Хотелось бы верить,
очень хотелось бы,
что нас не становится меньше на этой планете.

И что туманы,
стекая с лесистых гор молочными завитками,
падают между порхающих радуг в брызгах хрустальных
и растворяются в утреннем золотистом сиянии.
И чем больше восторженных слов ты прошепчешь на ухо мне,
описывая рассвет, тогда, как я вижу, точнее, не вижу тебя в темноте,
тем больше веры,
что мы с тобою вовсе не здесь, на самом деле,
где февраль пустоту морозами расширяет,
а в марте…
Мы в марте,
в самом его конце, когда настало тепло и трава уже прёт,
а за окном туманы в каплях росы сгорают
белыми вспышками высоковольтными
между гигантских вековых сосен.

Чем дольше на этом свете живём, сама ведь знаешь,
тем непонятнее кажутся города и причины,
по которым мы добровольно в них жили. Не зная,
совсем не зная, что луна до пятого часа белая
и большая. Что стекло, из которого она изготовлена,
тонкое, как слюда, но не колется и не бьётся.
Это всё потому, что устали
что-то одно провожая и что-то другое встречая,
под тоскливый аккомпанемент скрипящей сансары,
бодрствовать, не просыпаясь, и думать с печалью:
наверное, я уже
не боюсь умереть,
наверное, я хочу, чтобы закончилось это скорей.