К утру бармен чутко уловил изменения в моей платежеспособности, и пара здоровенных вышибал выволокла меня на еще сумеречно-серую улицу.
Городишко спал, свет фонарей и холод таились по подворотням. Мех моей куртки раскис от запахов табака и виски. Голова звенела, что твой ночной горшок.
Я попытался вспомнить, какой сегодня день, но вместо этого пошел вперед. Мозги потеряли все ориентиры.
Остановиться было выше моих сил, как горный валун, я грохотал и шаркал по мостовой. И даже немного цокал, чего раньше мои башмаки себе не позволяли.
Оборачиваюсь, точнее, скашиваю глаз на ухо, - две близняшки-азиатки на деревянных подпорках поспевают.
-Вы еще кто такие, -интересуюсь.
-Белый господин нас выиграть в карты,- кланяется и верещит одна,- теперь с ним быть всегда,- добавляет другая.
Господь всемогущий.
-Как звать-то?
-Труляля и Траляля, господин,- кланяется одна,- мало есть, хорошо спать,- добавляет другая, показывая неприличный жест крошечными руками. На запястьях у нее ониксовые четки, поблескивающие в тон черному с золотом шелку платья.
-Не надо, говорю,- домой, идите обратно,- для верности помахав руками и головой.
И тут случилось ужасное. Девицы завыли в голос, как два канюка.
Я уносил ноги. К несчастью, недостаточно быстро, и наша маленькая процессия довольно слаженно тащилась по уже освещенной солнцем улице.
Город оживал. Всюду хлопали ставни и двери, впереди по курсу, вылив помои в клумбу с петуниями, уперев руки в мясистые бока, стояла баба. Ее пустое ведро и прищуренный глаз сулили несчастья. Девчонки ревели, я шел, глаз мигал. Завидев бабу, сестрички усилили рыданья, бабий глаз налился кровью.
-Это, позвольте, что такое?,- препротивным голосом хотела знать бабища.
Я прошел мимо, сосредоточенно глядя себе под ноги.
-Сбежать решил, обманул девчонок и деру?, -сделала нелестные выводы из моего молчания тетка, -Ах ты крыса морская, кровосос недобитый...
Она призывала в свидетели Господа Бога, Святого Духа, память предков и зевак с улицы. Мы прошли уже несколько кварталов, и все новые зрители с любопытством глазели в окна, высовывали носы из дверей (кажется, даже одна пожилая леди свалилась с балкона). Кто-то смеялся и возвращался к своим делам, кто-то (в основном это были степенные дамы в кружевных чепчиках) воодушевлялся гневом и требовал попеременно вздернуть меня на городских воротах и насильно женить на сестричках.
Прибавьте к этому мою тоску и похмелье- и вам враз расхочется жить. Я должен был во что бы то ни стало добраться до пристани.
Спиной и затылком я уловил внезапный прилив злобного энтузиазма моих преследователей. Впереди виднелась часовня. Известно, несчастна участь мужчины, когда женщина призывает в судьи церковь. Святой отец, сухопарый мужчина в сутане, чувствовал, что пришел его час и нервно потрясал писанием в мягкой обложке.
-Святой отец,- начала моя мучительница, но тот не нуждался в пояснениях.
-Покаяться!,- призвал он срывающимся фальцетом,- грядет Спаситель, откажитесь от вина, сквернословия и блуда,- со значением, в сторону моих заплаканных сестричек,- и познайте благодать Господа нашего всемогущего.
Присутствующие одобрительно загудели. Святой отец крепко схватился за мой рукав, дабы бессмертная моя душа не умотала куда подальше вместе с бренным телом.
-Знаем мы эту породу- любит женщин на берегу, а на корабле они видите ли к несчастью! Пускай женится и станет добропорядочным семьянином,- настаивала баба,- ну, которая из вас пойдет?
Сестрички, прижавшись друг к другу, и пряча носы в рукавах платья, молчали.
-Не понимают,- огорчилась бабища,- значит, женим на той, которая умеет расписываться. Ну пошли..
Сдаваться я не собирался, поэтому развернулся и рванул прочь, протащив коленками по мостовой святого отца, болтавшегося у меня на руке. Далеко мы не ушли.
Пунцовый пастор, негодуя, сыпал пророчествами и притчами, в которых для меня не находилось ни единого доброго слова. Истощив свой поток красноречия, он устало опустился на церковные ступени.
-Как облились бы кровью сердца матери и отца твоего, знай они о сыновних грехах и распутстве...
Это было уже слишком. Вообще, я уважаю Господа нашего, и святитель Николай не раз выручал мою лодку, когда на море нет ни неба, ни света; с молитвой, смело я вверял ему свою душу. Но те, кто на земле, пусть не надеются за здорово живешь добраться до моей печенки.
Наша перебранка разбудила нищего, лежащего на ступенях. Жадно он прислушивался к разговору, подползая в своих лохмотьях ближе, чтобы не упустить ни единого слова. Едва заслышав о брошенных родителях, оставленных ради распутной жизни, он кинулся мне в ноги.
-Сын мой, я узнаю тебя, довольно скитаний, пойдем же домой, я велю заколоть самого жирного быка!
Горожане стояли, разинув рты. Да я бы и сам поверил, если бы не знал наверняка, что мой папаша помер в пьяной драке, едва мне исполнилось пятнадцать. К тому же, узнать меня старик точно не мог- его гноящиеся глазницы были пусты.
Умиление в толпе достигло предела. `Блудный сын вернулся',- прошептал растроганный пастор.
Эта история, наверное, случалась в каждом городке с каждым моряком, с самых давних времен, едва после потопа показалась суша, и клянусь Богом, я совсем не хотел ее повторения теперь.
-Хватит, -заорал я в их лица, оставьте меня в покое!
И пошел прочь. Оторопев, они постояли немного, и с новым энтузиазмом бросились за мной.
-Вернись и покайся!
-Вспомни, как мы растили тебя...
-Женись, подлец!
-Хозяин, не бросай нас!
-Да что с ним такое?! Ненормальный!
Я шагал, не оборачиваясь. Море было совсем близко, соль и водоросли- так пахнет свобода, которую приносит ветер. У моря есть берега, но не всегда их видно. Ненормальный... Как вообще, в этой глиняной миске с голубыми каемками морей и океанов, человек может чувствовать себя в своей тарелке?
Отвязав швартовы, я прыгнул в лодку. В последний раз обернулся, думая увидеть там орущую толпу, но на берегу никого не было.