Взывать о помощи, поднимая руки к небу и направляя туда же свой взор, пусть с самыми чистыми желаниями и святыми намерениями, либо нравственное невежество, либо лицемерие. Нет на свете ничего более непостоянного и двуличного чем, адская смесь воздушных масс, под нежным названием небо. Оно как гигантский хамелеон, корыстноиспользует свою способность менять окрас, в угоду своих желаний и настроений. Его давящая грузность и чернота в миг сменяет хрустальная прозрачность и хрупкость, а подкупающий бирюзовый блеск, с удивительной легкостью превращается в сырое, вязкое, серое вещество. Его разновеликие небесные тела, вообще не имеют ни постоянных размеров, ни постоянного цвета. Небесно-гипнотический дурман с завидным коварством может уволочь ваши самые сокровенные и нелепые мысли, по ведущему в бесконечнодолгое Никуда, Млечному пути, сопровождая их пугающим гудением громоподобной тишины Вселенной, которая до краев переполнена порочной и неуемной страстью, способной поглотить, и смести все на своем пути, все то, ради чего мы простые смертные так много хлопочем и суетимся, именно ей, и только ей под силу нарушить привычный ход мыслей и чувств, провоцируя совершать самые безрассудные поступки, и не только нас грешных. Первыми жертвами этой страсти, среди гомо сапиенс стали, всеми известные, Адам и Ева, но много раньше, на самом истоке вечности, нечто подобное случилось с Луной.
В то время, она была совсем юной, изящной нимфеткой, с простым и по-детски наивным взглядом, искренняя нежность и девственная чистота которого не исчезла и до сих пор. В сущности Луна была еще ребенком, но иногда возникающее странное физиологическое волнение и трепет перед мужским началом, уже сильно беспокоило ее, хотя не настолько, чтобы победить завидную способность, которой обладают все юные особы в этом возрасте, ни о чем серьезно на задумываться. И Луна могла себе позволить наивно полагать, что блистать и веселиться она будет миллионы лет. Однако, так уже распорядилась звездная судьба, что пришлось ей связать свою жизнь с уже далеко не молодым Земным шаром, чья неудержимая радость и оживление, по этому поводу, доходили иногда до пошлой нескромности. Гордый и самодовольный он всегда знал, чего хочет и как этого добиться, был завидно богат, но не скуп, излишне занудлив и суховат, но добр. Случился этот странный союз по любви, или корыстному расчету, сказать трудно, да это вообщем и не особо важно, со временем их совместная жизнь как-то наладилась, хотя по-прежнему оставалась, скучна и однообразна. Легкий, ласкающий флирт приливов и отливов вполне устраивал старичка, который в ответ надежно оберегал свою спутницу от лишних забот и наставлял ее на правильную орбиту, при этом, тайно испытывая к ней, неожиданно возникшую странную робость, повинуясь которой ему приходилось на многое закрывать глаза. Луна же повзрослев, стала еще прелестнее и желанней, будучи хорошо воспитанной, она безупречно соблюдала все правила привычной и благопристойной семейной жизни, но ее внутренняя жизнь была наполнена неведомыми ранее желаниями и фантазиями, которые выливались в удивительные по красоте и реальности картины на ее оборотной, никому не видимой стороне. С каким томлением она представляла себя в объятиях могучего Марса, как она кружилась в танце с любвеобильным Сатурном, как завидовала свободной и ветреной Венере, как мечтала о знакомстве с мудрым Нептуном, иногда даже молчаливый Уран мелькал в ее видениях, она не просто видела все это, но и каким-то не объяснимым способом чувствовала, осязала, наслаждалась этим, что ни шло, ни в какое сравнение с однообразно-вращательным и вялым движением своего покровителя. В забытье Луна становилась в несколько раз больше обычного, излучая колдовской, крикливо-жемчужный свет, в особенности, когда думала о своей самой невозможной и самой пугающей мечте, о неприступном и одиноком Солнце. Радость и блаженство, в эти минуты, овладевали ей всецело. “Какая грандиозная и блестящая могла бы быть связь” - на выдохе шептала она, притворно сопротивляясь путающимся мыслям. И вселенская страсть, уже безоговорочно подчиняла ее себе. Все силы и фантазии прежде рассеянные, были собраны в одно целое и направлены к заветной и блаженной цели. Казалось, что все во вселенной, тогда помогало ей, кометы прекратили свой непрерывный путь, а планеты выстроились парадом по стойке “смирно”, чтобы созерцать эту неслыханную дерзость и великую смелость одновременно, все вокруг дивились на то, как сбываются мечты. Близорукое Солнце, прозрев, беспомощно уставилось на распущенные лунные косы, на сладчайшие в мире губы, которые раскрывались все больше и больше. Дыхание небесной пары нервно учащалось, знакомые образы и звуки становились все более расплывчатыми и в то же время необъяснимо яркими и сочными. Растерянное состояние робко переходило в первое прикосновение, полностью лишив безумцев способности соображать. Они сливались в единое целое. Вселенский маятник судорожно ускорял свой ход. Луна, повинуясь ему, вращалась все быстрее и долгожданный миг космического наслаждения настал. Солнце, покрывшись густой краской удовольствия, ликовало, извергая огромные, огненные столбы лавы. Луна, не помня себя от впервые пережитого, настоящего счастья, ничего и никого не видела, а вселенская страсть медленно ослабляла свои объятия, уступая место ужасным мыслям о том, что бедняжке Луне придется унижаться и просить прощения, ведь произошло все это, не тайно, а на виду у всех, отчего на враз постаревшим Земном шаре, ясно виделось темное пятно горя и отчаяния. Преступною и виноватою Луна вернулась к своему старику, и он ее простил и продолжает прощать до сих пор. Среди звезд и планет хоть шуму и много было, но ее никто не осудил, по крайней мере, публично.
Гораздо позднее, ничего не сведущие в делах любовных правильные астрономы, почему-то назвали все это “солнечным затмением”, вероятно желая скрыть истинную причину, дабы еще пуще блюсти ими же придуманную мораль, упрямо не желая признать существования такой чудной силы, как вселенская страсть.
Часть II. Затмение.
Андрей сидел за невероятно длинным и от того слишком фасонистым столом из тиса, и, бесшумно растворял на дне круглого кофейногозеркала, давно растаявший сахарный кирпичик. Мебель из тиса удивительна, повадками очень похожа на небо, но без претензий на святость. В зависимости от освещения, тис изменяет свой цвет, соблюдая при этом, вполне определённый, хотя и не без туманности, декорум. Сейчас, стол был, как бы влажным, лимонно-желтым, казалось, что если его лизнуть, то он непременно окажется кислым на вкус, а вчера вечером, стол был словно обмазан старым, липовым мёдом, да так густо, что к нему было боязно прикоснуться, опасаясь прилипнуть и долго смотреть на него, без того, чтобы не захотелось проглотить слюну, было невозможно.
В комнате для переговоров, где сидел Андрей, было не вежливо, по отношению к летнему, душному солнцу, прохладно; кондиционер трудился аккуратно, на полную, да и Земля-красавица уже повернула к солнечному грилю другую, послеполуденную щёку.
До назначенной Андреем встречи оставалось минут пятнадцать, и он, с лицом полным деловой потерянности, размышлял. С похожим выражением лица люди окунаются в неясные пока ощущения, готовясь совершить свой первый прыжок с парашютом, когда тяжело висевшие лопасти аскетичного МИ-8 шумно превратились в прозрачный круг и отступать уже западло.
Андрей же бережно геройствовал мыслями о своей обожаемой, милой Анюте. Думал со страстью, с чудинкой в душе. Они знакомы уже три года, банальное, немодное знакомство в супермаркете. Он помог ей выбрать сорт вина, ко дню рождения её мамы. И вот она согласилась, завтра перебраться к нему, навсегда. Решила наконец-то, что хочет видеть Андрея часто. Желанное для него решение.
- Андрей Викторович, к вам из театра “Белый Глобус”. Им назначено.
- Да, да; пригласи - Андрей, одёрнув рукав пиджака и глянув на пристёгнутую, белую сталь от Cartier, оценил пунктуальность визитёра.
Понедельник “хитрый денек” называл его Андрей. Беседы с людьми желающими меценатства, он всегда оставлял именно на понедельник. Удовольствие таких общений для Андрея, были теми семью минутами сладкого дрёма, после утреннего пробуждения, ради которых наверно придумана вся затея со сном. Монетки тщеславия, которыми Андрей в понедельник оплачивал надежду на благополучие всей недели. Комплекс “Колодец Ломоносова”. Если у тебя что-то с удовольствием убыло, то непременно к тебе и что-то с удовольствием прибудет. Андрей иногда думал о том, что логичность здесь довольно абстрактная, но это был его способ толкования милосердной заботы о ближнем, его способ прожигать жизнь.
- Добрый день, г-н Коробов - поздоровалась вошедшая дама (проглотив середину господина) голосом, точно по асфальту от ветра полз пластиковый стаканчик и тут же робко, два раза, кашлянула в кулачёк.
Открытой ладонью Андрей указал на стул с противоположной стороны длинного стола.
Делая ударение на последнем слове, Андрей спросил - Как ваше имя? - пытаясь хоть немного стряхнуть с барышни её не показное волнение.
Вытащив из потайного карманчика бесовскую, обворожительную улыбку/взгляд (так умеют только женщины), она ответила - Анастасия. - голос к ней вернулся.
- Настя, дивное имя - не весть к чему сказал Андрей, подумав про себя, что такие улыбки/взгляды могут излечивать рак.
Анастасия выглядела просто, приятно и мило, как березовый сок. Всё же, глядя на неё, можно было не сомневаться, что она не без странностей и не тех, которые есть у каждого, а совершенно исключительных, за которыми часто скрываются талант и куча достоинств. И ещё её глаза, вот что было необыкновенным. Большие, синие, умные с чудесной грустинкой словно у породистой и ухоженной, охотничьей собаки.
- Андрей Викторович - без особой лисьей хитрости, начала она. - Я много хорошего слышала о вас и о вашей фирме и о той бескорыстной помощи, мне очень прия...
Андрей поморщился. - Настя, вы меня очень обяжите..., у меня не так много времени.
Он не терпел, когда его хвалили люди не знающие его лично. Лицемерие, прикрытое необходимостью, самое циничное и неуклюжее. Хотя если “индивидуализировать каждый отдельный случай”, можно найти и оправдания, но незначительные и Андрею это быстро наскучивало.
- Наш театр молодой и от того свежий не опутанный разными скучными традициями и предрассудками. За нами сила свободы и презрение к моде...
Анастасия говорила о театре с таким удовольствием, с такой страстью, что это было очень трогательно и приятно для глаз, но жутко утомительно для ушей.
- Вам нужны деньги - с буржуйским снобизмом сказал Андрей.
- Да - тем же холодком отплатила ему Анастасия.
- О какой сумме идет речь?
- Я приготовила смету... по минимуму... три тысячи двести долларов. Мы за всё отчитаемся, перед премьерой.
Услышав цифру, Андрей хотел сказать, что завтра переведёт нужную сумму и закончить разговор, но речь Анастасии его чем-то зацепила и он спросил.
- О чём пьеса?
- О любви, но это не совсем пьеса. Это скорее мюзикл.
- Наверное, я не достаточно в этом разбираюсь, но по-моему это сейчас не оригинально. В том смысле, что о любви.
- Что вы, что вы, у нас всё так закручено. Луна, изменяет Земному Шару с Солнцем. Представляете.
Андрей умиляясь откинулся на стуле, сложив себя в покровительственной позе, как будто перед ним выступал хор детей-сирот.
- Вот небо Да, - продолжала Анастасия, - А ведь нет на свете ничего более непостоянного, чем эта адская смесь воздушных масс. И взывать о помощи, поднимая руки к небу, просто нравственное невежество. Небо, как гигантский хамелеон, который корыстно использует свою способность менять окрас в угоду только своих желаний и настроений. Давящая грузность его и чернота вмиг сменяет хрустальная прозрачность и хрупкость, а подкупающий бирюзовый блеск с удивительной легкостью превращается в сырое, вязкое, серое вещество. Его разновеликие небесные тела, вообще не имеют ни постоянных размеров, ни постоянного цвета. Ночное, пугающее гудение небесной тишины, это звук той страшной, неземной и порочной страсти, которой до краёв переполнено небо. Именно эта страсть способна поглотить и смести всё на своём пути, всё то, ради чего простые смертные так много хлопочут и суетятся. Именно этой страсти под силу нарушить привычный ход мыслей и чувств, провоцируя совершать самые безрассудные поступки - она проговаривала всё это невероятно быстро, синие глаза Анастасии блестели.
Андрей слушал её и вспоминал Чехова, написавшего когда-то, что женщина находится под обаянием не искусства, а шума, производимого состоянием при искусстве. Видя, как Настя глотает воздух, он предложил ей минеральной воды.
- Иногда, глядя в небо, видишь то, чему не веришь потом глядя в зеркало. Вы говорите неожиданно и интересно - улыбнувшись сказал Андрей - расскажите мне основное и в двух словах, но чур не петь.
Андрей чувствовал себя глупо и счастливо. Так бывает, когда возвращаешься домой, другой дорогой, не той по которой уходил. Не узнавая ничего вокруг, начинаешь понимать, что знакомое и дорогое совсем близко. Присутствие Анастасии, её мягкая и быстрая болтовня, нравились Андрею.
- Режиссёр уверен, что всё это произошло на самом деле, но он и в русалок верит - смутившись, продолжила Настя - На самом истоке вечности, когда Луна была совсем юной, изящной, набоковской нимфеткой... Её наша Любаша играет. Она ещё школьница... Звездная судьба распорядилась так, что пришлось ей связать свою жизнь с уже немолодым Земным шаром, чья неудержимая радость и оживление по этому поводу, доходили часто до пошлой нескромности... это наш Володя. Ему даже заслуженного хотели дать... Земной шар весь такой гордый, самодовольный. Богатый, но не скупой, занудливый, но добрый.
Сердце Андрея, вопреки нужде, потерявшего радостный покой мозга в свежей крови, притихло, спряталось. Он чувствовал, как живот его становится теплым, пустым и тяжёлым, как исповедь старого мещанина. Капелька беспокойного испуга, эфиром просочилась во фланелевую его душу. “Как странно, как невероятно и странно похоже на нас с Аней” - думал Андрей, глядя на Анастасию, которую буквально распирало от переизбытка сдерживаемых эмоций.
- Луна повзрослев - не умолкала она - стала ещё прелестнее и желаннее. Будучи хорошо воспитанной, она безупречно соблюдает все правила привычной и благопристойной семейной жизни, но её внутренняя жизнь наполнена неведомыми ранее желаниями и фантазиями, которые выливаются в удивительные по красоте и реальности картины на её оборотной, никому не видимой стороне. Она с млеющим томлением представляет себя в объятиях Могучего Марса, кружится в танце с любвеобильным Сатурном, завидует свободной и ветреной Венере, мечтает о знакомстве с мудрым Нептуном. Луна могла необъяснимым способом чувствовать, осязать, наслаждаться этими фантазиями, что ни шло ни в какое сравнение с вялостью и однообразием своего покровителя. В забытьи Луна становилась в несколько раз больше обычного, излучая колдовской, крикливо-жемчужный свет, в особенности, когда думала о своей самой невозможной и смой пугающей мечте о неприступном и одиноком Солнце. Радость и блаженство в эти минуты овладевали ей всецело - прищурив глаза, уже почти шептала Анастасия.
Ползком, бочком, со всевозможными предосторожностями подкралось к Андрею чувство не суждено которому не умереть, ни состариться; ревность пошлая, гнусная и рискованная. “Семнадцать лет разницы, Анюта ведь ещё девчонка” - начинал психовать Андрей. Однажды, после какого-то пустякового фильма, где муж убивает неверную жену и её любовника, а после бросается с моста, она спросила Андрея: “А ты смог бы так же?”, и глядя на Андрея смеялась так озорно, так бесстыдно, как продажная блудница. Андрей лишь жалко, побито улыбался в ответ. “Аня так мечтательна и чувственна, что у неё на уме, один чёрт знает” - думал Андрей.
Зачарованная сама собой Анастасия не останавливалась - Все силы и фантазии прежде рассеянные были собраны в одно целое и направлены к заветной и блаженной цели. Близорукое Солнце прозрев, беспомощно уставилось на распущенные лунные косы, на сладчайшие в мире губы, которые раскрывались всё больше и больше. Растерянное состояние робко переходило в первое прикосновение. Они сливались в единое целое. О, сладкие минуты космического наслаждения. Солнце, покрывшись густой краской удовольствия ликовало, извергая огромные, огненные столбы лавы. Луна, от впервые пережитого настоящего счастья, хотела умереть. - Анастасия была уже готова петь или рыдать.
Скрип тихих шагов досады, становился для Андрея всё звучнее, больнее и развязнее. Ему делалось всё больше и больше не по себе. Стеснённость похожая на панику пощипывала его, словно он сидел абсолютно голый в холодной бане. Тени полуубитых воспоминаний воскресали в его голове, как будто он отыскал давно потерянные, старые фотографии. Он припоминал бесконечные Анютины опоздания, маленькие истерики на пустом месте, совсем недавно, она расплакалась из-за того, что Андрей раскритиковал её новый, ядовито-зелёный лак для ногтей (наверно, кому-то этот лак нравился), её непонятное увлечение глупыми, любовными романами (где все спят под одним одеялом), её бесконечная трескотня по телефону (говорит, что с подругами), о чём можно сорок минут говорить с подругой, которую видела три часа назад. Как-то раз, Андрей был с ней на даче, вместе с её университетскими друзьями. Сколько же там было молодых, смазливых бездельников и подлецов у которых куча времени, потные ладошки и похотливый взгляд.
Анастасия продолжала и по её счастливому, до кукольной неестественности, выражению глаз было понятно, что она уже забыла за чем пришла к Андрею.
- Преступною и виноватой Луна вернулась к своему старичку и он её простил. Среди звезд и планет шуму было много, но её никто не осудил, по крайней мере публично. Самое неожиданное это финал. На сцене появляются люди, много людей и все в тёмных очках смотрят вверх. Вся эта история оказалась, не более чем солнечное затмение. Здорово правДа - пикантно приоткрыв рот, продлевая “дА”, замолчала Анастасия, после чего улыбнулась, как бы стыдясь своего рассказа и ища поддержку у Андрея.
Андрей ответил не сразу. Он никак не мог пройти тысячу шагов обратно к своему благодушно-глуповатому состоянию в котором он находился до рассказа Насти. “Ах, если бы можно было шагать по мыслям не запинаясь и не останавливаясь, но это невозможно, как невозможно шагать по воде (Андрей был атеист) или по облакам”. Андрею неожиданно захотелось на войну. Сегодня, сейчас и без разницы с кем воевать, это пустяк, частность, главное жестоко и до полной победы. Раньше Андрею и в голову не приходило, что он может так думать.
- Кто автор этой гелиотерапии? - спросил он, умело скрывая своё схожее с похмельем состояние, понимая, что истолковано оно будет Настей неверно.
- О, это один молоденький и очень симпатичный еврей по фамилии Гольштейн... или как-то так. Он мне рассказывал, что написал это вдохновлённый собственным опытом.
- Он здесь, конечно же, красно солнышко - перебил Андрей.
- Ну да.
- А ещё говорил, что обманутый муж в него даже стрелял. Врёт наверно, но всё равно, это так по-модному, хотя и по-старинному. - с завистливым восхищением сказала Настя. Женщины часто обожают те вещи или поступки, которые склонны осуждать публично.
Озвученное Анастасией с такой непосредственной радостью, для Андрея прозвучало “щелчком затворной рамы ТТ над затылком приговорённого, военным трибуналом, пацифиста”, но и это сравнение недостаточно сочно, точно и наглядно для описания его обнажившихся нервов и душевной немоты. Возможно именно так, чувствует себя бутылка шампанского, опрометчиво оставленная кем-то на солнцепёке (если вообще бутылка может что-то чувствовать). Не мудрено! Ведь Аня рассказывала Андрею, что знакома с одним начинающим писакой (и вроде бы евреем). Андрей никогда не причислял себя к варварам-антисемитам, но в эту секунду он жалел об этом. Прошло примерно полминуты, пока кривая мстительного гнева дойдя до своего пика, начала медленно сползать вниз. Андрей попытался досчитать до ста, но сбившись на четырнадцати, и благодаря этому выйдя из оцепенения, встал из-за стола. Он вставал, долго, будто боялся удариться головой о воображаемый низкий потолок. Глядя на него, можно было подумать, что с ним случился внезапный приступ диареи. Дыхание его было не ровным, булыжник лица не подвижен, взгляд упирался в пол, пальцы дрожали. Ужасное состояние по правде сказать.
- Оставьте ваши бумаги у секретаря и позвоните мне завтра - изнасиловав голосовые связки выдавил Андрей и ничего не объясняя и не прощаясь, вышел из комнаты.
С силой захлопнув дверцу служебного BMW, Андрей не без раздражения, но каким-то спрятанным голосом, скомандовал шоферу:
- Коля, гони на Толстого к Ане и ... дай закурить.
Николай повернул ключ зажигания и изящная, механическая душа железного баварца проснулась, закурлыкала, готовая послушно утолять жажду скорости хозяина.
Посмотрев на Андрея, Коля услужливо и поспешно протянул сигареты и благоразумно решил молчать, хотя точно знал, что шеф уже год, как бросил курить. (Аня настояла.) “Какие глупые, счастливые и сытые рожи” - думал Андрей, глядя на пёстрые пейзажи рекламных щитов, заполнивших отсутствие привычно-шутливого диалога со своим шофером и выключил приемник, из которого лился поток гнуснейшей попсы в исполнении вечноюногоидиота. Обезобразив зубами мундштук сигареты, не прикурив, Андрей выкинул её в окно.
Все мысли его слишком основательно перемешались в салатнице черепа, чтобы их можно было разделить на разумные и не разумные. Линия раздела отделяющая священное от мирского, мышление от чувств была под угрозой полного уничтожения. Мысли гримасничали, издевались и потешались над своим хозяином, точно восставшие, пьяные крепостные над своим добродушным помещиком. Близорукость размышлений Андрея была прямиком направлена в никуда, то есть мысли его вкрадчиво болтались по самым случайным и ненужным вещам, воспоминаниям и даже (вот уж чего Андрей не ожидал) приметам. Абсолютная уверенность, хоть и не без шершавых мучений, у Андрея была лишь в одном. В том, что через несколько минут (боже, как тянется время) он, безумный и оплёванный, застанет подлость и неблагодарность с поличным. Он думал об этом с какой-то вывернутой радостью, будто ждал от этой встречи, облегчения. Наверно именно так, запутавшийся мошенник, пресытившись сиропом нечестности, ждёт своего разоблачения. “Хитрая, но глупая Анечка, ты так дотошно допрашивала меня, когда я сегодня вернусь с работы” - тихонько страдая, думал Андрей - “Вот, если бы та самая Луна могла бы в один момент разлететься на миллионы маленьких Лун, каждая из которых упала бы на голову неверной Анюте, я бы не долго плакал”.
Машина остановилась у знакомого подъезда. Дом и двор были как в чаду, видимо отражая состояние Андрея.
Николай молчал, казалось, что даже не дышал. Андрей не торопясь, вернее скованно, вышел из машины, земля под ногами пружинила и поскрипывала, как старая кровать. Собственно, какого-нибудь определённого плана у Андрея не было (опомнился мститель). Он подумал “Хорошо бы пистолет или нож” и сразу выбросил эту мысль. В эти минуты Андрей не сомневался, что порвёт с Аней навсегда. Может, разыграет истерику, может затеет драку, а может молча уйдет, но ему хотелось сделать это грубо и безжалостно.
Неся на себе непонятно откуда взявшуюся отдышку, Андрей поднялся на третий этаж и своим ключом открыл дверь Анютиной квартиры.
Выскочив из небольшой и невероятно равнодушной капсулы прихожей в светлую, почти без мебели, но с огромным телевизором, гостиную, не задерживаясь там протиснулся в плотно зашторенный полумрак спальни и, Андрей испуганно смутился, подумав с полсекунды, что в спешке ошибся квартирой, но все вокруг было узнаваемо и по подлому спокойно. Широкая, низкая кровать, небрежно накрытая бархатным покрывалом, на котором смешной свалкой переплелись, пахнущие влагой и стиральным порошком, разноцветные трусики, лифчики и мягкие игрушки. Приоткрытая дверь стенного шкафа с зеркалом в полный рост, в котором отражалось окно (точнее плотные шторы), телефон на ночном столике, с впившимися в Андрея, горящими красным рубином, глазами и никаких следов, запахов, намеков на то, что соблазнитель/искуситель/подлец был здесь, не было.
Андрей почувствовал себя здорово пьяным, ему захотелось уснуть столь крепко и так надолго, как только это возможно для человека. Он присел на край кровати и опустил руки, ощутив, как подушечки пальцев пульсируют жаром в такт с частыми сокращениями сердечного клапана, дыханию Андрея было тесно. Он почти перестал что-то видеть, его зрение превратилось в напряженный, кошачий слух. И снова неожиданность. Андрей услышал узкую полоску музыки (если музыку можно было бы видеть, то это была бы именно узкая, подрагивающая, цвета сигарного дыма полоска; в мультфильмах так рисуют запахи). Андрей не верил в привидения,которые могут музицировать , и, отправился искать начало этой музыкальной полоски. “Onewayticket” - сам того не замечая, напевал Андрей, шагая ушами по полосе, которая росла, как он уже догадался, из кухни. Резко открыв дверь в кухню, Андрей увидел Аню. Она застыла, склонившись перед открытой духовкой, и была похожа на афродитоподобную, едва достигшую весны своей юности, пловчиху готовую стартануть обратно в пену морскую. Анечка. Её гладкое, золотистое, загорелое тело облизывала лишь лёгкая ткань короткого халатика и больше ничего (чудно, сказочно, божественно). Аня встала посередине кухни, между Андреем и остывающим за окном Солнцем (каждодневная процедура заката ультрафиолетового хитреца).
Все плавные чары её совершенной, точно высокая поэзия, фигуры дышали невозможным, ноющим, светло-зелёным (цвет халата) свечением. Густые, тёмные волосы её были влажными и не расчёсанными (только что из душа). Черты ее лица, глаза, нос, губы несли на себе отпечаток безмятежной щедрости природы на красоту. Она походила, в этот момент, на хитрого, полупрозрачного, зеленого попугайчика изучающего свое отражение в зеркальце.
- Что-то случилось? - одарив Андрея самой лучшей из своих улыбок, спросила Аня.
Андрей молчал. Взор его блистал вдохновением и растерянностью. Он бережно опустил руку на ее теплую шею и ... затяжной поцелуй взорвал ощущение реальности карнавальными вспышками вырвавшихся на свободу газированных пузырьков разврата, беспредельной страсти и самых нежных чувств, слившихся в единую палитру. Звуки арфы в бандитском притоне. Андрей подхватил Анюту и с киношной моментальностью перенес ее в спальню. Они убивали друг друга любовью, глотали ее целиком не боясь поперхнуться, затягивались ей в полную грудь, дурев от безумной гимнастики ласк и запаха собственных тел, от тягучих и сладких стонов на выдохе, от трепетного безрассудства сковавшего мозг, словно опий, способные различать, сквозь туман нежности, лишь размытые, практически бестелесные отражения в зеркале стенного шкафа.
Всё, что происходило в те минуты, было фантастически красивым действом, которое нельзя увидеть и описать, его можно только прочувствовать и не столько телом, а чем-то другим, не видимым, но упрямым и каждому знакомым, чему и названия-то точного нет.
Андрей вытащил из- под себя короткошёрстного и почему-то оранжевого крокодила. Было жарко. Аня, как маленькая обезьянка на стволе пальмы, обхватила Андрея руками и ногами. Сложив губы в затяжном “У”, она пускала ветерок своего дыхания по шерстистой груди Андрея. Время блаженной усталости, когда слова были ни к чему, прошло и Анюта, своим медовым колокольчиком шепнула Андрею:
- Ты у меня такой дикий и свирепый секс пират - прикусив его мочку уха.
Без малейшей шутливости, даже мрачновато, что показалось Ане несколько странным, Андрей спросил:
- Ты мне, как-то рассказывала про своего знакомого, начинающего писателя. Где он сейчас?
- Какого писателя?
- Вы ещё познакомились у твоей А-БА-ЖА-ИМОЙ Мариночки (Андрей искренне ненавидел лучшую подружку Ани).
- А-а, Максим. Он уж два года, как со своей подружкой Эдуардиком в Европу укатил, вроде в Испанию - Аня скривила личико так, будто ей предложили попробовать маринованную саранчу. Её немного злили и всегда смешили геи. Она называла их “пидрёшные карамельные”, но к лесбийской любви относилась спокойно (женская солидарность наверно).
- Так он, что...
- Да-а, пидрёшка карамельная - улыбнулась Аня - на другой ступени культуры секса, так он говорил после третьей маргариты. Глупый.
Андрей не видел её улыбки, он смотрел в потолок, но знал, что Аня всегда улыбается и прихохатывает говоря эти слова и тоже улыбнулся.
- Аня, ты не знаешь, когда будет солнечное затмение?
- Не знаю. Слушай милый, ты случайно головой сегодня нигде не ударялся - надавив локтями Андрею на грудь и по-прежнему улыбаясь, ручейком прожурчала Аня.
Экспандером сокращаясь по Андрею вниз, Аня, высунув из дышащей, розовой норки запретных, для всех кроме Андрея, утешений свой лепесток из алого шоколада и готовая влажным грехом поднимать Андрею второе дыхание, она вдруг резко вскочила с кровати.
- Ох, торт, я же твой любимый миндальный пекла и платье новое хотела одеть, ты его ещё не видел - шлёпая босыми ногами убежала Аня.
Андрей позвонил Николаю, сказав, что машина на сегодня ему больше не нужна. Подбросив за хвост оранжевую рептилию, он смачно пнул её, закрыл глаза и подумал “Какой же я болван, счастливый болван!” По запаху, гулявшему в квартире, было ясно, что реанимировать торт уже не удастся.