Унылый полумрак торгового зала, иногда нарушали матовые, причудливых форм, полоски света от проезжающих машин, вдоль прозрачно-нагих, бесшторных окон аптеки. Бесшумно пошарив по углам, полоски мгновенно убирались прочь, догонять свой авто. Липкая усталость настойчиво вытесняла бешенный дневной ритм одуревшего города, позволял вечерней прохладе не спеша разбавлять скопившийся за день, сухой и спёртый воздух. В ошлифованном ветре стекле, западного окна, отражалась каждодневная, вечерняя трапеза ненасытного горизонта. Сизыми, влажными губами, обжора, смаковал, проглатывая апельсиновый диск, остывшего солнца.
В это время, он медленно начинал просыпаться. Эта необычная привычка, осталась у него от прошлой жизни, привычка просыпаться с закатом. Он паркет, очень хороший паркет в аптеке, вот только забыл в какой, но ещё совсем недавно, он значился обычным фонарным столбом. Убогий и некрасивый, пачканный жирной, как вазелин, чёрной смолой, с угловатым взглядом, из-под криво посаженного старомодного колпака, сутулый с рождения, стоял он у пересечения двух старых и забытых лиц Первых Строителей и Советских Космонавтов. Именно так, по невежеству своему (а откуда взяться образованию) фонарь определял для себя названия разновысоких человеческих жилищ, выстроенных вдоль, неведомо чьей, властной рукой начёртанных линий; прямых и кривых, длинных и коротких, широких и узких, сплетённых невидимой авоськой городских границ. По его мнению, было так, гораздо правдивее и выразительнее; дом номер двенадцать у гопстопногохулиганского лица Невского, дом номер сорок пять у развеселабеззаботного лица Пушкина или дом номер четыре у бетонномрачного лица Цветущая. Мудрёные правила русского языка были фонарю неведомы, но несвойственная столбам наблюдательность, была бесспорна. Вообще сверху, всегда виднее.
В тоскливые годы фонарной службы, однообразие его жизни, невесело разбавляли осенние, пронизывающие колючей влагой, ветра. Разносчики гнильно-погребного запаха опавших листьев. Зимний, проклинающий голод, вой дворовых собак и мертвецкий треск, окоченевших деревьев. Весной фонаря дико раздражали похотливые вопли облезлых котов и несчадно душила аллергия, которая многократно обострялась с появлением летней, серой и длинной стены из дорожной пыли.
Фонарь был не глуп, наверно даже умён по фонарному. Его до беспомощности бесила собственная способность мыслить и сравнивать. Вредная и не нужная фонарю способность, дарившая ему лишь страдания и несчастья.
Он трусил и не смел завидовать другим фонарям, он мог лишь еженощно обезболивать свою фонарную душу одержимым желанием верить в то, что всё и совсем скоро будет хорошо, предаваясь, ради этого, ранящим своей несбыточностью мечтам.
Сперва, он мечтал переселиться на шумный проспект в центре, чтобы познакомиться с худым и длинным фонарём, который единственный там, может ночью в окна заглядывать. И видит он сквозь них, судя по его рассказам, очень странные картины частной жизни добропорядочных горожан, от пёстроты которых лампочка у него горит и переливается всеми цветами, начиная с красно-багрового и кончая смертельно бледным, высвечивая беззубую зависть у низкорослых и бесталанных соседних фонарей, всей силой электричества, желающих переростку короткого замыкания и выворачивающих наружу всю свою жалкую неполноценность и тугую фантазию. Получая взамен, лишь смачные плевки презрительного высокомерия со стороны длинного, который не устаёт дразнить их очередными свеженькими наблюдениями.
Позже, он было подумывал о карьере банкирского фонаря, мечтая обзавестись бронзовым грязно-зеленым нарядом и круглосуточной охраной, стал даже отыскивать в своём характере капризность и бестолковую озабоченность, которыми так выделялись все банкирские фонари, но трагичное происшествие на соседней улице, заметно охладило его пыл. Там одного из бронзовых выскочек камнем подбили, не заплатил его банк кому-то, или заплатил не тем, короче стал он больше похож на тусклый и плохопахнущий фонарь возле пивного ларька. Многим, после того случая показалась вся эта банкирская респектабельность, слегка не стабильной и даже опасной.
Гораздо надёжней и веселей было возле центральной больницы. Очень радушные и постоянно подвыпившие местные фонари, сбивались там в лихие компании и разноцветно прожигали свои киловатты, не злобно потешаясь над уникальными обитателями этой больницы, которых круглосуточно подвозили, кого без руки, кого без ноги, а иных и вообще без головы. Свои просьбы и пожелания, эти милые пациенты выражали не столько словами, сколько морганием глаз, да подёргиванием плеч - зрелище жутко забавное, но аристократически - утончённая натура одинокого фонаря всё же требовала более художественных образов; "не плохо было бы фонтан в парке освещать", - думал он.
Изумительной красоты фонтан в нашем парке и люди по нему гуляют большей частью воспитанные, образованные, интеллигентные. В этом парке, даже у старых лип и берёз добродушное выражение. Безнадёжно тупо и крепко среди зелёного великолепия, пристроился один самовлюблённый фонарь. Вглядевшись в его сальную, мутно-жёлтую лампочку, легко можно разглядеть необычайное презрение к этому дивному и благоговейному месту, и лишь когда в фонтане переставали купаться, а парк, подсыхая заметно редел, гордого пижона охватывал бешеный ужас предстоящего забвения и он медленно перегорал.
Так мечтал робкий фонарь, все ночи напролет, но никак не мог выбрать для себя достойное занятия, его не устраивала ни должность очень мудрого фонаря из библиотеки, с вопрошающим, строгим и безумно усталым взглядом, ни тёпленькое местечко базарных фонарей, и всё чаще раннее, свежее утро виделось ему в тусклом блеске кирпичного цвета, ещё больше наводя тоску и уныние. Вокруг, для него, всё становилось зло и мрачно. Но, однажды, когда привычные ночные фантазии, разорвал вой пожарных сирен, его как ударило, он понял, что эта ночь станет для него переломной. "Всё, решено, осторожное поскрипывание в темноте не для меня, иначе сгнию, захлебнусь в этой трясине обыденной серости"
- Я буду самым главным фонарём! - прокричал он. Не придумав ничего умнее, шурша по сухой листве, он направился на центральную площадь и чинно встал посередине. Ни какими вольтами и амперами нельзя было измерить тогда его восторг. Это был триумф, он маршировал и вальсировал одновременно, при этом диким от счастья криком, пытался напевать что-то модное, но допеть так и не успел, бесполезный визг тормозов и ..., всё случилось так, как он и задумал, ночь оказалась для него переломной, его сбил грузовик, и получил фонарь открытый перелом, перелом всей его тинообразной и пресной жизни. Пока шумно разбирались кто, кому и сколько, один чудак приметил, что сделан он из какой-то очень ценной породы дерева, забыл какой точно и утащил его к себе в мастерскую.
Строгально-фуговальные пытки при обязательной распиловке, которые с пристрастием были проделаны этим изощрённым фанатиком столярно-плотницкой инквизиции, прикидывавшимся таким чудаковатым простаком, оказались очень удачными и вовсе не бесполезными. Фонарь превратился в паркет, очень хороший паркет в аптеке, только забыл в какой. Посетители им любуются, но он скромен и молчалив, каждый день его натирают, при этом ему чисто и приятно, но самое главное теперь он на своём месте и очень счастлив, чего и Вам искренне желает.