"Всякое существо есть немой призыв к тому, чтобы быть прочитанным иначе"
Симона Вэйль
Это дурацкое чувство влюбленности, когда глаза видят одно, а разум другое. Впрочем, разум ли? Скорее, нечто выше разума и чувства. Это высшее заставляет нас, помогает нам увидеть сущность. Не парящий в вышине эйдос, не нечто высшее, просвечивающее сквозь существующее, но увидеть через существующее - не помимо него, а вместе с ним. Не отбрасывать субстанцию, абстрагируясь от проклятой человеческой доли, от мяса и костей, а смириться с ней (ними), сродниться с миром.
"Существо заурядное и недалекое с того момента, как мы его полюбим, для нас богаче знаками, чем глубокий и рассудительный ум" пишет Делёз.
Делёз мне друг, но истина дороже. Борец с нормами, Делёз неожиданно включается здесь в игру бинарной оппозиции - заурядный v/s глубокий. Хотя кому как не ему знать, что "глубина" ума представляет в своем роде насилие над его обычным, тяготеющем к среднебездарному, состоянию, и что "глубокий ум" столь же способен к глупости как и всякий прочий. Да, он (обычно) удерживается от нее, но это не означает, что он утрачивает на это удержание "во глубине" меньше усилий, чем потребовалось бы на это уму заурядному. Заурядный ум зауряден потому, что следует естественному положению дел, у него нет ни сил, ни цели, но значит ли это, что он безнадежен? Он способен к углублению, и что же вообще тогда глубокий ум, как не тот, что смог (увы, временно) победить свою заурядность?
Это во-первых. Т.е. неплохо бы уравнять всех людей в их правах на производство знаков. И не удивляться тому, что некто, от кого никто ничего уже не ожидал, вдруг выдает на гора (а они не сами вдруг появляются, а именно производятся) такое количество знаков, которое сбивает с интеллектуальных ног того, кто напыщенно полагает свой ум глубоким и рассудительным.
Во-вторых - что такое "богаче знаками"? Мало выдавать знаки, они должны быть еще и восприняты. Можно пытаться вести с иностранцем сколь угодно умную беседу, но если он не понимает твоего языка, никакое обилие знаков не поможет. Т.е. само по себе богатство знаками еще ничего не значит - нужен совместный настрой. Любовь как танец, требует участия двоих. Или скорее - соучастия, как преступление. Иначе - один пытается танцевать лезгинку, а другой фокстрот.
"Для того, чтобы вынудить мысль искать смысл знака, необходимо прежде испытать его жестокость" пишет Делёз.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда сердце щемит от предчувствия боли. Знаки жестоки и любовь - путь потерь. Прежде всего потерь самого себя. Впрочем, стоит ли жалеть о том, что всего лишь пена на волнах бытия?
Это дурацкое чувство влюбленности, когда душа, встрепенувшись ото сна, навеваемого рациональностью, вдруг обнаруживает вокруг себя живой мир. Предсказуемость жизненного алгоритма перечеркивается. Что это? Протест запертой в неволе души? Попытка пробить выход в тех стенах, которые мы выстраиваем в попытках защититься от мира? Мир живет, но как-то в отдалении, как-то помимо нас, как-то сам по себе. Кто же из нас заключенный - мы или мир? Не пора ли освобождать уже не себя, а посаженный нами за высокие стены мир? Ведь и он скучает по нам, и мечтает освободиться в нас.
Фрейд протестовал против необходимости "любить всех", но разве не любим мы в любимом человеке весь мир?
Это дурацкое чувство влюбленности, когда любовь приходит в нашу жизнь предательством. Оно присутствует даже в словах классика о любви: "Возлюбите Господа больше, чем отца своего" и здесь и обычно любовь приходит через предательство. Мы уходим, отворачиваемся от старой любви, от любящих нас (даст бог недалеко и ненадолго), чтобы уйти к тем, кому не нужны. Почему же тогда мы удивляемся "лжи любимого существа", если сами несем в себе яд предательства - т.е. такой же лжи?
Неужели есть что-то выше долга? Или в самом существе человека имеется системный разрыв, согласно которому он раньше или позже встает перед дилеммой стать либо предателем, либо трусом, отклонившим вызов мира? Любой из этих вариантов несет в себе яд сожаления о сделанном выборе.
Жизнь жестока, в этой жестокости знаков мы рискуем потерять главное. Мы теряем ребенка в себе, выплескивая его вместе с "водой ничьей"
Это дурацкое чувство влюбленности, когда ты теряешь твердую привычную почву под ногами. Любовь непредсказуема, она постоянно показывает нам нищету наших фантазий, издеваясь над банальностью их линейности. Здесь, в этом пространстве не работает обычная логика. Здесь потери оказываются значимее обретений, страдание главнее блаженства, отдавать - важнее, чем получать.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда любовь отрицает все приписываемые ей атрибуты - она опровергает красоту, высвечивая ее пошлость, словно издеваясь над общепринятыми нормами, она заставляет рассмотреть неразличимое и незначимое, ставя его на место идеального.
Люди увлеченно переделывают себя под знаки, плавая в знаковой среде как в реальности, но любовь взрывает эту иллюзорную реальность. Любовь отрицает истины здравого смысла, разрушая жизнь, показывая ее незначимость перед лицом - нет - лишь перед тенью главного. Любовь отрицает логику счастье - несчастье. Счастье сейчасно, а любовь - навсегда, даже когда ушла и пропала - и даже более тогда, поскольку, если разобраться, ее никогда и не было - любовь не терпит анализа. Прустовская "ложь любимого существа" двойственна - она и в том, что это существо неспособно нести в себе правду, и что мы не способны воспринять ее. Горьким отрезвляющим привкусом любовь остается на наших губах, не давая ускользнуть окончательно в иллюзорную ловушку рациональных схематизмов.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда ты не знаешь своего будущего. Тебя равно тащит в страшную бездну любви или может выбросить обратно на берег повседневности. Оба варианта равно, хоть и по-разному, ужасны.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда жизнь переполняет нас, давно отживших, давно все понявших, во всем разобравшихся, безжизненных и в жизни не нуждающихся роботов.
Бодрийар пишет: "Нет, труженик уже не человек, даже не мужчина и не женщина: у него свой, особенный пол - рабочая сила, предназначающая его для определенной цели; он отмечен ею, как женщина отмечена своим полом, как негр отмечен цветом своей кожи: они тоже суть знаки, ничего кроме знаков"
Современный человек слишком стар для любви. Он слишком знак, он недостаточно человек. И вот все это взрывается. Оживший робот с ужасом рассматривает свою механическую душу.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда мы все ставим на кон, когда совершаем глупые подвиги, когда теряем репутацию, оказываясь посмешищем, когда попадаем в истории и обороты.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда вместо ожидаемой слащавой лав-стори, мы получаем историю ненависти, историю непонимания.
Это дурацкое чувство влюбленности, когда мы не можем ни уйти, ни остаться.