А (А)* (*Здесь и далее в скобках после обозначения буквы дается ее изображение в информационной сети) - ни одна другая буква не откроет рта шире, чем эта возглавляющая множество алфавитов буква, обозначающая самую громкую (согласно акустическим исследованиям) гласную фонему русского языка. Воскликнуть что-либо без а невозможно: ау! караул! ура! и, конечно ж, сакраментальное - ма!-ма! Изображенная нацеленной ввысь ракетой, а-буква, начав слово, способна заставить вскинуть взор: апогей, альпинизм, ангел, авиа... астро... аэро... Achtung! (нем.), аллилуйя! Ave Maria! Кстати, потому и ракета скорее аркет, ибо вся вверх, и сам верх еще скорей аерх. А - красна и ярка, как арбузный разрез. Междометное ах!-восклицание всегда благородно-возвышенно в отличие от эх! ох! и особенно ух! - так и простолюдин вскликнет запросто. Произнесение же слегка ли укоризненного, слегка ли болезненного, слегка ли напуганного ай! (синонимизированного внезапностью с ах!) требует уже кое-какой утонченности, удвоение его - ай! ай! - вращения в кругах хранителей норм поведения аристократии. Названия всех (!) крупных материков Земли начинаются с А - в Евразии Евр - всего лишь частисветный аффикс, который в случае установления приоритета интересов азиатского населения в этом Евро Азии, надо думать, уже не понадобится. В церковно-славянском 'азъ есмь!' слышна вера в себя, в 'я есть!' - той маловато. Будучи первым в кириллице, азъ, мужеродный исконно, имел числовое значение 'один', но даже и усреднероднившись в современной а-букве, все равно в классификациях имеет значение 'первый' - первость а во всем неоспорима. Абракадабра - магическое со II века н. э. заклинание каббалистов, его запредельное количество а - тщание озвучить несказанное и в то же время аксиома: перед ним слова - ничто. В английском алфавите свою фонетическую интерпретацию а, чтоб не сбивать с толку все другие алфавиты, должно латинизировать, эту акцию могла бы реализовать королева. В таком деликатном деле только на королевообожание англичан надобно рассчитывать.
Б (b) - сколь первая буква все поднимает, столь же эта и опускает до негатива, кирилличная 'буки' же. Беда, болезнь, борода, бородавка, болячка, бесправие. Встав перед словом, приставки бес-, без- смысл у него отбирают. Б-фонема плохо слышна и как будто в себе неуверенна, ждет проверки себя гласной: она - не она? Для определения, что за буква в гардеробе перед его окончанием, бредовая считалка: 'Опа, опа, опа, четыре гардеро...' не годится. Баба, составленная из двух междометий удивления (ба! + ба!), точно передает эмоцию не брезгующего в лексиконе этим словом мужчины, способного лишь любоваться бесстрашием женщины, при надобности останавливающей взбесившегося коня и входящей в горящую избу. Б - это блеяние бестолкового барана. Бедность + бездарность = безобразие. Бедность и болезнь требуют вычитания двух б, то есть с ними борьбы. Несущие таки в себе позитивный смысл слова с корнем благо сейчас неупотребимы, а слово 'благородство', сдается, безнадежно забыто, обилие небылиц о приобретении баснословных благ любою ценой способствует такому забвению. В кратких бог и бес, в этих излюбленных объектах религиозной мысли, именно глухость б (формально звонкой согласной) обуславливает бессилие их безусловное бытие во всем сущем объяснить. Антоним и бога, и беса - свобода: только она, взметнувшись над сводами всего обожествленного, всего объятого мраком, противополагает им себя бесконечно. Пиетет к божественному обнаруживают эллинизмы с тео (от греч. theos). Б - бледная буква. Будет с нее.
В (v) - буква победы (victoria - лат.), зовущая к уважению, к обращению на Вы, к вере, важному, великому. Вся вперед: ведение, введение, владение, и - вверх: вдохновение, восхождение, взлет. В восторге явен светящийся утром восток. Восток - это не только одно направление к светилу, восток - это и пространства безмолвных, безводных пустынь, неприветливых гор и цветущих долин, и за всем этим разноцветье жилищ и многоликих сутолок, заслоняющих чей-то недвижный всевидящий взгляд. Возможно, однокоренные ведро и вёдро именно начальное в наполняет: одно - водою доверху, другое - великолепием теплого света. Пронзительное в врага - свидетельство того, что тот вражды достоин. Даже вор оказался на в из-за сплюсования названий двух птиц: у одной позаимствовал трусоватость, у другой - хищность, с вычетом клича покарать за воровство (воробей + ворон) - (о!бей + вор он = вор). ВОИН - ни одно другое слово не выразит такого уважения к своему значению, только в нем воля к общей победе равна смирению с собственной гибелью, и никакой нанятый на службу солдат (от итал. soldare - нанимать, платить жалование) воина не заменит. Воинство за счет попытки коллективизации воинов смысловое величие отчасти утрачивает, хотя несокрушимому единению воинов примеров в истории множество. А в слове 'война' равно слышны и зов на битву, и вой тоски в предчувствии неотвратимой беды.
Г (h) - не без гордости буква, кирилличный 'глаголь' ведь. Герой, голова, гусь, главный, година, град, гора, гимн. Да и громкости в ней о-го-го: грохотать, греметь, грозить, гневаться, угрожать, гудеть, галдеть, глаголать. И процессы горения без нее не обходятся: огонь, загар, гарь, головешка. Хотя как-то согбенное написание г отразилось в горе, горбе и гробу. Бывшее в обращении в не столь давней поре слово 'гордость' можно уже помечать в словарях не просто устар.(устарелое), а заб.(забытое). Когда-то то и дело охватывавшее весь советский народ чувство гордости (главным образом, за свой государственный строй) испытывать индивидуально дозволялось только лицам женского пола в годы девичества. Понятие 'гордость' ныне не сопрягается даже с теми, кто, рискуя жизнью, выполняет долг чести. Да и выполняй те хоть что, игнорирование государством интересов граждан, не имеющих огромных доходов, не способствует возрождению гордости отличившихся доблестью граждан. То, чем обзаводятся многие с громадными доходами господа, именуется гордыней, всегда прямо пропорциональной степени их глупости.
Д (d) - деловито-домовитая буква и добрая: дает и дарит, думает и дружит, длит и делит, доказывает и документирует, обедает и одевает, делает деньги. Дерево и дрова, дом и сад, дед и огород, дитя и дядя. Короче, сплошное доброе Да. Д имеет цвет древесных стволов и отзвук хождений по долгой дороге, всеединство дао. В дьяволе д - артефакт, связанный, по-видимому, с тем, что единственно верно передающий суть инфернальности - ъыьявол как-то из-за фонетических сложностей (три первые буквы выдыхаются одномоментно) редуцировался в дьявола. Ъ-ы-ь, эти кирилличные ер-еры-ерь - не что иное, как три дьявольские ипостаси, озвучивавшиеся в период дикости рыком (являвшимся и предложением, и мыслью, и устрашением). Уже в период варварства те наделились членораздельностью, а во времена цивилизованного осмысления всего сущего обратились в дь дьявола, приглушив душераздирающее звучание ада. Да, именно стремление озвучить все-все сделало неочевидным творящееся за пределами обыденного опыта, видевшееся диким прародителям данностью.
Е (е) (англичане пусть с этой буквой по аналогии с а напрягутся, многие их манчестеро-ливерпульские недоразумения так или иначе с е связаны) - буква утверждающая, и кому как не англичанам с их зычным согласием Е-э! (в значении yеs) этого не знать. Наше военное есть! - пример словесной чеканности. Есть → естество → естественность (последняя нередко ассоциируется с перечнем качеств, помещающихся между неопрятностью и крайней неучтивостью, что неверно). В естественности е-троекратность утверждает право человека на искренность в речах и делах, и коллективными насмешками над нею его (это право) не отменить. Но вообще, сама по себе е - скромнейшая гласная, она все больше в середке, ей бы согласные поважней себя соединить, да и корни при случаее свяжет: овцебык, пешеход, землемер.
Ё (jo и всё тут, а после мягких согласных и шипящих это в чистом виде гласная фонема о, то есть о чистейшее) - этой сфантазированной Н.М. Карамзиным буквы, которую выводят теперь одни буквари, скоро не будет. Какое-то время воскрешать её (еjo) будут междометие недоумения - ёкэлэмэнэ и детский вопрос 'чего это за буква такая смешная с точками?'. Ё сохранится как обязательное в написании новогодней ёлки (в память о переделавшей в неё иолку Екатерине III во времена Екатерины II) и ещё чёрт знает чего, писавшегося с ё века два. Чёрта, кстати, уже давно чортом сделать грозятся, да проверочные черти того не дают. Сдаётся, навернуться у кого-то слёзы, при виде классического азбучного ёжа, начататого с jо на узаконенном полном серьёзе (без всякой весёлой над орфографией издёвки)я. На ё всего четыре глагола: ёжиться, ёкать, ёрзать и ёрничать. Выведение последнего слова из современного лексикона (его нет в словаре С.И. Ожегова) кажется странным: ведь число желающих быть ёрой, то есть, по определению В.И. Даля, 'плутом и мошенником, тунеядцем и развратным шатуном', всё ж не уменьшилось.
Ж (g) - с ж - жарить и жрать, жадничать и транжирить, жировать и тужить - короче, жить. Ж - доминирующая над прочими буквами в ж-содержащих словах буква, то есть слышащаяся в нем больше прочих букв. Муж-жена - жаждущая сродниться обращенными ж пара, сживающаяся окончательно к старости (дед-и-баба). В сказочном 'жили-были дед и баба' идет многовековая перепечатка одной и той же орфографической ошибки: дедибаба - однословно, написание его следует заучить; в сказочных контекстах корни этого слова нерасторжимы. В сочетании с у ж создает яркие образы жути, ужаса, жупела, может жулить, жучить, жужжать. Но при всей своей жужжалой ужасаемости именно ж образует дивное слово - 'нежность'. Это слово может заменить множество предложений в описании любви. Нежность - существительное абсолютное. (Абсолютными называются существительные, совершенно не нуждающиеся в эпитетах, ибо те смысл абсолютов только сужают.) Предположение, что нежность - слюнявая ласковость, ложно, ибо истинная (эпитет 'истинная', согласно приведенному определению, не нужен и дан как пример утяжеления смысловой конструкции) нежность живет только в дерзких сердцах. Дерзость, как и нежность, есть существительное абсолютное, и смыслы этих абсолютов нерасторжимы.
З (z) - возглавив слово, зачастую порицает того, кого означает: зараза (вызывающий досаду человек), заноза (неприятно задевающий человек), зануда (утомляющий человек), зверь (злой человек), змий (коварный человек). В словах 'злато', 'зло', 'зола' однокоренное начало лишь слышится, но принадлежность этих слов к одному смысловому ряду зело ощущается. Всю возможную неодобрительность, начавшуюся с з, безусловно, зачеркивает приветствие 'здравствуй!' - лучшего пожелания не измыслить. Заведомо. Обязательное в эрах (от азойской до кайнозойской), именно з озвучивает человеку его не такой уж и из-ряда-вон-выходяще-завидный зоовид. При помощи своих приставок из-, раз-, без- з изменяет смысл слов, как ему заблагорассудится. Однако з может сделать слово родным - коза, казак, салазки, изба. Звезда - астрономический термин, низведенный зачем-то с небес на эстраду: призрачность большинства наших звезд, зажигаемых индустрией развлечений, возбуждает сомнения в необходимости издержек на их производство. З по цвету, безусловно, зеленое, изъятие из зеленки начального з лишит ее изумрудности и обеззараживающих свойств. Запад, западня - их однокоренней не измыслишь. Запад не одно лишь направление к заходящему светилу, Запад - это и переплетение асфальтовых стезей, пронзающих изводимые грохотом и гарью цивилизации города и селения, и Запад, замирающий под сводами храмовых базилик при заунывных звуках органа. И Запад, разгадывающий эзотерику Востока, и все ж извечно враждою к нему изнывающий. Но ни тени злобы, а лишь взаимный интерес во взглядах не разминувшихся на перекрестке мира красавиц Востока и Запада: ведь созидает красоту разум.
Зима, мороз, поземка, праздник - посредством з превращаются в номинативные предложения, в сказуемом не нуждающиеся. В некоторых словах з (пусть то оспорят филологи) может быть под ударением (акцентуация гласного звука в его удлинении) и тем усиливать значение слова: з'намя, з'ной, з'аря, з'емля. В омографической паре з'амок (дворец) - замо'к (на двери) з ударное только в первом слове, з второго - контур двух дуг, те при сведении запрутся в кольцо ударного о. Но зато сказке именно з (еле слышимое) после протяжного а загадочность.
И (i) - соединительная буква, фактически ставящая над словом (или частью его) музыкальную лигу - тишина, сирота, лира, лирика, синий, иней, интим. Оканчивая глаголы, и делает их повелительными, заканчивая существительные, множит их: смотри, огни, тащи, кирпичи. В словах, начатых с из-, ис-, положительное из смысла их изымается: изгой, изверг, испуг, истерика (кроме истины, в той, напротив, изничтожено лишнее). Как соединительный союз между однородными членами предложения и, идущее после, себя умаляет. Постулат 'существую я и - прочие' и-союз обращает в солипсический. И, входя в состав двух суффиксов -ист и -изм, порождает на свет немыслимое число приверженцев всевозможного и неисчислимое количество направлений всяческих. -Ист, приделанное к чему угодно (хоть к названию телеканала), может обозначить чего угодно (хоть этого канала) приверженца: ортист, россист, энтивист, музист. Однако не все истированное столь однозначно, иные -исты могут будить в памяти наисложнейшие ассоциативные ряды. Так, например, развернутый во времени смысловой ряд слова 'коммунист': марксист - утопист-пропагандист, ленинист - политэкономист-аферист, сталинист - чекист-садист, хрущевист - юморист-скандалист, ельцинист - ультиматист-артист, зюганист - эпигонист-статист. С помощью этого суффикса можно изображать направление движений мысли индивидуума: леводумист - представитель думской партии, тяжело переживающей, что, прекратив шествие единственно верным путем, Россия не изводит себя плановой нищетой и изуверствами тоталитаризма; праводумист - представитель другой думской партии, еще тяжелее переживающей, что Россия не стремится стать сырьевым придатком поддерживающей нашу диссиду державы. И-содержащий суффикс -изм производит на свет уймищу смысловых направлений, нередко тупиковых. Присуффиксованный к любому слову -изм рождает нечто, что-то да обозначающее. Пофигизм - ведущее направление в экономической и социальной политике постперестроечного периода, исповедуемое правительственными верхами, игнорирующими интересы населения, не принявшего участия в ограблении России. В изобилии тупиковых направлений современного искусства - ташизм, имажинизм, акмеизм - несомненен приоритет модернизма и всех от него пост(n пост + 1 пост)модернизмов, неизбывный академический интерес к которому порождает лавину измышлений. Именно -измы одаривают цивилизовавшуюся часть человечества гибелью направлений в политике, философии, искусстве и даже сексе. В последнем изыски могут быть не столь безобидны; для кого-то неочевидно, что эротические переживания довольствующихся классической плодотворящей интимной близостью не столь глубоки, как у приверженцев экстремального секса, чреватого истощением и инвалидизацией.
Й (j - англо-латинская джейота) - буква полугласная, не смеющая образовать слога и кой-где ё(jо)рничающая, за что и отсылается настойчиво в конец окончаний, но нет буквы ее перспективней. С ее помощью уберутся со временем лишние нынешние буквы, и в первую очередь твердый знак - чем подjезд не подъезд? Ну, подумаешь, такой слабый, произносимый полувыдохом обуквенный й-звук, что непонятно, как именно в небольшой Англии на маленькой территории Йоркширского графства была выведена порода набирающих большой вес свиней с высокой плодовитостью. Не будь йода с йогой да силящейся выразить крайне малое йоты, во всех словарях слова на эту букву пропускали бы. Для введения нового слова на й (йогурт) - языку нашему столетие, почитай, понадобилось.
К (k) - самая звонкая глухая согласная (ку-ку, ква-ква, ку-ка-ре-ку - копируют крики мелких тварей) и к тому же коммуникативная, ей обязаны своим возникновением компот, комбикорм, комбайн, коммунизм. Так окончательно окончить слово, как к, не может ни одна буква: башмак, никак, сук, жук, лик, бык, рык, кулак, мрак, чудак, дурак. Вот так. Компьютер, обязанный названием латинскому computare (считать), казавшийся сначала игрушкой, функционирующей как левое полушарие мозга, хоть и средство кромешной коммуникации, но, конечно же, лишь предшественник микроустройства, подключающего мозг к некой информационной копилке, которую всякому уважающему свои извилины следовало бы кое-когда отключать. Кстати, самый ярый противник компьютера - его антоним, книга, которую тот покусился заменить. Скоро ноутбук, с его оживающими в тексте звуковидовыми рядами, управляемыми отслеживанием направления взора читателя (не исключено оживление и осязательных, и даже обонятельных рядов), сможет максимально передавать нюансы написанного. Так, слова и фразы будут разниться раскраской и видом; к примеру, слово 'готика' будет писаться только готическим шрифтом, а со слова 'инквизиция' будет скапывать кровь (к опусу будет прилагаться салфетка). Описание же океана будет сопровождать шум того именно океана, который имеется в виду, - штормящего или спокойного; а описания войн станут иллюстрировать либо звуки пальбы, либо едкий дым, заслоняющий текст монитора, либо кадры кинохроники с марширующими вояками; правда, добавление к любой интерпретации войны двадцать пятым кадром репродукции картины Верещагина 'Апофеоз войны' подведет единый всему знаменатель. Правда, если войну проиллюстрирует фрагмент кричащего невыносимой скорбью реквиема, не понадобится ни маршировать, ни дымить, ни палить. Хотя некоторые опции, такие, скажем, как многократное выкрикивание скабрезностей при остановке на них взора читателя, можно будет отключать. На удар разрядом тока читающего инструкцию, запрещающую переход улицы в неположенном месте (экран синхронно демонстрирует такой переход), будет налагаться возрастной ценз. Однако в ноутбуковских интерпретациях их автор будет свободен: к примеру, он сможет прежние наивные иллюстрации В. Конашевича к сказкам Андерсена сделать неотключаемыми, тогда как новейшие иллюстрационные изыски, в которых анимированные дикие лебеди машут не крыльями, а крышками консервных банок, а Дюймовочка кокетничает нескромными формами, возникали бы только для подключивших опцию 'крутой авангард'. И вообще, при потреблении скабрезного ноутбуковского чтива/слушива/смотрива экран будет перечеркивать бегущая строка: 'Минздрав предупреждает, что просмотр данной продукции опасен для вашего сознания'. Иначе как подсказать неокрепшему разуму, что после такой мозговой загрузки самостоятельная 'перезагрузка' исключена?
И безукоризненно копирующий книгу ноутбук, с его техническими наворотами, никогда не воспроизведет живого шелеста книжных страниц, бумажного их аромата, каких-то на полях пометок и, уж конечно, не склеит ненароком перевертываемых страничек. И оттого у всего, творимого компьютером, хоть как, будет только один безликий автор - компьютер.
Л (l) - ласковая буква: люди, леса, поля, холмы, долины, дали. Ласкательность этой буквы и погладит, и поцелует, и побалует, хотя и словчить, и словить, и слукавить может. Луна, лебедь, лилия, лотос - классические объекты любования. Любовь - слишком расхожее слово, больше подходящее для обозначения сути положительного чувства, испытываемого к чему-либо привлекательно-полезному, от моркови (любовь - морковь - самая назойливая поэтическая рифма) до материальных благ. Слово это подходит и всему вытворяемому влюбленными, жаждущими ответного чувства, сулящего телесные ласки, но для того идеализированного чувства, о котором поведал эллинам Платон, не пригодное. Следовало бы словесно различить два чувства, одним из которых правит стремление к сексу (см. круглосуточные наставления по нему на всех телеканалах), а в другом оно факультативно (см. наше старое кино). Второе чувство, в отличие от первого, взаимно по определению - всегда. Непригодность ведомой л любви для обозначения высокого чувства не умаляет дивно звучащего л в улыбаться, ласкать, ликовать. Ликование - восторженная радость, и в правильной транскрипции этого слова (li:::kovánie) звучание слога ли занимает половину звучания слова, требующего придания определенного выражения лицу. Л, безусловно, самая легкая, летящая буква, быстрее ее на бумажном листе никакую другую не изобразить; если А лишь указывает наверх, то л (в нем А лишается скрепляющей два крыла горизонтальной планки) туда уже взлетает, так что писаться может выше прочих букв слова (исключение составляет лишь неподнимаемое л в слове 'лёд'). Все в небесной дали обязательно с л: солнце, лазурь, луна, ласточка, облако, сокол, орел, самолет, молния, НЛО. Ругательное слово, начинающееся с л, измыслить можно, но... лучше б не надо.
М (m) - музыкально-умилительная буква. Муза, мир, месяц, маленькая моя, милый мой, молчать, молить, молвить. Мама - обращение, совсем не нуждающееся в переводе на какой-либо язык. Мама - это четыре залигованных до-целых первой октавы, и несомненно, это слово без ударения (лексикон малышей не знает правил взрослых). Само собой, мама исполняется адажио. (Папа исполняться может так же, если тот имеется и младенцем любим.) Вообще, запись текстов чередою букв примитивна, те должны писаться на нотоносцах, где каждый такт - из нотобукв - слово; при этом минимально различимая высота звуков - пол музыкального тона. Несомненно, нового поколения словесность не будет всего лишь строками текстов, еле припоминаемых после прочтения, их заменят литературные партитуры, в которых полифония чувств и мыслей обретет видимость незабываемых образов.
Мамка - первый слог - форшлаг, второй на пол-октавы выше и стаккато. И следует помнить, что слова 'мама' и 'мать' не однокоренные. Ничто не роднит милую маму, моющую в азбуках раму, и строгую анкетно-пролетарскую мать. Мать! - слово-аккорд, все его звуки резки и максимально одномоментны. Именно это слово входит в состав ненормативного оборота, публичное упоминание которого наводит на мысль о малограмотности норму запамятовавшего.
М непременна во всем мерном - метры, миллиметры, граммы, килограммы, максимум-минимум, много-мало, миллениум, миллиард. Двухэмное обращение 'мадам', припомненное нынешним навязчивым магазинно-ресторанным сервисом из того же дореволюционного сервиса, может принять на свой счет только дама из офиса или жена бизнесмена, или сделавшая себя сама вумен, которым немудрено смотаться на месяц в Париж - много что мельком там насмотреть. Между прочим, антоним мадам - мымра тоже двухэмный. Само же ощущение себя мадамами у дам по мере удаления от мегаполисов слабеет. На м и современная столица мира - Москва. Образованная двумя так себе звучащими слогами Москва - несомненно, название-абсолют, к которому, так же как к вечному Риму, нечего добавить. И даже если всю территорию Москвы и Подмосковья заселят помешанные на меркантильности иноземцы и 'Ваши документы?' местные силовики будут спрашивать у приезжих на смешанном тюркско-китайском, единственным понятным всем словом останется именно 'Москва'. Ее, Москву, все равно переименовать в какой-нибудь Шандат-Богхай не удастся. Москва Москве - имманентность.
Н (n) - не только русские в нем способность отрицать приметили. Именно благодаря н, плотно прижимающему к небу язык и не дающему воздуху выход, в русском нет, украинском нема, английском never, немецком nicht, латинском nemo категоричность отрицания до осязания слышна.
Даже ночь - очень неплохое дня отрицание. Ни одна буква так не любит удваиваться, как эта симметричная буква, и на нюансы ее удвоения отводится немало школьных часов. То, что 'раненный в бою солдат' не имеет с 'раненым солдатом, вынесенным из боя' грамматической однозначности, не в напряг освоить только очень напуганному военным призывом ученику. Несколько странно, что в военачальнике (исконно он, конечно же, военоначальник) упущено столько таких н-возможностей. А в слово 'нонсенс' сколько н за счет удвоения можно ввернуть, то есть в собственный смысл его носом натыкать. Нет на эту н удвоенную реформиста грамматики - Петра Первого.
О (о) - обнаруживает тяготение смысла слова к объему, к окружности. Голова, туловище, рот, рожа, океан, облако (Вообще говоря, снижение оценки за облока, если таковых, описываемых, два, неправомерно). Круг - несомненно, крог, остроугольного у там быть не может! В сфере ферт - явно о поделенное, ведь логикографически та - офо: вертикальная черта ферта наглядно изображает профиль плоскости, которой как сферу ни дели - только окружности, что по бокам черты, и получишь. Она, он, они - начальное о округляет обозначаемое. Ох! и Ой! - округление рта междометием досады. Восклицательней буквы, чем о, просто нету. О-восторжение (о-междометие с восклицательным знаком) очень стихотворно. Начав восклицательным О!, можно содеять стихотворение из всего: О я!, О ты!, О ничто!, О никто! О предлога требует, однако, продолжения: говорить о... думать об... идти по... докатиться до... Союз но (но - редуцированное однако) всякую мысль поворотит, продолжи его хоть многоточием. Но о не только восклицательно, но где-то и вопросительно. Большинство вопросов о-содержащи: кто? что? много? сколько? когда? доколе? (последний вопрос - супервопрошение, его не зазорно заключать в вопросительные знаки, а в социально-обвинительных текстах - то обязательно. Например: ?Доколе? будем сносить столь строгоправильную расстановку знаков препинания? Где! те с!лышатся - там и! пи!шутся. Хо!!ть посередине слова.) Оттенок вопроса очевиден и в, казалось бы, невопрошающих словах с о: человек? корова? лошадь? волк? собака? лось? - нешто не так вопрошал один прародитель другого, почуяв нечто живое, подходящее, подкрадывающееся - непонятное. В о!рел и со!кол, ко!нь - о! есть восторг следящего за полетом и бегом. В словопонятии 'одиночество' троекратное о - эхо души: о!, отражаемое оболочкой, в которую облек себя человек. Охотники одиночество свое живописать сейчас сколь многочисленны, столь и неоригинальны.
П (p) - буква посередине русского алфавита, и оттого, по-видимому, на нее и начинается самое большое количество русских слов. Впрочем, это и потому проистекает, что п всеми своими приставками - по-, пре-, при-, пере- - слова размножает и при помощи пол- и полу- половинит означаемое, т. е. опять же их приумножает. Да и пара- с псевдо- к любому существительному с прилагательным можно приставить, придав тем смысловые нюансы: к примеру, не подобает путать псевдологическую парамнезию, в которой склонность к вымыслу усугублена нарушениями памяти, с парамнестическим псевдологизмом, в котором нарушения памяти помешали логике. Следует помянуть и пугавший когда-то корень полит- сложнословья: политпросвет (скука беспросветная), политотдел (творец беспредела), политбюро (жупел для не вошедших в состав его). Новоиспеченная политкорректность - понятие по большей части напрягающее. Правда, по сути своей, буква п простая, глуховатая, так что непонятно, почему в группе себя удвоила, подобное умножение, бесспорно, приличествует только привычному эпитету 'групповой секс' - в нем число п могло б подсказать численность секс-группировки. Начатое с простой приставки прилагательное ПРЕКРАСНОЕ есть абсолютное прилагательное; при скромности звучания именно в нем найден прекрасный выход из неописуемости самого прекрасного: пасуя перед его описанием, абсолют лишь приближается к самой красоте, не смея к ней прикоснуться. (*Абсолютными называются прилагательные, с прочими в приводимом контексте не совместимые; абсолютные прилагательные не возбраняется целиком выделять прописными буквами, так же могут писаться и определяемые ими слова, если пафосом спаяны с эпитетом.)
Р (r) - пронзительно рычащая красно-бордовая буква. Родина, кровь, партия, речь, отряд, реять, герой, буревестник, красный. В сочетании с г предшествующим р просто незаменимо для озвучения революционного процесса: гроза, грядет, гром, грядущее, громить, громыхать, грань, грабить, грубить, гробить (есть, правда, мирные исключения: грядка, грибы, агроном). В словах 'хор', 'оргия', 'сор' и 'оргазм' предшествующее р о принуждает слово просто орать, хотя в завершающем слове ор совершенно излишен. Предшествие же буквы у р-букве в слове придает ему ревущий и угрожающий смысл: ураган, пурга, буря, урка, ура! Только в слове 'смерть', всю резкость р приглушая, вдруг прерывает краткое ть. 'Страх смерти' - слова с неразрывнейшим смыслом. Упорство в конформизме - стремление забыть этот страх. Только избранные, трезво смотрящие смерти в глаза, структурируют время жизни по-своему - оригинально.
Слова с двумя р требуют больше времени на уразумение того, что означают, чем одноэрные: препираться, третировать, серпентарий, презерватив, резервация, респиратор, крохобор, раритет, контрреволюция, красноречие, прерогатива, параллелограмм. Как только треть человечества обходится без р? Самое яркое р - в радости и радуге (бесспорной контаминации радости и дуги). Заставь испаноговорящих без р обходиться - безмолвие над Испанией воцарит.
И только в Реальности р просто утверждает Реальность; ее не приняв, теперешний век, век разгула террора (три р!!!), в век всемирного отрезвления не вступит. Реальность есть то, что разверзается во всей своей неотвратимости, руша поверхность земли, рельеф океанов, морей и временные приоритеты религий, конформизмов, прагматизмов, цинизмов и прочих, прочих хитростей.
Утверждение Реальности не тривиальная революция воспарения духа над презренною плотью - переход на иную спираль бытия, в которой дух, плоть - равнозначны, неразрывны.
С (s) - буква-славянка. Буква синевы и белизны: сахар, соль, снег, скатерть, сметана и, само собой - всегда сияющее СОЛНЦЕ. С, сдается, не меньше н себя обожает удваивать - ну ладно б после приставки на с в рассказе иль россыпи, но отчего в профессоре, режиссере, асессоре, прогрессе, где и без того масса букв? Ведь, по сути, осмысления количества произнесенных/написанных с требует только слово 'усатый'. Введенный не столь давно в лексикон, заключенный в пронзительность с секс, несколько смущавший при своем появлении в массовом употреблении, сейчас произносится детьми детских садов с совершенным осмыслением того, что означает. И редкий среднеклассник не сможет связно разъяснить значение таких производных корневой морфемы секс, как сексапильность, унисекс, бисексуал. Смелейшее слово философической мысли, усомнившейся наконец-то в смыслах сутей всего сущего и поворотившейся к самому человеку, - СВОБОДА имеет целых три ударения: первое - на согласный с (стремление стать собою в среде послушников собственных слабостей), второе - на второе о! - восторжение смыслом слова, и третье - на завершающее - да! (осознание того, что социум не смирится с личной свободой). Нельзя исключить, что удвоение с в прилагательном 'русский' служит неким предостережением: непредсказуемость (√страсть ∙ самозабвение = страх) русских общеизвестна. Трехэсное искусство, кажущееся большинству всего лишь воспроизведением действительности в художественных образах, также небезопасно, т. к. имеет в корне своем искус. Сдается, современное искусство (все чаще сплав бесовщины и технологий пиара) вдохновляется одними свежими криминальными сводками. Трехэсное 'Ренессанс' - это слововосхищение искусством столетий, когда естественно и просто на всеобщий суд выносилось только что сотворенное прекрасное и высокое. Об этом настоящий мастер в современной России пусть не грустит. Кстати, утроение с-страшащего в СССР (сомнительно, что плодящимся сейчас экстремистским сообществам удастся составить себе аббревиатуру ужаснее) устрашало население всех стран, но не самих эсэсэсэрцев.
Т (t) - самая твердая буква: творит, твердит, требует, тарахтит, тараторит. Может тряхнуть, трахнуть (не путать с неологизмом 70-х - трахать, употребляющимся преимущественно в возвратной форме с постфиксами -сь -ся). Очень любит после себя р -требование, труба, топор, турок, трах-тарарах - и даже берет его в табуретку. В кириллице писалась в виде молотка, отражая свое название - 'твердо'. Слово 'труд' - целесообразная деятельность человека, направленная на созидание, - во что бы то ни стало должно было начаться с этой твердой решимости т, чтоб тем опротестовать постоянный эпитет 'напрасный труд'. Ать (конечная часть корневой морфемы, часто завершающей распространенный ненормативный оборот) и ять (конечная часть, не вполне ясной части речи, ненормативно выражающей недовольство по большей части женской нравственностью) являются акцентируемыми элементами устрашающе-ненормативных речей. В самом строгом армейском приказе - Молчать! Бояться! - именно твердь ать-ять устрашает.
У (u) - буква удивления: ум, русский, буря, пурга, ураган, стук, умиление, удаль, умирать, музыка, мука, ух ты! У-буква рисует угол и углубляет смысл сути. Сударь, сударыня - два бытовавших некогда на Руси обращения, безусловно, более других уместны ныне (в них ни иностранной претенциозности мадам, ни притязаний господствовать господина, ни навязывание товарищества товарищем), но, увы! трудно вернуть их лексикону русскоговорящего человека, подвергшегося такому невыносимому девяностолетнему унижению. Жутко даже представить те ушедшие времена ГУЛАГа, когда всякий ощущал себя убогим гражданином (-кой), с которым (-ой) государство (его руководящие уроды) могло вытворять что угодно, вплоть до убийства без суда. Ужасно то, милостивые государи!
Ф (f) - фартовая буква, обслуживает в основном слова чужестранные: фабрика, фаворит, фрукт, футбол, фанфара, фарфор, параграф, автограф. Не наши с нее ни фишка, ни фонарь, ни даже сарафан с фуфайкой, наше с ф одно фырчанье - фуфу да фьють. Фуй - эвфемизм, рекомендованный к употреблению в проблемных ситуациях одним нашим философом, - навряд ли приживется. Профанация (фуфло) это. От многих ф-содержащих слов попахивает (фи!) нафталином: кафтан, шлейф, фрак, шлафрок, флер, флердоранж, фортель, форс (само собой, без -мажора). 'Фантазия' - самое емкое слово, если верить философам: сфантазировать несуществующее нельзя, и в то же время все, принимаемое за существующее, - феномены сознания. В названиях наук нередок ферт, высматривающий неофитов: арифметика, физика, метафизика, теософия. В философии аж два насмешливо переглядывающихся ферта, точно знающих, что фантазий и фикций в ней всегда фифти-фифти!
Х (x) - буква дыхательная, еще точнее - выдыхательная, и тому подтверждение не только ха-ха смеха или хо-хо хохота. В хаосе, химере - дыхание мифологическое, в ух ты, эхма - родное. Вдох, выдох без х немыслимы, а хрип и храп - и подавно. Хвастать ли, хвалить ли, хулить ли, хитрить ли - все дыхания требует. А какие с х словца презрения получаются: хана, халява, халупа, халтура, халда, хам, харя, хакер и еще есть. Но есть и хорошие с х слова: хлеб, художник, и даже - красивые: хлад (холод - это просто низкая температура) хлад же (устаревшее, высокое) подразумевает его ощущение (похоже, холеною плотью). Х часто в междометиях: ах, ох, ух, эх. С х и краткое эхо (среднеарифметическое мечущегося в пространстве эхо-охэ-хэо-эох-оэх-хоэ). Хетер (хлынувший воздух) - несомненно, более правильное название ветра. Самое красивое с х слово - ХРАМ. В нем сочетаются дух веры, восхищение и лаконизм. Бесспорно, абсолют-слово*! *Абсолюты - слова для всех, но не для очередного эсперанто, а для упразднения многоязычной стихии, то есть перехода на передачу мыслей без слов.
Ц (c) - немецкая буква (см. словарь иностранных слов на ц), хотя отчасти и греческая (см. там же), впрочем, и китайцам не чуждая (дацзыбао, царство Цынь, цзюнь-цзи Конфуция, 'Дао дэ цзин' Лао-Цзы). Цель - слово-повеление в себя же попасть. С латинское (передающее фонему ц) стоит третьим в латинице, нашим же алфавитом ц из-за редкости употребления отправлено ближе к концу. Эту букву в принципе можно б и упразднить, как цокот копыт со звериным цап-царап, да и про цокольный этаж не всякий припомнит. Неужто цацкаться с ц из-за цыплят, цирка и цыгана на цыпочках? Но отменить ц целиком невозможно, потому что есть царь-слово - СОЛНЦЕ. Солнце - центр и творец мироздания, непроизносимое его лнц есть неразгаданная аббревиация эманаций тепла, света, цвета. Ц - звук солнца, птицы свистящим цы ему вторят, цикады поминают его и в ночи. А сколько прецедентов возведения цивилизациями пирамидальных лестниц к солнцу. Предпоцелуйное 'я тебя люблю' (то есть 'лю-лю' - словцо для объяснений в песочнице), и только в 'ты - мое солнце' - постижение ценности любви.
Ч (ch, подойдет и четверка - 4) - самая гордая буква: чистота, честь, человек, чин, чело. В своем заумном языке В. Хлебников озвучивает очевидное: первая согласная простого слова управляет всем словом - приказывает остальным буквам. В наибольшей степени то справедливо для словоначального ч. Так как, опять же по Хлебникову, в словах с первым ч все последующие звуки друг друга уничтожают; и из-за того, что после первого ч все в слове чуть приглушается, в чукче (этому противоречащему очевидному чванному чудаку) ч повторено. Впрочем, удваиваться в словах ч, как и всем шипящим, ни к чему. Из-за своей точности месторасположения в луче, точке, черте, чертеже ч - черного цвета, но не от мрачности сути, а из-за способности четче прочих букв очерчивать контуры. Точка, вообще-то - точь и четко осмыслена в точь-в-точь (попадание одного не имеющего пространственного распространения в другое - чудо), и луч есть прямая из ч-точи, и л - его острие. Лучи (каждый луч мужероден) и точи (те женского рода), распространяясь и заполняя пространство, делают его среднеродным. Из-за ч-свойств чувство никогда не будет ощущению синонимом. Мечта человечества жить исключительно ощущениями, различающимися между собой исключительно приятностью, понятна, однако именно глубина чувств делает человека человеком, то есть дает ему возможность жить ярче. Человек и червь сходятся в точке ч: первый уничтожает второго на поверхности почвы →ч←, второй - первого в чреве ее. Однокоренные определения чудной и чудный антонимичны, ибо первое подразумевает недоуменную неприязнь, второе же чарует необычностью. Что, конечно, писалось бы, как произносится, - што, если б не проверочное просторечное чё? Но чеканящее словоначальное ч, отодвигаясь к концу, делает его чувственно-ласковым: печка, дочка, молочко, мальчик, пальчик. Самое отчетливое ч в досаде 'чёрт!' - в ней столько отчаяния, что не все идет своим чередом.
Ш (sh, а лучше w) - позаимствованная из еврейского алфавита, шире прочих буква, оттого и уширяет нередко смысл слова: ширь, башня, пашня, ширма, шаг, масштаб (предписание расширять, реже - уменьшать), но может и помочь услышать шутку, шалость, шлепок, прошлое, пошлость, шум шторма и шуршание шлейфа и шлепанцев. Двухэшный шалаш не только палиндром, но и развернутый чертеж этого шуршащего сооружения с входом под л. В именах собственных ш ласкательно - Маша, Миша, Даша, Иваша. В ненашем имени Кшиштоф аж два таких ш. Нешто малыш, так обласканный собственным именем, утратит когда добродушие? Все в мире шкурничество - от повзрослевших без ласки. Кыш!-мышь-слышь-тишь - мантра-шикалка для ночи в избушке. Ш незаменимо для передачи шумов: шипение, шепот, шелест, шуршание, шарканье, но в зависшей тишине почудившийся шорох расслышит лишь тишь...
Щ (щелкопер ее знает, как должна писаться, но есть, вообще-то, тщетная тоже хвостатая q - не пропадать же ей!) - буква, способная стращать: щука, пращур, пресмыкающееся, пещера, куща, щи (общепита того века, не домашние), щемить, пощечина, трещать, щит, тащить, мощи, кощунство, нищета, Кощей (чаще выбирается еще зловещей вариант произнесения: кощ::ей). Ощущение - слово, навевающее карлмарксовский постулат: 'материя - это объективная реальность, данная нам в ощущениях'. Из чего неясно, оказывает ли какое-нибудь ощущение реликтовое излучение на ничего о нем не знающего и материальна ли информация, вызвавшая у получившего ее ощущение пуще тактильно-визуально-аудиально-ощутимого. Бытующие в настоящее время обращения: к женщине - 'женщина', к мужчине - 'мущина' (в таких допущениях ударные гласные уступают свою ударность согласной щ) звучат устрашающе. Обращение к такой глубинной, социальной, моральной, половой, этической сущности индивидуума может иного или иную заставить ощериться. Хотя обращение 'товарищ' к мужчине допустимо вполне. Бытовавшее не так давно такое же обращение к женщине, не вступившей и не вступающей в компартию, ставило ее в щекотливое положение.
Ъ (разъединить приставку и корень может и й (j), между ними явно слышащееся, но съязвить или сделать разбойника отъявленным без ъ никак не получится). Сеть, изъясняющаяся то кирилличной, то латинской клавиатурой, вовсю игнорирует разделительную функцию ъ. Изъятый из Сети многими пользователями Интернета в непроглядных объемах текстов на кириллице ъ съеживается, и не исключено, что скоро он вместе с ятем и i (десятеричным) затаится в мире устаревшей словесности перед компонентами своего квадритонга еёюя. А из адъютанта и сейчас отличный адьютант получился бы. О мягком знаке - чуть ниже.
Ы (y) - обращающая на себя внимание буква. Мышь, крыса, рысь, дым, рык, дыба, мы, ты, вы, дырка, бык, рыжий, мысль, высь, цыган (не связываться), цыплята (не наступать). Ы - серый, дымчатый звук. Слово с ы начать нелегко, но в мире животных и дикарей, еще не выдумавших слов, оскал в ы - предупреждение выразительнейшее. Фонетически чисто ы звучит в гудке парохода, который в ономатопейном варианте есть - гы-ы-ыд. Несмотря на полное схождение в этом неологизме психоакустики с психофонетикой, тот не вводим в словарь абсолютов из-за непонимания инакоговорящими чисто русского звучании ы: брысь! кыш! цыц! И у розыска столь же выразительных эквивалентов этих междометий в других языках нет перспективы. Увы!
Ь (английская с прямой палкой цифра шесть, которую местами за ненадобностью опустить) - много чего смягчает исключительно для заучивания: ночь, дочь, речь, рожь, ложь. Сколько поколений реформаторов лелеяло надежду покончить с ь там, где в звучанье слова он ничего не привносит. Но всего-то в итоге получилось, что лишь речевой оборот 'уж замуж невтерпеж' в исключеья без смягченья попал, точно есть фонетическое различие - вскач или вскачь нестись и навзнич или навзничь падать. Смягчение шипящих в дочь, ночь, дрожь, немощь еще можно осмыслить, ну, а в мощь? (у той две транскрипции - мощ: и мощ::). Кое-кто мягкий знак в Сети еще апострофом изобразить норовит. Но как пить дать, похерит его чатящаяся молодежь, оттягиваясь в Сети бесцензурно: обильно смайлясь (:-) & стебясь, красуясь словоблудьем. Ж!уть! И убиться ей объяснить, насколько все то по большей части словесно-смысловая косность: подслушанные у кого-то забавненькие речевые оборотики, модненькие англицизмы и даже фривольности донельзя на олбанском, и те (даажжи те!) одни и те же друг у друга переписки. Правда, оригинальность мышленья - спокон веку редкость.
Ѣ (ять) - ни для кого не секрет, что исключение ятя из алфавита с последовательной заменой на е облегчило (как и обещал декрет 18-го года о введении новой орфографии) широким массам усвоение русской грамоты и освободило школьников от непроизводительного труда при изучении правописания. Но мало кто знает, что эта рухнувшая в щель между двумя мирами буква обратилась в сакральное таинство русского языка. Постижение ее через современные книги или интернетские сети невозможно (там об этой букве ничего не известно): ять хранят страницы ветхих, давно не читанных книг, довольно странно, по теперешним понятиям, сочиненных. В них нет ни введений, ни эпилогов, в них древний бесхитростный автор сразу начинал с того, о чем желал поведать. Так, слово 'вера' писалось когда-то через ять (по-старославянски гласная буква ять обозначала звук е, близкий к а, то есть громко, открыто произносимому гласному) и, имея другое звучание, обладало, несомненно, и иным смыслом. Теперешнее съеженное звучание слова 'вера' веку прагматизма подходит вполне, но разучивание одних коллективных догматов на ять верующим в разум не подходит.
Э (e) (одинаковость сетевого обозначения русских букв е и э не означает совпадения их транскрипций, звук э раскрывает рот больше вниз, звук е - больше в стороны: эль-ель). Звучание э - эфемерно, е - утвердительно. Э - это античная и элитная буква; многие философские и высокие понятия античный мир именно с этой буквы начинал, варвары это традицией не сделали. Этика, эстетика, эротика, экзистенциализм, эвдемонизм, экзорцизм, эскапизм, эмпатия - даже перечень этих понятий настраивает на эллинический лад. Э легко эвфемизирует любого пакостника до эгоцентриста и проблемы с мочеиспусканием до энуреза. Изучивший, что означают все на э слова, имеющие греко-латинскую этимологию, - эрудит, а еще и на прочие буквы - энциклопедист, которому нипочем любые эзоповские тексты, нарастай в них терминологические эскапады хоть по экспоненте. Разгадывающих эзотерические экзегезы сейчас немало. Эх! Жаль, не на всех них нисходят эманации высшего.
Ю (ju) - в юле, утюге, юрте, крюке, юности явно слышна, но хотелось бы видеть того индюка-юмориста, который ее в парашюте, брошюре, жюри услыхал. Введена в эти слова из уважения к их иностранному происхождению, но в каком иностранном языке буква ю наличествует - скажет ли кто? Противники реформ за нее еще посражаются, им- то что, что юнцы за ю-странности двойки получают. Ох, эти юродивые противники очевидного! Петр Первый, любитель реформ, носовые гласные, юс большой и юс малый, враз упразднил; и волапюкцы тогдашние ему носами не хлюпали. Истинное ю - в юге. Юг - это протяжный тревожный крик птиц, покидающих юдоль вьюг, ее бесприют: ю!:г-ю!:-г-ю!:г-ю!:г!.. Возвратясь ж, они беззаботными пересвистами трелью ю!-ю! вспоминают о юге.
Я (ja) - являющая себя человечком с отставленной ножкой, выучивается ребятней без напряга. Но явное я редко ставит себя в начала слов. В словарях слова на я за пять минут читаются. Я отменно ярко в ябеде (я - беда), языке (я - зык), кляксе (кляк-са). Я-окончание слова смягчает: няня, тятя, дитя, батя, Ваня, Маня, разиня; окончание ия - делает ярче: история, симфония, гармония, стихия, полифония. Ия - излюбленное окончание названий стран мира, и Нидерланды при случае Голландия. Медицинские термины окончания -ия облагораживают так, что случись у кого диспепсия, дизурия, эпилепсия, булимия, олигофрения - не сразу смекнешь, что те для его организма не благость. Но многим терминам -ия ни к чему: пневмония по всем медицинским канонам - пневмонит, разве что куриная пневмония. Ия-окончания идут высоким, утонченным понятиям: мифология (осмысляющие мир сказки популяций), аристократия (нуворишествующая сегодня охлократия, по сути своей - охлократь: тяга ее к земным исключительно яствам отношения к аристократизму не имеет), онтология (философия бытия, не объявляющая тайну его неподступной из-за отсутствия отваги разумения). Япония - именно за счет заключения в я (изъятие из Японии ее согласных позволяет услышать воинственный клич японцев - Яо!-ия!) - сразу является воображению всей своей скученностью, всеми своими послушаниями традициям и восходящим над ней ярким солнечным диском. Не то что осозвученные Австралия или Австрия, заставляющие при своем поминании всякого колебаться, мысленно пересекая параллели и меридианы планеты; или еле разнящиеся названиями Швеция и Швейцария, вынуждающие метаться по периметру многоугольника, образованного соединением Стокгольма, швейцарских часов и сыра, шведского стола, являющегося Малышу Карлсона. Россия также явление не очень теперь понятное: брать ли в него субъекты ея федерации и с Камчаткой Сибирь или достанет Среднерусской возвышенности, или, в более правильно узком смысле, вычтя из этой возвышенности сыто-криминальную Московию, иметь в виду только зоны неблагополучия и вымирания, или поверить, что, переболев безумием, нищетой, бесправием, явится новая, единая Россия?..
Ясно?
Этот фантазийный опус не призывает языковые нормы тотчас