- Вы слишком чувствительны к перепадам температуры, - доктор извлек конфету из обертки, почти не касаясь её. Несколькими привычными движениями он положил сладость в рот. Зубы перемололи мягкий кирпичик. Проглотил. Блуждающую по пищеводу шоколадную глазурь проводил в желудок глоток чая.
Пациент заерзал на подоконнике. Через оглохшее ухо с улицы пробилась холодная мысль, которую не хотелось подносить доктору с хорошим пищеварением.
- Что еще вас беспокоит? - беспристрастно продолжил последователь Гиппократа. - Вы пока подумайте, а я расскажу случай из моей практики.
Врач положил голову на спинку кресла и будто подключился к системному блоку воспоминаний. Короткие рыжие волосы искрились в нестабильном освещении: казалось по ним пробегали микроскопические шаровые молнии. Мысли доктора тоже ускорились. Он прикрыл глаза, чтобы созерцание не тормозило раздумье, и с чуть выпяченной в ухмылке губой начать лить историю:
- Какое-то время назад я работал в городе тут неподалеку. Вы на электричке доедете страницы за четыре. Знаете, привычка с молодости - расстояние измерять прочитанным. В городишке том была больница, довольно уютная, но из персонала только я да две медсестры. Местных жителей и трех десятков не набралось бы, а работы хватало. Депрессивный городишко. Утром зашиваю человека, а ночью он снова либо вены вспарывает, либо с пятого этажа прыгает. Не скучно, одним словом. Тогда пробовал стихи писать, но мои биологические аллегории не пришлись по вкусу... Ну не важно. Как-то под вечер, когда я дремал в стоматологическом кресле, пришла медсестра с маленькой девочкой, племяшкой - кудряшка на кудряшке, а глаза черные, и смотрит недобро...
Пациент сдирал с пятки полумесяц мозоли о зазубрины батареи. Ухо было по-прежнему заложено, а спина от услышанного покрывалась неводом пота. Доктор был ни при чем: его монотонная история из врачебной практики, как всегда была рыбацким хвастовством. Отчего-то тот, кто раз в жизни поймал щуку, обожает рассказывать об этом китобоям. Доктор же обсасывал кости многолетней давности на глазах у моряка, который уже вонзил гарпун в глаз морского хищника. Это был обряд: всегда убивать огромную рыбину в глаз. Этим он изгонял самый большой страх: ослепнуть. Раньше в квартире моряка была комната Взглядов. Там он хранил глаза китов и других крупных животных. Было и несколько человеческих - воспоминание о молодости. Несколько лет назад комната сгорела. Одна из всего дома. В коридоре даже пожарищем не пахло, а воспоминание о комнате исчеркало черными полосками сажи, засыпало углем.
По ночам моряк видел её. Четыре стены, каждый трофей на полках специальных шкафов. Все глаза с расширенными зрачками были направлены на него. Во сне булькала тишина, будто он шел ко дну в этой комнате, а глаза смотрели: выплывет или нет. До сих пор удавалось выплывать.
Сейчас моряк мерз на подоконнике, пока доктор рассказывал об одном из городов с повышенным содержанием депрессии. На корабле в штиль, когда кончается еда, а ближайший кит, дай Бог, постреливает струями воды на горизонте, - вот это deprimo. Фантомная боль в потерянном безымянный палец напоминала об одной из таких Великих депрессий. Моряк провел ладонью по стеклу - оно не запотело, и даже мутный след от ладони на нем не остался. Тогда он взглянул вниз.
За окном был аккуратный, огороженный низкой оградой дворик. По площадке силовыми линиями расходились песчаные дорожки, а по ним, не приближаясь друг к другу, гуляли женщины с детскими колясками. Они все шли в южную часть двора. Там росло дерево-баньян со спиленным стволом. Из его корней складывались причудливые фигуры, иногда выше места сруба почти в два раза. Пациенту показалось, что сейчас все женщины, как муравьи с добычей, поднимутся по стеблям-корням баньяна и исчезнут в его тенистой пасти.
- ... когда я уезжал из города, она была полной сил, общительной и успешной женщиной. Научилась радоваться жизни, стала создать скульптуры. Но угольки в глазах нет-нет, да и вспыхнут.
Доктор провел рукой по коротко стриженным рыжим волосам. Потом, не открывая глаз, спросил пациента:
- Хотите загадку?
Тот выдохнул усталость на стекло и пальцем по запотевшему написал "да".
- У той женщины есть занятная скульптура. Черная бутыль. Горлышко заканчивается у нее внутри белой полусферой. Бока вдавлены, а дна нет. Больше напоминает светильник, но если свечку зажечь внутри полусферы - только темные бока бутыли будет освещать, а они светонепроницаемые.
Сбивая каждым словом мысли моряка, доктор продолжил:
- Она умница. Это я её научил образному мышлению. Народ в деревне грустный, но мыслящий. Вцепился в эти скульптуры, как в жизнь: всякий, кто хоть одну приобрел, будто смысл существования обрел. Пытается разгадать, в чем же сила этого предмета. Сила же должна быть - она везде есть.
Когда поток слов пошел на понижение, моряк уловил момент и дыхнул на стекло. По запотевшему он написал ответ - "человек".
Доктор обмяк. Губа затряслась в ухмылке, но в ней не было привычного, гиппократовского спокойствия. Халат, до этого казавшийся белоснежными крыльями, опал, превратился в серую повседневную материю. Теряя клочки волос, доктор бросился к другому окну и выпрыгнул прочь.
...Женщины шли по песчаным дорожкам к баньяну. Их становилось все больше, и они действительно напоминали колонию муравьев. Дерево без верхушки, но с разросшимися корнями манило их. Каждую по отдельности.
Пациент спустился с подоконника. Осторожно, стараясь как можно меньше обжечь холодом босые ноги, он подошел к столу. Четыре львиные ножки темного дерева держали плоскость, покрытую короткой шерстью: на нее не налипала пыль, и предметы с этой поверхности не падали на пол. Рука схватила ножницы и с морским кличем пробила сетчатку собственных страхов.
Раз!
Два!
В полутишине должен был раздаться крик, но он не соприкоснулся с губами, как не касались друг друга женщины с колясками на корнях баньяна.
Пожалуй, зрение весомый довод в пользу рождения. Лучше не родиться, чем его потерять.