Celeste Ventrue. Её король, его королева

Часть 1. Эскалация. Пролог

27 мая 526 года третьей эпохи. Окрестности городка Мэрильен. Южный Вестфилд.

С этим небогатым южным городком у Артурии было связано множество воспоминаний - в большинстве своем подернутых туманом ностальгии, как и мысли любого человека о детстве. Смятая под босыми ногами трава; солнечные лучи, щекочущие веснушки на носу; лучший друг, живший в таинственном, волшебном домике у озера. Жизнь тогда была наполнена простыми, обыденными вещами - но какими эти вещи оказались запоминающимися и светлыми! Походы по грибы и ягоды и позднее возвращение домой перепачканными, но счастливыми. Найденный в лесу совенок, отпущенный впоследствии на волю, но прилетавший примерно раз в месяц и на удивление смело садившийся на плечо. И визит отца, когда до визга рада видеть этого человека, а он так серьезно отстраняет единственную дочь и говорит ей, что время игр кончилось, нужно много работать, чтобы стать королем, настоящим, как в сказках. И это событие вызывало только радостное предвкушение и стремление доказать всем - она будет прекрасным королем, как отец.

- Королевой, - с усмешкой поправлял Утер.

- Королевой быть скучно - все за тебя решает король. А я сама буду королем, - решительно отвечала восьмилетняя девочка. А отец снисходительно усмехался - чего только не придумает ребенок! Вот только не дожил он до того дня, как его дочь действительно стала королем. И вернулась туда, где прошло ее детство, но не для погружения в воспоминания, а для защиты собственного королевства.

...Сегодня над этим райским краем, где каждый уголок, каждый камень пропитан теплом ностальгии, раскинулся покров тусклого неба в грязно-сером покрывале облаков. Со стороны реки веяло сыростью, а тучи гнуса, почуяв свежую кровь, принялись атаковать нарушителей спокойствия с прытью аборигенов-каннибалов с Южного материка. Доспехи спасали, но частично - глаза и нос никак не защитишь. Целыми днями пылали костры, над которыми клубился густой дым благовоний, но это тоже не всегда помогало. Приходилось держать совет, готовить вооружение и даже спать, непрерывно отмахиваясь веточками полыни. Одно радовало: противника на другой стороне реки насекомые доставали чуть-чуть сильнее. Истфилдские воины, как люди восточные, никогда не видели таких несметных полчищ мошек и комаров, а с непривычки им, должно быть, было куда тяжелее.

- Восточная кровь, говорят, вкуснее, - шептались солдаты. - Может, уберутся восвояси, и воевать не придется.

Артурия в этом сомневалась - императора Истфилда, Гильгамеша, собственные воины пока боялись сильнее, чем комаров. Услышь он малодушное высказывание, мигом посадил бы в карцер, а потом уже разбирался, намерен ли был солдат подогревать атмосферу или просто изливал душу.

Однако, несмотря на непримиримое отношение к трусости, Гильгамеш не спешил переходить в наступление. Две недели назад армии Истфилда и Вестфилда встали лагерем на противоположных берегах реки Нитас, и оставались так по сей день. Солдаты бегали за провизией в ближайшие деревушки, проводили боевые учения, играли в карты и кости, несли караул, распевали боевые и похабные песни, но не делали навстречу друг другу ни единого шага. Мелкие стычки не в счет - вылазки в тыл врага да редкие перестрелки нельзя назвать полноценным сражением. Что до переправы - ее даже не пытались совершать. И с каждым днем ожидания подобное бездействие раздражало все больше.

Артурия, разумеется, готовилась к возможной битве, но не так рьяно, как следовало бы. Она не расслаблялась и буквально ежесекундно ждала от Гильгамеша подвоха, но ему, видимо, доставляло удовольствие играть на натянутых до звона нервах своей старой знакомой. Терзать ожиданием, выводить из равновесия знаками внимания, слать письма с предложением добровольно сдаться, а в них подчеркнуто именовать короля Вестфилда своей королевой. После каждой такой выходки Артурия лишь бессильно сжимала кулаки, а потом убеждала себя потерпеть еще немного. Вот придет на юг основной флот Вестфилда, тогда посмотрим, кто будет вынужден сдаваться, а кто - издеваться над противником. А пока оставалось только ждать и делать вид, будто ее не волнуют становящиеся все более навязчивыми знаки внимания.

к оглавлению

Глава 1. Дипломатия

То, что Утер в первую очередь играл роль короля, а уже во вторую - отца, Артурия приняла еще в далеком детстве. Тем более что виллу в излучине реки он старался навещать как можно чаще, чтобы провести время с единственной и долгожданной дочкой... пусть даже до рождения ребенка и смерти жены мечтал о сыне.

Девочка очень любила дни приезда отца. Каждые выходные она с самого утра сидела в тени акаций у дороги и, заслышав цокот лошадиных копыт, с замиранием сердца ждала появления всадника. Папа всегда приезжал верхом - он не любил богато отделанные повозки, предпочитая ограничивать собственный комфорт, как и многие воины, привыкшие к казарменной жизни. И Артурия тоже старалась довольствоваться малым, не потакая собственным потребностям при огромных возможностях, которые имела королевская дочка. Утер охотно поощрял стремление дочери к аскетизму и самодисциплине, вызывая у нее этим бурный восторг. Зачем блуждать тенью по огромной вилле, когда можно уехать в бревенчатый домик с двумя жесткими койками и единственным письменным столом? Зачем в походе останавливаться в тавернах, когда спать под светом миллиардов светлячков-звезд, укутавшись в запыленный дорожный плащ, куда увлекательнее? К чему носить пышные накрахмаленные платья и высокие прически-пылесборники, если брюки с рубашкой и пучок на голове гораздо удобнее и практичнее? А старый гувернер, воспитывавший еще Утера, ничего не понимает в жизни - как можно ругать подопечную за недевчачье поведение? Отец ведь разрешил!

Но вот в чем Утер всегда был неумолим, так это в обучении, выписывая для Артурии множество учителей по самым разным предметам и не разрешая пропускать занятия без уважительной причины. А занятий было очень много: помимо этикета и танцев приходилось изучать также историю, геральдику, географию, стратегию, фехтование и многие другие дисциплины, которым дворяне предпочитали учить мальчиков. И, несмотря на свойственную детству беспечность и непоседливость, девочка с удовольствием бралась за все науки, считая дни до возвращения отца на виллу в южной провинции страны.

3 мая 521 года третьей эпохи. Окрестности городка Мэрильен. Южный Вестфилд.

...Пыль в тот день клубилась пышным сизым облаком, забиваясь в нос, раздражая глаза, скрипя на зубах. Неширокая мощеная дорога просматривалась лишь на пару шагов вперед, и Артурия вынуждена была ориентироваться лишь на собственный чуткий слух, тренированный фехтованием 'вслепую'. Сердитый ветер швырял пыль в юную девушку, желая выгнать ее из запыленных кустов тенистой акации, трепал волосы, выбившиеся из пучка на затылке, путался в складках одежды. Он никак не хотел понять, что Артурии нельзя уходить - она не может пропустить возвращения отца. Тем более в прошлый визит сюда он обещал привезти дочери сюрприз.

Раздавшийся стук копыт нескольких лошадей, сопровождаемый грохотом повозки, вывел из молчаливого созерцания. Вряд ли это крестьяне, у них телеги движутся куда легче, да и лошадь обычно запряжена одна. Девушка могла поставить собственную шляпу на то, что едет богатая карета или колесница, запряженная тройкой лошадей, не меньше. Странно, их городок находится вдали от больших трактов - что богачи тут забыли? Отец бы почти наверняка приехал верхом, любовь к путешествиям на лошади Артурия унаследовала от него. И, пока она гадала, кто бы это мог быть, из желто-серого песчаного облака выехала самая настоящая карета, запряженная тройкой элитных лошадей, грациозных и величественных даже после утомительной дороги. Хозяева явно были очень богаты: такие лошади стоили как небольшая вилла на морском побережье. А уж сама карета, умудрявшаяся сочетать в себе вульгарность пурпура, кричащую пошлость золота и роскошь слоновой кости, и вовсе потрясала воображение.

Кучер, заметив девушку у края дороги, что-то крикнул и подхлестнул коня, хотя Артурия вовсе не мешала проезду. Возможно, он принял ее за разбойницу: после падения империи охотники за удачей не давали покоя путешествующим богачам, оставляя на дороге сообщников - молоденьких девиц, щуплых старушек или детей, якобы попавших в беду. А когда сердобольные люди останавливались, их ждало неприятное знакомство с острыми стрелами, пиками и мечами. 'Должно быть, на такую роскошную карету уже покушались в пути, вот кучер и осторожничает', - Подумала Артурия, отходя с дороги. Она не была уязвлена тем, что в ней не признали принцессу и не поспешили выразить почтение - наследница Вестфилда, как и ее отец, не любила раболепие и почести. Да и на ней не написано, что она принцесса.

- Прочь, замарашка! - раздался из кареты надменный приказ. И было в нем столько презрения, что проигнорировать девушка не смогла.

- Вы на территории моего отца, так что извольте вести себя повежливее, - проговорила она. Карета как раз пронеслась мимо, и оставалась надежда, что замечание было услышано.

...Очевидно, было.

- Стой! - крикнул кто-то, и лошади перешли на шаг, вскоре совсем остановившись. Украшенная золотым гербом дверца открылась, и Артурия на миг удивилась, что дворянин сам идет разбираться с дерзкой незнакомкой, а не приказывает охране схватить ее - вдруг она действительно разбойница? Но все разъяснилось, когда из кареты показался Утер Пендрагон. Необычайно серьезный и собранный, отчего казался старше, чем на самом деле, облаченный в непривычную одежду из дорогих тканей, с венчающей чело золотой короной, он сейчас был не отцом - королем. И столь же царственным был его голос:

- Здравствуй, Артурия. Не присоединишься к нам?

Артурия быстро сориентировалась и отвесила отцу церемониальный поклон.

- Приветствую, ваше величество, - почтительно произнесла она. - С превеликим удовольствием.

Отец одобрительно кивнул: было видно, что он доволен сдержанным приветствием и точным соблюдением этикета. Должно быть, в карете находились важные люди, раз Утер держится столь официально, и Артурии следует вести себя так, как полагается наследнику дворянского рода. Спасибо, что не наследнице, которая должна сидеть, потупив очи долу.

Едва девушка села в повозку, ее взгляду предстали немолодой уже мужчина и светловолосый юноша по правую руку от него. Одинаковые носы, схожая форма подбородков, светлые, почти пшеничные волосы в сочетании с довольно смуглой кожей позволяли предположить, что перед ней - отец и сын. Их свободные одежды были сшиты из очень дорогой, богато украшенной багровой ткани, подобно водопаду, тяжелыми складками струящейся на пыльный пол. Плечи укутаны накидками, отороченными каким-то пушистым серебристым мехом - то ли горностай, то ли норка. Странно для начала мая. Либо гости были выходцами из более теплых краев, либо попросту демонстрировали свое богатство. Карета, наверное, тоже принадлежала им: у короля Вестфилда не могло быть настолько роскошно-безвкусных повозок. И Артурия предпочла бы тряский экипаж отца роскошной повозке чужеземцев - ведь здесь, несмотря на богатство, она невольно ощущала себя зверюшкой в живом уголке. Слишком уж пронзительными и внимательными были взгляды гостей, проникавшие, казалось, в самую глубину сердца.

- Ваше величество, ваше высочество, позвольте представить вам мою дочь, Артурию из династии Пендрагон, - произнес Утер, устраиваясь рядом с дочерью на мягком диванчике.

Девушка склонила голову в знак уважения, а затем подняла глаза на чужого короля. Несмотря на то, что ее отец тоже был королем, у него никогда не было настолько высокомерного и цепкого взгляда. Характер явно не из легких. Интересно, из какой страны прибыли гости? На ум почему-то сразу пришел Истфилд, соседнее государство с жарким климатом и настоящей тиранией, где король законом был возведен чуть ли не в ранг божьего сына. Властное лицо с резкими чертами, изборожденное ниточками морщин наводило на мысль, что мужчина правит железною рукой, не позволяя советникам собой командовать. У сидящего рядом юноши тоже чувствовался характер - в надменном взгляде, безупречной осанке, жестком выражении лица. Он был красив и уверен в себе - и, должно быть, пользовался популярностью у дам. Но Артурия уже поняла, кто именно приказал ей убираться с дороги, и юноша, почти ее ровесник, казался ей неприятной личностью.

- Артурия, перед тобой король Истфилда, Идрис, и его сын, кронпринц Гильгамеш.

Точно, Истфилд. Догадка подтвердилась, и впору было обрадоваться своей догадливости, но все силы у девушки уходили на то, чтобы поддерживать невозмутимый вид и не сложить в защитном жесте руки на груди. А багровый взгляд кронпринца прошелся по мешковатым брюкам и запыленной рубашке Артурии, и она будто физически ощутила, что ее сочли неинтересной чудачкой и поставили куда-то на дно общественной иерархии. Тем не менее, пришлось ровно и, по возможности, учтиво произнести:

- Для меня честь познакомиться с вами.

Последовала томительная пауза. Юная принцесса сидела, пригвожденная к месту двумя взглядами: изучающим - короля и высокомерным - принца, и изо всех сил старалась сохранять каменное лицо и не опускать глаз. Легче было бы, опусти она очи долу, как диктовал дамский этикет, но Артурия была будущей правительницей, а потому выдержала эту проверку на прочность. И результат не заставил себя ждать - король Идрис улыбнулся. Не открытой, теплой улыбкой, как улыбался Утер - но одобрительной, как признание в сидящей напротив девушке наследницы Вестфилда. В будущем - равной.

- Я тоже счастлив познакомиться с наследницей Утера Пендрагона, - король приложил правую руку ко лбу, а затем к сердцу в жесте уважения. И Артурия сделала то же самое - в соответствии с традицией Истфилда. От нее не укрылся острый предупреждающий взгляд, который мужчина бросил на своего сына. И как тот надменно усмехнулся, и не думая отвечать на вежливость вежливостью. Он сидел, откинувшись на спинку мягкого, обитого бархатом диванчика, скрестив руки на груди и не сводя с девушки обжигающего взгляда.

- Рад знакомству со своей будущей королевой, - и в его голосе слышалось что угодно, кроме уважения.
***

- Это было неожиданно, - покачал головой Утер. Идрис пригубил вино - и по вкусу распознал белое каталонское, какое в Вестфилде традиционно пили на переговорах. Правда, немного странно было проводить переговоры на щекотливые темы в неформальной обстановке виллы, практически лишенной украшений в архитектуре и интерьере. Всю нехитрую меблировку кабинета составляли неудобный жесткий диванчик, книжный шкаф во всю стену, пара кресел, заставлявших непременно держать спину прямо, да застеленный хлопковой скатертью стол с когтистой рукой канделябра. Лаконичность, присущая Утеру Пендрагону, казалось, просачивалась во все, к чему он прикасался. Единственным предметом роскоши в его святая святых - кабинете - был плюшевый ковер цвета ультрамарина, неброский, но даже на вид теплый и мягкий.

Переведя взгляд в окно, правитель Истфилда задумчиво оглядел яблоневый сад. Простенький такой сад: здесь не встретишь ни вьюнов по стенам, ни пестрых палитр клумб, ни увитых розами арок, ни скульптур на мифические мотивы - последнего писка моды в столице. Все украшение сада составляли яблони, изящные и тонкие, будто девушки, только-только застенчиво закутавшиеся в белоснежные палантины цветов. И, если дом был отражением личности Утера Пендрагона, то сад неуловимо напоминал его дочь - Артурию. Привычные всем деревья, простые, но прекрасные в этой своей простоте отличались от благоухающих капризных розовых садов аристократии. Такой же была и наследница Утера, старающаяся походить на юношу, но при этом сияющая, подобно жемчужине на фоне ухоженных дворянских дочек. Мужские манеры не были способны скрыть ее изысканной неброской вежливости, свободная простая одежда не отменяла тонкости стана, изящных аристократических запястий и воистину королевской осанки. Да, девочка произвела на короля Истфилда хорошее впечатление и, похоже, что Гильгамешу она тоже понравилась, несмотря на перепалку. Идрису было не впервой видеть увлечение сына: вокруг молодого, красивого и перспективного юноши увивались толпы очаровательных и ярких девиц различной степени распутности и покорности - но они уже давно ему приелись, и с каждым годом он обращал на них все меньше внимания. Даже прекрасные наложницы из разных стран, где побывал юный Гильгамеш, развлекали его на пару недель, не более. Да, пожалуй, жесткая, непокорная и явно непримиримая наследница Вестфилда будет ему в новинку.

- Вы про слова моего сына? - умело изобразил удивление Идрис. Разумеется, Утер не ожидал такого агрессивного поведения Гильгамеша: его дочь куда более сдержанна. Но что поделать, таковы издержки воспитания на востоке. Мальчика ни в чем не ограничивают, как будущего хозяина дома, а уж кронпринца и вовсе с детства учат, что его будущая власть освящена богами, а потому весь мир принадлежит ему. Такое воспитание не могло не наложить отпечаток на характер, и порою Идриса сильно тянуло выпороть сына... Но Утеру об этом знать не обязательно. - Позвольте принести извинения за его слова, он не узнал ее... вживую.

Добавлять, что и сам сначала принял наследницу Вестфилда за мальчика-разбойника, Идрис не стал.

- Думаю, мою дочь больше удивили слова о предполагаемом браке. Они прозвучали несколько внезапно, особенно после того, как кронпринц к ней отнесся. Не сказал бы, что он от нее... в восторге.

- Гильгамеш понимает необходимость единения между нашими странами. Все же когда-то мы входили в состав одной империи, и брачный союз был бы наилучшим выходом, как бы наши дети друг к другу не относились. Вам не стоит беспокоиться, Ваше величество: мой сын умеет себя контролировать, хотя и бывает иногда несколько резок. Ваша дочь может не опасаться за свою честь, - заверил Идрис. Утер от неожиданности рассмеялся.

- Нет, вы что! Она может за себя постоять, я уверен. И, зная ее - вряд ли стоит беспокоиться за ее честь. Должно быть, сейчас Артурия в бешенстве и из чистого упрямства постарается избежать контакта с вашим сыном, при всем уважении к нему.

- Вот как. Необычная леди: иная предпочла бы спрятаться за спиной отца, - гость поднял кубок повыше, будто салютуя, и залпом осушил его.

Хозяин особняка сдержанно допил вино, коего оставалось совсем немного, и предложил визитеру еще. Пока Утер наполнял кубки - как и всегда, медленно, лаконично, не совершая ни единого лишнего движения - Идрис пребывал в задумчивости, созерцая узорчатую бронзу канделябра, венчающего стол. Вещь была знакомой: еще в юности, будучи на маравийском базаре, они с нынешним королем Вестфилда приобрели парочку за бесценок. Никакой особой ценности в этих безделушках не было: выгравированные в бронзе фигуры древних героев смотрелись слишком грубо, а металл был не самого высокого качества. Правитель Истфилда хранил свою в спальне, в одном из ящиков комода, и уже и думать про нее забыл.

А Утер почему-то держал старый подсвечник на самом видном месте.

- Страдаете сентиментальностью, - приняв из рук короля кубок с медово-золотистым напитком, Идрис еле заметно улыбнулся и кивнул на подсвечник. Терпкий аромат коснулся носа: хорошее вино, выдержанное. Гильгамеш бы оценил, но ему еще рано присутствовать на переговорах правителей.

- Память о бурной молодости, когда мы еще не думали о государственной выгоде, - король Вестфилда устроился рядом с товарищем, и неожиданно серьезно промолвил, полуобернувшись к нему: - Я знаю, церковь диктует свои правила воспитания, но я старался привить дочери умение думать и принимать решения.

- Умение принимать решения, конечно, не красит женщину, но вы, жители запада, всегда забывали об этом, - рассмеялся Идрис. Слишком резкая перемена темы указывала на волнение Утера. Уж не старается ли он отпугнуть возможного свата описанием недостатков своей дочери? Было бы забавно. - Вспомнить хотя бы крылатых дев-воительниц из преданий северных племен, или царевну-колдунью из легенды о драгоценном руне... Впрочем, вы, мой друг, похоже, решили пойти еще дальше.

- Будь у вас одна-единственная дочь, вы бы меня поняли, - вздохнул собеседник, устало прикрывая глаза. Должно быть, он мечтал об отдыхе, а не о тяжелых темах отношений государств и судьбе собственной дочери. Но вопрос, ради которого приехал король Истфилда, следовало обсудить прямо сейчас. - Девочек воспитывают в покорности мужчинам - об управлении государством и речи быть не может... А как я могу вверить власть над Вестфилдом незнакомому мужчине, который даже не понимает насущных проблем? И чье мнение будет ценнее: чужака, получившего трон благодаря свадьбе, или той, для кого с детских лет эти проблемы были важнее, чем собственные?

- И вы скрывали факт наличия дочери, чтобы уберечь ее от охотников за троном. Как ни парадоксально, я вас понимаю,- кивнул Идрис. Он и впрямь сочувствовал старому другу: он рано овдовел, и так и не решился взять новую жену, вкладывая все свои знания и силы в воспитание достойного наследника государства из собственной дочери. А завести нового ребенка, обучать его, поручать решать не очень важные дела, постепенно переводя внимание чада на важные государственные проблемы - откуда время и силы на четвертом десятке? И каково было Утеру, который знал, что рано или поздно придется сделать выбор не только за себя, но и за собственного ребенка, которому не повезло родиться девочкой? Слава великому Солнцу, что у него, Идриса, сын, а не дочь... - Но, если бы наши королевства связали себя узами брачного союза, я был бы только рад.

- Я тоже, - слукавил Утер, устало потирая переносицу. День для него и впрямь выдался хлопотным - следовало самолично проверить приготовленные покои, раздать указания слугам, изучить сметы и сводки, накопленные за период его отсутствия, переговорить с дочерью, проверить ее достижения в учении, да еще и развлечь гостей. Весь день ему решительно не хватало времени, и вечерние переговоры в задушевной обстановке с Идрисом оказались отдыхом. Если бы только правитель Истфилда не строил планы на его Артурию... - В условиях усиления Маравии как никогда важно единство.

- О, какие обтекаемые фразы! Право, Утер, я вас понимаю, вы не хотите этого брака - ведь Вестфилд в таком случае перейдет во владение мужа. Вы сказали, что не против единства, однако, видимо, против подчинения нам. Что же, наши с вами взгляды на главенство в этом единстве разнятся, - в вежливом тоне короля Истфилда промелькнули насмешливые нотки, а глаза его лукаво блеснули.

- Вы правы. Но если мы не хотим быть уничтожены воинственными фанатиками-маравийцами или варварами-степняками, придется держаться вместе. И желательно - в виде тандема, - признал собеседник, отводя взгляд. Несомненно, ему было тяжело веселиться вместе со старым товарищем, когда решалась судьба не только дочери, но и целого государства. С вынужденным замужеством Артурии он бы, может, и смирился, но с тем, что его наследницу, вероятнее всего, супруг отстранит от власти над Вестфилдом - никогда.

Воцарилась пауза. Идрис задумчиво обводил пальцем ножку серебряного кубка, испещренную замысловатыми узорами. Короля Истфилда немного озадачивала манера августейшего соседа ограничивать себя в роскоши, обладая состоянием на тысячи золотых кубков и хрупких стеклянных сосудов. Нет, Идрис и сам не любил пышных трат, но у себя в покоях ведь можно позволить ощутить статус владыки! Хотя, может, бережливость в мелочах - не худшая черта для короля.

- За последний век мы успели забыть, что когда-то принадлежали одной империи, - нарушил молчание король Истфилда, вертя в пальцах кубок. - И дело не только в языке, религии и законах - люди с настолько разными традициями, с диаметрально противоположными взглядами на одни и те же вещи, попросту не могут мирно уживаться.

- Вы про ваше богопротивное многоженство? - поддел Утер, отыгрываясь за недавнюю насмешку над собой. - Слышал, ваш наследник уже собирает себе гарем.

- Гильгамеш получил двух девушек в подарок от маравийского шейха, и не принять их было равносильно оскорблению. Что ему оставалось делать? Девушки сейчас живут при дворе, обучаясь нашему этикету и изящным искусствам вместе с аристократками. Со временем из них выйдут хорошие жены, и мой сын подберет им хороших мужей, - ...или отправит бывших игрушек к жрицам Луны, но об этом говорить не стоит. Для западных людей храмовые блудницы являлись понятием диким и варварским, и вряд ли консервативный Утер обрадуется очередному напоминанию о неприятных традициях востока. - Но мы не об этом.

Голос упал до хриплого шепота. Горло жгло от хмельного напитка, а в мыслях появилась приятная легкость. Все-таки недаром этим вином коварные вестфилдцы потчуют гостей на переговорах: пьянеешь от него постепенно, но зато незаметно для себя. Боги знают, что можно наговорить и подписать, будучи пьяным, но уверенным, что абсолютно трезв. А неразговорчивый Утер под влиянием алкогольных напитков становился еще более лаконичным, и переговоры постепенно превращались в односторонние.

- Казалось бы, что такое традиции? Несколько ритуалов, исходящих из глубин веков, взять хотя бы обряд вступления в совершеннолетие... У вас это молитва в храме, наедине с Создателем, у нас - ночь в степи, у статуй отца-Солнца и матери-Луны, - Идрис усмехнулся, сам себе напомнив менестреля невесть откуда взявшейся поэтичностью в речи. Хорош менестрель - вещает только тогда, когда пьян. - Но каждый народ считает собственный обычай невероятно важным и мудрым, а чужой - глупым пережитком прошлого. При таких разногласиях, чтобы заключить тандем, нужен очень серьезный повод. Война, например.

- Война не за горами. И я считаю, что вовремя заключенный тандем сможет отсрочить ее хотя бы на пару десятков лет. У Истфилда и Вестфилда нет времени вести борьбу за главенство в союзе, потому что это только ослабит нас и сделает легкими мишенями.

- Я мог бы предложить вам добровольно перевести Вестфилд в вассалы Истфилда, но вы не согласитесь, - еще шире расплылся в улыбке Идрис.

Мужчины переглянулись и расхохотались. Не так уж и мало было у них общего, этих двух друзей по веселому детству и сумасшедшей юности, когда не было ни сложных политических ходов, ни интриг и династических браков. Когда они еще были принцами, равными, по-юношески буйными и доверчивыми, увлеченными каждый своими идеалами и твердо верящими в них. Когда жизнь еще не расставила их на шахматной доске во главе огромных армий.
***

Артурия ворочалась, не в силах заснуть. Обычно с ней такого не бывало: здоровая психика, какая обычно бывает у молодых людей, позволяла засыпать сразу же, едва голова коснулась подушки. Но сегодня то ли праздность влияла - день прошел не в череде уроков, а в бестолковых совместных обедах и разговорах; то ли эмоциональное возбуждение сказывалось, но девушка не могла сомкнуть глаз. В окно сквозь толстые стекла заглядывала слишком яркая луна, тянулась лучами к лицу, будто любопытный щенок, обнюхивающий вернувшегося хозяина. Постель, нагревшаяся от кожи, отдавала теперь тепло, обволакивая горячей гладью, словно песок в пустыне. Несмотря на то, что ночи еще стояли прохладные, спать на нагретой простыне раздражало.

Принцесса перевернулась на спину, прикрыв глаза ладонью от слишком ярких лунных лучей. В голове растревоженным ульем роились мысли. Почему Гильгамеш назвал ее своей королевой? Почему ничего не объяснили отец и Идрис? Почему гости приехали прямо сюда, притом, что отец никогда раньше не знакомил дочь с настолько важными людьми, тем более в святая святых - родовом гнезде? И как быть, если такой человек, как наследник Истфилда, возьмется за нее всерьез?

Неужели мечте стать королём придет конец? Даже в роли самостоятельной королевы Артурия представляла себя с трудом: только король, и никак иначе. Королев, в одиночку управляющих государством, современники описывали несдержанными и безвольными, и наследница Вестфилда, когда была помладше, часто недоумевала: неужели не было хороших правительниц? Преподаватель истории с авторами исторических талмудов не соглашался, считая, что ученые презирают правительниц за неактивное расширение границ, за большее внимание к просвещению населения, чем к активным реформам. И с улыбкой добавлял, что Артурия будет прекрасной королевой.

Напрасное и ненужное утешение. Несмотря на заверения учителя, королевой она быть не хотела - любой знает, что предубеждение сопровождает правительницу на протяжении всего жизненного пути, а дворяне только и ждут ее неверного шага, лишь бы осмеять и навязать свою волю. Не говоря уже о том, что на руку королевы всегда претендует множество желающих добраться до трона честолюбцев, и верхушка знати вполне может 'продать' правительницу удобному кандидату, которому совет сможет навязывать свою волю. Нет уж, Артурия твердо решила: если понадобится притворяться мужчиной ради того, чтобы идти по стопам отца и править государством, она сделает это. Но никогда и не за что не подставит Вестфилд, отдав его в подчинение кому-либо путем династического брака, и при встрече с Гильгамешем её убежденность только укрепилась. В конце концов, наследники и наследницы государств редко заключают браки между собой, предпочитая союзы с представителями не правящих родов или младшими детьми из королевских семей. Так почему Артурия должна быть неприятным исключением?

Но, несмотря на твердое решение не иметь с Гильгамешем никаких дел, кроме политических, на протяжении прошедшего дня Артурия продолжала приглядываться к юноше. В этом не было и тени романтического интереса: она всего лишь силилась понять причины высокомерного поведения кронпринца. В итоге всего за двенадцать часов этот человек стал ей глубоко противен - а это был рекорд. Казалось, он был послан небесами как кривое зеркало, отражающее саму Артурию. Все в нем было чуждо и вызывало отвращение: и презрительная манера речи, и жесткие нотки в голосе, когда он обращался к прислуге, и слишком много украшений в одежде, и высокомерие в обращении с равной по положению, наследницей Вестфилда. Да и с отцом Гильгамеш вел себя на равных, так, что Идрис постоянно его одергивал. Всегда вежливая и выдержанная, и не только со старшими, Артурия не понимала подобной наглости. Утер не требовал трепета перед собой, но она и не позволила бы себе пререкаться с отцом. Мирно возразить по делу, обсуждая и в разговоре приходя к общему решению - это одно, а оспаривать первенство родителя - совсем другое. В общем, принц Истфилда оказался фигурой чуждой, неприятной и непредсказуемой, всего лишь за один день внесшей смятение в размеренную жизнь Артурии Пендрагон.

Решив, что раз все равно не спится, то лучше провести время с пользой, девушка зажгла свечу, сунула ноги в домашние туфли и направилась на первый этаж, в кабинет отца. За бурный день она, к своему стыду, так и не удосужилась ознакомиться с привезенными отчетами о новых указах короля Вестфилда. Политическое просвещение дочери устраивалось Утером в каждый его визит с тех пор, как наследнице исполнилось двенадцать. Девочке предлагалось рассмотреть депеши послов, сводки министров, законопроекты и внести собственные комментарии и предложения. Обычно она принималась за 'домашнее задание', не откладывая, но сегодня планы были нарушены нежданными гостями, да и завтра, видимо, будет совсем не до того. Так почему бы не использовать свободное время перед сном?

Беззвучно прокравшись по коридору и забрав нужные бумаги - двери внутри дома никогда не запирались - Артурия поспешила вернуться к себе в комнату. Огонек свечи колыхался в такт поступи принцессы Вестфилда, и на стенах плясали золотистые отсветы, выхватывая из мрака строгие лица предков Пендрагон, перемежаемые черными пятнами дверей. Сквозь оконные проемы пробивались лунные лучи, оседая на полу серебристыми пятнами, напоминающими порталы в таинственные миры. Тени в ночи обретали плоть, поднимались с диванов, выходили из-за тяжелых занавесей в коридоре, протягивали темные лапы к источнику света. В детстве Артурия боялась ходить одна по коридорам, пугаясь того, что может скрываться за пятном света, в самых темных углах старинного дома. Но, к счастью, приходящее с опытом прагматичное мышление приносило плоды, и сейчас ее больше пугал дефицит государственного бюджета и усиление потенциальных военных противников на международной арене, чем абстрактные привидения.

Впереди скрипнула половица, заставив Артурию на миг замереть. Она уже не верила в призраков, но под покровом ночи более реальные страхи ушли на второй план, а воспоминания о страхах детства почему-то сразу пришли на ум. Интересно, а есть ли духи на просторной и светлой вилле милесского стиля, которая при свете дня выглядит так безобидно? И если да, то как они настроены к нынешним живым обитателям? Наследница Вестфилда читала немного историй про жестоких духов с востока - ёрэй, одержимых местью людям. Не хотелось бы встретить такого. Местные же легенды, берущие начало от языческих верований ранней Милесской империи, описывали духов нейтральными существами. Они не в состоянии найти покоя в закатном царстве мертвых из-за собственных прегрешений или невыполненных при жизни важных целей, а потому вынуждены скитаться бледными тенями, являясь потомкам лишь под покровом ночи. Бедняги.

Но она оказалась не готова к тому, что ореол света в один момент выхватит из мрака чье-то лицо. Артурия невольно охнула, но тут же заставила себя успокоиться и вглядеться в человека напротив. И впервые порадовалась собственной выдержке - не хотелось бы демонстрировать слабость перед Гильгамешем. Принц Истфилда стоял у края пролёта, флегматично, будто сытый дракон, поджидая идущую навстречу девушку.

- Приветствую, кронпринц Гильгамеш. Что вы здесь делаете? - только и спросила Артурия, остановившись рядом с ним. Гость лениво на нее взглянул, так, что она ощутила себя назойливой мухой, тревожащей терпеливого льва своим гудением.

- Жду. Но тебя это волновать не должно, - коротко произнес он. Дежурный вопрос о том, как он устроился в своих покоях, застрял у Артурии в горле. Этикет предписывал гостям заверить хозяев в полном восторге от их дома и допускал высказать просьбу о чем-то, что хотелось бы получить. Да, приторно и лицемерно, но это были правила общения в высших кругах, к которым наследницу Вестфилда приучали с малых лет. А слова Гильгамеша были просто вопиющей наглостью, в ответ на которую Артурия не привыкла молчать.

- Это особняк моего отца, и твое блуждание ночами должно меня волновать, - проговорила она ровным тоном, тоже переходя на 'ты'. Все-таки они были равны по положению, и ставить себя ниже собеседника она не собиралась. Да и в неформальной обстановке можно было отойти от этикета. - Хозяин должен знать, как устроились гости.

Гильгамеш, не ожидавший отповеди, поднял бровь и посмотрел на Артурию более внимательно. Что же, не самая скучная девка: легкая дерзость ее красила, выводя из образа серой мыши, хотя, не будь принц в столь благожелательном настроении, приказал бы всыпать ей плетей за наглость. Ах, да... она ведь тоже наследница государства. Совсем забыл.

- Гости устроились сносно для такой дыры, если забыть о жестких перинах и однообразной пище и выпивке. Да и убранство тоже хромает, - протянул он, с любопытством следя за реакцией девчонки. - А вот отсутствие элементарных удобств заставляет сомневаться в уважении хозяев к правящим лицам другого государства.

- Канализация есть, воду для омовений принесут слуги, кухня в твоем распоряжении, библиотека - на первом этаже, восточная комната, - перечислила Артурия, не позволяя себе реагировать на презрительные речи, хотя желание ударить Гильгамеша становилось все сильнее.

- В прогрессивный век акведуков таскать воду? - фыркнул тот. - Великие боги, создается ощущение, что развал империи отбросил Вестфилд на десять веков назад... Ну да речь не об этих удобствах.

- О каких же?

- Об играх, о приемах и дружеских встречах, о карнавалах, в конце концов, - он широким жестом обвел руками коридор. - Не понимаю, как ты тут живешь без простейших развлечений.

- Выживаю помаленьку, - отрезала Артурия, понимая, что оправдывать свой дом в глазах этого человека - дело безнадежное. Гильгамешу все равно тут не понравится, хоть все стены гирляндами укрась и станцуй перед ним восточный танец страсти. - А вот как ты живешь, с таким уровнем требований?

- Я - будущий король, имею право и на требования.

- Поскольку я тоже будущий король, то имею право жить по-другому. Есть еще вопросы?

- Ты - будущая жена короля, - хмыкнул Гильгамеш. - И подстраиваться будешь под желания супруга, такова женская доля. Тебе не помешало бы соответствовать этому статусу, привыкая к нормальной, светской жизни.

- К счастью, не тебе решать, королем мне быть или женой короля.

- Возможно, и мне, - в алых глазах кронпринца сиял огонек свечи - он задумчиво смотрелся в огромные изумруды глаз этой странной принцессы. Резковатой, прямолинейной, и абсолютно неказистой, но вместе с тем обладающей какой-то странной внутренней силой. На такую он бы никогда не обратил внимания у себя, в Уруке - хотя, если ее причесать и переодеть, будет вполне ничего. Но здесь, в темном коридоре, она почему-то притягивала внимание подобно огоньку костра в безлунной ночи. Не привлекала, как женщина - но чем-то манила, вот чудеса. И Гильгамеш начинал осознавать, что не будет возражать против настолько строптивой супруги. В конце концов, жену всегда можно воспитать.

Артурии же взгляд собеседника с каждой секундой нравился все меньше. Слишком много было в его глазах любопытства и скрытого желания, как порой смотрела она сама на какой-нибудь интересный трофей, который непременно хочется заполучить. Неприятно почувствовать себя в роли вещи, особенно в руках такого, как этот... Гильгамеш.

- С чего ты это взял, Гильгамеш? Все эти твои намеки, и сегодняшняя оговорка насчет королевы - к чему это все? - подозрительным тоном озвучила Артурия вопрос, терзавший ее целый день. Юноша едва не рассмеялся: вот ведь недогадливая деревенщина!

- Ты же в этой заднице мира учила историю? Истфилд и Вестфилд сто лет назад были частью Милесской империи, и мой отец лелеет замыслы о возвращении былого величия и единства наших стран. А теперь он притащил меня сюда для того, чтобы познакомить с тобой, - снисходительно, будто несмышленому ребенку, пояснил он. - Просто так глава государства в чужие загородные резиденции не ездит, а тем более не возит наследника. Вряд ли это знакомство для дипломатических целей. Скорее, мой отец вынашивает планы по заключению брачного союза. - Он сделал паузу, придирчиво оглядев девушку от растрепанной макушки до покрытых синяками и ссадинами ног, облаченных в свободные бриджи до колена. - Вот только ты не из тех, кто может мне понравиться.

- Поверь, это взаимно, - холодно парировала Артурия. - Мне не доставляет никакого удовольствия общение с тобой. Таких наглецов я никогда в жизни не встречала, и не собираюсь терпеть твоих претензий на пустом месте.

Она ожидала вспышки собеседника - но не веселого взгляда сверху вниз, взгляда льва, который может прервать тявканье моськи одним ударом лапы, но терпеливо ждет, пока шавка налается, выбьется из сил и успокоится. И чувствовать себя моськой рядом с царем зверей на протяжении всего разговора изрядно нервировало.

- Ну, общение со мной как-раз-таки никого не разочаровывало, - хмыкнул Гильгамеш. Нет, определенно, с ней будет очень весело играть. Только выбить бы из нее эту раздражающую дерзость - и получится неплохая женщина.

- Возможно, ты попросту слишком высокого мнения о своей персоне, - подняла бровь Артурия. Было в его самомнении что-то неестественное, гротескное, и, помимо естественного отторжения, со временем оно невольно начинало забавлять... Однако вряд ли она смогла бы выдерживать общество гостя постоянно.

Да и сейчас было не до личностных качеств кронпринца - то, что наследница Вестфилда только что услышала, требовало основательных раздумий. Если Гильгамеш прав, то их отцы собирались обсудить возможный династический брак. Артурия сама об этом догадывалась, с тех пор как узнала, что перед ней - члены правящей семьи Истфилда. Наверное, её разум отказывался в это верить, потому что это было слишком невероятным исходом и рушило все планы как Артурии, так и её отца. Но теперь, когда она услышала подтверждение из уст возможного жениха, в душе всколыхнулось глухое, обреченное отчаяние. Это просто немыслимо! Не может быть, чтобы Утер, который воспитывал дочь, как мальчика и скрывал от возможных сватов сам факт ее существования, вдруг решил отказаться от собственных планов и отдать Вестфилд на растерзание истфилдскому правителю, а собственную наследницу - под крылышко мужа. Нет, он наверняка откажет королю Идрису, но в такой непонятной и шаткой ситуации Артурия предпочитала подстраховаться самостоятельно.

- Слушай, Гильгамеш, - начала она, ровно и прямо глядя в глаза юноше, как бы ни хотелось отгородиться от него несколькими стенами, а лучше и половиной страны вдобавок. Их лица разделял лишь ореол от свечи, и эмоции на лице собеседника были прекрасно различимы. Это хорошо: в дипломатии немалую роль играет способность предугадать мысли человека, лишь раз взглянув на его лицо. Принц поднял бровь, давая понять, что он весь внимание. - Если наша ненависть друг к другу взаимна - могу ли я рассчитывать на то, что брак между нами никогда не будет заключен?

- Не уверен, что хочу противиться решению отца, - лениво протянул тот.

Артурия надеялась на иной ответ, как бы наивно это ни звучало. Кронпринц Истфилда не был похож на покорного сына - он позволял себе дерзить отцу, чего бы она сама не сделала никогда. Хотя по поводу брака она бы, может, и поспорила с Утером. А Гильгамеш, не страдающий послушанием, и от которого девушка больше всего ожидала солидарности, сейчас корчит из себя послушного мальчика. Хотя солидарность и этот человек - есть ли более несовместимые понятия? Или он все же хочет заполучить ее в жены? Странно это, если учесть, что Артурия его абсолютно не привлекает.

- Конечно, если родители будут настаивать - придется заключить помолвку, - задумчиво, будто бы взвешивая решение Гильгамеша, произнесла Артурия. Она была разочарована, но показать это разочарование оказалось бы худшей ошибкой, которую только можно допустить в такой ситуации. - Но помолвка - не брак, ее можно отменить, тем более - главам двух государств. Когда мы придем к власти...

- Ты не поняла, - невежливо перебил Гильгамеш. - Да, когда я сюда ехал, мне было плевать, кого посватает мне отец - лишь бы под ногами не путалась и не раздражала. Но оказалось лучше, чем я думал: ты забавная, хотя и хочется порою отшлепать такую строптивицу. Но непременно самому, наедине и абсолютно нагую, - бесстыдно закончил он, и Артурия невольно отступила на шаг, скрывая в тени румянец смущения. Да есть ли у него хоть какие-то понятия о приличиях?

Странный юноша. Артурия не знала, как вести себя с ним, чтобы и не разрушить всякие отношения с Истфилдом, и в то же время дать понять, что они совсем не пара. Предубеждение, приобретенное за день, за время разговора лишь разрослось. Теперь даже нахождение в одном помещении с кропринцем было настоящим испытанием для выдержки девушки. Требовалось обдумать всё в тишине, а еще нестерпимо хотелось сладкого, как всегда бывало в моменты душевных терзаний. А лучше - убежать с другом в грот на берегу озера, чтобы не нашел никакой высокомерный Гильгамеш, кажется, посланный Создателем в наказание за какие-то грехи. Хотя Артурия не могла припомнить, когда умудрилась настолько сильно нагрешить.

- Должно быть, сегодня, после долгой дороги ты не можешь оценить всего масштаба проблемы. Тебе бы пойти в спальню и хорошенько отдохнуть. К тому же опасно блуждать здесь ночами, если ты недоволен особняком. Вдруг духи-хранители разгневаются, - устало проговорила она. Намёк был явным, и, будь ее собеседником тактичный человек, он бы уже давно распрощался, заметив, что разговор Артурию тяготит. Но Гильгамеш был потрясающе нечуток.

- Не нужно беспокоиться, моя королева. Твоего будущего супруга хранят боги, и какие-то духи ему не страшны, - высокомерно фыркнул он. Его гротескная самовлюбленность больше не веселила: от неё после недолгого разговора уже тошнило, от явного пренебрежения этикетом тошнило ещё больше, но кронпринц упорно не замечал ни терзаний Артурии, ни её отношения к нему.

- Самоуверенность сгубила не одного героя, - криво улыбнулась девушка. - Как знать, вдруг сегодня твой черед?

Гильгамеш вскинул светлые брови в жесте нарочитого удивления.

- Пытаешься напугать меня? Или намекаешь, что боишься духов и тебя нужно проводить до комнаты? Хороший способ завлекать мужчин в спальню, ничего не скажешь...

- Твоя помощь и даром мне не нужна, равно как и ты в моей спальне. Доброй ночи, кронпринц, - вопреки всякому этикету и к вящему стыду своих учителей оборвала Артурия. Похоже, легче пробить каменную стену головой, чем убедить в чем-то наследника Истфилда. Возможно ли наладить дипломатические связи с человеком, который слышит только себя и считает всех остальных существами низшего сорта? Создатель, дай же силы пережить следующие дни...
***

Едва шаги Артурии затихли вдали, по лестнице, ведущей на первый этаж, вспорхнула хрупкая фигурка экономки, кутающаяся в прозрачную шаль. Подойдя к Гильгамешу, девушка заглянула ему в глаза, ожидая радости или восхищения, какое привыкла видеть у знакомых мужчин. Она явно надела лучшее свое платье и тщательно прихорашивалась, надеясь поразить такого влиятельного гостя. Но алые глаза смотрели холодно и отстраненно.

- Почему так долго? - недовольно поинтересовался кронпринц.

- Хозяйка бы не одобрила встречи. Она так долго тут стояла - я думала, она никогда не уйдет... - Не ожидавшая столь холодного приёма экономка опешила, и теперь испуганно взирала на юношу снизу вверх. Промелькнувший на миг в глазах девушки агнца перед пастью разъярённого тигра приглушил гнев кронпринца. Недаром в Истфилде, завидев разгневанного наследника, его новообретенные наложницы стремились забиться в уголок и стать как можно тише и незаметнее. Страх тех, кто перед ним беззащитен, быстро отрезвлял Гильгамеша: уж кем-кем, а садистом, упивающимся страданиями более слабых, он никогда не был. А вестфилдская принцесса, если будет вести себя так же безрассудно, как сейчас, вряд ли протянет до второй годовщины замужества. Впрочем, это только её проблемы.

- Мне плевать, что думает твоя хозяйка. Приди ты раньше - она бы вообще нас не застала, - оборвал блеяние экономки Гильгамеш и, притянув девушку к себе, властно поцеловал - выпивая без остатка дыхание, вторгаясь языком между распахнутых губ. В душе кипело глухое раздражение, вызванное дерзкими словами Артурии, и податливость партнерши сейчас была только кстати, пусть даже целовалась экономка по-деревенски неумело. Да ему и не важен был ответный поцелуй тогда, когда хотелось завоевывать, утверждать собственную власть над разгоряченной, дрожащей, льнущей к нему девушкой. Таких он и любит - раскованных и податливых, будто воск...

Но, прояви она хоть чуточку той непокорности, что демонстрировала Артурия, было бы гораздо лучше.

к оглавлению

Глава 2. Гость

Утром Артурию разбудили голоса, доносящиеся откуда-то из коридора. Кто-то - судя по голосам, две девушки - живо что-то обсуждал, упорно стараясь говорить негромко, дабы никого не разбудить. Но эмоции время от времени брали верх, проскальзывающие высокие нотки резали слух, и сон неминуемо рассеивался, оставляя только неприятную усталость и опустошенность. Желание выглянуть и попросить отойти от двери становилось всё сильнее, хотя говорящие, видимо, спохватились и вновь приглушили голоса. 'Лучше бы просто кричали, так бы хоть сон ушел сразу', - Раздраженно подумала Артурия. Она была не в духе: засиделась за документами до середины ночи, упорно их штудируя, несмотря на царивший в голове хаос. Вчерашние слова Гильгамеша не выходили из головы, приходилось собирать всю волю в кулак и кропотливо вникать в сотни столбцов из цифр, названий и пояснений. За каждой строчкой скрывались чьи-то судьбы, имена, доли в казне - но в таком количестве они не вызывали ровно никаких эмоций, кроме скуки. Естественно, что, несмотря на царившее в душе смятение, глаза начали слипаться очень скоро; но Артурии было не впервой перебарывать сон и упорно твердить себе, что государство для короля должно быть важнее низменных потребностей. Однако бренное человеческое тело под утро всё-таки подвело, вырубившись вопреки воле хозяйки.

Теперь же принцесса Вестфилда перевернулась на спину и потянулась, разгоняя остатки ленивого сонного марева. Раскрытая книга, лежавшая до этого на самом краешке кровати, с глухим стуком упала на пол. Голоса в коридоре тут же стихли: видимо, собеседницы услышали звук падения. Сплетничали о хозяевах или гостях? В таком случае, правильно замолчали: в семье Пендрагон болтливая прислуга долго не задерживается.

Стоило открыть глаза, как взгляду предстал каменный потолок с хаотичной сетью стыков, паутинкой разбегающихся в разные концы комнаты. Сквозь толстые стекла помещение заливал рассеянный белый свет: стояла по-весеннему пасмурная погода, и солнце зябко куталось в ватное покрывало облаков. Обычное явление для начала мая. Но скоро весна незаметно перейдёт в засушливое южное лето, и светило откинет своё тёплое одеяло для того, чтобы укрыть Мэрильен и его окрестности жарким маревом вплоть до октября. Потому май, нежный и относительно прохладный, был для Артурии самым любимым месяцем в году.

На полу, рядом с ножкой письменного стола обнаружилась подшивка отчетов в кожаном переплете, которую Артурия изучала перед сном. По счастью, листы были скреплены вместе и не рассыпались. Надо бы вернуть документы и пометки к ним до завтрака, потом у отца может не быть времени на проверку. 'Интересно, который сейчас час?' - Промелькнула беспокойная мысль, и девушка рывком вскочила, откинув одеяло. На спинке кресла лежало дневное облачение, но служанок почему-то видно не было: видимо, это они разговаривали в коридоре. Песочные часы давно следовало перевернуть - шесть часов утра уже миновали. Проспала, причём сильно. Впрочем, немудрено, с таким-то гостем в доме.

- Миледи, вы уже встали? - прощебетали со стороны входа. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула камеристка, уже одетая и причесанная. Вся прислуга на вилле поднималась в пять, чуть позже будили и хозяйку - около шести, в немыслимую для аристократки рань. Артурия с чужих слов знала, что в крупных городах, где знатные семьи постоянно организуют друг для друга ночные приемы, спать до полудня - обычное дело. Однако особняк Пендрагон жил по другому, возможно, слишком провинциальному расписанию, и до сей поры всех обитателей это устраивало.

- Да. Который сейчас час? - поинтересовалась Артурия. Камеристка замялась, залившись краской до самых ушей. Рыжие всегда приметно краснеют, вот и у Гретты эмоции ясно читались на лице: она была чем-то смущена.

- Без четверти семь. Простите, миледи, его величество приказал никого не будить до семи... Но его высочество, кажется, уже встали. Помочь вам одеться? - каким-то извиняющимся тоном произнесла она, вопреки всякому здравому смыслу краснея еще больше. Интересно, ей сейчас не по себе из-за того, что хозяйка явно недовольна приказом отца или служанка просто смущена тем, что речь зашла о привлекательном кронпринце?

- Не надо, Гретта, я сама.

Дверь закрылась, и Артурия отправилась приводить себя в порядок. Выстывшие за ночь половицы на миг обожгли босые ступни холодом, а ледяная вода разогнала остатки сонливости, вселяя привычную бодрость. Наскоро сделав зарядку и облачившись в повседневное одеяние, принцесса Вестфилда поспешила спуститься вниз и поприветствовать гостей. Да, после вчерашнего не хотелось не только общаться с Гильгамешем, но и видеть его, однако этикет был неумолим: следовало пожелать гостям доброго утра и осведомиться, не нужна ли им помощь. Вдруг визитеры изволят заблудиться в имении?

Впрочем, особняк Пендрагон не был так уж велик, чтобы в нем заблудиться. Две хозяйские спальни с крошечными кабинетами, пара гостевых, большая и малая гостиная с выходом на увитую плющом террасу, обеденная зала, небольшая библиотека да помещения для прислуги - вот и весь нехитрый набор комнат. Позор для аристократов. Нет ни огромных приемных залов, ни залов славы, ни студий искусств, ни каких-либо иных потрясающих воображение роскошью комнат. Артурия никогда не интересовалась современной архитектурой, ныне всё больше склоняющейся к монументальности, а потому не могла предположить, на что еще способна человеческая фантазия в обустройстве абсолютно излишних помещений. Членам семьи Пендрагон всё это великолепие не было нужно, а редким гостям приходилось подстраиваться под провинциальный образ жизни, лишенный 'элементарных удобств', как выражался Гильгамеш. Ничего, пару недель в глуши кронпринц переживет как-нибудь. 'Да и заблудиться ему не помешает для профилактики', - Мелькнула на задворках сознания злорадная мысль, но Артурия предпочла отогнать ее.

Да наследник Истфилда, похоже, и не терялся. Когда Артурия проходила мимо террасы, со стороны яблоневого сада раздался знакомый голос. Правда, со вчерашней ночи в нем что-то неуловимо изменилось: Гильгамеш не растягивал презрительно слова, да и надменности, казалось, поубавилось. Обычный голос обычного парня, с живыми и веселыми интонациями. А вот обладатель другого голоса был Артурии незнаком. Он говорил тихо и по-кошачьи мягко, делая паузы между предложениями чуть больше, чем надо - будто собирался с мыслями. Или больше привык молчать и в разговоре чувствовал себя немного неловко.

- ...В прошлый мой визит в империю Лао император заверял меня в своей дружбе и желании сотрудничать. Даже обещал к моему восхождению на престол подарить знаменитую 'флотилию юности', - говорил Гильгамеш совершенно будничным тоном, без капли высокомерия и хвастовства. Девушка даже засомневалась: это точно истфилдский кронпринц? А, может, она всё еще спит, и ей снится какой-то другой мир, в котором всё перевернуто с ног на голову? Где зайцы летают, все люди добры и веселы, а Гильгамеш - нормальный человек, без раздутого до невероятных размеров самомнения.

- Я, конечно, давно не встречался с императором, - неспешно произнес собеседник кронпринца, - но не думаю, что их тысячелетняя философия за это время изменилась. Еще генерал Шанминь говорил: 'Нет нужды множить трудности там, где можно выиграть хитростью. Брось кирпич, дабы получить яшму'. Не думаешь ли, что нам бросают кирпич? Пообещали союз и помощь, но что потребуют взамен?

- Эн, я тоже читал Шанминя, и тоже умею вырывать из контекста, - Гильгамеш сделал паузу, вспоминая, - 'Дружи с дальним, воюй с ближним', шестая концепция. У Лао есть и свои беспокойные соседи, зачем им добираться до нас через три границы? Легче приобрести ценного и сильного союзника, чем разыгрывать долгую войну сомнительной пользы. Лао воюют только с прямыми соседями, они слишком предсказуемы, а все их возможные стратегии давно прописаны. Это делает их очень удобными в переговорах... Вот почему я так уверен в союзе.

- Я всего лишь напомнил тебе, что не стоит жарить зайца, который еще не пойман. А ты уже мысленно его приготовил и подал его к столу, - мягко ответил тот, кого звали Эн.

Гильгамеш заливисто рассмеялся, и этот смех вывел Артурию из оцепенения. Она и так услышала больше, чем позволял в таком случае этикет. Что вообще на нее нашло? Понятное дело, что вид Гильгамеша, пребывающего в хорошем настроении, да еще и беседующего без вчерашнего высокомерия, кого угодно мог повергнуть в шок, но это не повод подслушивать, будто недобросовестная служанка... стыд-то какой. И, больше не таясь, девушка вышла на террасу, тонувшую в белоснежных облаках цветущих яблонь.

В эту пору года сады благоухали, лаская обоняние нежнейшим фимиамом, окутывая, будто тончайшей вуалью. Но сегодня, пасмурным днем, эти запахи казались слишком сильными и приторными. Сладкий аромат, слишком плотный из-за влажного воздуха, вяз на зубах, застревал в горле, мешая сделать вдох... или Артурии это только казалось? Но делать нечего, долг велит приветствовать гостей.

- Артурия, перед тобой король Истфилда, Идрис, и его сын, кронпринц Гильгамеш.

Гости стояли на самом краю террасы, у резных деревянных перил, повернувшись лицом друг к другу - высокий и статный Гильгамеш, облаченный в роскошные одеяния вызывающе-алого цвета, и хрупкий парнишка, едва достававший собеседнику до плеча. Простые, легкие ткани безразмерного балахона, равно как и стоптанные сандалии на перепачканных в земле ногах, явно не сочетались с довольно прохладным маем. Зеленый шелк длинных и даже на вид мягких волос укрывал незнакомца до пояса, довершая образ чудаковатого отшельника, забывшего, что в приличном обществе предписано следить за собой. Артурия раньше его здесь не видела. Кем был этот юноша, Эн? Слугой Гильгамеша? Не похоже, высокомерный кронпринц не стал бы говорить с прислугой на равных. А что-то особенное, проскальзывающее в тоне, голосе, манерах и даже во взгляде, позволяло предположить, что юноши весьма близки.

- А еще бывают зайцы, на которых охотиться приятнее, чем поймать, - тихо произнес Гильгамеш и перевел взгляд на приближающуюся Артурию. Голос его зазвучал громче, а на губах расцвела привычная за прошедший день надменная улыбочка: - Вот идет живой пример. Не могла прожить без меня и одного утра, Артурия?

- И вам доброе утро, кронпринц. Приятно видеть, что вы неизменно вежливы. - Спокойно парировала она и перевела взгляд на длинноволосого юношу. Тот, осознав причину ее замешательства, тронул друга за плечо, и лишь тогда наследник Истфилда изволил выполнить долг, предписываемый правилами приличия:

- Артурия, это Энкиду, мой лучший друг, - он усмехнулся и произнес раздельно, будто смакуя каждое слово, - Эн, познакомься с моей будущей королевой, Артурией Пендрагон.

Бровь Энкиду дернулась, выдавая его удивление; но он совладал с собой и с невозмутимым видом обменялся с принцессой приветствием - уже привычным истфилдским жестом вежливости. Похоже, юноша уже достаточно привык к выходкам Гильгамеша, чтобы не удивляться настолько скоропалительным заявлениям.

- А родовое имя?..

-Просто Энкиду. Увы, леди, я не аристократ, - мягко ответил гость.

- О... Прошу простить, - только и выдавила Артурия, неловко улыбнувшись в попытке сгладить собственный просчет. Она не ожидала, что такой сноб, как Гильгамеш, станет настолько непринужденно общаться с человеком низкого происхождения. Однако Энкиду ответил на ее извинения солнечной улыбкой:

- Что вы, не стоит. Невеста моего друга не должна извиняться по таким мелочам.

Доброжелательное выражение Артурии будто примерзло к лицу. Сказанное прозвучало как изощренная издевка, хотя вряд ли собеседник хотел произвести такое впечатление. Разумеется, он не мог знать ни о нюансах отношений между наследниками двух государств, ни о мнении наследницы Вестфилда насчет своего возможного статуса 'невесты'. Не стоило подозревать этого приветливого и вежливого юношу в злом умысле. Скорее, стоило винить Гильгамеша за то, что он своими неосторожными высказываниями создал у Энкиду неправильное впечатление об их с Артурией отношениях.

- Боюсь, имело место досадное недоразумение, - тактично, но твердо произнесла девушка и метнула выразительный взгляд на Гильгамеша. Тот криво усмехнулся, но поправлять не спешил, видимо, наблюдая за ней. Спровоцировал неловкость, а теперь развлекал себя реакцией людей, упиваясь неловкими паузами и смущением... что ж, это было вполне в его духе. - Насчет брачных уз еще ничего не известно и вряд ли союз вообще будет заключен. Кронпринц слишком торопит события...

- Не смущайся, моя королева, - насмешливо прервал наследник Истфилда. - Не стоит скрывать свои истинные чувства.

Подавив желание выругаться, Артурия заставила себя сделать очищающий выдох.

- Вам неприятно будет услышать о моих истинных чувствах, - устало ответила она, повернувшись к кронпринцу. Тот подначивающе улыбнулся:

- А ты попробуй.

- Не собираюсь. Мне ещё дорого мнение отца обо мне: он столько лет налаживал связи, оборванные после распада империи. И вам бы стоило вести себя сдержаннее, если не хотите скандала: думаю, ваш отец тоже не простит вам этого.

- Вообще-то мы с тобой заключим брак: есть ли способ укрепить дипломатические отношения еще сильнее? - отмахнулся Гильгамеш.

В чем-то он был прав, однако возможный брак вовсе не повод вести себя как неотесанный плебей. И, Создатель, как же Артурии не хотелось этого брака! Причем, выскажи она сейчас кронпринцу в лицо все, что она думает о его эгоизме, высокомерии, избалованности и манере доводить людей до белого каления, возможно, замужества удалось бы избежать. Однако её воспитывали как политика, думающего о благе государства, и чувство долга привычно задавило ненужные эмоции. Не стоит их конфликт обострения отношений на международной арене, особенно сейчас, когда маравийский сатрап и император Лао только и ждут ослабления соседей, чтобы начать завоевание уцелевших остатков Милесской империи. Утер бы не простил дочери, если бы из-за личного конфликта наследников двух государств разразилась война. Он-то вчера держался со своим августейшим собратом максимально учтиво и вежливо, строго следуя этикету и правилам приличия. Иногда Артурии казалось, что это ему не стоило вообще никаких усилий. Прожив в глуши практически всю свою жизнь, она никогда не видела отца таким и не могла не восхищаться им: он вел себя так, будто успел сродниться с маской идеального правителя, всегда выдержанного и величественного. В его присутствии хотелось выпрямить спину и неотступно следовать правилам, так, как и положено наследнице Утера Пендрагона.

- В девять часов подадут завтрак, мы с отцом были бы рады, если бы вы присоединились к нам. Энкиду, к вам это тоже относится, - произнесла Артурия, стараясь не встречаться глазами с Гильгамешем. Несмотря на все ее попытки сохранить на лице доброжелательное выражение, казалось, что внимательный взгляд кронпринца проникает в самую душу и ясно видит клокочущий гнев под маской невозмутимости. И это юношу несказанно забавляет. Впрочем, в присутствии тактичного и приветливого Энкиду выдерживать его общество было намного легче.

- Благодарю, ваше высочество. Почту за честь присоединиться к завтраку, - поклонился Энкиду, когда пауза слишком затянулась. Должно быть, он ждал положенной по этикету реакции кронпринца, как старшего по положению, но Гильгамеш был занят тем, что с насмешливым интересом изучал собеседницу. Да, поведением Энкиду намного больше походил на аристократа: его манеры, тактичность в разговоре и воистину аристократическое умение сохранять доброжелательное лицо создавали впечатление, что знатный и воспитанный - не Гильгамеш, а именно он. И импонировал он Артурии намного сильнее.

- С удовольствием примем приглашение, - в учтивом жесте склонил голову Гильгамеш. Артурия бросила на него удивленный взгляд. Значит, кронпринц умеет вести себя так, как диктуют правила, а потому нельзя предположить, что он их не знает. Так почему же он почти им не следует? Проявление нонконформизма? Или он просто не считает нужным быть учтивым перед Артурией? - Хотелось бы посмотреть на тебя в качестве подавальщицы. Картина, должно быть, незабываемая.

- Что, простите?

Шокированная стремительным переходом от безупречных аристократических манер к едким словам, принцесса не сразу нашлась, что сказать. Нет, он ее попросту провоцирует! Дипломатия дипломатией, но, может быть, все же стоит одернуть его? Не при свидетеле, конечно. Потом, наедине - всенепременно, но сейчас оставалось только мысленно дать себе пощечину и приказать не реагировать.

- Разве женщины не должны прислуживать за столом гостям в знак уважения? Вчера такого не было заметно, и я подумал, что к нам отнеслись без должного гостеприимства. Попахивает дипломатическим скандалом, - пояснил кронпринц. И при этом - Артурия готова была поклясться - внимательно изучал её реакцию. Знал, должно быть, что она вынуждена себя контролировать, и забавлялся, стараясь вывести собеседницу из себя.

- Если вы об истфилдском обычае, то в Вестфилде такое не практикуется, - ровно проговорила она. - У нас, как и во всех развитых странах, женщины пируют наравне с мужчинами. Надеюсь, вас не слишком оскорбит завтрак по нашим правилам.

- Ах да, культурные различия. Совсем забыл. Всё в порядке, моя королева, мы придем, - будто бы вспомнив, поправился гость. Позерство! Артурия точно знала, что он ничего не забыл - сидел ведь вчера на званом ужине и ничему не удивлялся. А сейчас намеренно попытался ее спровоцировать. По счастью, долг хозяйки соблюден и можно было оставить гостей, что Артурия и сделала, развернувшись на каблуках и направившись прочь с террасы.

Не тут-то было.

- Жалкое зрелище, - разочарованно протянул Гильгамеш ей вслед. Артурия остановилась на полдороги и рывком к нему развернулась. И ведь сказал нарочито громко, так, чтобы она услышала! Чего он снова добивается?

- Поясните, что вы имеете в виду, кронпринц, - с трудом скрывая раздражение, поинтересовалась она.

- Ты вчера была абсолютно другой - открытой, яркой, причем настолько, что даже твоя неотесанность только добавляла тебе шарма. А сейчас ведешь себя, как Энкиду. Надеешься так мне понравиться?

- Разумеется, богоподобный, ведь все в этом мире желают вам понравиться, и я не исключение. При вашей восхитительности можно было бы уже привыкнуть, - чуть не зарычав от отчаяния, устало ответила она. Настроение, и без того не радужное, давно скатилось куда-то в бездну. Никогда наследница Вестфилда не имела привычки язвить, но общение с Гильгамешем к этому попросту вынуждает. Создатель, хоть бы он не распознал сарказма и решил, что Артурия от него в полном восторге, как и все! Но кронпринц уловил иронию и угрожающе прищурился:

- Твой тон говорит о том, что ты так на самом деле не считаешь.

- Вы очень проницательны, - не удержалась от очередной шпильки принцесса. Брови Гильгамеша сошлись на переносице: слова собеседницы пришлись ему не по душе. Только почему Артурию должно это волновать? - Я пойду, распоряжусь насчет завтрака.

- Я тебя не отпускал, Артурия, - кронпринц схватил её за запястье и рванул на себя, да так, что она с трудом удержалась на ногах. Спасибо бесконечным тренировкам, что удержалась - было бы унизительно впечататься ему в грудь. Однако, какой бы сильной и тренированной Артурия ни была, Гильгамеш был сильнее - попытки вырвать руку ни к чему не привели. - Если думаешь, что я позволю тебе надо мной насмехаться потому, что ты моя будущая жена, то ты ошибаешься.

- Если думаешь, что я стану твоей женой после того, как пообщалась с тобой, то ты ошибаешься, - в тон ему ответила она, безуспешно пытаясь вырваться. Приходилось признать, что хорошо тренированному юноше ее возраста она почти ничего не может противопоставить. Ничего удивительного, учитель фехтования не уставал повторять, что юноши физически сильнее девушек. Неприятно, но от этого никуда не деться.

Напряженные, будто натянутые пружины, наследники двух государств смотрели друг на друга; ни один не желал уступать, и это обречено было вылиться если не в открытое противостояние, то в одну драку точно. Сейчас Гильгамеш казался Артурии практически безумцем: из тех воинов, которые не знают страха, бросаясь на амбразуру, но между тем способны убить того, кто их разозлил, и в мирное время. Такие зачастую становились преступниками, а, будучи правителями, топили свою страну в крови, и показывать перед ними свою слабость было смерти подобно: они понимали только язык силы. Артурия и была готова дать отпор, причем не только Гильгамешу, но и Энкиду. Новый гость задумчиво созерцал яблоневый сад, деликатно делая вид, что его тут нет. Но останется ли он в стороне в случае драки?

Вот только противник нападать не спешил.

- Куда ты денешься? Я ведь уже тебе нравлюсь, - с самодовольной усмешкой произнес он, почему-то опустив взгляд на губы Артурии.

Осознав, что за этим последует, девушка вновь попыталась вырваться, но свободная рука кронпринца легла ей на затылок, а губы обожгло горячим пряным дыханием. Целовал Гильгамеш властно, умело, но не забывая о бдительности: едва принцесса попыталась свободной рукой ударить его в бок, второе запястье оказалось прижато к первому. Мягкие губы лишали воли к сопротивлению, ловя каждый невольный вдох и оставляя один на один с пьянящей беспомощностью, а еще с неприятным ощущением, что желание Артурии не имеет абсолютно никакого веса. И эта беспомощность злила, заставляя чувствовать себя зверем в ловушке. А, как известно, загнанные в угол звери становятся намного злее и опаснее.

Извернувшись, девушка изо всех сил ударила Гильгамеша по голени и отскочила в сторону, воспользовавшись тем, что тот согнулся от боли, выпустив ее руки из цепкой хватки. На языке был противный металлический привкус: не ожидавший противостояния кронпринц невольно укусил её. Впрочем, Артурию это не тревожило, укус и синяки на запястье - небольшая цена за свободу. Куда хуже, если сейчас придется отбиваться от двоих крепких юношей. Энкиду, всё еще упорно делавший вид, будто его тут нет, застыл поодаль: он тоже ожидал драки. Вряд ли они, конечно, попытаются покалечить наследницу государства, но проучить вполне могут. Хорошая получается дипломатическая миссия, ничего не скажешь...

Однако Гильгамеш вновь удивил: похоже, он и не собирался драться. Наоборот, он окинул напряженно замершую Артурию веселым взглядом и дразняще провел языком по губе, слизывая кровь. Было в этом жесте что-то очень интимное, настолько, что скулы девушки невольно зарделись.

- Ты омерзителен, Гильгамеш, - мысленно отвесив себе пощечину за непрошенное смущение, произнесла принцесса Вестфилда. Она надеялась, что голос звучал спокойно, но взгляд, должно быть, выдавал ее с головой. Был ли на земле тот, кого она ненавидела так же сильно, как этого юношу, стоящего напротив с видом снизошедшего до смертных божества? Того, кто предъявлял на Артурию какие-то права, не интересуясь ее мнением, кто намеревался отобрать ее Вестфилд, был груб и надменен, а теперь еще и насильно ее поцеловал... И теперь, похоже, так просто не отступится. - Чего добивался? Что я осознаю, как была несправедлива по отношению к тебе и брошусь тебе на шею?

- Того, что мы наконец-то снова на 'ты'. Надеюсь, что после поцелуя тебе будет сложно держать дистанцию, - весело произнес он.

Да, в одном он был прав - в пылу гнева она снова перешла на противоречащее всякому этикету обращение на 'ты'. Что поделать, держать маску равнодушия становилось все труднее, потому что с каждым мгновением в душе всё больше клокотала бессильная ярость. Неужели он добивается обострения отношений, нарываясь на открытый скандал? Ведь видит, насколько злит Артурию, не может не видеть. А если так, то нужно приложить все силы, чтобы обуздать собственные эмоции. Хотя бы для того, чтобы лишний раз не радовать Гильгамеша.

- Хоть кто-то из нас ведь должен быть вежливым, - спокойно, как только могла, промолвила она.

- Для этого есть дипломаты, вроде Энкиду, - Гильгамеш кивнул на своего друга, который снова расслабленно созерцал сад, облокотившись на перила, и со всей тактичностью делал вид, будто его тут нет. Причем Артурия начинала подозревать, что надо последовать его примеру. Наверное, игнорирование кронпринца - лучший способ сохранить душевное равновесие рядом с ним. Особенно когда он говорит с такой насмешливой снисходительностью. - Ты - плохая актриса, моя королева, и не в силах скрыть свою страстную натуру за маской благочестивой овцы. Даже не пытайся, выглядит жалко.

- А тебе не помешало бы брать пример с Энкиду, он намного разумнее тебя. Эмоции - враг короля, Гильгамеш. Они затуманивают разум, лишая способности трезво мыслить. Когда-нибудь ты это поймешь, но будет уже поздно.

Менторские нотки, неизвестно откуда взявшиеся в голосе Артурии, заставили кронпринца удивленно изогнуть бровь.

- Учить меня вздумала? Равнодушный король обречен на крах: он рождает лишь непонимание, подданные слишком часто принимают невозмутимость за безразличие.

- Ну-ну. Посмотрим, чье мировоззрение окажется правдивым.

- Что-то подсказывает, что не твое. Ты не умеешь ни внимать мудрым советам, ни признавать собственные ошибки. Плохое свойство, и не только для короля, - с убийственной серьезностью произнес Гильгамеш, заставив скрипнуть зубами. Слушать нравоучения от этого человека расстроенной, раздраженной Артурии хотелось еще меньше, чем его шуточки. А кронпринц поспешил еще более накалить ситуацию, весело добавив: - Кстати, мне понравилось, как ты назвала меня богоподобным. От супруги короля не ждут подобного официоза, но ты, так и быть, можешь обращаться ко мне так.

- Наслаждайся, - процедила в ответ Артурия и, развернувшись, зашагала прочь - к счастью, на этот раз никто ее не останавливал. Хотя вслед полетело что-то неразборчивое, отдаленно похожее на 'дерзкая женщина', да и пусть. Если принцесса Вестфилда останется здесь еще дольше, то не факт, что сумеет сдержаться и не побить Гильгамеша, положив конец и дипломатической миссии, и собственному самоуважению. Второй раз за два дня, между прочим.
***

А Гильгамеш неотрывно смотрел в спину девчонке, когда она припустила прочь с террасы. Несмотря на напускное спокойствие, кажется, она всё же была выведена из равновесия. Правда, не ясно, с чего бы - чувства вины за дерзкие слова в ней не ощущалось. Не от поцелуя же ей нервничать! За знаки внимания великолепного Гильгамеша, не говоря уже о перспективе стать императрицей великого государства, большинство девушек убить готовы - чего еще ей надо? Впрочем, женщины - вообще странные создания. И, добродушно фыркнув про себя, кронпринц обернулся к Энкиду.

Друг стоял в паре шагов от него, возле перил, отделяющих террасу от сада. Опушенная белым покровом цветов тонкая веточка склонилась к самому его лицу, будто протянутая для поцелуя рука возлюбленной. Юноша сам довершал этот романтичный образ: он удивительно робко касался пальцами нежных цветочных лепестков, дабы не повредить их, и, прикрыв глаза, вдыхал легкий фимиам яблоневого цвета. Вечный жрец природы, настоящий художник... Сейчас Энкиду напомнил кронпринцу Истфилда то диковатое дитя лесов, каким он был в их первую встречу. Абсолютно равнодушный к политике, обществу и светским развлечениям, он быстро терял нить пустопорожнего щебетания, напуская на себя рассеянно-равнодушную улыбку, а то и совсем покидал непривычную компанию. Намного больше влекли его леса и безлюдные берега озер, куда он приходил для того, чтобы восстановить внутреннее спокойствие. Иногда Гильгамеш задумывался, не было ли в роду друга монахов Лао с их теорией постижения дзен. По крайней мере, в состояние медитации Энкиду впадал удивительно легко.

Вот и сейчас казалось, что созерцание цветущего сада для него куда интереснее, чем спор наследников двух государств. Возможно, дело было не только в любовании природой, а во врожденной тактичности. Вот уж чего у него было не отнять, так это умения отстраниться от раздражающе шумного разговора и не смущать спорщиков жалким блеяньем 'не ссорьтесь' или 'ну что вы, не стоит'... по крайней мере, пока дело не дойдет до рукоприкладства. В драке друг непременно встал бы на его сторону, в этом кронпринц и не сомневался.

- Эн, ты вообще тут? - окликнул друга Гильгамеш. Энкиду даже не оторвал взгляда от обычной с виду ветки яблони. Впрочем, это для истфилдского кронпринца, не страдавшего излишне творческим взглядом на жизнь, она была заурядной, а для Энкиду, художника, способного различить в обычном зеленом пейзаже множество оттенков, хрупкая веточка была чем-то восхитительно-прекрасным. Можно было побиться об заклад, что вечером Энкиду обложится красками и будет рисовать какую-нибудь пейзажную чушь. Придется потрудиться, чтобы вытянуть его из комнаты..., но ничего, Гильгамеш никогда не боялся трудностей.

- Не уверен, - флегматично ответил Энкиду, не глядя на друга. - Ты уже наигрался?

Гильгамеш облокотился на перила и поднял лицо к небу, будто сытый кот, щурясь от рассеянных лучей, пробивающихся сквозь дырявое покрывало туч. На миг он задумался, вспоминая: вопиющая дерзость девчонки, которая в иной ситуации не оказалась бы безнаказанной, почему-то не столько раздражала, сколько будоражила неизведанными чувствами. Право, он давно не находил такого развлечения. Доводить принцессу и смотреть, как она безуспешно пытается удержать свою невозмутимую маску, было истинным наслаждением. А уж какое удовольствие лицезреть сердито сверкающие изумруды глаз на раскрасневшемся от гнева лице, таком притягательном в своей искренности... как сегодня. А потом схватить в охапку и целовать, сминая упрямо сжатые губы, изучать её тело еле ощутимыми прикосновениями и ощущать сквозь поцелуй невольные стоны от пробуждающейся чувственности. Гильгамеш представил ее такую, разгневанную и раскрасневшуюся, но пребывающую в полной его власти, лежащую под ним на его роскошной кровати, и губы сами собой разошлись в мечтательной улыбке.

- О, здесь еще играть и играть, - протянул он.

- Надо же, - хмыкнул Энкиду, - Странно видеть тебя таким, особенно здесь.

- Почему же?

- С тех пор, как ты вернулся из Лао, в твоем распоряжении всегда была целая толпа прекрасных и утонченных аристократок, но ты вечно ходил с недовольным видом. А тут отец вытащил тебя в далёкие дали, подсунул невзрачную принцессу - и смотри-ка, как глаза заблестели, - Энкиду скосил на друга веселый взор, в котором так и сквозило кошачье лукавство.

- Я всегда такой, если ты не заметил, - недовольно ответил кронпринц. Исключительно для вида: в глубине души он осознавал, что сегодня и впрямь слишком добр. Но причина была в бурной ночи, проведенной более чем приятно, так что дерзкая девка здесь ни при чем. А друг не отводил насмешливого взгляда, и куда только подевалась его демонстративная отрешенность!

- В том-то и дело, что не такой. Ты даже удар ей простил! - улыбка Энкиду стала еще более лукавой. Вот же зараза, поймал и радуется!

- Ну, я получил сатисфакцию в виде поцелуя. Что-то мне подсказывает, что для нее это было куда более чувствительно, нежели побои. Странная женщина, - с мечтательными нотками в голосе произнес Гильгамеш, - На первый взгляд кажется, что выдрессировать её невозможно, но тот, кто решится на это, получит ни с чем не сравнимое сокровище... ну, интересуй тебя люди, ты бы меня понял. Ты что так смотришь? - осекся кронпринц. Лиственно-зеленый взгляд Энкиду был слишком уж понимающим - будто он видел в глубине души друга что-то, о чем тот сам еще не подозревал.

- О чем я и говорил - слишком много речей об одной и той же женщине. Я начинаю думать, что в этот раз всё серьезно, - поддел он, наклоняясь, чтобы поднять из пыли нежный белый цветок, сорванный ветром с яблони.

- Ну кому женщины, а кому гербарий... Эн! - возмутился кронпринц, когда Энкиду, вдоволь налюбовавшись находкой, каким-то стремительным движением качнулся вперед и закрепил цветок в золотых волосах друга. И самым наглым образом отпрянул, так, что Гильгамеш не успел возмущенно отпихнуть его локтем. В лиственно-зелёных глазах плясали бесенята, и кронпринц подавил порыв вытащить из волос чертов цветок, вместо этого переключив внимание на нахального мальчишку. - А ну подойди сюда!

- А между тем, многим не мешало бы почаще любоваться природой. Люди бы меньше убивали себе подобных, если бы могли по достоинству оценить красоту созидания. К тебе это тоже относится, - подмигнул Энкиду, не торопясь подходить. Гильгамеш возвел глаза к небу.

- Эн, я политик, а в политике нет хороших и плохих приемов, и ты это не хуже меня знаешь. А если хочешь читать проповеди, иди в храм жрецом жизни. Там хоть слушатели подходящие.

- Нет, не возьмут, - подумав, мотнул головой Энкиду. - Ты же сам подарил мне наложницу без возможности отказаться. Взял и лишил меня удовольствия посвятить жизнь служению богам. Теперь придется собирать собственный гарем и предаваться распутству, - весело добавил он и, прикрыв глаза, повел носом, будто кот. Еле уловимый ветерок доносил благоухание цветущих яблонь, и душу невольно наполнило пьянящим восторгом. В такие минуты Энкиду казалось, что он способен на что-то поистине грандиозное: свернуть горы, разгромить в одиночку базу контрабандистов, а то и написать картину в духе лучших милесских живописцев. Тем более вид Гильгамеша с трогательно-романтичным цветком на голове был достоин огромного полотна: скажем, во всю южную стену кабинета кронпринца.

- Можешь быть жрецом Солнца, - предложил Гильгамеш. - Жить в золоченом храме, попивать ритуальное вино и отщипывают подношения, а вечерами отдыхать в компании молоденьких жриц. Одни плюсы.

- Мы с тобой уже так живем. Пойдем. Не будем заставлять твою невесту ждать, - Энкиду солнечно улыбнулся и первым направился ко входу в дом.

Уже шагая рядом с другом по гулким коридорам особняка, Гильгамеш все-таки содрал с волос цветок, чтобы не предстать перед королем и его дочкой в образе томного героя сонетов. Хотя, судя по вновь затуманившемуся взгляду друга, тот уже вынашивал мысль о том, как бы увековечить грозного кронпринца в таком образе. И пусть его: главное, что приехал. А значит, дипломатическая миссия перестает быть скучной.

к оглавлению

Глава 3. Сомнения

6 мая 521 года третьей эпохи. Мэрильен. Южный Вестфилд

Этот моцион Утер совершал в каждый свой приезд сюда. Право, это было так в его духе - с трудом оправиться после смерти жены, но при этом регулярно, с каким-то упорством мазохиста, навещать ее могилу, бередя и без того не заживающую рану. Хорошо видимая, исхоженная тропка змеилась вглубь парка, на который больше всего походило мэрильенское кладбище: видимо, ее протаптывали служители церкви, регулярно меняющие здесь цветы и не позволяющие месту упокоения королевы зарасти пылью. И наверняка во время реквиема, который служат в храме каждую субботу, имя Игрейны Пендрагон упоминалось первым - Утер, как человек, строго следующий заветам Создателя, наверняка позаботился и об этом. Как настоял и на том, чтобы ее похоронили не в Камелоте, в семейном склепе, а именно здесь - на прихрамовом кладбище, в небольшом городке на юге страны, до которого от столицы ехать не меньше недели. Быть может, на то была воля самой покойной - несмотря на тяжелую болезнь, совсем подкосившую ее в последние годы ее жизни, она всей душой любила маленький и уютный Мэрильен, негласную жемчужину страны. Идрис точно знал, что похоронить ее здесь было абсолютно правильным: в крохотном склепе на два шага, построенном специально для нее, у ног какой-то застывшей в камне волшебной феи, а вовсе не посмертной статуи леди Игрейны, как она официально именовалась. И Утер, мудрый и справедливый король в разметавшейся по земле накидке цвета ультрамарина, до боли гармонично смотрелся здесь, коленопреклоненным у ног изваянной в камне жены, будто рыцарь, умоляющий свою леди о знаке внимания. Картина, достойная кисти лучшего живописца, но вместе с тем столь личная, если не сказать интимная, что король Истфилда, сентиментальностью никогда не страдавший, старательно отводил взгляд от исполненного скорби друга. Впрочем, памятуя о замершем в дверях склепа спутнике, тот не стал томить ожиданием: одними губами прошептал молитву, бережно, с какой-то исступленной нежностью возложил хрупкие лилии в руки барельефа, украшавшего тяжелую мраморную крышку, и поднялся.

- Прошу прощения, - произнес Утер голосом, которым могла говорить скорее ожившая статуя, нежели живой человек. Идрис понимал, что ему сложно совладать с эмоциями: кому захочется демонстрировать слабость перед августейшим собратом? Смягчая ситуацию, король Истфилда поклонился могиле Игрейны и возложил цветы - в отличие от Утера, в изножье барельефа. Разместить их по соседству с лилиями, оставленными вдовцом, сейчас казалось попросту кощунственным.

- Скорее это я должен извиняться за то, что некстати навязался с вами в эту поездку, - неожиданно для себя искренне ответил он и, выпрямившись, направился вслед за старым другом к выходу из склепа, а затем и с кладбища, к видневшейся вдали небольшой церквушке. Честно сказать, даже кладбище выглядело приветливее нее: на деревьях и кустах заливался птичий хорал, сквозь нежный покров молодой травы пробивались белые островки могильных камней, а солнце, на протяжении последних трех дней не баловавшее Мэрильен своим вниманием, сегодня смилостивилось и теперь радостно сияло с лазоревого небосвода, окаймленного белыми перышками облаков.

Храм же, при ближайшем рассмотрении, больше всего походил не на уютный дом Создателя, а на черный обелиск из страшной маравийской легенды, поглотивший некогда целый город. Несмотря на сравнительно небольшие габариты, он черным вороном взметнулся над остальными зданиями, сгрудившимися в испуганную кучку и отгородившимися от жутковатого соседа обширной площадью, вымощенной обтесанным камнем ещё до распада империи. В таком храме могли бы твориться черные мессы, и уж никак не справляться строгие антарианские службы. Он, словно живое существо, щурил на Идриса узкие окна-бойницы, будто бы ясно видя его мысли и зная наперед, что ни в какого Единого Бога-Создателя тот не верит. Мало того, сам является потомком каких-то жалких божков, которых грозный антарианский Бог мог бы легко стереть с лица земли, не оставив даже мимолетного воспоминания.

- Эа пострашнее будет, - пробурчал Идрис себе под нос, совсем не задумываясь о смысле своих слов, скорее, следуя инстинктивному порыву сказать хоть что-то, что разрушит давящую атмосферу жутковатого величия. Утер еле уловимо вздрогнул, вырванный из задумчивого оцепенения.

- Что?

- Жуткие у вас храмы. Не оставляет ощущение, будто кто-то за нами следит.

- Куда нам до ваших: сплошь золото да блудницы.

- Кощунствуя на столь трепетную тему, как религия, вы оскорбляете мои чувства. Еще немного, и я буду вынужден объявить вам войну, - нахмурив густые светлые брови, с ироничной строгостью заметил король Истфилда. Но спутник, как и ожидалось, шутку не оценил.

- Есть ли понятие кощунства в той религии, где людей после смерти причисляют к богам? Не мне, конечно, судить вас, но гордыня, которой пропитана ваша вера, от Падшего. Надеюсь, что вы, рано или поздно, позаботитесь о своей собственной душе и душах ваших подданных и примете веру в истинного Создателя, - Утер начертил в воздухе странный знак, напоминающий крест. Идрис припомнил, что святой Антар, подаривший антарианцам заветы 'истинного Бога', а религии - название, был распят милесскими жрецами как раз таки на кресте. Вроде бы с тех пор от антарианцев требуется осенять себя таким знаком всякий раз, когда они прибегают к молитве, упоминают Создателя или касаются святыни.

- Спасибо, предпочитаю не принимать религию, в которой даже король, властелин мира, вынужден именоваться Божьим рабом. Меня пока и в Эа всё устраивает, - пожал плечами Идрис. Но Утер, похоже, не расслышал - он был занят тем, что обменивался краткими приветствиями со своими подданными, в этот утренний час наводнявшими площадь.

'Должно быть, поэтому он так редко бывает в этом городе: к концу дня голова судорожно подергивается от постоянных приветствий', - весело подумал король Истфилда, глядя, как спутник кивает одному, другому, третьему... Подданные не кончались, будто к святыне, желая приобщиться к беседе с королем, а тот, похоже, вовсе не тяготился такой фамильярностью: видимо, для обеих сторон данная традиция была привычной. Для Идриса же поведение старого друга было в новинку: зачем раскланиваться с каждым встречным? В столице Утер вёл себя совсем по-другому, ограничиваясь единственным кивком целой толпе народа; но в маленьком городке, видимо, в ходу так называемое 'взаимоуважение'. Парадоксальная традиция: а если в Истфилде принято падать ниц перед королем, то не делать же правителю то же самое только для того, чтобы подданные убедились, что король их уважает? Однако Утера, похоже, подобная фамильярность более чем устраивала, и Идрис предпочел не навязывать свои убеждения в чужом государстве, тактично сделав вид, что любуется архитектурой.

Надо сказать, здесь и впрямь было, на что посмотреть. В последний раз Идрис был здесь почти двадцать лет назад и уже успел отвыкнуть от грязно-серых каменных домиков, составлявших львиную долю построек в любом из вестфилдских городов. Практично, спору нет, однако эстетически Идрису больше нравились пышные в своей декоративности истфилдские особняки: ажурные и узорные, с высокими цоколями и декоративными портиками, мозаичными двориками и бассейнами, узкими резными окошками и домашними садами. Они сочетали в себе наследие Милесской империи и роскошь восточной архитектуры, и благодаря диковинным пестрым узорам выглядели нарядно, услаждая взор горожан.

Жаль, конечно, что некогда распространенный в Вестфилде светлый и легкий милесский стиль давно канул в прошлое, уступив место монументальности построек из грубо отесанного камня. И все же угрюмыми улочки этого чистого городка не были: будто в лоскутном покрывале, серый камень перемежался цветными заплатами крыш, фигурными фрамугами на дверях и окнах, пёстрой порослью палисадников и стройными, будто прочерченными по линейке изумрудными чернилами, рядами садов и аллей. И эти незначительные на первый взгляд детали оттеняли общую грубость плохо обработанного камня, создавая причудливую, завораживающую игрой красок гармонию.

Идрис почти забыл о незавершенном разговоре, когда Утер, нагнав его там, где в огромную площадь вливались каменные реки улиц, со всей серьезностью произнес:

- Если бы мы принимали религию в зависимости от того, 'устраивает' она нас или нет, в ней не было бы никакого толку. Чтобы обратиться в какую-либо веру, недостаточно ее 'выбрать', нужно прочувствовать ее всем сердцем, до самой глубины души, дышать и думать так, как думают братья и сёстры, войти в унисон с мыслями Создателя... Лишь тогда можно будет сказать, что мы верим.

- Право, ваше величество, вы уже в церкви побывать успели? Странно слышать такие речи именно от вас: вы не жрец и не пророк.

- Что странного в речах о Создателе?

- То, что это проповедь, и звучит она из уст короля. В сочетании с вашим образом жизни вырисовывается опасная картина: сначала строгость и умерщвление плоти, потом проповеди и забота о душе погрязшего в ереси соседа... в святые метите, не иначе, - попытался отшутиться Идрис, мысленно себя останавливая, но при этом с ужасом понимая, что остановить дискуссию не в силах.

Вот же парадокс: вроде не хотел разводить религиозную демагогию, и при этом парой замечаний умудрился углубить и без того бездонную пропасть противоречий. Совсем забыл, что перед ним правитель государства с абсолютно другой идеологией, и, что хуже, антарианец. А в антарианстве, увы, король мира один - Создатель. И его адепты не уставали напоминать об этом 'неверным', насаждая религию не проповедями, а огнем и мечом. Утер, конечно, не относился к воинствующим фанатикам, однако рисковать успехом международных отношений, затрагивая высокие материи, все же не стоило. Смерть жены явно подкосила короля Вестфилда, раз уж он пошел искать утешение в религии, и если еще пятнадцать лет назад Идрис смог бы с точностью сказать, что Утер отреагирует спокойно, то сейчас - с большой натяжкой. Помнится, как раз-таки с принятием его дедом новой государственной религии бывшие регионы Милесской империи перешли от вежливого нейтралитета к постоянным конфликтам, на первый взгляд незначительным, но неустанно подтачивающим и без того шаткий мир.

Но Утер вовсе не собирался поддаваться на провокации.

- Не нужно быть святым, чтобы что-то осознать. Достаточно пережить катарсис, тот, который разделит жизнь на 'до' и 'после'. С тех пор как... - он запнулся и как-то глухо, осторожно продолжил: - с тех пор, как Создатель забрал Игрейну к себе на небеса, я многое переосмыслил. Наш Бог не посылает несчастья просто так: это либо испытание нашей веры, либо наказание за грехи...

Он замолк, наткнувшись на серьезный взгляд спутника. Слишком серьезный для того, кто всегда очень иронично относился к антарианской вере. Того, кто насмехался над самим понятием греха - ему можно жить, постигая все возможные удовольствия и роскошь, и боги своему любимцу и посланнику всё простят, а если не простят, достаточно лишь принести хорошую жертву.

- Кто бы говорил: святее вас только сам Антар. Из всех непростительных грехов вам можно приписать лишь дружбу с неверными, да и то с большой натяжкой: мы не так уж дружны, чтобы возмущать этим Создателя, - произнес Идрис всё так же, без улыбки, задумчиво глядя на друга. И на миг Утер ощутил то старое, давно погребенное под песками времен, почти забытое чувство - взаимопонимание с этим человеком. Когда нет нужды жонглировать обтекаемыми формулировками и облекать в слова притчи для того, чтобы склонить чашу переговоров в свою сторону; когда их не разделяет накладывающий непомерный груз обязанностей стол переговоров. - И разве дружба не является в вашем учении краеугольным камнем постижения божественного замысла? - закончил он. Утер не смог сдержать улыбку.

- Что я слышу? Вы прочли 'книгу Антара'?

- Слава богам, нет. Пришёл к нам в Урук недавно один проповедник, - отмахнулся Идрис, не обращая внимания на странное веселье в голосе спутника. Король Истфилда и сам бы посмеялся над собой, случись ему прочесть целый талмуд откровений бедняка, утешающего себя и своих последователей, что не в этом грешном мире следует искать счастье. Всё равно что слепец стал бы убеждать зрячих, что зрение им вовсе не нужно и следует немедленно от него отказаться. - Вопил так, что уши закладывало, что-то про любовь и ересь, про богов и единого Бога, а еще про бездну с мракобесами. Причем выглядел так, будто эта самая бездна его только что выплюнула... Но, как ни странно, речи его были намного более содержательными и мудрыми, чем у того же понтифика, который - представьте себе! - приноровился слать мне требования покаяться и обратиться в истинную веру. Вот и не отказал себе в удовольствии послушать.

Говорить о том, что впоследствии проповедник был принесен в жертву жрецами Солнца, Идрис не собирался: Утер лишь осудит, даже не попытавшись понять, что нельзя иначе. Если всякий будет сеять смуту в государстве, то что останется в итоге от того государства? Тем более если вера в божественное происхождение короля имеет в нём немалое значение. Потому король Истфилда принялся молча и с некоторым замиранием сердца отвязывать своего вороного от коновязи. В душе крепла надежда, что спутник сейчас не развернется и не пойдет в этот жуткий, гнетущий храм, дабы помолиться за упокой души жены. Впрочем, опасения были напрасны: Утер не стал приглашать Идриса в храм.

- К слову, о понтифике, - Спохватился он, в два коротких движения развязав на первый взгляд тугой узел, на который был привязан его собственный конь. Идрис даже не удивился: сходу распутывать любые узлы умел практически каждый, кто любит возиться с лошадями. А Утер всегда предпочитал верховую езду тряске в карете, и, став королем, не спешил отказываться от привычного способа передвижения. - Сегодня утром гонец доставил письмо из Сакры, святейший просит помощи в войне с горцами. Если у вас нет больше никаких дел, то я бы предложил вам вернуться в особняк, обсудить кое-что - если не ошибаюсь, вы интересовались судьбой предгорий... Да и потом, - он позволил себе сдержанную улыбку, - заставлять вашего сына вновь скучать тоже невежливо.

- Если заскучает, можно будет привлечь к обсуждению внешней политики, - ответил Идрис и, тоже справившись с узлами, забрался в седло - к своему изумлению, вполне ловко. - Немного работы ему не повредит - не всё же вашей дочери заниматься государственными делами. Кронпринцу не следует привыкать к праздности, дипломатические поездки всё-таки не увеселительная прогулка.

- Я-то полагал, что для дипломатических целей вы подарили ему этого мальчика, Энкиду.

- Король не должен во всем рассчитывать на дипломатов, - назидательно промолвил гость, с тенью зависти наблюдая, как Утер с просто-таки кошачьей ловкостью взлетел в седло. - Но, если вы не против, Гильгамеш возьмет его на переговоры. Мальчишка толковый - я даже рад, что он не остался в Камелоте с остальной делегацией, - и совсем не рад, что сын уже в семнадцать лет строит заговоры за его спиной. Только воспитывать Гильгамеша уже поздно, остается только надеяться, что ему впоследствии не придется сожалеть о своих решениях.

- В таком случае, переговоры будут проводить Артурия и Гильгамеш. Подумать только: переговорщики молодеют, и скоро нам с вами придётся отправляться на покой, - будто бы в шутку заметил Утер.

Идрис проглотил рвущееся с языка замечание о том, что уж женщине-то на переговорах точно делать нечего, и зря отец поощряет её вольнодумие. Разбирать решения короля и сводки - это одно, а обсуждать с мужчинами серьезные внешнеполитические проблемы - совсем другое. Но по здравом измышлении заключил, что если присутствует Энкиду, который по статусу намного ниже, то почему бы не дополнить картину еще и девчонкой?

И всё же не мог не поинтересоваться:

- Хорошая ли идея? Смогут ли они адекватно вести переговоры при всех их разногласиях?

- Моя дочь прекрасно умеет разделять политику и личные отношения. Кроме того, с приезда Энкиду они стали больше общаться, - дипломатично заметил Утер, опустив тот факт, что Артурия, вынужденная с одобрения отца проводить тренировки и занятия в компании юношей, с каждым днём становится всё мрачнее. Да и он тоже не был в восторге от будущего зятя - на востоке мальчиков слишком балуют, тут Идрис прав. - Но, право, что за интерес? У меня возникло ощущение, что вы желаете этого брака намного больше, чем ваш сын, - не удержался он от шпильки.

Идрис сдержал смешок: какой всё-таки наивный способ выяснить, как относится к будущей невесте Гильгамеш. Впрочем, для отца вполне естественно интересоваться, будет ли дочь счастлива в браке, равно как для короля - искать способы заключить союз с минимальными потерями для себя. Идрис хорошо понимал Утера, но в крови против воли взыграл давно уже угасший огонь веселья, вызвавший детский порыв ответить колкостью на колкость:

- А почему бы и не желать? Неприязнь нередко является хорошим началом для любви. У Гила только так и зарождается симпатия - а вот если он благодушен с человеком, значит, с ним ему скучно. Не беспокойтесь: ваша дочь его очень заинтересовала, а что до недостатков - кто, как не он, сумеет воспитать из нее прекрасную жену? - протянул Идрис, в этот момент став ужасно похожим на своего сына. Бровь Утера дернулась, выдавая его негодование.

- Смею надеяться, что ничего в её воспитании исправлять не нужно, - холодно ответил он.

Кони мерно чеканили шаг по мостовой, позвякивая стременами, и люди почтительно расступались, приветствуя короля. Однако теперь тот замкнулся в себе, отвечая лишь сухим кивком, что выдавало его озадаченность после разговора с августейшим собратом. А Идрис просто наслаждался верховой ездой, цветущей юной весной и давно забытым ощущением свободы, не обращая внимания на вновь ставшую напряженной атмосферу. И еще, пожалуй, впервые в жизни смутно завидовал своему спутнику - он может разъезжать не в роскошных экипажах, а на вполне обычном сером скакуне, гарцевать или мчаться будоражащим кровь галопом, и, несмотря на груз прожитых лет, ощущать себя веселым шестнадцатилетним принцем. Не то чтобы Идрис хотел отказаться от привычной жизни, соответствующей статусу царя вселенной, вовсе нет. Но все-таки как же славно, что есть небольшой провинциальный Мэрильен, где привыкли ко всему, в том числе и к королю, весело приветствующему на улицах подданных и знающему их по именам, где можно разъезжать на коне, не заботясь о статусе божьего потомка. Где можно почувствовать себя даже... счастливым?
***

Артурия всегда представляла свой дебют на дипломатическом поприще более торжественным. Сидеть за огромным круглым столом в приемном зале замка Камелот, в котором всегда проводил переговоры отец. Чтобы гобелены с вышитыми на них гербами водопадом ниспадали из-под высокого потолка, из ниши напротив входа строго и мудро смотрела статуя Создателя, присутствующего здесь как гарант честности и мира. Чтобы одесную сидели свои дипломаты, а на противоположной стороне - чужие, и беседа текла размеренно и неспешно, будто полноводная река. И, по возможности, чтобы исход переговоров для Вестфилда оказался удачным, и не пришлось прибегать к тем грязным уловкам и сложным этическим маневрам, которым учил старик-дипломат, уже давно отстраненный отцом от дел... Но прежде всего чтобы правитель другого государства, несмотря на то, что являлся оппонентом по столу, её уважал.

А не смотрел так надменно и не бросал фразы, будто какую-то подачку - отрывисто, будто нехотя и свысока. Нет, манеры Гильгамеша в кои-то веки были безупречны: сдержанные кивки, соответствующие требованиям этикета жесты - ни одного лишнего движения, и даже вежливые, уважительные обращения - однако каким тоном они говорились... Будто бы перед кронпринцем сидел несмышленый ребенок, настойчиво требующий внимания, или босоногий простолюдин, пришедший умолять о выделении денег на ремесло. Артурия не могла не нервничать от такого к себе отношения - несмотря даже на то, что ситуацию немного смягчал Энкиду, сейчас не рассеянно-равнодушный, как в первую встречу, а собранный, серьёзный и неизменно вежливый. Идеальный дипломат, сглаживающий неловкие паузы дружелюбными замечаниями, без труда поддерживающий отстраненную беседу и аккуратно переводящий её в нужное ему русло. Как раз с ним принцесса Вестфилда и вела диалог, предпочитая делать вид, что Гильгамеш - всего лишь такой же зритель, как и короли, присутствующие здесь, но практически не вмешивающиеся в разговор.

Она понимала, чего добивается отец, отстранившийся от этого обсуждения, и была благодарна ему за то, что впервые доверил ей такое серьезное дело, как ведение переговоров. Но почему именно с истфилдским кронпринцем? Артурия просто-таки кожей ощущала, что ее слово не имеет здесь ровно никакой власти, что независимо от того, о чем они договорятся с Энкиду, Гильгамеш всё сделает наоборот, просто потому что его оппоненткой была она. Женщина и его будущая 'королева', как он оговорился в начале этой беседы.

Словом, едва переговоры подошли к концу, а наследники государств пожали друг другу руки, Артурия попросту сбежала из особняка в единственное с недавних пор место, где могла чувствовать себя уютно. В гущу леса, к приютившемуся возле небольшого озера рыбачьему домику, пропахшему сыростью, травами и свежей выпечкой. Туда, где жил лучший друг, с которым 'принцессе водиться нельзя', но она, несмотря на возмущение гувернера, всё равно убегала сюда в каждую свободную минутку, независимо от загруженности дня. И госпожа Вивиэн, больше похожая на озерную нимфу, нежели на почтенную мать семейства, всегда с распростертыми объятиями встречала гостью, интересовалась её делами, жаловалась на худобу и непременно предлагала покушать. О, она обожала готовить каждый день что-нибудь особенное, а еще больше ей нравилось угощать своей стряпней ту, кто встречал ее попытки сотворить очередной кулинарный изыск с детским восторгом в глазах.

А еще госпожа Вивиэн не мыслила своей жизни без сказок. Как и рецептов, у нее их было неисчислимое множество, и все разные - волшебные и повседневные, страшные и забавные, героические и романтические. У Артурии порою возникало подозрение, что она сама их придумывает темными вечерами и с нетерпением ждет, когда в гости к сыну придут его друзья, чтобы усадить детей перед очагом и нараспев рассказывать чудесные истории, в которых по лесу гуляют дриады, фейри и ши, в ночных небесах парят вильи, а в горной пещере гнездится самый настоящий грифон. Но больше всего слушатели любили, когда чудеса из сказок оказывались рядом - так, что можно коснуться, только руку протяни, и рассказчица их баловала, на ходу сочиняя поучительные сказки о том, что их окружает. Озеро за окном оказывалось не просто озером, а настоящим источником молодости, к которому по вечерам приходят старые сгорбленные ведьмы, чтобы вернуть себе красоту. В центре его спрятан волшебный Меч Фей, а на илистом дне живет 'небесная рыбка', которая исполняет желания того, кто ее поймает. И дети, сидя у очага в уютном полумраке дома, зачарованно внимали рассказу, и за окном, там, где к озеру подступали узловатые стволы осин, чудились им старухи-ведьмы, пришедшие за молодостью. Отец семейства тоже порою садился в кресло с кубком медовухи или эля и так же тонул в согретой теплом огня домашней атмосфере, навеянной глубоким, завораживающим голосом. Прерывать рассказ супруги он никогда не смел - такие вечера принадлежали одной лишь Вивиэн. И для Артурии, которая после смерти матери чувствовала себя одиноко в слишком большом для нее одной особняке, подобные моменты были сродни глотку горячего пряного чая зимним вечером.

...Несмотря на то, что они с Ланселотом не виделись всего лишь неделю, у Артурии все равно возникло ощущение, будто она вернулась в родные края после долгого отсутствия. Слишком непривычным было не ожидать подвоха и не готовиться каждый миг к жестокому противостоянию, а просто покачиваться на волнах в пахнущей тиной и сырым деревом лодке, щуриться от слишком яркого солнца и рассказывать лучшему другу обо всём, что тревожило все это время. Привыкшая скрывать свои эмоции, принцесса Вестфилда никогда не умела и не любила жаловаться, но, стоило Ланселоту в шутку сказать, что сейчас она выглядит как Юдифь* накануне ночи, и поинтересоваться, не собирается ли подруга пойти и отрубить голову Олоферну*, как ее словно прорвало. Она говорила и говорила, то понижая голос, то начиная почти кричать, и с ужасом понимала, что выработанный самоконтроль дает трещину... а Ланселот внимательно слушал, не перебивая и не стараясь успокаивать - просто зная, что девушке рядом надо выговориться.

- Не лучший выбор, - произнес он, едва подруга закончила повествование, и сдвинул на лоб широкополую шляпу, скрывая лицо в тени. Артурия, шляпы при себе не имевшая, вынуждена была жмуриться: весна будто бы отыгрывалась за блеклость предыдущих дней, и сегодня так и норовила ослепить людей россыпью красок и обилием света. С пронзительной лазури небосвода струились лучи уже клонящегося к закату солнца, крася загаром бледную после зимних холодов кожу, рассыпая по щекам брызги еле заметных веснушек. Касаясь озерной ряби, солнечные блики золотыми рыбками ныряли в сумрачную водную глубину, превращая ее в какой-то сказочный источник, осыпающий и лодку, и юных рыбаков в ней, и темнеющий в отдалении хоровод осин искорками солнечных зайчиков.

- Отец считает иначе. Всё-таки Идрис его старый друг, а Истфилд - наши ближайшие соседи, - с горечью произнесла Артурия, глядя, как Ланселот подсекает клюнувшую добычу. С малых лет привыкший помогать отцу, он справлялся с этим непростым делом очень ловко, и скоро в корзину на дне лодки шлепнулся крупный карп. Рыба в этом озере была непуганой и ловилась легко: рыбачили в основном не здесь, а в реке Нитас, расположенной неподалеку, и не удочкой, а с помощью сети. И не было необходимости плыть сюда на рыбалку, однако, завидев на лице подруги отчаянное выражение, Ланселот решительно объявил, что они едут ловить небесную рыбку и неважно, сколько времени придется на нее потратить. Разумеется, ловились весьма прозаические карпы и караси, однако атмосфера беззаботной беседы сделала своё дело: удалось хотя бы немного развеяться. Жаль, что ближе к вечеру Ланселот вместе с отцом пойдет вытаскивать из реки сети, а Артурии придется вернуться в особняк к надоевшим гостям.

- Опять не небесная, - посетовал юноша, кивая на корзину, практически наполовину заполненную рыбой. - Чудится мне, матушка опять напридумывала небылиц, а я снова поверил. Рыбка, исполняющая желания, подумать только... можно ли представить более дурацкую сказку?

- Просто ты недостоин, - краешками губ улыбнулась Артурия. Сколько бы Ланселот ни ворчал, что мать живет одними сказками, он сам невольно впитал её любовь к ним и, несмотря на подошедшее к концу детство, все равно в глубине души верил в чудеса. И, что самое главное, приобрел умение слушать, столь же ценное, сколь и редкое.

- А ты сама попробуй, если считаешь себя достойной, - хмыкнул тот. Артурия лишь покачала головой: от нее и обычная-то рыба уплывала, не говоря уж о волшебной. Рыбалка никогда не была её коньком, зато в битве на деревянных мечах она легко могла победить любого из своих друзей, даже аристократа Бедивера, которого обучал его собственный отец, бывалый воин. На миг сердце девушки кольнуло тоской: сейчас Бедивер уже служил оруженосцем у какого-то рыцаря, знакомого отца, и в последний раз они виделись больше года назад. Разумеется, Артурия была очень за него рада: военная карьера была давней мечтой Бедивера, и всё же как же его не хватало! Всегда надежный и рассудительный, твердо стоящий на ногах, он бы подсказал выход из любой ситуации. Но, к счастью, оставался еще и верный, слегка мечтательный Ланселот, хотя и он порою грозился уйти в оруженосцы, чтобы всегда быть рядом со своим "Королем рыцарей".

- Мне иногда кажется, что я не просто недостойная, а настоящая грешница, и Создатель наказывает меня страшной карой - Гильгамешем. Теперь, помимо совместных трапез, отец настаивает на том, чтобы мои учителя обучали еще и их с Энкиду, - вздохнула она, задумчиво созерцая собственное отражение в искрящейся на солнце воде. За спиной серебристыми переливами заиграла музыка: Ланселот выводил на грубо вытесанной флейте какой-то мудреный мотив. Отражение в воде колыхалось в такт мелодии и, дразнясь, как-то противно и очень похоже на Гильгамеша кривило губы: пришлось взболтать воду рукой, прогоняя собственного двойника с озерной глади. Однако, стоило прохладной воде коснуться разгоряченной солнцем кожи, как что-то скользкое на миг прижалось к ладони, заставив удивленно отдернуть руку. - Ай!

- Извини, - без капли раскаяния улыбнулся Ланселот, отнимая от губ флейту. Стайка мелких рыбок торопливо брызнула в стороны, будто бы действительно приплыла послушать музыку, а концерт уже закончился. - В некоторых версиях легенды небесные рыбки как единороги - любят музыку и несчастных юных дев, вот я и решил совместить. Ты, кстати, небесной среди них не заметила?

- Нет, - возмущенно отозвалась Артурия. - Я тебе о серьезных вещах, а ты...

- На всякую вещь, даже самую серьезную, можно найти своё чудо, которое расставит всё по местам, - назидательно произнес друг. И, к изумлению Артурии, протянул ей флейту. - Держи, тебе она нужнее. Мама говорит, что она еще и удачу притягивает. Не панацея, конечно, но чем Падший не шутит?

- Спасибо, Ланселот. Но если бы всё было так просто, я бы вовсе не переживала, - вздохнула девушка, принимая подарок и как-то несмело, будто бы не веря в реальность происходящего, вертя его в руках. В голове роились тысячи мыслей: от банальных слов благодарности до неловкого возражения, что играть на музыкальных инструментах она никогда не умела. Однако облачаться в слова эти мысли не хотели никак, и Артурия ограничилась тем, что спрятала флейту за пазуху.

- А разве не просто? - темные брови юноши взметнулись вверх. - На твоем месте я бы поговорил с отцом и попросил найти другого мужа. Не эгоистичного и злого принца, который сделает тебя своей игрушкой, а того, которому ты по-настоящему понравишься. Его Величество любит тебя, Артурия, - мягко добавил он, едва заметно улыбнувшись, - и хочет, чтобы ты была счастлива.

- Тогда зачем заставлять меня выходить замуж?

- А разве может женщина быть счастливой, когда на ее плечах лежит груз государственных дел? - вопросом на вопрос ответил Ланселот. - Она должна заботиться о семье, а тут - проблемы целого государства, совершенно ей не нужные.

Артурия зябко поёжилась: на миг ей показалось, что над озером пронесся холодный ветер, заставивший тело покрыться мурашками. Уж от кого, а от Ланселота таких речей она не ожидала. Не он ли порою величал ее 'Королем Рыцарей'? Правда, пока только их с Бедивером королем, но сомнений не было: вскоре к ним присоединятся другие рыцари. И Артурия, конечно, будет самым справедливым из существующих сюзеренов, потому, что ее приближенные - не лентяи голубых кровей, привыкшие исключительно к праздности, а мудрые, добрые и храбрые рыцари. Но в какой момент Ланселот, тот, от кого она больше всего ждала поддержки, отказался от этой мечты?

- Не нужные? - возмутилась она, - Наследница государства - я и никто иной. Меня воспитывали как правителя Вестфилда, и я знаю о своей стране всё: начиная с обстановки на международной арене и законодательства, а заканчивая просьбами народа, которых у отца накопилось на целый фолиант. Неужели всё это только для того, чтобы потом я могла выйти замуж за постороннего человека и смотреть, как чествуют его, а государство тем временем катится в пропасть? Ведь слово королевы... - она запнулась под внимательным взглядом черных бархатных глаз Ланселота, - слово женщины, сколь бы умной она ни была, не значит ничего. Пойми, Ланселот, взойди я на престол, сначала за меня будет принимать решения совет, а потом муж. Королеву никто не допустит к власти - и мне останется только блистать на балах.

- Разве не лучше доверить дела мужу и быть просто королевой? - упрямо возразил тот. - Замуж для того и выходят, чтобы быть, как за каменной стеной - а взамен дарить любовь, заботу и тепло.

- А если женщина была бы намного полезнее в роли короля, чем королевы? Большинство правителей не могут и не собираются жертвовать жизнью ради блага своего государства - так как отдать Вестфилд в руки того, кто даже не понимает его проблем, а просто упивается собственной властью?.. Да что тебе объяснять? - в сердцах выпалила Артурия, заметив, как друг на неё смотрит: будто на маленькую девочку, говорящую про какой-то таинственный мир, который ей приснился, но куда следует немедля отправиться. Горло сжало от обиды и чувства несправедливости, и голос упал до глухого, отчаянного шепота. Не переубедит, как бы ни старалась. - Сама знаю: вся проблема в том, что я женщина. А совету только и нужно, что посадить на трон безынициативного мальчишку, которым с легкостью можно управлять.

- Гильгамеш, судя по твоим словам, точно не безынициативен, - пожал плечами Ланселот, заставив подругу на миг замереть от изумления и возмущения.

- То есть ты одобряешь этот брак?!

Ланселот лишь хмыкнул, всё так же оставаясь невозмутимым. Этим он немного напоминал Энкиду, вот только Артурия могла побиться об заклад, что вряд ли тот смотрел на Гильгамеша так же снисходительно. Вряд ли вообще на истфилдского кронпринца можно было снисходительно смотреть. А в ней даже лучший друг сомневается... Может, она и впрямь была бы плохим правителем, которого не за что уважать?

- Я всего лишь сказал, что твой будущий муж не безынициативен. Это не отменяет того, что он жестокий и циничный человек, - мягко произнес юноша, сматывая удочку: пора было возвращаться. И полушутливо добавил, заметив, как насупилась Артурия: - Чего ты меня-то слушаешь? Я всего лишь сын рыбака и наивной сказочницы, и единственное, что могу тебе дать - надежду на чудо.

- Он всего лишь возможный муж, - поправила Артурия, отворачиваясь. Она больше не в силах была смотреть на друга, несмотря на попытку того разрядить обстановку. Там, в особняке, она привыкла держать себя в руках и не реагировать на колкости, потому что знала: в мире есть друзья, Бедивер и Ланселот, которые ее поймут и поддержат. Но сейчас картина мира пошатнулась, оставив один на один с жестокой реальностью: Ланселот не поймет. Он был воспитан госпожой Вивиэн, которая жила ради семьи и искренне этим наслаждалась. И убеждение, что именно в такой жизни и заключается счастье всякой девушки, в том числе и лучшей подруги, прочно укоренилось в его голове. Он вовсе не был в этом виноват, но от осознания этого менее обидно не становилось.

В любом случае, возвращаясь в особняк с волшебной флейтой за пазухой, Артурия ощущала отчаянную решимость бороться дальше и доказать окружающим свою правоту во что бы то ни стало. Что бы ни думал Ланселот, отец, Идрис, Энкиду или сам Гильгамеш - она станет королем. Непременно. Как говорится, если хуже быть не может, то это тоже повод радоваться - дальше будет только лучше.

Вот только порою жизнь переворачивает наши представления о слове 'хуже'.

к оглавлению

Глава 4. Буря

Библиотека всегда была для Артурии местом своего рода сакральным. Здесь всегда можно было побыть наедине с собой, в тишине и спокойствии, сидеть за столом, укрывшись от мира книжными полками, и вдыхать ни с чем не сравнимый запах старины: кожаных переплётов, давно выцветших записей, которые когда-то с любовью выводила чернилами чья-то уверенная рука, и, конечно, книжной пыли, которую, сколько ни убирайся, невозможно стереть до конца. Да и нужно ли лишать библиотеку её строгого, задумчивого очарования? Казалось, этот запах сам по себе приводит мысли в порядок, усмиряет любое душевное волнение и создаёт надежное, теплое ощущение гармонии с собой. Слуги прекрасно знали о привычке хозяйки проводить здесь вечера и старались не прерывать её уединения. А когда приезжал отец, это место становилось самым прекрасным в мире: можно было расслабленно сидеть в кресле, глядя, как пейзаж за окном постепенно погружается в матовые сумерки, а огонёк свечи, будто смелея, разгорается все ярче, и неспешно беседовать обо всем, что стряслось за время разлуки. Утер всегда был хорошим собеседником: рассудительный, спокойный и эрудированный, он мог поддерживать разговор практически на любую тему. А ещё он не переносил слепого доверия дочери своим словам, считая, что в споре истина раскрывается лучше, нежели в мирной беседе. И Артурия охотно вступала в дискуссии, которые зачастую затягивались до поздней ночи, а утром члены семьи Пендрагон щеголяли синевой под глазами, однако всё равно бы не променяли подобные моменты на какой-то там сон.

Только сейчас, вместо того, чтобы почувствовать здесь привычное умиротворение, принцесса Вестфилда ощущала, как нервы с жалобным пением натягиваются, будто струны гитары, которой все сильнее подкручивают колки. И если незадачливый музыкант не остановится, струны попросту лопнут от перенапряжения. Приходилось усилием воли сосредотачивать внимание на чтении, делая вид, что надоедливого кронпринца не существует. Однако у Гильгамеша не было чувства меры, зато был талант находить самые больные точки.

Но, в общем-то, у Артурии совсем неплохо получалось абстрагироваться, так что до открытого противостояния пока не доходило. По крайней мере, до того момента, когда на раскрытую книгу в ее руках не шлепнулся небольшой томик. Девушка, столь бесцеремонным образом вырванная из относительного душевного равновесия, вынуждена была перевести взгляд в сторону, откуда этот томик прилетел.

- Что это было, Гильгамеш? - холодно поинтересовалась она.

Кронпринц даже не обернулся на возмущенную реплику - устроившись в кресле напротив, так, что их с Артурией разделял стол, он невозмутимо обсуждал что-то с Энкиду, временами указывая пальцем на строчки в массивном фолианте. Два прилежных юноши, грызущих гранит науки - картина была воистину идиллической, вот только не верилось в неё ни на секунду. Не с неба же свалилась книга!

- Я заметил, что ты в шестой раз перечитываешь одну страницу, значит, тебе скучно читать военные трактаты. Вот и нашел для тебя романтические сонеты - они больше подходят женщине. Можешь не благодарить, - наконец ответил Гильгамеш, когда напряжение в воздухе, казалось, уже можно было резать ножом.

У Артурии действительно была привычка перечитывать каждую страницу по нескольку раз - но лишь для того, чтобы информация отпечаталась в памяти. От жанра книги скорость прочтения не зависела, но, если на то пошло, военные трактаты и истории о приключениях всегда интересовали принцессу Вестфилда намного больше, чем сентиментальные сказания менестрелей. И даже в доме Вивиэн Артурия, в отличие от того же Ланселота, больше интересовалась подробностями подвигов храбрых рыцарей, чем романтическими вздохами прекрасных принцесс под луной. А потому замечание кронпринца не было справедливым.

- Считаешь, что у меня не хватает ума на изучение стратегии? - осведомилась она. Уголки губ Гильгамеша расползлись в змеиной улыбке.

- Считаю, что нет необходимости производить на меня впечатление и демонстративно читать то, что для женского ума тяжко. Поверь, то, что ты наконец одумалась и решила спросить мнение своего короля, говорит о твоей разумности намного больше, - с убийственной снисходительностью одобрил он.

Артурия мысленно помянула черта. Нужно было злиться на Гильгамеша с его убежденностью в ее глупости и в стремлении произвести на него впечатление, однако досадовала она почему-то исключительно на себя. Фраза прозвучала очень двояко, и собеседник вполне мог подумать, что она интересовалась его мнением о том, подходит ли ей столь сложная наука или нет. Но ведь это было совсем не так!

- Когда ты уже усвоишь, что твоё мнение интересно далеко не всем? - устало спросила она, в который раз осознавая, что эту битву ей не выиграть. Любые ее доводы, как бы трезво они ни звучали, разбивались о сияющую броню самоуверенности Гильгамеша, и убеждать его в том, что мир не крутится вокруг него, было занятием поистине безнадежным.

- Мнение короля интересно всем, поскольку именно оно определяет судьбу государства. Тебе тоже стоит это усвоить, - назидательно и даже добродушно проговорил кронпринц.

- А если оно неправильное?

- Неправильным может быть мнение плебса, но не короля. Правитель сам диктует, что есть правильно, а что нет. Он - судья в своем государстве. Разве может быть неправильным вердикт судьи?

- Из-за такой слепой самоуверенности правителя и низвергаются империи, - возразила Артурия. Хоть все эти дни она изо всех сил старалась не вступать в перепалки и даже научилась игнорировать остроты, но когда Гильгамеш начинал с видом ментора поучать вещам, которые шли в разрез с её убеждениями, молчать становилось невозможным. То, что он говорил, было словами настоящего тирана, и сейчас было страшно даже представить, до чего он способен довести свою страну. Не говоря уже о Вестфилде, который ему так великодушно норовят вручить!

- Империи низвергаются из-за глупых королей, которые не умеют править твёрдой рукой и выжигать под корень любую скверну. Тот, кто оспаривает мнение судьи, должен быть изгнан из зала. А тот, кто идет против божьего ставленника, должен быть наказан, - жестко ответил Гильгамеш, в один миг утративший свою расслабленную веселость. Он не привык встречать отпор, и уж тем более не принимал чужое мнение, если оно хоть немного отличалось от его собственного. Но девушка тоже отступать не планировала: в душе гремучей смесью вскипело глухое раздражение и фамильное упрямство, свойственное всем представителям династии Пендрагон.

- Гил, ты меришь Вестфилд по себе, - прервавший спор негромкий, лишенный всяких красок голос явился неожиданностью для обоих. Энкиду, казалось, их и вовсе не замечал, даже глаз от книги не поднял, однако продолжил, будто бы ни к кому не обращаясь, - Здесь король не имеет ни титула божьего ставленника, ни безраздельной власти верховного судьи: если и участвует в заседании, то решение выносит вместе с верховным жрецом как гласом Создателя.

Артурия, удивленная вмешательством неразговорчивого, склонного избегать жарких споров Энкиду, даже забыла о том, что хотела сказать. Ей показалось, или он сейчас встал на ее сторону? Признаться, сейчас она ожидала, что Гильгамеш попеняет другу на это. Но непрошеная поправка была великодушно прощена, и это в очередной раз убедило принцессу Вестфилда в прочности уз, связывающих этих двух юношей. Как и в том, что ее будущий... возможный жених допускает наличие собственного суждения только у Энкиду. Даже любопытно, как тот смог такого добиться? Продал душу Падшему? Вряд ли, скорее, причина кроется в его феноменальной чуткости, позволяющей прекращать дискуссию на корню. И несмотря на то, что невысказанное замечание о кровавых тиранах на троне жгло язык, Артурия с удивлением ощущала, что продолжать спор почему-то уже не хочется. Эмоции улеглись, оставив после себя вполне резонные сомнения: не лучше ли закончить это противостояние ничьей, чем погрязнуть в нём на добрый десяток лет?

Успокоившись, она вернулась к чтению трактата и совсем перестала обращать внимание на Гильгамеша. Некоторое время был слышен лишь шелест книжных страниц да скрип кресла, когда кто-то из посетителей библиотеки менял положение, и Артурию такая обстановка вполне устраивала. Настроение поднял еще и тот факт, что в помещение проскользнула молоденькая горничная, толкающая перед собой тележку с чайным сервизом и тарелкой сладостей. Значит, отведенное на самообразование время подходило к концу, а после чаепития должно было начаться занятие по фехтованию. И пусть даже от юношей не удастся избавиться до вечера - какая разница? Когда в руках зажат меч, а сильное, тренированное тело повторяет давно заученные движения, можно забыть о любых неприятностях. А к вечеру жизнь станет и вовсе прекрасной: на ужин сегодня должен быть сочный ростбиф и восхитительный медовый пудинг, конёк семейного повара. Конечно же, мысли об ужине разбудили аппетит, и непослушный разум вовсе не желал сосредотачиваться на книге, а потому Артурия флегматично наблюдала, как горничная расставляет на столе посуду: чайные чашки с простым орнаментом по краю, мелкие тарелочки с выложенными на них тонкими ломтиками консервированных фруктов и украшенными сливками крохотными пирожными. Конечно, следовало бы дождаться окончания сервировки, но, стоило принцессе Вестфилда узреть любимые ею сладости, как желудок настойчиво заявил о своих правах. И, улучив момент, она утащила-таки с тарелки небольшой эклер и, жмурясь от удовольствия, съела его. А юноши на противоположном конце стола были поглощены беседой и, казалось, вовсе не замечали расставленного перед ними великолепия.

- И эти шавки еще считают нас варварами, - донесся до Артурии обрывок реплики кронпринца. - Ты знал, что эта их 'святая' религия запрещает мыться, а также советует истреблять тех, кто верит больше, чем в одного бога? А падение Милесской империи преподносится ими как наказание за то, что боги каждого из завоеванных народов имели в ней равный статус! Вот ведь тупая чернь.

- Запрета на купание придерживаются лишь служители Создателя. Здесь ведь есть ванны. И в Камелоте тоже, - возразил тот, как и всегда, мягко и спокойно, в противовес явной насмешке в голосе наследника Истфилда. - А вера в единого бога, если так рассудить, может быть очень полезна с точки зрения управления массами.

- Полезнее, чем убежденность подданных в родстве правителя с богами? Ты не ту религию защищаешь, Эн: вспомни, сколько войн уже было развязано из-за нее. Когда Вестфилд станет частью моей империи, я верну в него веру в истинных богов. И ликвидирую этот богомерзкий совет, без которого король даже чихнуть не смеет, - высокомерно уронил Гильгамеш, глядя почему-то на Артурию - ведь именно в ней он видел средство для обретения желаемого. Или просто, как и всегда, пытался вывести из себя? Неважно.

- Не любишь ты лёгких путей. Людей очень сложно заставить верить во что-то, им чуждое, - с мягкой улыбкой ответил Энкиду, как и в прошлый раз, будто бы не обращаясь ни к кому. Артурия понимала, что он снова пытается сгладить резкость друга, видя, что тот перегнул палку, как и понимала, что при посторонних ругаться не следует, однако молчать больше была не в силах. Да и, как ни стыдно потом было признавать, не думала она в тот момент о присутствующей здесь горничной. Не замечая насмешливого ожидания во взгляде Гильгамеша, она холодно отчеканила:

- Сомневаюсь, что тебя встретят с распростертыми объятиями.

- Привыкнут, - с ухмылкой ответил кронпринц сразу обоим. - А если будут противиться воле короля, значит, ничего кроме смерти и не заслуживают. К тебе это тоже относится, но не переживай, я дам тебе время передумать самой. Скажем, до конца этой недели, - обратился он к Артурии, заставив ее возмущенно стиснуть кулаки. И этот человек убежден в том, что ее государство достанется ему! Ему, кто так весело рассуждает об истреблении несогласных, да еще преподносит это как свое достоинство!

- Предлагаешь мне добровольно отдать тебе Вестфилд, чтобы ты утопил его в крови? - в запале воскликнула она. - Да как тот, кто бездумно истребляет своих подданных, вообще может называться королем? Мне страшно за судьбу того государства, в котором ты будешь править.

Машинально девушка отметила, как потемнел взгляд Гильгамеша, как поджались тонкие губы, а также как напрягся Энкиду. Но почему-то в тот момент ее нисколько не волновал возможный конфликт - напротив, как никогда, переполняло ощущение собственной правоты. Пусть даже ее неосторожные слова вызовут бурю, которая закончится дракой, все равно правда останется за ней, Артурией.

Кто бы знал, что буря грянет совсем по другой причине?

Горничная, мышкой копошащаяся у стола, ощутила назревающую ссору и засуетилась, рассчитывая побыстрее исполнить свои обязанности и ретироваться подальше от хозяйского гнева. Однако, как это часто бывает, именно спешка её и подвела: благополучно разлив чай по чашкам, девушка развернулась в сторону тележки, однако запнулась о собственный подол. Чайник с остатками чая выскользнул из пальцев и со звоном, показавшимся Артурии просто оглушительным, упал на пол, разбиваясь на множество осколков. Горячие капли брызнули в стороны, большей своей частью осев на стопах и на подоле одеяния Гильгамеша. Воцарилась напряженная тишина, в которой четыре человека, замерев, будто ведьмы над кипящим котлом, лицезрели, как на белоснежной ткани медленно проступают отвратительные темные пятна.

- Криворукое отродье! Да ты знаешь, сколько эта ткань стоит? В сотню раз больше, чем твоя жалкая душонка! - разорвал тишину яростный возглас.

Горничная невольно попятилась, лепеча извинения и не сводя с Гильгамеша полного ужаса взгляда - так мог бы смотреть загнанный в угол мышонок на опасного эришского кота, готового располосовать его острыми, как бритва, когтями. Откуда ей, всю жизнь прожившей в глуши и не ведавшей традиций других стран, было знать, что в Истфилде под страхом наказания запрещено смотреть в глаза царственным особам без их на то разрешения? Для Гильгамеша подобное незнание не было аргументом - схватив со стола свою чашку, он выплеснул чай девушке в лицо. Вскрикнув, та упала на колени и закрыла лицо руками, и этот вскрик стряхнул с Артурии ледяное оцепенение, овладевшее ей в момент, когда разбился чайник.

- Не смей столь нагло смотреть на короля, шавка! Тебя в этой дыре не учили, что чернь должна упасть в ноги и нижайше молить о прощении, раз уж посмела так оплошать? - холодно произнес кронпринц, без капли сочувствия наблюдая за тем, как жертва силится стряхнуть горячие капли, прочерчивающий на белой коже розовые дорожки. Больше всего на свете Артурии сейчас хотелось заставить его замолчать - желательно долгожданным ударом в это высокомерное лицо, и неважно, если это разрушит всякие отношения между странами... однако сейчас был человек, нуждающийся в ее поддержке.

- Гил, хватит, - раздался спокойный голос Энкиду, однако подняться он даже не попытался. 'И это всё?!' - возмущенно подумала Артурия. Да, он попытался вмешаться, но что его вялое 'хватит' для разбушевавшегося Гильгамеша? Неудивительно, что он вырос беспринципным тираном - с таким-то окружением.

И, решительным шагом обогнув стол, девушка опустилась на пол перед захлебывающейся сухими рыданиями горничной. Погладила судорожно сжатые пальцы, отнимая руки служанки от лица, и придирчиво осмотрела обожженную, все сильнее наливающуюся красным кожу. По счастью, всё оказалось не очень-то и страшно: глаза, хоть и покраснели, зрения не утратили - видимо, у жертвы хватило ума зажмуриться. Но болеть ожоги будут еще несколько дней.

- Встать сможешь? - мягко поинтересовалась принцесса Вестфилда. Подопечная судорожно кивнула. - Иди и возьми у дворецкого мазь от ожогов, сегодня можешь попросить выходной. А сюда позови другую горничную. Пусть уберет осколки.

Девушка покорно позволила хозяйке поднять себя на ноги и с лихорадочной поспешностью метнулась в сторону двери, оглушительно громко захлопнув ее за собой. Или так только казалось Артурии с ее истрепанными нервами? Нужно будет спросить у госпожи Вивиэн какой-нибудь успокаивающий травяной сбор, что ли...

Веселое хмыканье заставило вскинуть голову и обратить внимание на кронпринца. Кажется, его гнев испарился вслед за звуком закрывающейся двери, будто бы не было только что безобразной сцены. Взгляд сочился прежним весельем, только теперь в душе Артурии будто что-то надломилось. Она не могла без дрожи отвращения смотреть на этого деспотичного и жестокого юношу, который был способен спокойно издеваться над слабым из-за какого-то пятна, и при этом был убежден, что весь окружающий мир ему что-то должен.

- Знаешь, я думал заставить ее поцеловать мои сандалии в знак раскаяния, как и положено извиняться перед королем в Истфилде... но после зрелища тебя, коленопреклоненной, так и быть, готов забыть про эту безрукую макаку. Быть может, не все потеряно, и из тебя со временем получится разумная жена, знающая, как успокоить мужа?

Неизвестно, какой реакции ожидал Гильгамеш на свои слова: гнева, смущения, попыток спорить - но явно не того, что его прервет удар кулака в лицо, иначе успел бы уклониться или блокировать. Из разбитого носа на одежду закапала кровь, расплываясь темными пятнами на испещренном узорами одеянии - красное на красном. В глазах кронпринца на миг мелькнуло удивление, и раньше оно наверняка бы бальзамом пролилось на душу, но только не теперь.

- Значит, это и есть проявление твоей королевской власти - обижать тех, кто слабее? Вот поэтому, именно поэтому я никогда не отдам тебе Вестфилд и своих подданных, чего бы мне это ни стоило, - прорычала Артурия, сгребая его за одежду и рванув на себя. Душу наполняла жгучая ярость, горчащая едким чувством вины: да как этот самодовольный идиот посмел мучить в ее доме беззащитную жертву?! А самое главное, как это допустила она, наследница государства и защитница своих подданных?

К сожалению, Гильгамеш опомнился слишком быстро: перехватил руки оппонентки, сжав их до боли и тем самым заставив ее ослабить хватку. Сдержать невольный стон стоило немалых усилий, на миг Артурии даже показалось, что сейчас противник сломает ей пальцы, но она заставила себя успокоиться. Ситуация очень напоминала ту, предыдущую, закончившуюся очень неприятно - вот только сейчас все было намного хуже. Если в тот момент Гильгамеш просто веселился, то теперь он был попросту в бешенстве.

- Как ты посмела ударить короля, женщина? По глупости была уверена в своей безнаказанности? - без тени привычной надменности поинтересовался кронпринц. Ногти впились в кожу, оставляя неглубокие борозды. Из разбитого носа к подбородку текла алая струйка, но Гильгамеш не обращал на это внимания - он был сосредоточен на своей жертве, глядя на нее с яростью и каким-то жестоким, испытующим любопытством.

- Король никогда бы не позволил себе издеваться над подданными, к тому же чужими, - звенящим от гнева голосом произнесла Артурия, оставив попытки вырваться - в этот раз кронпринц был настороже и контрприемы не принесли никакого результата.

- Ну-ну. Хотелось бы мне посмотреть, как твоя мягкотелость и манера прислушиваться к мнению черни приведёт тебя к краху, и как те, кого ты столь яростно защищаешь, утратят всякое к тебе уважение и без колебаний вонзят тебе в спину нож. Ты просто-таки напрашиваешься на это, и такой финал очень для тебя вероятен - мне достаточно всего лишь не вмешиваться...

- О своем поведении лучше бы подумал. Невоспитанный, грубый, жестокий и деспотичный пижон, - с яростью чеканя каждое слово, оборвала его Артурия. И момент, в который ее руки оказались на свободе, явился для нее полной неожиданностью. Удивленная такой внезапной капитуляцией противника, она, к вящему своему стыду, пропустила тот момент, когда мощный удар под дых заставил согнуться пополам. Артурия хрипло выдохнула, но, не успела она прийти в себя, как сильная рука сгребла ее волосы, заставив распрямиться и запрокинуть голову.

- Ты еще более глупа, чем я думал, - прошипел Гильгамеш ей в лицо. - Шавка, которая может только тявкать и абсолютно не понимает хорошего отношения, не заслуживает ничего, кроме наказания.

Новый удар пресек попытку к сопротивлению и заставил Артурию схватиться за живот. Несмотря на то, что от боли помутилось в глазах, а волосы безжалостно оттягивала чужая рука, приходилось с отчаянностью утопающего просчитывать варианты. Как назло, онемевшие после грубой хватки руки утратили силу и координацию, постепенно наливаясь монотонной, пульсирующей болью. Даже если пальцы не сломаны, из-за боли любая атака окажется менее эффективной, чем обычно. Тогда что же делать?..

- Прекратите. Или вам так нужен политический скандал? - раздался бесстрастный и ясный голос - так, что оба вздрогнули, не сразу признав в обладателе этого голоса Энкиду. Юноша, остававшийся столь равнодушным на протяжении всей схватки и не особо-то стремившийся вмешиваться, неспешно закрыл лежащую перед ним книгу и плавным движением поднялся на ноги, оказавшись за спиной друга.

- Да плевать я хотел на скандал! Считаешь, я должен прощать всяким шавкам попытки меня укусить? - высокомерно уронил Гильгамеш, не спеша отпускать Артурию. Впрочем, краткой паузы ей хватило на то, чтобы перевести дух и, воспользовавшись заминкой противника, резко вывернуть его руку. Простой, казалось бы, захват заставил мышцы отозваться тянущей болью - стальная хватка не прошла даром. Кронпринц успел вырвать руку, не позволяя завершить контрприем, но и этого оказалось достаточно, чтобы девушка смогла освободиться и отойти на пару шагов. Вслед ей полетело ругательство, но броситься за жертвой юноше помешал Энкиду.

- Лучшее качество короля - это умение избежать конфликта, - повысил он голос, сжимая локоть друга - на первый взгляд мягко, однако все попытки того освободиться оказались безуспешными. - Почему бы вам просто не сесть за стол и не поговорить?

- Если эта девка извинится передо мной за себя и свою прислугу - так и быть, окажу милость, - хмыкнул Гильгамеш, явно провоцируя - он ведь прекрасно осознавал, что она ни за что на это не пойдет.

- После того, как ты чуть не искалечил мою служанку, у тебя хватает наглости на такие заявления? - с яростью возразила та и обменялась с кронпринцем далекими от взаимной нежности взглядами. Однако слова Энкиду возымели свой эффект: гнев в душе утих, сменившись едким чувством вины. Нет, Артурия совсем не жалела о том, что наконец проучила этого жестокого кронпринца, которого по недоразумению, не иначе, прочили ей в мужья - вот только какой из нее дипломат после этого? Она, наследница государства, которая держала себя в руках все эти дни, только что перечеркнула целую дипломатическую миссию. Можно ведь было сказать отцу, Идрису, или и впрямь поговорить, в конце концов...

- А между тем, сесть за стол все равно придется. Чай-то уже почти остыл, и эти пирожные выглядят довольно вкусными, - оптимистично заявил Энкиду, увлекая друга к столу - и кто мог бы понять, из-за страстного желания выпить чаю или не менее страстного желания развести оппонентов по разные стороны комнаты. Но, несмотря на всю его беззаботность, у Артурии возникло стойкое подозрение, что отказаться им просто не позволят.

- Аппетита нет. Еда, должно быть, столь же отвратительна, как и сервис, - скривил губы Гильгамеш, и неясно было, сказал он это потому, что действительно так думал или желая позлить наследницу Вестфилда? Она бы и разгневалась, но с удивлением ощутила, что ей попросту безразличны его поддевки. Эмоциональное напряжение столько раз чередовалось с временным спокойствием, что все эмоции выгорели, ссохлись, подобно траве засушливым летом, и драка только ускорила это выгорание. Артурия лишь невесело хмыкнула, ощущая только одно чувство: голод. Истерзанные нервы просто-таки требовали сладкого, и никакой Гильгамеш не мог бы испортить этот аппетит.

- Не хочешь - не ешь. Насильно никто не запихивает, - пожала она плечами, первой усаживаясь за стол - естественно, на максимальном расстоянии от кронпринца, и накладывая в плоскую тарелочку целую гору эклеров и цукатов. Гильгамеш только высокомерно хмыкнул: похоже, его гнев тоже угас. Хотя, судя по мрачному взгляду, он вовсе не забыл нанесенного ему унижения. И Артурия с несвойственной ей жестокостью надеялась, что забудет он его совсем нескоро.

Звенели чашки. В воздухе, подобно отголоскам лопнувших струн, разливалось ледяное молчание. Новая служанка, более опытная и расторопная, нежели та несчастная, которая разбила чайник, споро вытерла разлитый напиток и убрала осколки, ретировавшись так же бесшумно, как и вошла. И вскоре о разыгравшейся здесь сцене напоминали только подсыхающие кровавые пятна на одежде Гильгамеша и посиневший кончик его носа, а также израненные руки Артурии с проступающей на них синевой гематом.

Недавние противники даже не смотрели друг на друга, однако это вовсе не было попыткой замять конфликт - наоборот, отступать не собирался ни один из них.
***

Ночь укрывала бархатом гобелены, набрасывала темную вуаль на белые утёсы стен, пугливо прятала лицо от лунных лучей, старательно избегая пятен света на полу. Ночь кралась по коридорам вслед за Энкиду и медленно сеяла в его мыслях семена сомнения - она всегда любила тех, кто склонен к душевным метаниям. И тот, повинуясь овладевшей им нерешительности, замер перед входом в гостевую спальню.

- Заходи, Эн, - раздался из-за двери голос, и юноша невольно вздрогнул от неожиданности, однако послушался и ступил в небедно обставленную комнату, освещенную дрожащим огоньком свечного огарка. Гильгамеш с бокалом вина и книгой возлежал на широкой кровати, из-под смятого покрывала выглядывали босые ноги. Отсалютовав бокалом, кронпринц жестом пригласил друга присоединиться к нему и удивленно вздернул бровь, когда тот направился к собственной кровати - значительно менее роскошной. - Эй, что с тобой? Увиливаешь от разговора, топаешь в коридоре, будто слон, забываешь перешагнуть скрипящую половицу... Стареешь, что ли?

- Устал за день, - пожал плечами ночной визитер, скорее упав, чем усевшись на жесткое ложе. - Как ты понял, что это я?

- Ну, эта девица из служанок только что ушла, и вряд ли вернется - я приказал не беспокоить. А кто еще может потревожить меня в такой час? - небрежно ответил Гильгамеш, любуясь игрой теплых бликов в рубиновом напитке. - Хотя с нее станется: прислуга здесь выучена хуже некуда, - подумав, добавил он.

Преломляясь в вине, неровный свет красил лицо и волосы алым, и кронпринц, казалось, сейчас был соткан из огня: рыжий отлив на жестких светлых волосах, и без того напоминающих языки пламени, трепещущий огонек в глубине глаз, золотое шитьё на багряной одежде, стилизованно изображающее огонь... Золото и багрянец, одинаково подходящие как восточному королю, так и дремлющему на горе драгоценностей дракону. Образ был столь ярким, что Энкиду с трудом отогнал желание запечатлеть друга в виде коварного и мудрого мифического существа. Сил на творчество не осталось совсем, больше всего на свете хотелось зажмуриться и помолчать - конфликты всегда выпивали из Энкиду силы, и неважно было, участвовал он в них лично или нет. Наверное, это было хорошим задатком для дипломата: чем хуже чувствуешь себя в условиях открытой конфронтации, тем больше усилий прилагаешь по ее устранению. Вот только этот сомнительный талант юноша с удовольствием бы променял на умение безошибочно выбирать между долгом дружбы и собственной честью.

- Ходил проверять эту криворукую шавку? - вырвал из тяжких мыслей голос кронпринца. Но прежде, чем застигнутый врасплох Энкиду собрался с мыслями, чтобы ответить, оборвал его. - Подожди, не отвечай. Знаешь же, что я ненавижу ложь - а у тебя буквально на лице написано, что ты сейчас будешь врать.

- Прямо так и написано? - заинтересовался юноша.

- Ну, не совсем так, - Гильгамеш сделал узнаваемый пасс свободной рукой, явно подражая высокопарным 'мистическим' жестам провидиц, которые пророчествовали при храмах Солнца. - Скажем... 'Готов соврать лучшему другу и побратиму ради того, чтобы защитить незнакомую девку'. Вполне в твоем духе!

Энкиду с трудом подавил вздох.

- Хорошего же ты обо мне мнения... Да, я ходил к служанке, - спокойно ответил он, без тени веселья глядя в хитрые глаза друга. Он прекрасно знал, что тот шутит - в этом был весь Гильгамеш, интуитивно подмечающий в людях малейшие сомнения и ради смеха задевающий эти тонкие струны, будто игривый кот, выпуская когти раз за разом, на грани боли и веселья... вот только если и сам задаешься вопросом о правильности своих поступков, и совсем не в шутку, такие 'игры' вовсе не кажутся смешными. - И можешь злиться сколько угодно, но ты перегнул палку. Кипятком можно и ослепить человека. Люди хрупки, Гил, - добавил юноша, со странной легкостью озвучив то, что терзало весь остаток вечера.

Гильгамеш, не ожидавший столь внезапного перехода, удивленно скосил глаза на друга. В неровном свете свечи, грубыми мазками наносящем на лицо зловещие тени, тот казался намного более уставшим и озадаченным, чем выглядел в течение этого тяжелого дня. Скажи это кто-то другой, и кронпринц и впрямь бы взбесился, проучив наглеца. Но разве можно злиться на такого, как Энкиду? Человека, который только в присутствии него, Гильгамеша, забывал про свою раздражающую тактичность и дипломатическую косноязычность, и всегда говорил правду, сколь бы горька и нелицеприятна она ни была. Правда, непременно наказывал себя за подобную открытость тысячей терзаний. Было бы из-за чего.

Одним глотком допив вино, наследник Вестфилда поднялся и подошел к окну, чтобы налить себе еще. На миг он пожалел, что отослал свою постельную игрушку - вот кого бы послать за стоящей на подоконнике бутылкой, не пришлось бы самому шлепать по выстывшим половицам! Впрочем, у окна было восхитительно: поднявшийся к ночи ветер приятно обдувал лицо, возвращая ясность мыслей, а доносимое им тончайшее благоухание яблоневого цвета наполняло душу искорками непонятного восторга. Энкиду бы оценил, если бы не пребывал сейчас в мрачном ожидании ответа, свойственном всем излишне совестливым людям. И, мгновение подумав, кронпринц разделил остатки вина на два бокала.

- Забавно. Учить пытаешься меня, а съесть почему-то готов себя, - весело протянул он, усаживаясь рядом с другом на кровать и сунув тому в руки один из бокалов. Только тогда Энкиду соизволил вынырнуть из собственных размышлений и, кивнув в знак благодарности, залпом выпил сразу половину. - Как ты с такой неспокойной совестью дипломатом-то стал?

- А у меня был выбор?

- Что я слышу! - притворно возмутился кронпринц. - Да тебе будущий император подносит вино - и даже за дерзость тебя не ругает, хотя считает, что ты слишком много внимания уделяешь всяким не стоящим этого шавкам. При такой протекции ты мог бы стать кем угодно - от художника до жреца!

- Да? Польщён тем, что у меня такой демократичный повелитель. Лояльный и великодушный, как и сам Эа, потомком коего он является, - высокопарно произнес Энкиду и шутливо поклонился, не забыв увернуться от тычка в бок. От выпитого в груди разлился приятный огонь, а слова друга разогнали остатки задумчивой мрачности. Будто бы в отместку за недавнее уныние нахлынуло вынужденное, больное веселье, и юноша ожидал ответной шутки - скажем, сетование на то, что великодушие божьего потомка всегда остается незамеченным. Однако Гильгамеш поморщился, будто от зубной боли.

- Не надо мне тут упоминать про демократию и лояльность. После сегодняшнего разговора с этой принцесской слышать про нее не могу.

- Неужели слова Артурии тебя настолько задели? - удивился Энкиду.

- Задели? Вовсе нет! - надменно фыркнул Гильгамеш, чем окончательно убедил друга в обратном. - Меня просто вводит в бешенство то, что она не сознает своей глупости и спорит даже тогда, когда не права... Да о чем я: она даже не чувствует, когда нужно замолчать, а не тявкать и уж тем более не лезть кусать хозяина! Право слово, невоспитанная женщина хуже невоспитанной собаки. Если собаке достаточно получить пару ударов, чтобы вспомнить своё место, то жену не так-то просто заставить слушаться. Особенно... такую.

- Что-то мне подсказывает, что послушание - не лучшая тактика в общении с тобой, - поддел Энкиду, удостоившись раздраженного взгляда. Однако, несмотря на недовольство Гильгамеша, с души будто камень свалился: разговор свернул на вполне привычную стезю. И пусть даже сюзерен злился сегодня чуть сильнее, чем раньше, причин беспокоиться не было - ему это полезно. Для столь деятельной натуры нет ничего губительнее спокойствия и рутины: изнывающий от скуки и недостатка эмоций Гильгамеш был настоящим бедствием. В таком состоянии он отчаянно искал способы развлечь себя, гневался на всех, кто попадется под руку и столь же стремительно объявлял им опалу, бросался в любые авантюры и втягивал в них Энкиду, каким-то чудесным образом умудряясь выходить целым и невредимым... Так что, как бы эгоистично это ни звучало, втайне юный дипломат был даже рад сегодняшней ссоре. Кронпринц смог развеять свое праздное умиротворение, губительное для окружающих, а что до Артурии... казнь ей не грозила, бросить ее в темницу не позволил бы ни Идрис, ни сам Энкиду, а сегодняшняя сцена должна была напомнить ей о том, что царственные особы на востоке рыцарственностью не страдают. Урок, конечно, жесткий, но ценный. И, если хватит ума, наследница Вестфилда приобретет разумную осторожность. А если нет... что ж, глупые люди, как говорит Гильгамеш, жалости не заслуживают.

- Ты на стороне этой девки, что ли? Ты вообще видел, что она меня ударила? Только идиот оставил бы подобную дерзость безнаказанной! - возмутился тем временем кронпринц, недовольный безразличием друга. Тот только фыркнул и пригубил вино, медля с ответом.

- Ты прекрасно знаешь, что я всегда на твоей стороне, - без тени иронии произнес он. - И не спорю, что она сама позволила себе лишнее.

- То есть ты сейчас не будешь меня убеждать в том, что не стоило бить женщину, к тому же принцессу?

- Царь сам наказывает своих подданных. И уж тем более - своих женщин...

- А, значит, надеешься искупить свою вину, повторяя мои же слова?

- ...но женщины всё же слабее, будь к ним снисходителен, - невозмутимо закончил Энкиду, не поддаваясь на провокацию.

- О, наконец-то вернулся наш дипломат! Я уже успел соскучиться по твоим бесконечным 'но'. И одобрил, и пнул, и оставил сомневаться в том, верно ли я тебя понял! Рано я обрадовался тому, что ты наконец научился прямолинейности, - закатил глаза Гильгамеш. Кажется, он больше не злился - а значит, несмотря на его сомнения в выборе профессии, Энкиду был хорошим дипломатом. Покуда он может парой фраз усмирить буйный нрав будущего императора и донести до него что-то важное, то не променяет свою должность даже на вожделенную роль придворного художника, о которой мечтал столько лет.

И что-то ему подсказывало, что в художники удастся уйти очень нескоро - особенно если свадьба друга всё-таки состоится. Ведь непохоже, что Гильгамеш, несмотря на недавний его гнев в адрес Артурии, собирается отказаться от такой строптивой, но притягательной игрушки.

Луна ползла по темному бархату неба, будто огромный светлячок, собирая по пути испуганно перемигивающиеся звёзды. Огонёк свечи всё сильнее трепетал от беснующегося за окном ветра, грозя вот-вот погаснуть, а друзья всё сидели бок о бок, отставив пустые бокалы, и неторопливо обсуждали, что нужно сделать по возвращению в Урук. То ли планы получались на редкость скучными, то ли давала о себе знать усталость, то ли разморило от выпитого вина, но вскоре Энкиду заявил, что сейчас готов согласиться устроить что угодно, даже конец света - лишь бы дали поспать хотя бы шесть часов. И даже вполне серьезное предупреждение Гильгамеша, что не стоит бросаться такими словами, ведь на этом самом слове могут и поймать, не вызвало должного возмущения. Пусть ловят - лишь бы не будили до утра.

к оглавлению

Глава 5. Искра

В воспоминаниях Утера она была лирически печальна, скромна и полна смирения - в точности прекрасная дама с истертой гравюры замка Камелот. Она никогда не улыбалась в высшем обществе, считая, что такие вольности не приличествуют замужней леди, и тем более - королеве, на приемах всегда стремилась слиться тенью, и из-за этого казалась совсем невзрачной и бледной на фоне придворных красавиц. Впрочем, роль тени вполне ее устраивала - несмотря на титул королевы, обязывающий блистать, Игрейна никогда не любила внимания к своей персоне. Утер безропотно принимал эту ее привычку к скромности, привитую строгим северным воспитанием, и все же столь редко видел улыбку жены, что за десятилетие вдовства практически успел ее позабыть.

А сейчас по чистой случайности наткнулся на спрятанный в ящике стола портрет - и вспомнил, буквально захлебнулся воспоминаниями, согревающими сердце и вместе с тем тревожащими уже поджившую рану. Здесь, на эскизе, сделанном впопыхах углём и акварелью, Игрейна улыбалась той самой лукавой улыбкой, какая бывает лишь у сказочных созданий, но никак не у людей - наполненной светом и волшебством. Слишком настоящей, чтобы Утер и дальше мог делать вид, что забыл свою потерю. Слишком хрупкой и нежной, чтобы принадлежать этому миру. Фейри не место среди живых - может быть, поэтому его северная леди и ушла так рано?

А Утеру осталась только дочь - безумно похожая на мать и вместе с тем полная её противоположность. Та, которая всегда зачитывалась историями о подвигах и не желала быть принцессой в башне. Которая не жаловалась, когда на неё обрушились все тяготы подготовки к правлению, что должны были достаться её будущему мужу - наоборот, с восторгом впитывала все новые и новые знания. Утер радовался каждому достижению Артурии, азарту в ее глазах, когда она, склонившись над картой в уютном полумраке библиотеки, отмечала печеньем диспозиции войск и чертила направления контрударов. Но шли годы, утекало сквозь пальцы детство единственной дочери, восторг в её глазах сменялся серьёзностью и рассудительностью, и короля Вестфилда не могла не терзать временами мысль: а что же дальше? Как Артурии править, если незамужней девушке сидеть на престоле просто не дадут? По счастью, из-за того, что жизнь вестфилдского короля всегда протекает в тайне от придворных, о настоящем имени и даже поле ребёнка Утера знали лишь немногие приближенные. В совете таких было двое, вряд ли больше: ни Персиваль, ни Гавейн не заводили речь об Артурии, терпеливо дожидаясь её совершеннолетия и последующего официального представления ко двору. И, как бы оно ни произошло, они бы решение Утера непременно поддержали.

Но поддержала бы его покойная Игрейна или опять смиренно промолчала бы? На похвалы и одобрение по отношению к близким она никогда не скупилась, а вот несогласие высказывала крайне редко. Просто безропотно принимала решение мужа, как и завещал Антар. А может, Утер и желал сейчас услышать от нее возражения! Упреки, замечания о том, что он собственноручно сделал из дочери кронпринца, а потом сам швырнул её на политическую арену не как короля и даже не как ферзя, а как разменную монету...

Может, будь она жива, и изменила бы в столь неординарной ситуации своим привычкам. Но, увы, глупо ожидать такого от портрета.

- Отец.

Легка на помине. Утер даже не слышал, как открылась дверь: слишком был поглощен воспоминаниями и разговором с женщиной, застывшей на холсте в вечном танце среди нежных мазков акварели, столь живой, что, казалось, вот-вот сойдет с него сюда, на дощатый пол кабинета... Друг Гильгамеша прекрасно рисует, и Идрис слишком хорошо знает старого приятеля. Знает, что ему подарить. Вздохнув, король прикрыл портрет жены бумагами и предложил её более молодой копии занять пустующий стул. Не нужно было лишний раз напоминать Артурии о матери. Та села, смиренно сложив на коленях ладони и почти до хруста расправив плечи. Выправка, свойственная либо военным, либо аристократам - и у Игрейны, и у Утера была такая же осанка, и свойство с первой только усилилось... и рассеялось без следа, когда девушка взглянула на отца спокойным, но далеким от робости взглядом. Воительница, но никак не фея.

- Ты ведь помнишь, что осенью у тебя обряд совершеннолетия? - начал Утер, глядя, как дочь упорно пытается не щуриться от утренних лучей. Солнце красило золотом бледную кожу, оставляя на ней пятнышки веснушек - такие в детстве украшали нос Утера, за что Идрис дразнил его. Видеть такие на нежном лице дочери, так похожем на лицо Игрейны, было... странно?

- Помню, отец, - ровно произнесла девущка.

- Так вот, - Утер позволил губам растянуться в улыбке, - я договорился с его святейшеством. Мы проведем обряд не в Мэрильен, а в главной церкви столицы - там, где проходили его все предки. Там же ты будешь представлена ко двору как наследница.

- Почту за честь пройти испытание там же, где и все мои предшественники, - высокопарно произнесла Артурия, склоняя голову. В глазах ее мелькнула детская радость - за маской серьёзной, рассудительной наследницы на миг поступила та озорная фейри, которую напоминала Игрейна, и король с трудом удержался от того, чтобы улыбнуться в ответ. Он знал, что дочь начала готовиться ещё два года назад: учила по ночам толстый псалтырь на древнемилесском языке, расспрашивала мэрильенского пастора и отца об обряде, а еще с каждым днём все усерднее вникала в жизнь государства, готовясь принять бразды правления.

Древний, как сама Милесская империя, обычай проходили все дети по достижении шестнадцати лет, и с того момента с полным правом могли именоваться взрослыми. Ничего особенного - всего лишь молитва длительностью в несколько часов, среди истекающих воском свечей у расписного алтаря, под печальными взглядами святых и строгим - создателя. Когда Утер проходил свой обряд, пастор строго-настрого запретил отвлекаться от молитвы, но, естественно, всех тянуло оглянуться: в гулком ночном храме с его мистическим полумраком любые звуки отдавались подобно грому, а тени зловеще колыхались на стенах, и постоянно казалось, что статуи святых вот-вот покинут свои ниши и сойдут посмотреть каменными глазами на того, кто потревожил их сон. В Истфилде, в котором Артурии, возможно, предстояло жить, все было по-другому: достигшим совершеннолетия подросткам требовалось пройти с востока на запад по безлюдной дороге, повторяя путь отца-солнца, а затем, войдя в город, принести его статуе на центральной площади сакральные дары. Такое испытание было намного опаснее: можно было встретить лихих людей, а то и дикого зверя - потому молодые люди обычно собирались группами. Впрочем, этот обряд проходили только юноши, но никак не девушки - да и какое испытание для становления личностью может быть у вещи, которая будет внесена в записи исключительно после вхождения в семью мужа? Что ни говори, а в Вестфилде женщинам живется намного легче.

- Отлично, - величественно кивнул Утер и поднял руку, привлекая к себе внимание. - После бала в честь представления тебя ко двору состоится помолвка. Мы с его величеством Идрисом уже договорились: Истфилд пришлет делегацию. Заодно потренируешься принимать послов. Хорошая практика перед восшествием на престол...

Мгновение она сидела, будто осмысливая услышанное, но потом вскинула подбородок и, почти успешно изобразив равнодушие, поинтересовалась:

- Ваше величество, вы сами верите, что моё слово будет хоть что-то значить? Я прочла очерки о традициях Истфилда - у них женщины не имеют права говорить не то что в присутствии послов, а просто в присутствии посторонних мужчин! Разве мне так просто позволят управлять моей страной?

- Все зависит от тебя, - слегка прохладно ответил Утер, не желая в очередной раз обсуждать опостылевшую тему. Все давно уже было оговорено и перемолото: и политическая выгода, и угроза войны со стороны Маравии, и их слабость перед её ликом по сравнению с уже павшей Милесской империей... И, как бы Утер ни любил дочь, государство было важнее. Она это знала - и придерживалась точно таких же взглядов. - Все-таки все мы люди. А человек всегда сможет договориться с человеком.

- А с потомком небожителей? - с легкой долей скепсиса подняла бровь Артурия, - Вряд ли любимый сын богов будет хорошей парой для рабы господней. Да и понтифик ни за что не признает брак...

- Антарианством только не прикрывайся. Это - самая сильная партия, которую ты могла бы составить, Артурия, и даже мнение церкви здесь вторично, - посоветовал король, хотя в душе всколыхнулось непрошеное веселье: в то, что Артурия и в самом деле наконец-то заинтересовалась мнением религии, верилось с трудом. Как ни пытался он приучить её посещать хотя бы воскресные мессы, не говоря уже о ежедневных богослужениях - тщетно. Если бы он не знал, что у дочери нет чувства юмора, подумал бы, что она шутит. Однако с души будто упал пудовый камень, и Утер уже мягче добавил: - Что между вами тогда произошло?

На какой-то миг дочь замялась, будто бы что-то настолько жгло её изнутри, что молчать становилось попросту невозможным, и хотелось плюнуть на этикет и по-детски высказать все, что накипело. Он понимал её, но, начни она жаловаться, самолично сделал бы ей замечание: король не может позволить себе проявлять эмоции. Но она, к счастью, об этом прекрасно знала. И никакой упрямый и деспотичный жених не затмил бы ее нежелание подвести отца.

- Не сошлись в своём отношении к подданным, - ответила она. Так, как должна ответить наследница и его дочь.

- Ну что же, я не удивлен, - кивнул Утер и нашел в себе силы улыбнуться, - Я был в Истфилде, Артурия, знаю их традиции и понимаю твои опасения... Но все же выхода у нас нет. И впрямь нет.

- Понимаю. Если того требует благополучие Вестфилда, то я не буду возражать.

Она коротко поклонилась и вышла, оставив отца задумчиво смотреть ей вслед. И как же он в тот момент радовался, что она даже в этом не похожа на хрупкую Игрейну, непременно затосковавшую бы! А Артурия никогда не станет сидеть в башне, уповая на чудо - скорее вскочит на коня и вырвет это чудо у судьбы из рук. А значит, выдержит любую ношу.

Но кто сказал, что он сам не может облегчить её участь и преподнести заклятому другу небольшой сюрприз?
***

Стоило бы, наверное, печалиться по поводу того, что столь долгожданное событие для любого подростка, как церемония совершеннолетия, будет омрачено близостью постылой помолвки, но почему-то пребывать в унынии и досаде совсем не получалось. В моменты, когда, казалось бы, бороться с судьбой невозможно, наша психика, устав от постоянного напряжения, начинает искать светлые моменты во всем, что нас окружает. Даже самые простые радости, которым мы не уделяем внимания в обычное время, в моменты эмоционального пика вызывают у нас чувство эйфории. Вот и Артурия пребывала в состоянии радостного предвкушения, которое приятно сжимает сердце, в котором мгновения растягиваются в года, а часы не приближают радостное событие, а наоборот, отдаляют. Хотя, может быть, во всем была виновата весна? Да, ещё недавно, беснуясь от отчаяния в четырёх стенах, Артурия чувствовала себя несчастной и абсолютно беспомощной в своем противостоянии с кронпринцем, но, сидя на залитом солнечным светом обрыве, переживать становилось просто невозможным. Разве можно предаваться мрачным мыслям, когда все вокруг поёт о юности и свежести, и самому хочется смеяться и петь одновременно? Чем холоднее и пасмурнее была зима, чем томительнее были грезы о весне, тем ярче потом ощущается её приход. А когда молодеешь и свежеешь в душе, захлебываешься пьянящим восторгом, который не находит выхода, все невзгоды кажутся лишь дурным сном, слишком серым и мрачным, чтобы о нем думать. Артурия и не думала, упиваясь обилием света и цвета, радостным щебетанием птичьего хора и трепетной нежностью и вместе с тем лёгким озорством мотива, выводимого флейтой в умелых руках Ланселота. Жаль, конечно, что наследницу Вестфилда не считали нужным обучать музыке - но она, зачарованная серебристыми переливами нот, и сама не заметила, как пальцы нырнули в карман бриджей за давно уже забытой флейтой. Честно сказать, после слов Ланселота о том, что инструмент волшебный, она ожидала чуда, но извлеченный на выдохе звук получился на редкость неприятным - нервным, рваным и чересчур резким. Настолько, что Артурия ощутила, как охватывает её привычный азарт. Значит, волшебная флейта, на которой не обязательно уметь играть? Чего бы это ни стоило, она непременно сыграет.

То ли флейта испугалась и наконец-то решила подчиниться новой хозяйке, то ли в Артурии запоздало проснулся талант к музицированию - но бойкая, жизнерадостная трель, вторящая веселым руладам птиц в лесу за спиной, оказалась приятной неожиданностью и девушку вполне устроила. Разумеется, мотив не был столь изысканным и затейливым, как тот, который выводил инструмент в пальцах друга, но какая разница, три ноты ты играешь или тридцать, если они льются из самого сердца, увлекая за собой страх и тревоги, очищая мысли и оставляя лишь приятное умиротворение? А Ланселот, на миг скосив на подругу полный любопытства взгляд, внезапно заиграл быстрее, и теперь его мелодия каким-то чудом гармонировала с простеньким мотивом Артурии, вплетаясь в неё, будто редкий и прекрасный цветок в простой венок сельской травницы. Магнолия в венке из одуванчиков...

Играть вдвоём на флейтах оказалось непривычно, захватывающе, но совершенно потрясающе. В какой-то момент принцесса Вестфилда опомнилась, что не слышит больше переливов чужой музыки, и оборвала ноту пронзительным визгом, от которого Ланселот дернулся, да и она сама испугалась не меньше. Артурия ошарашенно взглянула на друга, но к своему изумлению увидела на его лице только еле сдерживаемую улыбку. Хотела обидеться, но ощутила, как на собственном лице расползается такая же, вопреки желанию хозяйки... и расхохоталась, вторя смеху Ланселота, столь редкому в последнее время - отчаянно, до колик, до полного исступления и эмоционального безразличия.

- Неужели у тебя все наладилось? - отсмеявшись, поинтересовался Ланселот. - Так играть может только счастливый человек.

- Ты про имитацию чаячьих криков? Тогда я самый счастливый человек на свете: сколько ни берусь за инструмент, получаются исключительно они, - устало усмехнулась Артурия.

Грудь распирало веселье, но сил на смех больше не было, и оставалось только выдохнуть, как учили её на фехтовании, и привести себя в равновесие. Даже жаль: она уже и не помнила, когда в последний раз так искренне смеялась. У нее даже возникло подозрение, что навязанная другом флейта и впрямь была волшебной: обида на весь мир, владевшая принцессой Вестфилда все это время, схлынула, уступив место эмоциональному опьянению. Свежий после прошедшего ночью дождя воздух наполнял лёгкие, кружил голову, и будто очищал ее изнутри от тягостных мыслей, оставляя наедине с ощущением всемогущества, какое бывает свойственно только молодости. И не имело значения ни то, что трава под подростками была мокрой, а земля скользила под ногами, ни то, что небо вновь начало затягиваться пеленой тяжелых туч, ни недавние разногласия с лучшим другом, ни даже то, что на горизонте зловеще маячил призрак помолвки. С последней мыслью Артурия сроднилась настолько, что она была для неё вроде воды в сапоге: неприятно, но по прошествии времени перестаешь замечать.

- Да уж, я ожидал от чудесной флейты лучшего, - с убийственной честностью произнёс Ланселот. Но обидеться на него было невозможно: Артурия и сама знала, что её антиталант к музыке способен переспорить любой, даже самый сказочный инструмент. Кроме того, после вчерашней стычки при малейшем движении в руках отдавалась боль, и хорошо хоть, что Ланселот не спрашивал, лишь нехорошо покосился на разукрасившие бледную кожу синяки. - И все же ты играла с душой. Лучше, чем когда-либо.

- Ну, а почему мне и не быть счастливой? - пожала плечами девушка, подавив желание узнать, что же все-таки в этом инструменте особенного. Выяснить, что историю о чудесной флейте Ланселот выдумал, чтобы приободрить её, Артурию, было бы неуважением к его стараниям. Все-таки, как говорил кто-то из милесских поэтов, сказка остаётся сказкой до тех пор, пока в неё верят. - Вот уж не думала, что буду так радоваться окончанию своей первой дипломатической миссии!

- Я тоже. Позволь угадать: узнала про церемонию совершеннолетия? - покосился на неё Ланселот тем тёмным, бесконечно проницательным взглядом, которым Вивиэн смотрела на своих посетителей, коим вздумалось обратиться к ней за исцелением всяческих хворей.

- Уж не в матушку ли ты такой догадливый? - фыркнула Артурия. - Ты прав, отец сказал, что церемония состоится этой осенью в главном храме Камелота, перед ликами всех двенадцати великих пророков.

- Надо же: может быть, мне тоже начать гадать помаленьку, как и она? - пошутил Ланселот. Разумеется, он прекрасно знал, когда у нее день рождения. Нетрудно было догадаться и о дате обряда, проводимого вскорости после того, как юноше или девушке исполняется шестнадцать. Неожиданностью оказалось то, что разлука наступит так скоро. Друзья всегда обходили этот момент в разговорах, и без того зная, что Артурии рано или поздно будет суждено поехать в Камелот, равно как и ему придется оставить родителей и податься в сквайры, чтобы потом дослужиться до рыцаря, и их пути, вероятно, на время разойдутся. И сейчас ожидание разлуки обрушилось, придавив своей неотвратимостью и оставив молча размышлять над грядущим. На один краткий в сердце принцессы Вестфилда всколыхнулась робкая надежда на то, что лучший друг поедет в столицу вместе с ней - но она безжалостно задавила это постыдное желание. Было бы очень эгоистично предлагать ему ехать вместе. Разумеется, Ланселот вернется к ней во дворец, уже как рыцарь - значит, надо всего лишь набраться терпения и подождать. Все же, что бы их ни связывало в детстве, но оно заканчивается, и у каждого из них появляется своя судьба. И король не должен привязываться к кому-то сильнее, чем к остальным подданным, иначе этот король утратит объективность... Но, право, как запретить себе привыкать к людям, с которым провел в своей жизни лучшую пору - пору детства и юности?

Юноша бросил взгляд в небо, медленно, но неотвратимо затягивающееся серым покрывалом облаков. Бьющие в лицо лучи сменились бледным, рассеянным светом, влажный воздух, согретый за целый день лучами южного солнца, обволакивал теплым маревом, оседал каплями на висках и спине. Слабый ветерок, беззаботно трепавший травинки, незаметно стих, заплутав где-то там, среди буков и осин. В лесу отстукивал простенький ритм дятел - если верить приметам, ожидается дождь.

- Не просто дождь, а настоящая гроза. Нужно бы вытащить сети, пока совсем не полило, - произнёс Ланселот, когда Артурия сообщила ему о своих предположениях. Как он понял, что именно несут с собой тучи, такие безобидные на вид, она не стала: Вивиэн когда-то рассказывала им приметы, но друг, кажется, слушал намного внимательнее. Нет, конечно, она и сама поняла, что собирается дождь, но так точно предположить, настоящая гроза ли ожидается или обычный весенний ливень, не смогла бы. Впрочем, от человека, почти шестнадцать лет прожившего в доме Вивиэн, иного ожидать не приходилось.

Артурия задумчиво смотрела, как ловко друг снимает сети, довольно споро шагая по дну и один за другим выдергивая из вязкого ила колышки. С каждым разом у него получалось все быстрее, и если изначально подруга Ланселоту помогала, то теперь он в помощи совсем не нуждался, почти автоматически делая всю работу. Отец его нередко ловил рыбу, забрасывая невод в воду со всей своей немалой силой, а потом тут же подтягивая к берегу, однако для Ланселота, имевшего более изящное сложение, такая рыбалка представлялась довольно затруднительной. Впрочем, и установка сетей на день-полтора позволяла получать хороший улов - чете дю Лак хватало как на собственные нужды, так и на продажу. Вивиэн каждое утро ехала на рынок продавать рыбу и травы, заботливо укутанные в несколько слоев ткани, а то, что не продавала, солила или вялила. Обычные, ничем не примечательные и устоявшиеся будни средней провинциальной семьи, в которые и наследница государства порою окуналась с удовольствием, помогая этим добрым людям. Что же будет, когда их надежда и опора, единственный сын, подастся в столицу на поиски славы? Сам Ланселот в привычной манере заверял, что озерные феи отличаются редкостным пониманием и не цепляются за человека, если судьба велит его отпустить... однако в глубине души наверняка задавался тем же вопросом.

- Какая встреча. Да я смотрю, сама судьба толкает тебя в мои руки, - раздался за спиной голос. Заставший врасплох, как и всегда, прекрасно узнаваемый, а еще осточертевший до зубовного скрежета.

- Только знать бы, в наказание за какие грехи, - прорезавшиеся в ее собственном голосе нотки злого отчаяния удивили и саму Артурию. Почему он оказался именно здесь, в месте, придирчиво выбранном Ланселотом, в райском уголке? Встречать Гильгамеша в особняке, когда готова к противостоянию, было делом уже привычным, хотя почти каждая их встреча и превращалась для принцессы Вестфилда в войну за ее идеалы и отношение к подданным... Однако видеть его здесь было равносильно тому, как если бы пропахший серой Падший явился в Сад Создателя и с хохотом заявил, что в огненной бездне ему не подходит климат, а потому он собирается обосноваться среди ангелов и апостолов!

И 'Падшему' явно не понравилась реакция на его внезапное появление.

- Пытаешься тявкать в ответ на мою доброту, шавка? Не в твоём положении провоцировать меня: я еще не забыл о твоей вчерашней дерзости, - в голосе за спиной мелькнула угроза, и принцесса Вестфилда поднялась на ноги, развернувшись к оппоненту лицом. Видит Создатель, она терпела целую неделю, но любому, даже ангельскому терпению, приходит конец!

- Надеюсь, не скоро забудешь. Я тебе не шавка и не бессловесная наложница. И если думаешь, что я буду мириться с твоей манерой поведения и отношением к подданным, то ошибаешься, - холодно отчеканила Артурия. Не только Гильгамеша изменило противостояние: она больше не боялась испортить отношения. Еще неделю назад она бы укорила себя и напомнила, что со столь важными гостями стоит быть дружелюбнее, однако всё то, что произошло между ними за эту неделю, заставило ее задуматься: а так ли хорошо следовать правилам этикета? Ведь не только разбойники с большой дороги, но и короли могут быть циничными, эгоистичными и жестокими, и оставаться с такими вежливой - значит, предать свои идеалы. Конечно, стоит держать себя в определенных рамках, но не более того.

- Вот как? Ты не понимаешь, что стоит мне лишь только захотеть, ты станешь и наложницей, и даже рабыней... впрочем, прибегать к этому нет необходимости. Даже будь ты моей женой, есть множество способов помимо боли, - в его голосе зазвучали странные, низкие и вместе с тем мягкие нотки. Он не угрожал - просто констатировал факт, и, кажется, даже не злился, но у Артурии не было ни малейшего сомнения, что он и впрямь может поступить с ней так. А еще чего-то... ждал? Девушка приподняла бровь, ожидая разъяснений, но ее собеседник, не дождавшись подобающей реакции, только хмыкнул. - Боги, как же ты ещё неопытна... Ничего, у нас ещё будет время это исправить, моя королева.

- Прекрати говорить загадками, Гильгамеш, - оборвала его Артурия, ощущая в душе смутное раздражение: да что за непонятные намеки? Наверняка он снова ведет речь о чем-то неприятном, вот только она в упор не могла понять, о чем, и, глядя на то, как веселится собеседник над тщетностью ее попыток понять, злилась еще больше, - Либо скажи ясно, либо вовсе молчи.

- До чего же ты невоспитанная шавка - имеешь наглость говорить со мной таким тоном, - вздохнул кронпринц. - Я старался поговорить мирно, понимая, что у вас в Вестфилде абсолютно не занимаются воспитанием женщин, но начинаю думать, что тебе просто нравится грубое обращение. Может, стоит дать тебе его? - в голосе кронпринца промелькнули нотки раздражения, а после он резко подался вперед, схватив девушку за запястье.

К счастью, Артурия ожидала подвоха и отпрянула, заскользив сапогами по свежей грязи. Сердце испуганно замерло, когда она потеряла устойчивость и, взмахнув руками, будто пытающаяся взлететь птица, с трудом удержала равновесие. Чтобы не упасть, ей пришлось нырнуть в бок - к счастью, это получилось сделать вполне благополучно. Противник усмехнулся при виде конфуза жертвы и смерил ее полным презрения взглядом.

- Отстаньте от нее! - раздался чей-то крик, и Артурия на миг застыла, лишь в последний момент избежав цепкой хватки Гильгамеша. Ланселот! Разумеется, рыцарская честь не позволила ему остаться в стороне, когда подруга от кого-то убегает, и Артурия тоже вмешалась бы, окажись она на его месте. Вот только как же хотелось, чтобы он ушел и не ввязывался в обреченное на провал противостояние! Ее-то защищает титул кронпринцессы - но что будет с простым сельским мальчишкой, если он окажется в немилости этого тирана?

- О, это еще что за червяк? - насмешливо обратился к ней Гильгамеш, и Ланселот, похоже, прекрасно его услышал. Он ловко, будто серна, взбежал по склону, увязая в грязи, однако не поскользнувшись ни разу. Были тому причиной постоянные тренировки или просто придавшая силы злость, Артурия не знала - хотя вряд ли друг был зол. Во всяком случае, голос его звучал довольно спокойно.

- Червяк тот, кто может опуститься до драки с женщиной, - с легкой насмешкой произнес он. Лицо кронпринца потемнело, хотя Артурии непонятно было, какого еще ответа он ждал. Ланселот ведь не ведал, насколько нетривиальная личность стоит перед ним.

- Ты, верно, не знаешь, с кем говоришь, пёс? - осведомился Гильгамеш, но полный ярости ответ Ланселота не смутил.

- Я никогда не видел столь грубых аристократов. Вы ведь аристократ, верно? - истолковав уничижительный взгляд как согласие, юноша невозмутимо продолжил: - Так как ваша рыцарская честь могла позволить вам бить женщину, к тому же наследницу престола?

Артурию всегда немного умиляли рыцарские замашки Ланселота по отношению к ней, способной за себя постоять - что ни говори, а практически любой женщине, сколь бы сильной она ни была, лестно иметь того, кто всегда заступится за нее. Однако сейчас ей хотелось закрыть лицо руками от ужаса или пойти хорошенько встряхнуть друга. Он явно нарывался на драку, и спор лишь чудом в нее не перешел, хотя все шло как раз таки в этом направлении. Да как этот храбрый идиот не понимает, что с таким, как Гильгамеш, ему не справиться?! Артурия, конечно, встанет на его сторону, вот только из-за деревьев показался Энкиду и быстрым шагом направился к ним. До сей поры принцесса Вестфилда не сталкивалась с этим юношей в открытом противостоянии: тот по своей натуре дипломата избегал любых конфликтов; однако в спаррингах на уроках фехтования ей удавалось взять над ним верх в лучшем случае четыре раза из десяти. Вечная тень кронпринца, неотступно следующая за ним - не возникало даже сомнений, чью сторону он займет в случае драки. Пожалуй, лучшее, на что можно было рассчитывать с его стороны, так это невмешательство.

- Нашли время выяснять отношения. Что опять случилось? - Артурии почудились в его голосе напряженные нотки, когда он, беглым взглядом оглядев ситуацию, обратился к своему другу и повелителю. Энкиду - и нервничает? Уже это было странным, однако Гильгамеш не обратил на вопрос внимания, и это могло означать лишь одно: он в бешенстве.

- Я смотрю, твои друзья наглостью пошли в тебя, - высокомерно бросил он Артурии. - Уйми своего любовника, иначе он первым отправится на виселицу по моему восшествию на престол.

- Да послушайте же меня... - снова начал было Энкиду, но теперь уже принцесса перебила его, обращаясь к Гильгамешу:

- Если с его головы упадет хоть волос, я самолично тебя прикончу.

- Это как же, интересно знать?

- Я хотел сказать, что сюда идет медведь, но, похоже, он сейчас скажет об этом сам, - возвысил голос Энкиду, и три пары глаз в тот же миг воззрились на него. Неизвестно, что подумали остальные, но Артурия хотела убедиться, что она не ослышалась, и в голосе погруженного в себя и неизменно вежливого дипломата действительно могут звучать столь жесткие интонации.

- Какой еще медведь? - раздраженно произнёс Гильгамеш - но Артурия и Ланселот уже увидели то, о чем вел речь юноша. Да и сам кронпринц, заметив, что друг застыл натянутой пружиной, рывком повернул голову в направлении его взгляда - в сторону мирного осинника шагах в тридцати от них, откуда вальяжно косолапил здоровенный зверь, покрытый бурой шерстью. Худой, медлительный, настороженно принюхивающийся к влажному, пропахшему тиной и рыбой воздуху. И наверняка голодный.

- Проснувшийся и пришедший по медвежьей тропе полакомиться рыбкой, - ответил Энкиду, вновь становясь невозмутимым. При этих словах Ланселот, стоящий бок о бок с Артурией, ощутимо вздрогнул и бросил в сторону реки быстрый взгляд. И девушка готова была ручаться, что они подумали об одном и том же: о сети с рыбой, опрометчиво оставленной на берегу. Кажется, она воочию видела метания Ланселота: рискуя собой, забрать рыбу или убежать и оставить семью без улова? Она собиралась одернуть его, сказать, чтобы не смел рисковать собой, однако ее опередил спокойный приказ Гильгамеша:

- Как можно медленнее отходите к лесу.

Артурия недоверчиво покосилась на недавнего противника: это точно говорил он? Гильгамеш, который думает о ком-то, кроме себя - неужели в этом несовершенном мире такое возможно? Впрочем, все мы меняемся в минуту опасности: кто-то начинает паниковать, а у кого-то в голове наоборот проясняется, и все разногласия для них уходят на второй план, уступая место холодному расчету. Гильгамеш, как будущий король, относился ко вторым: он, не спрашивая, принял на себя обязанности лидера и явно ожидал, что его будут слушаться - Артурия и не собиралась спорить, впервые в жизни она была абсолютно солидарна с его решением. Она сама бы поступила точно так же, не опереди он ее. Вот только возражения поступили с неожиданной стороны.

- Отец меня убьет, - сдавленно простонал Ланселот, зачарованно глядя, как зверь, пока не замечая людей, крадется по направлению к откосу, где на влажном песке барахталась в сетях живая еще рыба.

- Не вздумай. Отступаем, - отрезала Артурия. В ответ ей достался хмурый взгляд: наверняка друга оскорбил приказной тон, но ей в тот момент было безразлично его состояние. Что значит потрепанная медведем сеть в сравнении с опасностью быть задранным голодным зверем? Однако девушка не пожелала тратить время на разъяснения, а просто совершила поступок, за который потом не раз винила себя: схватив друга за рукав, она решительно потащила его за собой, в сторону, куда уже отступали Гильгамеш и Энкиду: на первый взгляд неспешно, но будучи настороже, внимательно следя за реакцией зверя. Ланселот же из чистого упрямства, дернулся, пытаясь вырваться, и, к удивлению обоих, у него это получилось. А потом Артурия будто со стороны услышала свой испуганный возглас, когда друг потерял равновесие и медленно, словно в кошмарном сне, навис над пустотой, размахивая руками, а затем упал в вязкую грязь, кубарем покатившись по склону.

Крик, разорвавший тишину, заставил зверя испуганно дернуться и издать предупредительный рык. Маленькие, глубоко посаженные глазки встретились с испуганным взглядом Артурии - а потом медведь осторожно двинулся в ее сторону, навострив уши и явно ожидая агрессии.

- Не беги: лучше говори с ним, - донесся до ее слуха негромкий голос Энкиду. Девушка послушно замерла на месте - убегать она даже и не пыталась, ей было прекрасно известно, что в случае с медведем это бесполезно. Да и как можно бегать, если ноги будто бы свинцом налились от ужаса?

- Привет, - голос дрогнул, но Артурия взяла себя в руки и громко продолжила, сама не понимая, что именно говорит: разум, кажется, потерял всякую гибкость, выдавая привычные, пустые фразы. - Ты здесь живешь, да? Я тоже живу неподалеку, в особняке, за этим перелеском. Как же тебя занесло сюда, бедняга?

Хищник замер на месте, поводя носом и в упор глядя на девушку из-под низкого лба. Секунды, кажется, растянулись в часы, а Артурия говорила и говорила, старательно глядя куда-то поверх звериной головы: не стоит смотреть хищникам в глаза. Страх, естественный для всякого живого существа, она пресекала на корню, через силу заставляя опустевший мозг снова и снова просчитывать варианты. В свое время отец Ланселота рассказывал сыну и его друзьям о том, как вести себя при встрече с дикими зверями, равно как и Утер говорил Артурии то же самое, а потому в нужный момент знания просто всплыли в голове. Если зверь посчитает, что на него нападают, следует упасть на землю, сжавшись в комочек и не подставлять медведю живот и лицо ни в коем случае; если атакует, придется кричать и по возможности подняться на возвышение, чтобы казаться выше, ибо если агрессивный зверь почует слабость, то непременно нападет...

А потом медведь развернулся, не дойдя до девушки каких-то семь шагов, и неспешно потопал вниз по склону.

- Теперь спокойно отступай к лесу, - раздался голос Гильгамеша. Артурия послушалась было, однако, сделав с десяток шагов на дрожащих ногах, снова замерла и оглянулась вниз, на берег. Да, невкусный человек медведя не интересовал, куда больше его привлекала еще живая, бьющаяся в сетях рыба... Вот только от желанной еды зверя сейчас отделял сидящий на песке Ланселот, перепачканный в грязи до неузнаваемости. 'Почему он не встает?', - подумала девушка, глядя, как хищник медленно подходит к ее другу, не спешащему убираться с пути этой голодной меховой громады.

- За рыбой пришел? - весело произнес Ланселот, будто продолжая адресованную медведю недавнюю речь подруги. - Да пожалуйста, не нужна она мне - отойду, когда встану, и забирай... - он попытался подняться - неловко, явно через боль, но, поморщившись, сделал шаг и мешком осел обратно. А зверь поднялся на задние лапы, заслонив собой сидящего рядом с желанной добычей юношу - и только тогда с Артурии спало болезненное оцепенение.

- Ланселот, не двигайся! - в панике крикнула она, совершенно забыв о том, что вообще-то не стоит пугать и провоцировать и без того недовольного зверя. Тот прижал уши и обернулся на звук, и это позволило Ланселоту немного отползти прочь. Вот только медведь снова обернулся: движущаяся жертва пробудила в нем охотничий азарт, и зверь, опустившись на все лапы, медленно пошел за ним, игнорируя рыбу и предупреждающе скаля зубы. И нервы девушки не выдержали: она бросилась прочь от безопасной опушки, еще толком не зная, что будет делать наедине с огромным животным, однако в этот момент она не думала ни о себе, ни о чем-либо еще. И очень удивилась, не сразу осознав, что она уже не бежит, а бьется в чужих руках. Судя по тому, что противник был почти на голову выше нее, держал ее не кто иной, как Гильгамеш.

- Отпусти немедленно! - прорычала Артурия, пытаясь локтем ударить его под дых. Промазала, попала куда-то в бок, и удерживающий ее кронпринц охнул, но хватку не разжал.

- Эн, да помоги же мне, я эту идиотку не удержу! Прекрати брыкаться, - потеряв терпение, приказал он. - От тебя одной столько шума, что вполне хватит, чтобы медведь кинулся на мальчишку.

- Он уже кинулся! Посмотрю я на тебя, когда Энкиду будет в такой же опасности, - с яростью выпалила Артурия, однако все же замерла и с опаской взглянула вниз.

Всё было не так уж и страшно: ни крови, ни разорванных внутренностей, которые она себе навоображала по страшным рассказам господина дю Лак о встрече незадачливых лесорубов с медведями. И все-таки сердце испуганно пропустило удар, стоило ей увидеть, что Ланселот лежит на песке лицом вниз, а зверь пытается перевернуть его лапой. Разумеется, медведь хотел проверить, действительно ли человек умер или только притворяется. Да как можно было оставаться спокойной в такой ситуации?

- Энкиду не полез бы умирать из-за рыбы. Но пока твой дружок притворяется мертвым, все в по... демоны! - притихшая было Артурия со всей своей силой пнула Гильгамеша по голени, практически одновременно острым локтем ударив в живот, и, воспользовавшись тем, что кронпринц приходил в себя, ловко вывернулась и бросилась туда, где скользкий склон переходил в пологий спуск. Она опасалась, что ее будут преследовать, однако никто этого не делал. Было похоже, что Гильгамеш в ярости ушел к лесу, оставив строптивую девчонку разбираться с хищником самой, и в этом были свои плюсы. Все же его присутствие напрягало - в особенности то, что он, негласно приняв на себя обязанности лидера, требовал от нее невозможного: бездействия. А сейчас, когда надеяться можно было только на себя и слушаться только своего разума, Артурия снова оказалась в своей стихии. Несмотря на то, что тревожно сжимающееся сердце требовало бежать вниз и немедленно действовать, делать хоть что-то, девушка привычно подавила эмоции и остановилась, цепким взглядом оценивая обстановку.

Сверху обзор был лучше, однако и отсюда медведь практически полностью загораживал Ланселота. Первой мыслью было спуститься и швырнуть рыбу, за которой зверь и пришел, но очень вероятно, что разозленный и испуганный хищник предпочтет сначала устранить опасную жертву, а потом уже лакомиться. Напрашивался лишь один выход: если медведь принял Ланселота за противника, то нужно отвлечь его на себя.

И, подняв с земли камень, Артурия решительно начала спускаться.
***

- Кажется, она решила бросаться в медведя камнями, - произнёс Энкиду таким тоном, будто комментировал тренировку солдат перед боем, а не попытку пятнадцатилетней девушки переключить на себя внимание огромного зверя. Гильгамеш только отмахнулся: разозлившись на Артурию за побег, он принципиально не смотрел на происходящее на берегу. Вот только Энкиду было не обмануть - друг то и дело прислушивался к звукам, которые доносил до него речной бриз. Кажется, будь он котом, непременно поводил бы ушами и нервно вилял хвостом.

- Все, что было нужно, мы уже сделали. Если этой шавке хочется подохнуть в расцвете лет, то я не собираюсь ей препятствовать, - не принимающим возражения тоном ответил он, явно давая понять, что не собирается присоединяться к самоубийцам внизу.

Та же Артурия со свойственной ей категоричностью и предубеждением наверняка бы посчитала его безжалостным, но Энкиду, знавший кронпринца как никто другой, прекрасно видел: он нервничает. Упрямый, эгоистичный и нетерпимый к возражениям, игнорирующий голос совести в угоду своим желаниям, коим привык потакать, все же Гильгамеш был воспитан как король с вытекающим из этого статуса чувством ответственности за подопечных. И несмотря на то, что Артурия разозлила его, споря с ним и норовя отправиться на верную смерть, он не был так равнодушен к ее судьбе, как старался показать. А еще... еще за его демонстративным равнодушием почудилось нечто большее, чего Энкиду никогда раньше у Гильгамеша не замечал. Не любовь, нет, и даже не одержимость собственника, какая овладевала им в последние дни в разговорах об Артурии - но яркое, острое восхищение. Потому что ради собственного друга кронпринц Истфилда поступил бы точно так же, даже не задумываясь. Два настолько разных человека с диаметрально противоположными взглядами на жизнь неожиданно для себя оказались невероятно похожи, хоть и яро отрицали это, и сам Гильгамеш в глубине души наверняка тоже это осознавал. Впрочем, лезть в душу другу Энкиду не собирался. Он прекрасно знал, когда стоит промолчать.

- Как знаешь, Гил, - мирно проговорил он, глядя на то, как Артурия в очередной раз замахивается для броска. Камешек был маленьким, вряд ли он мог причинить хоть какой-то урон толстой шкуре медведя, но отвлечь был вполне способен. И у неё это получалось, вот только что она планирует делать потом, так и осталось загадкой. Рассчитывает убежать? Наивно - медведь, к тому же разъяренный намного быстрее любого человека. Энкиду на ее месте остался бы на обрыве и бросался камнями оттуда, а потом, пользуясь неповоротливостью зверя, отбежал к лесу и маневрировал бы среди деревьев...

Впрочем, Артурия поступила иначе: когда хищник, недовольно заворчав, развернулся в ее сторону, она быстро подняла с земли тяжёлые сети и отшвырнула их от себя. До медведя не добросила, они шлепнулись шагах в трех от цели, но зверь тронул лапой недвижимого юношу, проверяя, жив ли он, а потом, развернувшись, пошел к новой мишени. На миг девушка испугалась, что он проигнорирует сети - но, остановившись, медведь принялся осторожно принюхиваться к подачке: все же он был голоден, а рыба, должно быть, дурманила его разум аппетитными запахами. А потом Артурия осторожно и, кажется, едва дыша, начала обходить медведя по дуге, у самого обрыва, медленно, но верно, продвигаясь к Ланселоту.

- Самоубийца. Зверь слишком напуган для того, чтобы есть, и пока не устранит угрозу, не успокоится, - раздался над ухом комментарий Гильгамеша: он подошел к краю и протянул другу массивный заостренный сук, старательно очищенный от тонких веточек. А потом, ни слова ни говоря, споро направился вниз, держа это подобие копья наготове. Энкиду придирчиво оценил баланс - весило импровизированное оружие килограмма три, не меньше, и последовал за кронпринцем след в след.

- Что, согласен, что без нас они погибнут? - поинтересовался он. Гильгамеш только фыркнул, не оборачиваясь.

- На этих шавок мне совершенно плевать. Но не хочется объясняться перед королем, - произнес он. Вот только Энкиду прекрасно знал, что за его словами скрывается целая буря чувств, и ему только предстояло в них разобраться - но не сейчас. Друзья никогда не били медведей, ограничиваясь пока дикими кабанами и горными львами, но всё когда-то бывает в первый раз.
***

Артурия и сама не верила в то, что ее тактика сработает - но она сработала! Девушка бесшумно кралась за спиной старательно рвущего сеть зверя к лежащему на земле другу - весь путь занял с десяток секунд, но ей казалось, что они растянулись в бесконечную полосу. Сколь бы смелой она ни считала себя, в душе разливался удушающий, леденящий страх от близкой опасности - вот она, в нескольких шагах, и неизвестно, насколько ее задержит приманка. Впрочем, страх увидеть растерзанное тело Ланселота был сильнее: из-за спины хищника Артурия так и не смогла разглядеть, жив ли вообще друг. Но, к счастью, юноша оказался относительно цел: он лежал на животе, закрыв руками шею и не шевелясь, а потому отделался малой кровью. Должно быть, зверь все же обманулся и принял его за мертвого. Рубашка на спине была разрезана и виднелось лишь несколько набухающих царапин.

- Ланселот, - еле слышно позвала Артурия, хватая его за плечи и помогая подняться. К счастью, он оказался на ногах без проблем, вот только дрожал, как осиновый лист, да сильно подволакивал ногу. Плохо, но не так ужасно, как успела себе вообразить принцесса Вестфилда.

- Зря ты это. Мы не сможем убежать, - произнес он, опираясь на подставленный локоть.

- А то я не знаю. Но это не значит, что не стоит хотя бы попытаться, - мрачно произнесла Артурия, оборачиваясь - скорее по велению шестого чувства, нежели осознанно.

И вовремя.

Медведь, видимо, решил, что еда подождет, а угроза никуда не делась и наверняка лишь выжидает время для нападения. И теперь своей огромной тушей он разворачивался к ним, скалясь во все четыре десятка зубов. Артурия только и успела отпрянуть в сторону, когда на нее обрушился сокрушительный удар лапой. Уклонилась, на миг замерла, пока разворачивался в ее сторону страшный хищник - и увидела, как юркой лисой метнулся к нему невысокий юноша, а затем, припав к земле, с размаху нанес удар длинной палкой в мягкое брюхо. И тут же выпрямился, когда медведь заревел от боли, поворачиваясь к новому врагу. Однако это было опрометчиво со стороны хищника: Гильгамеш нанес зверю удар прямо в морду, а потом юноши брызнули в разные стороны, отгородившись от медведя длиной палки. Как они успели подкрасться так близко? Артурия заметила их в последний момент, зверь, видимо, тоже - должно быть, после долгой голодовки рыба перебивала для него остальные запахи, хотя, быть может, конкретно этот медведь потерял осторожность, решив, что угроза исходит только с одной стороны. Ланселота трясло, Артурию, как она полагала, тоже, ибо ноги как-то подозрительно ослабли, но приходить в себя было некогда. Гильгамеш и Энкиду отвлекали внимание зверя, давая им с Ланселотом фору, чтобы убраться, и было бы глупо упускать этот шанс. И, после секундного колебания вновь подставив другу плечо, Артурия повела его прочь, к пологому склону. Остановилась, оглянулась и, усадив незадачливого рыбака на землю, начала собирать камни, выбирая те, что побольше.

...- Сильный, сволочь, - прошипел Гильгамеш, делая очередной выпад палкой. Попал в лоб, лишь раззадорив хищника, но успел уклониться от удара и отступить к склону - шаг, еще шаг, обманное отступление, рассчитанное лишь на то, чтобы заманить разъяренного медведя к склону и с высоты нанести удобный удар в шею.

- Целься в желудок или нос. Как и с любым другим зверем, - ответил Энкиду, вновь отвлекая зверя на себя. Впервые столкнувшись со столь опасным животным, они действовали больше по наитию, нежели по опыту - и, тем не менее, невольно избрали верную тактику. Острия палок уже пропитались темной кровью: юношам удалось нанести хищнику несколько колотых ран. Медведь прятал морду, не позволяя ударить себя в нос, а чтобы попасть в мягкое брюхо, следовало оказаться в зоне удара лапой - однако боль зверя изматывала, с каждой секундой повышая их шансы. Вот только раненый хищник, как известно, становится в разы опаснее и осторожнее. Медведь больше не лез на рожон: он кружил, делал обманные выпады и непрерывно рычал, и, не будь рядом Энкиду, отвлекавшего противника всякий раз, когда тот пытался нанести Гильгамешу сокрушительный удар, тому пришлось бы несладко. А так неповоротливость зверя играла им на руку: они успешно парировали, переключая внимание медведя с одного на другого, чередуя выпады с отступлением, целясь в незащищенные места и заставляя обезуметь от боли и ярости, потерять осторожность.

И все-таки силы были чудовищно неравны.

- Гил, осторожно! - раздался отчаянный крик. Мощный удар пришелся на палку, выбив ее из рук Гильгамеша - не сломалась, поскольку кронпринц вовремя разжал пальцы, в противном случае имея неплохие шансы и вовсе лишиться их. Несмотря на то, что самого юношу не задело, все же он не удержался на ногах и упал на спину, прямо под ноги медведю. Энкиду бросился вперед, занося палку, готовясь ударить куда угодно, однако понимая, что ему не хватает целой доли секунды - прежде, чем он добежит, одним мощным ударом медведь успеет раздробить противнику ребра.

Однако помощь пришла с неожиданной стороны. Голова зверя дернулась: в висок его ощутимо ударил крупный камень. Человеку такой бы давно размозжил череп, но в случае с медведем он лишь упал на землю, отскочив от крепкой кости. Конечно, будучи разъяренным, зверь не собирался бросать столь удобно попавшего в его лапы врага, и прежде, чем расправиться с более дальними противниками, вполне мог отвлечься на то, чтобы прикончить ближнего, причинившего ему такую боль. И очень удивился, должно быть, когда сильный удар в брюхо заставил его зарычать от боли и невольно сделать шаг назад - а сам Гильгамеш сделал отчаянный рывок к палке и с размаху ударил заостренным концом в глаз. Раздался мерзкий хруст, по рукам хлынула кровь и кронпринц, оттолкнув ногами бьющуюся медвежью тушу, смог подняться. Ему повезло избежать быть придавленным ею, и даже опрокинуть на спину - в идеальное положение, чтобы добить. И, не давая все еще слабо шевелящемуся, залитому кровью медведю даже мизерного шанса, юноши вонзили сразу два острых палки зверю в живот.

Раз.

Другой.

Третий.

В последний раз дернувшись, медведь затих. Всё было кончено.

Воцарившаяся вслед за этим тишина показалась просто оглушительной. Из осинника доносились птичьи голоса: беззаботным птахам, кажется, было нипочем даже развернувшееся по соседству побоище. Гудели комары - наверняка их привлек запах пота и свежей крови. Небо окончательно затянуло тучами, готовыми вот-вот разразиться проливным дождем. Не решаясь поверить в случившееся, трое людей синхронно сделали шаг назад, с каким-то благоговейным ужасом глядя на распластавшуюся на грязно-желтом песке мохнатую тушу. Сейчас медведь вовсе не казался таким огромным - наоборот, он выглядел жалким, лежа на залитым кровью песке, будто какой-то жуткий коврик - только набитый плотью. Глядя на него, Артурия отстраненно подумала, что никогда в жизни не согласится иметь у себя ковер из шкуры, по словам отца, столь модный в столице. В голове с трудом укладывался тот факт, что это жалкое создание еще минуту назад могло их убить! Только сейчас до принцессы Вестфилда дошло, насколько глупой и жестокой могла быть их смерть. Идиоты, лезущие на рожон. Вот кому-кому достанется первому, так это Ланселоту за его глупые попытки рисковать собой. А еще где-то на краю души, пока еще неосознанные, пробивались ростки благодарности к этим двум юношам, пришедшим на помощь, несмотря на все разногласия и неприкрытую вражду. Артурия бросила короткий взгляд на Гильгамеша, измазанного грязью, потом и кровью, в разодранном одеянии - правда, сегодня оно было значительно короче и дополнено широкими штанами и тяжелыми ботинками - будто бы он намеренно готовился к бою. Надо же, а она сначала и не заметила, что он сегодня изменил привычным длинным одеждам, похожим на древние наряды Милесской империи... А Энкиду, кажется, и не пострадал вовсе - неудивительно, его-то не валял по земле медведь. Он выглядел уставшим и задумчивым, но, встретившись с девушкой взглядом, ободряюще ей улыбнулся. А Гильгамеш, развернувшись к Артурии, жестко спросил:

- Какого демона ты не ушла?

На миг опешив от столь внезапного перехода, Артурия ощутила, как в душе поднимает голову привычная злость. Благодарность? Да, она была благодарна, но она ведь тоже его спасла! А Гильгамеш со свойственным ему нахальством фактически выставляет ее виноватой в том, что она смогла вовремя прийти к нему на помощь.

- Только попробуй меня в этом упрекнуть! Если бы я не осталась, ты был бы трупом! - рявкнула она в ответ, глядя на него полным ярости взглядом.

- Не помчись ты выручать этого идиота, который был готов променять свою жизнь на сеть с рыбой, нам вообще не пришлось бы лезть в драку. И потом, я, между прочим, не забыл, что ты посмела меня ударить.

- Я бы пришла к Ланселоту на помощь в любом случае, даже не будь здесь вас.

- И оставила бы государство без наследницы? - последовал насмешливый ответ.

- Лучше умереть в борьбе и оставить государство, чем предать свою рыцарскую честь.

- Я думал, ты, как никто, понимаешь, что жизнь одного человека - ничто по сравнению с оставшимся без главы государством, - поднял бровь кронпринц, позабавленный ещё больше. Гнев его утих, испарившись так же внезапно, как и возник, - Где твое чувство долга, Артурия?

- Хочешь сказать, что был бы не рад захватить оставшееся без наследника государство? - парировала та. Энкиду отвернулся, скрывая усмешку: кажется, в силу своей наивности девушка не понимала, что Гильгамеша ей не переспорить. В основном потому, что для нее было важно непременно доказать свою точку зрения, тогда как ее собеседнику доставлял удовольствие сам процесс - азарт ради азарта, борьба ради борьбы. В какой миг схлынуло напряжение от противостояния последних дней, а злость от воистину ослиного упрямства Артурии переросла в восхищение? Когда она, сломя голову, бросилась на помощь другу или когда рыцарская честь не позволила ей уйти и оставить юношей одних возле разъяренного зверя? Сейчас это уже имело значения.

- Ну уж нет, захватить государство без возможности долго играть с тобой - сплошная скука, - благодушно хмыкнул Гильгамеш. Поперхнувшись возмущением, Артурия изумленно вскинула брови, а он упиваясь ее изумлением, весело добавил: - Иди в особняк, женщина. Так и быть, можешь вечером принести мне вина в покои, а заодно и поблагодарить.

О, Артурии сейчас хотелось сказать в его адрес много всего, причём слова благодарности стояли в этом списке далеко не на первом месте. Несколько долгих мгновений она перебирала в голове варианты, размышляя, с чего бы начать - но в итоге лишь тяжело вздохнула, успокаивая себя привычным образом, и махнула рукой. Они только что пережили целую битву - и, право, как же блекло смотрелись на её фоне попытки Гильгамеша досадить Артурии непонятными намеками!

- Спасибо тебе за помощь, но катись в бездну с такими предложениями, - без обиняков произнесла девушка и, развернувшись, зашагала прочь - туда, где на пологом склоне остался сидеть раненый Ланселот. В её ушах ещё долго звучал обидный смех Гильгамеша.
***

...Должно быть, у человека и впрямь есть определенный лимит эмоций, и в один прекрасный момент, когда нервное потрясение становится чрезвычайно сильным, мозг попросту притупляет переживания. Еще утром Артурия пребывала в таком состоянии, но сейчас, видимо, психика решила, что с нее хватит, и отказывалась хоть сколько-нибудь тревожить свою хозяйку. Полагалось бы злиться на друга за безрассудство, однако Артурия равнодушно сообщила ему, что чете дю Лак важнее видеть сына живым, но без рыбы, нежели наоборот. Потом она сдала его с рук на руки родителям, будто нашкодившего ребёнка, и отрывисто объяснила, что произошло. Без вопросов приготовила и поднесла Вивиэн заваренный корень валерианы и цветы пустырника, и уже хотела распрощаться, но та, отпив лишь глоток - на пробу, протянула стакан ей.

- Выпей, - велела она, вмиг растеряв все свои загадочные интонации. Озадаченная такой переменой в этой мечтательной травнице, Артурия послушно выпила, устроившись на краю невысокого стульчика - а потом почему-то оказалось, что Вивиэн стоит перед ней на коленях и обнимает ее, мягко привлекая к себе за плечи.

- Я очень рада, что у моего сына есть ты, - просто сказала травница. И потом, много позже, уже уехав в Камелот, Артурия еще долго помнила этот запах: от Вивиэн пахло травами и солью, а еще выпечкой и чем-то сладким, фруктовым - неудивительно, сегодня она готовила пирожки с вишней. Их она и всучила подруге сына - целый узелок. Хватить должно было минимум на три дня, никак не меньше.

А по возвращению в особняк Артурия вновь подверглась нападению, только уже со стороны разъяренного гувернера в компании с камеристкой: охая, они осмотрели девушку на предмет ранений, и лишь убедившись, что все в порядке, гувернер поспешил выгнать свою напарницу и долго, очень долго отчитывал непокорную подопечную. Гильгамеша и Энкиду Артурия так и не увидела, чему несказанно обрадовалась: слишком разителен был контраст между капризным мальчишкой, ошпарившим кипятком горничную и королем, который столь храбро дрался с медведем. Эти два образа в воображении принцессы Вестфилда никак не хотели сливаться воедино: казалось, Гильгамеш разделился на две личности, не связанные между собой, и заставить себя воспринимать их как одного человека не представлялось возможным.

Одно Артурия могла сказать точно: теперь ей было нелегко воспринимать его как врага.

...Уезжали гости рано утром, когда солнце только-только выплыло из-за горизонта, робко алея в прорехах облаков. Вечером начался дождь, растянулся на всю ночь и прекратился лишь за пару часов до отъезда. Потому утренний воздух был чист и свеж, и даже весьма прохладен, заставляя людей плотнее кутаться в плащи. Осинник, видневшийся вдалеке, был подернут маревом тумана, еще таившегося в низинах, и эта белая дымка придавала небольшому лесу вид таинственный и сказочный, но совершенно безобидный. При взгляде на такой скорее поверишь в живущих на опушке фей или в существование зачарованного озера, нежели в то, что вчера там был убит настоящий хозяин леса, опасный и сильный хищник.

Когда Артурия, украдкой зевая в кулак, спустилась к крыльцу, роскошная повозка уже была готова тронуться в путь: били копытами застоявшиеся в стойле кони, торопясь размять ноги, вещи были погружены. Дожидались лишь пассажиров. Дремлющий на ходу кучер при виде появившихся из двери хозяев соскочил с облучка и услужливо распахнул двери, согнувшись в поясном поклоне. Идрис, попрощавшись с принцессой привычным уже жестом, первым забрался в экипаж. Утер решил ехать вместе с гостями - да и не могло быть иначе, ибо этого требовал долг короля. А Артурия, вечером едва дошедшая до кровати, так и не успела с ним попрощаться. Словом, на прощание ей досталась лишь теплая улыбка, а она склонилась в положенном по этикету поклоне и просто произнесла, вложив в интонации всё то, что не было сказано:

- Счастливого пути, Ваше величество.

- Буду бесконечно счастлив сопроводить тебя на твой обряд, Артурия. И с радостью представлю подданным достойную наследницу государства, - одобрительно кивнул Утер и, легко вскочив на ступени, занял свое место в повозке.

Тогда Артурия и подумать не могла, что видит его в последний раз.

Гильгамеш, к огромному облегчению девушки, тоже почти не заговаривал с ней: он вышел из дверей в компании Энкиду и, казалось бы, прошел мимо нее, но повернул голову и высокомерно улыбнулся:

- Увидимся на нашей помолвке, моя королева.

- Никогда в жизни, - машинально произнесла Артурия, прежде, чем осознала, что не стоит вести спор при слугах. Однако, не обратив ни малейшего внимания на ее ответ, Гильгамеш без предупреждения взял ее руку в свою. Не успела она опомниться, ловко зацепил на запястье тяжелый золотой браслет, инкрустированный огромными рубинами и, на взгляд девушки, ужасно безвкусный. И прежде, чем она успела содрать столь вызывающую драгоценность и вернуть ее кронпринцу, все гости уже забрались в экипаж, и он неспешно покатил по камням дороги по направлению к Мэрильен. Там к королям должны были присоединиться охранники, расквартировавшиеся в небольшой гостинице. Энкиду попрощался с Артурией тем же жестом, что и Идрис, а затем, одним слитным движением вскочив в седло, пустил лошадь иноходью следом за повозкой. Должно быть, несмотря на дружбу с кронпринцем, ему не дозволялось ездить вместе с королями - но не было похоже, что он из-за этого хоть немного переживал.

- Миледи, поздравляю, это ведь помолвочный браслет! - выдохнула над ухом экономка: не будь Артурия так раздосадована выходкой Гильгамеша, она бы заметила в этом голосе неприкрытую зависть и злость. Вот только принцесса Вестфилда, знай она о чувствах обделенной девушки, с радостью отдала бы ей 'подарок' - у нее ему было бы определенно лучше, чем в самом дальнем углу ящика стола, куда Артурия в тот же день его закинула, чтобы непременно вернуть Гильгамешу при встрече.

А ближе к вечеру, когда дневные занятия закончились, а тем для разговора накопилось столько, что молчать становилось невозможным, Артурия пришла проведать Ланселота. Тот, с прибинтованной к шине лодыжкой, мог передвигаться только прыжками или с помощью самодельного костыля, так что о прогулках не могло быть и речи. Но они и не скучали, обсуждая грядущий обряд, гостей, неожиданный жест Гильгамеша, содержимое письма от Бедивера, которое принёс крохотный почтовый голубок. О случившемся вчера они не заговаривали: должно быть, Ланселот в глубине души стыдится своей выходки, в результате которой подверг опасности подругу, а та и не собиралась напоминать ему об этом.

До осени, навсегда перевернувшей их привычную жизнь, оставалось еще целых пять месяцев.

к оглавлению

Глава 6. Излом: Истфилд

23 сентября того же года, город Ашур, запад Истфилда.

За несколько дней путешествия Утер уже успел сродниться с обитой мягкой тканью скамьей роскошной повозки. Несмотря на то, что этот экипаж был самым удобным из всех, в которых ему только доводилось ездить, и все же король Вестфилда предпочел бы лошадь - на ней не пришлось бы трястись по кочкам больше недели. Правда, нельзя сказать, что втайне Утер не наслаждался дорогой - он порою не имел времени даже на отдых, позволяя себе иногда расслабиться лишь в Мэрильен. Но сейчас, кажется, сама судьба решила этот недостаток ему возместить. Нет, Утер не мог флегматично предаваться созерцанию, в отличие от Идриса, и даже в пути выполнял некоторую долю государственных дел: в десятый раз перебирал наброски дипломатических писем, обдумывал, стоит ли поднимать ввозную пошлину на металлы, как предлагал совет. И всё же это нельзя было назвать трудной работой. И сонное, сладостное умиротворение, овладевавшее им всё чаще, отрывавшее от бесконечных дел, открывало в проплывающем за окном мире новую прелесть, ранее в круговороте жизни остававшуюся незамеченной. Вонзались в небосвод пики гор, зябко кутавшиеся в белые накидки облаков, а леса Вестфилда постепенно редели, становились ниже. Все чаще встречались сухие ветвистые кустарники, а пестрые лоскутные одеяла полей и зелёный шелк лугов сменялись засушливой, выжженной безжалостным солнцем землёй. В южном Истфилде природа не была столь благосклонна к людям, как в северо-западной его части, граничащей с Вестфилдом, и занимались здесь в основном животноводством, не надеясь на редкие дожди. В излучинах двух великих рек с их многочисленными притоками, разумеется, сажали многие культуры, вроде зерновых или теплолюбивых деревьев, но в пустыне, которая начиналась буквально в двух лигах от Ашура, урожаи гибли быстро. И хотя географически территория Истфилда была больше, в Вестфилде жить было благодатнее. Неудивительно, что Идрис мечтает заполучить себе столь лакомый кусочек.

Общество Идриса очень скрашивало долгую поездку: все же в беседе любая дорога проходит легче и быстрее. Конечно, все возможные темы для разговора уже были исхожены вдоль и поперек, и все же мужчинам всегда находилось, о чем поговорить. Идрис был легок в общении - правда, лишь с равными, а таких можно было пересчитать по пальцам. С сопровождавшими повозку стражниками - 'чернью', как он выражался, король Истфилда общался отстранённо, свысока - и, естественно, сам себя обрекал на высокомерное одиночество. Наверняка в этом было виновато и давление окружения, требовавшее вести себя соответственно статусу потомка богов. Утер на месте спутника уже давно бы изменил своим принципам и предпочел тоскливой неделе в гордом одиночестве вежливые беседы со своими людьми, будь они даже тридцать раз простолюдинами. Но не ему было об этом судить: восток все-таки дело тонкое. А если закрыть глаза на культурные различия и быть терпимее к недостаткам, то можно получить взамен очень приятного собеседника.

С момента поездки в Мэрильен с истфилдской правящей семьёй Утер и не видел дочь: слишком занят был. Внешнеполитическая ситуация обострялась, и явно не за горами была война. В противовес явно готовящейся к вторжению Маравии он налаживал контакты с западными герцогствами, осколками другой некогда великой империи, ездил с посольством к северянам, на родину своей покойной жены. В этих поездках как-то незаметно промелькнуло лето, оказавшееся для Камелота самым жарким и засушливым за последний десяток лет. А осенью решил нанести ответный визит в Истфилд, приняв приглашение давнего приятеля. Такими приглашениями Истфилд и Вестфилд обменивались чуть ли не раз в полгода, однако тот визит Идриса в Мэрильен, который стал первым за десяток лет, позволил преодолеть стену различий, успевшую образоваться в постоянных столкновениях политических интересов и вежливых дипломатических отписках.

- Надо будет успеть вернуться в Мэрильен до праздника рождения Артурии, - заметил Утер, скорее для себя, чем для Идриса, флегматично созерцающего пейзажи. Тот слегка повернул голову и удивленно поинтересовался:

- Вы хотите отмечать его в Мэрильен? Я думал, праздник состоится в столице.

- Моя дочь формально еще не является наследницей.

- Помилуйте, обряд состоится через неделю! Почему бы вашей дочери не поехать в столицу заранее и не пройти его в день своего рождения? Черни тоже надо почувствовать себя приобщенной к королевским торжествам, - когда в голосе Идриса появлялись эти весёлые нотки, Утеру приходилось собирать выдержку в кулак и объяснять августейшему собрату, что в Вестфилде нет религиозной тирании и никогда не будет, и не стоит мерить соседей мерой Истфилда. И все же с каждым разом держать себя в руках становилось все сложнее.

- Вынужден с вами не согласиться, - сдержанно произнес Утер. - Праздники, в которых участвуют и подданные, очень сильно ударяют по государственному бюджету. К тому же у Артурии впереди ещё и обряд, после которого состоится серия приемов, а потом помолвка с Вашим сыном. Это тоже очень значительное мероприятие, требующее больших вложений, и в условиях обострения тем более не желательно...

- Все-все, я понял, - рассмеялся Идрис. Он выглядел невероятно довольным. - Вы в святые метите, и кто я такой, чтобы вам мешать?

- Скорее, не мечу в грешники, - сдержанно поправил Утер. 'В отличие от вас', - это осталось несказанным, ибо король, ведущий беседу с другим королём, такого произнести не мог. Если, конечно, его имя не Гильгамеш - но кто в его возрасте был сдержан в своих высказываниях? Повзрослеет и, возможно, станет иронизировать более тонко - по примеру отца... по крайней мере, Идрису хотелось на это надеяться.

А за окном начинался Ашур. Честно сказать, до самого города было еще довольно далеко - невысокие дома из обожженного кирпича только-только начинали прорастать за окном подобно грибам после дождя, причём с таким интервалом, будто бы пугливо сторонились своих собратьев. Едва ли достигавшие двух этажей, выбеленные от времени и покрытые крышей из глиняных черепков, зато с тщательно выписанными краской узорами вокруг узких проемов окон. А еще тонущие в зелени садов - будто бы в противовес пустыне, подступавшей к городу со всех сторон, жители стремились заполнить садами всю более-менее плодородную почву. Правда, выжженные солнцем и запыленные за лето листья производили впечатление удручающее, зато весной, должно быть, у жителей окраин возникало впечатление, будто вокруг расплескалось Изумрудное море, до которого отсюда предстояло ехать не менее десяти дней, на границу с Вестфилдом. Казалось, ашурцы, втайне мечтавшие побывать на море, но не готовые пускаться в долгое путешествие, попытались создать его отдаленную копию у себя дома. Утер их понимал: море он любил. Великие реки, даровавшие жизнь чахлым пустыням Истфилда, не могли заменить бархатной влажности приморского бриза. Хотя если человек не видел моря ни разу в жизни, может ли он по нему скучать?

- В молодости вы не были таким святошей, - произнёс Идрис, вырывая друга из раздумий.

- А вы были задирой и авантюристом, не хуже вашего сына, - отшутился Утер. И хотя он преувеличивал: молодой Идрис не мог бы соперничать в своей гордыне со своим же наследником, но король Истфилда юмор понял.

- Хотите сказать, что я перестал им быть? - вздернул он бровь. Утер усмехнулся краешком губ, не глядя на него.

- По крайней мере, сейчас вы не попытаетесь флиртовать с северной принцессой. На приёме, где присутствует её отец... И жених, - добавил он, и Идрис, не выдержав, рассмеялся.

- Ну здесь вы правы, сейчас я бы не стал рисковать и давать повод для войны сразу с двумя государствами. Как максимум с одним, - в тон Утеру закончил он.

Повозка замедлила ход, а затем и вовсе остановилась, и в воцарившейся тишине стали слышны звуки города. Скрип колёс, стук конских копыт, а еще гвалт многотысячной толпы, собиравшейся в торговых рядах у главных ворот. Очень удобное расположение с практической точки зрения: купцы, приезжавшие в Ашур, могли торговать недалеко от въезда в город, не создавая своими гружеными телегами толкотню и не мешая горожанам. Сейчас, когда день клонился к вечеру, а солнце уже не палило со всей своей беспощадностью, должен был наступить второй из самых прибыльных для торговцев периодов. Вот и рынок наверняка был наводнен людьми. Для проезда королевского экипажа самое неподходящее время. Потому Утер даже не удивился остановке.

Однако Идрис вскинул брови и выглянул в окно, обращаясь к крепкому невысокому мужчине, закутанному в складки хлопкового одеяния - командир стражи, сопровождавшей экипаж, как раз подошёл к ним.

- Эриш, что произошло? Почему мы остановились? - с величественным, даже в чем-то изысканным недовольством поинтересовался Идрис. Негромко - но кто бы дерзнул его не услышать?

- На дороге перевернулась телега с мехами, - отрапортовал Эриш густым басом. - Мы как раз собирались пойти проверить, не разбойники ли это.

- Криворукие шавки это, а не разбойники. Давайте быстрее: чем стоять здесь до конца дня, можно просто свернуть на северный обьезд, - уронил Идрис сквозь зубы, и Утер не сдержался и фыркнул. После десятилетней разлуки со старым приятелем он-то уже начал думать, что тот стал воздержан в словах, и слово 'шавки' мазнуло на краю памяти давно забытым ощущением ностальгии.

Открывавшаяся за окном картина напоминала о городе только издали, являясь лишь слабым намёком на него. Но и досюда сухой ветер доносил свойственную всем южным городам причудливую смесь запахов: грязь и что-то жареное, благовония и свежая выпечка, острый дух специй и кислая вонь животных. В жарком, сухом воздухе, горячим плащом укутывавшем плечи, эти запахи ощущались намного сильнее, вынуждая жителей прибегать к различного рода эфирным маслам и благовониям для того, чтобы перебить их и отогнать вездесущий гнус.

Но здесь, в пригороде, резкие и сладкие ароматы благовоний заменяли плодоносящие деревья. Персики, гранат, олива - их запахи не были столь резки, но, пожалуй, более приятны. А еще - напоминали о детстве. Невесомо, на грани узнавания, растревожив сердце слабым касанием перышка и вновь исчезая. И Утер, утомленный поездкой в нагревшейся за жаркий день повозке, не выдержал: первым открыл дверь и ступил на дорогу, остановившись у обочины, напротив неказистого глинобитного дома. Невзрачного на вид, но этим и выбивающегося из ряда расписных фасадов, дани восточным традициям.

- Знаменитая ашурская винодельня, - сообщил Идрис, выбираясь из повозки вслед за Утером. Сощурился на миг от слишком яркого света, усиливающего цвета в несколько раз - Пожалуй, самое популярное заведение юга Истфилда, знаменитое своим персиковым вином, а еще своей псарней, которую содержит сын хозяина - в другой, дальней части дома. Правда, практически все элитные щенки отправляются ашурскому энси, и все же я, как лугаль, будь на то мое желание, имею право на лучший помёт, - не без ноток превосходства закончил он.

- Уж не здесь ли вы приобрели своего четвертого пса? Кажется, Хора? - поинтересовался Утер, в который раз продемонстрировав удивительную внимательность к деталям.

- Ваша память порой приводит меня в изумление. Да, хозяин преподнес мне лучшего щенка: верного, грациозного и потрясающе послушного. Право, я бы хотел, чтобы мои подданные были такими, как этот пёс, - весело произнес Идрис, и Утер приподнял уголки губ в вежливой улыбке. - Но, пожалуй, этих собак лучше видеть самому. Заодно мы могли бы испробовать знаменитого вина - оно и впрямь весьма недурно.

- С превеликим удовольствием, благодарю вас, - сдержанно кивнул Утер, будто бы только из вежливости принимая приглашение.

Хотя, стоило признать, после жары очень хотелось пить, а потому предложение оказалось весьма кстати. И мужчины ступили вглубь прохладного помещения, пахнущего пряностями и перебродившими уже фруктами, мокрым деревом, а еще какими-то восточными маслами, сладкими, с еле уловимыми нотками горчинки. После дневной жары эта прохлада, сдобренная чудесными ароматами, пьянила не хуже вина, и поспешивший навстречу гостям перепуганный юноша - по всей видимости, младший сын хозяина - был отправлен Идрисом за бутылью лучшего напитка. Когда же мальчик, не задавая лишних вопросов, умчался в погреб, Идрис провел августейшего собрата на веранду, туда, где среди деревьев резвились крупные псы - два десятка, не меньше. Ухоженные, со светлой длинной шерстью и острыми мордами, даже на беглый взгляд дорогие и красивые, они составили бы честь псарне самого привередливого собаковода. Они были увлечены игрой и даже не обратили внимания на людей, лишь одна молоденькая собачонка, легко вскочив на ноги, потрусила по направлению к веранде. Вдумчиво принюхалась, вильнула хвостом и коротко гавкнула - скорее приветственно, нежели угрожающе. Любая другая наверняка проявила бы настороженность, однако эта все еще сохраняла остатки щенячьей доверчивости к миру.

- Собак положено держать не за забором? Помнится, раньше здесь находился вольер, - произнес Идрис, краем глаза заметив, как вернулся хозяйский сын с бутылью темного стекла и двумя деревянными кубками. Кубки были простыми, лишь по краю украшенными выжженным узором, но чистыми и на вид ни разу не использованными. Возможно, их держали специально для важных гостей.

- Так, милсдарь, у них час прогулок. Вечером мы отправляем их в дальнюю усадьбу, она обнесена толстой стеной. Хотя мы очень серьезно занимаемся дрессировкой: животные выучены так, чтобы даже на прогулках не выходить на улицу без команды. Нарушают лишь несмышленые щенки, но их тоже учим по мере возможности...

- Достаточно было одной фразы, мальчик. А остальное время лучше бы потратил на разлив вина. Почему отец-то не удосужился выйти навстречу сюзерену?

На миг мальчик замешкался и даже чуть не выронил бутыль, но все же удержал. Быстро наполнив кубок, протянул его Утеру, а потом, запнувшись, ответил:

- Приболел отец, милсдарь. Как со вчерашнего сбора урожая прихватило, так с тех пор и не встает. Уже и за доктором послали, и матушка заварила одолень-траву - без толку...

- А мать-то почему не вышла? Тоже прихватило? - поднял бровь Идрис. Он не был зол - да и как можно злиться на несмышленого ребенка, которому едва минуло тринадцать, а уже приходится прислуживать высочайшим гостям в отсутствие старших? Однако хозяйский сын об этом не догадывался: он испуганно заморгал, видимо, лихорадочно пытаясь найти ответ на вопрос. Идрис почти видел, как хаотично мечутся его мысли, с трудом преобразуясь в речь. И все же стоило признать, что лицезрение столь явного испуга его забавляло. Мальчик протянул королю подозрительно подрагивающий в руке бокал и сбивчиво выдал:

- Так как же, пресветлый... Отец узнает, что мать выходила к гостям одна, осерчает...

- Потрясающе. Для этих людей мифические приличия дороже, чем уважение к сюзерену, - величественно уронил Идрис. Сын хозяина совсем смешался - вспыхнув до корней волос, он пробормотал что-то про Абена, старшего брата, которого непременно позовет, если его величество того желает, и ретировался.

- Вам весело издеваться над мальчиком? - после небольшой паузы произнес Утер, и отпил большой глоток из своего кубка, скрывая легкую усмешку. И выдержка Идриса все же подвела: он совсем не по-королевски фыркнул, а потом расхохотался, и сам не понимая, что было смешного в этой ситуации. Не в первый раз подданные робели перед ним, но сейчас, наверное, подкупал детский, незамутненный страх, без тени раболепия - скорее, оный был близок к щенячьему восхищению. Будто бы он, Идрис, и впрямь был небожителем, в ореоле солнечных лучей материализовавшимся на крыльцо.

- Разумеется. Пинать детей, конечно, нехорошо, но если все будут проявлять такое же неуважение, как и эта семья, что останется от порядка в государстве?.. ох, бездна! - выругался он. Кубок, неосторожно задетый локтем, с глухим стуком упал на пол, расплескав весь напиток. Воздух мгновенно наполнился изумительным пряным ароматом, на жаре только усугубившим жажду. - Что за невезучий город! Я, быть может, приехал сюда только ради этого вина!

Утер задумчиво погладил собаку, сидевшую у края перил. В то время как остальные животные упрямо делали вид, что никаких незнакомцев здесь нет, эта же, наоборот, будто стремилась привлечь внимание. Она заглядывала в глаза, а стоило мужчине заговорить, любопытно наклоняла голову набок и коротко, дружелюбно тявкала. И король Вестфилда не выдержал молчаливой дистанции со столь доброжелательным животным: протянув руку, он погладил гладкую, лоснящуюся шерсть, почесал собаку за ухом, заставив сощуриться от удовольствия.

- Купить ее, что ли, для Артурии... Она любит собак, подарок пришелся бы ей по душе, - произнес он. Будто отвечая на его слова, собака ткнулась мокрым носом в его ладонь.

Дом они покинули вскорости, и не с пустыми руками: Идрис, раздосадованный собственной неосторожностью, в отместку приобрел целую бутыль так и не доставшегося ему вина, что благотворно повлияло на его настроение. Старший сын винодела, все-таки почтивший высочайших особ своим вниманием, вполне спокойно их обслужил - его волнение выдавали только слегка подрагивающие руки. Утер, не торгуясь, отдал за собаку два истфилдских золотых. Хозяева дома вниз так и не спустились.

А стоило королям выбраться из благоухающей зелени сада на дорогу, к ним тут же подошел Эриш - будто караулил. За его спиной все еще толпились с десяток груженых доверху телег, ожидающих, когда незадачливый торговец, виновный в перекрытии дороги, соизволит собрать товар и отогнать собственную повозку с пути. Те же, для кого не было важным попасть в город именно по этой дороге - селяне и конные горожане - делали крюк вдоль городских стен, до северного тракта. И, коротко отрапортовавшись своему королю, Эриш дал отмашку повернуть к северным воротам. Он выглядел раздосадованным, наверняка ощущая вину за то, что подвел своего короля и заставил того томиться ожиданием на солнцепеке. Да и вряд ли столь убивающийся по испачканному в пыли товару хозяин перевернутой повозки мог оказаться разбойником под маскировкой. Но пенять начальнику стражи за то, что он предпочел перестраховаться, Идрис не стал: при всех своих недостатках, ценить в людях чувство долга и преданность он умел. И карета, подпрыгивая на дорожных ухабах, покатила к северным воротам. Короли больше не разговаривали, пребывая каждый в собственных раздумьях. Утер меланхолично трепал по холке собаку, а та, сидя на полу тряской повозки, неотрывно смотрела на нового хозяина и подергивала хвостом.

- Я могу понять трепет перед королем, но настолько... Ваши подданные всегда такие напуганные? - поинтересовался Утер, когда их плотной пеленой звуков, духоты и острого запаха грязи и пряностей окружил город. Идрис пожал плечами, вызывая в памяти лицо мальчишки. Стоит сказать, тот и впрямь выглядел так, будто перед ним материализовался огнедышащий ящер, а не человек из плоти и крови, пусть даже и связанный родством с богами. Однако по привычке он отмахнулся, не желая думать о причудах черни.

- Чего еще ждать от провинциалов? К тому же это ребенок, а дети воспринимают мир с большим восхищением и трепетом, нежели взрослые.

Кажется, Утер собирался что-то ответить, даже открыл рот, но не смог - лишь судорожно схватил губами воздух. Король Истфилда не понял в первое мгновение, что произошло: он, будто во сне, лицезрел, как спутник судорожно хватается за собственное горло, царапая его ногтями, а его лицо приобретает лиловый оттенок. Лишь первый хрип вывел из оцепенения - Идрис метнулся к Утеру, кажется, пытающемуся расцарапать собственное горло скрюченными пальцами. Где-то заскулил пёс, когда ему наступили на лапу, но Идрису было на это плевать. В висках набатом била кровь, а разум, всегда такой цепкий и холодный, привыкший к принятию изощренных решений, настойчиво твердил, что медлить с действиями нельзя...

Идрис с силой выдохнул, приводя в порядок мысли. Что могло случиться? Апоплексический удар? Отравление? Припадок тщательно скрываемой болезни? Что может сделать он, далекий от медицины настолько, насколько это только возможно? И, пожалуй, он принял единственно правильное в тот момент решение.

- Эриш, живо сюда! - рявкнул он, насколько хватило мощи легких. И с леденящим ужасом сознавая: он ничего не может сделать, потому что банально не знает, как действовать. А тем временем у него на коленях умирал друг.

Экипаж дернулся, останавливаясь, и дверь распахнулась, являя удивленного начальника охраны. Тому потребовалась лишь доля секунды, чтобы оценить ситуацию: осторожно перехватив обмякшего Утера, он перевернул его лицом вниз. На пол закапала алая жидкость: вино или кровь, Идрис понять не мог.

- Он потерял сознание, - ровным голосом сообщил Эриш, с немалым трудом поднимая бесчувственное тело и усаживая его на сиденье. Вытер тонкую алую струйку, стекающую по подбородку, мимоходом заглянул под сомкнутые веки, долго нащупывал пульс, а потом развернулся к своему королю, протягивая ему руку. Только сейчас Идрис заметил, что так и сидит на полу, а в его бок взволнованно тычется собачий нос. - Ваше величество, если вы не пострадали, вам тоже лучше сесть: чем быстрее мы доберемся до дворца энси, тем лучше.

Идрис не сдержал ругательства и вскочил на ноги с совсем не царской поспешностью - впрочем, его сейчас нисколько не волновало, как он выглядит со стороны. Да как этот человек, казалось бы, столь разумный, не осознает необходимости немедленно спасать жизнь Утера? Его собственная интуиция буквально вопила ему, что необходимо принимать меры сейчас, немедленно, иначе потом будет поздно.

- Не лучше ли поискать лекаря, вместо того, чтобы бессмысленно продираться по городским улицам? - произнес Идрис, изо всех сил стараясь говорить спокойно. Но мысли, как назло, с огромным трудом облекались в слова.

Эриш думал безумно долгий миг, во время которого Идрис боролся с желанием подойти и хорошенько встряхнуть начальника охраны, почему-то решившего дать себе время на раздумья именно сейчас. Однако прежде, чем терпение короля лопнуло, начальник стражи покинул экипаж и резво соскочил со ступенек.

- Я разузнаю, где находится ближайший лекарь, - проговорил он, быстрым шагом направившись к ближайшим стражникам. Идрис задумчиво лицезрел, как он разговаривает, как медленно, преступно медленно идет назад. На Утера король Истфилда малодушно не смотрел, просто не мог себя заставить: видеть бледным и неподвижным, отмеченным печатью недуга его, всегда сильного и невозмутимого, было слишком тяжело. У ног беспокойно крутился давешний пёс, норовя то подбежать к новому хозяину и потереться о его ноги, то вопросительно заглядывать в глаза королю Истфилда, упираясь лапами в колени. Глупый зверь не понимал, что стряслось, но чувствовал неладное, как и многие неразумные создания. Хотя порою Идрис был уверен, что собаки умнее некоторых людей. Благороднее так точно.
***

Поджарый, сухощавый доктор в бледно-коричневом фартуке споро переливал в одну склянку жидкости из двух разных флаконов. Разумеется, простые городские доктора не могли себе позволить такой роскоши, как стеклянные сосуды, но этот врач был весьма небрежен со столь хрупким материалом - неудивительно, если верить словам стражника, именно этот доктор лечил самых влиятельных людей Ашура. Хотя даже он, должно быть, не ожидал увидеть самого короля на пороге своего жилища. И всё же повел себя вполне спокойно: подробно отвечал на все вопросы, и, что немаловажно, без полных загадочности пауз, свойственных некоторым представителям профессии. И Идрису это импонировало.

- Даже обидно: банальный красный мышьяк, - врач поднес к носу сосуд и легко потряс его, будто бы ценитель напитков, пытающийся уловить 'тонкий аромат'. - Родственник 'короля ядов' - слышали, может быть. Обнаружить его непросто - ни вкуса, ни запаха, определяется только при помощи серебряного реагента и очень легко маскируется под иные болезни. Я сделал для господина всё возможное, но, боюсь, шансов у него очень мало. Вряд ли он доживет до завтрашнего утра, - без обиняков закончил он.

Так просто. Несколько слов - и еще одна ниточка, ведущая Идриса в детство, надорвалась. Он-то думал, что после смерти старшего брата, должного унаследовать трон, забыл это острое, сосущее чувство потери. Вроде бы вырос, заматерел, оброс жестким панцирем, утратил всякую сентиментальность - а сейчас оказалось, что эта броня не прочнее яичной скорлупы. Глядя на своего подданного, Идрис с горечью осознавал, что даже он, провинциальный доктор, сейчас намного более защищен - потому что имеет ту власть, которая способна выбить из равновесия всего парой заурядных слов.

А доктор говорил об этом так спокойно - не равнодушно, но совсем буднично, будто бы сообщая о том, что собирается засуха. Впрочем, чего ожидать от немолодого уже человека - должно быть, он сообщал плохие новости десятки, а то и сотни раз. И наверняка люди реагировали намного сильнее, чем величественный король, благословенный и помазанный на царство самим Эа, который позволил себе только сухо кивнуть в знак того, что услышал. А пустота размером с огненную бездну - она там, в груди, под кожей и клетью из ребер, опутанная сетью кровеносных сосудов и крепко сжатая в тисках самоконтроля. В этот момент Идрис был почти готов признать правоту Утера в том, что короли в первую очередь - светоч в божественных руках, а светочу не положено испытывать эмоции. Он-то всегда доказывал обратное заклятому другу: смеялся, когда весело, злился, если в душе клокочет злость - но сейчас стоял в полутемной, пахнущей спиртом и травами мастерской доктора, и понимал, что проиграл их давний, почти бесконечный спор.

- Ваше величество... - вновь позвал доктор, и Идрис невольно вздрогнул, застигнутый врасплох в своих раздумьях. - Я подумал, что вы должны знать. В той бутыли, что принес мне господин начальник стражи, тоже были обнаружены следы красного мышьяка. В меньших дозах, но даже такого количества вполне хватило бы, чтобы убить взрослого мужчину в течение недели.

- Я понял. Эриш, слышали? - рассеянно, скорее по привычке, чем из необходимости, обратился Идрис к своему сопровождающему. Эриш, карауливший у дверей - то ли из предосторожности, то ли из опасения попасть под горячую руку непредсказуемого монарха - ступил на середину комнаты и склонился в поклоне.

- До последнего слова, Ваше величество. Это нельзя оставлять просто так: как только прибудем в столицу, я отдам распоряжение...

- Об этом после, - жестом прервал его Идрис. - Прежде всего стоит позаботиться о том, чтобы его величество перевезли во дворец энси. Не стоит оставлять его здесь.

- Но Ваше величество, я бы рекомендовал вам не оставлять пострадавшего без присмотра... - вмешался врач, но, наткнувшись на мрачный взгляд сюзерена, осекся. Уже направившись к двери, король обернулся к хозяину дома и ровно, не допуская возражений, проговорил:

- Я оценил вашу компетентность, мастер, и все же настаиваю. Когда можно будет перевезти его?

- Если состояние не усугубится, уже к вечеру. И все же мое мнение неизменно, нужен врач, - почти с вызовом закончил мужчина. Идрис вскинул бровь: надо же, нечасто в Истфилде можно встретить столь откровенную непокорность. Он-то ожидал, что провинциалы будут излишне тихи и робки, но этот доктор разбивал всякие стереотипы. - Я всего лишь хотел предложить сопровождать господина ко двору градоправителя, куда я вхож, как придворный доктор.

Вот как. Что же, неудивительно: богатое убранство, стекло и серебро, отсутствие привычного трепета перед знатью и вместе с этим - высокий профессионализм и прямота. Идрис не видел повода отвечать отказом на столь резонное предложение. Конечно, доктор дерзок, но Идриса сейчас это совсем не волновало - куда важнее были профессионализм и надежность. Великие боги, как же в смутные времена этого не хватает... Иногда одна-единственная глупая и нелепая смерть способна переменить ход судьбы - как было при осаде Истфилда войсками Олоферна. Смерть Утера приводила на престол Артурию, отдавала Вестфилд под протекторат Истфилда, а после заключения брака двух наследников - объединяла Милесскую империю в прежних ее границах. Смерть Утера оказалась на руку истфилдской короне - но какое это имеет значение, когда умирает... друг?

Да, пожалуй, все-таки друг. Сколь бы ни возводились между ними границы из государственных интересов и абсолютно разных мировоззрений, они так и остались друзьями. Пошедшими разными дорогами, осмеивающими каждый выбор другого, и все же - друзьями. А разве по древнему кодексу Истфилда, восходящему корнями к неписанным законам Урука, не должен был Идрис первым делом занялся розыском виновников и кровной местью?

Но, к сожалению, он был для этого слишком стар - и скован по рукам и ногам собственным титулом. Всемогущего - и беспомощного - короля.

...Прогноз доктора все же не оправдался - в тот момент, когда стражники, отправленные Эришем, ступили в дом лекаря, Утер уже испустил дух.
***

Ашур. Резиденция энси

Дворец энси был обустроен со всей возможной роскошью, какую только мог позволить себе глава южной провинции, расположенной практически на самой границе с неспокойной Маравийской сатрапией. Золото и глазурь, хрупкие смуглые танцовщицы в летящих одеждах и важно гуляющие по двору павлины, пышные растения в кадках и причудливые клетки на стенах, внутри которых чадили факелы. Множество диковинок, потрясающая, по словам хозяина, сокровищница с коллекцией удивительных редкостей - возможно, они увлекли бы Идриса, но не сегодня. После краткого обмена любезностями он лишь коротко поинтересовался о том, в какой части здания располагаются гостевые покои - а потом, ни слова ни говоря, направился туда. К счастью, его титул позволял захлопнуть дверь у излишне многословного хозяина перед носом.

От остального Истфилда, и тем более западной архитектуры, в этом дворце остались только дворики, которые являли собой центр композиции. Всё остальное буквально кричало о родстве с Маравией, будто бы владелец дворца старался подчеркнуть это в каждом узоре, каждом штрихе. Почти глухие белые стены с крохотными проемами окон, закрывавшимися ставнями на варварский манер, и не вязавшаяся с этой простотой фасадов пышность внутреннего убранства - ажурные перегородки, безумно дорогие, но очень массивные колонны, на которых тяжело лежал абсолютно плоский, низкий потолок. Обилие ярких узоров визуально делало его еще ниже и массивнее, а недостаток пространства лишь усугублял это впечатление.

Расписанные изнутри могильники. Коробки с людьми.

Дворец претил Идрису до зубовного скрежета, и дело было не только в плохих воспоминаниях, которые навевала эта мерзкая манера здания походить на дворец сатрапа. Учитывая, что именно успело случиться за этот демонов день, ассоциация с могильником оказалась невероятно яркой и жуткой. И точной.

Кажется, будто бы и не прошло два десятка лет - ситуация до боли напоминала ту, в которой оказался юноша, совсем еще мальчик, лишь немногим старше Гильгамеша. Тогда одна смерть тоже изменила всё, если не для государства - кто поручится, что всё сложилось бы иначе, взойди на престол принц Хагаль, а не принц Идрис? - то для одного человека точно. Для того, кто, будучи младшим, ни при каких обстоятельствах не должен быть унаследовать трон. Кто был отозван из Вестфилда, где воспитывался, и сослан отцом к давнему сопернику, практически врагу. Формально - с дипломатической миссией, фактически - стать заложником при дворе. Мог ли Идрис в свои семнадцать лет рассчитывать на то, что в один прекрасный момент его назовут великим лугалем, божественным королем Истфилда? Впрочем, он не был уверен, что переживал бы из-за отсутствия на своем челе тяжелой короны, равно как и из-за того, что вынужден жить не на глазах не замечающего его отца и вечно занятого брата. Намного тяжелее было перенести разлуку с единственным на тот момент другом, к которому он успел притерпеться за несколько лет совместного обучения. Тот, с кем Идрис успел подраться множество раз, кому устраивал десятки изощренных пакостей - а потом почему-то понял, что, в отсутствие Утера, мир его стал в одночасье пуст и скучен. Простое существование в роскоши, зачем-то маскирующееся под удачную жизнь.

Как и это дворец - могильник, маскирующийся под богатый особняк. Склеп для одного-единственного человека, стыдливо укрытого с головой льняным одеялом.

- Демоны, сколько можно, - прошипел Идрис себе под нос, в сотый раз возвращаясь к письму. Чернила на острие письменного стика давно уже высохли, и пришлось вновь окунать кончик в чернильницу. Строки ложились на бумагу скупо и невыносимо медленно, с огромным трудом преобразуясь из роя мыслей в связные слова.

Разделяю горечь потери для Вас и государства, но все же мой долг велит со всем прискорбием сообщить Вам...

- Ваше величество, прикажете сообщить охране о возвращении в столицу?

Ах, да. В столицу. Что-то такое он и впрямь говорил Эришу - вечность назад, по дороге сюда, практически не осознавая, что с ним происходит, мечтая лишь лечь и заснуть часов на двадцать. Немудрено, что забыл - последние сутки он провел здесь, с демоновым свитком, не сомкнув глаз. Составлял официальное письмо, не столько безутешной дочери и наследнице, сколько Совету - к сожалению, именно советники будут до коронации Артурии решать все вопросы.

- Отдайте приказ выступать завтра утром, - кивнул Идрис. Услышал, как тихо закрылась за стражником дверь, потер виски, разгоняя усталость, а потом не выдержал и оглянулся на Утера. Простое движение отзывалось в голове пульсирующей болью - переутомление и переживания сыграли свою роль в его состоянии. Впрочем, ему ли было жаловаться - того, кого от смерти спасла простая случайность в виде опрокинутого кубка?

Скрипнул стул. Заскулила собака, поднимая голову на звук шагов: Идрис так и не решился ее выгнать. Зашуршало покрывало, и взору предстал бледный лик светловолосого мужчины. Неподвижный и, кажется, совсем не принадлежащий Утеру Пендрагону - хотя, без сомнения, это был он. Смерть меняет до неузнаваемости всё, к чему прикасается, это известно давно. И всё же на миг в душе Идриса всколыхнулась слабая тень надежды. Глупо. Разумеется, это Утер, и не стоит позволять своему уставшему мозгу манипулировать восприятием действительности. Но, может, будь это правдой хоть на грош, Идрис смог бы облегчить это едкое чувство вины? Типичное чувство вины, известное любому, кто имел несчастье бессильно наблюдать, как умирает человек. Близкий или вовсе нет, была ли смерть случайностью или закономерным итогом - нам почему-то всегда кажется, что мы непременно могли бы что-то сделать, хоть что-то. От него не застрахованы ни короли, ни нищие, ни кто-либо, хоть однажды, хоть в малой степени, испытывавший чувство сострадания. А самое жуткое - что с этим ужасным чувством совсем ничего нельзя поделать.

Быть может, сложись всё иначе, не он, а Утер рассыпался бы в объяснениях перед наследником. Впрочем, вряд ли Гильгамеш сильно бы расстроился - скорее, разгневался бы, но не из-за смерти отца, а из-за дерзости отродья, посмевшего покуситься на великого короля. Стал бы он обвинять Утера в причастности к преступлению? Конечно, но исключительно потому, что это выгодно. Прекрасный повод ослабить Вестфилд, развязать войну и непременно ее выиграть... Счастливец. У него было достаточно полководческого таланта, чтобы все соседи считали его опасным противником, и достаточно самоуверенности для того, чтобы не бояться доказывать что-то силой. Пожалуй, Гильгамеш был бы намного лучшим королем. Быть может, тогда Идрис всё же смог бы позволить себе священное право мести?

Глупости.

Через силу сделав глубокий вдох, что очень помогало избавиться от лишних эмоций, Идрис коснулся лба Утера двумя пальцами, благословляя его старинным милесским жестом. И, бережно накрыв одеялом, вернулся к письмам. Как бы ни хотелось позволить себе сесть в тишине и раствориться в воспоминаниях о давно канувших в лету днях, промедления государственные дела не терпели. Маравийская империя усердно готовилась к войне, и нужно было успеть заключить брачный союз до того, как она начнет наступление. Взойти на престол Артурия должна уже рука об руку с Гильгамешем, здесь ничего не попишешь. Остается лишь подтвердить уже задуманное в нескольких письмах - и вернуться в свой Урук, к опостылевшим подданным и довольно смышленым, но нерасторопным советникам. Составлять эдикты, выносить решения, готовиться к встрече посольства Лао - и забыть о своем желании приехать в Вестфилд и отдать последнюю дань памяти верному другу. А потом собственноручно найти зачинщиков преступления и казнить со всею жестокостью, глядя, как корчится в муках этот жалкий червяк, возомнивший себя вершителем. Но он - король. Его удел - принести вестфилдским дипломатам соболезнования и делать вид, что не случилось ничего, перевернувшего его душу.

...Рядом с бездыханным телом Утера Пендрагона, благородного короля, за роскошным резным столом сидел мужчина, щурясь на огонек свечи и упрямо выводя кончиком стека ровные буквы. Мужчина был красив, богат, могущественен и еще далек от осени своей жизни - но почему-то ощущал он себя невероятно старым.

к оглавлению

Глава 7. Излом: Вестфилд

Как обыкновенно бывает, ожидание чего-то рисует нам картины более красочные и атмосферные, нежели есть на самом деле: строгие взгляды каменных статуй из полутемных ниш, огромная роза, сквозь которую пробиваются пальцы лунных лучей, крася алтарь и девушку у него цветными мозаичными пятнами. Тень от креста ложится путами на коричневый камень, И, конечно, коленопреклоненная фигура с псалтырем, видимая в воображении со стороны, из-под каменных сводов - она, наследница государства, что ступает на порог взрослой жизни. Но на деле обряд состоял вовсе не из цветных изображений, а из ощущений. Огоньки свечей в канделябре плясали, будто бы в прохладном нутре храма гулял ветер. Темные длинные тени колыхались на полу, образуя причудливые фигуры. Пахло ладаном из курительниц, подвешенных на тонких золотых цепочках по обе стороны алтаря, церковным маслом пахло и от самой девушки: на лбу проходящих обряд традиционно рисовали маслом знак креста для очищения от греховных мыслей. Натирала тело жесткая ткань одеяния, колени, что упирались в шершавый камень, саднило. Плиты пола холодили пальцы босых ног, царапали шероховатостями кладки. Эхо гуляло в гулких сводах, затихая в темноте каменных парусов, и казалось, что кто-то еще ходит здесь, невидимый и жуткий. Ветер свистел где-то вверху, под стропилами, завывая всё отчаяннее: к вечеру разгулялась непогода. В углу - а, может, снаружи - назойливо стрекотал сверчок, перебивая всякую торжественность момента. Перед глазами расплывались строчки, сливаясь в единое пятно в неверном свете свечи, а губы заученно шептали.

- Верую в единого Создателя и его апостолов, пророков и последователей, пророка Антара, святейшего и первого из всех, даю клятву преданно следовать их заветам, аки Антар следовал заветам Отца небесного....

Конечно, псалмы были написаны на древнемилесском, но мозг переводил их на вестфилдское наречие, даже вникать не приходилось. Стройные ряды скамей для прихожан высились за спиной, и ужасно тянуло оглянуться: разгоряченное ночью воображение рисовало мистические картины, добавляло в интерьер храма тёмные тени, пришедшие послушать и посмотреть на обряд. Артурия же то и дело одергивала себя от того, чтобы не начать бормотать бездумно, мыслями устремляясь куда-то прочь из этого гулкого, холодного, исполинского нефа. Часам к трём сосредотачиваться на заунывных молитвах стало намного труднее: глаза щипало от монотонности строчек, в висках пульсировала боль, губы пересохли. Обряд превращался в пытку, но Артурия встряхивала головой, заставляя себя проснуться, и старалась не думать о том, что все это абсолютно бессмысленно.

- Да не оставит Отец нас в горе и не будет забыт нами в радости, да будут благословенны моя семья, мой удел, мое государство...

Ветер усиливался, чтобы под утро утихнуть штилем, в темных подвалах шуршали крысы, простучали и стихли за стеной колеса: кто-то проехал по мостовой. Город спал, город ждал иного обряда - похорон старого мудрого короля. А будущий король, совсем юная девушка, стояла на полу в храме, и складки ее белого одеяния расплескались по камням, будто морская пена. Такой ее и застало утро, первое утро ее совершеннолетия.
***

Дурные вести всегда приходят в нашу жизнь неожиданно. Казалось бы, всё идёт своим чередом: занятия, подготовка к обряду, тихие вечера в домике у озера, тренировки, походы на рыбалку, нетерпеливое ожидание совершеннолетия, спор с Ланселотом, кто приедет первым - отец или Бедивер... А потом, будто вихрь, в привычный, уютный мирок врывается что-то, что переворачивает его с ног на голову. Оно встряхивает душу, будто пыльный мешок, бросает в пропасть отчаяния всякие счастливые воспоминания и надежды на лучшее, а затем пытается столкнуть в эту пропасть тебя самого. А в один миг, когда кажется, что сил бороться уже нет, всё стихает, будто отбушевавший своё ураган, разделив мир на 'до' и 'после', оставляя на руинах прежней жизни лишь леденящую пустоту. А еще - парализующий страх неизвестности.

Оглядываясь назад, Артурия не могла вспомнить: когда она успела приехать в Камелот? Да, на протяжении всего лета она готовилась к поездке туда и в радостном предвкушении считала дни до приезда отца. Она была уверена, что первым приедет Утер, и очень удивилась, когда на порог ее дома ступил мокрый от теплого летнего дождика Бедивер. Непривычно серьезный, молчаливый, он рассеянно поздоровался и почему-то предложил сначала пройти в гостиную. А потом протянул подруге пергаментный свиток.

Взламывая печать с личным гербом истфилдского короля на ней, Артурия была почти уверена, что случилась беда: слишком много странностей было в поведении Бедивера. Да и не станет король соседнего государства писать какой-то принцессе, если есть возможность переговорить напрямую с Утером. Наверное, именно настрой на худшее позволил ей сдержаться, когда она всё же дошла до строчки с соболезнованиями - хотя горло всё равно болезненно сжало. Может быть, Артурии стоило поблагодарить и воспитание, что дал ей отец: Утер не зря столько внимания уделял умению дочери быть королем независимо от ситуации. И пока она ведет себя как король, это помогает ей держать в эмоции в узде, не позволяя едкой, удушающей горечи захватить всё существо.

- Соболезную, Артурия.

Это единственные слова, что запомнились девушке из последнего ее дня в Мэрильен, ибо остальные события слились в сплошную гонку со временем. Была дорога длиной в пять дней, пролетевшая почему-то как один миг, был Ланселот, прибившийся в попутчики в самый последний момент, как Артурия подозревала, не с абсолютного согласия родителей. Был разговор с Мерлином - добрым волшебником из давно минувшего детства. И в довершение всего - обряд, долгожданное событие для любого юноши или девушки, проведенный той же ночью. Артурии даже не довелось отдохнуть с дороги, но она, привыкнув за дни пути к столь бешеному темпу жизни, кажется, потеряла умение чувствовать усталость.

...Итак, утро застало наследницу Вестфилда в главном храме. Ворвалось сквозь массивные врата, облаченные в каменную ризу портала со строгими лицами святых. Обнюхало, словно преданный щенок, лучами забрезжившего на горизонте солнца, золотом украсило разметавшиеся по плечам волосы - и испуганно убралось прочь, за двери, оставшись подглядывать в пестрые проемы витражей.

Пожилой, сухопарый главный жрец вместе с беловолосым мужчиной, закутанным в светлые одеяния, проходят меж стройных рядов скамеек к коленопреклоненной девушке.

- Встаньте, Ваше высочество, - велит жрец, и Артурия поднимается. Затекшее тело мучительно ломит, но девушка через силу делает шаг к вошедшим. Удушливым облаком окутывает ладан. Золотая кадильница раскачивается, будто маятник. Длиннопалая, унизанная перстнями рука, касается лба, рисует уже подсохший за ночь знак креста, и дыхание перехватывает от обилия запахов. В висках начинает ломить, - Создатель внял вашей молитве. Теперь вы - не ребенок, но взрослая женщина, и наследница престола. И станете вы королевой, женой или матерью - в любом вашем начинании наш Небесный Отец будет с Вами.

Артурия сдерживается от того, чтобы не поморщиться, но удается ей это неважно. Может, она пребывает в некоем предубеждении, но всяческие упоминания о браке ее задевают - будто бы во всеуслышание говорят о неприятной болезни. Конечно, речь жреца на обряде установлена традициями, и мужчинам он тоже говорит об их долге отца и мужа, ибо семья и дети - это правильно, о том прямо сказало в заветах Антара... Но для Артурии брак ассоциируется не со счастьем и заботой, как порою говорил мечтатель Ланселот. Это необходимость подчиниться воле Гильгамеша и отдать власть в его руки. Что говорит Антар на тот счет, если будущий супруг - человек столь опасный и властный? Должно быть, что-то про крест, который даётся каждому по силам его. Если, конечно, муж не язычник, ведущий родословную от богов - тогда брак не будет освящен божественными заветами. Почему-то в этот миг Святое Писание кажется Артурии лицемерным, и несмотря на усталость, от которой подгибаются колени, несмотря на заледеневшие с того злополучного вечера чувства, что скрывают за собой сосущую пустоту в груди, она вновь, как и в первый раз, испытывает глухое негодование.

Но что она может сказать?

- Благодарю, падре.

Мерлин смотрит на нее слишком внимательно. Глупо было бы рассчитывать на то, что он не заметил, как наследница государства совершенно не по-королевски поморщилась. Станет ли он осуждать ее за это? Отец бы осудил, но этот человек только улыбнулся и молча подставил локоть, чтобы спутница могла на него опереться. Он много улыбался, этот старик с совершенно не старым лицом бесконечно мудрого волшебника. В воспоминаниях Артурии, сохранившихся из детства, он казался ужасно старым, а при встрече, состоявшейся вчера, вдруг резко помолодел, оказавшись ровесником ее отца, если не младше. До тех пор пока не поднимал взгляд и не смотрел уставшим, мудрым взглядом бессмертного Утнапишти из истфилдских легенд.

За глаза главу совета называли колдуном, всякий раз испуганно замолкая в его присутствии. Когда-то, ещё в Милесской империи, это слово не было оскорблением, но с приходом в Вестфилд антарианства всё изменилось: Создатель не одобрял колдовства, равно как и его пророк Антар. И хотя, несмотря на все ухищрения церкви, невольное уважение и страх перед данным ремеслом сохранялись, все же теперь они имели негативный окрас. Артурия не считала, что прозвище главы совета было хоть сколь-нибудь правдивым: в магию и колдовство она никогда всерьез не верила. И все же одного у Мерлина и впрямь было не отнять: и его величественная манера держаться, и неторопливая немногословность внушали окружающим невольное уважение. Король тоже не был исключением. Недаром Мерлин пережил уже двух вестфилдских правителей, оставаясь при них если не правой рукой, то в первых рядах среди приближенных. Как знать - может, он переживёт и Артурию. Век королевский опасен и зачастую недолог...

Тихий, не до конца проснувшийся город встречал холодом и клочьями тумана, уже пугливо истаявшими на главной улице, но еще лежащими в переулках - спустившиеся на землю облака, не иначе. Солнце едва поднялось из-за горизонта, разгоняя холод, пробиравший до костей сквозь легкое одеяние. И глядя на залитый утренними лучами нижний замок, вмещавший в себя мастерские и аккуратные городские дома, гильдии и соборы, Артурия ощущала смутное чувство дежа вю. Смотрела на широкий тракт, обрамленный палисадниками и аккуратными каменными фасадами, и видела улочки Мэрильен, маленького и уютного по сравнению с громадной, перенаселенной столицей, не дремавшей даже ночью и лишь на время рассвета притворившейся обманчиво тихой. Нет, столица была опрятной и чистой, кутающейся в уже выцветающую зелень ясеней и буков, будто вечно мерзнущая чопорная дама, и всё же девушке почему-то остро захотелось очутиться сейчас в Мэрильен, где каждый друг друга знал. И чтобы рядом был отец, коего она всегда боготворила и которому подражала во всём, начиная с манеры держать себя и заканчивая желанием быть королем, таким же, как он. На глаза почему-то навернулись слёзы, и Артурии стоило немалых усилий сглотнуть вставший в горле болезненный комок.

...- Не похоже, что ты рада, - замечает вдруг Мерлин. И только тогда девушка осознает, что стоит на пешеходном мостике, который раскинулся над широкой улицей, вымощенной грязно-серым камнем. Стоит у самого бортика и смотрит, как золотит перила рассвет, смотрит на небо до черных мушек в глазах, до выступивших слёз, в каком-то болезненном исступлении. Артурия моргает и переводит взгляд на спутника, гадая, что он имеет в виду.

- Разве может радоваться чему-то дочь, у которой умер отец? - говорит она надтреснутым голосом.

- И разве может радоваться наследница, у которой отнимают государство? - отвечает Мерлин. Солнце увязает в его фиалковых глазах золотыми искорками, будто бы в них мечутся беспокойные искорки огня. У обычного человека не может быть таких завораживающих глаз. Возможно, прозвище главы совета и впрямь содержало в себе толику правды?

- Звучит так, будто вы меня жалеете, - вздохнув, Артурия отворачивается, вырываясь из плена этих колдовских глаз. Слишком необычных, чтобы принадлежать простому человеку. Способных слишком много разглядеть в человеческой душе.

- Не нужно?

- Да, не нужно. Сильных жалость угнетает, слабых - заставляет потерять остатки самообладания и погрязнуть в собственном горе.

- А ты считаешь себя сильной или слабой?

Проверка? По спокойному, чуть лукавому взгляду главы совета понять что-либо не представляется возможным. Артурии начинает казаться, что ни одну фразу в этом разговоре, даже брошенную вскользь, нельзя назвать случайной. Паранойя или Мерлин и впрямь прощупывает её слабые места? Будто и впрямь - сказочный волшебник, которого требуется покорить собственной скромностью и верностью идеалам. Какой-нибудь Аякс или царь Давид наверняка признал бы свою слабость и заслужил бы от волшебника воздаяние... Но разве Артурия могла назвать себя героиней? Увы, в жизни ложная скромность вознаграждается редко, да и лгать она не умела и не хотела никогда.

- Сильной, разумеется. Будущий король не может быть слаб, иначе он недостоин зваться королём. Разве способен слабак нести на своих плечах ответственность за решения, касающиеся всего государства?

- Я спрашивал тебя о тебе самой, а ты вновь заводишь речи о государстве... Что же, похвально, - смеется Мерлин. - Твой отец всегда думал так же. Что король - это всего лишь средство, некий ресурс, с помощью которого можно привести государство к расцвету.

- Что вы хотите сказать, Мерлин? - прямо спрашивает Артурия. Сейчас ее напрягает манера главы совета выражаться витиевато, и она несколько резка - но собеседник, кажется, и не обижается вовсе. Он задумчиво смотрит поверх позолоченных солнцем крыш, собираясь с мыслями, и дипломатично замечает:

- Я не считаю, что кронпринц Гильгамеш - лучшая кандидатура для того, чтобы оказаться на вестфилдском престоле.

На миг девушка замирает: она не ожидала столь резкого перехода. Разумеется, манера Гильгамеша общаться с людьми мало кому может понравиться, но слышать согласие с её же собственными мыслями немного неловко. Будто бы Мерлин прилюдно вскрыл воспаленную рану. Но к чему он ведёт, хотелось бы знать? Заметил настроение наследницы государства и пытается ее поддержать? Вряд ли. Подсознательно Артурия понимает, что он ничего не говорит просто так.

- Я тоже, - кивает она. - И отец, уверена, так не считал. Но он и впрямь хотел как лучше, - помедлив, добавляет девушка. На собеседника она не смотрит, хотя кожей чувствует его внимательный взгляд.

- Неужели брак - это единственное, чем ты можешь быть полезна Вестфилду?

Артурия хмыкает, хотя произошедшее с ней за эту неделю к веселью вовсе не располагает. Еще недавно в разговоре с отцом она приводила точно такие же аргументы, а теперь по какой-то злой иронии судьбы сама оказалась на его месте. Защищать совершенно ненужный ей и опасный для Вестфилда брак. Наследница, продолжающая дело отца, не иначе.

- Вы будто змей-искуситель, Мерлин. Предлагаете просто взять и отказать такому человеку? Мы тут же получим врага почти столь же опасного, как и Маравия. С той только разницей, что граница с Истфилдом намного обширнее, а Гильгамеш, увы, куда более жестокий полководец, чем маравийский сатрап.

Утро вступает в свои права, и город начинает постепенно просыпаться. Деловито спешат на рынок слуги из богатых домов, проходит мимо городской патруль, позвякивая копьями. Пробегает мальчишка с тележкой, на которой горкой лежат горячие хлеба. Потрясающий аромат свежей выпечки касается носа Артурии, напоминая ей, сколь она голодна. И вновь ей чудится, что собеседник читает ее мысли: оторвавшись от перил, он жестом предлагает ей продолжить путь.

- Повар должен приготовить на завтрак нечто особенное, - замечает он, - Фаршированный перепел, жаркое с грибами, осетровая икра, сладкий пирог с яблоками... И полная тарелка ирисок, как специальное блюдо. По случаю совершеннолетия наследницы.

- Помните, значит, да? - улыбается Артурия. Не он ли при каждой встрече с маленькой наследницей в далекие годы детства показывал ей фокус с появляющейся из ниоткуда ириской? Разумеется, потом конфета переходила к восхищенной девочке и поселялась в шкатулке для всяких интересных мелочей вроде цветных камней, ракушек или просто листьев интересной формы. Лежала там месяцами, потому что Артурия верила: чудеса не едят. Потом в один миг сама же нарушила эту традицию, и открыла, что чудо бывает ещё и вкусным. Но переехав с приболевшей матерью в Мэрильен, и постепенно повзрослев, девушка поняла, что это было никакое не волшебство: конфета лежала в рукаве, заготовленная специально для встречи с ней. Но эмоции от этого незамысловатого фокуса всегда были настоящими - и это ли не чудо?

- Конечно. Кто ещё смотрел на меня, будто я и впрямь волшебник? - Мерлин напускает на себя серьезный вид, что не вяжется с вихрем веселых золотых искорок в фиалковых глазах.

- А Вы - не он? - шутит девушка. Её собеседник вдруг мрачнеет. Искорки осыпаются дождем, и без них Мерлин становится обычным человеком.

- Если бы я им был, то все было бы куда проще, Артурия... Вестфилду и в самом деле нужен король. И как можно скорее. Но ценой ли независимости? - Больше глава совета не смотрит на девушку, да и голос его остался неизменным, и все же Артурия кожей ощущает, что эту часть разговора он считает самой важной. Что поделать, далеко не все для того, чтобы сообщить что-то значимое, выбирают самое укромное место в саду и, заговорщически оглядываясь, понижают голос. Иногда они просто шагают по улице пробуждающегося города, высекая концом посоха искры из каменной мостовой. - Не пойми меня неправильно, Артурия: Утер любил тебя так, как только может любить родитель желанного ребенка. И всё же в политике он был невероятно прямолинеен. Есть Вестфилд, есть противники, и есть возможные союзники... что-то вроде духов войны. Они могут помочь, но следует принести им жертву, поставить на карту нечто драгоценное. Суть в том, Артурия, что помимо капризных духов есть еще и другие духи. Столь же жадные, но не более дальновидные, чем первые. И их вполне можно столкнуть с первыми духами, решив проблему бескровно...

- Нечестно по отношению к союзникам.

- Если союзники забирают самое ценное, иного они и не заслуживают. В этот момент они становятся врагами.

Внутренний замок встречает опущенным подвесным мостом, еле слышным ржанием лошадей в конюшне да звучным голосом капитана королевской стражи, который раздает приказания выстроившимся во дворе подчиненным. Для военных, как и для слуг, день начинается с первыми лучами солнца, и девушка абсолютно не удивляется столь большому количеству народа во дворе. Когда Артурия и Мерлин проходят мимо стражников, те салютуют им. Артурия, немного не ожидавшая этого, отвечает приветственным жестом. Она ещё не привыкла к положенному королю обращению: слишком неожиданно обрела статус официальной наследницы для целого государства.

И лишь когда гул двора остается позади, она решается задать неприятный вопрос. Слишком двусмысленно прозвучала последняя фраза спутника, и это не может не тревожить. Возможно, то была лишь неточно выраженная мысль ... но, насколько Артурия успела понять из беседы с Мерлином, двусмысленность по неосторожности мог допустить кто-то другой, но никак не он.

- Говоря про самое ценное, вы ведете речь обо мне или намекаете на то, что Истфилд причастен к смерти моего отца?

- Первое. Но правдой может оказаться и второе - кто знает. Ни вас, ни меня, не было с Его Величеством в момент его смерти, - немного помолчав, отвечает он. На лицо его набегает тень, и незаметно для них обоих он переходит на формальное 'вы', как и должно главе совета обращаться к наследнику государства, пусть даже коридор наполовину спящего замка пустынен и их никто не может услышать. - Даже если и так, вряд ли кронпринц или его отец в том сознаются, и это их право. А наше право - быть с ними настороже и подозревать в том, что они приложили руку к столь вопиющему покушению.

'И будет глупостью заключить договор с тем, кто даже теоретически может быть причастен'.

Глава совета этого не произносит, но Артурия ощущает это обостренной интуицией. И, самое страшное, она, почти смирившаяся с этим треклятым браком, с Мерлином солидарна - и вновь пробуждается в душе негодование.

- Если тебя это убедит, Артурия, то вот тебе мое мнение: государству нужен король, а не тиран.

- Женщина не может быть королем. А незамужняя королева, даже воцарившись, не имеет права выносить весомые решения, - упрямо замечает Артурия, точь-в-точь повторяя сказанные некогда Утером слова. Когда она, еще маленькая девочка, заявила ему, что королевой не станет, а станет королем, как папа.

- Утер решил иначе. И гораздо раньше, чем ты думаешь, - Мерлин растягивает губы в улыбке, но девушка прекрасно чувствует, что он сейчас серьезен, как никогда. - Он воспитал из тебя короля, Артурия, и твой пол значения не имеет. Король - не мужчина и не женщина, это - глава государства и светоч для своих подданных. Или, как бы сказал Его Величество, да будет ему земля пухом, 'орудие Всевышнего'... А защищать государство от тирании - долг короля.

Артурия на миг замирает. А потом вдруг по-рыцарски кланяется Мерлину, прижав к груди руку - и в этом жесте выражается бесконечное восхищение, захлестнувшее вдруг её. Всё в один миг становится просто понятно, несмотря на витиеватую манеру собеседника изъясняться, и девушка сама дивится, как долго плутала в плену собственных переживаний. В то время как всё было кристально ясно, но она оказалась недостаточно мудра, чтобы внять этому. И глава совета касается ее лба точно таким же жестом, как и главный жрец часом ранее. Только теперь наследница Вестфилда чувствует себя абсолютно другим человеком. Бесконечно сильным и потому способным на всё.

- Я поняла вас, Мерлин, - произносит Артурия негромко.

И больше она никогда не поверит, если кто-то скажет ей, что Мерлин - не волшебник.

... Тело короля привезли спустя пару дней. Поскольку в состав делегации входил кронпринц Истфилда, встречать гостей Артурии пришлось в сопровождении почетного караула и двух самых влиятельных людей государства: Мерлина, главы совета старейшин, и сэра Персиваля, входившего в военный совет. Несмотря на то, что все рыцари, что восседали вместе с королем за Круглым Столом, были равны меж собою, всё же именно Персиваль, по праву побратима короля занимал пост доверенного по самым важным делам. На совете, разумеется, Утер никак не выделял этого человека, не раз доказавшего свою верность, и всё же быть полностью откровенным он мог только с ним. Артурии тоже весьма импонировал этот молчаливый, сдержанный человек, уже находящийся в преклонных летах, но до сих пор имеющий подтянутую фигуру и идеальную военную выправку. Мерлин же, в противовес ему, выглядел до неприличия молодо: лишь слегка сутулый человек, возрастом застрявший между тридцатью и сорока годами. Причем, кажется, его совсем не беспокоило, что может сделать Гильгамеш, если уговор с Истфилдом будет разорван. Хотя Артурия подозревала, что, вздумай кронпринц сказать что-нибудь не то, этот тактичный человек намекнет ему о причастности Истфилда к смерти Утера. Даже прекрасно зная, что это - ложь.

Артурия ожидала визита истфилдцев с удивительным для нее самой равнодушием. Да, визит Гильгамеша был ей неприятен, равно как и он сам, и всё же столь глубокого отторжения, какое она испытывала в Мэрильен, девушка не ощущала. Казалось, горе, что перевернуло её жизнь на 'до' и 'после', выпило все краски из существования, приглушило все остальные эмоции и переживания, сделав всё остальное абсолютно несущественным. От этого горя она упрямо пряталась за бесконечными переговорами, тренировками, беседами с придворными и рыцарями, но ночами, стоило ей остаться одной, оно захлестывало с головой. И в один прекрасный миг, подумав о грядущей встрече с женихом, девушка вдруг осознала, что ей безразлично, как будет вести себя Гильгамеш. Лишь бы не дошло до политического скандала и открытой конфронтации.

Однако вопреки опасениям, встреча делегации прошла вполне буднично. Разве что вместо того, чтобы величественно прибыть в Камелот в роскошной повозке, уже знакомой Артурии по их встрече в Мэрильен, Гильгамеш въехал во двор верхом на белом в яблоках скакуне. Рядом с ним, отставая на половину лошадиного крупа - безупречно дистанция, диктуемая этикетом для короля и его первого советника - следовал Энкиду. Четверо сопровождающих - по всей видимости, дипломаты - также прибыли на лошадях, но не таких роскошных, какие были у кронпринца и его лучшего друга. Но даже будь под ними самые лучшие скакуны, а на них самих - тончайший шелк лучших мастериц империи Лао, всё равно эти люди поблекли бы в сравнении с кронпринцем. Гильгамеш, казалось, изучал внутреннее величие, выдававшее королевское происхождение сильнее любых предметов роскоши. Сила его характера, что читалась в упрямой линии губ, царственном развороте плеч, надменном взгляде алых глаз - всё это заставляло людей невольно преклоняться пред ним. В один миг Артурии стало понятно, почему все слуги в её особняке в Мэрильен говорили о кронпринце с таким трепетом и восторгом. Пожалуй, из Гильгамеша и впрямь мог получиться прекрасный король - но восточный, из тех, которые зовут себя деспотами и тиранами, не обращая внимание на то, что эти слова давно уже стали синонимом жестокости. А пока Артурия жива, пути на западный трон ему нет: теперь девушка это знала точно.

Гильгамеш соскочил с коня, на ходу передал поводья подоспевшему конюху, удовольствовался тем, что все присутствующие, кроме Артурии, склонились перед ним в уважительных поклонах, и нетерпеливо оглянулся на спутников. Те спешились по примеру своего повелителя и тоже замерли в поклоне. От Артурии, как от наследницы государства, кланяться не требовалось - но ей, глядя в надменные глаза кронпринца, почему-то захотелось упрямо свести лопатки и вздернуть подбородок. Из чувства противоречия.

Короткий обмен приветствиями, короткое принесение соболезнований - и встреча закончилась. Гости направились обустраиваться в свои покои, что были давно готовы к их приезду.

- Нужно послать коня за парадной повозкой на постоялый двор, что у восточных ворот. Лошадь подвернула ногу, - только и сказал ей напоследок Гильгамеш. Девушка кивнула, передавая приказ капитану стражи. Парадная повозка, значит... Странно только, что Гильгамеш упустил шанс появиться в замке еще более величественно, будто уже стал королем. Или императором новой Милесской империи, как хотел. Но ей не было дела до его причуд: ее больше занимала крытая повозка с черным пологом, натянутым на деревянный каркас. Подоспевший управляющий жестами объяснял кучеру, куда следует проехать, и тот послушно подстегнул коня, направляя повозку к часовне. При взгляде на этот траурный черный тент, скрывающий содержимое повозки от чужих глаз, у Артурии перехватило дыхание. Но она, мысленно отвесив себе пощечину, решительно направилась следом. Конечно, управляющий распорядится о размещении тела короля в часовне, но ей хотелось лично проследить за этим. Наверное, потому, что это было единственным, чем она могла извиниться перед отцом за то, что не смогла уберечь его от ужасной участи.

...Тело было лишь слегка тронуто тленом: должно быть, его обработали алхимическим раствором, или ввели под кожу замедляющее разложение вещество вроде ртути или мышьяка. Хотя, если судить по информации в письме короля Истфилда, Утера отравили мышьяком - интересно, мог ли он оказать влияние на сохранность? Артурия никогда не интересовалась алхимией и не представляла, как это происходит. Да и сейчас это не имело для нее никакого значения.

Шаг. Медленно, будто во сне, сама не веря в происходящее, Артурия преодолела расстояние до ритуального стола. Долго смотрела в белое лицо, впитывала глазами каждую морщинку, затаив дыхание до тех пор, пока не закружилась голова. Лишь тогда она, судорожно выдохнула. И снова смотрела, не в силах осознать, что человек перед ней - ее отец, ее кумир и недостижимый идеал короля. Кончиками пальцев дотронулась лба, непривычно холодного, сжала непослушные ледяные пальцы, ободрав кожу о единственное украшение - массивный перстень с крупным сапфиром в нём. Меч, как положено по канонам, в эти руки еще не вложили, но похоронен Утер будет с мечом в руках - как воин. В золотом венце, символизирующем корону - как король.

...Похоронен? Разве можно хоронить столь сильного и справедливого правителя, ибо если не он бессмертен, то кто?

И сможет ли она, Артурия, быть хоть на толику столь же мудрой и благородной, каким был этот великий человек?

Она очень редко целовала отца на ночь, даже в детстве. Стараясь жить в рамках этикета, по обыкновению вежливо желала доброго сна, чем вызывала гордость Утера: он был не из тех, кто любил сантименты. Король не должен проявлять ненужных эмоций: они мешают здравомыслию и делают правителя пленником своих чувств. И всё же Артурия коснулась губами холодного лба в прощальном поцелуе. Даже отец, как ей в тот момент казалось, её бы понял.

- Спите спокойно, великий король. Светлого пути, - прошептала она осипшим голосом.

А потом ушла, не оглядываясь. Потому что знала: стоит ей оглянуться - и эмоции захлестнут, подобно огромной волне в шторм. Она - король, и не позволит себе предаться горю, забыв о подданных. Но она непременно воздаст зачинщикам по заслугам.
***

Несмотря на то, что тело было забальзамировано для сохранности, далее оттягивать похороны было бы преступно. Впрочем, для обряда захоронения короля уже всё было готово, и совет единогласно решил провести его той же ночью, в главном храме, где недавно проходил обряд совершеннолетия Артурии. Памятуя о религиозности отца, усугубившейся в последние годы, девушка настояла на проведении похорон в строгом соответствии с антарианскими традициями. Её поддержал и главный вестфилдский жрец, во время правления Утера имевший при дворе значительное влияние. Сожжение, распространенное во время господства языческой веры, антарианство почему-то называло методом очищения грешных душ, неприемлемым для праведника, коим, несомненно, являлся покойный король. Праведнику было уготовано место в семейном склепе, в крипте главного храма.

Город сегодня был занавешен черным, будто бы надел траур из чёрных стягов, скорбя по своему королю. Укрывал его черный полог беззвездной ночи, прорезаемой огненным ручьём - факелы в руках людей по обе стороны главной дороги, соединявшей замок с главным храмом Создателя. Огненная река перетекала вслед за процессией, более ярким пятном чистого огня. Одежды всех без исключения людей тоже были черными: даже те, кто не попадет в храм вместе с приближенными к королю лицами, облачились в траур. Толпа перешептывалась, и казалось, что ветер колышет ее, будто луговую траву. Толпа пребывала в ожидании и заинтересованности, и все же не могла не испытывать легкого страха перед будущим: какой будет страна сейчас, когда ходят слухи о войне с Маравией, а старый король погиб столь не вовремя? Эпоха перемен во все времена несла с собой нелегкую жизнь и неуверенность в завтрашнем дне, отражаясь прежде всего на простых жителях страны. Об обстоятельствах смерти короля тоже ходили слухи, причем абсолютно разнящиеся: говорили, что король Истфилда вызвал его на поединок и одолел обманным путём; говорили, что он принесен в жертву язычниками; говорили иногда и то, что его просто отравили. Но в том, кто был причастен к смерти короля, почти все сплетники были единодушны. В конце концов, неспроста его величество был убит как раз в тот момент, когда поехал на переговоры с Истфилдом, с которым вот уже десяток лет отношения были, мягко говоря, натянуты?

В главный храм всех желающих не пустили: стража закрыла массивные двери, не позволяя увидеть, что происходит внутри. Но толпа и не стремилась посмотреть на таинство, разве что особо ушлые мальчишки забирались на деревья, отделявшие храм от кладбища и щурились в высокие стрельчатые окна.

А взрослым будет достаточно более чем щедрого подаяния: серебряных монет, что раскидывали возглавлявшие процессию подавальщики. Вполне хватит, чтобы забыть горечь от пропущенных похорон.

...Артурия стояла практически у алтаря, в самом первом ряду, глядя на то, как качается кадило в руках главного жреца. Неспешный шаг и шелест мантии, хоровое пение под гулкий аккомпанемент органа, пробирающий до мурашек - это вызывало в памяти смутные тени забытых событий. Только тогда отец стоял рядом с ней, выпрямившись, будто струна, а еще украдкой от остальных изредка касался рукой ладони дочери. Невиданная вольность, коих он себе не позволял никогда до и никогда после похорон Игрейны. Артурия, возвращаясь к тому дню в памяти, порою думала, что он сам искал утешения, нежели дарил его. Да, несгибаемый король Утер тоже бывал слаб - но у нее не повернулся бы язык винить его за эту слабость. Сама она, будучи пятилетним ребенком, грустила из-за отсутствия мамы рядом, и все же восприятие мира, свойственное детям, позволяет более легко переживать удары судьбы, даже самые тяжелые. А отец в тот миг, казалось, состарился на добрый десяток лет. Конечно, он не плакал в храме - король не может позволить себе слез, и все же его лицо говорило всё за него.

Теперь же Артурия была одна. В огромном зале, полном людьми до отказа - и это были только самые знатные! Рядом, по правую руку от наследницы престола, стоял Мерлин, по левую - сэр Персиваль. Друзья Артурии, Бедивер и Ланселот, каким-то чудом протиснулись сквозь высокородную толпу и встали за самым плечом подруги, молчаливо ее поддерживая. Гильгамеш и Энкиду, вместе с сопровождавшими их дипломатами, стояли среди иностранных гостей. Разумеется, восточные гости не были антарианцами, но их присутствие на отпевании было ответным жестом уважения: ведь именно они привезли тело. Там же присутствовали и посланцы из северных княжеств, что граничили с Вестфилдом, и легат, прибывший из самой Сакры. Представители иных стран не успели бы приехать, слишком дальней была дорога. Потому, как обмолвился сегодня Мерлин, в скором времени стоило ждать визита дипломатов из более дальних государств, которые наверняка прибудут аккурат к коронации Артурии. Впрочем, девушка не могла смотреть ни на кого из присутствующих, равно как и думать о грядущих визитах. Она видела перед собой только Утера в парадном алом одеянии поверх белого савана. Бедных хоронили бы в одном саване, но знатные люди не могли позволить себе выглядеть плохо даже после кончины.

Жрец завершил свой обход слишком быстро. Мальчики-служки поднесли масло в золотой чаше, и на лбу покойного был начерчен знак благословения; отзвучали последние строки заупокойной молитвы; орган закончил траурную партию финальным септаккордом. Наступил момент, которого Артурия в глубине души страшилась больше всего - похороны.

Сокрытая в глубине подземелий главного храма крипта, где хоронили королей, роскошной вовсе не была. Если подумать, места упокоения Утера и Игрейны Пендрагон были очень похожи, несмотря на то, что усыпальница Игрейны была выстроена ее супругом специально для нее, и размерами значительно уступала колоссальному семейному склепу. Здесь дуги парусов, в которые были врезаны простые, обрамленные складками каннелюр колонны, поддерживали невысокий свод. Там, в Мэрильен, не было и колонн: каменная коробка из четырех стен и низкого плоского потолка. И тут, и там подле каждого каменного саркофага стояли статуи - правда, обезличенные, все как одна - со строгими лицами классической внешности, с мечом в руках и короной на челе. Разве что такой вереницы тех, кто спешил выказать своё почтение, в склепе матери никогда не было. Бесчисленное множество самых разных людей возлагали цветы, белые поминальные лилии, и выходили, исполнив долг перед сюзереном, коему служили десятилетиями. А Артурия всё стояла, глядя на это, опираясь на рунный меч, что принадлежал ее отцу, будто еще одна статуя. Мерлин, склонившись над королем, коснулся губами лба, и тоже возложил белые лилии - символ чистоты и траура - прямо в изголовье. Сердце Артурии сжалось. Почему-то именно сейчас, когда она смотрела, как прощается с покойным тот, кто был одним из самых доверенных его людей, нахлынуло на нее осознание, что сегодня - последний раз, когда она видит отца.

Советники, рыцари, после - главы великих родов, потом Гильгамеш в сопровождении Энкиду, послы из соседних княжеств... и лишь когда склеп опустел - остались только Мерлин, пара рыцарей, да дожидавшиеся её Бедивер и Ланселот - она подошла к саркофагу и возложила меч прямо в перекрестье негнущихся пальцев. Так хоронят воинов, и именно так должен быть похоронен король Утер Пендрагон. А потом - скрежет каменной крышки с барельефом на нём, и дорога назад, в замок Камелот. Конечно, Артурия пообещала себе, что непременно придет навестить отца завтра. Когда не будет свидетелей, коим более интересно поглазеть на наследника, чем отдать дань памяти почившему сюзерену.

Но следующие дни встретили её бесконечной чередой дел: поминальным банкетом, приемом ещё одного легата из Сакры, что медленно перетек в обсуждение будущего военного союза против маравийских неверных, да бесконечной процессией посетителей - прежде всего богатых и знатных, тех, кто и сам имел под своим началом по целому королевству с полноценной армией и процветающими угодьями. Когда-то, когда останки Милесской империи чуть было не погибли под копытами несметных кочевых орд, предки этих чопорных лордов приняли власть семьи Пендрагон. Теперь же эти лорды чинно входили в зал, улыбались, кланялись учтиво, обменивались с Артурией любезностями и приносили соболезнования по случаю смерти отца - и при этом следили за каждым ее шагом. Присматривались, оценивали, слушали, пытаясь поймать на слабости, чтобы потом иметь возможность надавить на них в самый удобный момент. Артурия не могла себе этого позволить: она была безупречно учтива, настолько, что даже вечно всем недовольный преподаватель этикета в этот момент мог бы ей гордиться - но вместе с тем держалась очень сдержанно со всеми, кто просил ее аудиенции. Не поддавалась на провокации, будь они завуалированы или вполне откровенны, на корню пресекала попытки спросить о чем-то личном, не терпела откровенной лести и сама не заискивала перед влиятельными лордами. За глаза её успели окрестить ледышкой и успели пустить слух, что кронпринц Артур на самом деле - женщина.

Знали бы придворные сплетники, насколько были правы. Но, к счастью, они были слишком трусливы, чтобы спросить в лицо, а что болтали о ней за спиной, Артурию абсолютно не интересовало. Государственные обязанности, что накопились за время отсутствия Утера, а потом с момента его смерти, захлестнули её с головой, не оставляя времени даже на сон, не говоря уже о визитах в главный храм, к саркофагу, в каменном нутре которого покоилось тело короля.

От торжественной коронации Артурию отделяли медленно тающие сорок дней - её личный рыцарский карантен государству, срок траура по отцу, в который запрещалось проводить всякие праздничные мероприятия. Формально трон оставался пуст, а государство управлялось главой совета и наследником в равной степени.

Но фактически на престол уже взошел двенадцатый король Вестфилда.

На разговор с Гильгамешем времени тоже не было: максимум, чем они обменялись за целую неделю - пара слов и положенных по этикету приветствий. Правда, Артурия сомневалась, что кронпринц долго вытерпит такое пренебрежение к своей персоне. С него вполне станется явиться в тронный зал в разгар приема и сказать что-нибудь о дерзкой женщине, которая вздумала поиграть короля; и, зная его характер, оставалось только подивиться, почему этого не произошло ранее. Да и самой Артурии требовалось с ним переговорить, хотя бы для того, чтобы узнать те обстоятельства смерти Утера, которые не были упомянуты в скупом, формальном от первого до последнего слова, письме Идриса. А еще отдать тот самый обручальный браслет, что он без ее разрешения надел ей на руку.

...Словом, в один прекрасный вечер она всё же постучалась в двери покоев, которые делили между собой Гильгамеш и Энкиду. Час был поздний, в огромных часах в холле гостевого крыла оставалось совсем немного песка: близилась полночь. Артурия понадеялась, что гости еще не спят, потому что разговор предстоял серьезный.

С полминуты за дверью стояла тишина, хотя и чудился Артурии странный шелест и чей-то негромкий голос. Явно женский. На миг наследница Вестфилда подумала, что она пришла совсем не вовремя, но уходить не собиралась, даже если это было так. Она смогла найти время на этот разговор, с трудом выкроив полчаса в забитом до отказа расписании, и Гильгамеш, что вообще-то прибыл сюда с официальным визитом, должен проявить хоть немного уважения к этому.

Ей отчасти повезло: Гильгамеш не спал. Но когда дверь открылась, стало ясно, что она всё-таки пришла не вовремя.

- Какой шавке не спится в этот час? - недовольно проговорил растрепанный кронпринц, прежде чем различил лицо визитера в полутемном коридоре.

- Это всего лишь наследник государства. Извините за столь несвоевременный визит, Ваше Высочество, но мне необходимо поговорить с Вами. Дело отлагательств не терпит, - сдержанно извинилась Артурия, немного удивленно оглядывая почти нагого юношу. Из одежды на нём присутствовали только массивные украшения в ушах и на шее, да набедренная повязка, похожая на схенти, что носили некогда представители южных народов. Что и сказать, Гильгамеш мог похвастаться прекрасным сложением, за которым чувствовались годы тренировок: обнаженный торс с крепкими кубиками пресса, тренированные мышцы на крепких руках, накаченные икры, горделивый разворот плеч... хорош, вполне хорош. И сам прекрасно это знает: заметив, что собеседница его разглядывает, он криво, по-змеиному улыбнулся. И эта улыбка мигом заставила Артурию оторваться от созерцания расхристанного Гильгамеша, остановившись на самодовольном взгляде алых глаз.

- Хорош, да? - поинтересовался он насмешливо, и девушку будто бы Падший за язык дернул. Да, Гильгамеш и впрямь был хорош собою, но, по счастью, Артурия из рода Пендрагон не судила о людях исключительно по внешности. Любая красота может стать отталкивающей, если её обладатель - жесток и эгоистичен.

- Вам так важно это знать? Боюсь, знать ответ не в ваших интересах, - прохладно проговорила она.

Беззлобно хмыкнув - кажется, укол абсолютно не достиг цели, кронпринц развернулся и пошел вглубь комнаты. Но дверь оставил открытой, и Артурии было прекрасно видно всё, что там происходит: и Гильгамеша, наливающего себе в золотой кубок рубиновое вино из початой бутыли, и смятое шелковое покрывало на невысокой кушетке, похожей на милесские лежанки... и то, как томно поднимается, прикрываясь одеялом, полураздетая девушка. Этакая нимфа с гравюры: кудри до середины ягодиц, хрупкие плечи, тонкие руки, и недовольство в глазах. Вот она, в отличие от своего... партнера, смотрела на вошедшую наследницу с нескрываемой неприязнью.

- Оставь нас, - велел Гильгамеш девушке, и та, вздрогнув, принялась поспешно одеваться. Правда, время от времени она бросала на кронпринца умоляющие взгляды из-под густых ресниц - видимо, ожидала, что он вступится за ее честь, попросив удалиться Артурию. Вот только тот больше не обращал на девицу ни малейшего внимания: он вальяжно устроился на краю кушетки и прикрыл глаза, вдыхая аромат вина, в свете канделябра подозрительно напоминающего кровь. И девушка, одарив незваную гостью еще одним недовольным взглядом, всё же удалилась, не удосужившись даже закрыть за собой дверь. Делать это пришлось Артурии, правда, с некоторой опаской: слишком острым вдруг стало ощущение, что она запирает себя в клетке с сытым, но не менее опасным от этого львом. Правда, и она не трепетная лань.

Проигнорировав кивок Гильгамеша на место рядом с ним - после того, что творилось на этом ложе, не хотелось даже приближаться к нему - Артурия села на жесткое кресло, так, что между ней и кронпринцев оказался невысокий колченогий столик с бутылкой вина на нём. Хоть какая-то, а иллюзия барьера.

- И бравому рыцарю, что играет в самостоятельного короля, тоже порою не хватает мужского внимания? Пришла потребовать положенное тебе, как невесте? - хмыкнул Гильгамеш, от которого не укрылся её маневр. Судя по всему, настроен он был весьма доброжелательно, но у девушки возникли сомнения, что его настрой останется таковым к концу разговора.

- Вы о чем-нибудь, кроме постели, думаете, Ваше высочество?

Она сдерживала недовольство как только могла, и всё же оно просачивалось наружу, придавая её словам налёт язвительности. Слишком неожиданной была сцена, которую она застала. Она, конечно, была наслышана о похождениях 'жениха', но никогда еще с ними не сталкивалась столь близко. И чем больше она вспоминала вольный вид девицы и самого Гильгамеша, который даже верхнее одеяние накинуть не соизволил, так и оставшись в своём схенти, тем больше росло в ней чувство брезгливости. Девушку Артурия не винила, но сидящий перед ней юноша казался ей порочным, прогнившим до мозга костей, и в сочетании с его тяжелым характером эти его черты создавали впечатление весьма удручающее.

- Став наследником, ты забыла все уроки, что я старался преподать тебе в Мэрильен, - невзначай уронил Гильгамеш. Артурия, готовая к худшему, уловила в его голосе всё его насмешливое отношение к ее статусу как наследника. И еще - едва уловимую угрозу, заставившую её ещё больше напрячься.

Но сейчас не время было накручивать себя: вряд ли получится провести мирные переговоры в таких условиях. Артурия хмыкнула про себя. Хороши переговоры, с полуголым Гильгамешем, что бросает на нее странные взгляды и изъясняется какими-то туманными намеками. Но начинать важные переговоры следовало бы с положительных моментов, это скажет всякий учитель дипломатии, и преподаватель этикета вторит ему. И, больше в упор не замечая полураздетого вида собеседника, Артурия перешла к делу. Хотя и сменила обращение на очень личное 'ты': попытка беседовать формально в такой обстановке отдавала гротеском.

- Я пришла за тем, чтобы спросить о подробностях покушения.

- Не слишком ли ты официальна со своим будущим супругом? - лениво поинтересовался Гильгамеш, глядя на неё поверх бокала. - Даже вина себе не нальёшь?

- Благодарю, не стоит, - отказалась девушка, пропустив мимо ушей слова про супруга. Упоминание о вине с недавних пор вызывало у неё чувство отторжения. Она вообще сомневалась, что сможет хоть когда-то пить его спокойно, как и прежде.

Гильгамеш уговаривать не стал. Вмиг утратив всякий налет веселости, он вполне спокойно произнес:

- Нечего особо рассказывать. Я едва успел переговорить с отцом: он лишь поведал мне, что тело бальзамировано при помощи специальных растворов. Лекарь, что констатировал смерть короля Утера, прекрасно в них разбирается. Что до расследования, указ о создании тайной службы отец подписал в день своего приезда в Урук. Стража энси, разумеется, сразу же допросила семью винодела, однако толку было немного: те оказались страшно напуганы. Добиться связного рассказа от них удалось с трудом.

- Пытали детей? - хмуро спросила Артурия.

- Пригрозили, их даже пытать не было нужды. Что за глупый гуманизм? - вскинул бровь собеседник. - Не забывай, что эти дети причастны к смерти твоего отца.

- Благодарю, я и без того помню. Но жажда мести - не повод превращаться в бешеных зверей, - упрямо ответила девушка. В чем-то Гильгамеш, конечно, был прав, и все же она испытала облегчение после слов о том, что пытки не применялись.

Если собрать рваные показания воедино, то вырисовывалась странная картина. Получалось, что в то злополучное утро на пороге винодельни появились трое подозрительных мужчин. Отец семейства слег с недомоганием, и обслуживать их спустился младший сын. Но гости настаивали на том, чтобы видеть именно хозяина. Когда же мальчик провел их наверх, мужчины достали арбалеты и наставили их на лежавшего в постели винодела и его жену, сидевшую рядом с ним. Перепуганному мальчику было предложено выручить родителей, предложив влиятельным господам, что приедут в богатом экипаже, по кубку прекрасного вина на их выбор. Даже если они не зайдут, нужно было окликнуть их с дороги, убедить, если так будет угодно. Чистой случайностью оказалось то, что их величества зашли на винодельню сами, по своей воле. И чистая случайность, что Идрис уронил свой кубок...

Хозяин перевернутой телеги, перегородившей проезд, оказался более разговорчив. Возможно, потому что он и сам оказался жертвой плана заговорщиков и был причастен только косвенно. Его телега перевернулась из-за того, что под колеса бросился убогий, и лошадь, испугавшись, встала на дыбы. Правда, лица того убогого мужчина припомнить не мог. Надежда оставалась только на память сыновей хозяина винодельни, однако внешность вторгшихся, по их описанию, была непримечательной во всех смыслах. Средний рост, типично восточное смуглое лицо, типично темные вьющиеся волосы, скрадывающие всякие особенности фигуры плащи... идеальная внешность для шпионов или наемных убийц, никаких отличительных черт.

- Злоумышленники неплохо подготовились, и все же в их плане слишком много 'но', - вслух подумала Артурия, когда кронпринц завершил рассказ. - Что, если бы экипаж сразу поехал по объездной дороге? Или короли не поддались бы на уговоры мальчика?

- Вполне возможно, что на этот случай заговорщики заготовили банальные арбалетные болты, смазанные ядом. Или тот самый нищий, вряд ли ушедший далеко, использовал бы отравленный дротик, - пожал плечами собеседник. - Такие планы обычно не пускают на самотек и столь весомых пробелов не оставляют.

- Тогда почему он так не сделал? Поить отравленным вином из рук запуганного мальчика и тем самым обрести лишних свидетелей - не лучший способ убить наверняка.

- И между тем, в случае с отравлением шансы на удачный для заговорщиков исход выше, - не согласился кронпринц. - Стрельба по охраняемому экипажу, к тому же издалека, тоже посредственный способ убивать, не находишь?

- Допустим, - нехотя признала Артурия. Несмотря на то, что сейчас их связывало общее дело, все же согласие с этим человеком требовало весомых усилий. Новости оказались неутешительны: значит, виновника не нашли. И прежде, чем ищейки короля возьмут след, оный успеет изрядно остыть. Черт, если бы она, Артурия, могла поехать в Истфилд и собственноручно отыскать злоумышленников... но ее место было здесь, и пока она нужна стране, уязвимой после смерти короля, она будет возглавлять ее. Судя по тому, сколько дел успело накопиться меньше, чем за месяц, отсутствие короля плохо сказывалось на государстве. Волей неволей оставалось поручить дело профессионалам.

- Я лично прослежу за тем, чтобы виновник получил по заслугам. Прими мои соболезнования, - серьезно проговорил Гильгамеш. Вздрогнув, Артурия посмотрела на него: он отставил бокал и теперь смотрел на нее без всякой тени насмешки.

- Благодарю, Гильгамеш, - столь же серьезно ответила она. - То, что ты решил высказать их лично, очень ценно для меня. Надеюсь, что Истфилд поддержит наше право на месть и окажет нам содействие в поимке злоумышленника.

- Само собой. Покушение на королевскую жизнь - государственная измена, и я позабочусь о том, чтобы виновный был наказан по справедливости. Предатели недостойны жизни, равно как и недостойны обычной казни. Нет никого презреннее, чем тот, кто подтачивает государство изнутри, и он будет наказан. Кем бы он ни был, - неожиданно жестко сказал собеседник. А Артурия пристально на него смотрела и отмечала каждый жест. Как барабанили по подлокотнику кресла ухоженные пальцы, как звякнули украшения в ушах - цельные куски золота, когда кронпринц тряхнул головой. Забавно. Она, в Вестфилде не боявшаяся вступать с этим юношей в открытую конфронтацию, теперь понимает, что никогда не задаст обжигающий кончик языка вопрос: причастен ли он к покушению, которое открывало ему доступ к женитьбе на наследнице Вестфилда и путь к объединению двух государств в империю. Не потому, что может обидеть собеседника, хотя прямые провоцирующие вопросы с точки зрения этикета были табу, да и ответ, буде Гильгамеш и впрямь причастен к заговору, вряд ли окажется правдив. Просто она знала: он не был причастен. Слишком прям и высокомерен был для столь подлых ходов.

Но вот смысл последней фразы ей совсем не понравился.

- Я желала бы, чтобы его передали Вестфилду, - проговорила она, получив резкий ответ:

- Исключено. Покушение произошло на нашей территории.

- С моим отцом. И я не успокоюсь, пока самолично не прикончу ту тварь, которая посмела поднять руку на моего отца, на короля. Кажется, у вас, на востоке, это зовется 'правом мести', - спокойно произнесла Артурия, несмотря даже на то, что в алых глазах промелькнуло раздражение. Гильгамешу не нравилось, когда ему перечили, тем более та, кого он уже считал своей. Но бояться обычного человека, равного ей по положению, как бы он сам ни считал, она не собиралась.

- Позволь напомнить, что я твой будущий муж. И решение в любом случае буду принимать я, - уронил он, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен.

- Позволь напомнить, что правящий совет уже назвал меня наследником. И старейшины, и рыцари против твоей кандидатуры в качестве короля, Гильгамеш. Они в любом случае не согласятся на то, чтобы оставить виновника вам. Увы, доверия к правящему дому Истфилда у них нет, покуда остается хотя бы малейшее подозрение, что в этом доме скрывается зачинщик заговора, - холодно отчеканила Артурия, ожидая гнева в ответ на свои слова. Однако ее возражения, напротив, развеселили его.

- Перестань меня смешить, женщина, - фыркнул он. - Серьезно собираешься прислушиваться к этому сброду? Вроде бы твой отец тебя учил чему-то, и всё без толку. Ваш совет - сборище пребывающих в маразме стариков, какой король будет обращать на них внимание? Я-то думал, что они нужны для того, чтобы давать подсказки и уповать на то, что государь им внемлет. Но позволить этим шавкам выносить решения может только наивная девчонка.

- Король не может уследить за всем, для того ему и нужны советники. Кто, как не они, будут следить за волей народа? - вздохнула девушка. Разговор сворачивал на привычную, опостылевшую ей стезю, в этот момент совершенно не уместную. Сейчас бы развернуться и уйти, проигнорировав кронпринца, но почему-то его веселье не на шутку задевало. Стоило ей порадоваться, что этот человек умеет общаться на равных, как он снова вернулся к снисходительной манере общения!

- Знакомые речи, моя королева, - протянул он, кажется, наслаждаясь её недовольством. Осушил кубок одним глотком и отставил его на стол. - Только эти купающиеся в золоте старикашки плевать хотели на волю народа. Право, государству повезло, что ты родилась женщиной и можешь переложить все последствия на плечи супруга. В противном случае ты, как король, оказалась бы марионеткой этого сброда.

- Зато как же не повезло твоему государству с правителем, который не прислушивается к мудрецам, - процедила Артурия. - Ты так уверен, что Вестфилд уже в твоих руках, будто бы этого и ждал.

- Вообще-то Вестфилд и впрямь уже в моих руках, - последовал невозмутимый ответ. И почему-то он оскорбил еще больше, чем явный гнев, может быть, потому, что прозвучал, как констатация факта? - И ты уже моя собственность, Артурия. Смирись с этим: я так или иначе получу твое государство. Это на случай, если ты вздумаешь что-нибудь вычудить.

- Я уже фактически король.

- Женщина-король? Звучит как глупая шутка. Кто-нибудь в здравом уме способен в это поверить?

Артурия только устало вздохнула. Разумеется, он не верил, даже услышав, что её называют Артуром и обращаются к ней в мужском роде. Как к наследнику, кронпринцу и старшему сыну. На этом настоял Мерлин, полагая, что только это способно избавить наследницу государства от притязаний охотников за престолом. Поразмыслив, девушка согласилась с этим его предложением. И дело было не только в том, что королём Вестфилда она мечтала быть с самого детства, и даже не столько в притязаниях Гильгамеша. Даже если удастся избежать союза, заключив оный с Сакрой, всё равно титул королевы делал её слишком уязвимой, ибо королева - женщина, хотя и королевских кровей. Если бы противники узнали о её поле, это дало бы им право безнаказанно возмущаться по поводу её решений, ведь незамужняя женщина, взойдя на престол, может сидеть на троне три года, отведенные ей на поиски мужа. Да и фактически она не имеет в этот период никаких прав, деля власть с главой совета, как ещё некоронованный наследник в период междувластия... но Гильгамеш, даже поставленный перед фактом, явно не желал верить в то, что его добыча от него ускользает. Если он осознает реальность этого, то впадет в бешенство, и в этом Артурия не сомневалась.

Поднявшись на ноги, девушка достала из складок просторного одеяния массивное золотое украшение и положила его на стол перед юношей. И с некоторым удовлетворением отметила, как сошлись на переносице его светлые брови, выдавая гнев.

Узнал. Не мог не узнать: это был его же собственный обручальный браслет.

- Забери. Женщина не имеет права возвращать обручальный браслет, когда ее отец уже согласился на брак, - приказал Гильгамеш, но Артурия не пошевелила и пальцем.

- Государство нуждается в короле, который понимает его нужды. Увы, это совсем не ты, - упрямо заявила она. - Я не стану твоей женой.

- Неужели? Может, тебе больше по нраву роль наложницы? - спросил кронпринц надменно, плавным движением поднявшись на ноги и делая к ней шаг. Артурия усилием воли удержалась от того, чтобы отступить назад: от него исходила неприкрытая угроза. Но хороша же она будет, право, если струсит от простого чувства опасности. Да и что он сделает? Ударит? Смешно, она уже дралась с ним, и не сказать, что силы были столь уж неравны. Попытается поцеловать, как некогда? Омерзительно, конечно, но тоже не смертельно.

- Ты и в роли жениха не особо приятен.

Всё произошедшее далее случилось быстрее, чем она успела среагировать: только коротко охнула, когда юноша схватил её за запястье и потянул на себя. Артурия потеряла равновесие и уже приготовилась к удару, но упала совсем не больно: прямиком на мягкую кушетку. Попытка подняться не увенчалась успехом - девушка тут же оказалась прижата к ложу тяжёлым телом Гильгамеша.

- С женщиной, не познавшей мужчину, следует быть нежным, но ты зарвалась, Артурия. Не преподать ли мне тебе урок, как твоему жениху? - задумчиво проговорил он, глядя на её губы. С губ девушки слетело ругательство, которое тут же прервал на полуслове жесткий, болезненный поцелуй. И, право же, как это не походило на тот поцелуй, на веранде! Артурия отвернулась, избегая чужих губ, но пальцы Гильгамеша сдавили горло - не сильно, но достаточно ощутимо. Попыталась оттолкнуть, но руки оказались зафиксированы над головой в широкой ладони кронпринца. А потом - новый поцелуй, всего лишь на долю секунды. Чужой пульс на шее, и насмешливый, высокомерный взгляд - сверху вниз, глаза в глаза.

- Любишь жесткое обращение, значит, кронпринц Артур? - полным яда голосом прошипел Гильгамеш, склонившись к ее лицу. - Надеешься, что я стану тебя добиваться и уговаривать? Что мешает мне просто взять тебя прямо сейчас? Кажется, ваше антарианство в таком случае не оставит тебе другого выхода, кроме как выйти замуж и искупить тем самым позор. Иначе гореть тебе в аду вместе с блудницами.

С губ вновь рвется ругательство, но Артурия заставляет себя успокоиться. По телу на миг пробегает холодок от нехорошего предчувствия, но она прекрасно понимает, что не должна показывать страх. Именно этого противник и ждёт. Не для этого ли он затеял эту безобразную сцену?

- Кронпринц, возлежащий с кронпринцем другого государства? Звучит как повод для сплетни. Не позорься, Гильгамеш, - жестко говорит Артурия, ощущая, как пальцы сильнее впиваются в горло.

...С губ юноши слетает смешок, и наследница Вестфилда замирает, даже перестав трепыхаться от неожиданности и раздражения. Она решительно не понимает, что смешного в её словах. А смешок перерастает в раскатистый хохот, и в конце концов её охватывает ярость, непонятно, из-за чего. Не из-за того ли, что она была настроена столь решительно, а с ней опять играли? Похоже, пока она думала о том, как будет отстаивать свою честь и достоинство, Гильгамеш забавлялся за её счет. Будто бы она была куклой, которую дёргали за ниточки - но вовсе не для развлечения публики, а для забавы самого кукловода. И от этой ассоциации становится обидно вдвойне. Хватка ослабевает, и девушка бьёт Гильгамеша по руке, что сжимает её горло, но кронпринц хватает её за талию и вновь опрокидывает на ложе, нависнув над ней.

- И ты ещё надеешься, что я упущу такое развлечение? - отсмеявшись, говорит он, наклоняясь ближе к её лицу. Касается пальцами её подбородка, заставляя посмотреть на себя, обводит по контору нижнюю губу. Артурия уклоняется от его руки, будто от паука, но вызывает этим лишь очередную усмешку. Гильгамеш весел, будто игривый лев, но в глубине его глаз притаилась угроза: он унижения не забыл. - Намеренно выводила меня из себя, в надежде, что я отступлюсь? Не выйдет. Играешь ли ты в короля, изображая из себя глыбу льда, или тявкаешь на меня, или пытаешься убедить в состоятельности твоих наивных идеалов - ты прекрасна. Смирись, Артурия, ты слишком прекрасный приз, чтобы от тебя отказываться. Ибо ничто не сравнится с наслаждением наконец-то тебя заполучить. Укротить, будто дикую кошку, разбить броню из глупых предрассудков, которые ты зовешь идеалами - а потом медленно сорвать одежду, раз за разом наблюдая, как ты превращаешься из короля в женщину. Воистину, это должно быть незабываемо.

Голос кронпринца- мягкий бархат, и если не знать, каков этот человек на самом деле, и впрямь можно попасть под его очарование. Палец касается не прикрытой ничем шеи, скользит вдоль сухожилия, до ложбинки меж ключиц, и это прикосновение отзывается пробежавшими по спине мурашками. И терпение девушки всё-таки иссякает: она отталкивает его и вскакивает на ноги.

- Ты мерзок, - презрительно цедит она, а потом, резко развернувшись, - так, что полы одеяния взметнулись в воздух - уходит. Гильгамеш даже не пытается её удержать, вновь расхохотавшись своим обидным смехом. Лицо горит, на горле, кажется, завтра будут синяки - придётся надевать мантию с высоким воротом - а в горле почему-то стоит тугой комок. И Артурия, в ярости сама на себя, прикусывает себе щёку, болью возвращая ясность ума. Конечно, она в каком-то роде уже привыкла к манере обращения Гильгамеша, но это не значит, что ей приятно чувствовать себя куклой в чужих руках. Которая, сколько бы ни трепыхалась на тонких ниточках, от кукловода сбежать не в силах.

И эта безысходность распаляет в душе гнев.

Разминувшись с кем-то на лестнице, Артурия по привычке кивает в ответ на приветствие. И очень удивляется, когда кто-то хватает её за рукав одеяния и голосом Энкиду окликает:

- Артурия, постой.

Вздрогнув, девушка останавливается. Неудивительно, что она его не узнала: друг Гильгамеша не похож сам на себя. Шёлк длинных волос собран в высокий хвост, открывая тонкую, как у девушки, шею. А вместо светлого балахона, который этот человек, кажется, и вовсе не менял ни разу за всю неделю их знакомства в Мэрильен, на нём надето тёмное, расшитое золотом одеяние в пол, как и у остальных истфилдских дипломатов. Прежней осталась только приветливая улыбка, да взгляд огромных, по-кошачьи раскосых глаз с золотыми искорками в них - почти как у Мерлина.

- Не зайдешь в наши покои на минуту? У меня есть к тебе дело, - серьезно спрашивает он. Но при мысли о том, что ей придётся вновь встретиться с Гильгамешем, девушку передергивает.

- Прости, может быть, в другой раз, - с извиняющейся улыбкой отвечает она, но выходит как-то вымученно. Может быть, из-за сходства взглядов Энкиду и Мерлина, у Артурии возникает ощущение, что её внутреннее смятение от этого юноши не укрылось.

Но Энкиду, как и всякий тактичный человек, делает вид, что ничего не заметил.

- Можешь подождать меня в коридоре, много времени это не займет.

И, не дожидаясь её согласия, тянет её за собой.

Впрочем, Энкиду держит слово, не задержавшись в комнате дольше двух минут. Этого вполне хватает девушке, чтобы привести себя в равновесие и даже устыдиться собственной реакции - но не на прикосновение и не на намёки, после которых ей всё сильнее хочется помыться. Нет, реакция тела была вполне естественной, и злиться на физиологию - глупо.

Куда хуже то, что Гильгамеш видит в ней желанный приз, игрушку, над которой можно безнаказанно издеваться, выводя из себя насмешками и унижениями. А игрушек не воспринимают всерьез, не видят в них достойного противника. И Артурии из чувства противоречия этим оскорбительным для неё ожиданиям нестерпимо хочется вступить в открытую конфронтацию на политическом поприще. Она практически жаждет одолеть его и в войне, которая - она уверена - состоится неминуемо. Да, этот человек был опасен, но это и будило в крови азарт, придававший девушке уверенность в своих силах. Будто бы за спиной в одночасье выросли крылья.

А потом на неё наскакивает какой-то пушистый ураган, едва не сбив с ног, тщательно обнюхивает колени и, коротко тявкнув, мчится назад, к стоящему в дверях Энкиду. Тот едва успевает подставить руки, и лишь чудом оказывается не сбит с ног. Смеясь, уворачивается от шершавого языка и отстраняет от себя мохнатое чудовище.

- Всё, всё, Ашу, хватит нежностей. Твоя хозяйка вот, - доверительно сообщает он крутящему крошечным хвостом комку меха. И Артурия ловит себя на том, что улыбается во всё лицо.

- Это - твоё важное дело? - интересуется она и подходит к юноше, который вновь оказался в центре внимания крупной, ухоженной борзой. Энкиду делает какой-то звериный рывок и ныряет за спину Артурии, скрываясь от излишней нежности животного.

- Это Ашу, - по голосу слышно, что он тоже улыбается и, кажется, говорит вовсе не Артурии, а пушистому чудовищу, что, похоже, восприняло его маневр как игру в прятки. Припав на передние лапы, собака виляет хвостом и склоняет голову. - На самом деле, можешь назвать её как угодно - она твоя. Ее купил для тебя твой отец у нас, но передать, увы, не смог. А она привыкла ко мне за дни путешествия, и теперь не даёт проходу.

Артурия приседает, предательски открывая Энкиду для глаз Ашу. Однако собака быстро переключается на нового человека: многие животные чувствуют тех, кто к ним добр, и не могут не ответить взаимностью. Таков уж их, звериный, этикет: невежливо оставлять без внимания того, кто проявляет к тебе симпатию. И девушка треплет Ашу за ухом, гладит длинную шерсть, а потом зачем-то обнимает, пряча лицо в шее животного. Глаза почему-то странно щиплет, и девушка поспешно моргает, смахивая с ресниц слёзы. В данный момент её даже не волнует присутствие здесь Энкиду - ей кажется, что уж он-то понимает её, как никто.

- Кажется, ты любишь собак, - негромко говорит юноша из-за её спины.

Артурия отпускает Ашу и поднимается на ноги, развернувшись к Энкиду. А тот загадочно улыбается, и это выходит у него не хуже, чем у Мерлина. Он лишь слегка выше неё ростом, и поэтому очень удобно смотреть в его глаза - нет нужды задирать голову, как в случае с Гильгамешем. Артурия не раз сетовала на свой рост, средний для женщины и слишком маленький для короля. Но не теперь - сейчас ей очень не хочется смотреть на Энкиду сверху вниз. А в груди почему-то разливается теплое чувство, и девушка наклоняется к Ашу, и та с готовностью прыгает ей в руки. И с языка рвутся слова благодарности, но звучат они почему-то намного длиннее, чем банальное 'спасибо'.

- Сакра готовит восточный поход. Формально - на Маравию, где хранятся мощи пророка Луки, наша святыня, - произносит она, и Энкиду кивает, мигом утратив отрешенный вид. Он тоже понимает, что её слова невероятно важны как для Истфилда в целом, так и для него, дипломата, в частности. - Но вряд ли они упустят возможность разграбить Истфилд, пока их поддерживают два короля из сильнейших западных стран... и Вестфилд. Позаботьтесь о защите границы, если не хотите стать жертвами амбиций понтифика.

Ей совсем не хочется говорить о своих догадках: к примеру, о том, что её отец, ведомый узами старой дружбы, не хотел участвовать в походе из-за того, что оный подвергнет опасности Истфилд. И, как бы он ни любил свою дочь, если её брак с истфилдским кронпринцем может предотвратить войну с Маравией и уберечь от разрушения абсолютно непричастное государство, коим управляет его старый друг, он выберет этот вариант. Философия Лао называет это принципом 'воробья за орла', или просто принципом меньшего зла. Артурия понимает причины его решения, хотя и вскипает в душе обида. Но эти переживания - слишком личные, и больше всего девушка опасается, что Энкиду начнет задавать вопросы в ответ на её откровенность. Но тот и впрямь оказывается идеальным дипломатом.

- Спасибо, Артурия, - только и произносит он.
***

Гильгамеш, практически нагой, полулежит на ложе и задумчиво пьёт вино из золотого кубка. В принципе, в этом замке хватает кубков, но кронпринц Истфилда питает особую привязанность к некоторым предметам своего обихода. Недаром лао зовут его 'драконом, что спит на золоте тысячи побед': он сейчас и впрямь напоминает сытого дракона, дремлющего на злате. Порою Энкиду предлагал ему найти мага, которые во множестве бродят по дорогам Истфилда и предлагают свои услуги, чтобы он создал для него сокровищницу, которая всегда будет с ним. Но Гильгамеш смеялся и утверждал, что те шарлатаны даже с плахи не в состоянии сбежать: куда им до таких чудес.

- Отдал всё-таки это лохматое чудовище? - интересуется 'дракон', когда друг проходит мимо него в свою спальню. - Оно на моей кровати дрыхло, между прочим.

Энкиду издаёт сдавленный смешок. Сегодняшний день был ужасно долгим, и еще десять минут назад юноша только и мечтал о том, чтобы лечь в горячую ванну, да там и уснуть, разморенный от пара и ароматной воды, обнимающей ноющее тело. Но сейчас, до заветной цели остается два шага, желание отдыхать почему-то резко пропадает. И Энкиду возвращается в общую комнату, устраивается в ногах своего друга и сюзерена, прижавшись спиной к его коленям, и устало смежает веки. Пахнет вином и тлеющими в камине дровами, а ещё - еле уловимо - женщиной. Гильгамеш опять развлекался, это заметно и по его виду, вот только от умиротворенности не осталось и следа. Спрашивать, кто был тому причиной, нет нужды: Энкиду сам столкнулся с этой причиной на лестнице.

- Собаки выбирают для сна самое теплое место, какое только найдут. И потом, чего ты переживаешь? В твоей кровати кто только не побывал, так почему бы и собачке тоже не полежать? - отшучивается он, хотя на сердце становится немного грустно. К Ашу он уже успел основательно привязаться, и ему уже начинает не хватать её щенячьей суетливости. Наверное, по возвращении в Урук надо будет всё же взять с псарни какого-нибудь щеночка. Можно даже беспородного. Им, беспородным, надо держаться вместе, как-никак.

- На что это ты намекаешь? - хмурится Гильгамеш. - Животные меня не интересуют.

Он, конечно, шутит, но Энкиду ясно видит: сюзерен уязвлен. И сопоставить два и два - разъяренную, расстроенную Артурию и раздосадованного Гильгамеша - не смог бы только ленивый.

- Все же переговорили насчет особенностей правления?

- О, да, - не скрывает кронпринц, недовольно кривя губы. А потом прикрывает глаза, видимо, гася в них веселые искры, чтобы друг, не приведи Мардук, не напридумывал о нём чего-то лирического. - Угораздило же заполучить в невесты настолько твердолобую женщину!

Энкиду тихо хмыкает, но молчит. Гильгамеш, чьё эго оказалось уязвлено - зрелище страшное. Если не дать ему остыть, неизвестно, чем это может закончиться.

Трещат в камине дрова, медленно превращаясь в черные головешки, искры брызжут на каменный пол. А Энкиду обдумывает то, что сказала ему Артурия.

Сакра, значит. Точнее сказать, союз антарианских стран, коих можно организовать в 'священный поход', практически не делясь ничем, кроме полученной мародерством добычи. Угрожай Вестфилду, скажем, та же Саксовия, что медленно, но верно наращивала силы на северо-западе, и вариант со священной войной не сработал бы. Но языческая Маравия, классическая деспотия, что, к тому же, имела наглость расположиться на территории, где родился некогда пророк Антар, оказалась противником идеальным. Равно как и Истфилд, где произошло покушение, оказался идеальной мишенью для карательной компании: он, конечно, силен, но куда ему до объединённых сил Саксовии, Вермонии и Вестфилда, не говоря уже о всяких мелких сошках! Как дипломат, Энкиду мог лишь поаплодировать изящности хода: чувствовалась за ним рука Мерлина, многоопытного во внешнеполитических интригах. Непонятным оставалось только одно - почему не раньше? Чего ждал Утер Пендрагон, человек верующий и с понтификом бывший на короткой ноге? Уж не опасался ли он за судьбу соседей? Настолько, что готов был пожертвовать своей дочерью ради мифической чести.

Или ради друга? Разве он, Энкиду, не поступил бы так же ради Гильгамеша, даже если бы судьба развелась их по разные стороны баррикад, вручив каждому по непокорному государству с сотнями тысяч подданных. К сожалению, он не успел узнать покойного короля Вестфилда так хорошо, чтобы судить о его мотивах исходя из его же характера, а не из собственных идеалов. Но если он был хоть немного похож на свою дочь, которой ее королевская честь, объект вечных насмешек Гильгамеша, не позволила стравить Сакру и Истфилд, то его действия становились понятными и простыми. Но, увы, Энкиду уже отвык от прежней своей привычки в упор не замечать в людях меркантильности. Да кто угодно отвык бы, если Гильгамеш изо дня в день будет повторять ему, что с такой щенячьей наивностью ему не место в дипломатии. Разве что Артурия из чувства противоречия сжала бы зубы и намеренно закрывала глаза на людскую подлость. Вот уж действительно, послали боги его другу самую твердолобую женщину из всех возможных...

Юноша бесшумно вздыхает, приводя в порядок мысли. Ему адски хочется зарыться пальцами в собственные волосы, так ему всегда думалось лучше, но мешает чертов хвост. Он все же сдирает черную траурную ленту, и на спину падает россыпь длинных прядей. Помнится, в детстве Гильгамеш звал его 'русалкой', чем ужасно выводил из себя. Что же, если Вестфилд заключит с понтификом союз, то его наследнице не придется выходить замуж за 'дракона', что сейчас поцеживает вино и усмехается себе под нос. Наполовину весело, наполовину... восхищенно? Что же, Энкиду уже привык.

- О чем ты так задумался? - интересуется Гильгамеш. Энкиду и не замечает, что друг уже несколько минут задумчиво его разглядывает и, кажется, воочию видит его смятение.

- Артурия собирается присоединиться к священному походу Сакры на восток, - не скрывает Энкиду. Может, это и нечестно по отношению к наследнице Вестфилда, но что-то ему подсказывает, что Артурия поведала об этом с умыслом.

- Вот как. Продуманный ход. Чувствуются козни старика Мерлина: у неё самой на такое не хватило бы ни дальновидности, ни хитрости. Даже военную тайну хранить не умеет: весь план тебе слила. Наверняка думает, что выиграла, и что мы ничего не сможем сделать, - констатирует Гильгамеш, и Энкиду согласно кивает. Оглядывает комнату задумчивым взглядом и замечает знакомый браслет из чистого золота.

- Приходила демонстративно поставить шах?

Гильгамеш смеется, выражая этим всё свое отношение к подобным действиям.

- Расспрашивать приходила. Не доросла ещё ставить мне шах, если ходит рассказывать о своих планах вражеским дипломатам.

- Она человек чести и наверняка брезгует тайными ударами, - замечает Энкиду. Действия девушки смешными ему не кажутся, однако Гила всё равно не убедишь в том, что чужой кодекс чести следовало бы уважать. Сюзерен всегда считал идеализм даже не пережитком далекого прошлого, а главной причиной падения многих могучих государств, и вряд ли изменит своё мнение. Энкиду был с ним согласен: в политике благородства не терпят, он, как дипломат, успел осознать истинность этого на собственной шкуре. И всё же действия Артурии заставляют его взглянуть на девушку другими глазами... и теперь он вдруг ясно понимает, что чувства друга к ней, с каждым днём горящие всё ярче, зиждутся не только на развлечении за её счёт. За этим упрямством, с коим Артурия верит в откровенно наивные вещи, кроется твёрдость характера, сила воли, сравнимая, пожалуй, с гильгамешевской. И, насмехаясь над наивностью наследницы Вестфилда, в глубине души сюзерен её уважает и невольно восхищается.

Но он, конечно, не признается в этом никому. Даже себе самому.

- За то удовольствие, что эта женщина мне доставила своей неумелой игрой, я даже прощу её на первый раз, - изрекает он с видом короля, выносящего приговор. - Благородство должно быть вознаграждено. Но когда я взойду на трон, ей придется стать моей. Только тогда я не буду столь добр.

- Я не сомневаюсь, - мягко улыбается Энкиду.

Они сидят еще долго, размышляя каждый о своём. Завтра им уже предстоит ехать в Истфилд: отец Гильгамеша почему-то настаивал на том, чтобы сын вернулся как можно скорее. Что же, вряд ли сам кронпринц жаждет присутствовать на коронации, на которой все считают его проигравшей стороной. Интересно, будет ли их спешный отъезд расценен, как бегство в ярости? Вряд ли. Ни Мерлин, ни Артурия не были столь глупы, чтобы думать, что обыграли Истфилд в этой бескровной войне на дипломатическом поприще. Гильгамеш не привык отступаться от того, что жаждет всей душой, и об этом они тоже наверняка знают.

Но смогут ли что-то сделать в тот момент, когда настанет его черед ставить им шах?

...Артурия, по счастью, не слышит последних слов кронпринца. Но для неё, равно как и для Гильгамеша с Энкиду, эта ночь тоже проходит практически без сна: за столом в королевских покоях, перед целой стопкой указов, на которых требуется поставить подпись и личную печать. Оттиск печати Мерлина - восстающий феникс - стоит почти на всех листах, и для девушки остается загадкой, когда он всё успевает. Может быть, так же, как и она, не спит ночами? Наверное, это и впрямь так. А ведь он старше неё, и ему, должно быть, тяжело бодрствовать по двадцать часов в сутки.

Впрочем, может быть, волшебники вообще не спят. Или так же, как и она, страдают от бессонницы, потому что стоит только остаться наедине с собой, вдали от шума придворных и суеты слуг, вдали от приемов и советов, и немедленно охватывает ощущение собственной ненужности.

Так они и правят в своём двоевластии, глава совета Мерлин и кронпринц Артур. До того самого дня, когда срок карантена наследника государства истекает.
Все скамьи убраны, и люди стоят вдоль стен, оставляя для нее лишь узкий проход. Сегодня зрителей больше, чем на похоронах отца, и все провожают Артурию взглядами. И она подходит к алтарю, опускается на колени у ног жреца и прижимает к груди правую руку.

- Восславьте Артура из рода Пендрагон, наследника государства! - провозглашает Мерлин, и его голос гулко раздается под сводами, отдаваясь в парусах эхом.

Жрец тоже знает, что Артур на самом деле был крещен как Артурия. Но молчит: у него свои мотивы, как сказал некогда Мерлин. Наследник Вестфилда и не хочет о них знать. Она - на коленях под множеством глаз, спиной к зрителям, но, кажется, видит каждого из них. Ожидание и нетерпение, ощущение торжественности момента, скука и неприязнь. Им уже не нравится холодность будущего короля, а еще больше не устраивает их отсутствие у него каких-либо слабостей. Но Артурия не желает замечать прохладного к себе отношения. Вестфилд нуждается в короле - и она им станет.

- Я принимаю в свои руки бразды правления государством, что даны мне по праву крови и наследования за моим отцом. Я клянусь заботиться о процветании государства, о благе его подданных, принимать решения по справедливости и чести. Клянусь следовать заветам Создателя и зову собственного сердца, клянусь внимать гласу тех, кто мудрее меня, не оставлять в беде страждущих и слабых. Да будет вечен Вестфилд, земля наших дедов и прадедов. Да будет так.

Плечи укутывает теплый, отороченный мехом пурпурный плащ, а голову венчает корона. С непривычки хочется ее снять или хотя бы согнуться под ее тяжестью, но Артурия выпрямляется и назло своим желаниям расправляет плечи, разворачиваясь к залу. Они смотрят, но теперь их взгляды неуловимо меняются. Они поверили.

Они признали.

'Да будет благословен Вестфилд и король его, Артур!' Конец первой части

к оглавлению

Часть 2. Крах. Пролог

- Тем самым, мой принц, на данном этапе поиск сопряжен с затруднениями...

'До чего же он жалок', - думал Гильгамеш, с отвращением глядя, как начальник тайной службы блеет свой 'доклад'. Разумеется, ничего нового этот червяк не сообщил: корни заговора, что погубил короля Утера, тянулись на юго-восток, к самым беспокойным соседям Истфилда - Маравийской империи. За заговором стоял вельможа, приближенный к трону сатрапа и возглавлявший один из самых крупных городов. Гильгамеш что-то подобное подозревал и злился на бесполезность главы тайной службы с его сведениями. С тем же успехом он мог положиться на собственные домыслы. Вот где подтверждение простой истины: хочешь сделать что-то - делай сам.

А это отродье стояло с таким видом, будто бы по меньшей мере спасло государство от краха. Отец почему-то доверял ему, хотя, на придирчивый взгляд Гильгамеша, стоящий перед ним мужчина не был ни расторопным, ни сообразительным. А грубая сила, которая ощущалась во всей его фигуре, при отсутствии этих качеств была скорее недостатком, нежели достоинством. И если бы у Гильгамеша была в государстве полная власть, этот тип не продержался бы на столь важном посту ни минуты. Но сейчас для перестановок в кругу приближенных время еще не пришло, самому Идрису было вовсе не до кадров, а его сыну приходилось мириться с некомпетентностью и ленью подданных: двумя качествами, которые он презирал больше всего на свете.

- Думаю, ты знаешь, что этот заговор едва не унес жизнь твоего короля? - сурово осведомился кронпринц. Начальник тайной службы вздрогнул и в глазах его мелькнул страх. Еще не легче. Когда такие ничтожества трясутся от ужаса, они становятся и вовсе невыносимы.

- Мой принц, я...

- Знаешь, значит, - прервал жалкое блеяние Гильгамеш, заставив себя усмирить гнев. Не стоило и дальше давить на идиота - все же правитель должен быть милосердным. Однако на этом посту червяку не удержаться, это ясно. - И знаешь, что это дело государственной важности, подконтрольное правителю и его наследнику. А если так, почему ты не стремишься решать возложенную на тебя задачу любой ценой? Столь высокий и ответственный пост позволяет тебе просить у лугаля посольские полномочия, дарующие право на въезд в Маравию для дальнейшего расследования.

Выслушав от вконец испуганного подчиненного заверения в том, что он так и поступит, причем немедля, Гильгамеш отослал его готовить прошение и лишь тогда позволил себе устало прикрыть глаза. День выдался не из легких: военный совет, начавшийся в полдень, закончился лишь с наступлением темноты, а стоило кронпринцу Истфилда подняться в кабинет, чтобы перекусить перед встречей с отцом, его там ждал со 'срочным' докладом глава тайной службы. Будто бы мало было ему чертовых шавок из Священного союза, вот уже второй год обосновавшихся на востоке. Несмотря на издевательства Гильгамеша над наивностью своей бывшей невесты, информация, которую она сообщила Энкиду после похорон Утера, оказалась весьма полезной. Хотя в тот день и мелькнуло на миг подозрение, что Артурия - то есть король Артур, как же он мог забыть! - перестала быть такой дурой и соврала о союзе для того, чтобы отсрочить неминуемую войну. Помогло бы мало, но пару лет, с учетом его собственной осторожности, она бы выиграла. Однако ожидать от нее столь рискованных и вместе с тем хитрых ходов не стоило - но, не будь она такой принципиальной, разве испытывал бы к ней Гильгамеш такие чувства? Конечно, отец тоже воспринял информацию всерьез, начав строительство мощных фортов на границе с Маравией. И не зря: уже спустя восемь месяцев на узком речном перешейке, где Маравия граничит с Сакрой, стояли чуть более двух десятков тысяч полностью экипированных рыцарей с эмблемой Священного союза на щитах. А через два месяца это воинство, увеличившись в три раза за счет Вермонии и Вестфилда, штурмовало западную сторожевую крепость Маравии, не то чтобы неприступную, но укрепленную достаточно хорошо. И, что важно - находящуюся в опасной близости к столице, в которой, по легенде, покоились останки пророка Луки... И в еще более опасной близости от границы с Истфилдом. Конечно, теперь, после восьми месяцев ускоренного строительства, вдоль этой границы высилась целая батарея хорошо укрепленных фортов, способных обороняться не одну неделю. Но имеет ли это значение, когда противник - несметная армия? В такой ситуации остается лишь искать иные союзы. Не давать слабину ни на одном фронте, уверенно блефовать, даже если карманы пусты: у противника не должно возникнуть ни единого подозрения о том, что перед ним - ослабленный распрями враг. И по какой-то злой иронии судьбы именно в момент падения крепости Эр-Шалиам в Истфилде настало время трудностей: король Идрис решил претворить в жизнь свой план и передать бразды правления сыну. Будучи младшим сыном в семье и не имея достаточно влияния и политической силы, он смог выработать важнейшее качество, позволившее ему, единственному из братьев, остаться в живых - осторожность. Он был прекрасно осведомлен о своих недостатках, равно как и не сомневался в том, что противники первым делом поспешат вызнать о нем всё и использовать его слабые стороны против него самого.

Гильгамеш заставил себя подняться и, взяв со стола свечу, направился в королевские покои. Глухо захлопнулись за спиной двери, стражники отсалютовали копьями и снова замерли истуканами. Тень ложилась под ноги, колыхаясь, скользила по стенам, а из слепых проемов окон скалилась огромная луна, и в пятнах бледного света тени отступали в стенные ниши с диковинными вазами. Восточный стиль в целом тяготеет к роскоши, особенно по сравнению с унылыми серыми громадами западных замков, но урукский дворец превосходил изяществом и богатством даже обитель маравийского сатрапа. На заре жизни Гильгамеша его старая нянька говорила, что в ее молодости дворец был практически копией сатрапского, но король Идрис по неизвестным причинам еще в начале своего правления перестроил это крыло. И теперь плоские потолки сменили высокие своды, лежащие на обвитых декоративными змеями колоннах - дань стилю Лао. Отец терпеть не мог Маравию и не желал видеть в своем во дворце даже малейшее подражание ей. И Гильгамеш его понимал: тот, кто провел годы юности заложником при дворе сатрапа, вряд ли сможет без содрогания созерцать маравийскую пеструю вычурность.

Трагедия, что унесла жизнь Утера Пендрагона, лишь на первый взгляд не затронула Идриса. Да и король Истфилда очень умело это скрывал: на протяжении полутора лет, прошедших с момента похорон его старого друга, он ухитрялся вести себя так, будто ничего и не произошло: продолжал приемы и совещания, несмотря на предложение Гильгамеша взять некоторые обязанности на себя. Разве что был молчаливее обычного, пребывая в задумчивости, да к удивлению сына распорядился организовать тайную полицию, идею о которой отвергал уже несколько лет. Но теперь, спустя два года после смены правителя в Вестфилде король Идрис неожиданно слег от сердечной болезни. Как официально сказали. Но Гильгамеш прекрасно знал, что перед этим состоялись с десяток покушений, несмотря на все старания тайной службы. Хотя с таким-то главой не стоит ждать чего-то иного. А раз даже охрана и абсолютная любовь и покорность большей части населения не уберегли от попыток обезглавить Истфилд, то королю пришлось оберегать себя самому. Сейчас его круг общения составляли только сын да придворный доктор, вот уже полтора десятка лет верой и правдой служивший короне. Даже первый министр, правая рука лугаля, вынужден был получать приказы от Гильгамеша, оказавшегося при своем отце регентом.

Болезнь короля не могла оставить равнодушными придворных. Некоторые из них - те, кто мнил себя пауком в центре дворцовых интриг - даже пытались подкупать слуг для того, чтобы выведать хоть что-то о том, что на самом деле случилось с королем. Но вхожими в покои были всего лишь два верных слуги, а их отбирал лично Гильгамеш. А значит все попытки узнать неположенное были обречены на провал. Оставалось только и дальше строить догадки, что неминуемо обретали огласку и превращались в слухи. Дворец, начиная от пронзающих белое от жары небо игл башен до самых глубоких подземелий, полнился ими, и Гильгамеш приказал одному из шпионов новоиспеченной тайной службы собирать эти слухи и докладывать ему. Конечно, многие из них были весьма тривиальны, но попадались и довольно любопытные. Поговаривали, что короля отравили люди сатрапа или наемники короля Артура, грезящего об отмщении за смерть отца, что боги за благие деяния забрали Идриса к себе, в сонм бессмертных, и даже что кронпринц убил собственного отца, заставив перед тем подписать отречение. Над первыми Гильгамеш снисходительно посмеивался, распространители последних рисковали оказаться висящими на столбе или битыми плетьми - чтобы не втаптывали в грязь репутацию кронпринца. Хотя россказни о вооруженном перевороте лишь действовали Гильгамешу во благо, усиливая трепет перед его персоной. Все же репутация в политике - не последнее дело. И хотя Гильгамеш в жизни никогда бы не стал подло убивать отца, как говорили про него злые языки, его дурная слава имела под собой вполне веские основания. В противовес Идрису, он предпочитал действовать силой, а не хитростью, и жестоко карал ослушавшихся и прогневавших его. Все эти два года именно он возглавлял крупные военные кампании, сметая всё на своем пути и безжалостно уничтожая бросивших ему вызов глупцов. Однако самую большую славу принес Гильгамешу поход против взбунтовавшихся горцев, уверенных в своей неуловимости из-за неприступности тайных укрытий. Поход увенчался блистательным успехом, все горские поселения, помогавшие повстанцам, были покараны, все, кто был хоть немного причастен - вырезаны, а выжившие обложены контрибуцией за мятеж. А Гильгамеш с тех пор превратился в 'Жестокого' - и ничего не имел против. Может быть, участившиеся покушения на короля обойдут его стороной, если уж он столь безжалостен? Впрочем, иначе не получится выяснить личности заговорщиков.

Однако военные походы не могли длиться вечно, и наследнику государства пришлось вернуться в столицу и перейти на решение вполне рутинных дел, что накопились за время мнимой болезни отца. По счастью, Гильгамеш быстро сориентировался и поручил большую часть дел советникам (за что они получают золото из казны, в конце концов?), оставив за собой обязанность координировать их работу. Заодно это было проверкой: кого из доверенных людей короля Идриса после коронации он оставит на должности, а кого отправит в бессрочный отпуск. А по дворцам энси или губернаторами в бедные и пустынные области, зависит от степени вины. Один кандидат на ссылку, не сумевший разглядеть очевидного, уже был на примете.

Щелкнул замок. Гильгамеш неслышно вошел в покои отца и захлопнул дверь, отсекая себя от ярко освещенной круглой площадки, в которую упиралась широкая лестница. С непривычки глаза в кромешной тьме не различали ничего, и пришлось пару секунд стоять неподвижно, чтобы притерпеться к мраку. Обыкновенно отец интересовался, кто пришел, но в этот раз Гильгамеша встретила тишина, кольнувшая душу диссонансом, скорее на уровне подсознания, чем явно. Может, отец просто спал? Однако шестое чувство, присущее каждому воину и обострившееся в темноте, не подвело: отпрянув в сторону, кронпринц Истфилда едва успел уклониться от арбалетного болта, летящего прямо в его горло. С глухим стуком острие вонзилось в дверь, и юноша невольно отпрянул на шаг, по счастью, не наткнувшись ни на что, а потом рывком бросился к двери и распахнул ее во всю ширь, разгоняя губительную темноту. Свет ударил по глазам, однако это было лучше, чем драться в полной темноте. И взору предстала сливающаяся с темнотой фигура, закутанная в черное.

Другой болт вонзился рядом с первым, когда Гильгамеш предусмотрительно отгородился от убийцы дверью. Второй нападающий, невысокий и щуплый, все же успел выскользнуть в узкую щель. Ну и отлично, пусть арбалетчик там и остается, им можно заняться позже. Тот же, который арбалета при себе не имел, оставшись один, слегка порастерял свой пыл, и все же бросился на кронпринца с коротким мечом наизготовку. Гильгамеш без труда уклонился: сейчас, когда удивление поутихло, убийцы больше не представляли для него угрозы. Свой шанс застать жертву врасплох они упустили.

Как же кстати пришлась привычка таскать с собой любимый клинок! Следующий удар юноша принял на лезвие и с противным лязгом стали спустил вниз, к рукояти. Убийца подался назад, но получил скользящий удар по запястью. Еле слышный стон, и новая попытка отступить: должно быть, чтобы переложить клинок из раненой ведущей руки в другую ладонь. Но Гильгамеш не дал раненому опомниться: одним точным движением он полоснул его по незащищенному горлу. Как раз вовремя, чтобы развернуться и увидеть направленный ему в лицо арбалет. Простой самострел, без гравировок и ухищрений, хотя не похож на ту рухлядь, что продается в оружейных рядах на рынке, возможно, даже сделанный на заказ. Выходит, стрелок решил принести в жертву своего товарища, а после его смерти самолично прикончить кронпринца? Очень нахально. И вполне в человеческой натуре. Жаль, что к собственному подсознанию прислушиваются только наемники - остальные пытаются апеллировать к какой-то морали, прикрывая побуждения здорового эгоизма.

- Руки, - раздался из-под маски низкий голос. Но юноша лишь снисходительно посмотрел на убийцу. Он считает, что он, кронпринц Истфилда, глупее какого-то гончего пса?

- И что тогда? Великодушно пощадишь меня? - с насмешкой осведомился он. Разумеется, они оба знали, что нападавший выстрелит в любом случае. Коридор, конечно же, каждые пять минут патрулируется стражниками, но, увы, арбалетный болт летает куда быстрее, чем ходят караульные... Единственное, что сейчас может Гильгамеш - увернуться так, чтобы не повредить жизненно важные органы. Но с такого расстояния даже тот увалень из тайной службы не промахнулся бы.

Он все же бросился вперед, в тот самый момент, как щелкнула и зазвенела в ночной тишине пружина, выпуская болт. Кронпринц по инерции подался в сторону, в любой момент ожидая жгучей, парализующей боли, и морально к ней готовясь - меньшее, чем он мог отделаться в этой схватке.

Чадил факел. Слышались далекие шаги: чертова усиленная охрана, вот уже полгода пребывающая в боевой готовности, как всегда проворонила самое важное. А перед Гильгамешем в луже крови распласталось мертвое тело в черном костюме особой службы Лао. В горле злоумышленника торчал болт.

- Гил, ты в порядке? - раздалось из-за спины. Лишь одному человеку на всем белом свете было дозволено такое обращение к нему, но Гильгамеш даже не обернулся. Сейчас, когда опасность миновала, душу кольнуло страхом: неужели там, в темных покоях, остывает тело его отца?

Да как они посмели, чертовы шакалы? - прошипел кронпринц, и, выхватив ближайший факел из литого кольца в стене, ступил в покои короля.

Света одного факела было недостаточно даже одну из трех больших комнат, однако непроглядный мрак отступил, и даже этого теплого света, рассеивающегося в углах, хватило, чтобы понять, что роскошно обставленная гостиная пуста. Подоспевший Энкиду прошел в две другие комнаты, освещая себе путь другим факелом, и, вернувшись, тоже отрицательно покачал головой. Озвучивать результат даже не было необходимости: и так ясно, что ни отца, ни затаившихся убийц здесь не было.

- Есть идеи, как они сюда попали? - наконец, обратился Гильгамеш к другу. Энкиду указал на дверь в спальню. Только сейчас кронпринц заметил, что у него в руке зажат арбалет. Его оружие было не в пример лучше, чем у убийцы: рукоять, обвитая отлитым из бронзы драконом, раззявившим зубастую пасть, распластавшиеся крылья - арбалетное ложе. Охочий до редкостей кронпринц безошибочно узнал его - любимая игрушка Энкиду, изготовленная лучшим оружейником Лао, снабжающим оружием императорскую семью. Дорогая вещь, однако странно, что друг решил на ночь глядя прогуляться по дворцу с тяжелым арбалетом в руках. Или он обычно таскает его в складках своего балахона?

- Через тайный ход, должно быть. Шкаф слегка сдвинут в сторону. Если желаешь, можем обследовать его.

- Ход за шкафом давно замурован, - не согласился Гильгамеш. В старые времена, когда Истфилд еще не был столь силен и всякий лугаль вполне обоснованно опасался штурма дворца, из покоев правителя, его королевы, а также из спален наследников, и впрямь вели несколько тайных ходов, полезных в случае падения святая святых государства. Но дед Гильгамеша посчитал, что бегство недостойно короля, а потому велел замуровать их все. И отчасти Гильгамеш был согласен с этим решением: хороший король не допустит падения столицы, а если и допустил, то должен расплачиваться за глупость.

- Нет в мире ничего постоянного, Гил, - задумчиво возразил Энкиду.

- Ну, посмотрим, - подняв факел повыше, кронпринц шагнул в спальню. За дверью уже поднялся шум: кто-то громко переговаривался. Должно быть, стражники наконец соизволили опомниться, что они здесь находятся вовсе не для вальяжных прогулок по коридору. Если бы не Энкиду, демоны знают, как бы Гильгамеш справлялся со стрелком.

Увы, его надежды незаметно осмотреть спальню обрушились, что карточный домик. Он только и успел заметить, что шкаф и впрямь чуть сдвинут в сторону - на каменном полу виднелись царапины от резных ножек. А потом раздался голос одного из стражников, судя по всему, командира караула:

- Ваше высочество, вы в порядке? Его величество здесь?

- И у тебя еще хватает смелости спрашивать об этом? - презрительно бросил Гильгамеш. За спиной вместо оправданий смущенно кашлянули, и на миг кронпринцу показалось, что сейчас он сорвется. Да это слепое и глухое отродье, проворонившее покушение, следовало выгнать взашей!

- Короля здесь нет. Выйдите, будьте так любезны, - вежливо, но непреклонно обратился к мужчине Энкиду. Тот, судя по шагам, послушался, оставшись в гостиной вместе с остальными. А Гильгамеш поднялся и новым взглядом оглядел комнату. Вязь росписей по стенам, ночью превратившихся в неясные темные мазки тонкой кистью. Огромный тканый гобелен, по восточным традициям, изображающий вязь абстрактных узоров из черных и белых фигур. Свернутое полотно-занавеска над окном, в которое заглядывала народившаяся луна. Устилающие пол яркие ковры, кажущиеся черными в неверном лунном свете. Неразобранная кровать под пышным полупрозрачным пологом - уже остывшая. И впрямь, куда провалился отец?

- Пусть стража обыщет тут всё, Эн. Пошли, - наконец изрек он, и вышел из покоев, не дожидаясь ответа.

Сзади было слышно, как Энкиду негромко переговаривается с начальником караула. Несмотря на то, что кронпринц был осведомлен о плане отца, но тот факт, что убийцы столь легко смогли проникнуть в королевские покои, невольно заставлял его задаваться вопросом - а вдруг отец и впрямь пал жертвой? Чужие прохладные пальцы коснулись ладони скользящим движением, вселяя уверенность. Гильгамеш повернул голову: надо же, он совсем не слышал, как Энкиду догнал его.

- Следов борьбы не было, Гил. Я проверил, - мягко проговорил юноша, искоса глядя на друга.

- Я и сам это видел, - ответил Гильгамеш, однако на душе и впрямь стало немного легче. - Старикан не из тех, кто так просто попадается. Меня тревожит вовсе не его судьба, а то, с какой дерзостью действовали заговорщики. Хорошо бы, если бы расследованием занялась Особая служба... а еще лучше объединить ее с тайной полицией. И, конечно, сместить того идиота, который сейчас ее возглавляет. Постарайся найти лучшего кандидата на эту должность.

Энкиду кивнул, запоминая, и, забежав вперед, распахнул перед сюзереном дверь в его же собственные покои. И склонился в поклоне, скорее насмешливом, чем подобострастном - окажись иначе, его друг не был бы собой.

- Я уже его нашел, Гил, - провозгласил он, кивая вглубь комнаты, на сидящего у камина человека. Тот, услышав голоса, поднялся навстречу вошедшим, откидывая с лица капюшон. Толку с этого было мало - мешал светивший в спину огонь, и вместо лица было видно лишь темное пятно. Однако когда незнакомец заговорил, все сомнения отпали: Гильгамеш сразу узнал этот голос. Равно как и протянутый ему свиток.

Документ об отречении короля, что был подписан рукой Идриса еще неделю назад.

- У тебя и впрямь прекрасная 'тень', Гил. Ты же помнишь, что через неделю коронация? - произнес гость так, будто ничего и не случилось.

- Будь ты проклят, старый интриган, - прошипел юноша, ощущая, как отпускает сердце холодная рука страха.

...А Энкиду, улыбавшийся так лукаво, что сомнений в его осведомленности не оставалось, явно напрашивался на взбучку. Или на пост главного советника.
***

Побег в очередной раз удался без особенных проблем - по счастью, отец ещё не нашел для Гильгамеша молодого и расторопного... надсмотрщика, как мальчик называл про себя своего гувернера - наставника, прислугу и воспитателя в одном лице. А этот старикан, хотя и бывал нудным и назойливым в обучении подопечного, обладал поистине прекрасным качеством: доверчивостью. Достаточно было сказать, что идешь читать в саду стратагемы генерала Шанминя, и наставник, уважительно кивая, оставлял в покое. Гильгамеш и впрямь не собирался обманывать старикана и честно пошел читать книгу, вот только не в дворцовый сад, а в городской парк, расположенный в двадцати минутах от дворца. И пусть там не было редчайших растений с Черного острова или из Хинди, там было кое-что более важное - свобода. Да и неожиданный побег из скучного в своей роскоши дворца, который Гильгамеш знал как свои пять пальцев - чем не приключение, достойное героя из любимых мальчиком древних легенд? Тем более что запрет выходить за дворцовую стену был единственным запретом в жизни наследника Истфилда - неудивительно, что его хотелось тотчас же нарушить.

Запретность происходящего волновала душу, и даже обычный южный пейзаж казался намного красочнее. Солнце - ослепительно яркая огненная дыра в белом от жары небе, колючие кусты вдоль дороги - брызги невысохшей краски, багряной и белой, изумрудной и золотой, будто придворный художник в задумчивости разбросал по холсту цвета с палитры в поиске самых невероятных сочетаний. А громада роскошного, испещренного колоннадами и галереями дворца, окруженная мощной стеной в три человеческих роста, представлялась скалой, с которой водопадом стекали стебли плюща и хмеля с брызгами мелких цветов. Гильгамеш любил водопады: как-то раз отец свозил его в горы на юге страны, и он оказался впечатлен мощью низвергающейся в бездну воды, рокочущей и беспощадной. Впрочем, в детстве все впечатления более ярки, нежели во взрослой жизни, и, возвращаясь в места своего детства, человек с изумлением осознает, что больше не испытывает тех неимоверно красочных, будто фейерверк, эмоций. С годами Гильгамеш научится ценить их намного больше всех сокровищ мира, потому что именно эмоции придают жизни её незабываемый вкус. Правда, тот, кто посвящает свою жизнь поиску новых впечатлений, быстро устает от рутины и становится обречен на поиск все новых и новых диковинок, попадая в плен собственных желаний, но в двенадцать лет мало кто об этом задумывается.

Признаться, в первые вылазки за дворцовые стены Гильгамеша больше манили городские улицы с их суетой и холеностью, по которым можно было бродить неузнанным, на всякий случай скрывая под просторными одеждами подаренный отцом нож. Но сегодня, в изнурительную жару, разморенный город пребывал в сонном оцепенении, и даже шумел меньше обычного - в то время как здесь, в парке, окутывала прохлада и тишина. Кроны деревьев поглощали звуки и запахи, напитывая воздух своим особым духом: ароматом смолы и свежести, причудливым переплетением цветочных ароматов, и устроиться в естественном шалаше, образованном склонившимися к земле ветвями дерева, было особенно приятно. Гильгамеш упивался своей свободой, пробираясь через кусты самшита вглубь парка, к полюбившемуся уже ветвистому саксаулу, склонившему ветви до самой земли. К счастью, он без труда раздобыл одежду слуги, незаметно переоделся под прикрытием пышных зарослей дворцового сада и теперь не рисковал быть узнанным или изодрать богато украшенное одеяние. Конечно, можно было переодеться и сыном чиновника, но мальчик из богатого сословия, гуляющий в одиночестве, выделялся куда сильнее, чем юный слуга, спешащий по делам. Такому и затеряться в тени деревьев намного проще - в отличие от знатных особ, слуги, даже из богатых домов, одевались в немаркую и незаметную одежду. А книгу, которая и без дорого отделанной обложки была редкостью, он предусмотрительно сунул в дорожную котомку.

Однако, к удивлению кронпринца, его любимое место было занято. Там, в прохладной тени, совершенно незаметный, если не подойти вплотную, дремал ребенок непонятного возраста и пола. Гильгамеш и нашел-то его исключительно потому, что споткнулся о его босые, перепачканные дорожной грязью ноги. Кронпринц сел рядом на корточки и задумчиво осмотрел находку. Незнакомец был странным: теряющимся в ворохе какого-то странного запыленного тряпья, когда-то явно белого. Невероятной длины волосы непривычного зеленоватого оттенка разметались по земле, будто водоросли, придавая ребенку сходство с ундиной из западных сказок.

Можно было поискать другое место - слишком уж сладко спала нежданная находка - однако Гильгамеш не собирался отказываться от своих планов ради какого-то замарашки.

- Что ты делаешь здесь, в моем саду? - недовольно поинтересовался он, наклоняясь, чтобы растормошить наглеца. Правда, приходилось говорить шепотом, чтобы никто не услышал: будет немного досадно, если наследного принца, ведущего род от самих богов, приведут во дворец стражники. Однако спящий услышал и беспокойно завозился во сне. Это придало Гильгамешу уверенности, и, добавив грозных ноток, он приказал, невольно подражая манере отца: - Поднимись, когда с тобой говорит будущий король!

Ворох тряпья нервно, по-звериному, вскочил на ноги, и на Гильгамеша снизу вверх уставились огромные глаза, напомнившие о внимательном и смышленом взгляде эришского кота, обитавшего в живом уголке. Дикого и жутко опасного, как заявлял гувернер, запрещая наследнику даже приближаться к непредсказуемому зверю. Но ребенок, стоящий сейчас перед кронпринцем, вовсе не выглядел опасным. Грязный, маленький, худощавый почти до прозрачности, облаченный в замаранные разноцветными пятнами краски обноски размеров на пять больше, и - полный настороженного любопытства. Из примечательного только волосы, длинные даже для девчонки, да явно не южная внешность. Раб из северных краев? Сомнительно. Отец говорил, что у рабов нет души, что живут они только инстинктами, и потому не могут ни чувствовать, ни быть самостоятельными - только подчиняться хозяину. Но этот смотрел так удивленно, что его никак нельзя было заподозрить в отсутствии чувств.

- Я работаю в мастерской живописца, здесь, по соседству с садом. Он послал меня за красками к красильщику, но они еще не готовы. Ну и решил подождать, завернул в парк и задремал на солнышке, - произнёс найдёныш, как-то чудно смягчая согласные. Говорил он, конечно, не так смешно, как разговаривали иностранные гости, приезжавшие к отцу, но ощущалось, что милесский язык даётся ему с некоторым трудом. Голос тоже был неопределенный: высокий и неторопливый, одинаково подходящий как девочке, так и мальчику. - Это ты будущий король? Не похож. А это разве твой сад? Я думал, городской.

- Весь мир - сад мой. А я будущий король, который решил спуститься в город, чтобы лицезреть, как живут мои подданные. И тебе следовало бы оказывать мне больше уважения, отродье, - величественно проговорил Гильгамеш. Услышь его сейчас учитель риторики, он бы непременно был горд своим учеником: столь легко лилась его речь, будто бы перед ним был не мальчишка из мастерской живописца, а по меньшей мере иностранная делегация. Однако найденыш лишь задумчиво склонил голову набок, снова напомнив непредсказуемую эришскую кошку. Из-под длинной челки блеснули глаза.

- Я не отродье, а Энкиду, - поправил он, а затем, не успел Гильгамеш разозлиться, легко признал: - По твоей одежде не скажешь, что ты король, но если это и впрямь так, то прошу прощения. Я совсем не хотел тебя обидеть.

- Энкиду, стало быть, - протянул Гильгамеш, снова подражая тону отца, что заставлял собеседника невольно сжаться в тягостном ожидании. Однако то ли подражал плохо, то ли собеседник попался неправильный, но Энкиду трепетать совсем не спешил. - У тебя нет родового имени? Ты - слуга?

- Энкиду. Без родового, - пожал плечами мальчик. Судя по тому, что тот говорил о себе в мужском роде, перед Гильгамешем стоял именно мальчишка, пусть даже из-за щуплости и внешности очень напоминавший девчонку.

- Что за имя такое? - фыркнул Гильгамеш.

- Имя как имя.

- Нет такого имени. Больше похоже на прозвище. Переводится с древнего наречия как 'Дар Энки', так?

- Понятия не имею.

- Ну Энки - один из трех великих богов, создавших мир... - поспешил разъяснить Гильгамеш, но осекся, заметив недоуменный вид находки. Да откуда он свалился-то на его голову? И как еще свое имя помнит? - Преданию о сотворении мира тысячи лет, а ты даже этого не знаешь?

- Что-то слышал от того противного человека, который привез меня в эту страну. А один из моих наставников говорил, что мир образовался сам собой из вековечной пустоты... ну неважно. А как твое имя? Ведь у будущего короля должно быть имя? - во все зубы улыбнулся он. На миг Гильгамеш оказался сбит с толку таким количеством вопросом, а еще абсолютной бесцеремонностью Энкиду, шагнувшего почти вплотную и уставившегося на него снизу вверх с неподдельным любопытством. Да как он смеет? Отец бы велел выпороть его за наглость. На миг Гильгамешу захотелось пригрозить этим, но что-то в глубине его души не желало такого исхода. Нечто внутри тянулось к Энкиду с его полнейшим незнанием приличий, непониманием простейших вещей, но вместе с тем доброжелательностью, располагающей к себе. И не без некоторого превосходства в голосе кронпринц ответил:

- Гильгамеш, сын Идриса, потомок великих богов и помазанник Мардука, отца-Солнца, властитель всего междуречья двух великих рек, Сизых гор на юге, Долины Камней на западе и Харанских степей на востоке... ты смеешься надо мной, шавка? - раздраженно поинтересовался Гильгамеш, глядя, как мальчишка трясется от еле сдерживаемого смеха. Энкиду попытался согнать с лица улыбку, и все равно тонкие губы предательски растягивались.

- Извини, - он отвернулся, снова разбираемый смехом, и этим разозлил Гильгамеша еще больше. - Я слышал, что короли у вас учатся аж полтора десятка лет, и удивлялся, чему там можно учиться: сиди на троне и всего делов. Но теперь, кажется, понимаю.

- Всякий король должен знать свои корни и свою страну. Но, конечно, такому как ты этого не понять, - высокомерно бросил он, немного уязвленный насмешкой в голосе собеседника.

- Пожалуй, ты прав, - пожал плечами Энкиду. - Но даже будь я столь же знаменит, как ты, то не стал бы так свысока говорить об этом. Разве это твои руки сделали тебя владыкой страны?

- Завидуешь, червяк?

- Вовсе нет. Те, у кого в жизни есть всё, не умеют радоваться.

- Чушь. Только тот, кто овладел всем в этом мире, имеет возможность испытать истинную радость, - гневно отрезал Гильгамеш.

Но к гневу на этот раз примешивалось едва уловимое любопытство: очень уж необычными были речи этого мальчика, его ровесника. Хотя ровесника ли? Он выглядел лет на десять, но говорил так странно и вместе с тем серьезно, что казался гораздо старше. Было в нем что-то такое, чего не доставало ухоженным детям придворных, только и желающим развлечений да пустых разговоров. Непосредственность. Прямота. И вместе с тем непоколебимая вера в свои наивные слова, которая не позволила кронпринцу мальчишку поколотить.

- Извини, Гильгамеш. Я совсем не хотел тебя обидеть, - вдруг произнес Энкиду. И это так не вязалось с их перепалкой, что Гильгамеш не придумал ничего лучше, кроме как ляпнуть абсолютно неуместное:

- Если не хотел обидеть, то почему не кланяешься в раскаянии?

Честно сказать, он совсем не ожидал, что мальчишка послушается, однако тот безропотно преклонил колено - лишь взметнулись длинные зеленые пряди. Правда, преклонил на рыцарский манер, а вовсе не пал ниц, как положено этикетом, но Гильгамеша так удивила невесть откуда взявшаяся покорность, что он не обратил внимания на то, что поклон был больше насмешливым, чем искренним.

- Почту за честь служить вам, мой король, - несмотря на то, что Энкиду опустил лицо, по его голосу было понятно, что он улыбается.

- Издеваешься надо мной? - только и спросил он, с удивлением осознавая, что даже если это и так, ему абсолютно не хочется злиться.

- Не имею привычки, - просто ответил Энкиду, и почему-то Гильгамеш сразу ему поверил.

И лишь возвратившись во дворец ближе к вечеру, успокоив взволнованного гувернера, посетив преподавателя фехтования и приготовившись ко сну, мальчик понял, что именно выделялось в облике нового знакомого. Запаянные браслеты под длинными рукавами, что носили лишь рабы.
***

Оставить комментарий
Размещен: 25/12/2016, изменен: 28/02/2018. 358k. Статистика.
Повесть: Фанфик

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Celeste Ventrue : другие произведения.

Её король, его королева

Её король. Его королева

Оглавление

Часть 1. Эскалация. Пролог

Глава 1. Дипломатия

Глава 2. Гость

Глава 3. Сомнения

Глава 4. Буря

Глава 5. Искра

Глава 6. Излом: Истфилд

Глава 7. Излом: Вестфилд

Часть 2. Крах. Пролог

Оставить комментарий © Copyright Celeste Ventrue (jane.artebald@gmail.com) Размещен: 25/12/2016, изменен: 28/02/2018. 358k. Статистика. Повесть: Фанфик Fate Скачать FB2
Аннотация: Фанфик по Fate/Zero. Действие происходит в немагическом мире в хронологический период, схожий с нашим ранним Средневековьем. На историзм работа не претендует, но, если хотите, можете поискать параллели с событиями Всемирной истории. /// Артурия всегда мечтала стать для своей страны идеальным королем, жертвующим своими интересами и чувствами ради блага подданных. Однако война, разыгранная правителем соседнего государства, меняет ее планы. Королю рыцарей уготована роль очередного сокровища "золотого императора", а ее идеалы в решающий момент оборачиваются против нее. Как пережить крах своей страны и жизненных убеждений, завоевать уважение деспотичного супруга, а главное - не потерять себя?