Чагай Александр Александрович. Рука Фатимы-фрагмент

0x08 graphic

Александр Чагай

РУКА ФАТИМЫ

События, о которых рассказано в книге, никак не связаны с тем, что происходило в действительности. Любые совпадения случайны

Пророк сказал: "Сердца ржавеют подобно тому, как ржавеет железо".

Его спросили: "Чем их можно очистить?"

Пророк ответил: "Чтением Корана и вспоминанием о смерти".

Хадис аль-Кудси

Пролог

Кабул, 13 ноября 2001 года

Зима, считай, уже наступила: днем температура не поднималась выше семи-восьми градусов тепла, а ночью падала ниже нуля. Было ранее утро, холод пробирал до костей. Город лежал в котловине, где скапливался морозный воздух. В оцепенении застыли руины зданий, жалкие лачуги, немногие уцелевшие дома. Несколько деревьев, оставшихся в Кабуле, простерли к небу голые ветви. Остальные были спилены и порублены на дрова.

Обыватели носа на улицы не казали: грелись у печек, кутаясь в одеяла, и счастлив был тот, кому удавалось забыться в коротком сне. Ни на минуту не стихала пальба на городских окраинах. Постреливали отряды хазарейцев, узбеков и таджиков, готовившиеся войти в Кабул. Они представляли силы Северного альянса под командованием маршала Фахема. Он сменил легендарного Ахмада Шаха Масуда, который несколько месяцев назад погиб в результате теракта, устроенного талибами.

По разбитым дорогам двигались колонны бойцов Исламской милиции, вооруженных формирований талибов. Они отступали в сторону Кандагара, грохотали танки и бронемашины. Власть менялась, а перемены случаются только к худшему. Это здесь давно усвоили.

Прохожих было мало. Встречались хмурые мужчины, кутавшиеся в шерстяные платки, редко - женщины, подобные призракам в своих голубых бурках, мальчишки-оборванцы. В основном, дороги заполняли солдаты. Усталые, изможденные, злые. Те, кому не досталось места в грузовиках или на броне танков, ехали на велосипедах, шли пешком, закинув за спину "калашниковы", "маузеры", американские винтовки М-16. Катили командирские джипы, кое-где попадались такси: старые двухцветные "тойоты" и советские "волги" - с белой серединой, желтыми капотом и багажником.

В одном из такси находились трое мужчин - лица у всех напряженные, сосредоточенные. За рулем - Гульман Махмуд, заместитель министра внутренних дел Исламского эмирата Афганистан. Такое название эта страна получила после 1996 года, когда талибы разгромили своих противников, взяли столицу и основали собственное теократическое государство. Теперь чаша весов качнулась в другую сторону, и воины ислама оставляли с таким трудом завоеванные позиции. Но это не было окончательным поражением, они верили, что рано или поздно вернутся.

Гульман был пуштуном, дальним родственником самого муллы Омара - духовного вождя Движения Талибан, и принадлежал к высшей талибской иерархии.

В 1980-е годы, когда в Афганистане правила Народно-демократическая партия, державшаяся на советских штыках, он бежал в Германию. Там о нем позаботилась местная афганская община. Гульмана обучили профессии кулинара. В этом качестве он преуспел, его звали в лучшие рестораны. Однако, подобно многим соплеменникам, молодой афганец не чурался наркобизнеса: им заинтересовалась полиция, и парню пришлось убираться из страны, где он собирался обосноваться всерьез и надолго.

Гульман не захотел возвращаться в Афганистан, там разгоралась новая гражданская война. Вначале верховодили "семь сестер" - семь партий моджахедов, свергнувших правительство последнего лидера Народно-демократической партии и советского ставленника Наджибуллы. Но, перессорившись, они принялись враждовать друг с другом, устраивая кровавые усобицы. Страна погружалась в хаос. Поразмыслив, Гульман направился в соседний Пакистан. Многие так поступали - счет афганским беженцам шел на миллионы.

Гульман больше не связывался с наркотиками, хватило с него немецкого приключения. Он занялся торговлей медицинскими инструментами, которые производятся в Пакистане и славятся своим качеством и дешевизной. Небольшая фирма, созданная им на паях с несколькими соотечественниками, подрядилась поставлять этот товар в Европу. Дело шло на лад, бизнес процветал, вот только Гульману от этого мало что перепало. Его деловые партнеры жульничали и в один прекрасный день власти прикрыли успешное предприятие. Расплачиваться пришлось Гульману, всю ответственность за мошенничество свалили на него. Судья получил весомую взятку и осудил Гульмана на пять лет заключения.

Пакистанские тюрьмы совсем не комфортабельны, и пребывание там часто заканчивается для сидельцев трагически. Умирают от болезней, скверного питания. Заключенные сводят друг с другом счеты, многие погибают в результате жестоких разборок. Трудно сказать, что уберегло Гульмана, ведь афганцев в Пакистане не жалуют, и он легко мог стать объектом издевательств и насилия. Ходили слухи, что ему помог дальний родственник, который набирал в Афганистане все большую силу. Кто знает, как там было на самом деле... Но повезло парню, вышел на свободу.

Но совершенно точно известно, что когда молодой человек вернулся на родину, одноглазый мулла (вождь талибов лишился глаза в боях с советскими войсками) позаботился о нем. Гульман сделал феерическую карьеру. Вначале его определили по внешнеполитическому ведомству, одарив должностью первого секретаря афганского посольства в Исламабаде. Отсутствие образования, знания языков талибов не волновало. Критерием были идеологическая преданность и близость к верхам.

В посольстве Гульман отслужил около года, затем получил повышение, и какое! Мулла Омар вызвал его в Кабул, назначив заместителем министра. На этом высоком посту бывший заключенный и дипломат ожесточился, научился цинично распоряжаться жизнями людей. Руководил истреблением хазарейцев в Якавланге, уничтожением гигантских статуй Будды в Бамиане.

Гульман устроил личную жизнь - женился, нарожал детей. Однако в сентябре 2001 года период удач для него закончился. Государство, которому он служил, доживало последние дни. Семья Гульмана оказалась на территории, захваченной северянами, вестей от нее не было. Наверное, поэтому он был так сумрачен, разговаривал отрывисто и зло.

Впрочем, машину вел уверенно, свободно ориентируясь в царившей вокруг сумятице. Патрулям, которые останавливали такси для проверки документов, достаточно было увидеть его носатую физиономию, чтобы, поспешно извинившись, разрешить дальнейшее движение. Еще недавно они бы безмерно удивились тому, что человек, внушавший всем страх и почтение, путешествует не в "лэндкруизере" с личным шофером, а в скромном такси. Теперь никто ничему не удивлялся, все рушилось, могущество талибов было подорвано.

Рядом с Гульманом Ђ нервный, мнительный Наик Мардан, советник пакистанского посольства. Ему трудно было скрывать свой страх. Сжимая коленями потные ладони, он говорил быстро и бессвязно:

- Мы не успеваем, я знал, всё один к одному, вы оставляете город, а обещали, обещали! Что будут уличные бои, что таджики захлебнутся кровью, хазарейцам головы отрежете, всё блажь, вранье, улепетываете как цыплята, сколько денег мы вложили в Талибан, сколько оружия. Что толку? Что теперь? Твой джип сломался, убили таксиста, мародеры разграбили наше посольство, жгут мебель...

Гульман бровью не шевельнул, только презрительно дрогнули кончики губ. Пакистанцев он терпеть не мог. Дело было не только в давних противоречиях между странами, которые враждовали из-за спорных пограничных территорий и права представлять всех пуштунов, проживавших как в Афганистане, так и в Пакистане. Хотя пакистанцы помогали талибам, направляли им на подмогу своих офицеров и солдат, старались они только для себя, мечтали укрепиться в Афганистане, чтобы помыкать родиной Гульмана и насаждать там свои порядки.

Пакистанцев афганцы считали двуличными, способными в любой момент на предательство. Вот так случилось и в тот раз. После терактов 11 сентября стоило проклятым амрике лишь слегка надавить на режим пакистанского военного правителя Первеза Мушаррафа, как тот сразу повернул оружие против своих братьев.

- Что молчишь, сказать нечего? - сварливо напирал Наик.

- Мне есть, что сказать, - спокойно ответил Гульман. - Если бы не твое правительство, мы бы не драпали сейчас с такой скоростью. По крайней мере, хватило бы времени все сделать, не торопясь.

Он ни в грош не ставил Наика, который был тряпкой и что-то представлял из себя лишь в силу своего статуса. Ему бы в Вашингтон или Париж, на светские рауты, а тут на тебе - засунули в эту дыру. Правда, у Наика отличный нюх на собственную выгоду, и он с готовностью поддержал предложенный Гульманом план. Вот почему тот старался сдерживаться, хотя так хотелось раздавить этого вонючего клопа.

- Ах, так, все, значит, из-за моего правительства?! - вскричал Наик.

- Хватит. Беду накличешь, - одернул его пуштун.

Это прозвучало примирительно, но дипломат не унимался. Ђ Вы и так ее накликали, Ђ брюзжал он. Ђ Пусть Зармаст скажет.

Зармастом прозвали третьего из тех, кто находился в такси, хотя это не было его настоящим именем. В черном тюрбане, с бородой, он был похож на талиба, но талибом не был. Черты лица Ђ европейские, пушту не знал. Между тем, владение этим языком считалось обязательным для лояльного сторонника муллы Омара. Зармаст изъяснялся на вполне приличном дари, считавшемся до наступления страшной эпохи безвременья языком местной элиты, во всяком случае, большей ее части. Если афганец говорил на дари, это считалось признаком образованности, культуры. Прежде иностранные специалисты изучали, в основном, этот язык.

Все изменилось, когда к власти пришли малообразованные талибы-пуштуны. Яйцеголовые бежали за границу, тех, кто не успел скрыться, уничтожали. В правительственных кабинетах осваивались бывшие ученики медресе. Талиб-ильм - так звучит на пушту и урду слово "ученик". Отсюда и название - Движения талибов.

Пройдут годы и станет очевидным: поражение 2001 года не уничтожило эту организацию окончательно. Через несколько лет и она вновь отмобилизует свои отряды, привлечет в свои ряды десятки тысяч сторонников и станет претендовать на возвращение к власти. Так что европейцам, американцам и русским вновь придется зубрить пушту.

Однако в то время, когда наступали северяне, а отряды Исламской милиции спешно ретировались на юг, никто не заглядывал так далеко. Зармаст свой афганский "тайм" почти отыграл и решил больше никогда не возвращаться в эту страну. Он предпочел бы поскорее распрощаться с Гульманом и Наиком и больше с ними не встречаться. Но в важном деле еще не поставлена точка и придется их потерпеть. Неизвестно, как долго...

Конечно, в то холодное утро, трясясь в старом рыдване по кабульским улицам, запруженным отступавшими боевиками, Зармаст не знал, что случится в будущем. У него было единственное желание Ђ поскорее добраться до пункта назначения. Не хотелось тратить время на споры, которые вносили разлад в их маленькую группу. Однако, сам того не желая, он подлил масла в огонь.

Ђ Что есть, то есть, Ђ произнес Зармаст весомо и спокойно. Ђ Если не можешь изменить мир, изменись сам. Это слова Конфуция.. - Уловив непонимание в выражении лиц Гульмана и Наика, пояснил: - Конфуций - великий китайский мудрец.

- А я не собираюсь меняться! - ощетинился пакистанец. - Я себе нравлюсь таким, какой есть. А если кому-то...

Зармаст брезгливо скривил губы и жестом остановил Наика.

- Никто не заставляет. Конфуций имел в виду внутреннее преображение. Но в твоем случае достаточно найти в этом несовершенном мире место получше и...

- Хочешь сказать, что на большее я не способен? - запальчиво выкрикнул пакистанец. - На внутреннее преображение неспособен?! - его голос дрожал от возмущения.

Ђ ...И в нашей власти этого добиться, Ђ примирительным тоном закончил Зармаст. Ђ Мы должны смотреть вперед.

Ђ Ну, да, Ђ остывая. нехотя согласился Наик, но затем снова взялся за свое. - И все же, Ђ он требовательно глянул на Гульмана. Ђ Отчего так внезапно? Ваши бонзы все уши прожужжали, что американцы с Фахемом застрянут под Кабулом. Масуда убили не без вашего участия. Вот он воевал, так воевал. Хитро придумали - набили взрывчаткой видеокамеру и пришли брать интервью. Раз Ђ и нет Масуда. А иначе Ђ что вы могли против него! Панджшерский лев, не зря его так прозвали. Фахем ему не замена. Кретин, падкий до денег, красивых мундиров и званий. Тоже мне, маршал! Но вы и против него не вытянули, дали деру. И вообще, у вас армии настоящей не было. Исламская милиция... Сброд!

Гульман сжал рулевое колесо до белизны в пальцах.

- Атта Мухаммад и Хаджи Мушакик получили по четверть миллиона. Амрике многих командиров купили. Мы дрались, как могли.... Но русские дали Фахему "Т-55". Шесть тысяч легли под Кабулом. Тысячу вырезали в Кала-йе-Джанги. Армия была. Надо было ее сохранить...

- И как? Удается? - с подковыркой поинтересовался Наик.

- Мы отходим организованно, с оружием и боеприпасами. Взяли деньги из Центрального банка....

- И менял потрясли. Про это вы не забываете. Но они отплатили той же монетой. Теперь доллар стоит не восемьдесят тысяч афгани, а двадцать пять. - Наик подпустил в голос побольше сарказма: - Финансовый бизнес приветствует северян!

Гульман дернул щекой:

- Заткнись.

- Повежливее, Гульман-сааб. Без меня у вас ничего не выйдет. Сам знаешь. Как иначе перейдете границу?

Предупреждая реакцию афганца, вмешался Зармаст, которому не по вкусу была возникшая перепалка.

- У нас общие задачи. Не время для распрей.

- Наш друг выступает в качестве арбитра, - хмыкнул Гульман. - Как обычно...

- Как обычно, - сухо подтвердил Зармаст. - Кто-то должен следить за тем, чтобы вы не вцепились друг другу в глотку. На радость нашим врагам.

- Знать бы кто враги...

Зармаст исподлобья посмотрел на Гульмана, но не стал втягиваться в пикировку. Для всех, находившихся в кабульском такси, понятие "враг" представлялось весьма условным. И лучше остальных это понимал он, родившийся и выросший в России, стране не пользовавшейся здесь особой популярностью. Тем не менее, Зармаст провел в Афгане не один год, выполняя ответственные и, если воспользоваться профессиональной лексикой дипломатов и разведчиков, "чувствительные" поручения.

В свое время Зармаст изучал афганскую историю и культуру, даже защитил диссертацию. После падения советской власти стал искать другую работу. Ученые влачили жалкое существование, их обрекли на вымирание. Что ж, ему повезло. Ударившись в политику, вошел в исполком ведущей демократической партии, обзавелся связями. Можно было и дальше продолжать в том же духе, но внутренний голос подсказывал - первых ролей ему не видать, а со вторых можно легко слететь, колода партаппаратчиков постоянно тасовалась. Да и "демократы" стремительно утрачивали свои позиции. Поэтому, когда ему предложили перейти в одно из управлений администрации президента, он почти не раздумывал.

Речь шла о структуре, которая отслеживала финансовые потоки - из России в различные международные регионы и в обратном направлении. Вскоре новый сотрудник был направлен к Панджшерскому льву, которого связывали с российской верхушкой деловые интересы. Получая от Москвы оружие, необходимое для борьбы с талибами, Ахмад Шах Масуд расплачивался деньгами, вырученными от продажи самоцветов и наркотиков. Последняя статья доходов была особенно важной. В то время как талибы жестоко карали за производство наркотиков, опийный мак обильно сеяли на территориях, контролировавшихся Северным альянсом. Там постоянно увеличивалось число лабораторий по производству героина, которые росли как грибы после дождя. Маршруты наркотрафика пролегали через Россию, оттуда поставлялись и прекурсоры.

Всем этим так или иначе приходилось заниматься, курировать контакты в треугольнике "Москва-Панджшер-Кандагар" (формально афганской столицей оставался Кабул, но реальный центр власти талибов находился в Кандагаре, вотчине муллы Омара), которым придавалось большое финансовое и политическое значение. Мало кто знал, что деньги и для талибов, и для северян печатались в Санкт-Петербурге. Их передавали президенту Исламского государства Афганистан (существовало до прихода талибов и поддерживалось северянами) Бархануддину Раббани, а тот делился с правительством муллы Омара. За мзду, разумеется, причем немалую. Война войной, а бизнес бизнесом. "Северные" афгани были раза в два дешевле талибских, но по виду от них почти не отличались. Впрочем, серийные номера были другими.

Зармасту неоднократно приходилось ездить в Исламский эмират, и он достаточно комфортно чувствовал себя в государстве, проводившем антироссийский курс и признавшем независимость Чечни. Гульман был его главным партнером, именно с ним был детально проработан последний проект сотрудничества. Он принципиально отличался от предыдущих, и вся тройка занималась им с исключительным рвением. Впервые они работали исключительно на себя, на свое будущее. Как было не воспользоваться неразберихой, возникшей после смерти Масуда и разрушения военной и политической мощи талибов?

Петляя между танками, грузовиками и группами солдат, юркое такси мчалось на юго-запад. Везде следы войны, разрухи. Проваленные крыши, выбитые окна. Вот мавзолей эмира Абдуррахмана, дальше - бывшее советское посольство, обшарпанное, лилово-серое. Здесь нашли приют сотни беженцев. Стены главного корпуса сложены из ребристых железобетонных плит, это делает его похожим на стиральную доску. Такси проезжает мимо трехэтажного дворца Дар уль-Аман, темнеющего на фоне снежных гор. Разбитые круглые башни, бесстыдно торчит стальная арматура...

Наконец, они у цели. Это дворец Челсутун, с величественным фасадом, который украшают сорок колонн. Здесь талибы собирались разместить некоторые правительственные структуры, а также штаб-квартиру "Аль-Каиды". Взялись за ремонт здания, но успели только крышу подлатать, да укрепить перекрытия. Роскошный парк перед дворцом не пощадили: он повторил судьбу деревьев в центре Кабула.

Такси подкатило к крыльцу. Вокруг сновали солдаты, заполняя кузов грузовика разнокалиберными ящиками, тюками и мешками. Гульмана ждали, к нему подскочил командир, руководивший погрузкой, почтительно приветствовал. Подогнали вместительный джип, в котором удобно расположились все трое. Во втором грузовике разместилась охрана - десять хорошо вооруженных закаленных бойцов.

В восемь сорок пять они покинули Челсутун. С севера в столицу уже вступали первые отряды таджиков.

Спустя два часа небольшой конвой добрался до шоссе. Оно находилось в относительно приличном состоянии, хотя кое-где зияли воронки - результаты обстрела из дальнобойных орудий. Еще пять часов пути, и они в Джелалабаде. Отсюда можно было сравнительно быстро добраться до Торкхама, главных "ворот" на границе с соседним государством. Однако воспользоваться этим путем было бы неосмотрительно: в Торкхаме размещались элитные пакистанские погранчасти и спецподразделения, отслеживавшие любые перемещения товаров и людей. Едва ли они пропустили бы грузовики из Кабула без досмотра.

Конвой свернул на скверную дорогу, тянувшуюся вдоль русла реки Кунар. Размытая дождями, в ухабах и рытвинах, она сулила сущие мучения машинам, водителям и пассажирам. Из-за частых поломок приходилось делать остановки. Пока механики копались в двигателях, меняли пробитые колеса и шаровые опоры, остальные приходили в себя от бешеной тряски и лениво озирали окрестности: унылые берега реки, чахлые кустарники, тощие быки и коровы, выходившие на водопой.

Когда конвой приблизился к устью долины Дарра-йе-Печ, всем было приказано быть начеку, держать оружие под рукой. Здесь проживали племена пашаи, враждовавшие с талибами. Когда государство муллы Омара оказалось на краю гибели, пашаи осмелели и вырезали местные гарнизоны Исламской милиции.

Гульман приказал проходить долину на скорости, ни в коем случае не останавливаться. Хвала аллаху, им повезло. Местные жители не ожидали пришельцев, были застигнуты врасплох. Лишь в одном из поселков колонну обстреляли, но то были одиночные выстрелы, палили так, для острастки. Талибы, сидевшие в грузовиках, отреагировали плотным автоматным и пулеметным огнем, поливая свинцом жилые дома, магазины, детские площадки. Раздались крики и проклятья, но конвой, уходя от погони, мчался вперед, исчезая в облаках пыли.

Миновав Дарра-йе-Печ, они еще четыре часа продвигались по зубодробительной дороге вдоль левого берега Кунара, пока не достигли пункта пересечения границы. Он находился в захолустном городишке, который на афганской стороне назывался Нарай, а на пакистанской - Аранда. Никаких полосатых столбов, никакой разделительной полосы. В городе имелась единственная улица, поперек которой была протянута веревка, отделявшая одно государство от другого. На нее мало кто обращал внимание, горожане, в зависимости от возраста и настроения, либо подлезали под нее, либо перешагивали.

Афганский таможенный и паспортный контроль отсутствовал, а вот по другую сторону веревки конвой поджидал отряд рейнджеров. Наик переволновался, хотя все было заранее предусмотрено, обговорено. Молоденький лейтенант проверил документы, козырнул и не отказался от конверта с долларами.

Спустя четверть часа они уже находились на территории Читрала, бывшего княжества, которое в 1969 году было присоединено к Пакистану. Присутствие федеральных властей в этой глуши не чувствовалось, места оставались дикими. Здесь обитали свободолюбивые племена, подозрительные к чужакам и готовые силой отстаивать неприкосновенность своих территориальных пределов.

Через Замутай и Утрог отряд благополучно добрался до Свата, в прошлом тоже княжества. Оно вошло в состав Пакистана вслед за Читралом, в 1971 году. Взяв проводников в Каламе, навьючив поклажей лошадей, отряд углубился в горы. Предстояло преодолеть около сорока километров, перебраться через два ледника. В этих труднодоступных местах - десятки пещер, соединенных друг с другом подземными ходами. В одну из них аккуратно сложили доставленный груз. Каждый тюк, коробка, ящик упаковали в водонепроницаемую пленку.

Теперь можно было позволить себе расслабиться, отдохнуть. В нескольких километрах находилось изумительной красоты горное озеро, окруженное пологими берегами. Отыскать удобное место для привала оказалось несложным. Разожгли костры, и вот уже в котлах забулькало пряное мясо. Никто не заметил, как Гульман, подходивший пробовать готовившееся яство, всыпал в него порошок. Это было сильное средство, действовавшее весьма гуманно. Человек засыпал, чтобы больше никогда не проснуться.

Все были голодны, аромат пищи действовал возбуждающе. Солдаты, водители и проводники наворачивали так, что за ушами трещало. Тщательно подбирали кусками лепешек соус, до блеска вытирая алюминиевые миски. Гульман и его спутники устроились в отдалении. Они не прикоснулись к пище.

...В стороне находилась горная терраса, куда оттащили трупы, чтобы сбросить их с обрыва. Мертвецы летели вниз с полминуты, ударяясь об острые камни и скалы. Через пару дней их обглодают шакалы и снежные барсы, а кости разметут в стороны зимние ветры.

ПРОШЕЛ НЕ ОДИН ГОД...

Таня поднималась рано. Половина шестого, все еще спят, вокруг ни души. Это так замечательно - видеть цветы, растения, деревья, без помех разговаривать с ними, слушать звуки, которые издают птицы, если повезет - увидеть мангуста или зайца. Территория посольства большая, есть такие уголки, куда редко заглядывают люди. Ох, уж эти люди. Она с неудовольствием подумала о представителях небольшой российской колонии. Тупое, жрущее и пьющее стадо, неспособное тонко чувствовать, переживать. Конечно, попадаются среди них.... Нет, об этом нельзя думать, иначе она завтра же возьмет билет и улетит из этого города. В конце концов, не так уж долго осталось терпеть.

Она тронула за плечо мужа, потрясла. Тот замычал, беспокойно заворочался и уткнулся носом в подушку. Но супруга не отставала, и он открыл глаза.

- Илья.... Пойдем, погуляем, а?

Муж уставился на нее выпуклыми, водянистыми глазами.

- Сейчас на улице чудесно.

- Танька.... С ума сошла! - он посмотрел на будильник. - Шести нет! Я ведь после приема.... Сгинь, пропади!

Завернувшись в одеяло, тут же заснул.

Таня пожала плечами. Иного трудно было ожидать. Она поддалась порыву, забыла на секунду, что за человек ее муж. Когда живешь вместе, невольно пытаешься найти хоть какие-то хорошие черты в своем партнере, чем-то поделиться с ним.... Не тот случай.

Таня умылась, подумав, что душ примет позже. Не хотелось тратить на это замечательное утро. Хотелось поскорее выйти наружу, прогуляться по территории, проверить все посадки, Лилию Мадонны...

Она мельком глянула в зеркало. Успеет еще причесаться, навести красоту. Татьяна Николаевна Белова, тридцать семь лет, супруга политического советника посольства. Чем не матрона... Но нет, на матрону она пока не тянет и довольна этим. Хотя муж бы, наверное, не возражал... А ей не нужно становиться гранд дамой, лучше оставаться молодой, веселой и подольше не стареть.

Натянув спортивные брюки, майку и кожаную куртку (ноябрьские утра в Исламабаде холодные), заглянула в детскую. Майка спала и ничего не слышала. Тихо и ровно дышала, прижав щеку к подушке.

А снаружи и впрямь было здорово. Зябко, конечно, зато зелень густая, сочная, цветы яркие. Такое только ранним утром бывает. Она шла аллеями, любовалась деревьями: как их много, и какие они разные! Туи, платаны, орех, недавно посаженная араукария. С особым вниманием Таня склонялась над цветами. Вздыхала над поломанными ночным ветром ирисами, отмечала в памяти, что нужно подвязать флоксы, некоторые срезать.

Внезапно женщина остановилась, всмотревшись в зиявшую перед ней черноту. Нет, сейчас не ночь - светлое, пронзительно ясное утро. Просто глаза подернуло пеленой, настолько непривычным и шокирующим было то, что она увидела. Тряхнула головой, сжала зубы, и все-таки у нее вырвался стон, похожий на рыдание. Наваждение, ничем иным это не могло быть, надо только покрепче зажмуриться, выждать пару секунд, и оно исчезнет, как исчезает дурной сон.

Не помогло. Она продолжала всматриваться в клочок коричневой, влажной от росы земли, замечательной, плодородной почвы, о которой она так заботилась. Перекапывала, рыхлила, смешивала с удобрениями, подобранными по специальной схеме. Ничего не менялось. Это был ужас, кошмар, с которым немыслимо свыкнуться. Ее крушило и ломало невыносимое чувство утраты, казалось, весь мир летел в тартарары, разваливаясь на мириады обломков, и она вместе с ним проваливалась в дьявольскую бездну.

Бессильно опустившись на бетонную кладку аллеи, опершись рукой о бордюр, женщина запоминала страшную картину, все детали, мельчайшие подробности. Прижав руку к сердцу, подождала, пока утихнет зародившаяся в нем боль. Так прошло пять минут, может, десять, она потеряла счет времени. Но, в конце концов, заставила себя подняться и уйти от этого места. Потом она постарается что-то сделать, когда немного успокоится. А пока нужно заставить себя закончить рутинный обход, ведь никто не станет выполнять ее обязанности, никому это не нужно, всем на все наплевать.

Она каждое утро собирала мусор. Едва ли это было достойным занятием для супруги советника, посольские кумушки уже успели всласть посудачить по этому поводу. А ей плевать. Конечно, уборкой следовало заниматься дворникам-пакистанцам, но те не отличались прилежанием, делали все на скорую руку. Заметали мусор под скамейки, в малоприметные щели и закоулки, лишь бы в глаза не бросался. Тане стоило больших трудов выковыривать оттуда пустые пачки из-под сигарет, обертки от жвачки и конфетные бумажки. Все это собиралось в большой черный полиэтиленовый мешок, который требовалось дотащить до самодельной печки - обыкновенной железной бочки, вкопанной в землю. В ней сжигали не только мусор, но и документы: справки, секретную переписку. Это был заброшенный угол посольского сада, у самой стены, отделенный от любопытных глаз густой листвой акации. Рядом, в деревянном ящике, хранилась фляга с ацетоном, который, как известно, ускоряет процесс сгорания.

Она высыпала содержимое мешка в бочку, с тоской размышляя о своей теперешней жизни. Все ей до чертиков надоело, одно давало надежду: каждая секунда, минута приближали возвращение в Москву. Ее мучили сомнения: вдруг было принято неверное решение, нужно было уезжать раньше, пренебречь условностями... Возможно, очень даже может быть. Но теперь-то в любом случае нужно подождать. Пока она не разберется в этой непростой и, в общем-то, мерзкой ситуации... Или взять и забыть? А то время идет, стоит ли его тратить на вещи, которые, на самом деле, преходящи? Оглянуться не успеешь, как превратишься в одинокую, стареющую женщину. Никакой романтики, любовных безумств... Она станет обузой даже тому, кто помнил о ней все эти годы, с кем ей было действительно хорошо. Так что же - не испытывать судьбу? Остаться в этом посольстве до завершения командировки, с никчемным мужем, который равнодушен к красоте просыпающейся природы, ко всему, кроме своей нудной работы? С другой стороны, они привыкли жить вместе, хватит ли решимости все разрушить? Пусть не будет сумасшедших взлетов, голова не закружится от волшебных снов, зато останется почва под ногами, да и Майке крутые передряги ни к чему.

Она нагнулась, взяла флягу и принялась свинчивать крышку. Приподняв тяжелую емкость, выпрямилась и шагнула к бочке, плеснув в нее горючую жидкость. Пошарила по карманам. Сообразив, что забыла спички и зажигалку, с досады чертыхнулась. Неужели возвращаться домой? Оглянулась по сторонам. Слишком рано, попросить не у кого. Неожиданно ее окликнули. Повернувшись, она с удивлением увидела человека, который только что вышел из тени акации.

***

Посольский бассейн - излюбленное место отдыха всех членов колонии. В шесть - начале седьмого утра сюда приходят любители раннего купания. Даже поздней осенью находятся моржи, которых не пугает холодная вода. Что может быть лучше, чем освежиться перед завтраком. В этот день первым явился завгар Леонтий Аркадьевич Бацанов. Низкорослый, заросший рыжей шерстью, выражение лица - зверское. В действительности, Бацанов мухи не обидит. Живет без семьи и находит утешение в разведении кроликов, для которых устроен загончик в одном из закоулков гаража. Мысль о том, что кролика можно съесть, Бацанову невыносима, поэтому подросших особей он выпускает на волю в близлежащем лесочке. Там они становятся жертвами орлов-сапсанов либо шакалов.

Бацанов доволен, на бассейне - никого. Стесняясь своего отвисшего живота и кривых ног, он предпочитал не демонстрировать эти "прелести" друзьям и коллегам. Замерев на бортике, вытянул вперед руки - верно, мнил себя при этом красавцем-атлетом, вызывающим восторг женщин. Он уже готовился броситься в воду, когда его остановил истошный вопль, полный боли и отчаяния. Вздрогнув, Бацанов обернулся: на него мчался пылающий факел, который, перемахнув через бортик, с громким шипением плюхнулся в воду. Теперь было видно, что это человек - черный, обгоревший. Спустя мгновение Бацанов с ужасом понял, что это женщина. С трудом выкарабкавшись из бассейна, она пошла в направлении жилых корпусов. Пошла - преувеличение. Скорее, побрела, поплелась, ежесекундно спотыкаясь. В конце концов, упала, не дойдя нескольких метров до подъезда. То, что еще недавно было живым и разумным существом, превратилось в обугленный кусок мяса, который кромсала сумасшедшая боль, и в котором оставалось одно желание - быстрее умереть.

Настя Иванова, семилетняя дочка слесаря, собиралась на прогулку. Собственно, ей самой это не очень-то было надо, вставать в такую рань. Прогулка затевалась для Мишутки, игрушечного медведя, который еще маленький и каждое утро должен дышать свежим воздухом. Стараясь не разбудить родителей, Настя напялила на мохнатого Мишутку штаны и рубашонку, усадила в коляску, в полной мере ощущая себя заботливой мамашей. Спуская коляску по лестнице, она не уставала напоминать Мишутке о том, как важно дышать свежим воздухом, который пробуждает аппетит и поднимает настроение.

Выкатив коляску с медведем на аллею, Настя в удивлении застыла. Открывшееся ее взору зрелище было настолько диковинным, что она не сразу испугалась. Пару мгновений молча простояла и лишь потом закричала Ђ пронзительно и жалобно. На Настю ползло чудовище: обсыпанное пылью и опавшими листьями, с лысым черепом, на котором огонь выжег все волосы, блестящими, бешено вращающимися глазами и неестественно розовым ртом, который раздирали судороги боли. Из него вырывались мычание и обрывки слов: "Помогите... пожалуйста, помогите".

Спустя четверть часа Таню везли в лучшую больницу города. Она находилась в полузабытьи и крепко сжимала руку медсестры посольства. Эта полная, добрая женщина заливалась слезами и беспрестанно повторяла: "Что же ты наделала, Танюша, как же так неосторожно". По выражению сожженного лица Беловой мало что можно было понять. Но, скорее всего, ахи и охи медсестры ее раздражали. Лишь у самой больницы Татьяна разомкнула спекшиеся губы и тихо произнесла: "Я хочу жить". Больше она не сказала ничего и умерла через десять минут, незадолго до того как в больницу примчалось местное светило, специалист по ожогам. Его подняли с постели, и выражая соболезнования, он не уставал повторять, что спешил как мог, даже не позавтракал.

Майка открыла глаза и прислушалась к тарахтенью кандея. Вот-вот выйдет из строя. Сколько ни чини, не помогает. Хотя жили они отдельно, статус Ильи Петровича позволял (не вилла, конечно, а скромный, давно требовавший ремонта коттедж на территории компаунда), все коммуникации были посольскими, включая систему кондиционирования: воздух поступал из "общей трубы". Оборудование часто ломалось, и летом не было спасения от жары, влажности и плесени, а зимой - от холода. Сейчас уже декабрь, по ночам колотун, а вместо горячего воздуха поступает чуть теплый. Брр!

Пока еще фэн-койл поменяют, мама давно просила завхоза, да что толку... Тут она вспомнила, что мамы больше нет, и ей захотелось плакать. Сдержав слезы, села на кровати и принялась изучать противоположную стену, в которой имелось большое квадратное окно. Она всегда любила смотреть через него на садовые деревья, в основном, лимонные и лаймовые, а также на три больших сосны, которые облюбовало семейство бурундуков. Привыкнув, что им никто не угрожает, зверьки с удовольствием пощелкивали орешки, ползали по толстым стволам, перескакивали с ветки на ветку. Прямо белки. Родители, конечно, менее поворотливы, а двое детишек все время сигают туда-сюда. Майка считала их братьями и прозвала Миком и Муком. В данный момент они восседали на широкой ветке и чистили лапки, уморы.

Однако Майка даже не улыбнулась. Она думала о том, что осталась совсем одна. Понятно, есть отчим, Илья Петрович Панагорин, вроде бы не чужой человек. Но ею он до сих пор особо не занимался, воспринимал равнодушно, она отвечала тем же. Впрочем, сейчас... Смерть мамы и на него подействовала. Все твердит, что они теперь только вдвоем, должны держаться друг за друга... Спохватился. Он старый, ему под пятьдесят, вот и испугался одиночества. Кто ему будет стирать-готовить, поди найди в таком возрасте новую жену. Для этого надо быть Вигго Мортенсеном, Джереми Айронзом или на худой конец Клинтом Иствудом. Ну, а Илья Петрович совсем другой. Но все-таки, если с другой стороны посмотреть - он глава семьи, зарабатывает деньги, в том числе для нее, для Майки, а женщине полагается держать дом, заботиться о мужчине. Прежде это делала мать, теперь ей самой пора становиться взрослой.

Надев шлепанцы, она подошла к зеркалу, критически осмотрела себя. Девочка-подросток, четырнадцать лет, рост - метр пятьдесят пять, вес - сорок девять, глаза серые. Густые волосы, цвета крепкого кофе, в который добавили совсем чуть-чуть молока, свободно падают на плечи. Ну, фигура так себе, какая фигура в таком возрасте? Ничего, дайте время... Зато с лицом все в порядке, она явно пошла в мать. Та была хороша собой, и дочь взяла от нее тонкий, породистый нос, узкий точеный подбородок и молочно-белую кожу. Уже сейчас на нее многие заглядывались, правда, исподтишка: на малолетку глазеть неприлично.

Майка побрела на кухню. Достала овсяные хлопья, молоко, хлеб, сыр, яйца и занялась приготовлением завтрака. Вот удивится, подумала девочка. Проснется, выйдет на кухню, а тут на тебе - все на столе. Может, он не так уж и плох...

Тут Майка с горечью вспомнила, что Панагорин не позволил ей полететь в Москву. Мол, такие потрясения ребенку ни к чему. Когда она возмутилась и заплакала, он накричал на нее - дескать, нельзя его нервировать, у него такая напряженная и ответственная работа. Сюда приезжает президент с официальным визитом, все нужно проверить, подготовить, роль политического советника в этом очень велика. Поэтому он "оперативно", ее чуть не стошнило от этого словечка, сам отвез гроб в Москву и похоронил маму без лишних хлопот. Даже ее друзьям и подругами не позвонил. Все стремился по-быстрому свернуть. Вмиг договорился насчет кладбища, цветов-венков и кремации. Бабушка была, конечно. Она в доме для престарелых живет и Майка боялась, что старушка не переживет смерти дочери. Но вроде обошлось. Они часто перезваниваются. Бабушка хорошая, несчастная только. Когда Илья Петрович вернулся, то старался умаслить Майку, показать, какой он заботливый. Уверял, что потом они поедут вместе в Москву, придут на погост, посидят у могилки... Наверное, Илья Петрович обещание свое сдержит, но в душе Майка сознавала, что он холоден и безразличен, и в этом первопричина всех его поступков.

Запихивая куски хлеба в тостер, она стала думать о своем настоящем отце, которого никогда не видела. Мать иногда о нем вспоминала, по-разному вспоминала. Твердила, что он негодяй Ђ не захотел жениться, когда она была беременна. На все ему было наплевать, даже не откликнулся на просьбу сообщить свой резус-фактор и группу крови. Последнее маму особенно задело, и она часто припоминала этот скорбный факт, словно получая удовольствие от копания в прошлом. Впрочем, временами выдавала себя, говоря о Майкином отце с нежностью и грустью.

Таня долго скрывала от ребенка, что биологический папа жив и здоров. На первых порах срабатывала версия о летчике-полярнике, который погиб до рождения дочери. Затем появился Панагорин. Майка догадывалась, что мать его не любила, и вышла замуж, рассчитывая обеспечить себя и дочь. Илья Петрович успешно делал карьеру, брал семью в командировки, жили в целом неплохо.

Однажды, тогда Майке было шесть лет, и они уехали на Кипр, на мать накричал посол. Без серьезного повода, ни в чем она не была виновата. Проводился прием, и жен дипломатов обязали разносить закуски. Таню тоже привлекли. Наготовили пельменей, всяких тарталеток и канапе на шпажках. Наготовили, однако, маловато и к концу приема некоторые гости вежливо выразили свое разочарование. Возмущенный посол устроил "разбор полетов". Под руку ему попалась Таня, а не завхоз или повар, которые должны были отвечать. Здоровяк, никогда не отличавшийся хорошими манерами, наорал на молодую женщину. Панагорин все слышал (стоял в соседней комнате), но даже не попытался встать на защиту жены.

Эта история имела свое продолжение. Через две недели Майка днем забрела в кипарисовую рощу, находившуюся на территории посольства. В это время там редко кто бывал: мужчины работали, а женщины и дети предпочитали ходить на море. Девочка бродила в поисках сухих веток и сучьев, которые мама использовала для икебаны (ее тогдашнее увлечение). Неожиданно Майка услышала голоса. Осторожно выглянув из-за ствола дерева, увидела двух мужчин. Они стояли друг напротив друга, рядом со старыми рассохшимися качелями. Посол выглядел растерянным, говорил заискивающе. Его огромная фигура съежилась, плечи согнулись. Панагорин вопреки обыкновению держался пренебрежительно.

- Я же не знал... Не думал. - Глава миссии просительно смотрел на Илью Петровича. - Все можно уладить, договориться... Деньги будут возвращены.

Панагорин отвечал бесстрастным взглядом, но Майка чувствовала, что отчим наслаждается происходящим.

- Отдам все до копейки, - пообещал глава миссии. И тут же поправился. - В смысле, до цента.

- В этом я не сомневаюсь, - сказал Панагорин.- Думаю, в какой-то степени это вам зачтется. Но не стройте иллюзий. Ваша карьера закончена, вас скоро отзовут. Молите бога, чтобы этим дело ограничилось.

Майка была поражена тем, что у взрослого мужчины на глаза навернулись слезы. Еще больше поразила ухмылка на физиономии отчима, когда он наклонился к послу и отчетливо произнес: "Это за то, что ты оскорбил мою жену".

Илья Петрович ушел, а посол обреченно вздохнул и опустился на сиденье качелей. Они неспешно раскачивались, а сильный и властный мужчина беззвучно плакал.

За ужином Панагорин произнес по-мужски гордо:

- Теперь ему крышка, этому кабану. Мы такие документы нарыли, что он не отопрется. Ворюга...

Майка еще не знала, что отчим связан со спецслужбами и располагает более существенными возможностями, нежели обычный дипломат. Но ее покоробило нескрываемое злорадство в его голосе.

Панагорин осушил рюмку, закусил огурчиком и продолжал разглагольствовать.

- Дурак он, дурак. Мог бы и дальше воровать, копить на обеспеченную старость, я что, против? Но за то, что посмел... Оскорбил тебя, любимая... - он потянулся к жене с намерением ее поцеловать.

Таня вздрогнула, когда влажные губы мазнули ее по щеке.

- Я бы предпочла, чтобы ты дал ему в пятак. Тогда. Сразу же.

После такой отповеди Панагорин счел за благо отправиться в постель, а мать долго сидела на кухне, курила и пила водку. Временами бросала взгляд на лежавшую перед ней фотографию, изображавшую мужчину в джинсах и майке. Он красовался с рюкзаком за плечами на склоне какой-то горы и весело улыбался. Наверное, во время похода или пикника. Смотрелся этот самоуверенный тип недурно: темноволосый, хорошо сложенный, с правильными чертами лица. Глаза серые, как у Майки. Хотя по снимку трудно судить. В его физиономии угадывалось еще что-то... пожалуй, упрямство, твердость характера.

Тогда шестилетняя дочка фыркнула: "Воображала", за что немедленно получила подзатыльник. Таня выпила, только этим и объяснялась ее откровенность: "Этот воображала - твой отец". Так Майка узнала о тайне своего рождения.

Дальнейших подробностей не последовало: мать прогнала Майку спать. И позже с явной неохотой затрагивала эту тему, хотя дочь снедало любопытство. Она не раз интересовалась "настоящим папой". Из отдельных слов и недомолвок складывался его образ. Ухаживая в свое время за мамой, он был не прочь на ней жениться, но тянул, учитывая какие-то там свои обстоятельства. История с беременностью их здорово рассорила, и когда он все-таки созрел и сделал предложение (Майке в то время исполнилось два года), то получил категорический отказ.

В одно прекрасное утро, уже в пакистанской столице, Исламабаде, когда мама и дочь, не торопясь, пили кофе, Таня поинтересовалась, не хочет ли Майка познакомиться с отцом. Майка пожала плечами и лаконично ответила - "можно". Знакомство с отцом представляло известный интерес, однако не факт, что могло изменить жизнь к лучшему.

...За спиной раздалось шарканье домашних туфель. Панагорин, наконец, поднялся и вышел на кухню. Заспанный, отчего казался еще менее привлекательным, чем обычно. Впалые щеки, мешки под глазами. Голова крупная, а нос и рот мелковаты. Впрочем, сегодня Майка смотрела на отчима почти с симпатией. В быту такой беспомощный, зависимый - ни одежду погладить, ни приготовить себе сам не способен.

- Маечка, умница, чтобы я без тебя делал. - Сказано было с умилением, которое почему-то царапнуло девочку.

- Умер бы, наверное. - Она поставила на стол тарелки и стала раскладывать омлет.

Панагорин почесал в затылке.

- Умер бы, да. Мы с тобой... должны вместе, понимаешь?

Уж лучше бы Илья Петрович промолчал. Его банальные, хотя, может, и искренние фразы побуждали Майку забыть про благие порывы. Хотелось запустить в отчима молочником, послав его куда подальше. Но она умела сдерживать себя и, повернувшись к Панагорину спиной, буркнула: "Понимаю".

- Вот и ладушки, - обрадовался Илья Петрович. Закружил по комнате, собираясь еще что-то сказать. Взял Майку за плечи, проникновенно зашептал:

- Деточка, родная... я буду тебе настоящей папкой... - Его губы противно щекотали ухо, и хотя Майку всю передергивало, она сдержалась и на этот раз, позволив себе самую малость:

- Почисти зубы, папа.

- Да, да, как же я и забыл, - растерянно закивал Илья Петрович и затрусил в ванную.

III

В тот же день, в кабинете российского посла в Пакистане Матвея Борисовича Харцева состоялось совещание. В нем приняли участие советник-посланник Джамиль Джамильевич Баширов по прозвищу "Баш-Баш" и Рашид Асланович Бекетов, резидент службы внешней разведки.

- У нас все готово. Все распределены по группам, - это говорил Бекетов, пятидесятилетний татарин: лобастый, крепкий, со снисхождением относившийся к дипломатам. Тем только каблуками щелкать, да на приемах раскланиваться, а настоящую работу делают сотрудники спецслужб. Особенно резидент не любил, когда его людей привлекали к обслуживанию официальных мероприятий, даже если речь шла о президентском визите.

- А где будет штаб? - поинтересовался Харцев.

- В "Марриотте", - без запинки отрапортовал Джамиль Джамильевич. Еще не старый, но с пузцом, брыластый, уверенный в собственной непогрешимости. Роста невысокого, походка - шаркающая. Так ходят люди, которым в задницу вставили швабру, да забыли вынуть. С первых лет своей карьеры в МИДе он взял себе за правило никогда не перечить начальству. Это позволило ему добиться завидной должности, а заодно растерять остатки достоинства и моральных принципов. Услужливый с руководством и жесткий с подчиненными, обладатель бесцветной внешности, Баширов следовал главным правилам чиновника, который звезд с неба не хватает и все же хочет делать карьеру: не высовываться, избегать "резких движений" и скрывать собственное мнение, если таковое вообще имелось.

- Все под контролем, Матвей Борисович, - поторопился добавить Баширов.

Бекетов поморщился. Ему претило поведение Баш-Баша, бестолкового во всем, что касалось политического анализа и оценок.

- Знаю вас.... Будет как в прошлый раз, когда министр приезжал. Выгрузились с самолета, и никто не знал, в какую машину садиться. Сумятица, кавардак.... - Харцев поерзал в кресле и сплел узловатые пальцы. Посольская должность в Пакистане была для него последней - возраст, ничего не поделаешь, и он задался целью продержаться здесь как можно дольше.

- У нас был список.... - неосторожно напомнил Баш-Баш.

- Этот список засунуть бы вам в жопу.

Советник-посланник покорно снес грубость и преданно посмотрел на начальника.

- Так профукаться! А сейчас не министр, президент приезжает. Во! - Посол оттопырил кверху большой палец. - Впервые в истории наших двусторонних отношений. Сколько мы работали ради этого, сил положили! Пакистан - крупнейшее исламское государство, население 200 миллионов, владеет ядерным оружием, находится на передовой борьбы с терроризмом. Огромнейшее стратегическое значение! Американцы с этой страны пылинки сдувают, китайцы как с писаной торбой носятся. А мы отстали, в хвосте плетемся. Торговля маленькая, экономического сотрудничества почти никакого! Всё боялись, осторожничали, думали, Индии нам достаточно. Нет, недостаточно!

Посол перевел дыхание, выпил воды, со стуком поставил стакан на стол.

- Для нас момент истины настает! Государственный визит, красный ковер и прочее. Прокол будет - никому головы не снести!

Почувствовав, что атмосфера накаляется, Бекетов решил слегка сбросить напряжение:

- Помню, в Индии, я там вторым секретарем работал, тоже первое лицо ждали. Ну и Чернышев, он тогда послом был, предупредил: если оплошаете с самим, ничего, сойдет. А вот если с супружницей лопухнетесь - пишите "по собственному".

Баш-Баш хихикнул, но, заметив, что Харцев даже не улыбнулся, принял серьезный вид.

- К нам президент без супруги пожалует. Но это не имеет значения. Мы любые промахи должны исключить. Чтобы комар носа... До приезда всего ничего. И не приведи господи, наша публика снова что-нибудь отчебучит. Как там с этой Беловой.

- Еле убедили местных, что это несчастный случай, Ђ сказал Бекетов. Ђ А то бы хлебали... - сказано было словно невзначай, а на самом деле, чтобы еще раз напомнить о том, кто и что может в посольстве. Контакты с правоохранительными структурами поддерживала его служба, и там все было "схвачено".

- Безусловно, - поддакнул Джамиль Джамильевич, тут же осекся, но было поздно.

- Что "безусловно"? - вспылил посол. Ђ Кто журналистам ляпнул, что это самоубийство?

Баширов посерел.

- Так я... Они всегда передергивают, Матвей Борисович.

- Молчи! - рявкнул посол.

- Как раз в связи с этим случаем я хотел кое-что сообщить... - Бекетов будто не замечал импульсивности и несдержанности Харцева. - Сегодня или завтра мы "телегу" получим. В Центре решили свое расследование провести.

Физиономии Харцева и Баширова вытянулись, известие застало их врасплох.

- Приедет человек из Службы безопасности президента. Это из-за визита, конечно.

Матвей Борисович был настолько ошеломлен и расстроен, что даже не потрудился скрыть свое состояние. Зашептал: "Господи, о, господи, ну за что мне такое.... Сначала эта шлюха поджигает себя, только все удается замять, как на тебе... Господи, о, господи".

Бекетов, довольный произведенным эффектом, не посчитал нужным демонстрировать свои эмоции. В этой ситуации все они в одной лодке. Он заинтересован в проверке не больше, чем посол или Баш-Баш. А может, еще меньше. Поэтому следовало немного успокоить разволновавшегося главу миссии.

- С другой стороны, ничего страшного.... Ну, заявится проверяющий, что он тут нароет? Бумажку подмахнет, тем дело и кончится. Галочка поставлена, все счастливы.

- Ну, если так...

Приходя в себя, Харцев подумал, что, действительно, все обойдется.

После совещания Джамиль Джамильевич поднялся к себе в кабинет. Просмотрел текущие документы, дал указания подчиненным. Этим его работа ограничилась. Было без пяти час, а на обед советник-посланник старался не опаздывать, сын этого не любил. Покинув административный корпус, Баш-Баш прошествовал по главной аллее, миновал хозяйственные постройки (бойлерная, градирня) и свернул к детской площадке. Она была достаточно велика и неплохо ухожена, - за этим он следил лично, поскольку сын проводил здесь большую часть своего времени. Конечно, средств не хватало, на благоустройство территории денег вообще не отпускалось, так что приходилось правдами и неправдами "отщипывать" от других статей. Всякий раз с боем - Матвей Борисович ворчал. Но кое-что удалось. Две неплохие горки, одна большая пластиковая, другая поменьше, металлическая. Карусель, качели, стенки для лазанья, лабиринт.

Сын, наверное, уже наигрался. Сидел в беседке, сложив руки на коленях, и смотрел прямо перед собой. Других детей на площадке не было, родители всех забрали домой. Да и когда площадка заполнена, с Володенькой никто не играл. Это объяснимо, разница в возрасте, но не только...

Джамиль Джамильевич приблизился к сыну, ласково погладил его по волосам. На лице Володи мелькнуло подобие улыбки, он радостно замычал. Говорить мальчик научился давно, однако общаться, предпочитал без слов. Мычит, жестикулирует.

Он поднялся, неуклюже обнял отца. Вот дылда! Сам Джамиль Джамильевич небольшого роста, а этот под два метра вымахал. Ему бы еще мозги... Баш-Баш с любовью изучал лицо сына - пусть оно несимметрично, лишено той выразительности и мимики, которые свойственны здоровым детям... Пусть. Это его собственное дитя, другого уже не будет, а он и не желает. С ним прожито двадцать четыре года, это срок. Врачи не обещают мальчику долгой жизни, но до тридцати он может дотянуть. Джамиль Джамильевич поклялся, что сделает максимум для своего отпрыска, и в оставшиеся годы тот ни в чем не почувствует себя обделенным.

Международный аэропорт Исламабада был скучным местом. Здесь не продавали спиртного, не было уютных кафе и баров, стены - признак исламского аскетизма - оставались голыми, не раздражая пассажиров назойливой рекламой. В зале выдачи багажа даже кресла отсутствовали, что являлось верхом экономии и функциональности. Зато повсюду можно было курить, и Ксан смолил сигарету за сигаретой. На транспортной ленте двигались всевозможные чемоданы, сумки и коробки, только его вещей не было. Такое уж его счастье - всегда получать багаж последним. Впрочем, сейчас это не прибавляло ему дурного настроения. Оно и без того было скверным.

Он часто жаловался на родителей, которые при рождении дали ему не то имя. Мечтали о блестящем будущем для своего отпрыска, рассчитывали помочь ему выбиться в люди, стать кем-то видным и заслуженным. На деле вышло иначе. От "Ксаверия" веяло вычурностью, церемонными манерами забытого прошлого, и парень предпочел короткое и звучное "Ксан", от которого за версту несло мальчишеством, тягой к приключениям и риску.

Выбор азиатского направления закрыл перед ним комфортный и стерильно чистый Запад, обрекая на скитания по беспокойным и загадочным странам. Имея в багаже урду, дари, фарси, пушту и разные диалекты, он исколесил весь Средний Восток и Южную Азию, однако наибольшую привязанность испытывал к Пакистану. Неоднократно бывал здесь в командировках, в том числе и длительных, работал под прикрытием, представляя службу внешней разведки. К сожалению, его жена не разделяла его странной любви к этой стране, которую иначе как дикой и варварской не называла. Терпеть не могла грязных дорог, дешевых дуканов, крепкого чая, щедро заправленного адраком и жирным овечьим молоком, а также антисептических салфеток, без которых не обходилось ни одно из их странствий. При этом ничего не делала, чтобы отвратить Ксана от ненавистной азиатчины, находя странное удовольствие в брюзжании и рассуждениях о загубленной юности. С еще большим энтузиазмом она стала предаваться этому занятию после того случая, когда ей пришлось вытаскивать Ксана из ущелья за Малакандским перевалом - их джип столкнули с горной террасы, и ему переломало ноги.

Дождавшись выздоровления супруга, она поставила точку в их браке. Расстались они без особых проблем (детьми так и не обзавелись), и Ксан долгое время не пытался наладить свою личную жизнь. Конечно, он влюблялся, и здорово влюблялся. Но все как-то не складывалось. Одним словом, не фартило. Вот и оставался он в свои сорок с гаком бобылем, женатым на своей работе.

Ксан

Эта история с самого начала не обещала ничего хорошего. Банально сказано, но это правда. Если бы я описывал все в своем дневнике, то выдумал бы другое начало. Жаль, у меня нет такого в заводе - вести дневник. Так что иного начала не ждите. Вообще, все плохое в моей жизни банально, поскольку происходит с занудной регулярностью, изо дня в день. А хорошее - свежо и оригинально, поскольку случается, точнее, случалось, крайне редко. Признаться, не помню уже и когда.

Так вот, меня разбудил звонок, чуть больше недели назад. Правда, не ночной, как любят писать в криминальных романах. Он прозвенел днем, когда я заснул после обеда, как полагается заурядному обывателю. Забыл сказать, что произошло это в воскресенье, а воскресенья я терпеть не могу. С субботой еще могу справиться - есть немало хозяйственных дел, купить продукты, например, убрать квартиру. А по воскресеньям места себе не нахожу. От тоски. Я - один, этим все сказано. Ни жены, ни детей, не о ком заботиться, не с кем поговорить. Всю неделю крутишься, и это как-то оттягивает. А свободное время - просто смерть. Вот я и завалился спать средь бела дня, чтобы оно поскорее закончилось.

Звонок прозвучал надсадно, режуще. Полусонный, я доковылял до телефона и непослушными губами произнес "алло". Сперва не понял, кто там, на проводе - голос старческий, шамкающий. Потом разобрал. Звонила Изольда Моисеевна, которую я видел в жизни, может, от силы раза три. Удивительно, она с тех самых пор хранила мой телефонный номер. Многое переменилось, а номер остался прежним.

Когда разговор был закончен, я отложил трубку и решил, что заснуть уже не удастся. Поплелся в ванную, ополоснул лицо холодной водой, уставился в зеркало. Ничего нового. Разумеется, если по-настоящему выспаться, побриться, я могу выглядеть вполне нормально, даже моложе своих лет. Прямой нос, широкие скулы. Что с того, что череп лысеет, морщины на лбу прорезались, а цвет кожи выдает пристрастие к табаку. Я вовсе не урод, во всяком случае, так считали многие женщины, и одной из них даже удалось подбить меня на супружество. Правда, ничего путного из этого не вышло. Продержались вместе четыре года, и все, баста. Других, которым не удалось совершить подобной глупости, было больше полусотни, точно не припомню. Однажды пытался сосчитать, но до конца дело так и не довел.

Тогда мне пришлось провести около четырех часов в багажнике автомобиля. Был я накрепко связан, с кляпом во рту. Дело случилось в пакистано-афганском приграничье, во время операции по обезвреживанию одного из отрядов "Аль-Бадра". Мы работали вместе с паками и по ошибке слишком далеко сунулись на афганскую территорию. Там меня зацапали британские коммандос, предположив, что я моджахед. В местной одежде, грязный, с бородой, какие там еще доказательства? Вот и лежал я в багажнике спеленутый, чувствуя себя героем джеклондоновской "Смирительной рубашки". Только тот спасался тем, что уносился к звездным мирам, а я пересчитывал своих баб. Все время сбивался, и занятие это приобретало бесконечный характер. А мне это и нужно было - скоротать время и дождаться либо освобождения, либо пули в лоб.

Наконец на транспортере появился чемодан. Подхватив его, Ксан направился к выходу. Таможенник сделал поползновение досмотреть багаж, однако при виде дипломатического паспорта увял и махнул ладошкой.

На улице приезжего должен был ждать сотрудник посольства. Должен, но не ждал. Выкурив сигарету, Ксан с сожалением вынужден был признать, что торжественная церемония встречи не состоится. Вот черт! У него не было мании величия, никаких иллюзий относительно важности собственной персоны, но раз положено, то положено. Телеграмму в посольство послали, ну и где этот треклятый атташе или третий секретарь, которому было поручено найти его на "прилете" и отвезти на ночлег? Уже темнело, время приближалось к десяти. Ладно, он не новичок. До посольства добраться как-нибудь сумеет.

Тут как раз и такси подоспело. Маленькая такая повозка, модель конца шестидесятых, хотя тут легко ошибиться. Может, пятидесятых. Так или иначе, солидный возраст транспортного средства бросался в глаза, несмотря на ухищрения хозяина - он усердно пытался компенсировать старость своего механического друга дешевой и крикливой роскошью. Машина была облеплена разноцветными стикерами, к заднему бамперу кокетливо привязаны черные ленты от сглаза, а сиденья обтягивал лиловый бархат с бахромой. Будь у Ксана больше воображения, он бы в такой таратайке почувствовал себя минимум раджой. Но он устал, хотел спать, а потому обошелся без фантазий. Бросив водителю: "Руси сифарат-хане", поудобнее устроился на заднем сиденье, плотно запахнул куртку и постарался заснуть. Сон, однако, не шел.

Ксан

Таксист пару раз что-то пролопотал на урду, но я разговора не поддержал. Язык я, конечно, знал и говорил на нем свободно, как, впрочем, на арабском или пушту, но вымотался как собака, перелет с пересадкой в Дохе занял около четырнадцати часов. В общем, попытался покемарить в дороге, но сон не шел. В голову лезли всякие мысли, воспоминания, лишавшие меня покоя.

...После того звонка прошло минут двадцать, пока до меня дошло, насколько ужасное известие сообщила Изольда Моисеевна. Безумно было жаль Таньку, смерть она приняла мученическую, жаль было самого себя, своей жизни, у которой отняли последнюю надежду. Так, по крайней мере, мне казалось, может, я ошибался, не знаю. В голове не укладывалось, что подобное могло произойти, настолько это противоречило всем планам, расчетам, письмам. Все воспринималось как мерзкий и подлый кунштюк, в очередной раз подстроенный судьбой, которая, ну, не хочет ни в какую, чтобы я жил как все нормальные люди.

Я навестил старушку в богадельне, выслушал ее причитания, упорно стараясь не показывать, что мне самому рвет сердце. Изольда Моисеевна извинялась, что меня не позвали на похороны. Зять все организовал на скорую руку, ей сказал в последний момент. А потом вернулся в свой Исламабад, даже поминок не устроил. Но она хотела по-человечески попрощаться с дочерью, и я ей помог. Отвез на кладбище, пил там водку и платил всякой тамошней сволочи, которая наживается на нашем горе. Чтобы ограду на могилке поставили, плиту гранитную с надписью.

Потом, на девятый день, позвали людей на поминки. Я всматривался в незнакомые лица, выслушивал излияния подруг и друзей Изольды Моисеевны, таких же старушек и стариков, потрепанных жизнью однокашников и однокурсников Татьяны, остатков далекого прошлого и безуспешно пытался не травить себе душу. Размышлял о неминуемой смерти и думал, что жить незачем. Вспоминал Майку, понимал, что жить надо, но тоска становилась невыносимой.

Когда вся эта мрачная и невыносимая канитель закончилась, я пошел к Хвастуну и все ему как на духу выложил. Хвастуном за глаза его звали, а вообще он был Рэмом Викторовичем Хвастуновым, начальником Группы особых поручений в Службе безопасности Президента.

Ему было под шестьдесят, он пуд соли съел на своем веку и мало чем отличался от других служак своего возраста: поредевшая шевелюра, одутловатые щеки и набрякшие мешки под глазами. Впрочем, ум сохранял острый и ясный, если кого-то это интересует.

- Ты мне форменную херню предлагаешь, - сказал Хвастун, не особенно сердито, но с оттенком раздражения. Это было его излюбленным выражением - "форменная херня" - и он перемежал им свою речь раз сто на дню. Встал, прошелся по кабинету, сделал ныряющее движение головой. - Твои личные мотивы мне ясны, как человек не могу не сопереживать. А в остальном...

Что "в остальном" я не дал ему договорить. Нельзя было выпускать инициативу. Рэм Викторович в принципе был человек с пониманием и давал слабину, если прессовать его целенаправленно. Я плотно сжал губы, исподлобья глянул на него и произнес как можно тверже:

- Я не часто вас о чем-то прошу. По-моему, я имею на это право, в конце концов, по работе справляюсь...

Ловкий ход. По работе я не просто справлялся, а был одним из лучших, без меня вся Группа захромала бы на обе ноги.

- Это моя личная просьба, она не расходится с нашими профессиональными задачами.

Рэм Викторович чуть не подпрыгнул.

- Что ты мелешь?!

- Накануне визита президента оставлять такую историю невыясненной нельзя. С Разлоговым вы всегда договоритесь. У вас большие полномочия, даже если пустышку потяну, ваше решение под сомнение не поставят.

Разлогов был начальником всей Службы и работу нашего подразделения хорошо знал и высоко ценил.

Хвастунов всплеснул руками.

- Мальчик, ты же знаешь, это был несчастный случай, ну как он может быть связан с визитом президента? Да в этом гребаном Пакистане полно настоящих бандитов и террористов, вот кем надо заниматься! И ими занимаются, причем без твоей помощи!

Я его слушал и особо не расстраивался. Если бы Хвастун захотел отказать, то сделал бы это сразу. Он умел быть суровым и безапелляционным, мой начальник. Сейчас же передо мной разыгрывалась сцена - к удовольствию главного и единственного актера. Поэтому я гнул свое, почти не сомневаясь в успехе.

- Повторяю, это моя личная просьба. Могу поехать за свой счет. А что касается работы, то мы обязаны проверять всё. Дайте мне командировку.

Хвастун назвал меня занудой, упертым дураком и бесчестной личностью, которая использует добрые отношения с начальством в собственных интересах. Сказал, что в гробу видел все мои выкладки и аргументы и идет мне навстречу только, чтобы я отвязался, съездил в Исламабад, а после занялся настоящими делами. Заодно, конечно, мне было поручено поучаствовать в организации визита президента.

- Хоть какая-то польза от твоего вояжа будет, - сварливо пояснил Рэм Викторович.

Под финал аудиенции я добился от него обещания позвонить в Службу внешней разведки - пусть просигналят в свою резидентуру в Пакистане, а заодно Матвею Свешникову, начальнику команды, которая будет сопровождать президента во время визита.

На прощание было сказано:

- Глубоко не копай. Там полно дерьма, как и в любом посольстве.

"Как и везде", - подумал я, покидая кабинет начальника.

За какие-то четверть часа такси домчало Ксана до жилых кварталов. Дальше движение замедлилось, пыльные улицы были забиты транспортом и людьми, которые не обращали внимания на такой пустяк как правила дорожного движения. До этого Ксан не раз приезжал в Исламабад и отлично помнил - пакистанская столица славится своими широкими авеню, где пробок, подобно тем, с которыми можно столкнуться в Москве или Тегеране (хуже пробок, чем в Тегеране, Ксан не встречал нигде), практически не бывает, и делать можно сто, а то и сто двадцать в час, особенно вечером или ночью. Таксист же почему-то вез его бедными районами, где было тесно, крутились моторикши и рыдваны без габаритных огней.

- Байджан, где мы? - поинтересовался Ксан.

Таксист ответил, не поворачивая головы:

- Аабпара, сэр.

Аабпара - один из районов бедноты, куда иностранцам заглядывать не рекомендуется. Там легко заблудиться в лабиринте узких улочек и переулков. Там с легкостью находят убежище нищие, воры, убийцы и прочие отбросы общества.

- Так быстрее до посольства?

- Самачта наи.

Это означало "не понимаю". Ксан озадаченно посмотрел в затылок таксисту. Он ведь говорил на урду, неужели у него так испортилось произношение? Нет, скорее всего, водитель давал понять, что не желает разговаривать с иностранцем. Ладно, его дело. Ксан это как-нибудь переживет.

Между тем, людей на улицах становилось все больше, и вели они себя эмоционально, чтобы не сказать экспансивно. Что-то громко выкрикивали, смеялись, пританцовывали. Внезапно веселье сменилось яростными воплями, сатанея от злости, толпа кого-то проклинала. Ксан сообразил, что такси оказалось в самом центре митинга или демонстрации, организованной местными исламистами. На огромных плакатах президент США изображался в виде неприятной собаки, облезлой и злобной. На ее хвосте красовалась поясняющая надпись, что хвост - это британский премьер, которым янки вертят как хотят. Из прилегающего переулка выдвинулась воинственная процессия: тащили чучело "дяди Сэма" и десяток старых автомобильных покрышек. Покрышки подожгли, вместе с ними и чучело, толпа неистовствовала, радуясь дыму и зловонию. Всех охватил религиозный экстаз. Муллы взбирались на плечи правоверных, воздевали руки к черному небу, превознося аллаха и изрыгая хулу на западный мир. Такси ехало все медленнее, и, наконец, окончательно застряло.

- Ты завез меня совсем не туда, приятель... - озабоченно пробормотал Ксан.

Таксист заглушил мотор, глубоко вдохнул, набираясь смелости, и что есть мочи заорал: "Амрике!", "Амрике!". Затем проворно выскочил из машины и скрылся в толпе.

Известие о том, что в правоверный квартал вторгся американец, буквально наэлектризовало чернь. Ненавистные слова "амрике", "го?ра" со скоростью пули проносились из конца в конец митинга. В окна машины лезли бородатые лица, выражение которых не обещало ничего хорошего.

Ксан пытался сопротивляться, куда там! Его выволокли из машины, выкрутили руки, со всех сторон сыпались удары. Попытки защититься ничего не дали. Голова гудела от тычков и оплеух, во рту чувствовался вкус крови. Вокруг бесновалась толпа. Однорукий старик-инвалид орал, размахивая уродливой культей: "Глаза ему вырвать, глаза!". Ксану разодрали куртку, рубаху, нападающие выхватили ножи. Грязные пальцы сдавили шею, кто-то пытался сорвать с нее цепочку с амулетом, изящной серебряной безделушкой, изображавшей женскую руку. Вот-вот незадачливый приезжий будет заколот как жертвенный барашек в славный праздник Ид-уль-азха. В этот миг раздался громкий, звучный голос: "Стойте, стойте!". Это говорил тот самый старик, который был тут одним из главных. Орудуя здоровой рукой и культей, осторожно взял амулет и торжественно возвестил: "Рука Фатимы, братья! Он под защитой!". Послышались недоуменные возгласы: "Го?ра? Рука Фатимы? Амрике...".

Ксан, с трудом ворочая языком, заговорил по-арабски:

- Обещал аллах тем, которые уверовали и творили добро: им - прощение и великая награда...

Старик-калека тут же подхватил:

- А тем, кто не веровал и считал ложью наши знамения, гореть в пламени!

Слизывая кровь с разбитых губ, Ксан продолжил на урду:

- Амрике - наи, руси хун....

Толпа с энтузиазмом отозвалась:

- Амрике - хараб хэйн, руси - бохот ачча....

Почувствовав, что ему удалось переломить ситуацию, Ксан на одном дыхании выпалил по-арабски: "Бисмиллахи рахмон-у-рахим... эна ашхаду ла иллахи... аллах ва мухаммад расул аллах...".

Толпа с почтением отступила. Спустя пять минут вокруг почти никого не осталось, если не считать уличных торговцев, случайных прохожих, да беспризорников.

Одна из афганских народностей. Талибы, преимущественно пуштуны, не жаловали хазарейцев, таджиков и узбеков, составлявших костяк вооруженных формирований оппозиционного Северного альянса.

Масуда убили 10 сентября 2001 года. Террористы-смертники сумели проникнуть к нему, выдавая себя за журналистов. Взрывчатка была спрятана в видеокамере.

Разновидность паранджи.

Американцы (урду, пушту).

В 1999-2007 годах.

Панджшер - область на севере Афганистана, родина Ахмада Шаха Масуда.

Сааб (разговорное от сахаб) - господин, уважительное обращение.

Посольский жаргон: "на бассейне", "на резиденции".

Движок в системе воздушного кондиционирования.

Шифртелеграмма (мидовский жаргон).

Магазины (урду, пушту).

Имбирем.

Паки - в просторечии так зовут пакистанцев. Сами пакистанцы считают это прозвище обидным.

В российское посольство (урду).

Парень, приятель (урду).

Чужеземец (урду).

Ид-уль-азха (араб.) -то же, что курбан-байрам, исламский праздник окончания хаджа.

Я не американец, я - русский (урду).

Америка - плохая, Россия - очень хорошая (урду).

Во имя Аллаха, всемилостивейшего и милосердного, свидетельствую: нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его (арабский).

Комментарии: 5, последний от 31/12/2017. © Copyright Чагай Александр Александрович (kurram07@gmail.com) Размещен: 15/09/2017, изменен: 15/09/2017. 75k. Статистика. Глава: Детектив Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: На Востоке человеческая жизнь ценится дешево, сыграть в орлянку с судьбой там проще простого. Эта истина хорошо известна тем, кто не понаслышке знает, что такое "страсти по АфПаку". Так дипломаты и разведчики называют полные опасностей и приключений командировки в Афганистан и Пакистан, где неожиданности подстерегают на каждом шагу. В пакистанской столице, Исламабаде, погибает жена советника российского посольства. Похищена его дочь, которую не спас священный амулет - "рука Фатимы". Расследование ведет офицер спецслужбы Ксан Ремезов. Интрига также закручивается вокруг похищенных талибами в Кабуле древних культурных ценностей − Золота Бактрии. Посольство - тесный мирок, который будоражат ядовитые сплетни, непомерные амбиции, ревность, обман и ненависть. Руководство не хочет "мутить воду" в канун официального визита президента России и пытается как можно скорее избавиться от Ксана. Только два человека помогают ему докопаться до истины - проштрафившийся сотрудник внешней разведки Сергей Арчибасов, выпивоха, неуемный задира и бабник, и полусумасшедший бродяга-писатель, которого бог знает каким ветром занесло на просторы АфПака. Кульминация сюжета происходит во время визита президента. Ксан находит преступников, но у победы привкус горечи. Лишний раз предстоит убедиться, что главное зло таят в себе не коварные планы злоумышленников, а неудовлетворенные страсти, мелочность и подлость самых обыкновенных людей.

Чагай Александр Александрович : другие произведения.

Рука Фатимы-фрагмент