, помимо его лояльного к ним отношения, и другие подачки, в том числе, денежные. Я неоднократно видел доллары у них в руках, в основном, мелкие купюры. Однажды отобрал у агента Носорога его тридцать сребреников и пошёл с рапортом к командиру полка. Тот молча выслушал, и глядя на карту Афганистана с воткнутыми в нее флажками, висевшую на стене его кабинета, процедил сквозь зубы:
  - Надо отдать.
  Я не уходил. Комполка оторвал свой взгляд от карты и повернулся ко мне. Лицо его было хмурым.
  - Ты что, майор, не понял? Иди, отдай бойцу эти... деньги.
  - Есть! - я отдал честь и вышел.
  Спорить было глупо, наверняка, полковник находился под колпаком у старшего лейтенанта Рогулиса.
  А ведь я не для того шёл к командиру, чтобы доложить ему о незаконном хранении валюты, я его про Носорога спросить хотел. Я хотел уяснить для себя - что происходит? Как воевать, если в полку бардак? Как я могу приказы отдавать, если они корректируются, а иногда и вовсе отменяются каким-то грёбаным особистом? Кто, в конце концов, здесь командует?.. Вряд ли я получил бы ответы на свои вопросы...
  Потому и ушёл, не став ничего выяснять.
  Я отдал солдату его доллары. Посмотрев в глаза, спросил:
  - Что ж ты, сынок, на своих товарищей-то стучишь? Тебе ведь с ними в бой идти. Не боишься пулю словить?
  - Не понимаю, о чём вы, товарищ майор? - ответил он и отвел глаза в сторону. Думаю, что он спрятал их не потому, что ему было стыдно, скорей всего, он не хотел, чтобы я заметил в них торжество и злорадство...
  Случилось это в начале восьмидесятого. Тогда носить в карманах доллары было равносильно смертному приговору. Позже всё изменилось. И доллары, и фунты, и афгани стали в армии обычным делом. Да что там валюта? Любому бойцу прикажешь карманы вывернуть или тумбочку его проверишь - ох, много чего интересного там найти сможешь! Контрабандные товары, золото, наркоту. Никто ничего не боялся! И ведь не только солдаты и сержанты этим занимались, офицеры и прапорщики от своих подчиненных не отставали, а чаще даже опережали. Не армия - банда контрабандистов, валютчиков и наркоторговцев... Но это потом, а тогда в восьмидесятом...
  Носорогу было легко вербовать сотрудников в свое бюро, личные дела на каждого бойца, на каждого офицера и прапорщика, короче - на весь личный состав полка, находились у него в сейфе, под рукой. Все солдатские письма проходили через его руки. Кроме того, Носорогу докладывали. О каждом военнослужащем он знал всё - всю подноготную, все грешки и ошибки. Более всего Носорог интересовался отъявленными негодяями и садистами. Что греха таить, были у нас и такие - кто от рождения, кто позже ими стал, война, она все человеческие пороки из глубин души вытаскивает и усиливает. Например, любил кто-нибудь в детстве из рогатки по воробьям стрелять. Но не для того, чтобы целкость выработать, а потому, что нравилось ему убивать птичек. А кто-то в далеком детстве кошек мучил. А тут у него в руках не рогатка, не веревка - автомат Калашникова. Да и цель поинтересней будет - живой человек.
  Особист должен был боевой дух солдат укреплять, а с проявлениями садизма, расизма, национализма, непонимания миссии советской армии в ДРА и с прочими негативными моментами - бороться нещадно. Носорог с такими явлениями борьбу не вёл. Садюг и отморозков он берёг, к себе приближал. Некоторых отсылал в Союз. Но не в трибунал, не под суд, не в дисбат, где им самое место было. Он отправлял их дослуживать на Родине, если срок службы ещё не вышел, отслуживших - на дембель, кое-кому давал рекомендации для поступления в военные училища.
  
  Подозреваю, что уже тогда, четверть века назад, Носорог занимался вербовкой боевиков в спецотряды. Что должны делать эти спецотряды, пока неизвестно, но ясно, что если воевать, то против своего народа, на стороне противника. А может быть, Носорог работал на мафию?
  Разберёмся.
  
  ...О Гараняне я подумал сразу, как только Сидоров сказал, что хочет вывести Носорога на чистую воду. Если кто и сможет помочь, сумеет разобраться в этом мутном деле, если кто-нибудь в состоянии получить закрытую информацию, то только Гаранян. Других знакомых, способных это сделать, у меня нет. В штабе округа бывших сослуживцев, приятелей и знакомых полно, но теперь я не был уверен в их кристальной честности и непричастности к нынешней деятельности Носорога.
  Честно признаться, я не знаю, какое у Гараняна звание и какой пост в своем ведомстве он занимает. Я даже не полностью уверен, что он служит в ФСБ, возможно в какой-то другой силовой структуре - в СВР или ГРУ. У нас не то, что в Америке, у нас не принято размахивать своим удостоверением направо и налево, тыкая им в нос каждому встречному поперечному. У нас все чинно и скромно и... таинственно.
  Познакомились мы с Гараняном в штабе округа, в феврале этого года, на банкете, посвященном сразу двум праздникам - дню защитника Отечества и шестнадцатой годовщине вывода наших войск из Афганистана. На этот банкет в основном ветераны афганской войны и пришли. Сидели мы с Гаранянами за одним столом, друг напротив друга. Я с Валентиной, и он с женой. Жена у него молодая, наверное, и сорока ещё нет. Её Ладой зовут. Вернее, это он её так называл, настоящее имя его супруги - Ольга. А его самого Арменом зовут. Он армянин, но родился и всю жизнь в России прожил. Разговорились. Выяснилось, что мы с ним воевали в Афганистане, в одно время и почти рядом, соседями, как это называется, были. Как-то сразу мы почувствовали симпатию друг к другу. Не знаю, почему, искра какая-то пробежала между нами. Валя Гаранянов в гости приглашала, они приглашение приняли, но за два дня до назначенной встречи Гаранян позвонил, извинился, сказал, что прийти они никак не смогут, потому, что он убывает в длительную командировку. Больше Армен не звонил, а мне позвонить ему некуда было, телефон-то свой он мне не оставил. Позже я вспомнил, что и я ему номера своего телефона не давал, только адрес продиктовал, а он запомнил. Но мой-то телефон легко определить, коли адрес знаешь, кроме того, я - легальный пенсионер. А его? По фамилии? Можно, конечно, но я не стал его разыскивать, решил, что у нашего знакомства продолжения не будет. А недавно, в конце июля, мы с ним случайно встретились на рыбалке, на дальнем пирсе Комсомольской набережной. Поговорили о том, о сём. Службы его и этой командировки мы в разговоре не касались, о политике в основном говорили. Разговаривали, обращаясь друг к другу на ты, Армен это сразу предложил, ещё на том банкете.
  Выглядел он уставшим. Мешки под глазами набрякли, белки красные. Чувствовалось, что спать ему приходится меньше, чем того требует организм, а эта вылазка на рыбалку была ему просто необходима. На мое повторное предложение встретиться, так сказать, семьями, Армен ответил:
  - С удовольствием бы. Но чуть позже. Дел у меня сейчас много. Нет, правда, наша встреча обязательно состоится. И я, и Лада, мы оба хотим встретиться с вами. Лада меня даже тормошит регулярно: когда к Инзариным в гости пойдём? Но... дела. Я сам позвоню, как немного с ними разберусь.
  Расставаясь, он дал мне свою визитку. На визитке значилось: 'Гаранян Армен Суренович'. Больше ничего. На обратной стороне он написал авторучкой номер своего мобильного.
  - Надеюсь, что я позвоню раньше тебя, - сказал он. - Но если вдруг возникнут какие-либо проблемы, звони в любое время дня и ночи, я помогу, если смогу, - и многозначительно добавил, пристально посмотрев мне в глаза: - А могу я многое.
  - Да какие у меня, у отставного генерала, могут быть проблемы?
  - А вдруг?
  Как в воду глядел...
  
  Этой ночью я спал плохо. Возможно, совсем не спал. Мысли возникали одна за другой, путались, сплетались в клубок. Я думал об Алексее и об Андрее, мечтал о том, чтобы всё это оказалось правдой. Думал о том, что нужно обязательно встретиться с Гараняном, пытался вспомнить номер его телефона. Вообще-то память мне пока не изменяла, но видимо, годы берут своё - из десяти цифр я смог вспомнить только первые три, не считая восьмерки. Но ничего, визитка у меня дома, в моём кабинете.
  Ехать надо сегодня. Вчера вечером, когда мы обсуждали с Михой план спасения и пришли к заключению, что нам с ним нужно срочно ехать во Владивосток, оставив парней на попечение Игоря, срываться и гнать через тайгу на ночь глядя, было глупо. Андрей выразил желание остаться.
  'Останусь с братом' - сказал он мне.
  'Опасно' - пытался я его урезонить.
  'Останусь'
  'Не забывай, у тебя семья. Сын'
  'А здесь брат'
  'Может, всё-таки...'
  'А ты бы как поступил на моём месте?'.
  Больше я не стал его убеждать. Наверное, Андрюха поступает правильно. Да что там - наверное? Андрюха прав на все сто процентов, я поступил бы так же. А он ведь мой сын. Почему же я жду, что он поступит иначе? Ведь не считаю же я Андрея трусом!..
  Наскоро позавтракав, мы с Мишкой уехали с кордона. До Манжурска добрались без задержек. Уже на подъезде к городу у меня созрело решение - домой заезжать не будем, ещё не дай бог Валентина о чём-то догадается, она неприятности, как сидоровская Багира - за версту чует, разработала, понимаешь, чутьё за тридцать два года совместной жизни. Ничего от неё не скроешь. Позвоню ей из Манжурска, попрошу продиктовать номер телефона Гараняна. Вряд ли по телефону она что-то заподозрит - глаз то моих не видно! Да и правильней это будет в плане того, что - а вдруг Гараняна во Владивостоке не окажется? Вдруг, он снова в командировку длительную отбыл? Что тогда время понапрасну терять, надо что-то другое придумывать.
  Дверь в полуподвал, где располагалось Общество рыболовов и охотников, была естественно открыта. Матвеича мы нашли в том самом кабинете, где он был, когда мы с Андреем впервые его увидели. Он спал на полосатом матрасе, положив под голову чучело росомахи, взятое из соседней комнаты. Матвеич был в шерстяных носках, валенки ровно и аккуратно стояли справа от двери. На столе стояли две пустые чекушки, открытая банка консервов и стеклянная полулитровая банка с серыми комочками на дне, воздух в кабинете был плотным и вонючим, как в плохой пивнушке.
  - Т-с-с, - сказал Сидоров и тихо прошёл мимо спящего Матвеича к окну, открыл форточку и так же тихо вышел, подтолкнув меня вперед.
  - Из приёмной позвоним, - сказал Миха, прикрывая дверь. - Пусть спит. Умаялся старик. В его возрасте сторожить нелегко - здоровье не то.
  Мы прошли в приёмную, я позвонил домой.
  - Деда! - заорал Алёшка, услышав мой голос. - Много рыб поймал? А как там папа? Кто из вас больше рыб поймал, ты или он?
  - Поровну поймали, - ответил я. - По десять штук.
  - Молодцы, мужики, - похвалил нас Алёшка. - Когда вернётесь?
  - Скоро. Бабушку позови.
  Валентина видимо стояла рядом. Едва Алешка передал ей трубку, настороженно спросила:
  - Алик? Что случилось?
  - Да ничего не случилось, - как можно убедительней ответил я. - Что с нами может случиться? Вот звоню, чтобы сообщить - с нами все в порядке. Доехали отлично, устроились - лучше некуда, как в приличном пансионате. Рядом заимка. На заимке всё, что пожелаешь - магазины, аптека. Даже опорный пункт милиции имеется.
  - Сердце как?
  - Как пламенный мотор. Знаешь, родная, встречи со старыми друзьями - самая лучшая терапия.
  - Надеюсь, ты держишь данное мне слово? Я имею в виду алкоголь.
  - Обижаешь. Я - генерал, а не какой-нибудь там штатский. Слово свое держу всегда.
  - Как там наш Андрюшенька?
  - Тьфу, ты, - рассердился я и передразнил жену: - Андрюшенька! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не называла его так, хотя бы при мне. Какой он Андрюшенька? Взрослый мужик, тридцать лет... Нормально Андрей. Что с ним случиться может? Отдыхает, рыбу ловит, С Игорем Сидоровым подружился. Приедет, расскажет. Ты это... Валюша, возьми мою визитницу в кабинете, в верхнем ящике стола лежит, глянь телефон Гараняна. Мне ему позвонить нужно.
  - Зачем? Я чувствую, что что-то случилось. Иначе, зачем тебе его телефон понадобился?
  - Да ничего не случилось, я тебе повторяю. Мне с ним просто проконсультироваться надо по одному вопросу.
  - У вас, правда, всё в порядке? Ты носки шерстяные в сапоги одеваешь? А Андрей? Тебе-то я положила, а вот ему его любимая положила ли шерстяные носки, как я ей говорила?
  - Положила, положила, - отмахнулся я, хотя понятия не имел - есть ли у Андрюхи шерстяные носки. - Сходи, визитницу принеси.
  Пока Валентина ходила за визитницей, трубку схватил Алёшка:
  - Деда! Там где вы с папой, там тигры есть?
  - Тигры в зоопарке есть. Приедем, сходишь в зоопарк с папой и с мамой. Хочешь, со мной и с бабушкой можешь сходить.
  - Да видел я их в зоопарке. Я так... думал, вы тигренка домой привезете. Рядом с ребенком должно быть какое-то животное...
  - Алик! Записывай, - Валя взяла трубку.
  Я запоздало стал шарить на столе. Сидоров понял, достал из ящика секретарского стола лист бумаги, там же отыскал карандаш. Положил бумагу и карандаш передо мной. Я кивнул.
  - Диктуй. Пишу. - Когда записывал номер, за мгновение до того, как Валентина называла очередную цифру, вспоминал её сам. Наверное, тут разгон нужен. - Спасибо... Тебе от Сидорова большой привет, - добавил я, увидев Михины немые жесты.
  - И ему передавай. Скажи, что я его помню. И извинись, что не дала вам пообщаться тогда... в девяносто втором...
  - В девяносто первом, - поправил я Валентину. - Ну, все, целую.
  Я положил трубку и сразу стал набирать номер Гараняна. Восьмерка долго не срабатывала, межгород был занят. Наконец меня связали и я услышал голос Гараняна.
  - Да?
  - Здравствуй Армен. Это Инзарин.
  - Здравствуй Олег. Что-то случилось?
  - Ты оказался провидцем. Не думал, не гадал, что у меня могут возникнуть проблемы, а вот... возникли. Встретиться нужно. Срочно.
  - Разговор не телефонный, как я понимаю?
  - Правильно понимаешь.
  - Подожди минуту... - Армен замолчал. По-видимому, он размышлял, планируя свое время, чтобы выкроить окно для встречи. - Ты где?
  - В Манжурске.
  - В Манжурске... - задумчиво повторил за мной Гаранян. - В два часа дня, тебя устроит? Успеешь до Владика добраться?
  - Успею.
  - Адрес записывай.
  Я снова стал писать на листке бумаги.
  Когда мы с Михой уходили сторож продолжал сладко спать, охраняя никому не нужный архив общества охотников и рыболовов. Кроме архива здесь брать было нечего.
  Доехали до Владивостока без приключений. Времени в запасе оставалось больше часа, и мы с Мишкой пообедали в ресторане 'Золотой якорь'. Вообще-то в ресторанах я обедать не люблю - дорого и невкусно. Но не домой же в конце концов ехать, лишний раз Валентину пугать! Мишка предлагал перекусить в Макдоналдсе - быстрее и дешевле, - но я его фастфудовские настроения пресек на корню. Не хрен желудки портить заморскими булками с кетчупом! А жареная картошка ихняя, так вообще отрава. Кроме того, дом, где Гаранян назначил встречу, находился недалеко от 'Золотого якоря', пешочком - минут семь.
  Днем в ресторанах тишина и безлюдье, так что, обслужили нас быстро. Мы даже успели по чашечке кофе испить, а Мишка ещё и сигарету выкурил. Сытые и довольные, пошли на встречу.
  Гаранян открыл нам дверь, и мы оказались в огромной квадратной прихожей, похожей на театральное фойе. Неужели это его квартира? Богато живут сотрудники спецслужб - зеркала, дубовая мебель, паркет настоящий, люстра под потолком сверкает хрусталем. У Мишки на лице было такое изумление, будто он всю жизнь прожил в глухой деревне, а сейчас оказался в царских палатах. Но буквально через пару секунд я понял - Мишка не богатству поразился, он смотрел на Гараняна, как на ожившего покойника.
  Я ведь забыл его предупредить, что Армен очень похож на генералиссимуса Сталина. Не на того немощного старика с редкими волосами, гнилыми зубами и усохшей рукой, каким он был в действительности, а на того статного красавца, каким его изображали на портретах и показывали в восторженно-патриотических военных и послевоенных художественных фильмах. Армен был точной копией именно такого Сталина. Во многом здесь играла роль его кавказская внешность. Усы Армен тоже носил и волосы, изрядно украшенные сединой зачесывал наверх. Только одет он был не в военный френч, а в строгий темно-серый костюм с белоснежной рубашкой и чёрным галстуком. И никакого акцента у него не было.
  - Здравствуй Олег, - поздоровался со мной Гаранян. - Представь меня своему другу.
  Я их познакомил, сообщив Армену, что Мишка - ветеран Афганистана и мой боевой товарищ. Армен пригласил нас в зал, который во много раз превосходил прихожую по размерам и был обставлен не менее помпезно. Высокие и широкие окна были задернуты тяжелыми портьерами, оставлены были только узкие полоски, через которые проникал дневной свет. Посредине зала стоял толстоногий стол, вокруг стола были расставлены старинные кожаные кресла.
  - Ты что, здесь живёшь? - спросил я у Гараняна.
  - Нет, не живу, - коротко ответил Армен, более ничего не объясняя. - Присаживайтесь, кому, где удобно, и... к делу.
  Мы расселись, и я произнёс вполне традиционную фразу:
  - Не знаю с чего начать.
  Гаранян усмехнулся:
  - А ты начни с середины. Чувствую, что твоя история корнями в далёкое прошлое уходит. Начинать с самого начала - время терять. С конца - ничего не пойму. Середина - самое то!
  Мы с Сидоровым переглянулись.
  - С чего ты взял, что моя история... берет начало в далеком прошлом? - спросил я озадаченно.
  - Элементарно, Ватсон, - усмехнулся Армен. - Настоящее твоей семьи не отличается какими-то бурными всплесками и большим количеством событий. Что поделать - такова участь всех пенсионеров. Будущее? Ты - генерал, человек военный, привык досконально изучать обстановку, прежде чем сделать какой-нибудь смелый шаг. За будущее твое я совершенно спокоен. Сын, насколько я помню отзывы Валентины Андреевны, тоже человек рассудительный и трезвый, положительный, одним словом. Да и не с сыном ты ко мне пришел, а со своим боевым товарищем, который тоже, по большому счёту - человек из прошлого. Нет Олег, если с тобой случилась какая-то неприятность, то она пришла из прошлого, или как-то с ним связана.
  - Ты прав, - я кивнул и стал рассказывать о том, как мы с Андреем поехали на кордон Сидоровых и кого мы там встретили.
  Гаранян слушал, не перебивая, вроде бы, внимательно, но на его лице не отражались никакие эмоции. Я глядел на него, и он казался мне не человеком, а магнитофоном, записывающим информацию. Я рассказал о ребятах, попавших в беду, о спецлагере, о Носороге, а после этого нырнул в прошлое и поведал Армену о Рогулисе. Когда я закончил рассказ, Гаранян встал и, попросив нас немного подождать, вышел из зала в боковую дверь, противоположную той, через которую мы сюда вошли. Не было его минут десять. Мишка обошёл весь зал в поисках пепельницы, но нигде её не нашел. Когда Армен вернулся, он нес в руках керамическую пепельницу и пачку сигарет. Сигареты были дорогие - Мальборо.
  - Наверное, уши опухли, Михаил Иванович? - спросил он у Сидорова, безошибочно определив в нем курильщика со стажем. - Прошу.
  Он поставил пепельницу на стол и предложил Мишке сигарету, мне предлагать не стал, помнил, что я не курю. Сам он тоже закурил.
  - А вы, Армен Суренович, разве не трубку курите? - серьёзно спросил Мишка. - Вам бы пошло.
  Гаранян засмеялся, обнажив полный комплект крупных зубов цвета слоновой кости.
  - В общем-то, я трубку тоже курю, - сказал он, отсмеявшись. - Но только дома, на работе некогда. Трубка - дело серьёзное, она спешности не любит. А что, тоже заметили, что я на вождя всех народов похож?
  Гаранян снова рассмеялся, но тут же посерьёзнел:
  - Так, мужики! Вы себе даже не представляете, какую ценную информацию мне сейчас сообщили. Носорог, о котором вы рассказали, находится в нашей разработке уже почти полгода, как один из членов международной преступной организации. Он не самая большая шишка в этой организации, так - функционер средней руки. Занимаются члены этой организации всякой пакостью, от сбора доступной и засекреченной информации, касающейся национальной безопасности, до оказания услуг по планированию терактов и их осуществлению. Но главная их специализация - вербовка, обучение и поставка различным экстремистским организациям, и не только нашим, российским, боевых групп для проведения силовых акций. Вербуют смертников иными словами. Недавно мы накрыли одну из их баз, расположенную в глухой сибирской тайге и нащупали ниточки, ведущие к другим базам. Некоторые ниточки привели сюда - на Дальний Восток. Наверное, испугавшись провала, руководство этой преступной организации решило обрубить все концы. Произвести зачистку...
  - А наши 'беглецы' - ненужные свидетели, - сказал я.
  Гаранян кивнул.
  - Более подробно пока ничего рассказать не могу, - продолжил он. - Определенные меры я уже принял. Оцепление Манжурска будет немедленно снято, подразделения десанта вернутся в Уссурийск. За вашими 'беглецами' будут посланы наши люди. Они очень важные свидетели, ты прав, Олег. Их, во что бы то ни стало нужно доставить к нам. Чтобы они не приняли наших людей за своих преследователей, вы поедете вместе с ними. Прямо сейчас.
  У Гараняна в кармане запел мобильник. Армен приложил трубку к уху и, выслушав короткий доклад, отдал команду:
  - Ждите. Через пять минут проводники будут у вас.
  Проводники - это мы с Михой, надо полагать.
  Когда мы спускались по лестнице, а Гаранян чуть приотстал, закрывая дверь на ключ, Миха сказал мне:
  - Похоже, дружок твой в Афгане тоже не в войсках служил. Небось, особистом был? У него взгляд гэбэшный.
  Я пожал плечами.
  
  Глава 12. Последний бой
  - Интересно, они сегодня вернутся?
  Андрей посмотрел на часы, было уже почти четыре часа дня. Они с Хохлом сидели на лавке в сенях и курили. Маленькое оконце, прорубленное вверху стены, было открыто, и в него тянулись две струйки дыма от сигарет. Выходить во двор Игорь запретил. Чтобы не засветиться, если вдруг Японец с 'товарищами' окажутся поблизости.
  - Что уже по папке соскучился? - поинтересовался Хохол.
  - Я хочу, чтобы всё это скорей закончилось, - не обидевшись на насмешку, стал объяснять Андрей, - и чтобы мы с тобой поехали в Кулунду и на месте во всем разобрались. Но, прежде всего надо сдать кровь на генетический анализ. Впрочем, я и без этого анализа уверен - мы братья.
  - Хорошо, хорошо, - сказал Хохол, - братья. Хочешь поехать, поедем. Покажу тебе, как на Алтае крестьяне живут, дом, в котором я рос, покажу. А по поводу анализа - надо сделать. А то вдруг окажется, что мы никто друг другу, тогда и ехать не надо, деньги тратить. Чего-чего, а крови мне не жалко. После кровопускания всегда себя лучше чувствуешь. Уж ты мне поверь, Андрюха, я эту кровь кружками проливал на полях сражений.
  - Вот ты все время шутишь и разговариваешь со мной, как с маленьким. А ведь я старший брат! Я первым родился, если хочешь знать.
  - Да ну? - притворно удивился Хохол.
  - Ты думаешь, почему меня Андреем зовут, а тебя Алексеем?
  - Расскажи, буду знать.
  - Наши с тобой родители так решили...
  - Это точно, - кивнул Хохол, оттопырив нижнюю губу.
  - Нет, ты меня не дослушал. Они когда узнали, что двойня будет, решили первого, кто родится Андреем назвать, в честь маминого отца, а второго Алексеем, в честь папиного. Ты вторым родился, потому и Алексей.
  - А если бы девочки у твоей мамы родились?
  - У нашей мамы, - поправил Хохла Андрей.
  - Хорошо, - согласился Хохол, - у нашей. Ну, так как, всё-таки?
  - Никак, - разозлился Андрей. - Мама знала, что у неё мальчики родятся. Врач сказал, и по животу видно.
  - За дурака меня не держи. Тридцать лет назад ни один врач не мог точно сказать, кто родится - мальчик или девочка. А по животу - это, когда один, определить можно, если двойня - хрен определишь. Это сейчас УЗИ всякие, рентгены и прочая лабуда. А тогда... И где? В Кулунде?
  - В Павлодаре, - угрюмо поправил Андрей. - В общем, знали и всё. Хотели они двух пацанов, мы и получились.
  Хохол рассмеялся и положил руку на предплечье Андрея, как бы успокаивая его.
  - Ну, чё ты, Андрюха, обиделся? Не обижайся, понял? Согласен я со всем, что ты говоришь. И что братья мы... возможно. И что родители у нас одни и те же, и что родились мы в Павлодаре. Даже с тем, что ты старший, согласен. Просто... не испытываю я такого щенячьего восторга, как ты. Сам не знаю, почему. Нет, правда, я уже думал на эту тему. С одной стороны хорошо, что мы встретились... Нет, извини, ошибся - не с одной стороны, а со всех сторон это хорошо. Только...
  - Что только? - спросил Андрей.
  - Только как-то это для меня... непривычно, что ли? Я ведь не так, как ты, прожил эти тридцать лет. Я не привык что-то и кого-то иметь. Я - волк-одиночка. Меня тяготят любые привязанности. У меня даже друзей постоянных нет. И с женщинами я длительных взаимоотношений не завязываю...
  - Но почему? Объясни, Алексей.
  - Всё просто. Я не хочу ничего терять, а когда чего-то не имеешь, то этого ты и не потеряешь.
  - Прям как в песне Сергея Никитина.
  - Я не знаю, как там, в песне, и Сергея Никитина я не знаю... нет, что-то слышал, кажется. А вот, что такое потерять друга, невесту, родителей, которые тебя вынянчили и выкормили, я знаю. Я очень хорошо это знаю, поверь, Андрюха. Поверь своему младшему, но более опытному брату. - Хохол закурил новую сигарету, помолчал немного и, повернувшись к Андрею, подмигнул ему и спросил: - А что это за песня такая?
  - Ты что, не смотрел 'Иронию судьбы'?
  - Не-а.
  - Да ты что? Ее каждый Новый год по телевизору крутят. Уже лет тридцать подряд, а может быть, и больше.
  - У нас в Бубенцово телевизора не было. Некогда было его смотреть, работать надо было, потому родители и не покупали. А ещё деньги экономили. У них всё время какие-то планы были - то ещё одну корову прикупить, то коз, то кроликов. То лесу, пристройку к дому делать... Потом, когда я в Бийск перебрался, я телевизор себе купил, только я в основном по нему видики смотрел... Иногда новости.
  - А какие фильмы ты любишь? - поинтересовался Андрей.
  - Боевики, само собой. Наши и американские. Американские, они, конечно, классные, но...
  Их разговор прервал Игорь Сидоров, высунувший голову из двери:
  - Мужики, кончай перекур. Идем, перекусим малость, чем бог послал.
  - Я не хочу, - откликнулся Андрей, которому общение с вновь обретённым братом могло заменить не только обед, но и сон и всё, что угодно.
  - Через не хочу! - строго сказал Хохол и взял Андрея за бицепс. - У-у-у, какой кисель, - скривился он. - А сквозь кисель кость прощупывается. Нет, братан, в твои годы иметь такую мускулатуру - преступление. Надо заняться твоим физическим воспитанием. Иметь крепкие мозги хорошо, но мужик должен быть мужиком. Мускулы у него должны быть, а не кисель, как у тебя. А чтобы накачать мускулы, нужно что? Правильно! Хорошо питаться. Так что, айда за стол. И запомни: твоя основная пища - сало.
  - Я ж не хохол, - шутя, возразил Андрей, - чтобы сало любить.
  - А я Хохол. Так что толк в сале знаю, - сказал Алексей, увлекая Андрея за собой.
  Сало на столе егеря присутствовало. Но поесть им не удалось. Лишь они сели, как за окном взвыла собака. Игорь вздрогнул.
  - Это Багира, - определил он. - Не нравится мне, как она воет. Пойду, погляжу, что там такое.
  Игорь вышел из дома. Гуинплен и Рэбэ подошли к окну. Рэбэ чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску.
  - Что там? - спросил Хохол.
  - Не видно... Игорь, наверное, у ворот или у вольера.
  Хохол и Андрей пошли к дверям, чтобы посмотреть на происходящее во дворе через маленькое окошко в сенях, но Игорь уже вбегал в горницу. В его глазах сверкали слезы, а губы тряслись.
  - Суки! Твари! Убью! - хрипло твердил он, срывая со стены ружье и направляясь к выходу.
  - Что случилось? - спросил Хохол ему вдогонку.
  Не оборачиваясь, Игорь крикнул:
  - Сидите, не высовывайтесь.
  Дверь он за собой не захлопнул, и в образовавшуюся щель все увидели, как Игорь подбежал к воротам, и услышали его крик:
  - А ну выходи, тварь поскудная! Выходи, сволочь!
  Он выстрелил в сторону леса из одного ствола. Потом из другого.
  - Выходи, если ты мужиком себя считаешь!
  Лес безмолвствовал. Только выла Багира, стоявшая рядом с Игорем. Её вой подхватили сыновья, которые находились тут же, бестолково суетились у ворот.
  Игорь присел на корточки, и тут Хохол с Андреем и Гуинплен с Рэбэ увидели, что у его ног лежит серый пёс, один из троих 'ребяток'. Кажется, он был мёртв, он лежал на боку, и лапы его были вытянуты, пёс не шевелился. Игорь погладил погибшего друга и стал загонять остальных собак в вольер. Багира выла не переставая, не хотела отходить от трупа своего сына.
  Потом Игорь вернулся в дом.
  - Отравили, гады, - сообщил он, тяжело опускаясь на лавку.
  - Которого из троих? - мрачным голосом спросил Гуинплен.
  - Джигита. - Игорь пошарил в кармане и, достав носовой платок, вытер слезы, которые ещё не успели высохнуть на его обветренных щеках. - Мясо отравленное подбросили. Остальные-то ребятки без моего разрешения не возьмут, даже нюхать не станут, а Джигит... - Игорь сглотнул комок, застрявший в горле, дернув кадыком, замолчал.
  Гуинплен горестно смотрел на Игоря. Он помнил вчерашний разговор и хорошо знал отношение егеря к этому псу, понимал, как ему тяжело сейчас. Он видел, как отрешённо глядит Игорь прямо перед собой, и как шевелятся его губы, только слов не разобрать. Казалось, что егерь произносит слова молитвы за упокой безвинно погибшей собачьей души.
  - Как же этому мерзавцу удалось подкрасться незаметно? - удивился Андрей, неискушенный в военных хитростях. - Ведь его приближение собаки почуять должны были...
  - Какой-нибудь дрянью натерся, чтобы запах свой заглушить, - ответил за Игоря Хохол. - Много всяких премудростей существует.
  - Чует мое сердце, Японец это, - сказал Рэбэ.
  - Кто ж ещё? - согласился Хохол. Гуинплен кивнул.
  Игорь пришёл в себя. Не спеша, закурил.
  - Значит, так, мужики, - сказал он. - Джигита моего не ради забавы отравили. Хотели всех собак из строя вывести, это понятно. А раз по-тихому подкрасться им не удалось, готовьтесь к штурму. Зайти эти сволочи с какой угодно стороны могут. В доме два окна. Одно, вот это - на восточной стене. Второе в спальне - на западной. Есть и третье - в сенях, на юг смотрит...
  - Ага, - Хохол кивнул головой. - А четвертое?
  - На чердаке. - Игорь показал пальцем на потолок. - Лестница из спальни... Нас четверо. На каждого по одному сектору обстрела.
  - Пятеро, - удивленно произнёс Андрей. - Нас же пятеро.
  Хохол приобнял его за плечи.
  - Ты-то тут совсем не причём, - сказал Хохол. - Это наши враги и они хотят нашей смерти. Тебе лучше в погреб спрятаться... Игорь, у тебя погреб в доме имеется?
  - В доме нет, только во дворе.
  - Да не буду я в погребе отсиживаться. - Андрей возмущенно сбросил с плеч руку Хохла. - А враги моего брата - мои враги тоже.
  - Он прав, - сказал Игорь. - Мне же вы не предлагаете в погребе спрятаться.
  - Ты - другое дело, - заметил Хохол. - Ты - боевой офицер, военный опыт имеешь. А он? Ты, Андрюха, из автомата когда-нибудь стрелял?
  - Стрелял, - заверил его Андрей Инзарин. - Отец много раз меня с собой на полигон брал. И из автомата, и из пистолета Макарова стрелял.
  - Хорош пререкаться, - сказал егерь и прислушался.
  Багира перестала выть, из приоткрытой двери со стороны вольера доносились звуки, похожие на сдавленный свист. Это скулили 'ребятки', оплакивая потерю брата. Игорь встал, обошёл стол и, отодвинув лавку, приподнял широкую половицу. Под полом был тайник. В тайнике лежало два автомата Калашникова и четыре рожка с патронами. Один автомат с двумя рожками, скрепленными между собой скотчем, он протянул Андрею, другой взял себе.
  - У вас автоматы есть, - сказал он наблюдающим за его действиями товарищам.
  - Не слабо! - восхитился Хохол. - Ты чё, Игорёха к такому случаю заранее подготовился? Знал, что ли, что с такими отморозками, как эти, схлестнуться придётся?
  - А браконьеры не отморозки? - спросил он хмуро. - Денис! - Игорь посмотрел на Рэбэ. - Расставляй мужиков по позициям. Я пойду к своим псам, в вольере буду.
  - Он же у тебя весь из сетки! - сказал Гуинплен. - Тебя первого подстрелят, если что.
  - Не подстрелят. Там, в вольере, у меня кровельное железо имеется, сооружу что-нибудь, наподобие укрытия. - Игорь пошел к двери, на пороге остановился, повернулся к товарищам и посмотрел каждому в глаза, словно попрощался. - Они мне за Джигита ответят, бляди, - процедил он сквозь зубы, и вышел из дома.
  Рэбэ проводил его взглядом и стал командовать:
  - Гуинплен, ты как самый длинный - в сени. Оконце в южной стене словно для тебя прорубили. Вы, братовья, один здесь, один в спальню, сами решите кто куда. Я - на чердак. Может, долго ждать придется. До ночи.
  
  Игорь зашёл в вольер. Багира лежала у своей будки, положив морду на лапы. В её светло-карих, почти жёлтых глазах стояла такая тоска, что у Игоря сжалось сердце. На появление хозяина Багира отреагировала слабо, лишь ушами повела, и хвост непроизвольно шевельнулся. Самурай и Туман вылезли из будок и, громко дыша, подошли к Игорю. Он потрепал их по загривкам и опустился на корточки перед Багирой.
  - Ну, что, старушка, тяжело тебе? - Игорь погладил чепрачную суку по голове. - Мне тоже тяжело. Конечно, не так, как тебе, но тоже... очень тяжело, правда. У меня ведь кроме вас и бати нет никого.
  Багира подняла голову и посмотрела ему в глаза, пронзительно и преданно, словно хотела сказать: 'Я верю тебе, Хозяин. Верю, что ты тоже любил моего сыночка'. Она сухо сглотнула и вдруг, повернула голову на юг, глухо зарычав. Самурай и Туман тоже зарычали.
  - Что, начинается? - спросил Игорь. Багира уже вскочила на лапы. Шерсть на ее загривке поднялась дыбом. Ее сыновья оскалили клыки и злобно залаяли. - Ну-ка, собачки, идите-ка в свои будки. Против пуль ваши клыки слабое оружие. А вам жить надо, свою роль в этом бою вы уже сыграли.
  Игорь затащил псов по очереди каждого в свою будку, опустил дверки и задвинул их толстыми плахами. Немного постоял, подумал, и стал таскать из угла вольера составленное стопкой кровельное железо.
  - Эх, тонковато! - бормотал он себе под нос, устанавливая железные листы со всех сторон. - Ничего, я ещё досками закрою, а потом снова железом. Не пробьёт мое заграждение случайная пуля.
  Псы в будках бесновались - лаяли, скулили - просились на волю. Как же так, не могли они взять в толк, их лишали возможности помочь Хозяину, защитить его от врагов, от тех, которые убили их сородича и замышляют что-то нехорошее против Хозяина.
  Игорь псов уговаривал, приказывал замолчать, но они не унимались. Когда не осталось ни одного листа железа, Игорь внимательно осмотрел воздвигнутое им сооружение и остался доволен. Теперь с его псами будет все в порядке, теперь шальная пуля не страшна. Настал черед подумать и о своей собственной безопасности. В вольере ему делать нечего - железа больше не оставалось, а ограждение из сетки рабица могло защитить только от нашествия летучих мышей, да и то, если они не додумаются опуститься в вольер сверху. Вернуться в дом? Толстые бревна стен можно было пробить разве что артиллерийским снарядом, но в дом Игорю не хотелось - здесь, во дворе, обзор лучше, да и все окна в доме заняты обороняющимися. Единственное место во дворе, годное для укрытия от пуль - это узкое пространство между поленицей дров и бывшей конюшней. Но придется пересечь весь двор. Дадут ли ему это сделать? До укрытия метров двенадцать... Додумать ему не дали.
  Короткая очередь ударила со стороны ворот; пули просвистели над головой. Игорь упал на землю, откатился к выходу из вольера и, дав с колена очередь поверх ворот, опрометью кинулся к намеченному укрытию. Ему вдогонку стреляли, но мимо. Стреляли не только со стороны ворот, но и сзади, в спину. Одна пуля даже пробила развевающуюся на ветру широкую полу брезентового егерского плаща.
  'Мазилы! - презрительно подумал он, заскакивая за поленицу. - Снайпера хреновы! Я ж стоял в вольере, как мишень в тире. Я бы не промазал... А ведь целили-то в голову, чтобы наверняка'.
  Укрытие было замечательное: с одной стороны - стена сарая, с другой - поленица берёзовых и осиновых чурок. С третьей стороны - забор. Со щелями в палец шириной, но так даже лучше - видно, кто подкрадываться с юга будет. Северная сторона была открыта, и Игорь скинул с верхнего ряда поленицы несколько чурок, чтобы перекрыть свободную сторону укрытия.
  Теперь стали стрелять по дому. По окнам. Звякнуло разбитое пулей стекло, его осколки сверкнули в лучах опускающегося в тайгу солнца. Парни из дома отстреливались. Игорь определил по звуку, что стреляют они по всем четырём направлениям, а значит, и атака идет с четырёх сторон. Никого из нападавших он пока не видел - густые заросли высокого кустарника чересчур близко подходили к забору. 'Говорил я бате, - вспомнил Игорь, - давай вокруг дома кусты вырубим, а то скоро во дворе деревья расти станут. Вырубим, и светлей будет'. А он: 'Светлей... - передразнил. - Тебе что, цветы выращивать? Дойдут руки, вырубим'.
  Не вырубили, руки не дошли...
  Стрельба прекратилась через минуту, даже меньше, чем через минуту. Видать, нападающие решили поменять тактику, а парни в доме патроны берегли. Что палить попусту, если не видно того, в кого попасть хочешь?
  Затишье было недолгим. Снова раздался звук разбившегося стекла, и по двум стенам домика поползли рыжие языки пламени. Бутылки с зажигательной смесью, старое испытанное средство. Выкурить из дома и перестрелять всех на открытом пространстве, как куропаток!
  Тайгу ведь подожгут, гады, с тревогой подумал Игорь, но тут же забыл о тайге, увидев жёлтые чёртики огня, оторвавшиеся от пылающей восточной стены дома и резво бегущие по сухой траве и запутавшимся в ней щепкам к вольеру.
  Игорь недолго раздумывал. Он знал, что у вольера стоит алюминиевая фляга, правда не помнил, сколько в ней воды - полфляги или чуть меньше, но знал - вода там есть. Не задумываясь о том, что возможно это его последний рывок, закинув автомат за спину, Игорь метнулся из укрытия к фляге. Добежав, вырвал из зацепов крышку и опрокинул флягу, приподняв её за боковую ручку и ребро дна. Фляга оказалась почти полной. Вода плеснулась широкой плоской струей и преградила путь огню. В ту же секунду раздался одиночный выстрел.
  Игорь почувствовал сильный толчок в правое плечо и выронил флягу, но тут же снова поднял её и, превозмогая резкую боль, выплеснул остатки воды на не смоченную ещё землю и сухие доски забора. Псы были временно спасены. Временно! Игорь прекрасно понимал, что огонь не остановить совсем - жар испарит воду, высушит траву, и огонь снова поползет к вольеру, он перекинется на кусты, растущие за забором, а потом запылает всё вокруг!.. Единственное, что может спасти людей и собак - это чудо. Или неожиданная помощь. Но в чудеса Игорь не верил, а помощи ждать рано. Она придёт, в этом Игорь не сомневался, он верил, что отец сделает всё возможное, чтобы спасти его. Но... отец со своим другом, генералом Инзариным, могут не успеть.
  А теперь меня убьют, как-то совершенно спокойно, словно не про себя подумал он, но шквальный веерный огонь из оконца в сенях прикрыл его отступление к укрытию. Рука медленно, но неотвратимо немела. Игорь пошевелил указательным пальцем - ничего, нажимать на спусковой крючок могу...
  Вот только упирать приклад АКМ в простреленное плечо было нестерпимо больно. Кое-как он пристроил автомат между чурок и вдруг заметил лёгкое шевеление листьев в кустах, росших слева от ворот. Игорь, напрягая зрение, попытался увидеть в густой зелени силуэт человека, и увидел. Это было как в детском журнале 'Веселые картинки' - графическая головоломка под названием: 'Найди спрятавшегося в лесу охотника'. Буро-зёленое на буро-зелёном, переплетение линий и узоров. Человек, спрятавшийся в кустах, был в камуфляжном костюме под цвет осенней тайги. На голове скорей всего была бандана той же расцветки, а лицо расписано продольными серо-коричневыми полосами. Совместив мушку с прорезью прицела и нацелив автомат в лоб врагу, Игорь выстрелил. Очереди не получилось, силы в пальце, достаточной для того, чтобы удержать спусковой крючок не нашлось, но одиночный выстрел прозвучал. Отдача, черт! Приклад больно ударил в плечо. У Игоря потемнело в глазах, но он успел заметить, что попал и, похоже, убил того, у ворот. Точно! Человек в камуфляже вывалился из кустов и упал на забор. К серо-коричневым полосам на его лице добавилась ярко-алая.
  - За Джигита! - крикнул Игорь, но не услышал собственного голоса.
  Боль в плече нарастала с неимоверной скоростью, правая рука плетью упала вниз. Это ничего, подумал Игорь. Это ерунда! Плечо, не сердце же! Боль скоро должна пройти. Она обязательно пройдет! И вдруг боль действительно отступила, Игорю показалось, что он падает в какой-то бездонный колодец. Он понял, что теряет сознание.
  Не сметь! Назад, к реальности! Ты ещё не всё сделал, что должен был! Назад, приказывал он себе, но не мог остановить падения в небытие. Он падал, кружась по оси, и не видел ни верха, ни низа этого чёртова колодца - только темноту.
  
  В доме уже нельзя было оставаться. Хохол и Андрей Инзарин, а за ними Рэбэ, выскочили в сени к Гуинплену, но и там уже пылало вовсю.
  - Игорь Химика завалил, - сообщил им Гуинплен.
  - А сам он? - спросил Хохол.
  - Ранен. Что делать будем? Выходить надо, сгорим заживо.
  - А во дворе нас перестреляют, - возразил Хохол.
  - Другой выход есть? - иронично поинтересовался Рэбэ и посмотрел наверх. - Вот-вот крыша рухнет. По одному и врассыпную. Стрелять не прерывно во все стороны. Если удастся живыми пройти через двор - уходите в лес. Гуинплен, пошёл!
  Гуинплен пинком вышиб горящую дверь и выкатился во двор. В него стреляли, но звуки выстрелов покрыла непрерывная очередь из Славкиного автомата.
  - Хохол, пошёл!
  Хохол как тигр в цирке сквозь пылающий обруч, нырнул в объятый пламенем дверной проём, стреляя высоко, чтобы не зацепить Гуинплена. Он видел, что Славке удалось невредимым пересечь двор, и видел, как он рыбкой сиганул поверх забора. Ушёл? Хоть бы ушёл!..
  Андрей, не дожидаясь команды Рэбэ, кинулся следом за Алексеем. Едва он оказался во дворе, как за его спиной раздался мощный треск и хлопок, и пахнуло жаром так, что Андрею почудилось, что волосы на его голове и одежда на спине загорелись. Он оглянулся и увидел, что сеней уже нет - кровля упала внутрь, а дощатые стены, догорая, раскинулись в разные стороны. Из пламени поднялся Рэбэ. Он горел, но ещё пытался идти. Прозвучал выстрел и Рэбэ упал лицом вперед, в пламя, подняв столб искр и горящего пепла.
  - Рэбэ! - закричал Хохол, но, понимая, что уже ничем не сможет помочь товарищу, схватил оторопевшего Андрея за рукав и потянул за собой в укрытие, где валялся без чувств раненный Игорь Сидоров.
  Игорь лежал навзничь, неудобно уперев голову в угол между забором и стенкой сарая. Казалось, что он спит, глаза Игоря были закрыты, но вот дышит или нет - не понять. Выцветший до серости брезентовый плащ егеря с правой стороны был чёрным от крови. Хохол только мельком взглянул на Игоря. Некогда убеждаться, жив или нет, некогда останавливать кровь и перевязывать рану, если жив. Выживет - его счастье!
  - Ты чего встал, как статуя? - спросил Хохол, повернувшись к Андрею. - И почему не стрелял?
  - Автомат заклинило, - извиняющимся тоном пролепетал Андрей.
  - Дай сюда.
  Андрей протянул автомат.
  - Ни хрена не заклинило. Патроны кончились. - Хохол отбросил ставшее ненужным оружие в сторону и, отстегнув магазин от своего автомата, невесело констатировал: - И у меня тоже... - взглянув на Андрея, сказал: - Ну, что, брат, умирать нам сейчас придётся. Жалко, не съездили на Алтай. Места там...
  
  Гуинплену почти удалось скрыться в лесу, он уже продрался через первый, ближний к дому, ряд колючего кустарника и выскочил на длинную, но узкую полянку. В десятке шагов впереди, за полянкой, стоял плотный частокол молоденьких сосенок. Гуинплен сделал только пять. Пять шагов.
  Стрела ударила в спину и пробила тело насквозь. Гуинплен удивлённо посмотрел на высунувшийся из груди блестящий стальной наконечник. Кровь не покрывала смертельное жало полностью, она стекала к самому кончику, масляно расползаясь по полированному треугольничку и стягиваясь в отдельные капли. В груди у Славки сделалось холодно, что-то там было лишним, захотелось кашлем вытолкнуть чужеродный предмет наружу, но кашель застрял, заблудился где-то в глубине лёгких. И вздохнуть глубоко Гуинплен не мог, и выдохнуть.
  А арбалет-то я не возле мёртвого Выкидыша оставил, мелькнула в голове у Славки запоздалая мысль.
  Он все вспомнил.
  Он ясно увидел, представил себе, как откладывает арбалет в сторону, чтобы не мешался, и передергивает затвор автомата, готовясь к возможному бою. Это случилось, когда они встретили Сидорова - в нескольких десятках метров от домика егерей.
  Оставил он этот арбалет в траве, забыл о нем, а Японец арбалет нашёл. Вот почему Японец настаивал на этом направлении поисков, вот почему он не поверил словам Игоря Сидорова, что на кордоне нет посторонних, и затаился в лесу, выжидая подходящий момент для нападения.
  Гуинплен медленно опустился на землю, повернувшись в сторону, откуда прилетела стрела и прислонившись плечом к пеньку росшего когда-то здесь толстостволого дерева, срубленного вероятно совсем недавно кем-то из егерей - Игорем или его отцом. Автомат он не смог удержать, выронил - руки стали ватными, как у игрушечного мишки. А потом всё тело стало игрушечным, не его.
  Гуинплен прекрасно понимал: тот, который в него выстрелил из арбалета, обязательно придёт добить, он даже догадывался, кем окажется стрелок, а потому совсем не удивился, когда минуты через три из зарослей вышел Японец. Голова его была повязана банданой, из-под которой выглядывала узкая полоска окровавленного бинта.
  - Нельзя оружием разбрасываться, Гуинплен, - сказал Японец, подойдя к Славе и пинком, откинув его автомат подальше. - Учил я вас, учил - без толку.
  Японец присел перед Славкой на корточки, посмотрел на его руку, судорожно дернувшуюся к ремню, на котором были пристегнуты ножны с десантным тесаком, покачал головой:
  - Даже не пытайся. Правильно я попал - куда надо, позвоночный столб задел. Теперь ты парализован. Рукой двинуть не можешь, ага?..
  Японец достал сигареты, закурил, кивнул Славке:
  - Будешь?
  - Пошёл... ты...
  - Правильно. Курить - здоровью вредить, - Японец задрал голову кверху: - Дождь будет. Сильный, однако. Весь наш костер зальет.
  Японец глумился, делал вид, что никуда не торопится, но курил быстро, отрывисто.
  - Зря ты, Гуинплен, из лагеря сорвался. Я Носорога упросил тебя в живых оставить. Он добро дал... Ты ж у меня всегда в любимчиках ходил. Зря ты за этими уродами увязался. Зря. Вместе бы поработали. Я бы из тебя профессионала высшего разряда сделал. Теперь уже ничего не исправить.
  - Что... тянешь?.. Кончай давай... сволочь, - еле слышно прошептал Славка.
  - Куда торопиться? Поживи пока. Сейчас Брюс Хохлу голову свернёт, сюда подойдёт, тогда и... Что-то долго он там возится. Пойти, помочь что ли?.. А-а-а, - Японец махнул рукой и криво усмехнулся, - сам справится. Брюса тоже потом придётся... - Японец улыбнулся ещё противнее и легонько рубанул себя ребром ладони по горлу. - Брюс парень хороший, но... приказы начальства не обсуждаются. А вы молодцы - задачу мне облегчили. Ты Пулю завалил, егерёк ваш знакомый, Игорь, кажется? Химика кокнул. Ещё кто-то в Радиста попал. Не поверишь, прям в глаз! Кто там у вас с чердака палил? Вроде еврейский шнобель Рэбэ из оконца высовывался. Жалко Рэбэ, тоже неплохим бойцом был, мне шибко нравился... Но ты больше, Гуинплен. Кстати, тебя как по-настоящему-то зовут? Что, не хочешь тайну раскрывать перед смертью? Ну и правильно. Впрочем, мне это и не интересно. Не стали мы с тобой ни друзьями, ни напарниками. Что глазами меня сверлишь? Знаешь, как Рэбэ сдох? Сгорел! - Японец засмеялся, словно закашлял.
  
  Хохол прислушался. Никто нигде не стрелял, даже далеко. Вообще, если бы не треск горящего дома и не вой псов, глухо доносящийся со стороны вольера, полная бы тишина была. Хохол осторожно выглянул из-за поленицы и увидал Брюса. Тот стоял и держал его на мушке автомата.
  - Шо, хлопчик, патронов нэмае? А хошь, напоследок силами померимся? Остатний спарринг тебе пропустить пришлось.
  Хохол вышел из укрытия, достал нож из ножен.
  - С применением, или как? - спросил он, нарисовав тесаком в воздухе сложный узор.
  - А как хошь! О! Шо я бачу?
  Хохол скосил глаза и увидел Андрея, вставшего рядом с ним.
  - Никак братан твой, Хохол? Похож, бля!..
  - Брат.
  - Так ты ж скажи ему, Хохол, нехай в сторонку отойдёт, зашибить могу ненароком.
  Но Андрей вдруг шагнул вперёд и с криком 'кия', как заправский каратист, бросился на Брюса. Похоже, что боевым кличем, все его знания в восточных единоборствах и ограничивались. Брюс даже уклоняться от удара не стал, выкинул вперед руку, и Андрей, натолкнувшись на неё, сломался пополам и медленно осел на землю.
  - Шустрый хлопчик, - довольно кивнул головой Брюс. - Но пусть трохе отдохнёт. А мы с тобой помахаемся всласть пока нам никто не мешает. А твоего брательника я потом убью, после тебя.
  Ну, дурик, подумал Хохол об Андрее, ну куда он попёр? Эх, не успел я ему сказать, чтобы он в лес убегал, пока я тут с Брюсом спарринговаться буду.
  Хохол реально оценивал свои шансы. Выходить на поединок с Брюсом было равносильно смерти. Даже ему, имеющему кое-какой боевой опыт и неплохую подготовку по единоборствам, полученную в спецотряде, ни за что не справиться с Брюсом. Даже, несмотря на то, что и ростом и комплекцией они мало отличались друг от друга, разве что Брюс был чуть шире в плечах, но на пару сантиметров ниже. Даже если предположить, что Брюс не будет доставать нож, который, как заметил Хохол, тоже болтался в чехле у его пояса.
  Брюс заметил взгляд Хохла на его тесак, усмехнулся и, вынув нож из ножен, не глядя, швырнул через плечо.
  - Всегда готов идти на уступки своим ученикам. Шо, Хохол, нападай!
  Хохол не стал ждать повторного приглашения и молча бросился на Брюса, полосуя воздух десантным ножом.
  Брюс играл с ним, как кошка с мышкой - легко уклонялся, блокировал выпады. Хохол не унимался, он снова и снова бросался на Брюса, пытаясь его зацепить, уколоть, порезать, хоть какой-то вред причинить. Но тщетно, каждый его бросок заканчивался ничем - Брюса не было в том месте, где он просто обязан был находиться. Иногда Хохлу казалось, что он разгадал маневр противника, и он тыкал ножом в то место, куда должен был отойти Брюс, но его клинок постоянно протыкал пустоту. Вскоре Брюсу надоела эта игра. Он каким-то быстрым, неуловимым приемом завладел тесаком противника, скользнул тому за спину и, зажав его горло предплечьем, как струбциной, приставил острие к левому глазу.
  - Маловато вы хлопцы в лагере пробыли. Уроки-то с холодным оружием освоить не успели. Но то не ваша вина... О! Шо це таке? Никак дождик капае? Пора мне, Хохол. Не обессудь...
  Хохол понял, что сейчас умрёт, представил, как широкое лезвие протыкает глазное яблоко и лезет в мозг - всё глубже и глубже. Он даже ощутил холод внутри головы... Но ничего не произошло. Нож выпал из руки Брюса, а сам он ослабил захват и, став вдруг тяжёлым, повис на спине Хохла, потащил его вниз. Хохол сбросил Брюса на землю и повернулся. Андрей стоял, держа автомат за ствол. Приклад треснул, и в трещине желтела благородная древесина. Лицо у Андрея было бледным и сосредоточенным. Он смотрел на пробитый лысый череп Брюса и не мог отвести взгляда.
  - Спасибо, - хрипло поблагодарил его Хохол. - Мне этот гад чуть глаз не выколол. Вовремя ты очухался. Спасибо... брат!
  Андрей поднял глаза на Хохла и облизнул пересохшие губы.
  С неба падали крупные капли дождя - вначале редкие, а потом, набрав силу, дождь хлынул как из ведра. Вода вступила в схватку с огнем, и, похоже, верх должен был оказаться на стороне воды. Бывшее подворье Сидоровых укуталось молочно-белым паром, смешанным с горьким сизым дымом.
   Со стороны ворот послышался шум приближающегося автомобиля. Андрей и Хохол уставились на дорогу.
  - Это не УАЗик, - сказал Хохол. - Это что-то потяжелее. Похоже, к нам подмога едет. Вот только воевать уже не с кем...
  
  Японец тоже услышал шум машины.
  - Это что за новости? - удивился он. Огляделся, сказал задумчиво: - Судя по всему, Брюса дожидаться - нет смысла. - Он поднял с земли Славкин автомат, приставил дуло к его лбу, но стрелять не стал, прислушался и сказал: - Лишний шум не желателен. Ладно, сам сдохнешь. Пошёл я, однако, - и, положив автомат на землю, бесшумно юркнул в кусты.
  
  Глава 13. Грядущие перемены
  Андрей шёл по тротуару и насвистывал припев весёлой популярной песенки. Куплеты он насвистать не мог, не получалось, да и мотив куплетов был каким-то неинтересным, может быть, чересчур сложным, или наоборот, слишком простым. А вот припев - самое то, заводной и радостный.
  Горевать надо вроде бы, как-никак с работы выперли, но горевать почему-то не хотелось, напротив - хотелось веселиться. Он шёл и насвистывал.
  То, что ему сегодня, в первый рабочий день после отпуска вот так, с бухты-барахты, предложили написать заявление по собственному, было, конечно же, неожиданным событием, но оно нисколько Андрея не расстроило - всё равно, не сегодня, так завтра, не завтра, так через несколько дней он и сам бы написал заявление об уходе. Он твёрдо решил уйти из 'Энергетика' и кардинально изменить свою скучноватую жизнь. Решение это он принял сразу по возвращению во Владивосток с западного кордона. И сразу рассказал о нем Алене.
  - Ты мужчина, - сказала Алёна. - Решил уволиться, стало быть, знаешь, что делаешь.
  Андрей не был уверен, что точно знает, что делает, но Алёна смотрела на него, как смотрят дети на своих пап и мам, уверенные в том, что родители легко решат все их проблемы.
  - Может быть, первое время придётся потуже затянуть пояса, - сказал Андрей, - пока я не найду новую работу.
  - Ничего, - улыбнулась Алёна. - У нас есть кое какие сбережения. Покупку внедорожника можно отложить, наш 'Кариб' ещё вполне... Кроме того, я надеюсь, что мой новый роман всё-таки напечатают.
  - Обязательно напечатают. А ты что, уже его закончила?
  - Эпилог остался.
  - Знаешь, родная, а ведь у меня есть замечательный сюжет для остросюжетного романа...
  
  Всё произошло просто и буднично. Шеф пригласил к себе и сказал:
  - Ты уволен, Андрей Олегович.
  И всё. И никаких объяснений.
  Андрей посмотрел шефу в глаза и увидел, как тот напрягся, ожидая его возмущений и вопросов. Тогда он сказал коротко:
  - Вэл.
  - Что? - не понял шеф.
  - Это по-английски, - улыбнулся Андрей и пояснил: - Вэл - значит 'хорошо', - а про себя подумал: 'Что это, в самом деле, я ему по-английски? Сандалетов и по-русски то плохо разговаривает'.
  Шеф подтолкнул по столу незапечатанный конверт.
  - Это компенсация. Из моего личного фонда. Я рад, что ты вот так, без скандала... Думаю, на первое время... пока вы... пока не устроишься... Расчет получите в бухгалтерии. - Шеф, когда волновался или был чем-то недоволен, а довольным он бывал не часто, всегда путал местоимения. То 'ты', то 'вы'. Это раздражало, но только первое время, потом все привыкали.
  Андрей не стал интересоваться содержимым конверта, молча сунул его в карман и, сделав 'Чи-и-з', направился к двери.
  - Заявление Маринке... Марине Викторовне оставишь... а трудовую заберёте...
  Где ему забрать трудовую книжку, Андрей знал. Он осторожно прикрыл за собой дверь и подмигнул Маринке - секретарше и по совместительству любовнице шефа.
  - Листик формата А4, если вас не затруднит, Марина Викторовна.
  - Ох, какие мы официальные, господин Инзарин, - с сексуальным придыханием проворковала Маринка и, вытащив из принтера один лист бумаги, положила на стол перед Андреем.
  Маринка работала офис-менеджером в 'Энергетике' относительно недавно. С весны. Прежняя секретарша спонтанно забеременела и ушла в декрет. На её место соискателей было душ десять (точнее - тел), но шеф запал на Маринку сразу, как только она вошла в приёмную. В этом не было ничего необычного. Не запасть на Маринку было невозможно. Не только шеф, падкий до женского пола, но и вся мужская часть сотрудников 'Энергетика', более стойких в этом плане, в тот же день сошлись во мнении, что Маринка - клон солистки группы 'ВИА-ГРА', той самой, чёрненькой. Маринка не обладала знаниями японского языка, обязательного для офис-менеджера 'Энергетика', английский знала в пределах школьной программы, медленно печатала на компьютере, абсолютно не разбиралась в делопроизводстве, но иные, более весомые достоинства никогда не скрывала за тонкой тканью умопомрачительно шикарных нарядов. Однако девушка оказалась не банальной красивой пустышкой, как можно было подумать о ней вначале, она очень скоро показала всем свою целеустремлённость и желание работать именно офис-менеджером, а не секретаршей, умеющей хорошо заваривать кофе и быстро раздеваться. В рекордно короткие сроки Марина изучила свои обязанности, и, постоянно наращивая скорость печати, занялась японским. Курсы естественно оплатила фирма, то есть генеральный директор 'Энергетика', Сандалов Виталий Петрович, из своего личного фонда.
  Маринка глядела на Андрея сочувственно.
  Было понятно, что она всё знает. Секретарь - самый осведомленный человек в любой фирме.
  Впрочем, Андрей только сейчас уразумел: о том, что его 'ушли' знала в офисе каждая собака. Андрей вспомнил взгляд охранника - секьюрити смотрел на него, как на тяжело больного человека, который обречён и скоро умрёт. Примерно также на Андрея смотрели сотрудники отдела. Но тогда он не обратил на это внимания, а сейчас вспомнил. С Кривошапкиным ему пообщаться не пришлось, так как Серёга сидел за раскалённым телефоном; он только кивнул и продолжил длинные телефонные препирательства с обиженным клиентом, а его, Андрея, практически сразу по приходу вызвал шеф.
  Инзарин вытащил из кармана ручку с золотым кончиком (не 'Паркер', но тоже не из дешёвых) подаренную ему на это двадцать третье февраля женским коллективом отдела, и размашисто написал: 'Прошу уволить меня по собственному желанию'. И поставил свою витиеватую роспись. И не забыл про дату - пятое сентября две тысячи пятого года.
  - Ты уже знаешь, кто на твое место прыгнет? - заговорщицки понизила голос Маринка.
  - Догадываюсь...
  - Кто?
  - Серёга Кривошапкин, больше некому.
  - А вот и фигушки! Матафонов.
  - Да ну? - искренне изумился Андрей и пробормотал себе под нос: - Кто бы мог подумать?.. А я на Серёгу грешил! Нет, дорогой, психолог из тебя хреновый. Ты вообще - не знающий жизни молокосос. Прав был Алёшка...
  - Что ты там бормочешь, Андрюша?
  - Самобичеванием занимаюсь.
  - Ты мазохист?
  - По природе - я человек сомневающийся, склонный к анализу и критическому отношению к собственным поступкам и взглядам. А в плане секса - натурал и приверженец устоявшихся традиций. Без вариантов.
  - Да ну тебя, - тоном капризной девочки хихикнула Маринка и добавила тихо, придвинувшись к нему роскошным бюстом: - А может, встретимся как-нибудь? Можно, кстати, сегодня вечером. После работы. Посидим в какой-нибудь кафешке, отметим твой уход, погрустим на пару. Ты как, господин традиционный натурал?
  - Прости, Мариша. Я очень ценю твое расположение ко мне, но...
  - Понятно, - обиженно сказала Марина, поджав губки и отодвинув от Андрея свою красоту.
  - Нет, правда, - Андрей погладил девушку по руке. - Ты хорошая. И сногсшибательно красивая. Просто мое сердце навеки отдано другой. Прости.... А тебе я рекомендую бросить этого индюка, который путает местоимения, и вообще не в ладах с русским языком, и пристально посмотреть на Сергея Николаевича. Он давно по тебе сохнет.
  - По мне все сохнут, - с вызовом в голосе произнесла Маринка. - А какого такого Сергея Николаевича ты имеешь в виду? - вдруг заинтересовалась она.
  - Сергея Николаевича Кривошапкина.
  - Серёгу?.. - Маринка даже расстроилась от такого совета.
  - Да, да, именно Серегу. Ты, Марина, его явно недооцениваешь. Можешь мне поверить - у Кривошапкина замечательное будущее. Он коммерсант от бога. Ты только послушай, как он с клиентами общается. Заслушаешься. Кроме того, он вполне симпатичный парень. Правда, немного не ухожен, так для этого такие умные женщины, как ты, и существуют. Привести Серёгу в порядок, причесать, приодеть, побрить, направить его бурную энергию в нужное русло, в направлении собственной карьеры - прекрасная партия получится! Эх! - Андрей откинулся на спинку офисного кресла, словно представляя их вместе, удовлетворенно кивнул, посоветовал: - Не упусти свой шанс, красавица.
  Маринка подняла вверх свои прекрасные очи и, задумавшись на секунду, пожала плечиками. Этот жест должен был означать: 'А что? Надо подумать! Может, ты и прав...'
  - Пойду дела передавать, - сказал Андрей и подумал, что передавать ему нечего, он всё уже передал Серёге перед отпуском.
  - Звони.
  - Я даже буду заходить, - пообещал Андрей.
  - Толку-то, - тяжело вздохнула Маринка и улыбнулась.
  - Ты всё же подумай по поводу Кривошапкина.
  - Подумаю.
  В отделе каждый занимался своим делом - кто-то корпел над бумагами, кто-то разговаривал по телефону, кто-то насиловал клаву - в смысле, стучал по клавишам. Лёнька Матафонов, ныне Леонид Иннокентьевич, сидел пока ещё за своим столом, но выглядел уже как начальник отдела - гладко выбрит, хорошо подстрижен, в костюме и при галстуке. Джинсы и свитер пришлось сменить на униформу топ-менеджера. Что поделаешь - положение обязывает начальника ведущего отдела носить на работе неудобную одежду. Лёнька важно восседал в кресле, распрямив спину, вытянув шею и положив руку на мышку, и поверх монитора наблюдал за тем, как трудятся подчинённые ему в ближайшем будущем менеджеры. Он резко поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, как только кто-то вставал со своего места. Андрей чуть не расхохотался в голос - до того Матафонов смахивал на суслика, внимательно оглядывающего изрытое норами ковыльное поле. Лёнька взглянул на вошедшего Андрея, заметил улыбку на его лице и тут же отвёл глаза в сторону.
   Андрей подошёл к своему рабочему месту, включил компьютер и, в ожидании, когда тот загрузится, стал перебирать бумаги, хранящиеся в ящиках стола. Всё было в порядке, ничего не пропало, но в бумагах явно кто-то рылся. Память у Андрея была дурацкая - он запоминал каждую мелочь, особенно для этого не напрягаясь, точнее, совсем не напрягаясь, просто запоминал и всё. Он помнил, в каком порядке в стопке лежали документы, с которыми он работал, теперь порядок был нарушен. Копались. Ну и хрен с ними! Никакого криминала в бумагах Андрея они найти не могли, его не было - Андрей Инзарин никогда не крысятничал, не проводил левых сделок, работал честно и имел только то, что ему платили. А ведь мог бы! Мог бы зарабатывать в несколько раз больше. Природная порядочность мешала...
  - Сергей Николаевич! - громко сказал Андрей, обращаясь к Кривошапкину. - Вы мои бумаги не трогали? Договора по Находкинскому порту найти не могу.
  Произнося эти слова, Андрей посмотрел в сторону, где сидел Серёга, но скользнул взглядом мимо него, дальше - на Лёньку Матафонова, пытаясь увидеть реакцию последнего.
  На самом деле этого договора в бумагах Андрея не должно было быть, он уже давно был им уничтожен, как несостоявшийся, заказчика перехватили конкуренты, предложив ему продукцию худшего качества, но по значительно более низкой цене. Кривошапкин был в курсе, что договор с Находкинским портом 'не сросся', а вот Лёнька об этом не имел ни малейшего понятия. Он своих-то клиентов не всех помнил, а уж что касалось чужих, то в неосведомлённости Лёньке не было равных.
  Матафонов возмущенно воззрился на Андрея, словно хотел сказать: 'Что ты городишь? Не было у тебя в бумагах этого договора! Я внимательно их просмотрел'. Но парень быстро взял себя в руки и уткнулся глазами в экран монитора, сделав вид, что не услышал слов Андрея. Однако на лице его сохранилось задумчивое выражение. Может быть, он силился вспомнить - был всё-таки этот договор, или его не было. Может быть, всё же был, а он по своему обыкновению забыл, что его видел?
  Серёга вначале не понял замысла Андрея, но, увидев, на кого тот смотрит, быстро сообразил.
  - Что вы, Андрей Олегович! - сказал он, тяжело вздохнув. - Я в своих-то бумажках скоро утону. - И похлопал рукой по неаккуратной бумажной кипе. - Зачем мне чужие?
  Серёга - отличный коммерсант и классный переговорщик, но вот с бумагами у него полный кавардак. Иной раз какая-нибудь бумажка бесследно исчезала, а потом вдруг находилась в ворохе других, покрывающих Кривошапкинский стол толстым десятисантиметровым слоем. Причём, как правило, находилась эта необходимая ему бумажка после того, как, устав её искать, Серёга делал дубликат. Такая рассеянность, как это не странно, не влияла на качество его сделок и на скорость их документального оформления, так как мозг Кривошапкина работал как компьютер и, если надо было, он мог извлечь из него любую информацию в любой момент. Андрей прекрасно знал об этой особенности лучшего менеджера и давно уже перестал обращать внимание на бумажные завалы на Серёгином столе. Только шеф, изредка заглядывающий в отдел, сердито говорил: 'Прибраться немедленно! Порядок на столе - порядок в голове!'. Серёга, вздохнув, сгребал бумаги в кучу, формировал из них некое подобие стопок и сдвигал стопки на край стола, откуда они частенько падали на пол.
  Андрей хотел поудалять ненужное из своего компьютера, но, поразмыслив, передумал - пускай Лёнька сам отделяет зёрна от плевел, хоть какое-то занятие будет. Он положил в полиэтиленовый пакет портрет Алёны с Алёшкой на руках, стоящий на его столе, убрал туда же несколько поздравительных открыток от коллектива и пустой футляр от авторучки. Вроде бы всё. Потом он встал и, призвав всех к вниманию, объявил:
  - Леди и джентльмены! Вы все уже в курсе, что я покидаю отдел и увольняюсь из 'Энергетика'. Мне приятно было работать в нашем дружном коллективе, но обстоятельства меня вынуждают с вами расстаться... Отходную я зажиливать не буду. Соберёмся в эту пятницу, после работы. О месте встречи я сообщу позже. - Андрей окинул взглядом своих, уже бывших, подчиненных, молчаливо и трагически взирающих на него и, остановившись на Лёньке Матафонове, добавил: - Приглашаются все.
  Закончив короткую речь, Андрей Инзарин подмигнул Сергею Кривошапкину и направился к выходу.
  Серёга, схватив со стола пачку сигарет и зажигалку, лежавшие поверх рассыпанных бумаг, вышел следом.
  - Андрюха, подожди, - сказал он, догнав его в коридоре. - Поговорить надо.
  Андрей остановился.
  - Не здесь, - качнул головой Серёга. - Пойдём, выйдем на свежий воздух.
  Пройдя через стеклянные двери мимо бдительного секьюрити в чёрной робе с чёрной дубинкой на боку, Серёга взял Андрея под руку и потащил его в маленький тенистый скверик, втиснувшийся между зданием, где располагался офис 'Энергетика' и забором, за которым вяло функционировал долгострой. В скверике никого не было в столь раннее время дня, обычно здесь было людно ближе к вечеру, поэтому все три скамейки пустовали. Устроившись на одной их скамеек, Кривошапкин, не затягивая начало разговора, спросил:
  - На меня вначале подумал?
  Андрей покраснел.
  - Был грех, - сознался он.
  - Я, Андрей, к должностям равнодушен. В начальники никогда не рвался, администрирование - не мой конёк. Я хочу заниматься тем, что умею и люблю. Ну и получать за свою работу соответствующее вознаграждение. В 'Энергетике' у меня перспектив нет. Пока волоку на себе половину объёма продаж, меня держат. Стоит сбавить обороты, или замену подходящую шеф найдёт - я тут же вслед за тобой отправлюсь. - Серёга закурил, предложил сигарету Андрею, помолчав, сказал: - Вот я и подумал: какого хрена ждать?
  - Действительно, - согласился Андрей.
  - Ну и не будем мы с тобой ждать.
  - Мы с тобой?
  - Угу. Мы с тобой. А что? Неплохой получится тандем. Ты, извини меня Андрюха, коммерсант - так себе, зато администратор классный. Я - коммерсант посильнее, но директор никакущий. Клиентская база вся здесь, - Кривошапкин похлопал себя по неухоженной голове. - В своих клиентах я нисколько не сомневаюсь. Будут со мной работать, а не с 'Энергетиком'. Им важен человек, а не название фирмы. Поставщики? Да им один хрен кому свою продукцию продавать... Откроем свою фирму - ты и я. Ты - генеральный, я - коммерческий. Штат наберём, люди к нам пойдут. Наши же люди и пойдут. Те, с которыми мы...
  - Постой, Серёга, - перебил его Андрей. - А ты не считаешь, что это несколько... непорядочно, что ли?
  - А с тобой Сандалетов порядочно поступил? А с другими, с теми, кто на него пашет, а получает копейки? Какой у нас в отделе оборот месячный? - спросил Серега, и сам же ответил: - Полмиллиона долларов, не меньше.
  - Семьсот-семьсот пятьдесят тысяч, - уточнил Андрей.
  - Тем более. Чистой прибыли по самым грубым подсчетам с такого оборота (минус аренда, минус телефоны, минус налоги, минус то-сё) - тысяч пятьдесят. Долларов! В рублях - около полутора миллионов. Не знаю как ты, никогда не интересовался этим вопросом, а я больше пятнашки ни разу не получал. Не говорю уже о наших девчонках...
  - Фонд заработной платы отдела - сто тысяч рублей, - сообщил приятелю Инзарин.
  - Зашибись! От полутора миллионов отними сто тысяч - нехилый заработок у нашего Сандалетова. А ведь ещё и другие отделы на него работают. Там картина ещё печальнее.
  Андрей, не успевший закурить, долго разминал в пальцах сигарету.
  - Это пусть на его совести остаётся, - задумчиво произнес он. - А у нас - у каждого своя.
  - Вот именно! - согласился Серега. - И моя совесть подсказывает мне, что с открытием фирмы тянуть не стоит. Время бежит быстрей, чем мы это ощущаем. Конкуренты со всех сторон давят. Демпингуют. Тебе ли не знать, сколько договоров мимо прошло. Взять хотя бы тот, с Находкинским портом, который ты на конфетти пустил. А всё из-за чего? Из-за жадности нашего нелюбимого шефа. Всё себе хапает. Цены отпускные завышает, зарплату менеджеров наоборот - занижает. Скоро объёмы продаж падать станут, а все менеджеры к конкурентам убегут. Так пусть к нам убегут, в нашу фирму. А 'Энергетику' так и так скоро каюк настанет.
  Андрей размял сигарету до такой степени, что табак из гильзы высыпался ему на брюки. Он стряхнул жёлтые крошки с колен, не спеша, достал другую сигарету, закурил.
  Серёга совершенно прав. Скорый конец 'Энергетика' ощущался вполне конкретно - менеджеры роптали, недовольные шефом и тем, как начислялась их заработная плата, объёмы продаж отдела уже начали падать, пока ещё не очень заметно, но тенденция намечалась. Старые поставщики разрывали контракты, а новые готовы были сотрудничать, но только на условиях предоплаты. А где взять деньги для предоплаты, если все доходы фирмы шли не на пополнение оборотных средств, а изымались Сандаловым, который на берегу залива Петра Великого строил четырёхэтажный дворец, коллекционировал дорогие автомобили и дважды в год отдыхал на пляжах Майами? И это ещё не все. Конкуренты растут, как грибы после тёплого летнего дождика. Конечно, большинство из них в скором времени сойдут с дистанции, не выдержав гонки, но за некоторыми была Москва, а это уже серьезно. У москвичей денег - куры не клюют. Однажды, в каком-то американском фильме, Андрей услышал фразу, произнесённую главным героем: 'Все деньги мира крутятся в Нью-Йорке'. Придурок, подумал тогда о нём Андрей, все деньги мира крутятся в Москве! Американцам такие бабки и не снились!.. Так о чем думает шеф? Словно не видит того, что происходит. Теряет нужных людей, а на их место назначает бездарей и лентяев. Теряет позиции на рынке и не замечает, что фирма идёт ко дну.
  Да пропади оно всё пропадом! Чего это он, Андрей Инзарин, только что уволенный начальник отдела региональных продаж, будет думать о проблемах фирмы, из которой его выперли без объяснения причин?!
  Если бы Кривошапкин месяц назад предложил нечто подобное, Андрей, скорей всего, отказался. Струсил бы, спрятав свою трусость за ложными представлениями о чести и порядочности. Сидел бы и ждал, когда всё разрешится само собой. События на западном кордоне изменили его. И сегодняшний сюрприз не прошёл даром.
  - Согласен, - сказал он решительно. - Ты прав, Серёга - с открытием нашей фирмы тянуть не следует. Промедление смерти подобно. Только у меня есть два условия.
  - Какое первое?
  - Начнем мы с чистого листа и... с новой темы.... 'Тошиба'. Сандалов предложение японцев похерил, а мы на этой теме хорошо подняться сможем.
  - Ты имеешь в виду частотные преобразователи?
  - Их, родимых. Рынок новый. Европейские аналоги раза в полтора дороже. Японцы демпенгуют, очень уж хотят на наш рынок влезть.
  - Но и без предоплаты не дают, - напомнил Кривошапкин.
  - Ерунда. Кредит возьмём. С реализацией проблем не будет. У меня есть пара-тройка потенциальных потребителей тошибовских инверторов.
  - И у меня есть их, между прочим, - радостно произнёс Кривошапкин. - А какое второе условие?
  - Никого не переманивать из 'Энергетика', пока он сам не крякнет.
  - Он скоро крякнет, - убежденно сказал Серега. - Стоит мне уволиться, 'Энергетику' хана. Пойду, заявление напишу.
  Серёга уже собрался прощаться с будущим компаньоном, но вдруг замялся и, как-то просительно посмотрев на Андрея, спросил:
  - А Маринку? Её-то хоть можно?
  - Если даст, почему нет? - пошутил Андрей.
  Сергей пошлой шутки Андрея не принял.
  - Маринка может оказаться незаменимым человеком, - начал объяснять он. - Она отличный офис-менеджер, а если мы собираемся с японцами завязываться, то её знания японского языка нам пригодятся обязательно. Ты слышал, как она по-ихнему щебечет? Как настоящая японка. У неё аж разрез глаз поменялся после того, как она японским овладела.
  Андрей вздохнул:
  - Вообще-то я не против Марины в принципе. Но... давай не будем смешивать рабочие моменты с личными. И давай рассуждать логично. В общении с японской стороной достаточно моего английского...
  - Я считаю, - перебил Андрея неуёмный Серёга, - что если мы будем разговаривать с японцами на их родном языке, мы их к себе расположим и сможем добиться более весомых скидок.
  - Поверь моему опыту, в мире бизнеса самый распространённый язык - это язык цифр. Если японцам будет выгодно работать именно с нами, то им всё равно на каком языке мы будем делать им свои предложения. Хоть на арамейском. В данной ситуации знание японского языка желательно, но не обязательно. Понадобится, ты сам его выучишь. А что касается Маринки... - Андрей подмигнул Кривошапкину. - Одно дело, если она уйдёт от Сандалова к другому мужику, а совсем другое, если она уйдёт к его конкуренту.
  Серёга задумался.
  - Да, ты прав, - нехотя согласился он. - Сандалов может на нас свою службу безопасности натравить, если мы у него сотрудников переманивать станем. У него в СБ одни отморозки. Кости могут переломать.
  - Дело-то не в этом, Серёга. Мы свою службу безопасности организуем. Хорошую службу безопасности. Я даже уже знаю, кого начальником назначить. Дело не в том, что Сандалов на нас наехать может. Дело в порядочности. Мы большое дело начать собираемся, так давай начнём его с поступков, за которые нам потом стыдно не будет.
  - Ну, хорошо, - махнул рукой Кривошапкин, - уговорил, господин генеральный директор.
  - Тогда сегодня вечером состоится первое совещание учредителей новой фирмы. У меня в семь часов. Годится?
  - Годится, компаньон! - Сергей протянул руку. Андрей пожал ее, и она показалась ему сухой и горячей.
  - Кстати, - сказал он. - Я намекнул сегодня Марине Викторовне, что ты к ней неравнодушен, и посоветовал обратить на тебя внимание. Она обещала подумать на эту тему.
  - Да? - глаза у Кривошапкина загорелись огнём.
  - Ты только расчеши свои кудри перед тем, как побежишь в приёмную, - посоветовал Андрей. - И никому о наших планах, даже Маринке.
  - Могила, - пообещал Серега.
  
  Погода стояла великолепная подстать настроению. Андрей шел и насвистывал.
  Правда, он немного волновался. Сегодня в бюро генетической экспертизы Андрей должен был забрать результаты анализа ДНК. Сомнений в том, что Алексей его брат, почти не было, но... Андрей всё-таки немного волновался.
  О том, что произошло с ними на 'рыбалке' они с отцом решили женщинам пока не рассказывать. Приехали живыми и здоровыми, без улова, но и без единой царапины. Правда, у Андрея была обширная гематома в районе солнечного сплетения от тычка покойного Брюса, но под одеждой синяка не было видно, а Алене он наврал, что поскользнулся на глинистом берегу и ударился о корягу. Рассказать жене о том, что у него появился брат-близнец, а у Алёшки дядя Алексей, и о том, что он, Андрей, сам чуть не погиб, вступив в схватку с жестокими врагами, он никак не мог решиться. А про маму и говорить нечего. Что с ней станет, когда она узнает, что Алёшка жив? А если потом выяснится, что он всё-таки не её сын? Нет, до получения результатов экспертизы с новостью надо подождать. Да и следствие ещё не закончено. Брат Алексей живет в гостинице и ежедневно как на работу ходит к следователю на дачу показаний, опознания и всякие разные следственные эксперименты и мероприятия.
  Андрей взглянул на часы. Было начало двенадцатого, до момента, когда нужно было прийти в бюро генетической экспертизы оставалось целых три часа. Он ещё успеет зайти домой, пообедать, позаниматься с сыном, узнать у него, как дела в школе. Машину Андрей сегодня из гаража забирать не стал, она нужна была Алёне, чтобы ехать на окраину Владивостока в издательство, согласившееся наконец-то напечатать её роман. А на обратном пути Алёна должна была забрать Алёшку из школы.
  Проходя мимо птичьего рынка, Андрей услышал жалобное попискивание, раздающееся из корзины, которая стояла у ног толстой вульгарной особы женского пола. У женщины были сильно подведены глаза, а точнее, они были просто нарисованы, так как без туши их вообще вряд ли можно было заметить, до того они были узкими и заплывшими. Когда Андрей подошёл поближе, на него пахнуло сивухой. К краю корзины была прилеплена скотчем табличка, на которой было косо выведено синим фломастером: 'Щенки восточно-европейской овчарки. Недорого'. Андрей заглянул в корзину - на дне копошились три шерстяных комочка серого цвета. Щенки пищали, наверняка они были голодными.
  - Чистопородные, - хрипловатым басом объявила женщина.
  - Сколько им? - спросил Андрей.
  - По сто баксов за каждого, - ответила женщина, не поняв вопроса и думая лишь о том, как бы побыстрей опохмелиться.
  - Сколько им времени? - уточнил Андрей вопрос.
  - А-а-а, - догадалась болезная и принялась мучительно высчитывать возраст щенков. Эти вычисления давались продавщице живого товара с великим трудом, её мыслительные способности явно нуждались в допинге. - Месяц, - наконец брякнула она, устав вспоминать дату рождения и прибавлять к ней прошедшие дни. - Подрощенные. Молоко уже из блюдца лакают.
  Щенкам по их виду и размеру было гораздо меньше месяца. Андрей взял одного щенка на руки, тот ухватил беззубым ртом его мизинец и принялся сосать, смешно, почти беззвучно чмокая. Андрей высвободил палец, сунул щенка за пазуху. Раскрыв, отданный ему Сандаловым пакет с компенсацией и обнаружив в нем десять зелененьких сотенных бумажек, не торгуясь, отдал женщине одну бумажку.
  Когда Андрей пришел домой, Алёна с Алёшкой были уже там, он увидел свой 'Кариб', припаркованный у подъезда. Он открыл дверь своим ключом.
  Алёшки было не видно и не слышно. Наверное, опять читает рассказы о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне, подумал Андрей. Недели полторы назад у сына появилось новое литературное увлечение - Конан Дойль. То, что мальчик заядлый читатель, это совсем не плохо, но такими темпами недолго и глаза испортить. На воздухе Алёшка практически не бывает. Но ничего, сейчас у него появится возможность бывать на улице чаще.
  Алёна, по-видимому, работала - из приоткрытой двери в спальню, приспособленную ею под кабинет писательницы, до Андрея доносился тихий шелест - Алена быстро и уверенно бегала пальцами по клавиатуре компьютера. Наверное, она услышала шаги мужа - шелест прекратился, и Алёна вышла из спальни-кабинета.
  - Ну, как съездила? - подмигнул Андрей жене и подошёл к ней, чтобы поцеловать.
  - Нормально, - сказала Алёна, ответив на его поцелуй. - Придётся две главы переделать немного и поменять во всём тексте имя главной героини. Редактор решила, что Настей может быть только Каменская. Но ведь моя Настя совсем другая - спортивная и не такая зануда, как у Марининой. К тому же у моей Насти сын есть и мужа она сердцем, а не умом любит. Но... мнение редактора надо уважать. Ладно, у тебя-то как? Заявление об увольнении написал?
  - Написал. И даже расчёт получил.
  - Шеф не уговаривал?
  - Шеф не уговаривал. - Андрей решил потом рассказать Алене о подробностях. - А где наш сын Алексей?
  - Читает, - развела Алёна руками.
  - Пошли к нему, - предложил Андрей. - У меня для него сюрприз. И для тебя, кстати, тоже.
  Алёшка сидел за своим столом и читал Конан Дойля. На появление родителей он отреагировал весьма спокойно, даже немного расстроился, что книгу пришлось временно отложить.
  - Привет, пап!
  - Привет. Как у тебя в школе? Что нового узнал сегодня?
  - А-а, - отмахнулся Алешка. - Лабуда.
  - Что-о-о? - чуть не рассмеялся Андрей, но вовремя спохватился. - Это что за словечко такое?
  - Да не узнал я ничего нового. - Алешка понял, что ошибся, поторопившись блеснуть своими познаниями в русском разговорном. Это слово 'лабуда', как и несколько других, новых для него слов, смысл которых ему объяснили, но не совсем чётко, он узнал от своих школьных товарищей. Увидев, как на 'лабуду' отреагировал папа, он решил потоком информации прикрыть прокол. - Что там можно нового узнать! Нам учительница буквы показывает, говорит, как они правильно произносятся, будто мы недоразвитые какие-то. А мне что за ней, как попугаю повторять? Я уже газеты читаю. Мне не интересно азбуку читать. Мне вот... про Шерлока Холмса интересно читать. - Алёшка тяжело вздохнул и повторил: - Что в первом классе можно нового узнать?
  - Например, - сказал Андрей, - можно узнать новые слова. Такие, как 'лабуда'.
  - Это мне Ростик, сосед по парте сказал, - сознался Алёшка. - Он сказал: школа - это лабуда. Пап, а что это у тебя ветровка шевелится? У тебя там кто-то есть? Котёнок?
  - Нет, не котенок. А что у меня там, я покажу, если ты пообещаешь мне никогда не произносить слов, которые узнаешь от своих одноклассников, не посоветовавшись предварительно со мной.
  - Обещаю, - серьезно сказал Алешка. - НИ-КОГ-ДА!
  - Хорошо. - Андрей достал щенка из-за пазухи и поставил его на ковер. Щенок сделал несколько неуверенных шажков по ковру и упал на бок, жалобно пискнув.
  - Щенок! - радостно завопил Алешка и схватил пушистый комочек в охапку. - Настоящий! Его надо покормить и выгулять, - проявил Алешка свои познания в воспитании собак. - А что он ест? Котлеты он ест?
  - Пока только молоко из блюдца лакает.
  - А он мальчик или девочка?
  - Мальчик.
  - А как мы его назовём?
  - Я предлагаю назвать его Джигитом. Я знал одного пса, его звали Джигитом...
  
  Глава 14. Больше, чем братья
  Хохол ждал Андрея Инзарина в небольшом кафе на улице Ленинской. Было уже почти три часа дня. Андрей опаздывал, он должен был прийти на встречу в два тридцать, он сам назначил это время. Результаты анализа их ДНК Андрей должен был забрать в два часа дня, а отсюда до бюро генетической экспертизы минут пятнадцать ходу.
  В ожидании Андрея Хохол взял бокал тёмного пива и порцию вяленых кальмаров на картонной тарелочке. Он медленно цедил пиво, наслаждаясь его мягким вкусом, жевал сушеного головоногого моллюска и задумчиво смотрел через огромное стекло на улицу. По улице проносились машины, а по тротуару не спеша прогуливались люди. Они шли в обоих направлениях, и их было много. В основном - молодые люди. Все они были веселы и чрезвычайно чем-то довольны. Многие смеялись и оживлённо переговаривались.
  Почему средь бела дня так много на улице народу, думал Хохол, неужели они все в отпусках? Или это студенты? Или они все безработные? А на что же они тогда живут? На стипендии, на пенсии по инвалидности или на пособия по безработице?..
  Хохол увидел в потоке людей Андрея, который отличался от остальных прохожих тем, что брёл по улице медленно, опустив голову и сутулясь. Его обгоняли, часто на него натыкались и видимо про себя материли. Подойдя к дверям кафе, Андрей остановился, словно раздумывая - заходить внутрь или не стоит? Потом решился и зашёл.
  - Что Андрюшенька не весел? Буйну голову повесил? - шуткой встретил Андрея Хохол.
  Андрей подошёл к столику, за которым сидел Алексей, тяжело опустился на деревянное сидение в виде пивной бочки и, не поднимая глаз, выдавил из себя:
  - Я получил результаты генетической экспертизы.
  - И каковы они? - Хохол постарался вложить в свой вопрос максимум заинтересованности, хотя обо всём догадался сразу, как только увидел Андрея в окне.
  Андрей вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и, развернув, положил на стол рядом с картонным блюдечком с остатками кальмаров.
  - Мы с тобой не братья, - произнёс он грустно. - Ни одного совпадения. Ни одного креста. Мы - чужие люди. Мы с тобой друг другу - никто.
  - Пиво будешь? - Хохол сделал знак бармену. - Тебе светлого или тёмного?
  - Что? - не понял Андрей.
  - Пива тебе какого заказать - светлого или тёмного?
  - Всё равно. Нет, тёмного, пожалуй.
  - Кальмаров будешь?
  Андрей отрицательно покачал головой:
  - Я сыт. Дома пообедал.
  - Кальмары не еда, - заметил Хохол. - Они нужны, чтобы острее ощутить вкус пива.
  - Нет, - снова качнул головой Андрей. - Не хочу. Не полезут.
  Сходив к стойке, чтобы ускорить процесс кафешного обслуживания, Алексей вернулся с двумя бокалами тёмного пива, украшенными шапками плотной кремовой пены, и, застав Андрея тупо уставившимся в окно, сказал:
  - Эй, братан, - сказал Хохол. - Отвлекись от созерцания девиц, которые дефилируют по тротуару. Посмотри-ка лучше на меня.
  Андрей повернул унылое лицо к Алексею.
  - Ты, братан, какую-то хрень сейчас сказал, - продолжил Алексей.- Мы друг другу никто? Это мы-то с тобой друг другу никто?! Очень даже кто! Мы с тобой теперь больше, чем братья. Ты меня от смерти спас. Или ты долбанул Брюса по башке, потому что считал, что спасаешь родного брата? А если бы знал, что я тебе не брат, то...
  Унынье Андрея улетучилось, теперь его взгляд метал гром и молнии.
  - Во! - похвалил Хохол. - Таким ты мне нравишься больше. Прости, я это сказал для того, чтобы ты встряхнулся, чтобы услышал мои слова. А то сидишь, как Будда! Не поймёшь - то ли ты здесь, то ли уже в нирване... Нет, Андрюха - мы с тобой больше, чем братья по крови. Братьями по крови рождаются, а такими братьями, как мы с тобой, становятся. И бумажка эта, - Алексей стал медленно разрывать лист с заключением генетиков, - ничего не значит. Ни-че-го.
  - И как такие братья называются? Названые?
  - Какая разница, как мы называемся? Мы теперь - одно целое. Ты мне жизнь спас, теперь моя очередь.
  - Это что, если надо кого грохнуть, мне тебя звать? - грустно пошутил Андрей.
  - Почему обязательно грохнуть?
  - Так я же человека убил. Теперь твоя очередь?
  - Кого это ты убил?
  - Брюса.
  - Брюса? Ха-ха-ха! - Хохол заразительно рассмеялся. - Ну, ты меня рассмешил, брательник! Брюса прикладом калаша не убьёшь. У Брюса голова крепкая.
  - Не понял, - удивился Андрей. - Я что, не убил его? Он жив?
  - Жив и здоров. И уже показания даёт на всю их шайку-лейку.
  - Значит, я его не убил... - задумчиво произнёс Андрей.
  - Не-а. Только черепушку немного продавил, да кожу рассёк. Брюс, наверное, не от боли даже, а от возмущения, что его вот так вот нагло оторвали от дела, сознание потерял.
  - А ты почему мне об этом раньше ничего не рассказал? - возмутился Андрей. - О том, что Носорог и Японец бесследно исчезли, рассказал, а про Брюса... Я себя, понимаешь, убийцей считаю...
  - Я думал, ты знаешь. Тебя что, к следователю ни разу не вызывали?
  - Нет. Приятель отца сделал так, будто нас с ним там не было. Отец его об этом попросил. Не хотели мы с отцом маму расстраивать. Начнутся вызовы, повестки, то да сё. Маме всё рассказать пришлось бы.
  - Правильно решили, - согласился Хохол. - Женщинам лучше ничего не знать. Как начнут причитать! Ты пиво-то пей, выдохнется.
  Андрей отхлебнул из своего бокала и полез за сигаретами.
  - Следствие ещё долго будет идти? - спросил он, закуривая.
  - А хрен его знает. Но следователь пообещал скоро мне разрешение на выезд дать. Всё, что знал, я уже рассказал. Чего меня здесь держать? Да я никуда скрываться и не собираюсь.
  - Когда разрешение получишь, что делать думаешь?
  - Да есть одно дельце. Про Выкидыша я тебе рассказывал. Надо его просьбу предсмертную выполнить, предать земле прах его жены. И самого его похоронить.
  - Ты говорил, что не знаешь ни города, ни его фамилии.
  - Теперь знаю. Ингер его фамилия. Виктор Ингер. Фээсбэшники нашли архивы носорожьей организации. Там информация о каждом из нас. Как выяснилось, Ингеры жили в Хабаровске. Съезжу...
  - А потом?
  - А хрен его знает?! В Бийск вернусь, наверное. На работу куда-нибудь устроюсь. Правда, я не умею ничего, - вздохнул Хохол, - только воевать за тридцать лет и научился. Стрелять, да кулаками махать...
  - А ко мне начальником службы безопасности пойдёшь? - напрямик спросил его Андрей. - Мы с приятелем собственный бизнес хотим организовать. Нам служба безопасности нужна.
  - Нача-а-альником? Это ты загнул, брат. Я начальником никогда не был. Моё воинское звание - сержант. Сержант - начальник, но очень маленький. - Хохол вдруг вскинул голову. - Славка! Вот кто тебе нужен! Славка - боевой офицер. И охрану груза организовать сможет, и людей грамотно расставить. Игорь Сидоров тоже подходящая кандидатура, но он вряд ли отца бросит в тайге одного. Нет, Славка - это нормальный вариант. Поговори с ним. Если он согласится, бери, не задумывайся.
  - Я вообще-то тебя хотел рядом с собой видеть, - сказал Андрей расстроено. - А может быть, не поедешь в свой Бийск? Может, здесь останешься? Не хочешь быть начальником, ладно, не будь. Служба безопасности не из одного человека состоит. Будете со Славкой вдвоём мне помогать. Оставайся, брат. А?
  Хохол задумался. Почесал макушку, пожал плечами.
  - А может и правда остаться? - произнёс задумчиво. - В Бийске меня никто не ждёт. А здесь у меня брат. Игорёха Сидоров недалеко обитает. Квартира? Квартиру поменять можно... Решено, остаюсь. Осталось только Гуинплена уговорить, а то и впрямь надумает в свою Канаду свалить.
  - А как он, кстати, себя чувствует? После такого ранения?
  - Да ерундовое ранение. Уже с койки встает. Врачи обещают, скоро в садик выходить сможет, свежим воздухом дышать. Хорошие у вас во Владике нейрохирурги работают. Да и Японец промахнулся малость. Если бы чуть-чуть левее стрела вошла, то центральной нервной системе каюк. Остался бы Гуинплен на век паралитиком. - Хохол взглянул на часы. - Хочешь, прям сейчас в больничку сгоняем, попроведуем выздоравливающего?
  - Поехали. Только гостинец бы купить.
  - Купим по дороге.
  
  Палата, где должен был находиться Гуинплен, оказалось пустой. В палате стояло две ортопедических кровати. Одна была аккуратно, по-армейски, заправлена, вторая застелена кое-как. Андрей и Алексей с пакетами, полными снеди, остановились у двери и переглянулись.
  - Вот те на! - сказал Хохол. - А где наш больной? Убёг?
  - Вы Вячеслава ищите? - раздалось за их спинами.
  По коридору, шаркая тапками, к палате подходил закованный в жесткий корсет, как рыцарь в доспехи, пожилой мужчина с всклокоченными седыми вихрами. Хохол, бывавший здесь не единожды, узнал в нем Виктора Васильевича, соседа Славки по палате.
  - Здравствуйте, Виктор Васильевич, - поздоровался он. - А где Слава?
  - А внизу, в садике.
  - Во, как! Что, Славка уже по лестницам бегает?
  - Сегодня утром встал и говорит: пора, говорит, восстанавливаться. Так, говорит, недолго и форму потерять. Койку свою заправил и больше не ложился. По этажам гулял, с медсестричками заигрывал. Только к обеду в палате появился. А с полчасика назад к нему пришёл посетитель, и Вячеслав с ним в садик спустился.
  - Кто пришёл?
  - Не знаю. Юноша какой-то.
  - Юноша? - удивился Хохол. - Что за юноша? Вроде нет у Славки во Владивостоке никакого юноши знакомого. Разве что следователь, так он далеко не юноша, он лысый и ему за пятьдесят.
  Виктор Васильевич пожал плечами.
  - Пошли в садик, - сказал Хохол Андрею, - поглядим, что это за юноша нашего Гуинплена навестить пришёл. Пакет в палате оставь, чтобы не таскаться, а я свой с собой прихвачу, авось пригодится. На свежем воздухе естся уж больно хорошо.
  Гуинплена они нашли быстро - он сидел на скамейке, стоящей в самом освещённом месте больничного сквера и наслаждался свежим воздухом и пока ещё теплым и ласковым сентябрьским солнышком, подставив свое улыбающееся лицо под его лучи. Рядом с ним на скамейке сидел Игорь Сидоров. Андрей даже не сразу узнал того угрюмого егеря, с которым он познакомился на западном кордоне, Игорь был гладко выбрит и действительно смахивал на юношу.
  - Игорёха! - воскликнул Хохол. - Где твоя борода? Зачем ты это сделал? Поверь моему слову - без бороды тебе хуже. Ты без неё пацан и пацан. Никогда больше этого не делай. Отрасти и не сбривай.
  - Надо же, чтобы шкура хоть немного загорела, - улыбнулся Игорь.
  - Кому надо?
  Игорь потер щетину на щеках.
  - Хорошо, - согласился он. - Больше экспериментировать не буду.
  - Как плечо? - спросил Андрей.
  - Да вроде нормально. - Игорь сделал пару круговых движений рукой, согнутой в локте. - Уже почти не болит. По ночам только немного.
  - Привет, мужики, - поздоровался Хохол, усаживаясь на скамейку между Игорем и Гуинпленом, пожав им руки. Андрей тоже поздоровался и сел с краешку. Хохол огляделся по сторонам и заявил: - Ну и место вы нашли! Открытое больно. Мы тут как на ладони.
  - А от кого нам прятаться? - спросил Гуинплен.
  - От медперсонала, знамо дело, - пояснил Хохол и, раздвинув ручки пакета, предъявил присутствующим его содержимое. В пакете лежала бутылка коньяка, буханка хлеба, стопка одноразовых пластиковых стаканчиков и банка консервированных огурчиков.
  - Это существенно меняет дело, - согласился Славка. - Пошли, пересядем. Там, в дальнем уголке садика есть одно укромное местечко.
  Они перешли в тень ещё не полностью облетевших клёнов.
  - Ну, за здоровье! - предложил Хохол, подняв стаканчик.
  - Актуальный тост, - кивнул Славка.
  - За здоровье! - подхватили Игорь и Андрей.
  Выпили. Похрустели огурчиками. Хохол разлил по новой.
  - Что, после первой и второй перерывчик небольшой? - весело спросил Игорь.
  - Рэбэ помянуть надо, - угрюмо ответил Хохол.
  - И Выкидыша, - кивнул Гуинплен.
  - И всех погибших, - продолжил Хохол. - Ребят из лагеря, Семёна-дальнобойщика.
  - Земля им пухом, - сказал Игорь
  Все замолчали. Выпили, не чокаясь. Закурили.
  - Денис все ещё в морге? - спросил Гуинплен у Хохла. - Тебе следователь ничего не говорил? Заберут его, нет? Ведь у Дениса вроде бы жена была. И дочь.
  Алексей кивнул головой.
  - Жене сообщили о его смерти, но она с дочерью и со своим любовником на Кипре. Скоро должны вернуться...
  - Н-да...
  Игорь засобирался:
  - Мне пора, мужики. Засветло хочу на кордон прибыть. Батя ждёт.
  - Где вы там живёте? - спросил Андрей. - Дом-то сгорел ведь.
  - Пока в землянке. А дом скоро построят. Приятель твоего отца подсобил, нажал кой на какие кнопки. Муниципалитет Манжурска выделил Обществу денег. Бригаду наняли, стройматериалов прикупили. Такое строительство организовали! Дом будет хороший, лучше, чем был.
  - Может, ещё по грамульке? - предложил Хохол. - На посошок.
  - Не, я - пас! - отказался Игорь. - Я же за рулём.
  - Так ты все равно уже рот запоганил.
  - Нет, мужики, - решительно сказал Игорь. - Вы давайте, а я поехал. Да и не пью я много. Научен.
  - Ну, тогда, бывай. До встречи...
  Когда Сидоров ушёл, и они остались втроём, Андрей сразу перешёл к делу. Выслушав его предложение, Гуинплен задумался, но ненадолго.
  - Согласен, - объявил он своё решение. - Но при одном условии - Хохол будет моим замом.
  - Решено, - сказал Андрей, улыбнувшись.
  - А как твоё желание уехать в Канаду на ПМЖ? - спросил Хохол.
  - Да что мне делать в этой Канаде? Чужие мы там - за границей...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"