1.

Тише, тише, тише, тс-с-с,

смотри,

только в этом городе ночь может стать лиловой,
затем снова фиолетовой, серебристой, сиреневой,
и под золотистое пение соловьёв,
в воздухе, наполненном смогом и морской солью,
вдруг возникает сладкая нота сирени, рвущаяся, как нить,
что тянется через битое стекло и синие тени
цветущих садов, спрятанных между высотных домов,
в чьих красноватых окнах мерцают голубые экраны.
И человеческие силуэты, всем телом
прильнувшие к холодному стеклу, - этого города наполнение.

Запах электричества - это медь и Шанель, это провода,
что качает тёплый бриз с океана, роняя на
прорезиненный асфальт
маслянистый конденсат.

Этот город цветет круглый год,
и цветы его доступны для любования каждому,
только успевай устраивать ханами,
голографические сакуры в отражении слепых глаз,
что разглядывают ультрамариновыми зрачками
фотографии ангелов,
которые на самом деле межгалактические медузы,
плывущие по окраинным улицам,
а за ними тянется ядовитая бахрома, грязно-розового цвета,
в которую ловят непослушных детей, чтобы их съесть,
выплёвывая одежду и обувь в корзины секонд-хенда.

И дальше
от дома к дому,
прощаясь с кошками в окнах,
любуясь мандариновыми деревцами
и цветущей хурмой,
поздно, уже поздно,
пора домой.

Белые машины, пьяные мужчины,
и женщины на велосипедах увозят своих сонных детей
от божьих ангелов, поедавших сны и запивавших слезами,
чтобы потом брызгать соком из артерий до утра
в затянувшийся до мая ангельский сонгкран.

А сонные дети, истекая кровью и карамелью,
шепчут перепачканными шоколадом ртами:
ока-сан, ока-сан, божечка пляшет перед нами,
глянь, ока-сан, как весело нам,
под фонарями, за углами, за железнодорожными путями,
ока-сан, посмотри сама, божечка в маске без лица...



***



2.


Запахом

свежей, цветущей зелени,
чуть горьковатой, но всё же сладкой,

ночью, наполненной птичьими трелями,

и шумом далёким, и тьмой фиолетовой,
и розовым облаком отцветающей сакуры,
с отзвуком ввысь уходящего поезда...

И снова

осознанно

мы потеряли,

откуда пришли

к цветущим деревьям.

В храмовых парках на каменных статуях
дремали трёхцветные кошки бесхвостые,
с глазами зелёными, что страшно становится.

А рыжие белки

прыгали с веток на руки с печеньем,
и гладили крошечными сухими лапками
металлические пуговицы на кителе белом
у самого-самого
твоего кадыка...

Ты улыбался и что-то шептал.

А подруга  твоя - тебя фотографировала,
и бесконечно отправляла куда-то,
и пыталась меня отодвинуть подальше,
будто я мог ей быть конкурентом
за твоё очень доброе и мягкое сердце...

А я и не мог.

И она не могла.

"Это конец?" ты рассматривал котика,
который меж ног выписывал восьмёрки.
Ты словно боялся глянуть в глаза...

И верно боялся,
ничего там уж не было,

и эта подруга твоя с айфоном
что нервными пальцами листала фотки...

Военные люди подчиняются правилам,

наверное, это их суперспособность,
которая обязательно, точно спасёт их,
прикажет, накажет, на плац их отправит,
где маршировкой мозги им поправят
или расплавят
к такой-то матери,
чтобы летели вверх с ускорением,
быстрее пули
или синкансена...

Извини, я не знаю, как ты закончишь,
сам или трупом в горячей точке...
Ты был красивой моделью для фотографа,
а дальше уж сам
с подругой с айфоном.