Некоторые части повествования читателю могут показаться знакомыми, но, чтоб впечатление от деревни было полным, решил я разные отрывки соединить в одну общую картину, тем более, что эти места подверглись такой трансформации, наглядно говорящей о том, что время не всегда движется вперёд.
Деревень этих не стало, так пусть хоть этот бледный снимок будет напоминать о когда-то существующей действительности.
Не такую судьбу я бы желал своей Родине.
Я, рад, что в моей жизни, был период, когда я был частицей этого искреннего, чистого, незабываемого мира, именуемого Русской деревней, создающей для человека особую тёплоту существования, наперекор нашему суровому климату.
Деревня.
Родился я за год до войны, в центе России, куда во время войны не ступала нога фашиста, но война не обошла нас, детство наше пало на трудные для страны времена, воевала вся страна. В то время страна была деревенской и деревянной, трудности жизни родителей и сельских жителей обострили мою память, помнить всё происходящее вокруг себя, начал рано.
Отец с матерью своего жилья не имели, в домах их родителей жили со стариками другие родственники, братья, сёстры со своими семьями. Так что им места не хватило, но всё равно на не продолжительное время приходилось тесниться с ними.
Когда отец работал на ткацкой фабрике в селе Лукново, где я и родился, то жили мы на частной квартире. В нескольких километрах, в селе Большие Холмы, жили родители отца, рядом была деревня и Малые Холмы. Дед с бабкой были ещё тогда живы. Пожить пришлось и у них, но я в это время был совсем ребёнком и ничего не помню. Правда, как однажды упал с печки, помню. Смутно помню своего деда, запомнилось то, что он хромал, почему - не знаю.
Помнить себя стал я по настоящему, когда началась война, отца на войну не взяли, но война не обошла его семью, двое его братьев с неё не вернулись домой.
У отца была инвалидность, которую он получил во время прохождения воинской службы ещё до войны. К началу войны инвалидность с отца сняли, работать он вернулся на ткацкие предприятия района, которые были раскиданы по всей нашей округе. Построены были эти предприятия ещё в царской России задолго до революции, в советское время они получили дальнейшее развитие. В 1933 году отец заканчивал льняной техником и был специалистом ткацкого производства, любил математику и эту любовь пронёс всю жизнь, любовь эта передалась и мне. Я стал профессиональным математиком, в дипломе у меня написано - профессия математик.
Работать отцу долго не пришлось, обострилось полученное во время службы в армии заболевание. Чтобы выжить семья уехала жить в деревню к родителям матери. Вначале жили у бабушки, дом был всё-таки большой, в тесноте, да не в обиде, жили вместе две семьи и бабушка.
Раннее детство, которое я помню, прошло в двух деревнях с именами, говорящими о древней их истории: Удельное-Рыкино и Барское-Рыкино. Через одну из деревень проходила дорога, именуемая Аракчеевской, той ли самой знаменитой, не знаю.
Местность эта была примечательная, рядом находилась железная дорога, прямо за станцией начинался лес. По всей видимости, это обстоятельство и сыграло свою роль в использовании этой местности для скрытия войск от посторонних глаз. В наших местах, в лесах и оврагах залечивали раны, потрепанные в боях батальоны.
Войска прямо с эшелонов терялись в окрестных лесах. Было ещё одно обстоятельство, это то, что не надо было заботиться о питании солдат, войска были максимально приближены к таким источникам, получая продукты питания в соседних колхозах. В колхозе тогда занимались овощеводством, полеводством, зерновыми, держали в то же время и коров, и лошадей, и свиней, и овец, а также кур и гусей. Как в оборонке, сельский житель с утра до вечера работал на победу, мы же весь день были представлены сами себе, старшие братья и сёстры были нашими няньками.
Воевала вся страна, население окрестных деревень во время войны было бдительным, от появления врага не застрахованы были и глубоко в тылу. По ночам по деревне ходили сторожа, стуча колотушками.
Помню, однажды в лесу колхозники захватили парашютиста, который повис между деревьев. Его связали и в сопровождении взрослых мужчин, скорее, дедов, отправили на подводе вместе с парашютом в Сельский Совет. Да, и покинутые дома иногда посещали посторонние.
Был случай, когда женщина поймала вора в своём доме. Она топила баню, пошла за водой, дверь в дом оставила открытой, приходит, а в её сундуках роется мужчина, она его и огрела, выражаясь деревенским языком, по голове коромыслом, связала, и на подводе его отвезли в Сельский Совет, ловили так же и бежавших из тюрем, были и такие.
Милиционеров в деревне я не видел, первый раз увидел я милиционера, когда выправлял паспорт, паспортный стол и милиция находились в одном помещении, было это в посёлке Мстёра.
Рядом с местами, где формировались войска, проходила по краю леса просёлочная дорога, в одну сторону она вела на железную дорогу, в другую сторону по ней можно было попасть во все деревни, расположенные в этой стороне. Перед этими деревнями было широкое поле, изрезанное дорогами. Перед полем располагалась большая поляна, поросшая мелким кустарником.
После ухода войск, сюда пастухи любили из соседних деревень пригонять скот, где устаивались бои быков, которые были в каждом табуне. С одной стороны поля за оврагом была видна деревня Дороново, слева от которой, был крупный строевой лес. Отсюда, по всей видимости, его и возили по построенной дороге в нашу деревню, откуда, по всей видимости, по Аракчеевке везли его на железную дорогу. В глубине леса, окруженная небольшими полями, затерялась деревня Осинки.
Здесь, на окрайках полей было много грибов. В лесу, рядом с деревней, всегда работала грибоварня, куда жители окрестных деревень сдавали грибы, их хватало и на себя. Это для жителей был дополнительный заработок.
По другую сторону поля, вдали просматривались деревни Хмельники, Тимино, Калиты, за ними простирались дали, в которых затерялась река Клязьма.
После того как войска ушли из деревни облюбовали это место пастухи, сюда пригоняли они скот на дневную дойку, долго ещё, как память об этих временах, находились здесь срубы землянок нетронутыми. Овражек этот был рядом с лесом, чтоб подъехать с бидонами за молоком на подводе, в крутом берегу оврага сделан был спуск.
Возможно, его сделали и солдаты, кроме лопаты другой техники в деревне тогда не было. Был очевидцем и исполнителем земляных работ и я, участвуя в рытье нового пруда, место для которого выбрали в низине рядом с деревней. Вода в нём предназначалась для полива огородов. Каждый дом должен был выполнить определённый объём работ, чтоб не мешать друг другу, работа разбивалась на этапы. Копать выходили всей семьёй и стар и мал, кто-то копал, а кто-то на тачке вывозил землю. Работа просто кипела и продвигалась быстро. Обычно копали летом после трудового дня, за лето берега пруда обрастали травой, и они потом меньше разрушались, весной водоём заполнялся водой, летом так же чистились и старые пруды. Таким образом, делались и запруды в оврагах, следы которых остались до сих пор. Не будет деревень, но пейзаж долгие годы будет хранить на себе заботливую руку сельского жителя.
Разные спуски были обустроены и в других оврагах, особенно в окрестности деревни, напротив её центра. Дорога поднималась здесь из оврага прямо перед окнами родительского дома, взгляд невольно долгие годы в любую погоду, в любое время суток и время года останавливался на далях, до боли знакомых и родных.
Приходиться удивляться тому, как люди основательно обустраивали для себя своё жизненное пространство, жить в этих местах они собирались долго, делалось это также для их детей и внуков, хоть жизнь в деревне легкой назвать было нельзя, но никто деревню покидать не собирался. Им было, что защищать в войну! Знали бы они, что ждет эти места в будущем, без войны они подверглись разрушениям, о которых создатели этого ландшафта не могли и подумать, природа же довершила начатое, леса опять захватили себе все, когда-то отвоеванное человеком у них, пространство, заросли все поля и овраги.
Чтоб не надо было далеко ездить за водой, в этом же овражке, что был рядом с землянками, сделали солдаты плотину, долго она напоминала о тех временах зарослями осоки по берегам, да илистым дном, её как-то весной прорвало, ремонтом заниматься было некому, да, и было не до неё. А мы ребятишки мечтали о таком водоёме, с ними у нас было трудно, река Клязьма протекала в 4-ех километрах от деревни.
Последнее время все чаще приходит на память, расположенная невдалеке от деревни, улица моего раннего детства, небольшой овражек с двумя рядами землянок.
Это была моя первая детская площадка, где мы играли гильзами от артиллерийских снарядов. Мы в них наливали воду, сверху забивали деревянную пробку, ставили в костёр, сверху на пробку клали какую-либо железку, иногда молоток, которым забивали пробку. Затем залегали за деревьями, в какое-нибудь углубление, вроде старого окопчика. Когда вода закипала, пар выбивал пробку, и она устремлялась вверх. Молоток с высоты падал вниз, оглашая окрестность жутким свистом, этот-то свист и привлекал нас. На наше счастье, эти развлечения заканчивались без происшествий.
Населённые пункты в нашей местности были небольшие, но расположены были они часто. В каждой деревне была ферма и конюшня, так что работой жители деревни были обеспечены круглый год. Летом была ещё работа в полеводстве, на сенокосе, на уборке урожая, зимой население деревень обслуживало ферму и конюшню. В каждом крупном населённом пункте был маслозавод, куда свозили молоко из соседних деревень. Так как по всему району было развито сильно ткацкое производство, то очень много садили льна. А эта культура очень трудоёмкая, требовала много людей.
Лес в сторону железной дороги был большой и тянулся на многие километры. Будучи взрослым, часто я ходил в лес с отцом, ходил и один, но были места, куда редко ступала нога человека, заблудиться не стоило труда. В лесу, как правило, жители из других деревень не встречались, места, чтоб собирать грибы и ягоды хватало в окрестности своих деревень, да, и времени для длительных походов не хватало, с раннего утра до позднего вечера взрослые, в основном женщины и подростки повзрослее, работали. Дети же заходить далеко в лес остерегались, в то время много было в лесах и волков, в основном, только они и представляли опасность, которые после ухода войск опять вернулись в свои владения, объектом их нападения стали овчарни.
Вот и сейчас после окончания холодной войны и нашего поражения в ней, вылезли волки из своих нор, вывелась за это время новая порода, злая и хищная, старые и беззащитные стали объектом их нападения, раньше человека волк обходил. И мне однажды зимой пришлось под вечер во время пурги один на один встретиться с одиноким волком на уже занесённой снегом дороге, которую волк мне уступил, это был цивилизованный волк, шел мне тогда 16-ый год.
Сейчас вот главный санитарный врач России призывает уничтожать волков, но только особых - ворон.
Между лесов и перелесков терялись небольшие поля, которые были изрезаны оврагами, стекающими к реке Клязьма. Расположенные в лесах войска к полям и дорогам в целях конспирации относились бережно, в населённые пункты заходили редко.
Было в то время у меня детское увлечение, ходить по деревенским тропкам и собирать валявшиеся недокуренные папиросы, я аккуратно из них высыпал табак в железную коробочку, специально найденную мной для этой цели. Но я не курил, только изображал курящего, нося всегда с собой табачок. Деревенский народ в это время курил только самосад. Отец за курение меня не ругал, даже иногда предлагал закурить, когда мы с ним ходили в лес за грибами, но в отличие от своих дружков курить я так и не стал.
Все окрестные леса и перелески были изрыты окопами и блиндажами, которые угадываются, и по сей день, хотя вокруг шумят уже густые леса. Долгие годы после войны находили мы в них стреляные гильзы от снарядов.
Соседние с деревней леса были чистыми, никаких куч мусора, никакого сухостоя, все было убрано, трава была не высокой, так как в лесу постоянно пасся скот, почва регулярно удобрялась. Поэтому было много и грибов. Лесные дороги были достаточно широкими и ухоженными. Лесник строго следил за состоянием делянок, которые отводились под вырубку, в деревне в те времена печки топились только дровами. Все леса были поделены на квадраты, границы между которыми четко сохранялись, своевременно чистились.
Очень строго следили за воспроизводством леса, соблюдался четкий график вырубки его. Пни корчевались, проводились борозды, в которые закладывался новый лес. В обязанности лесника входила и заготовка семян для посадки, в основном это были семена хвойных деревьев. Выбиралось дерево с большим количеством шишек, спиливалось, затем на нем обирали шишки, которые и сдавались леснику. В лесу было как в парке, не то, что сейчас, когда без страха нельзя зайти в лес, ужасные клещи с каждым годом всё агрессивнее заселяют всё пространство захламлённого леса. В мои годы люди чётко понимали, что чистота леса это и их чистота, лесом мы кормились. Окрестный пейзаж многие годы был неизменным, радуя наш глаз своими красотами, которые были тебе доступны с малых лет, оберегая и защищая тебя.
Сейчас мы наблюдаем совсем другую картину, которая остро ощущается везде, когда места, давно тобой не посещаемые, при посещении становятся просто неузнаваемыми и мне выросшему в лесах, умеющему ориентироваться в незнакомой обстановке, иногда это сделать становится трудно. Когда-то плодородные поля теперь заняли дикие леса, добраться до которых стоит большого труда. Вокруг этих диких лесов, стали неузнаваемы и поля, по которым невозможно пройти даже пешком, дороги, по которым денно и нощно в любую погоду сновали трактора и машины, скрывает сорняк, и угадываются они только по колеям.
Заросли поля каким-то новым сорняком, стал преобладать один сорняк и на каждом поле свой. Раньше такого не было, произрастали тогда в соседстве разные травы, сейчас произошла какая-то мутация сорняка, стал он очень и больших размеров. И, немудрено, так как травы не скашиваются, поля не пашутся, всё отдано на откуп матушке-природе, которая на российских полях отрабатывает свои волчьи законы. Это мы наблюдаем и вокруг себя, живёт и тянется к солнцу теперь одна шпана, рэкетиры и разное мелкое жульё и ворьё, добровольные помощники власти, некоторые из них превратились в настоящих монстров, и вершат нашими судьбами. Не зря мелкое хулиганство, а именно оно направлено против населения, всегда остаётся безнаказанным, законы и власть не хотят защищать копеечный ущерб пострадавших, у которых отбирается последнее. Посадишь эту свору, а их надо кормить, они занимают место в тюрьме, которого и так не хватает для своих врагов.
И над всей этой картиной запустения в вышине грозное синее ясное небо и солнце, нещадно жгущее своими палящими лучами всё вокруг, сорняк же, чтоб спастись от его лучей, сбивается в кучу, организуя непроходимые заросли, в тени которых ни для чего другого жизни нет. Эта картина наглядно показывает на то, что и в человеческом обществе творится что-то неладное. Вспоминая эти места и видя то, что творится здесь сейчас, невольно в голове возникает мысль о том, что, не в чернобыльской ли зоне мы живем, и что об этом нам просто не говорят.
Чтоб как-то сгладить эту мрачную картину, на входе в эту зону, на месте где когда-то был летний пионерский лагерь, вырос женский монастырь, хозяйство которого постоянно расширяется. Женская фигура в длинном до земли чёрном платье очень гармонично вписалась в окружающий мрачный пейзаж.
Внутри новоявленных лесов никакого порядка нет, как теперь и везде. Кругом валяются огромные деревья, поваленные океаническими циклонами, которые добрались и до наших муромских лесов, валёжник никто не убирает, леса становятся такими, что немудрено, если в них скоро появятся и Соловьи-разбойники и, я думаю, будут они такой силы, что никакие Ильи Муромцы не справятся с ними.
В новое рыночное время очень модным стал термин - упущенная выгода. Естественно, глядя на эту картину запустения, всегда возникает вопрос, а кто же потерял эту выгоду? - Олигарх, который живёт на нефтедоллары в своих дворцах, или мы, простые люди, которые лишились богатств земли, веками отвоёванными у леса не одним поколением наших предков. Ясно, что эту выгоду потеряли мы, нам теперь не по средствам обработать эти, когда-то плодородные земли.
Существующие законы, которые направлены против людей возделывающих свои несчастные 3 сотки, проживающих в хрущевках, подтверждают данное предположение. Вот и старается власть своё неумение управлять природным ресурсом - землёй, компенсировать налогами с бедного населения, росту налогов на землю нет конца. Чем больше необработанной земли кругом, тем выше данные налоги. Несчастные квадратные метры, на которых стоят наши хрущевки, и те облагаются налогом. А как выйдешь из любого населённого пункта, кругом, куда ни кинь взгляд, увидишь безбрежные просторы, захваченные популярнейшей культурой наших новейших времён - полынью. И немудрено, ведь обрабатывать землю намного сложнее, чем заниматься рэкетом.
Вспоминаю своё голодное военное детство, лес тогда был для нас единственным кормильцем, как и сейчас. Жаль только вот, грибы многим из нас сейчас употреблять нельзя по состоянию здоровья, но куда денешься, употребляем. Тогда, на всех дорогах и тропинках, которые бережно относились к нашим детским беззащитным голым пяткам, чувствовали мы себя хозяевами. Это была наша родная земля, которую защищали наши деды, отцы и старшие братья, чего нельзя сказать сейчас. Теперь эта земля отдана на разграбление, сейчас уже ведут речи о том, чтоб ограничить в леса доступ простого люда.
И на все эти богатства уже замахивается агрессор, с каждым днём наглея от своей безнаказанности, одержимый зудом реформирования. Человеку, прожившему почти 70 лет, захватившему времена, когда эти богатства были народными, когда леса больше походили на парковую зону, сейчас трудно это представить. А ведь раньше Россия была деревенская и деревянная. Это последние лет двадцать пять, заселил эти просторы клещ, а сейчас обживает гадюка. Только во время войны, помню, были часты встречи с этими обитателями, и то только в глубине чащоб, но они не были так агрессивны, никогда не нападали первыми.
Пока сейчас ещё душа отдыхает в лесу, и ты туда рвёшься как на встречу со своей молодостью, когда мы видели над собой чистое мирное небо с ласточками и стрижами в вышине, окружали нас тогда богатые и чистые леса, колосившиеся поля и цветущие луга с пасущими на них стадами. Вдали же, всегда тебя ждала родная твоя деревня, которая принимала тебя любого, давала тебе покой и сон, что в настоящее время является большим дефицитом. Теперь голова занята совсем другими мыслями и далеко не утешительными.
До сих пор помню, как мы с матерью ездили на делянку, расположенную за оврагом и полем рядом с деревней, напротив окон нашего дома, корчевать пни. Сначала, с пней обдиралась кора, которая тоже шла в дело, затем пенёк спиливался почти до самой земли, снегу еще было мало, на салазках мы все это возили домой. Пока пилишь пенёк, сырой от пота становится вся одежда, и пилить приходилось до головной боли. Летом же, когда отец приходил с грибов или ягод, он всегда нес на себе крупные сучки, которые еще не сожгли, или сухостой, так поступали все жители деревни, и я частенько из леса приходил с вязанкой сучков.
Сейчас же по лесу невозможно пройти пешком, кругом сплошной бурелом и это ещё не самое страшное, он варварски вырубается.
Наша местность характеризуется наличием множества овражков с ямами и ручейками в глубине, впадавшими в главный овраг, несший свои воды в реку Клязьма, которая впадала в Оку, а Ока - в Волгу. Особенно полноводны были эти овражки весной в половодье. Шум ручьёв заполнял всю округу. Почти у каждого оврага в устье или по берегам располагались деревни.
Как крупные реки начинаются с этих оврагов, своих истоков, затерявшихся в глухих лесах, так и Россия начиналась и процветала своими деревнями с их трудолюбивым талантливым народом, вынесшим на своих плечах не одну войну. Весь облик деревень говорил о богатой истории, уходящей в века древности.
Последняя же война оказалась для них непосильной, выстояв и победив, они погибли сами. Не спас людской поток, направляемый из городов, в противовес потоку, уносившему жизненные силы из деревни. Сейчас необъятные наши просторы стали беззащитны перед опустившейся на нас темной силой, уничтожающей на своём пути остатки следов человека на земле, молодая поросль отвоёвывает и захватывает всё вокруг. На наших глазах разворачивается вечная борьба природы и человека. Весь остальной мир дышит кислородом, выделяемым полынь-травой, покрывшей пепелища наших русских деревень.
А дороги? Не соглашусь с теми, кто хает наши дороги, говоря про них и про дураков, которыми, якобы, славна Россия.
Дороги, с сопровождающими их тропинками, и овраги находятся в тесном единстве, переплетаясь, друг с другом, как нежные влюбленные. Ласковые тропинки, выбитые детскими мягкими пятками, изгибаясь и петляя, теряются в девственной тишине оврагов, которые, как материнское чрево, укрывали в годы войны невинные детские души, стремящиеся затеряться в зарослях кустов орешника с цветами ландышей вокруг, освежающими и наполняющими своим ароматом эти, пока ещё нетронутые, дебри, с сочной ароматной травой на тенистом дне, сохраняющем прохладу журчащих ручьев от ярких солнечных лучей теплого летнего солнца. Солнечные же склоны одаривали нас облюбованной их земляникой, украшавшей склоны ковром белых цветов и огнем спелых душистых ягод.
Обе эти артерии, питающая одна народом, другая водами, как кровеносные сосуды пронизали всю Россию. Всё, что надо влаги для деревни, оставалось в её прудах и оврагах, полях и лесах, остальное же бескорыстно питает реки и озёра, моря и океаны.
Зимой снега, весной вода, этот круговорот в природе, как вечный двигатель, гонит живительную влагу по своим артериям, вокруг которых, как оазисы в пустыне, раскинулись островки человеческой жизни.
Весной река Клязьма иногда не справлялась с этим потоком, и вода начинала накапливаться и затоплять нижние улицы поселка Станки. Вся моя жизнь связана с этими тропинками, дорогами, оврагами и реками, по мере взросления, я осваивал все новые пространства и берега, вплоть до самой Волги, а жить остановился на берегах Оки.
Сначала родной для меня была деревня Удельное-Рыкино, затем Барское-Рыкино, затем: Станки, Мстера, Вязники, Горький, и, наконец, Муром.
Осваивать эти места приходилось мне одному, как и всем моим друзьям, каждый выбирал себе дорогу сам. Как будто завещал мне освоение новых брегов мой дед, который меня так и не увидел, живший у самых истоков этих рек, терявшихся в лесах, рядом с его хутором и деревней. Есть у этих рек и другие истоки, но это и другие люди, и другие истории. Наверное, тяга к этим местам заложена в меня с генами моих предков.
Пока еще свежа память, решил оставить об этих местах свои воспоминания, может быть, используются мои записи и возродятся деревни заново и названия этих деревень появятся на картах заново.
В наши деревни во время войны к нам часто заезжали и танки, заходили солдаты. Однажды к нам в дом зашел солдат и оставил у нас ненадолго свой вещевой мешок, давал мне поиграть пистолетом, а перед уходом дал большущий кусок сахару, в то время это было большое лакомство. Постоянно был слышен грохот пушек, в небе часто разыгрывались воздушные бои, похоже, это тренировались летчики. Аэродром был в районе железнодорожной станции Вязники.
Когда же закончилась война, войска покидали наши окрестные леса целый день, трудно даже представить, сколько солдат мог вместить наш лес. Отлично помню этот день, техника, и солдаты колоннами шли и шли через деревню. Я спрятался под крыльцо, дом этот был у нас третий, и между приступок наблюдал за всем происходящим. Под ложечкой сосало от голода. Через улицу перейти не мог, на другой стороне улицы жил мой дружок, с которым мы часто играли. Вскоре после войны они уехали на станцию Мстёра.
После ухода войск деревня вернулась к своему обычному образу жизни. Все ждали возвращения с войны своих родственников, но вернулись не многие. Помню соседа бабушки, который вернулся в деревню без ноги, помощник в деревне был из него плохой, вскоре уехали они жить ближе к железной дороге.
Частенько видел я соседа сидящим на берегу пруда, иногда бывал он навеселе, изредка он и купался, я с удивлением наблюдал за тем, как человек может жить без ноги, для меня маленького мальчика это было ново, частенько он нам с ребятами рассказывал про войну.
В памяти всплывает и другая история, связанная с этим прудом, расположенным во дворе дома бабушки.
Было это в 1972 году, после окончания университета я уже работал в Муроме. Находясь в отпуске, с семьей я решил съездить на родину в Рыкино, где жил отец. Доехали мы с женой и дочерью автобусом Муром-Гороховец до станции Чулково, оттуда электричкой доехали до станции Мстера.
От станции шли пешком с 4-ех летней дочерью на руках, вначале вдоль железной дороги в сторону Горького.
Тропинка петляла рядом с насыпью, пропитанной насквозь мазутом, аромат которого наполнял всё пространство рядом с железной дорогой. Наверху насыпи терялись на горизонте два ряда железнодорожных путей, по которым, пока мы шли, прошло несколько составов. При мне прошла реконструкция путей, вместо дышащих густым дымом паровозов, тянущих за собой несколько вагонов, по рельсам пошли большегрузные составы во главе с мощными тепловозами; отмерла профессия кочегара, подкидывающего в топку паровоза очередную порцию угля.
Дорогой этой ходил я несчетное количество раз, а запоминаться она стали мне тогда, когда посещение своей деревни стало редким, для глаза становились заметными любые изменения, при частом же посещении, которые не замечались.
Особенно памятны мои ночные визиты в деревню, когда ночь сама по себе в мозгу рождает запоминающие на долго впечатления от окружающего, соединённые с твоим внутренним ощущением, обостряемым ночью с её волшебной темнотой и утерянным, с появлением электричества, теперь, когда его не бывает, нами овладевает только какое-то огорчение и раздражение. Раньше же жили мы и без света, что не мешало нам наслаждаться окружающей нас красотой.
Память выдает множество фрагментов картин, которые всплывают в моей памяти, даже трудно восстановить подробности и поводы, в связи, с которыми они родились.
Места эти становятся какими-то обобщенными, состоящими из разных суток времени, с разными временами года и разными состояниями природы; с разными мотивами посещения и моими внутренними состояниями, окрашивающими всё окружающее в своеобразный колорит, создающий впечатление многоликости окружающего одного и того же пейзажа.
Справа от тропинки, идущей вдоль путей, было болотистое место, поросшее невысоким кустарником, за которым невдалеке на возвышенности виднелись дома, рядом с которыми бродили куры под предводительством своих петухов громко горланившими, оглашая улицу своим криком; кое-где стояли новые, пахнущие свежей смолой, срубы, рядом с которыми весь пригорок покрыт был щепой, блестевшей на солнце. Насыпь высоко возвышалась над тропинкой, бегущей внизу перерезаемой ручьём, вытекающим из трубы с другой стороны насыпи и впадающим в болотце. Когда-то это болотце уходило в лес, но рукотворная насыпь перегородило его. Южный склон насыпи усеян плантациями земляники, не успевающей созреть и обираемой по ягодке прохожими.
Поселок здесь рос за счет беднеющих соседних деревень. Особенно хорош был этот пейзаж ранней весной, как только сойдет снег, когда пригревает яркое, слепящее глаза, весеннее солнце, играющее в журчащих ручьях.
Перейдя на другую сторону железнодорожной насыпи рядом с будкой стрелочника, тропинка углубилась в густой хвойный лес. С обеих сторон дороги углубления в этом месте сравниваются с насыпью железной дороги, что делает возможным устройства переезда через дорогу, ведущего из леса к улице, расположенной за небольшим болотцем.
Этой тропкой часто я держал путь, когда приезжал в гости к отцу. Дороги эти, как правило, запомнились мне ночные и зимние. При входе со света, отражающегося от железнодорожных фонарей и льющегося с неба, темнота окутывала тебя своим мраком; кругом стоят высокие ели, в своем сказочном одеянии; ветер шумел в вышине, раскачивая верхушки елей, только комья снега, падающие вниз, нарушали тишину в глубине леса, с заслоном из молодой поросли, охраняющей дорогу. Луч моего карманного фонарика разрезал окружающую меня темноту ярким лучом света, обнажая кружащий и спускающийся с вышины пушистый снег, укутывающий своим покрывалом лесную дорогу. Чем глубже уходила дорога в лес, тем свежее становился воздух, отступает преследующий тебя, запах железнодорожной смолы со специфическим вкусом во рту переработанной нефти. Характерно то, что на этой дороге я никогда никого не встречал, никто не нарушал моего одиночества, только белки иногда пересекали мой путь, перебегая через дорогу.
Летом, все эти места вокруг зарастают черникой, собирающей и накапливающей в себе в лесной непроглядной глуши лечебный эликсир для глаз. Этой дорогой в любое время не один год ходил на работу и мой дед. Сейчас дороги этой, возможно, уже и нет, поглотила её лесная трава и кустарник, которые так и ждут, когда человек отдаст им своё пространство. Дороги и деревни живы человеком и погибают они одновременно.
Перед выходом из леса, пересекаешь газопровод, после этого, повернув почти под прямым углом, пройдёшь немного перелеском, и взору открывалась деревня Удельное-Рыкино.
Последнее время домов в деревне оставалось немного, но деревня была видна, и это согревало душу при каждой встрече, всё-таки она была ещё жива, а тут сразу при выходе из леса, дорога обрывалась, и вместо деревни открылось передо мной поле подсолнухов. Это был для меня удар, к которому я был не готов, не думал, что так быстро отживёт моя деревня.
Бабушкин дом был третьим от края деревни, лес же начинался сразу за деревней, через него шла дорога на железнодорожную станцию Мстера. Этот угол деревни помню я отлично до сих пор. Дорога эта называлась зимником, так как лесом её зимой заметало меньше. Правда, пройти этой дорогой можно было только пешком, так как, нельзя было переехать через железную дорогу, чтоб вспомнить свои походы, да ознакомить с этими местами жену и дочь, и выбрал я эту дорогу. Тем более я даже не мог предположить о том, какая судьба постигла деревню моего деда с бабкой, ставшая для меня родиной.
Теперь эти дороги обречены на зарастание, и жить будут, как и деревни, только в моей памяти и в памяти односельчан, которые так же трепетно относятся к нашему прошлому, для меня и для них это святыня.
Таким вот образом лишился я родины, где провел свои первые годы раннего детства. Дошли мы до пруда, сели на берегу отдохнуть, перекусить. Рядом в неглубоком овражке были бульдозером свалены останки деревни, сверху только торчали сухие ветви, способных дать ещё не один урожай, яблонь. Потом мы решили искупаться, ведь идти еще надо было километра полтора.
Каково же было моё удивление, когда я вошел в воду, думая, что ноги увязнут в иле, а дно оказалось абсолютно твердое, как асфальт. Долго потом я думал, почему так получилось, наоборот, должен был быть один ил. Пока я был в деревне, приходили мы сюда с женой не раз, когда ходили в лес за черникой.
Была дорога и летник, которая шла из центра деревни в поле, а затем лесом до самой станции. Этой дорогой так же часто пролегал мой путь.
Бывало, летом под вечер, идя, домой, выходишь из леса, впереди открывается поле, пока которым идёшь, уже опускается мгла, вдали в домах начинают зажигаться огни. Все мои походы проходили под мотив и слова популярной песни 'С чего начинается Родина', которая просто жила во мне, хотелось сделать что-то большое и важное для своей Малой Родины. И все чувства обострялись от видения гибели этой Родины и осознания того, что я бессилен, что-либо изменить. Родина гибла у меня на глазах, сначала это была деревня Удельное-Рыкино, затем эту участь постигла и деревню Барское-Рыкино, а сейчас вот гибнет всё остальное, к чему привыкла за годы жизни твоя душа.
В этой жизни я оказываюсь гонцом, за которым рушатся все мосты и деревни, дороги зарастают бурьяном. Эти разрушения приближаются ко мне всё ближе и ближе, наступая на пятки, я уже слышу шум рушащих домов и деревень, это гибнет наша Россия.
Перед глазами всегда стоит у меня дорога, которая была видна из окна родительского дома. Её я помню, когда по ней ездили только на телеге, а зимой на санях, для человека же рядом с двух сторон улицы вились две тропинки, дорога была ровной, ухоженной, без колдобин и ям. Сейчас на стене у нас квартире висит картина, на которой изображена эта дорога, рядом с ней белеет кусок кирпичной кладки, это всё, что осталось от родительского дома, а теперь уже нет и этой зарубки, осталась она только в моей памяти.
Затем появились машины, трактора, вначале маломощные, но для них дорога вдоль улицы была закрыта, пользовались они дорогой объездной, шедшей позади деревни.
Домов в деревне становилось меньше, но дорога вдоль улицы становилась всё более разбитой. На ней появились лужи, не просыхающие всё лето, а когда же долго не было дождей, колеи при высыхании превращались в большое препятствие для телеги и лошади, которых становилось всё меньше, а потом они и вовсе пропали с сельских дорог.
Дорогу начали завоёвывать большегрузные трактора и машины, можно представить, во что превратились наши дороги, больше стали они напоминать места прошедших боёв, когда дороги на себе испытывали давление своих и чужих колёс и гусениц.
Деревни не стало, только колдобины стали напоминать о присутствии здесь когда-то человека.
Посетил эти места я лет через 15 ещё один раз, в 80-годы. Окрестные поля уже не пахались, посидел на знакомом с детства бережке, возле которого стоял дом моего деда и бабушки; вдали паслось большое стадо коров, слышны были только хлопки кнута пастуха. Погода была тихая, солнечная, солнце клонилось к вечеру. Во всём было безмятежное спокойствие и безмолвие, как будто здесь никогда не было деревни, не сновали туда и сюда деревенские жители со своими невзгодами и заботами; я никогда здесь не жил, а сейчас, как космический пришелец, оказался на берегу этого, когда-то оживлённого пруда.
И, затем, о, насмешка времени, здесь появился асфальт, увидеть который своими глазами удалось мне намного позже, но об этом пойдёт речь особо.
По краям асфальта ни что уже не напоминает молодому поколению о том, что здесь когда-то ключом била жизнь, но это всё ушло в прошлое, и живёт оно только в памяти моих односельчан, и слеза при воспоминании о нашем тоталитарном прошлом, невольно катится из глаз. А где-то дороги и вовсе исчезли с лица земли, появился асфальт, который уже не греет душу.
Сериалам в современной жизни отводится огромная роль, народ вечерами попадает в многочисленные хитросплетения сюжетов сериалов, его заставляют жить в виртуальном мире, днём же он попадает в расставленные сети наших законодателей. Для пожилого человека устроили жизнь, когда он постоянно вынужден обивать пороги бюрократических кабинетов, в этом смысле фантазия наших законодателей просто безмерна.
Вот для нас придумали дачную амнистию, правда, мы никаких нарушений не делали и амнистия нам не нужна. Сил, денег, нервов эта амнистия отнимет у нас много, юристов на службе у нас нет, все справки собирать надо самим. Наш жизненный уровень падает постоянно, мы уже не можем оплачивать коммунальные платежи, значит, для того чтоб получить субсидию опять надо собирать справки. Ветераны труда, став инвалидами, лишились льготы по оплате содержания жилья, но если ты подашь в суд, тебе восстановят льготу. А чтоб подать в суд необходимо предоставить кучу справок.
К концу дня ты как выжатый лимон валишься без сил на кровать, но и ночь не даёт покоя твоей измученной душе. Получается какой-то маразм, власти у нас нет, кругом властвует только одна демократия, основное достижение которой, закон, надёжно отправляющий население страны на тот свет даже без контрольного выстрела. Статистика подтверждает это.
Наши законодатели не допускают наличия смешанных законов, они упорно и настойчиво переписывают всё множество советских законов, сами того не подозревая, плодя множество ошибок, которые и добивают последних старых русских.
Наша же жизнь сереет с каждым днём. Ветхой становится наша одежда и обувь, которая не выдерживает хождения по мукам, приходит в негодность в квартире мебель, стал не слышен по ночам скрип кроватей, отработавшая своё, перестаёт работать бытовая техника.
Как-то один гарвардский мальчик из правительства, черноглазый красавчик с нерусской фамилией и внешностью, выступая по телевизору и отвечая на вопрос телезрителя о нищенском существовании людей старшего поколения, сказал, что им должны помогать свои дети. - Это не мы всю жизнь горбатились на государство? Да, нашим детям с внуками самим надо помогать. Эти деятели живут в своём мире, не зная того, что творится кругом, они только что и могут определять чужую потребительскую корзину, да так, чтоб как можно больше оставалось им, у них же потребительская корзина безразмерная.
Не могу здесь не остановиться на описании родительского дома, который стал для меня родным на всю жизнь, и теперь часто вижу его в своих снах.
Свои же первые ощущения от своего дома я не помню, почему-то в памяти только всплывает первая весна, возможно потому, что это весна моя была последней перед школой. А, возможно, потому, что с приходом весны, как котёнок, начал я осваивать новое жизненное пространство, которое не отделимо от понятия дома, а первые впечатления врезаются в память на всю жизнь.
Наш дом в деревне Барское-Рыкино состоял из двух комнат, в каждую из них вела дверь из коридора, который тянулся вдоль дома. Комнаты соединялись и между собой, одна комната была кухней, в ней была русская печка, другая - передней, в ней была маленькая печка. На зиму часто вся семья ютилась на кухне, дверь ведущая в переднюю на зиму закрывалась и отеплялась. Позднее, назначение комнат поменялось, русскую печку на кухне сломали и перенесли в переднюю.
Питались мы в основном тем, что вырастим сами, в магазине покупали хлеб, соль, сахарный песок, из масел - комбижир. Летом отец часто покупал соленую треску, продавалась она крупными тушками, которые хранились в подполе, универсальном по тем временам холодильнике. Перед тем как готовить, с вечера родители её замачивали в холодной воде, чтоб она вымокла за ночь, и не была сильно соленой, затем с ней варили суп, или её жарили. Мясо по весне хранилось также в соленом виде, затем оно заветривалось и становилось не вкусным, поэтому больших запасов не делали.
Сытнее приходилось питаться по осени, когда кололи поросенка, выросших за лето козлят. За лето так к ним привыкали, что было очень жалко их нарушать, они как малые дети были ласковые и доверчивые, а уж какие были игруны. На зиму запасали в бочках капусту, в которую отец иногда нарезал кусками тыкву, клали огурцы, помидоры. Зимой тыква в капусте приобретала просто деликатесный вкус, на Украине так солят, говорят, арбузы.
Пища, приготовленная в русской печке, была очень вкусна, обычные продукты, каши, картошка в разных видах, блины, щи из белой и серой капусты, были таковы, что сейчас не в каждом ресторане встретишь по вкусноте такие блюда. А какова была картошка, тушенная со свининой! Не забываемы были щи из серой капусты, заготовляли её специально отдельно от белой капусты. Свиной жир в таких щах просто таял во рту, чем дольше такие щи стояли в печи, тем были вкуснее.
Помню, летом, когда появлялась свежая картошка, отец её варил в мундире, нарезал в глиняную плошку, поливал сметаной и ставил в печь, когда она протопилась, затем она несколько раз вынималась и помешивалась, и все это делалось до тех пор, пока картошка не становилась коричневой. На обед подавали её со свежим или малосольным огурцом, кстати, обедали всегда все вместе и в одно время, родители приходили на обед с работы. Если загуляешься и опоздаешь на обед, остаешься голодным до ужина. Таков был порядок в семье, ублажать каждого не было возможности, и мы быстро привыкали к такому распорядку.
Русская печь - это гениальная находка и изобретение русского человека, жаль, что она вместе с деревней ушла в небытие, она сочетала в себе два качества - вкус пищи и большую экономию времени. Здесь особо надо остановиться на таких качествах печки, как на способности лечить от разных простудных заболеваний, при русском климате, избежать которых просто невозможно. Она несла в себе даже какой-то эстетический смысл. Бывало, лежишь на ней, за окном мороз ли, пурга ли, а ты чувствуешь такое умиротворение и тепло как в душе, так и в теле, рядом заботливые родители и грезятся тебе ласковые сны, без которых не мыслимо счастливое детство, а рядом с тобой мурлычет кошка, которая иногда ложится тебе на грудь.
Когда появилось в деревне электричество, ночами читал я на печи свои книжки, читаешь, читаешь, да так и уснешь там. Родители встанут ночью и выключат свет, ты даже не слышишь этого.
Покрыт дом был тесом, и когда мне было лет 15-16, я учился уже во Мстере в художественной школе, мы с отцом в каникулы двор и холодный коридор перестроили, сделали меньших размеров, крышу дома перекрыли шифером. Раньше до этого отец дом подрубил, то есть заменил у срубов дома сгнившие нижние бревна новыми. Многие дома в деревне уже требовали такого ремонта, у кого-то не было возможности, да, и некому было это делать, кто-то собирался покинуть деревню и переехать на новое место жительства.
Когда я был уже взрослым, то интересовался историей этих деревень, у которых одни приставки к названиям Удельное и Барское, дышат историей и достаточно древней. О возрасте деревни можно было так же судить и по деревьям, посаженным около домов.
Напротив родительского дома, наискосок, через дорогу росли две огромные липы, по их высоте и толщине можно судить о возрасте деревни, таких высоких лип я не встречал, даже будучи взрослым, возраст их, наверное, исчисляется веками. Тогда ещё не принято было подрезать деревья, росли они, свободно ширясь, а больше набирая высоту.
Под окном соседского дома росла раскидистая кудрявая ива, очень толстая, два человека вряд ли смогли обхватить её руками. И у нас во дворе, слева от дома, прямо у изгороди сбоку дома, росла также огромная ива, обедняя окружающие её почвы, на которых ничего не росло, использовалась эта площадь под хозяйственные надобности. Мы здесь с отцом пилили и рубили дрова, рядом выкладывали поленицы дров на зиму.
Родительский дом был в центре деревни, на самом высоком месте, под окном росли три акации, рядом с домом проходила неширокая низина, пересекая приусадебные участки и огороды, заканчивающая небольшим прудом прямо посредине улицы, оставляя небольшой проезд для дороги.
Весной, когда начинал таять лед, и появлялись лужи, мы с отцом прокапывали канавы, по которым вода стекала в пруд, иначе затапливался погреб под домом. Потом появлялись проталины, и оголялась тропинка, бегущая под окнами вдоль порядка. Около дома, знаком был её каждый изгиб, каждый бугорок.
Светило ярко солнце, пели птицы, душа возрождалась после зимней стужи. С прилетом скворцов весна вступала в свои права. Изобразить всё это просто невозможно, внутри меня просто жила какая-то музыка, заполняющая всё моё нутро и рвущаяся наружу.
Будучи маленьким, пускал по этим ручьям я кораблики. Когда сходил снег, появлялись проталины, после появлялась зеленая травка. Как хорошо было посидеть на лужайке, летом под вечер полежать на спине, на берегу пруда перед домом рядом с тремя акациями, глядя в синее безоблачное небо, разглядывая летающих в высоте стрижей и ласточек, гоняющих за мошкарой, слушать, военные и послевоенные песни, которые лились из окон, - кто-то крутил патефон.
Раньше дорога около пруда около дома, была сплошь одна глина, весной и после дождей из пруда через верх вода текла ручьём, немного вдоль улицы, затем до низины, впадающей в овраг. При виде этой дороги, сырой в любую погоду, странное непонятное чувство, отдаваемое тревогой, овладевало мной, отчего только тоскливо сжималась грудь. Как будто я сердцем предчувствовал, что ожидает эти места.
Из пруда брали воду для полива огородов, а также когда топили бани. С весны был он полон, потом воды становилось всё меньше, и тропка уже шла по дну пруда, догоняя воду, которую уже начинали в ведра наливать ковшом. Только после летних дождей, стекаемых ручьями с полей по ложбине соседнего огорода, он опять наполнялся водой. Периодически дно пруда затягивалось песком, и приходилось его очищать.
Я всегда мечтал развести в пруду рыбу, но это было невозможно, ни разу, когда чистили дно, не удавалось найти даже намёка, на присутствие здесь рыбы. Только лягушки, обманывались наличием воды. После их концертов и лягушечьих свадеб вся прилегающая к берегу растительность была облеплена лягушачьей икрой и, кроме болванов, которых было несметное количество, ничего здесь не выводилось. Когда пруд пересыхал, куда что девалось.
Наступала следующая весна, и всё продолжалось с начала, пока не накрыла всё это пространство тупая бездушная борозда, проведённая железным плугом цивилизации, да захватила всё это пространство агрессивная полынь, наполняя окрестное пространство своим горьким привкусом. Полынь стала господствующей 'культурой' на огромных российских просторах.
По другую сторону пруда, который был около нашего дома, чуть поодаль, на лужайке стоял столб с поперечиной сверху, к которой был подвешен на проволоке кусок рельса, рядом с ним на шнурке - металлический стержень. Это своеобразный сигнал, собирающий народ в центре деревни на деревенское вече. Когда уже не было деревни, но долго стоял этот столб не тронутый, не поднималась рука деревенского жителя на этот символ деревенской демократии.
В новой деревне, к которой привыкал я долго, с одной стороны нашими соседями были Угловы, под окном которых и был пруд, но небольшой, выкопанный в основном для полива огородов соседних домов, летом он пересыхал. Семья их была большой, дед с бабой, дочь и двое сыновей, на войну их не брали, жили вместе с ними два внука, Гена и Валя Федуловы, которые были сиротами, отец их погиб на войне, мать во время войны умерла.
Их дяди почти каждый год пасли скот, часто им помогали племянники, а так как я дружил с ними, то часто пропадал с ними в окрестных лесах и я.
Жизнь соседского дома, как живого организма, стоит у меня перед глазами, с его перестройками и ремонтами, а, в конце, и с прекращением его существования в нашей деревне. Жильцы дома переехали жить в другое место.
Когда такое случалось с другими домами, которые были, не так близки, переживалось происходящее не так остро. Здесь он так же становился родным, как и твой дом. Расположение внутри дома было знакомо, как в своём доме.
МИРАЖИ. Часть4.
Миражи - Прошлое, настоящее, будущее.
Дорогим моему сердцу деревням
Удельное-Рыкино и Барское-Рыкино,
Огонь, в очаге которых погасило время,
П О С В Я Щ А Е Т С Я
ГИБЕЛЬ ДЕРЕВНИ.
Можно сложить целую оду одним только деревенским изгородям, которые почему-то не назывались заборами. Этими изгородями огораживался огород. Столбы для него брались осиновые, перед тем как их вкопать, дерево просушивалось и оно становилось крепким как кость. Та часть, что уходила в землю, покрывалась гудроном. В деревнях, расположенных рядом с железной дорогой, использовались для этой цели и железнодорожные шпалы. Между столбами прикреплялись три жерди из высушенной сосны, на них крепились палки, называемые тычинами, которые нарезались либо из можжевельника, которым богаты наши леса, либо из молодых берёзок, либо из тальника. Из можжевельника тычины были самые долговечные, которые вначале очищаются от коры и при высыхании становятся твёрдыми, не поддающимися никакой гнили.
Изгородь эта выполняла разное предназначение. Нижняя часть палок, огибая жерди, втыкалась в землю, потом она так обрастала травой, что разрушить её стоило трудов. Это была защита от кур, которые не в состоянии были её даже перелететь, верхушка изгороди специально делалась неровной; трудно через неё было проникнуть в огород и озорникам ребятишкам за яблоками или морковкой; она защищала и от ветра, и от сорняков занесённым им; зимой это было заграждение, задерживающее снег.
Непременным атрибутом изгороди является малина и крапива, укрепляющая и защищающая владения, и эта изгородь так же говорила о неизменности существующих границ между соседями. Заморские циклоны просто плутали в этих изгородях, теряя свою силу.
Часто вдоль изгороди ещё садили вишню, наши места славились ей, даже сорт есть, который так и называется - владимирская. Сорняки соседа к тебе не попадут в огород, это не то, что сейчас на трёх сотках.
Сейчас наши садовые участки расположены очень близко друг к другу, из-за межи часто происходят ссоры между соседями, иногда её просто нет, тогда как рядом очень много бесхозной земли, зарастающей сорняками.
Не знаю, найдутся ли покупатели на эту землю, поднять эту целину в масштабах нашей огромной страны сейчас просто проблематично, теряется труд всех предшествующий наших поколений, которые метр за метром отвоевали эту землю у лесов, своим трудом на земле создавая климат на планете, благоприятствующий занятию земледелием и проживанию человека. Только одно это должно быть хорошо оплачиваемо! Сколько сейчас уходит средств на борьбу с разными природными катаклизмами!
Чтоб поднять сейчас современный пустырь наших полей одних только горюче-смазочных материалов, сколько надо, я не говорю о технике, а с одной лопатой далеко не уедешь. Да, и народу надо много, ведь раньше сельские семьи были большие, у моего деда было 12 детей. Сейчас одного-то ребёнка вырастить трудно.
Выстраиваемая новая экономика способна только вытеснять человека со своей земли в прямом и переносном смысле, превращая его в перекати-поле, в человека без Родины, в космополита. И какой спрос с такого человека, больше похожего на сорняк, который озабочен только своим кошельком.
Настроением трагедии, разразившейся последнее время в стране, коснувшейся каждого дома, когда линией фронта стала вся наша когда-то огромная страна и пронизана моя картина 'Безмолвие'.
Каким-то шестым чувством я ожидал чего-то подобного, почувствовал это особенно остро тогда, когда в один из приездов в деревню прошел я знакомой дорогой.
Дорога, выходившая из деревни, была моей дорогой в мир, взрослея, который я стал осваивать, дорога же в деревню стала для меня дорогой на родину, которой не стало, но, я постоянно хожу по этой дороге в своей памяти. При приближении к деревне в душе всегда поднималось что-то волнующее, сердце начинало учащённо биться и подспудно в нём, сама собой рождалась печаль.
До деревни оставалось подать рукой, надо было только пройти бульвар, позади, оставалась последняя деревня Плосково, как в насмешку носившая такое название. Расположена деревня на бугре, по обеим сторонам за деревней были глубокие заросшие лесом овраги, улицу посредине разрезала дорога, которая углубилась в почву до самой глины, образовав неглубокий овражек с рядами домов по сторонам, после дождей подняться по этой дороге стоило большого труда.
Это был подъём из низменности, расположенной в пойме реки Клязьма, как поднимешься в гору, посредине улицы долго ещё стояла часовенка, весной около неё на проталине всегда толпилась детвора. Наш путь в школу всегда лежал мимо этой часовенки, иногда и мы присоединялись к детворе, когда шли из школы.
Если здесь повернуться назад, то сверху открывался вид на село Станки, в центре на берегу речушки впадающей в Клязьму, возвышалась церковка, работающей её я не помню, но необычная архитектура церкви всегда вызывала детский интерес, особенно колокольня. Позади церкви располагался фельдшерский пункт, куда обращаться приходилось часто. В одном из церковных помещений с одной стороны размещалась пекарня, а с другой - магазин, куда часто после школы я заходил за хлебом.
Позднее пекарню ликвидировали, хлеб стали возить из Вязников. На месте разрушенной пекарни в честь 25-летия годовщины победы в Великой Отечественной войне поставили обелиск. Дорожка, ведущая к нему, была покрыта битым красным кирпичом.
Хорошая была задумка, но время с этим памятником сыграло злую шутку. Спустя какое-то время, вся дорожка заросла полынью в человеческий рост, которая летом возвышалась над газоном вокруг памятника, а зимой полынь покрывалась огромной снежной шапкой. Глядя на эту картину, непроизвольно приходили на ум известные слова: '...к нему не зарастёт народная тропа'. Не раз, даже не один год, проезжая на автобусе мимо, я любовался этой картиной из окна, удивляясь равнодушию и не наблюдательности жителей села.
Помню, когда долго приходилось ждать выпечки хлеба, поднимались мы с ребятишками на высокую колокольню, откуда открывалась широкая панорама на знакомые окрестности, взор же непроизвольно обращался в сторону своей деревни, которой видно не было, но бульвар, на подходе к деревне, просматривался на возвышенности за деревней Плосково. Позади, горизонт закрыт был бугром, местность наша была пересечённая с множеством оврагов и полей, расположенных на возвышенностях, чем ближе к реке овраги были глубже, а возвышенности выше, многие низины покрывали леса.
Рядом с церковью проходила дорога, которая здесь делала крутой поворот, после чего резко поднималась в гору и шла в сторону районного центра. Что находилось с этой стороны церкви, было не видно, даже с колокольни, всё закрывал косогор. Когда поднимешься по дороге наверх, перед взором открывался во все стороны прекрасный пейзаж, церковка уже видна была где-то внизу, во все стороны открывались глубокие дали. На этом косогоре часто посылали осенью нас выбирать картошку.
Между деревень Плосково и Барское-Рыкино идет широкая дорога, продолжение Аракчеевки, по бокам которой примыкают к ней с каждой стороны по берёзовой аллее. Внутри их располагалась пешеходная часть дороги.
Помню эти дороги, были они утоптаны, почва была песчаной, но не вязкой, скорее всего, почва была ближе к суглинку. Хорошо была ухожена одна аллея, по ней больше ходили пешком, а когда появились велосипеды, то ездили на них. Ходить и ездить по этим тропкам пришлось несчётное количество раз, как будто прошла здесь целая жизнь, моя и нескольких поколений до меня. Здесь протекали дни со всеми временами суток, здесь проходили года со всеми четырьмя временами года. До того она была знакома, что по ней мог я пройти с закрытыми глазами, кстати, темной осенней ночью почти так и приходилось ходить. Темнота была, как говорится, хоть глаз выколи. Электричества тогда еще не было. По краям, с обеих сторон бульвара, поля были измерены нами при выборке картофеля, когда приходилось выбирать её, ползая на коленях.
Любимым занятием ребятишек, когда мы ходили в школу в село Станки, было вырезать свои инициалы на белых стволах берез, которые навечно врезались в нашу память, напоминая нам, пока стоят берёзы и живы мы, о годах нашей молодости. Только здесь, проходя по аллее, можно составить список жителей деревень.
Часто в памяти всплывают эти берёзы, наши берёзы, хранящие на своих стволах мои инициалы и инициалы моих друзей, инициалы жителей нашей деревни. Одиноко стоят теперь эти белоствольные красавицы с печально развевающимися на ветру косами, покрытыми шепчущимися между собой шелестящими листьями с играющими в них солнечными бликами, никто не ласкает теперь их детскими ручками и ласковыми взглядами, нет в них той весёлой удали, чем характерны они были в наши молодые годы.
Как годы избороздили наши лица, так и стволы берёз повзрослели, огрубели, покрылись бугристой корой, как бы пытаясь этим освободиться от наших неловких детских шалостей, ненароком ранивших девственно белые стволы.
В берёзах другой аллеи росли грибы. Часто отец летом, рано утром, приходил сюда за грибами, ходил сюда и я.
Посредине бульвара, рядом с небольшой низиной ближе к деревне, осталось еще заметным место, называемое тогда - круг. Здесь до войны собиралась вечерами молодежь из соседних деревень на танцы под гармошку. Я этого уже не захватил, вся эта молодёжь ушла на фронт, и почти никто из них не вернулся домой. Но эта низинка всегда напоминала о себе, особенно, весной, когда начинал таять снег, в валенках с галошами здесь было не пройти.
Когда появлялись ручьи, во многих местах вода скапливалась, и появлялись запруды, которые нельзя было не перейти и не обойти. В это время и объявлялись весенние каникулы, после которых дороги оголялись от снега, окрестные овраги заполнялись водой и с шумом на всю округу несли свои воды в реку Клязьму.
Когда же разливались овраги, перейти эти потоки не представлялось возможным, нас завораживала эта стихия, и мы готовы были наблюдать этот разлив как угодно долго, когда же он кончался, мы с нетерпением ждали следующей весны. После уроков нашим любимым занятием было ходить на овраги и наблюдать за половодьем. Всегда в это время на ум приходила мысль о том, чтобы неплохо сделать большую плотину и собрать эти воды для лета, тем более, у нас перед домом в овраге остались следы запруды.
На соседних буграх начинала зеленеть травка, появлялись подснежники, на этих лужайках мы и отогревались под теплыми солнечными весенними лучами. Так незаметно от весны до весны и росли мы.
Подросшее поколение выбрало для своих танцев уже другое место в центре деревни под окном наших соседей Угловых.
Дом Угловых стоял прямо напротив пруда, который чуть отклонялся в сторону нашего дома. Около дома по вечерам собирался народ на танцы под гармошку, молодежь танцевала, на лавочке около дома сидели старики. Площадка у дома так была выбита каблуками танцующих пар, что когда уже дома не было, она всё ещё долго не зарастала травой, как будто дожидаясь, что опять по ней застучат каблуки.
Летом в хорошую погоду танцы были традицией. Гармонист в деревне был центральной фигурой, всеобщим любимцем, особенно девчат. Когда его брали в Армию, в деревне наступало временное затишье, не слышно было ни песен, ни танцев, деревня замирала, искалась замена убывшего гармониста, все же вопрос как-то разрешался, гармонист находился.
Народ в деревне был музыкальный, особенно женщины, настоящие танцоры и певуньи. Я, правда, в себе таких способностей не замечал. Про таких, как я, говорят, что медведь им на ухо наступил, но слушать музыку я очень любил, впоследствии, полюбил слушать вот и классическую музыку, особенно симфонии, к чему пристрастил и своих друзей, правда, не деревенских.
Не полюбить же песни тех лет невозможно, сейчас это та же классика. К сожалению, современная молодежь этого не понимает, возможно, это оттого, что они не замечают окружающей их красоты. Оно и понятно, её стало меньше, и слишком прагматичной растёт молодёжь, что, вдобавок ещё, и культивируется, особенно по телевидению, песен много, а петь и слушать нечего. Мои воспоминания будут ей непонятны, для нас это воспоминания, для страны это история, которая сейчас настойчиво выравнивается плугом бульдозера, чтоб ни бугорка не осталось от нашего проклятого социалистического прошлого, чтоб нам не хватило денег на скромное надгробие на нашей могилке.
Пришлось мне увидеть дороги, ведущие к моей деревне и другими, какими они не были даже во время войны, когда все окрестные леса были заняты войсками. Танков тогда было достаточно, но дороги оставались не разбитыми.
Внутри каждой аллеи были глубокие колеи от колес большегрузных тракторов, поросшие полынью выше человеческого роста. С нависших веток соседних деревьев на голову кидались какие-то насекомые, каких в этих лесах раньше не было. Ими оказались крупные клещи, которых население окрестило - лосиные. Хорошо, что они были крупные и легко обнаруживались, не успев спрятаться в волосах и напиться крови. Выяснилось, что сидят они на ветках и ждут табун совхозных коров из Станков. Когда не стало деревни и Барское-Рыкино, в окрестность этих деревень стали гонять пастись скот с центральной усадьбы.
В этот приезд увидел я деревню, глядя на которую, невольно наворачивались на глаза слезы, и при виде всё новых явлений, открывающихся у меня перед глазами, из груди иногда вырывались даже рыдания. Кругом была безмолвная пустыня, видеть меня никто не мог, от этого ещё больше сжимало горло и душили слёзы. Был я в это время уже взрослым солидным мужчиной, весом в 93 килограмма. Там, где когда-то была деревня, паслось стадо, съедая и выбивая копытами последнюю траву, гудел мотоцикл, это помощник пастуха поехал на центральную усадьбу за бутылкой. Никакой романтики пейзаж не навевал.
На левой стороне, при входе в деревню, сохранились еще три дома, зияя глазницами пустующих окон, крыши были разворочены, дворы - развалившиеся, огороды заросли сорняком, а, ведь, участки были когда-то культурными и разработанными, злостных многолетних сорняков не было. Откуда что берётся? Над созданием таких почв потрудилось не одно поколение деревенских жителей. Это были дома Гудушиных и Горячковых, у нас половина деревни были с этой фамилией.
Встретил недавно на посёлке своего земляка, его мать и бабушка жили в нашей деревне, сам он лет на двадцать моложе меня, маленького я его и не помню, так как в деревне бывал я только наездами, а он приходил к бабушке в гости. Так вот теперь, оказывается, нет и этих домов.
Помню, с какой горечью и скорбью я провожал в детстве умерших стариков и семьи, которые покидали деревню, как будто от сердца отрывалось что-то родное, чутким детским нутром предчувствовал я гибель деревни. И вот это событие свершилось.
Во время войны и после, одиноких стариков в деревне не было, все они жили в семьях с дочерьми, снохами и внуками, которые подрастали, многие подростками покидали деревню. Население деревень старело, оставались старики с кошками.
Каждый день старики ждали гостей из соседних городов, куда уехали их родственники. Откуда ждать гостей была в деревне примета, утром, когда умывалась кошка, смотрели, куда она поворачивалась мордочкой, значит, оттуда надо и ждать гостей. Зимой кошка, как человек, часто сидела у окна и наблюдала за тем, что происходит на деревенской улице. Так она и скрашивала одиночество пожилых людей.
Летом каждый дом полон был гостей, это внуки приезжали из соседних городов. Они с нетерпением ждали летних каникул, приезжали и на зимние каникулы.
Позднее стали появляться и одинокие старики, особенно когда колхозы укрупнили, деревня наша попала в разряд неперспективных, многим предлагали переехать на центральную усадьбу, но они отказывались. Вдовы не покидали дома, живя воспоминаниями о своих мужьях, с которыми они начинали свою счастливую семейную жизнь и погибшим мужьям были верны до конца.
С войны у нас в деревне вернулись только 3 солдата. Двое построили себе новые добротные дома, власть для постройки помогала с лесом. Один из них построил дом вместо старого, из которого он ушёл на войну, оставив дома жену и детей. Второй на месте дома, где жили его родственники, которые уехали и перевезли с собой дом. Вернулся он домой израненным, с одним лёгким, привёз с собой и жену, медсестру из госпиталя, где лечился. Дома были добротные.
Когда деревня стала разъезжаться, то и они разобрали дома и перевезли их на другое место. Третий участник войны остался жить в своём доме. Был он изранен, подбиты были обе ноги, когда ходил, то хромал. Жил в деревне до последнего дня.
Жители уезжали из деревни не по доброй воле, с сожалением они оставляли родные насиженные места, после окончания школы подрастала молодежь, надо было трудоустраиваться и начала она разлетаться по соседним поселкам и городам.
На выходной в субботу вечером слетались они на ночку к родителям. Через деревню со станции Мстера под вечер тянулась вереница гостей, приехавших из Коврова, на следующий день, с сумками и котомками, в которых были материнские гостинцы, эта вереница двигалась уже в другом направлении.
На праздники в деревню народу съезжалось много, и те, кто недавно покинул деревню, посещая её по праздникам и выходным, и те, кто на стороне обзавелся семьей и обосновался уже на новом месте.
Праздники отмечали как советские, так и церковные, молодежь была не верующей, старики, конечно, считали себя верующими скорее по привычке, только некоторые бабки посещали церковь, для этого надо было идти в Вязники. Особо популярными были праздники - Пасха, Троица и Успение, объяснялось это тем, что попадали они на весеннее и летнее время.
На Троицу, на берегу Клязьмы, за Станками напротив деревни Ставрово, устраивались массовые гуляния, народ съезжался почти со всего Вязниковского района, приезжали торговые организации, торговля шла бойко - конфеты, пряники, печенье, пиво, лимонад, для нас все это было редкостью, да, и денег на них у нас не было. С этим было трудно, больше жили натуральным хозяйством. Про спиртное, сказать не могу, приезжали люди, как правило, уже навеселе, погода иногда была жаркой, было не до спиртного. Веселья было много, встречи, разговоры, встречались старые знакомые, круг которых у каждого был велик, жители всех окрестных деревень хорошо знали друг друга.
В деревне и зиму нельзя было назвать нелюбимой, жизнь продолжалась в деревне и зимой.
Если бы была возможность остаться в деревне, никто бы из деревни не уехал, не превратился бы в вечное перекати-поле. Многие, даже не имея уже дома в деревне, приезжали с детьми на встречу со своей молодостью, увидеться с оставшимися в живых жителями деревни, их встречали как родных.
До сих пор стоит перед глазами картина, увиденная мной после длительного отсутствия.
С правой стороны дороги, напротив еще стоявших трех домов, возвышалась огромная куча останков того, что было раньше деревней. Под останками оказалась погребённой моя первая школа и моя первая дорога в жизнь, пустырь накрыл их своим покрывалом, так и хочется думать, что это всё временно, распахнётся оно и деревня встанет перед взором как живая. Эту дорогу в жизнь выбрал из деревни я один.
А дальше шло, трудно подобрать даже слово, не поле, скорее пустырь, заросший высокой полынью, полынь покрывала и место, где был когда-то родительский дом. Видел его я последний раз, когда перевозил отца из деревни в Станки. Дом какое-то время стоял один, затем отец продал его кому-то на дрова, его сломали, и увезли. Я после этого определял место дома только по вековой липе, по овражку, расположенному через дорогу, по дну которого когда-то проходила тропка. Правда, оно еще угадывалось и по останкам разрушенного соседского двора, которые ещё возвышались над зарослями полыни.
Таких больших площадей этой агрессивной 'культуры' ранее я не встречал. Первое моё знакомство с ней тоже незабываемо, и связано оно с явлением, когда жители начали покидать деревню. На месте, когда-то дышащего жизнью дома, вскоре появлялись очаги этой растительности, ждущей случая завоевать для себя новое жизненное пространство, а по возможности и всю деревню.
Плантации её сейчас достигли угрожающих размеров, таящих внутри себя зловещие признаки запустения и одичания, и не только земли, а в первую очередь человеческого общества. Моё же первое знакомство с этой 'культурой' связано с внутренним чувством горечи и тоски, вызванные гибелью своей Малой Родины.
Долгое время стоял родительский дом рядом с таким очагом, противясь жизненной силе этой 'культуры', которая всё-таки дождалась своего часа, я, всегда, как будто чувствовал своим детским сердцем эту тайную угрозу.
С развитием цивилизации техника пришла на помощь человеку, заменив его тяжёлый ручной труд, и одновременно вытеснила его с земли. Получается парадокс. Раньше освоение жизненных площадей наших необъятных просторов было первостепенной заботой государства, во главе деятельности человека стояла задача, чтоб каждый уголок земли был обработан, и им прорастало государство.
Только коровы да пастухи были ежедневными свидетелями разразившейся бури, пронесшейся над деревней, которую давно нарекли неперспективной. Однако и кроме меня были посетители этих мест, здесь встретил я молодого человека со станции Мстера, который приехал за малиной, разросшейся на брошенных огородах, только она одна была способна противостоять силе полынь-травы. Оказался он мужем соседки, подруги моей сестры.
Коровки, как марафонцы, каждый день проделывали путь 4 километра в один конец, 4 - в другой, иногда даже и на дневную дойку. Не стало деревень, разрушили и линию электропередачи. Когда я учился в школе, еще в седьмом классе в Станках, света не было, уроки приходилось учить с керосиновой лампой. Позднее эту линию восстановили и на дневную дойку уже приезжали на машине с аппаратом машинного доения.
Сейчас сделали летнее пастбище, провели асфальт, для нас в свое время это было мечтой. Восстановили колодец в центре деревни, о нем еще будет сказано.
Воду стали доставать с помощью электрического насоса. Нам бы это в своё время! Это был особенный колодец, как он, такого, я в деревнях никогда не встречал.
Из него воду брали для питья, она доставалась с большой глубины с помощью ручного насоса. Напротив колодца были два переулка на каждой стороне улицы. Последнее время от колодца, наискосок, виднелся наш дом, который от кирпичной палатки стал уже первым. Раньше между домом и палаткой было два дома.
За водой вся деревня ходила в одно время, так как вначале необходимо надо было откачивать воду, пока не пойдет чистая вода и не заполнятся трубы. Вода какое-то время держалась в трубах, потом уходила. Чтоб откачать воду, надо было потрудиться, это была своего рода зарядка, требующая существенных усилий, особенно, для подростка, чтоб накачать ведро, надо было сделать двадцать с лишним качков. Вверх ручка шла легко, чтоб опустить её вниз, надо было подпрыгнуть, и затем своим весом опустить ручку вниз.
Стоило одному откачать воду, сразу же начал к колодцу тянуться народ. Образовывалась даже целая очередь.
Над колодцем возвышались три больших столба, соединенные наверху, предназначено это сооружение для подъема труб с глубины в случае ремонта. Размер труб был как раз на высоту этого приспособления. Входило в колодец несколько труб, соединенных между собой.
Находился в деревне еще один колодец, который к моменту нашего приезда уже не функционировал, осталась только одна бетонированная яма, в которой мы играли, особенно, зимой, здесь мы строили ледяную пещеру. Трубы так и были оставлены в земле. Врезался в мою память почему-то этот колодец, и эти зимние игры, наверное, потому, что он был рядом с моим домом, и с него я начал осваивать новое пространство.
Рядом с этим колодцем на зеленом бугорке лежали два огромных коричневатых валуна, одно из любимых мест ребятишек, особенно весной, когда появятся первые проталины, а здесь они появлялись раньше всего. Я всегда задавал себе вопрос, откуда здесь появились эти камни.
На другом конце деревни был еще пруд, в отличие от первых двух, в нем можно было купаться, был он не особо глубок, маленькие дети и выбрали его для своего купания, вдобавок, они были на виду жителей соседних домов. Между прудом и дорогой, которая шла за деревню, была ровная сухая лужайка. Дно в пруду было твердым и песчаным. С другой стороны пруда за рукотворным бугром был последний дом, рядом с ним был прогон, в конце его была ровная ложбинка, которую мы облюбовали под футбольное поле. Напротив пруда, в глубь деревни, была у нас и волейбольная площадка, мячи покупали мы в складчину.
Росли мы детьми самостоятельными, со стороны родителей требовали минимум внимания к себе, наоборот, родители в нас видели уже помощников, в городе этого нет. Мы с раннего детства умели совмещать и работу и забавы, у нас вырабатывалось чувство ответственности за себя и за младших братьев и сестер. А были почти все мы сиротами, у кого не было матери, у кого - отца, беспризорниками же себя не считали никогда.
За домами были приусадебные участки, у отца размер его составлял 25 соток, по всей видимости, размеры и у других были такими же, позади участков, было много ям, заросших кустарником, раньше это были овины, в которых из снопов цепями выбивали зерно. Позднее из этих ям брали воду, в основном, когда топили бани, ямы эти предварительно углубили. Позади участков и овинов шла дорога к ферме и силосным ямам. Даже в этом просматривается целесообразность, дорога вдоль улицы не разбивается, по одну сторону дороги были поля, по другую, чтоб было близко подвозить снопы, располагались овины.
Помню, как мы с матерью, на поле вдоль дороги, позади нашего дома, украдкой собирали колоски. Из них отец на ручной самодельной мельнице, состоящей из двух деревянных жерновов, с набитыми в них гвоздями без шляпок и металлическими небольшими уголками с ровной плоскостью наружу, молол муку, из которой мать пекла лепешки. Кстати, по понятным причинам, не могу здесь не сказать о том, что никто, ни в нашей деревне, ни в соседних деревнях, не пострадал за то, что собирал колоски.
Вот так и спасались мы от голода, а сейчас нас самих, как зёрна, поместили между двух самодельных жерновов, один из них власть, другой - криминал, которые давят и жмут нас, пока из нас бедных не посыплется мука, аналогично золотому песку, являющемуся материалом для золотых слитков, своеобразного корма далеко не бедных людей. Есть и другая аналогия, по жизни более суровая, в которой из-под жерновов сыплется уже пепел, и это уже получается механизм, больше напоминающий современный крематорий, экологически чистый, без дымящих смрадом и отравляющих атмосферу труб. Получается, что в действительности, гуманным способом реализуются планы по сокращению нашего населения.
А, в общем-то, имеют право на существование обе эти аналогии. Они как нельзя лучше описывают состояние общества, которое, я именую анархией, для власти это называется демократией.
Ферма располагалась за деревней на пригорке и на прогоне, по которому на пастбище выгоняли скот, как с фермы, так и из деревни. Рядом с фермой, располагался ток, на котором очищали зерно от мусора с помощью веялок, приводимых в движение передачей от коногона, представляющего собой в центре большой металлический круг, от которого отходили три длинных жерди, с их помощью круг приводился в движение лошадьми, погоняемыми ребятишками. Когда на токе работали веялки, стоял сильный шум, кругом было очень пыльно.
По прогону, на котором стояла ферма, можно было попасть в любой овраг, которые расположены вокруг деревни. Скот с завидной пунктуальностью следил за тем, чтоб прогон не зарастал лесом, выбивая копытами и, поедая молодую поросль березок, которые молодыми стайками появлялись, начиная с оврагов, заросших старыми березами, в дальнейшем эти стайки всё-таки взяли своё.
По другую сторону деревни располагалась конюшня, по обе стороны деревни располагались тока.
Когда сельские фермы стали приходить в негодность, количество и лошадей стало сокращаться, а потом и совсем конюшни перестали существовать. На Центральной усадьбе сосредоточилось огромное количество животных, такое количество просто представляет опасность для окружающей среды. Наличие скотного двора угадывалось издалека по запаху навоза, который из удобрения начинал превращаться в вещество, губящее всё живое и неживое. Природа просто не успевает перерабатывать такое большое количество его.
В деревне же размеры стада были оптимальные и не позволяли наносить природе ущерб, что неизбежно при слишком большом стаде. Пастухи регулировали рост зеленой травы для подножного корма скота. На одном месте скот подолгу не пасся, он перегонялся на разные площади, как правило, это были овраги, к которым был обеспечен доступ скота, не повреждая соседних полей. В этих оврагах, недоступных для летнего жаркого солнца, трава долгое время оставалась сочной.
Затем поля вообще перестали пахать, зерновые на наших полях стали редкостью, а когда они созревают, зерно начинает сыпаться из колоса на землю, а это тоже пища для птицы. Как видим, наша земля кормила нас всех, и человека, и животное, и зверя, и птицу, во время войны маленькое зернышко и нас детей спасало от голода.
В этот лес из деревни дорога шла полем мимо фермы. Эта окраина леса была любимым местом для токования тетеревов, в глубине же леса иногда встречались и глухари, которые всегда пугали своим неожиданным стартом, создаваемым шумом своих могучих крыльев. Места эти были любимым местом деревенских грибников. Леса отсюда тянулись на многие километры.
Отец часть своей земли использовал под огород и картошку, это все было огорожено изгородью, позади которой был небольшой картофельный участок, а далее был участок под траву, которую мы заготовляли на зиму для двух коз. Он эту плантацию очищал от злостных сорняков и кустов, чтоб легче было косить траву.
В конце огорода у изгороди стоял большой сарай, куда мы и складывали сено. Рядом с сараем рос куст красной ранней сливы, такой сливы в деревне я не встречал, через тропку напротив сливы росла груша, которая плодов не давала. Был рядом даже куст орешника, саженец которого, по всей видимости, был выкопан в одном из оврагов, которых много вокруг деревни, овраги эти славились зарослями орешника. Когда заканчивались в лесу ягоды, мы переключались на орехи.
Когда я уже был взрослым, в деревне не жил, снился мне часто сон, в котором видел плоды на нашей груше. Тема снов, это та тема, которой необходимо уделить особое внимание. Часто мне снились сны, когда я приезжал к отцу чтобы помочь ему обработать огород. Во многих снах деревня была заполнена новыми жителями, глядя на построенные дома, я внутренне радовался за отца, теперь не будет ему одиноко в деревне со своей бабушкой. Напротив, через дорогу появился тоже новый дом, в действительности, на месте старого дома напротив многие годы возвышалась только полынь.
Видел во снах я отца, когда он хлопотал на огороде, и у него были целы обе ноги, и опять я радовался за него. Незадолго до смерти ему одну ногу ампутировали, переживал я по этому поводу очень сильно. С тех пор он уже не ходил, о колясках в деревне тогда и не слышали.
В память о груше, росшей у нас на огороде, будучи взрослым, живя уже в Муроме, на своём садовом участке, я посадил тоже грушу, которая очень рано начала давать плоды. Сорт поздний, плоды на дереве не созревали, это было даже хорошо, так как не было соблазна их воровать. А попытки были не раз, о чём можно было судить по множеству закусанных груш, валявшихся рядом. Плоды созревали при лёжке, после того как их сорвут, дней через 10. Вкус плодов был изумительный, были они сочные, кисло-сладкие.
Позднее, как-то весной, яблони ещё не распустили листья, а груша обильно зацвела. Задул сильный холодный ветер со снегом, груша под ветром гнулась как парус и в один из порывов, ветер сломал оба её ствола. Сейчас все мои усилия направлены на спасение дерева. Кажется, надежда есть, пришлось даже попробовать уже плоды.
В огороде у нас после войны не растили смородину, мало было яблонь, особенно сортовых, было много только терновнику и вишни, которые росли в основном вдоль изгороди, особенно хороша была вишня, и когда она созревала, мы не слезали с кустов. Под кустами были заросли крапивы, когда ребятишки озорничали и лазили по огородам, их ловили, снимали штаны и по голому месту отшлёпывали веничком из крапивы - очень эффективный педагогический прием.
Сразу за домом, на пригорке, почва была суглинок, и сюда через изгородь от соседей перешла к нам малина, отец её размножил, и аккуратно перевязывал кустами с проходами между ними. Из неё варили на зиму варенье, хотя песку в него клали мало, в подполе оно хранилось до свежих ягод, вкус был, как будто только что его сварили.
На папиросы у отца денег не было, и он всегда выращивал табак сам, когда он его срезал, запах распространялся на всю округу, не зря считают, что его надо выращивать для того, чтобы отпугивать разных вредителей. После срезки табак отрастал снова, иногда отец снимал два урожая. Табак отец высушивал, затем на зиму развешивал на чердаке, зимними вечерами он его резал на специальной машинке. Курил зимой он обычно дома, сидя у печной отдушины, в которую вытягивало дым, но в комнату он все равно попадал, от этого у меня часто болела голова, а может от угарного газа русской печки, если её закроешь рано, а это делали часто в целях экономии тепла.
![Серия 'Русская' [Е. Чекалов]](/img/c/chekalow_ewgenij_wasilxewich/mirazhi1/serijarusskaja.jpg)
![Серия 'Моя Малая Родина' [Е. Чекалов]](/img/c/chekalow_ewgenij_wasilxewich/mirazhi1/serijamojamalajarodina.jpg)