Наше поколение было свидетелем и участником того, как страна возрождалась к жизни после военной разрухи, и стало свидетелем того, как всё это вот уже 20 лет разрушается, на что нам смотреть спокойно, без боли в сердце, невозможно. Не выдержали и мои глаза такого видения, и не только мои.
Это история жизни не испорченного цивилизацией простого деревенского паренька, старшего в семье, сестра была на 5 лет моложе меня. В 13 лет я с сестрой лишился матери. Отец-инвалид остался с двоими детьми на руках, семья, каких было тысячи после тяжелой войны, дети не стали сиротами, повседневно ощущали заботу о себе.
Это история паренька из глубинки, получившего современнейшее образование только благодаря своим усилиям и условиям, созданным для этого в стране, когда образованные люди, были востребованы, и которые стараниями реформаторов сейчас оказались на дне современного общества, сформировав новую общность советских людей - старые бедные русские.
Вся история вычислительной техники развивалась на моих, ещё своих, глазах, и я был не посторонним наблюдателем этого процесса. На моих глазах научно-технический прогресс входил в жизнь людей, облегчая им жизнь, поворачиваясь к человеку лицевой стороной, сейчас же он к нам поворачивается больше обратной стороной, точнее тёмной.
Внимание пишущей братии сейчас обращено больше на олигархов, а экран так просто заполнен ими, из которых лепят национальных героев, благодаря которым и оказались мы на дне. В умы людей упорно внедряется идея, что, якобы, следующее поколение бандитов будет цивилизованнее. О нас в этих произведениях речи нет. По всей видимости, выполняется чей-то хорошо оплачиваемый социальный заказ, а что взять с нас. Мы же от своих нищих пенсий не можем истратить ни одной лишней копейки и, потому, мои писания вряд ли увидят свет, до спонсоров мне далеко, как до неба. Да, и воспитан я совсем по-другому, чем требуется сейчас. Родственники нас с женой называют патологически правильными людьми.
Мы, как крейсер 'Варяг', не сдаваясь, идём ко дну, стыдиться нам нечего, наше поколение честно прожило свою жизнь.
До пенсионеров ли сейчас современному читателю, все куда-то спешат, торопятся. - Куй железо пока горячо. Народ перефразировал данное выражение: 'Куй железо, пока Горбачёв'. От себя добавлю: 'И иже с ним'. Какое им дело до маленького, беспомощного, больного, отживающего свой век, человечка! Будь доволен тем, что имеешь!
Вообще до нас же никому нет дела. Пока ещё не вошло в оборот слово 'чернь'. Скоро и до него дойдёт черёд, пока ограничиваются словом 'бомж'. Как бедных родственников, нас постоянно и настойчиво выжимают на обочину. С этим сталкиваюсь я, и в прямом смысле, каждое лето, когда приходится на велосипеде преодолевать километра два асфальтной дороги по пути в лес, который для меня является единственной пристанью, где можно укрыться, от проносящегося над нашими головами шторма.
Есть у меня одна характерная особенность для нашего времени - я пенсионер и пенсионер ещё пока способный живописать уходящую натуру, этот достойный возраст, наше новое время - взгляд изнутри; этот пласт нашей русской современной действительности, возникшую новую общность людей - старых бедных русских, которых в новое время не пускают; явления пока ещё никем из современников до конца не изученного и не понятого.
Так что у меня есть, о чём писать, прожитые годы много дают пищи для размышлений долгими бессонными ночами. Правда, нового я ничего не скажу, сейчас с разных трибун об этом все говорят, но это всё не стало пока достоянием литературы, которая до сих пор живёт временами культа личности вождя, которого никак не могут забыть. Живой человек, времён перемен, с его мыслями, думами и чаяниями во всех этих речах отсутствует, есть только какой-то статистический манекен, подобие человека, о котором говорят, будто жуют жвачку. Живой человек отдан на растерзание крючкотворцам, бюрократам, статистам и пишущей братии, - мутантам нового поколения, вытягивающим из человека последние жилы.
Власть специально подкидывает такие темы, чтоб переключить внимание читателей и слушателей на новые объекты, чтоб о пенсионерах поскорее забыли, недолго им осталось жить на этом свете, забота о нас чувствуется во всём, которая заключается как раз в том, чтоб это случилось как можно раньше.
Современной литературой наш возраст незаслуженно обойдён. Только один жанр - детективный, как и в жизни, делает из нас объект для насилия и преступлений. Я помню единственное произведение, в котором описан наш почтенный возраст - это 'Скучная история' А.П. Чехова, история заслуженного профессора. А что говорить о нас, простых пенсионерах, история которых далеко не скучная, скорее грустная и печальная, говорящая больше об утраченных иллюзиях.
Пожилой возраст сам по себе несёт для человека много проблем, мы же теперь, ко всему прочему, постоянно подвергаемся со стороны власти разного рода терроризму, который, как нарочно, всегда нацелен против нас и которому просто нет предела? Перед нами сейчас стоит значительно больше проблем, чем тогда, при жизни Антона Павловича. Его заслуженному профессору можно только позавидовать.
Оптимизма по поводу будущего страны у меня, как у программиста, нет. Между командой программы, которых я переписал за свою жизнь несчётное количество, и законом существует определённая аналогия. Я представляю, что, значит, переписать и отладить сложную программу, а здесь речь идёт о законах целой страны, где нет программиста, знающего свою программу, каждую её команду, представляю количество уже ошибок существующих в этих законах, и сколько их будет ещё.
Ситуация в стране такова, что диктатура с каждым днём становится всё ближе. Об этом говорят прилагаемые мной диаграммы, однако, время наступления диктатуры, ввиду сложности исследований, предсказать трудно. Одно только можно сказать, что ждать осталось не долго. Однако надо иметь в виду то, что при нынешней власти диктатура будет, но будет, скорее всего, по типу гитлеровской.
Цель же человечества заключается в том, чтобы не было никакой диктатуры, но эта задача очень далёкого будущего, когда наступит действительно демократия. Аппарат, который я привлекаю для анализа общественных явлений, особенно, понятия демократия, для читателя будет нов, с которым он в настоящее время нигде не встречался, хотя со своей теорией я обращался во многие организации, но никто не вступил со мной даже в диалог.
Рассмотрение темы под таким углом, как рассматриваю я, у других авторов не встречал, хотя, на мой взгляд, прежде чем начинать реформы, вначале именно так и надо было рассматривать проблему преобразования общества, что помогло бы обществу избежать многих ошибок, в действительности же запустился разрушительный механизм вседозволенности действий разного рода проходимцев. Так, как получилось на самом деле, лишний раз говорит о том, что реформаторы преследовали и преследуют другие цели.
Правда, история до сих пор так и делалась, но это говорит лишь о том, что реформаторы не поняли смысла, заключённого в развитии цивилизации. Научный взгляд на историю в настоящее время просто отсутствует. Научность эта заключается не в опросах населения и подсчёте разного рода рейтингов. Надо понять законы развития человеческого общества, историю этого развития, тенденцию развития, которая, прежде всего, заключается в формировании двух полярного мира.
А пока политики и разные политологи просто компостируют нам мозги, прилично кормясь на этом. Тема эта больная и к ней я буду возвращаться в своих заметках не раз, но рассматривать её буду под разными углами. Сейчас же я, просто, очерчиваю круг проблем, затрагиваемых в своих заметках.
Вот такие ассоциации рождаются в воспалённом, от этих реформ, мозгу рядового жителя, современного пенсионера, когда-то бывшего советского человека, аналитика по роду своей деятельности. Без философии здесь никак не обойтись. Правда, никому до этого нет дела. - Кот Васька слушает да ест.
Законом сейчас нам прописали весь наш быт, чем мы должны заниматься, о чём думать, как жить, чем питаться, на сколько частей разрезать селёдку, чтоб хватило на целый год. - Нас выдавливают отовсюду, постоянно обрубают у нас концы, связывающие нас с этим миром, мы редко видимся со своими родственниками, нас лишают работы, настраивают против нас молодёжь, - дескать, мы лишаем их куска хлеба, лишаем их перспективы, занимая должности. - Молодым везде у нас дорога, наш же путь выложен еловыми ветками. Встречаются родственники, когда провожают в последний путь своих близких, если живут они недалеко. Не почёта, а просто внимания к себе, никакого мы не чувствуем, как раз наоборот. Когда тебя жмут и давят, тебе всё равно, делают это по закону демократии или без закона и тебе безразлично, как называется этот пресс. Население оказывается зажатым между молотом и наковальней, с одной стороны власть, с другой - торговец, хулиган и криминал. Куда не кинь, всюду клин, тебе всем и за всё приходится платить. А когда касается, что, прежде всего, тебе надо платить, то не дождёшься.
У власти же появился новый пунктик - заняться патриотическим воспитанием молодёжи. Конечно, этим можно заниматься, если для этого взять не всю молодёжь, а только ту, которая не видит того и не понимает то, о чём только что я говорил. Создаётся своего рода инкубатор. Гитлер в своё время тоже занимался похожими проблемами воспитания молодёжи, формируя особую расу.
Вспоминая своё время, когда у нас не было никаких лагерей, когда мы были представлены сами себе, всё лето, бегая босиком по стерне, но, наблюдая окружающую жизнь взрослых, понимая то, как тяжело нашим родителям давалась жизнь, чувство патриотизма само входило в нас. Велика роль была, и того, что жизнь наша протекала на лоне природы, и мы чувствовали себя частицей её.
Видеть то, как стали жить пожилые люди, их отцы и матери, деды и бабы, патриотизм которых в своё время эксплуатировали, а сейчас над их патриотизмом просто издеваются, трудно воспитать у молодёжи добрые чувства. Молодёжь, как никто другой, чувствует ханжество со стороны власти, они растут ни во что не верящими, их трудно заставить учиться, они понимают то, что без денег им закрыт путь к высшему образованию и, вообще, к достойной жизни. После окончания средней школы многие оказываются без работы. Те, с кем власть проводит эксперимент по патриотическому воспитанию, далеки от этих проблем, для них родители открыли все двери в мир богатых.
Власть из своих шикарных кабинетов упорно вбивает им в головы мысли о нашем тоталитарном прошлом, какими мы были тогда плохими, и какие хорошие они сегодняшние, негодующие от разгула терроризма в стране и мире, борющиеся с бедностью и голодом - в Африке, не видящие того, как живут люди их страны сейчас. Африканцам помогать совсем не хлопотно, у нас же в стране инфляция не будет больше от этого. Зато, какой общественный резонанс в мире! - А ведь как поливали демократы, придя к власти, советскую власть за помощь развивающимся странам!
Большинство молодёжи не понимает того, кто является истинным виновником их плохого житья, не понимает того, что, и сами окажутся в скором времени в нашем положении. Одним словом, нас ликвидируют как класс, людей, способных ещё сравнить прошлое и настоящее, задумываться и предвидеть будущее. Да, кто нас только теперь слушает!
Здесь нельзя обойтись несколькими фразами о деревне, которая для меня была живым организмом, и которая в те времена представляла уникальное явление гармоничного соединения человека и природы. Понятие дома, родины неразрывно связано с той местностью, где ты провел свое детство, отрочество, представлявшей собой продолжение родительского дома, являясь своеобразной средой обитания не только для тебя, но и жителей деревни, твоих односельчан, сделавшимися тебе роднёй в прямом смысле этого слова.
Дом может быть в любом месте, где есть крыша над головой, родина же одна и находится только в одном месте, хотя в своей памяти мы держим её везде, где бы мы ни находились. Может быть, этим и объясняется такое большое количество Героев Советского Союза в районе, который является сельским, где быт был везде одинаков, хорошо воспетый в песнях поэтом Алексеем Фатьяновым, уроженцем Вязников.
Деревня располагалась с востока на запад, дома шли по обе стороны дороги, ближе к южному порядку, двумя симметричными рядами. Между дорогой и другим порядком был лужок, поросший невысокой сочной травкой, образуя небольшой южный склон. Помню, отец перед домом скашивал траву, она здесь и сохла, затем убиралась во двор. Вечером табун шел по дороге, подходя к своему дому, коровы, козы, овцы, щипали травку под окном, ожидая своих хозяев. Дорога была ровной и сухой без колдобин и ухаб, которые возникли только с появлением большегрузным тракторов и машин.
Когда мы сюда переехали, жизнь в деревне била ключом. Дома были не богатыми, но пока крепкими, крыши были либо из теса, либо покрыты дранкой. Дворы, как правило, покрыты соломой.
Помню, с какой горечью и скорбью я провожал в детстве умерших стариков и семьи, которые покидали деревню, как будто от сердца отрывалось что-то родное, чутким детским нутром предчувствовал я гибель деревни. Жители уезжали из деревни не по доброй воле, с сожалением они оставляли родные насиженные места, после окончания школы подрастала молодежь, надо было трудоустраиваться и начала она разлетаться по соседним поселкам и городам.
На выходной в субботу вечером слетались они на ночку к родителям. Через деревню со станции Мстера под вечер тянулась вереница гостей, приехавших из Коврова, на следующий день, с сумками и котомками, в которых были материнские гостинцы, эта вереница двигалась уже в другом направлении.
С другого конца деревни наблюдалась аналогичная картина, но только поток направлялся в Вязники, а из центра деревни - в Серково, где была ткацкая фабрика, и был поток девичий. Из деревни шли дороги в шести направлениях, по две по краям деревни, две из центра. В этом противоборстве с дорогами деревня не устояла, народ утек по этим дорогам, как сквозь пальцы.
На праздники в деревню народу съезжалось много, и те, кто недавно покинул деревню, посещая её по праздникам и выходным, и те, кто на стороне обзавелся семьей и обосновался уже на новом месте.
Праздники отмечали как советские, так и церковные, молодежь была не верующей, старики, конечно, считали себя верующими скорее по привычке, только некоторые бабки посещали церковь, для этого надо было идти в Вязники. Особо популярными были праздники - Пасха, Троица и Успение, объяснялось это тем, что попадали они на весеннее и летнее время.
Родительский дом был в центре деревни, на самом высоком месте, под окном росли три акации, рядом с домом проходила неширокая низина, пересекая приусадебные участки и огороды, заканчивающая небольшим прудом прямо посредине улицы, оставляя небольшой проезд для дороги. Весной, когда начинал таять лед, и появлялись лужи, мы с отцом прокапывали канавы, по которым вода стекала в пруд, иначе затапливался погреб под домом. Потом появлялись проталины и оголялась тропинка, бегущая под окнами вдоль порядка. Около дома, знаком был её каждый изгиб, каждый бугорок.
Светило ярко солнце, пели птицы, душа возрождалась после зимней стужи. С прилетом скворцов весна вступала в свои права. Изобразить всё это просто невозможно, внутри меня просто жила какая-то музыка, заполняющая всё моё нутро и рвущаяся наружу.
Будучи маленьким, пускал по этим ручьям я кораблики. Когда сходил снег, появлялись проталины, после появлялась зеленая травка. Как хорошо было посидеть на лужайке, летом под вечер полежать на спине, на берегу пруда перед домом рядом с тремя акациями, глядя в синее безоблачное небо, разглядывая летающих в высоте стрижей и ласточек, гоняющих за мошкарой, слушать, военные и послевоенные песни, которые лились из окон, кто-то крутил патефон.
Сейчас же нам упорно, днём и ночью, настойчиво вколачивают в мозги песню базарного дня, который широко раскинулся на все 365 дней года по улицам и площадям, когда-то необъятной, нашей Родины с осиротевшими сейчас полями и лугами. Из песни в памяти остаются только слова: 'Ты сначала меня обними, а потом обмани...'.
Вот на таких песнях воспитывают молодёжь, а потом мы удивляемся тому, что рушатся семьи. В наше время пели совсем другие песни о любви, с другими словами и чувствами, которые трогали юные девственные сердца.
Ласточки и стрижи, оказывается, так же летают и сейчас, можно часто видеть их в небе, но для этого надо взглянуть вверх, современный же житель больше смотрит вниз себе под ноги, как бы не споткнуться обо что-нибудь. Да, для взгляда в небо нужно совсем другое психологическое состояние, которое не свойственно для современной жизни. Дети и те не замечают красот окружающей их природы, которая для нас была спасительной, она питала нас и физически и душевно. Такое состояние больше свойственно сельскому жителю, которого, можно сказать, не стало, поэтому и нравы наши стали жестокими.
Сюда, в деревню, в эту пристань и убежище для своей души, позднее, будучи достаточно взрослым, приезжал я, чтоб отогреться, набраться сил, послушать музыку, теперь уже классическую. Сюда в эту пристань мысленно возвращаюсь я и сейчас и всё за тем же, послушать музыку, но уже в моей душе, мой проигрыватель вышел из строя и починить его сейчас уже проблема. Любимые свои песни сейчас не услышать, весь эфир заполонила, как сейчас, говорят одна попса.
II
На краю нашей деревни, слева от дороги, ведущей на ферму, располагался ток, на котором очищали зерно от мусора с помощью веялок, приводимых в движение передачей от коногона, представляющего собой в центре большой металлический круг, от которого отходили три длинных жерди, с их помощью круг приводился в движение лошадьми, погоняемыми ребятишками.
Позднее, когда появились комбайны, необходимость в этом току отпала. Мы ребятишки бегали по полю за комбайном и просили покататься на прицепе, куда сваливалась солома, которую мы разбрасывали граблями равномерно по прицепу, стоя на площадке. Но это было уже в школьные годы.
Когда на токе работали веялки, стоял сильный шум, кругом было очень пыльно. Веялки приводились в движение лошадьми, с помощью приводного механизма, основной частью которого является большой металлический круг, под ним находились шайбы передач. К кругу прикреплялась длинные жерди, их то и толкали лошади.
Ребятишки очень любили кататься, сидя на этом кругу. Вот так однажды, сидел на этом кругу мой дружок Амосов Саша, на нем был длинный плащ, который и попал в шайбу передач и стал плащ накручиваться на вал. Как не кричал мой дружок, в шуме никто его не слышал.
Меня в этот раз на токе не было, я был в соседней деревне у бабушки. Родители сильно испугались, отец стал искать меня, я ушел не доложившись, за что мне сильно и попало.
Смерть дружка потрясла меня, еще долго я не мог оправиться после этого события. Семья Амосовых была большой, остались ещё 3 брата и сестра. С одним из братьев, Владиславом, мы были одногодки. Это был мой первый дружок, с которым мы дружили, пока учились в школе семилетке. Он уехал работать в город Ковров, где работали его братья.
Последняя моя встреча с ним была в 1992 году на автобусной станции в Вязниках. После многих лет разлуки при встрече мы сразу узнали друг друга. У него, оказывается, умерла жена, сам он перенёс инфаркт, был на инвалидности. Дочь училась его училась в университете. Во время встречи он всё оглядывался по сторонам, как будто кого-то ждал. И, действительно, его пришла проводить женщина, оказывается это была наша землячка из нашей деревни. Была она младше нас, в своё время для меня была детворой, которую я не очень даже различал по лицам, фамилия её Протасова.
Дом их стоял как раз напротив нашего деревенского колодца. Повторно он с ней встретился на встрече односельчан, которая по традиции бывает на Троицу. Живёт она в Вязниках, работает в школе учительницей. Судьба моего дружка во многом показательна и многое говорит о душевном состоянии моих односельчан, которые остались на всю жизнь родными. На встрече односельчан мне не удалось ни разу присутствовать, времени, когда они собирались, не было совсем. Однажды, уж совсем собрался ехать на встречу. Но, было время сенокоса, пришла разнарядка нам оказывать шефскую помощь совхозу, надо было ехать в луга. Поездка моя сорвалась.
На похоронах Саши Амосова первый раз в жизни я был на деревенском кладбище, поросшем молодыми березками, расположенном на высоком бугре слева от дороги перед Станками. В каждый свой приезд в деревню я всегда держал путь мимо этого кладбища. Взгляд невольно поворачивался в его сторону.
На этом кладбище похоронен мой дед, отец моей матери. Умер он когда родился я, мать ещё была в роддоме, а вот где его могилка, родственники, к сожалению, не запомнили, время было такое, потом умерла бабушка. К этому времени она жила у нас, надо было нянчиться с младшей сестрой. Тогда в деревне детских садиков не было, родители почти всё время были на работе. Когда бабушка заболела, пришлось мне ухаживать за ней и присматривать за сестрой. Можно сказать, умерла бабушка у меня на руках. Позднее похоронил на этом кладбище я и отца, к этому времени мать лежала там уже 28 лет. Смерть матери меня потрясла, как это всё было, помню до сих пор.
На всю жизнь мне запомнился Новый 1954-й год и мои последние зимние школьные каникулы, учился я в это время в 7-ом классе. На Новый год из школы, тех, кто хорошо учился, повезли на Новогоднюю ёлку в районный центр Вязники, в торжественной обстановке вручили каждому подарок, ими мы были не избалованы. Назад привезли нас в Станки, когда было уже темно, мне тогда ещё не было 14-и лет. В деревню шел я один, трусцой бежал мимо кладбища, с опаской поглядывая в его сторону, как будто предчувствуя что-то, и мои опасения вскоре неожиданным образом сбылись.
Дома, конечно, были расспросы о том, что было на празднике. Потом были зимние каникулы.
В это время мать работала в колхозе дояркой и простудилась, заменить её было некем, больная ходила на работу, крыша на ферме была худой, ветер гулял по помещению, где были коровы, работать приходилось в развязку, то есть с непокрытой головой. Пришла мать с утренней дойки с сильной головной болью. Отец побежал за фельдшером, это было 4 километра в один конец, затем искал транспорт. При мне она потеряла сознание, мечась в постели от боли, и я ничем не мог помочь своей матери. До вечера мы не могли найти транспорт, чтоб отвезти её в больницу, а класть надо было срочно. Положили её в больницу в посёлке Мстёра, так я впервые познакомился с этим посёлком. Всю неделю мы с сестрой оставались дома одни, отец не отходил от постели матери. Каждый день нас навещали родственники из соседней деревни.
Помню, как через неделю, привезли гроб с матерью, то, что я испытал в то время, было просто неописуемо. Во время похорон, на кладбище, которое находилось в 3-ёх километрах от деревни, нас с сестрой не взяли, была пурга. Вышел из дома я раздетый и смотрел, как устанавливали гроб на сани. Так отец инвалид остался один с двумя детьми на руках.
Простудившись и после потрясений я заболел и в школу пришёл только в апреле после весенних каникул. Меня так потрясла смерть матери, что я до 30-ти лет не мог посещать могилу матери.
Зимой меня несколько раз навещали ребята из класса, приходили они к нам в деревню вместе с классным руководителем Алексеевой Валентиной Алексеевной, после окончания мы были её первым классом.
За время болезни многое пришлось передумать, ведь через полгода решалась моя судьба, мне нужно было делать первый в своей жизни выбор, выбор своего пути в этой жизни. Оставаться в деревне я не мог, хоть всей душой любил деревню. Были внутри меня какие-то неосознанные мной стремления к чему-то пока неизвестному. Рисовать я любил всегда, часто ходил я по окрестным полям и лесам, любовь к природе жила во мне с самого рождения. В своих друзьях этого я не замечал. В школе я всегда оформлял стенгазеты, этим пока и ограничивалось моё прикосновение к искусству. В деревне никаких кружков не было. Прислушиваясь к своему внутреннему зову, решил я идти учиться на художника. Весной мне на глаза попалась газета, в которой извещалось о наборе учащихся в художественную школу в посёлке Мстера, это в 12 километрах от деревни.
Все, что было летом после окончания семилетки, мне не запомнилось, все было как в тумане. Наверное, помогал отцу по дому, дел было много. Надо было засаживать огород, полоть, косить и сушить сено, следить за сестрой. Да, мало ли чего ещё надо было делать, в марте мне уже исполнилось 14 лет.
В начале июля мы с отцом отправились во Мстеру подавать документы в художественную школу. Этот день я запомнил на всю жизнь, он предстоял быть трудным. Это было начало дороги, оказавшейся длиной в человеческую жизнь, по которой я иду и сейчас, хотя живу, далеко от тех мест.
Вышли мы из дома часов в семь утра, путь предстоял дальний, только в один конец 12 километров, это идти пешком часа два с половиной в один конец. Дорога вначале шла улицей в сторону Станков, затем сворачивала влево, проходила между деревенской школой и током. Позади школы был небольшой подъём, позади внизу оставалась и школа и деревня.
Преодолевая этот небольшой подъём за деревней у меня в памяти непроизвольно вспомнились школьные годы.
В нашей деревне была начальная школа, где учились 4 года, ученики были из двух деревень - Барское-Рыкино и Удельное-Рыкино. В двух деревнях было около 60-и домов. Детей было много, приходилось учиться в две смены. Учитель был на все 4 класса один, и уроки вел с ними со всеми одновременно. Бывало, сделаешь задание и, от нечего делать, смотришь на постригшие наголо и склоненные над тетрадями головы своих товарищей, слушаешь то, что проходят в других классах, как правило, интересовали старшие классы, но иногда приходилось заниматься и повторением пройденного материала, обративши своё внимание на младшие классы. Очень оригинальная, не лишенная смысла, форма обучения, возможно, сейчас в связи с уничтожением деревень и нехваткой учителей, в наше мирное время данная форма обучения где-то может опять оказаться востребованной к жизни.
Постриженные наголо головы тоже навевают на размышления, все как один тогда боролись с педикулёзом, тогда эта болезнь называлась вшивостью, и тогда это явление было понятно, население воспринимало его спокойно и боролось с ним активно. Сейчас эта зараза свалилась на общество неожиданно, и случаи заболевания для родителей оказались просто катастрофическими, особенно для детей первоклассников. Что говорить, это было неожиданностью и для меня, прожившего достаточно длинную жизнь, никогда такого размаха этого явления в своей жизни не встречал. Никто не застрахован сейчас от этого заболевания. При советской власти, кажись, с этим явлением было покончено навсегда. Много и других заболеваний, ушедших в прошлое, опять стали поражать общество. Это наглядно говорит о заботе власти об обществе.
Первый мой учитель, Запевалов Александр Васильевич, был нашим дальним родственником, который жил в селе Станки, воевал, ранен был в ногу, перебиты были сухожилия, хромал. В школу приходилось делать 4 километра в один конец, 4 - в другой. Впоследствии он перешёл работать в город Ковров директором детской колонии.
Учился я хорошо, учеба давалась легко. Первые 4 класса отец меня контролировал. В первых классах особенно у меня хорошо шел русский язык и чистописание, этому предмету почему-то в то время уделяли большое внимание. Подчерк у меня был просто полиграфический. Однако хорошо шла и математика, большую роль в этом сыграл и отец.
Отец был человеком активным, без дела сидеть не мог, как сейчас говорят, вредных привычек не имел, правда, курильщиком был заядлым. Для меня по этой части никаких запретов не было, меня за это он не ругал. Когда пойдем в лес за грибами или за ягодами, он сам мне предлагал закурить. Я иногда закуривал, иногда отказывался, так как после курения тошнило, и кружилась голова. Курить я так и не научился, и пить тоже, и здесь для меня не было запретов, мои же дружки все потом курили и пили. Я учился в это время в младших классах. Сейчас иногда хочется напиться, но не могу, а теперь и не на что. Организм алкоголь не принимает, зато начал портиться характер, да, здоровья и без этих привычек не прибавилось.
В деревне отец пользовался авторитетом, часто избирался депутатом Сельского Совета. Аккуратно выписывал газеты. В это время на руках людей было много облигаций, регулярно проводились розыгрыши, но проверить свои облигации все не могли. Многие приходили к нему за помощью, но делали они это не регулярно, поэтому отец на почте брал подшивки газет с таблицами розыгрышей и ходил по соседним деревням проверять облигации у желающих, делал он это абсолютно бескорыстно. Нашел он много выигрышей, срока давности по выигрышам тогда не было.
Ходил иногда по ночам утихомиривать пьяных деревенских дебоширов, когда прибегали женщины искать у него защиты, не было случая, чтобы кто-то на него поднял руку. Ему всегда удавалось уговорить мужей, как бы они не были пьяны, наутро же они приходили извиняться перед ним.
Зимой он ходил в сельскую библиотеку, много читал. Я любил рыться в книгах отца, здесь же лежали религиозные книги, оставшиеся после бабушки. Часто я их перелистывал, а, став взрослее, некоторые читал вместо сказок, как сейчас помню, особенно я предпочитал чтение жития святых, религиозным после такого чтения я, конечно, не стал. Привлекали моё внимание подшивки журнала 'Нива', они были особенно интересны своими необычными картинками и чем-то напоминают современные страницы сайтов в Интернете.
Были у отца в библиотеке и другие книги, это были уже его книги. Заполнилось своими красными переплётами краткое собрание сочинений В.И. Ленина и один томик 'Вопросы ленинизма' И.В.Сталина, 29-ого года издания. Эти книги сохранились у меня до сих пор.
Собранием сочинений В.И. Ленина я пользовался, учась в университете. Были два тома 'Капитала' Маркса, на страницах его двух томов сохранились отметки, сделанные уже мной. Издание книги было тоже тех же лет. О Сталине в то время не вспоминали совсем. Отношение к нему было всегда особенное, и до сих пор его личность как в стране, так и в мире вызывает много разногласий. Книга его лежала у меня и ждала своего времени.
Отец моей жены, был во время войны разведчиком, вернулся с войны инвалидом, ранение у него было в ногу, поступил учиться в институт. И будучи уже студентом, был репрессирован и отсидел срок во Владимирской тюрьме. История эта была непонятная и сейчас уже покрыта мраком неизвестности, в то время об этом много не говорили. После смерти был он реабилитирован. Как рассказывает моя жена, возвратившись из тюрьмы, он частенько украдкой читал труды Сталина. Жаль, в беседах с ним при его жизни, мне не удалось понять причины такого его интереса. - На какие вопросы он искал ответа в произведениях Сталина? В то время этот интерес вселился и в меня и дремал до поры до времени.
Вспоминается, в свете этого интереса, по телевидению встреча внука Сталина и внука Молотова. Не помню о чём шёл разговор в передаче между собеседниками, только запомнились в конце передачи последние слова внука Сталина. Он сказал, что в личности Сталина много неясного, личность его непонятна, но всё ещё впереди, мир ещё вернётся к его деятельности и его деятельность повернётся к человечеству совсем другой стороной. Я в этом с ним абсолютно согласен.
Сейчас я твёрдо могу сказать о неизбежности для России революции 1917-ого года, могу сказать о причинах возникновения 1-ой Мировой войны и 2-ой Мировой. Современные историки этого не могут понять до сих пор.
Революция, диктатура - всё это время они не сходят со станиц журналов и газет, дикторы радио и телевидения, разные аналитики, постоянно вращаются вокруг данных понятий. Поневоле эти вопросы начинают занимать и тебя, но я не привык на веру принимать мнения других людей, всегда у меня было желание в спорных вопросах разобраться самому и я, кажется, близок к разгадке этой тайны.
Позднее, когда уже не стало Советского Союза, обратился к трудам Сталина и я. Почти моей настольной книгой в последнее время стала книга Сталина 'Вопросы ленинизма'. Не зря считали его лучшим популяризатором произведений Ленина. Часто я заглядываю в этот томик сейчас, меня особенно интересуют вопросы реставрации капитализма в России. В книге Сталин этому вопросу уделял особое внимание, и по большому счёту он не ошибся в своих опасениях.
Опасность, по его мнению, подстерегает нас из рядов высшей партийной и хозяйственной номенклатуры. Что и случилось, - опасность именно оттуда и пришла.
Очень много было книг у отца по деталям машин ткацкого производства, отец был специалистом ткацкого производства, были учебники по математике, некоторыми я пользовался, учась позднее в школе рабочей молодежи. Запомнился учебник по математике Киселева. Особенно часто брал в руки я учебник Смирнова по высшей математике, и мной всегда овладевало какое-то смутное чувство сожаления, неужели мне не будет дано понять эти учебники.
Желание их понять и чувство сожаления, часто овладеваемое мной, сыграли решающую роль в выборе моей основной профессии математика, которой я посвятил всю свою жизнь. При моей жизни достижения математики стали проникать во все сферы человеческой деятельности, она превратилась из дисциплины развивающей мышление, в движущую силу современного общества.
Но, проживши жизнь, могу сказать, такие профессии не приносят материального благополучия и самостоятельности. Но они были необходимы для страны, осваивающей наукоёмкое производство. Люди затрачивают много сил на образование, да, и позднее, и сама выполняемая работа была трудна, не каждому доступна, учиться приходиться всю жизнь, а твоё начальство по своему интеллекту всегда было на много ниже тебя и ты вынужден быть у таких людей в подчинении. Я же вырос человеком независимым, никогда не плыл по течению. Руководители в общении со мной всегда испытывали проблемы и, в конце концов, им это надоедало, и мне всегда представлялась полная свобода действий. Тем более, как в специалисте, они во мне были уверены всегда.
Сейчас бы, с высоты прожитых лет, в жизни я стал придерживаться совсем другой тактики по устройству своей жизни. Наверное, отказался бы от профессии, которой был предан, и выбрал бы административную карьеру, шагая к высоким постам по головам бюрократов, окружая себя единомышленниками, но на первом месте были бы интересы народа и страны.
Но, как и история, жизнь человека не имеет сослагательного наклонения и у каждого есть своё предназначение, только вовремя его надо понять и следовать ему. Кажется, для себя я его, то есть своё признание, понял в 50 лет. - Не поздно ли? Нет. Раньше этого нельзя было сделать, не созрел для этого я, не созрели для этого условия как внутренней, так и внешней политики нашего государства, и, вообще, международной жизни. В этом предназначении пригодился весь мой жизненный опыт.
Волки всегда на почве своих корыстных интересов, которые они сразу понимают, сбиваются в стаи, а интеллигентные люди раздроблены и их меньше, у них всегда находятся проблемы, мешающие им договориться друг с другом, всегда находятся какие-то противоречия. Поэтому победу в сражении всегда и одерживают волки, у которых всегда всё просто, не надо знания высшей математики.
Реванш сейчас взять трудно, сознание людей засорено основательно, человек в этом сложном мире оказался без ориентиров, без компаса. Своё предназначение я вижу в том, чтобы всем честным людям дать этот компас, вселить в людей уверенность в правильности избранного пути, по освобождению от мусора и сорняка нашей жизни, дать для этой борьбы силы и уверенность в своей правоте, знание это многократно увеличивает силы. Разработкой этих ориентиров занимаюсь я все последние годы.
(продолжение следует)
III
Та, моя первая дорога в мир всегда стоит у меня перед взором, так и кажется, что этой дороге не будет конца, но прожитые годы берут своё. Давно уже нет в живых отца, моего первого проводника в жизнь, давно нет в живых и моих деревень. О тех проблемах, с которыми пришлось столкнуться в последние годы, тогда невозможно было даже и помыслить. А в тот далёкий тёплый летний день окружающая нас природа навевала совсем другие мысли.
Было тихое солнечное летнее утро. Солнце было еще низко справа от нас, вдали внизу видны были Станки. Каждый участок дороги сейчас в моей памяти ассоциируется с определенным временем суток, как правило, это было раннее утро или поздний вечер, и временем года.
Участок сразу за деревней припоминается мне весной, когда уже сошел снег с полей. Раннее утро, первая зелень уже набирает силу, лицо нежно ласкает теплый утренний ветерок, солнце начинает подниматься всё выше над вершинами берез скрывающего за небольшим полем в легком тумане бульвара. Над головой раздается звонкая песня жаворонка, а, позади, вдали на горизонте, на окраине поля за фермой рядом с лесом уже на полную мощь токуют тетерева. Внутри меня всегда звучала музыка, пока ещё не понятая мной.
Только позднее, я нашёл эту мелодию, всегда звучащую во мне при соприкосновении с деревней - это 1-я симфония Василия Калинникова.
Позднее, когда в деревне домов оставалось всё меньше и меньше, и птичьи песни стали раздаваться всё реже. Видно, как человеку, и им необходим заботливый внимательный сосед и благодарный слушатель. Это был путь от деревни, когда утром, обычно в понедельник, я шел к 9-и часам утра, не заходя на квартиру, на занятия в художественную школу.
По субботам к вечеру при подходе к дому передо мной внизу открывалась своими огородами деревня. Жители деревни сновали туда и сюда в своих субботних заботах, которых в деревне не счесть.
Зимой, при выходе из деревни, я для себя решал трудное уравнение, где мне идти. Дорога через Хмельники была менее людной и в зимние метели заметалась сильнее, спасал карманный фонарик, который я купил для этой цели. Бывали случаи, когда идешь по полю, голову уткнешь в воротник, закроешь глаза, все равно ничего не видно, да и заснешь. Опомнишься, а ты уже сошел с дороги, вынимаешь фонарик и начинаешь искать дорогу. Так что в метели приходилось идти через Станки, это было километра на 3 длиннее, зато дорога была более ухоженной, особенно после Станков, был и санный след.
Идти приходилось мимо другой своей школы, где я кончал 7 классов, затем берегом реки Клязьмы, которая оставалась справа, слева был косогор, кое-где поросший березняком.
При подходе к тому месту, где я всегда спускался от деревни Калиты к реке, левый берег зарос крупным лесом, а справа от дороги был густой кустарник. Дорога здесь шла в темноте. Путь в одиночестве способствовал размышлениям на разные темы, и дороги эти любились мне всё больше и больше, становясь моими единственными бессловесными собеседниками, с которыми я переживал свои юношеские радости и горести.
А пока же тихим летним утром мы с отцом вышли из деревни и шли полевой дорогой, кругом были поля ржи. Слева за оврагом, между деревьев виднелась деревня Хмельники, при подходе к оврагу дорога пошла на уклон, затем, извиваясь, спустилась вниз по рукотворной дороге, уже давно поросшей по краям густым кустарником, внизу вброд пересекала небольшой ручей, мы же перешли его по дереву, перекинутому через узкое место ручья. Весной же, когда овраги разливались, пройти было невозможно, и здесь меня часто встречал отец с резиновыми сапогами. Иногда приходилось идти и через Станки, так как через овраги были устроены мостки.
При подъеме из оврага справа стоял большой дом, потом его хозяева уехали, оставив после себя густые заросли терновника, в которые я заглядывал иногда по пути домой. Наверху дорога сворачивала влево, какое-то время шла вдоль ближайшего порядка улицы, затем сворачивала в переулок, пройдя который, мы оставили слева скотный двор, справа вдали виднелся ещё ряд домов и мы вышли из первой деревни.
Кругом колосилась и колыхалась рожь, поднимался легкий ветерок. Деревни в нашей местности расположены рядом друг с другом. Здесь местность была без леса, он оставался вдали слева от нас. Только окончилось поле, за небольшой низиной видна была деревня Тимино, располагалась она одной улицей, вначале шедшей небольшим углублением начинающего оврага, затем всё более углубляющего при приближении к низине реки Клязьмы. Сразу за деревней, дорога круто поворачивала влево, и открывался вид на следующую деревню - Калиты, она была как будто продолжением первой.
Слева и справа перед деревней располагался скотный двор. От скотного двора направо начинался овраг, который, чем ближе к реке Клязьма, тем становился всё глубже и дремучее, скрываясь внутри густых зарослей. Иногда, чтоб срезать путь и познакомиться с новыми местами, зимой, на лыжах, я обследовал эти овраги, обходя деревни, оставляя, их справа.
При входе в деревню Калиты с левой стороны дороги был пруд, на берегу которого стоял красный двухэтажный каменный дом. Летними, тихими вечерами, проходя эти деревни по пути изо Мстеры домой, наблюдал, как на лавочках сидели старики, разглядывая прохожих, до меня лишь долетали слова: "вон, мол, идет Василия Ивановича сынок к отцу". Здесь все знали меня. Что сталось с этими деревнями, не видел я их лет тридцать пять, много утекло воды с окрестных полей в реку Клязьму знакомыми оврагами, утешает то, что они-то за это время остались прежними, являясь заметными вехами, подобно тому, как по вехам определялась задутая зимними метелями полевая дорога. Так и сейчас они не дают заблудиться мне в своих воспоминаниях.
Одно время мне очень снились эти деревни, во снах они принимали какой-то загадочный вид, и в них разворачивались различные события, далекие от действительности, в которых причудливо переплетались прошлые явления моей жизни и события сновидений. Даже сейчас, вспоминая свой первый путь, встречающиеся деревни, реальность и сны начали путаться в моей памяти.
Дорогой этой ходил и ездил на велосипеде я целых девять лет в любую погоду и во все времена года. Учась в университете, приходилось иногда бывать здесь летом. Каждое лето я в каникулы подрабатывал во Мстере и частенько ездил на велосипеде наведывать отца в деревне, однажды, познакомил я со своими дорогами жену, когда вез для знакомства со своей деревней.
Моё же первое путешествие с отцом по дороге к моим университетам, которые не принесли мне особого материального благополучия, вспоминается часто и сейчас, но других дорог я для себя не представляю.
Пока идешь, о многом думается, и кажется, что прожил ты с ними не одну жизнь. Редко кому из современной молодежи, особенно из деревни, удалось бы выжить сейчас, окажись они в таких тяжелых материальных условиях. Пройденные мной дороги стали для меня частицей моей жизни.
В пожилом возрасте решил я заняться станковой живописью, и, что удивительно, меня стала притягивать тема дорог, темы связанные с моей деревней, с родительским домом. Картин же написано мной мало, не было у меня мастерской, что говорить, угла не было, только частные квартиры да общежития, картины живут только во мне.
Окружающая меня природа навечно врезалась в моё сердце и в мою память, городскому жителю этого не понять. Быт той сельской жизни безвозвратно утерян, потеряна нить, связывающая человека с окружающей его природой, которая для человека являлась лучшей наставницей, воспитывая его чувства, чего сейчас никто не делает. Люди стали примитивнее, бесчувственнее и жестче, как в отношениях между собой, так и по отношению к окружающей их красоте, которая безликим фоном не замечаемая идет за человеком по жизни и тоже становиться редкостью.
Особенно запомнилась мне зимняя ночь, когда, однажды, я вышел из деревни Калиты, и передо мной открылся зимний пейзаж, залитый желтым лунным светом, луна выглядывала между темных бегущих туч. Это было, примерно, в пять часов утра, дрожь пробежала по всему телу от этого видения.
Зимняя дорога, заметаемая снегом, которая чувствовалась только ногами, вскоре за деревней начала спускаться вниз к реке, которая в лунном свете угадывалась за деревьями, стоящими на краю поля. Слева чернел глубокий, заросший высокими елями овраг, в устье которого стояла деревня Дороново, её, конечно, не было видно, весной рядом с ней по полям и лесам любил я выбирать свой путь домой, когда шёл на выходной.
Спустившись вьющейся между деревьев еле заметной зимней дорогой вниз, выходишь на дорогу, каменку, как мы звали её, идущую берегом реки Клязмы, здесь дорога делает крутой поворот, углубившись в овраг, поросший лесом. Во время весеннего половодья вода совсем близко подступала к дороге, иногда даже и затапливала её, но не надолго. По краям, бежал рядом с дорогой, ряд телеграфных столбов, издали, очерчивая предстоящий путь.
С правой стороны на берегу реки, подходившей близко к дороге, стояла избушка бакенщика. На реке летом вдали стояла землеройная машина, которая углубляла фарватер реки, что, делалось регулярно каждый год, но только в разных местах. Влево отходила, петляя и поднимаясь к верху, дорога в Налескино, именно, только здесь можно было проехать в деревню на транспорте, после подъема до деревни надо ехать было немного полем.
Деревня располагалась на высоком левом берегу, заросшем большими старыми деревьями. Вначале, на пологом откосе были березы, затем с увеличением крутизны, пошли дремучие вязы, между которыми проглядывала колокольня, находившейся на бугре церкви, в темные ночи, когда в просветах между облаками проглядывала луна, на фоне её колокольня смотрелась как будто сошедшей из русской сказки. Наверх, изредка петляя между деревьями, проглядывались пешеходные тропки, ведущие в деревню. Пока идешь вдоль реки, слева в дорогу упирались и здесь заканчивались четыре оврага, верховья которых терялись километрах в трех за полями в глухом лесу в районе деревни Осинки.
Весной этими оврагами с шумом неслись вешние воды с окрестных полей, впадая в реку Клязьма. Небольшие мостики с таким потоком не справлялись, и вода, переливалась через них, заливала всё кругом. Я был свидетелем того, как эти весенние потоки пополняли и без того бескрайнюю полноводную реку, вплотную подошедшую к дороге, а иногда и переливаясь через неё. Вода плескалась рядом с дорогой, а русло реки вдали угадывалось только по верхушкам, росшего по берегам кустарника. Это было самое красивое время года, даже в ненастье, когда ветер грозно гнал серые волны, скрывающие горизонт, нельзя было оторвать взгляд от окружающей тебя красоты.
После предпоследнего оврага на высоком левом берегу стояла деревня Федосеиха, где был подшефный колхоз художественной школы. Через овраг был мост, в половодье вода чуть не заливала его. В месте впадения оврага в реку располагалась ещё будка бакенщика, справа, близко к берегу, внутри реки тянулась песчаная коса, здесь часто летом останавливался я, чтоб искупаться и продолжить дальше путь. Сейчас, глядя, из окна проходящего автобуса, еле угадывается эта коса, заросшая густым кустарником, за которым узкой полоской просматривается вода, русло некогда бывшей судоходной реки, сейчас в этом месте стало совсем узким.
Деревня Федосеиха располагалась между двух глубоких оврагов, за последним из них, через мост дорога, резко поворачиваясь и извиваясь, поднималась в гору и шла к небольшой деревеньке Радионово, от которой сначала оставалось несколько домов, а потом не стало и их. Деревня узнавалась только по оставшим после неё ещё не запаханным садам. Дорога в этом месте сильно изгибалась, заворачиваясь два раз чуть ли не под прямым углом.
Позднее, когда я уже покинул эти места, дорогу спрямили, а эта, до боли знакомая, заросла травой и угадывалась только по разрушенному мосту. Частенько это место я видел во снах, но в фантастически измененном виде, здесь со мной происходили события, о которых просто трудно в действительности предположить.
На другой стороне глубокого оврага происходили уже реальные события моей сельскохозяйственной жизни, к которой нас приобщали каждую осень, это тема особого разговора. Здесь мы выбирали картошку, одновременно запасая её, и для школьной столовой. Не забыть, как мы её выковыривали из замерзшей земли своими еще детскими голыми пальцами, рабочих перчаток тогда еще не было. Кисти рук напоминали грязные гусиные лапы. Выпахивали картофель с вечера плугом, который тащила лошадь.
Под утро же земля сковывалась морозом, и не оттаивала почти до половины дня. Сверху была только тонкая холодная грязная жижа, растопленная осенним солнцем. Вначале мы топтались и грелись у костра, выходя на разведку с проверкой, можно ли выбирать.
Внизу, под деревней, дорога от реки поднялась в гору и удалялась от реки, старая дорога напоминала о себе идущей в поле березовой аллеей, по которой у меня всегда пролегал путь. Все окрестные поля были до боли знакомы, которые на коленях мы обползали все, собирая осенью картошку. Поля заканчивались деревней Слободка, здесь дорога спускалась вниз в пойму реки Клязьма, захватывая край деревни с домами, расположенными на спуске по обе стороны дороги. Слева за нешироким полем виднеется деревня Новоселки, за ней начинались леса вплоть до железнодорожной станции Мстёра, это километров 10.
С высокого бугра открывался взору посёлок Мстера, первое мое впечатление от увиденной картины было незабываемым. На горизонте дома занимали как низину, так и возвышенность, на вершине которой угадывался парк, рядом с которым стоял дом с колоннами, с правой стороны виднелась колокольня церкви, перед ней дымилась высокая фабричная труба. Справа в пойменных лугах терялась река Клязьма.
Позднее я восхищался этим видом, особенно зимней ночью, когда поселок сверкал от огней, которые освещали небеса и все окрестные места. При подходе ко Мстере ранним утром, вся округа начинала оглашаться гудками, издаваемыми местными фабриками, оповещающими своих рабочих о времени.
Первые гудки начинали раздаваться уже при спуске в низину реки Клязьма, пока находился на возвышенности, слышны они были и из Вязников и со станции Мстера, особенно тихим безветренным утром, или, когда ветер дул в эту сторону. Идти низом приходилось в кромешной темноте, к которой, выйдя из дома, не скоро привыкали глаза. Рядом же со Мстерой, дорога видна была как днем.
Невольно на ум приходит сравнение с современностью, когда в небольшом городе или поселке, при выходе ночью из подъезда своего дома, окунаешься в непроглядную тьму, откинувшую страну на сотню лет назад. Этим, наверное, и будут помниться 90-ые годы, есть, конечно, и другие приметы тех лет, которые накрепко засели в сознание людей, которых уже трудно чем-то удивить, вера этих людей во что-то лучшее потеряна навсегда.
(продолжение следует)
IV
Не приносят облегчения человеку современные достижения цивилизации, которые не меняют человека в лучшую сторону, что, в конечном счете, является главным при движении вперед, постоянно мы сбиваемся в сторону от генерального направления. Шкурный интерес затмевает ум и сердце, особенно тех, кто имеет все в этой жизни.
Частенько, когда идешь на выходной в деревню, особенно весной, пройдя, деревню Слободка, поднимешься, сядешь на обочину дороги и сидишь, созерцая возрождение природы от зимней спячки. Ярко светит солнце, над тобой высоко в поле, заливается жаворонок, а внизу, сбегая вниз, журчат весенние ручьи, и сидишь ты, растворившись в этой красоте весеннего марева. Для меня эта дорога была что-то больше, чем дорога. Однако, нам надо пока во Мстеру, этим воспоминаниям не будет конца.
Спустившись вниз, дорога сворачивала налево, а чтоб сократить пеший путь, напрямик, к поселку шла тропинка, налево за забором, располагалась МТС, направо были заливные пойменные луга, за которыми находилась пристань, это все до боли знакомые места.
Пройдя мимо забора, тропинка мелким кустарником подошла к неглубокой речушке с названием Тара, по мостику рядом с каменной будкой через небольшой лужок, тропинка приводит в посёлок. Весной все это пространство заливается водой, образуя безбрежное море, в поселок со стороны Вязников можно попасть только по насыпной дамбе.
Вначале дорога петляла небольшими улицами, при входе в поселок справа была клееночная фабрика. В конце небольшой улочки, идущей от фабрики, справа было здание милиции, напротив, через дорогу, было деревянное здание с затейливой архитектурой и флигелем наверху, в помещении располагался дворец пионеров.
Затем дорога выходит на конец улицы Ленина, около начальной школы, повернув налево, упирается прямо в сквер в начале площади. На углу рядом со строящимся зданием артели 'Пролетарское искусство', был деревянный дом, который являлся одним из учебных помещений художественной школы. Сюда, уже учась в художественной школе, в дальнейшем мы ходили на производственное обучение, во дворе располагались низкие старые здания заготовительных цехов артели 'Пролетарское искусство'. Еще при мне после того, как артель переименовали в фабрику, их перенесли в новые светлые корпуса, которые появились на месте этих цехов.
И после того как, я уехал учиться в университет, фабрика продолжала улучшать условия работы художников. Появился четырехэтажный корпус, в здании открыли столовую, душевые, магазин для своих работников, зубопротезный кабинет.
Все это появилось в советское время и здесь забота о рабочем человеке не просто слова, а реальные дела, в отличие от современных политиков, которые знают, что говорить, но не знают, что делать.
Ведь последнее слово всегда остаётся не за политиками, которые налево и направо раздают народу обещания, а за тем средним классом, появлением которого так озабочена наша власть, который ставит крест на всех благих пожеланиях власти.
Сейчас половину помещений бывшей артели отдали в аренду торгашам, зубопротезный кабинет нарушили, а современную аппаратуру распродали, чтобы выплатить художникам зарплату. Во многие помещения вход перегородили, просто фабрика оказалась не в состоянии отапливать их, художников распустили работать по домам, чтобы были меньше расходы на электроэнергию. Зарплата у художников стала просто нищенской.
В какой-то мере это явилось результатом льготы, представляемой фабрике по части налогов, был отменен налог НДС на продукцию фабрики. Вот какая получилась льгота! Весь вопрос для кого она, но только не для тех, кто создает основной продукт. Выиграл от этого посредник, или средний класс, как любил говаривать незабвенный Борис Николаевич, а, по-нашему, жулик.
Механизм этой льготы следующий. В стоимость готового продукта должны входить все затраты, перечислю основные из них, которые помогут прояснить механизм этой льготы: лаки, краски и другие материалы с 20-и процентной надбавкой к цене; стоимость электроэнергии с 20-и процентной надбавкой; стоимость топлива с 20-и процентной надбавкой; заработная плата художника и других исполнителей.
С налогом НДС, когда продукцию продадут, большую часть 20-и процентной надбавки, переплаченной ранее, вернется предприятию, а с этой же льготой ничего не возвращается.
Этим объясняется то, что закрыли часть помещений, распустили художников работать по домам, пусть они дома жгут своё топливо и свою электроэнергию. Расходы же электроэнергии здесь существенные, освещение должно быть сильным, особенно зимой. Работают токарные станки, полировальные и шлифовальные станки, сушилки для продукции.
Посредник истинную же цену не дает за товар, производитель вынужден с этим соглашаться, посредник же снимает и присваивает пенки. Зарплата художников вообще не растет, не покрывает даже инфляции. Художник начинает работать на своих и приезжих купцов, соглашаясь почти на все грабительские условия. Так как для художника его работа самая трудоемкая, отнимающая у него все силы, и именно она и является ценной, то совместить её с другой деятельностью для него невозможно. С этой целью и создавали художники свою артель, в которой они были главной фигурой.
Сейчас это всё разрушено, и не найти виновных. Художники люди эмоциональные, образование имеют очень хорошее, но очень специальное. Им не понять того, о чем я сейчас пишу. А так как почти все предприятия Мстеры на грани развала, то все начинают осваивать декоративную роспись, о качестве которой можно догадываться, продается она значительно дешевле работ настоящих художников, цены, на работы которых продолжают падать все ниже и ниже. В начале прошлого века, таким образом, была загублена иконопись, сейчас же уничтожается то, что создано не одним поколением художников советского времени. Аналогичная ситуация и в других всемирно известных промыслах - в Палехе, Холуе и Федоскино.
С этими местами будет связана вся моя дальнейшая жизнь, и мне горько видеть результаты, так называемых реформ, которые ничего кроме разрушения не принесли народу посёлка. Мстера такой поселок, который по той продукции, которую он выпускает, по замыслам реформаторов, должен купаться в золоте. Не зря говорит поговорка, что дорога в ад вымощена благими пожеланиями.
Один из моих первых учителей по производственному обучению Дмитриев Николай Григорьевич для своей книги о мстерских художниках 'Мстера рукотворная' взял эпиграфом очень правильные слова Народного художника РСФСР И.А. Фомичева:
В Мстерском искусстве должны
работать люди, отобранные самой жизнью...
Моя жизнь как нельзя лучше подтверждает правильность данных слов классика мстерской миниатюры, и его путь в искусство так же был не прост, жил он в очень непростое время. Будучи взрослым, имеющим современнейшее образование, остался я в глубине души художником, но своим взглядом на жизнь я не могу ограничиваться рамками того искусства, которому учили меня. Чтоб я мог полностью выразить всю глубину обуреваемых меня чувств, нужно другое искусство, далеко не декоративно-прикладное и надо признать, в настоящее время не пользующее спросом.
В небольшом сквере под окнами, когда-то бывших производственных помещений фабрики, стоит памятник Ленину, слева, через дорогу находился художественный музей, в соседнем небольшом здании была столовая, которая кормила меня с моими друзьями многие годы, сейчас посещение столовых рабочему человеку не по карману.
Так, естественно располагались рядом объекты удовлетворения потребностей человека, как в духовной, так и в телесной пище. С другой стороны от столовой на возвышенности стоит длинное двухэтажное здание школы десятилетки с колоннами.
Это старое здание школы, являющееся когда-то храмом образования, сейчас зияет глазницами чернеющих пустых окон. Новое здание школы перенесли в район деревни Козловка. Напротив старого здания школы, за торговыми рядами, возвышается отреставрированная и побеленная колокольня церкви, сияя на солнце позолоченным куполом. За побеленной оградой рядом поднимается здание церкви, хвастаясь золотом своих куполов, так и, говоря, что тьма оказалась сильнее света.
Для заезжего туриста открывается картина, выразительно провозглашающая успехи проводимых реформ в стране, которые не миновали и глубинку, возродив к жизни, давно дремавшие в человеке, упорно скрываемые темные стороны личности, которые выпустили сейчас, на радость дальнему зарубежью, как джина из бутылки.
Рядом со школой в парке за забором стоит пустеющее, некогда функционирующего, из стекла и бетона, двухэтажное здание сельского универмага. Окрестное население растаскивает его по кирпичику.
Почти напротив него, на другой стороне улицы за торговыми рядами, еще при мне разбитом сквере, стоит сельский клуб. Сейчас же перед входом в него через почерневший асфальт, скучающий по человеческим очередям рвущихся в клуб людей, пробивается трава, двери заколочены, не хватает только на двери записки - все ушли на рынок. Спускающаяся к реке деревянная лестница позади клуба разрушена. Возвышающие когда-то над рекой вдоль церковной ограды могучие древние вязы спилены, в тени которых мы когда-то скрывались от летней жары, заплыв с другого берега, где загорали на небольшом песчаном пляже.
Перед сквером на площади сейчас расположена автобусная остановка, которая приткнулась к зданию, когда-то бывшему начальной школой. Остановка хорошо видна была из окон помещения, где работали художники, вначале они занимали два первых этажа, затем первый этаж заняли лакировочные и полировочные цеха, с другой стороны кантора. Сейчас весь первый этаж занимают магазинчики, помещения, под которые теперь сдаются руководством в аренду.
Вспоминается, как мы строили это здание, работали же мы сначала в помещении прямо напротив входа в церковь на втором этаже, здесь начал работать я сразу после окончания художественной школы.
Одно время, остановка занимала одно из помещений первого этажа здания, занявшее сейчас какой-то торговой точкой. В бытность, когда я часто пользовался автобусом, здесь была построена небольшая остановка, где продавали билеты.
Когда я в первый раз появился во Мстере, автобусного сообщения еще не было, оно начало налаживаться только при мне. Вначале пассажиров перевозили на грузовых автомашинах покрытых брезентом, куда все уезжающие не помещались.
Позднее, когда появились автобусы, эта проблема существовала еще долго. Дорога в Вязники шла только через станцию Мстера, после снежных заносов, которые были часты тогда, путь был сопряжён с трудностями. Приходилось часто выходить и толкать машину. Разъехаться нескольким машинам была большая проблема. Особенно трудна дорога была весной. Путь до райцентра был долгий. Спасало то, что дорога шла почти до станции Мстёра лесом. Частенько мы, живущие в окрестных населённых пунктах районного центра Вязники, пешком группами шли мы дорогой вдоль реки Клязьма. В деревне Станки дороги наши расходились в разные стороны.
Расцвет сообщения падает на годы, когда я учился в Горьком в университете. Тогда очень часто ездили такси, цены были приемлемы, что я, будучи студентом, со стипендией в 30 рублей мог себе позволить ездить на такси, которые шли через Станки. Дорога занимала минут тридцать. Сейчас этот вид транспорта просто исчез, цены стали таковы, что не каждый работающий может себе это позволить проехать на такси. Тогда меня знали все таксисты, в основном, это были уже пожилые люди, любившие во время поездки поговорить о жизни. Но продолжим дальше наше первое путешествие.
За площадью шли торговые ряды, располагавшиеся в помещениях, когда-то принадлежавших церкви, колокольня которой возвышалась рядом. За церковной оградой, в переулке, ведущем к речке Мстерка, располагался сельский рынок.
С правой стороны после сквера, на углу, будет позднее одно из зданий школы рабочей молодежи, с которой связана значительная часть моей жизни, где я вначале был учеником, затем заведующим учебной частью, но это продолжалось не долго. У меня уже тогда начал формироваться характер непоседы, меня всё куда-то тянуло, я искал своё место в этой жизни.
Сейчас на первом этаже, где когда-то были учебные классы, расположились магазинчики, вместо окон зовущих в светлое будущее, прорубили дверь, входная лестница, спускаясь вниз, ведёт к прилавку и полкам со сникерсами и памперсами и другими заморскими чудесами в красочных упаковках, иногда и российского производства.
Пройдя торговые ряды, дорога, прижимаясь ближе к правой стороне, утопая в песке, шла широкой улицей, мимо здания школы краснодеревцев, до небольшого летнего парка, внутри которого была танцевальная площадка, функционировавшая не долго, однако, вначале сюда с ребятами ходили мы часто. Парк был огорожен невысоким деревянным заборчиком, с правой стороны через дорогу рядом со зданием ювелирной артели стояло высокое каменное здание, в котором располагался клуб, по цвету здания, он получил название Красный клуб.
Здесь на первом этаже располагался спортзал, куда мы ходили на физкультуру. Занятия спортом в художественной школе поощрялись. Традиционно популярны были секции штангистов и гимнастики, в которой лидировали ребята из Вязников, Коврова и Владимира. Многие позднее стали мастерами спорта.
Местные ребята к нашим увлечениям относились ревниво, особенно, к секции бокса, которую вёл учащийся нашего курса Алеша Александров, детдомовец из города Киржача.
Родом он был из Ленинграда, вывезли его оттуда во время блокады. Перенесённый голод во время блокады, не прошел для него даром, он на всю жизнь остался хромым, но был человеком физически сильным, имевшим могучий торс, подстригался всегда наголо.
Человеком он был разносторонним, любил играть так же в шахматы, увлекался чтением философской литературы. Был он года на два старше меня, мы с ним были дружны, на производственном обучении всегда сидели рядом, как старший он взял как бы шефство надо мной. В секцию бокса я не ходил, но с теоретическими основами бокса он меня познакомил.
Позднее мне пришлось жить на квартире с ребятами, которые посещали секцию, на квартире у нас были и боксёрские перчатки, лапы, груша и мешок. В занятиях принимал участие и я. Даже такое знакомство с боксом в жизни мне не раз пригождалось.
Как не вспомнить свои уже взрослые годы, когда на заводе я был пропагандистом в системе политического образования, было это уже в Муроме. В конце учебного года многих пропагандистов поощрили недельной путёвкой в Одессу и меня в том числе.
Прогуливаясь по городскому парку, мы увидели, как толпиться группа морячков у силомера. Решил попробовать свою силу и я, от удара у меня указатель силомера уперся в конец столбика прибора. Морячки долго пытались побить мой рекорд, удалось ли им это сделать, не знаю, не дождавшись конца соревнования, мы продолжали свой путь. При ударе же я вспомнил уроки моих наставников боксёров из далёкой моей юности.
В то время моим увлечением были шашки, к которым я приобщил и остальных ребят. Постоянным моим партнером был Алёша Александров. В спортзале располагалась так же и лыжная база, на лыжах зимой мы катались много, для меня это было одним из любимых занятий.
Одним словом, ребята у нас в школе были увлекающие, имели разные способности, даже были и певцы. У нас на курсе учился Рудик Иванов из Города Собинки, это был просто Собинов. Это был интеллигентный, со вкусом одетый, по тем временам, молодой человек есенинского стиля, среднего роста, с кучерявыми русыми волосами. Голос у него был просто волшебный, мало того, что голос, у него был и великолепный слух. На всех вечерах в школе он устраивал просто сольные концерты. В его репертуаре были русские народные песни и старинные романсы. Никто не оставался равнодушным от его пения.
Бывая часто на природе, которая в окрестности Мстёры была изумительна, под впечатлением окружающей нас красоты, он запевал русские народные песни. Никто не отваживался подпевать ему, боясь разрушить то очарование, которое овладевало нами, ту гармонию, что, рождалась на наших глазах, от соединения русской песни и русского пейзажа. Сейчас о таком, не возможно и помыслить, у современного человека просто отмирают те струны души, которые нам сиротам помогали выжить в нелегком послевоенном мире. Да, и окружающая красота природы поблекла, потеряв своё очарование, кругом одна разруха. После окончания школы, Рудик уехал к себе на родину, и я просто потерял его из виду, к сожалению, как и многих других.
Как выйдешь из следующего парка, расположенного на улице, налево, и располагалась в побеленном двухэтажном каменном здании художественная школа, цель нашего с отцом неблизкого пути. Рядом, со зданием школы через тропку располагались хозяйственные сараи. В глубине виднелся вишневый сад и огород. В соседнем здании находился детский дом.
(продолжение следует)
V
Наконец после длительного пешего перехода мы достигли своей цели, перед нашим взором предстало двухэтажное кирпичное здание художественной школы. Директором художественной школы, которая была организована в 1932 году, была Юкина Евгения Михайловна, полная женщина средних лет. Муж её известный владимирский художник-пейзажист Юкин Владимир Яковлевич.
Отец зашел в кабинет директора, где выяснял условия приема и учебы. Дети сироты, дети инвалидов Армии и войны ставились на бесплатное государственное обеспечение, то есть они обеспечивались бесплатным питанием, обмундированием, общежитием, которое было в центре улицы Ленина. Общежитие было небольшое двухэтажное здание, мест в нем на всех учащихся не хватало, остальные учащиеся размещались по частным квартирам, которые подыскивал завхоз школы Пал Палыч, как тогда все звали его, фамилию его, Песков, никто как-то и не помнил.
Формально я не совсем подходил, чтобы быть на полном государственном обеспечении. Отец рассказал директору историю своей инвалидности, которая без лишней волокиты вошла в положение отца, при условии, что если я сдам вступительные экзамены. Показали ей мои рисунки, которые не совсем удовлетворяли требованиям. Но она сказала, что предварительно будет дано несколько ознакомительных уроков по рисунку и живописи, перед тем как сдавать экзамены по этим предметам и там всё прояснится. Вступительные экзамены были и по математике, русскому языку и по другим школьным предметам, которых я уже сейчас и не помню.
Сдав документы, отправились мы с отцом в обратный путь. Во второй половине дня, с отдыхом по пути, уставшие были мы дома. Отец к вступительным экзаменам купил мне чемодан, с которым я прошел по жизненному пути, кстати, как реликвия, он сохранится в подвале под домом у меня до настоящего времени.
Прошедшие до 1-ого августа дни совсем не помню. Тем же долгим путем пришел я сдавать вступительные экзамены, но уже один, таща с собой набитый учебниками и одежкой тяжелый чемодан. Рядом со школой было полно народу, некоторые прибыли даже с родителями. В то время был еще набор на граверное отделение и на вышивальное отделение. При поступлении на живописный курс был очень большой по тем временам конкурс, 6 человек на место. На время сдачи экзаменов меня разместили в общежитие на улице Ленина.
Помню лица расстроенных абитуриентов после того, как кто-то не сдавал экзамен, многие плакали. Особенно обидно было, если не сдавались не профильные дисциплины, с которыми у меня проблем не было. В результате первых моих усилий, я был принят в художественную школу. Со своим огромным для меня чемоданом отправился я в обратный путь в свою деревню. Настроение было и радостное и в тоже время грустное, я должен был расставаться со своей деревней, начиналась моя самостоятельная жизнь.
К первому сентября прибыл я учиться на новом поприще. Жить нас устраивали на квартиры, которые для нас подыскивал наш отец и мать, наш завхоз Пал Палыч. Перед первым курсом подбирались и те, кому выпал жребий жить вместе, но после, как правило, сформированные группы не распадались, ребята привыкали друг к другу, в основном, и жили вместе до окончания школы.
За время учебы появлялись знакомые из учащихся других курсов, как младших, так и старших. Этому особенно способствовали сельскохозяйственные работы, на которые снималась во главе со своими преподавателями, вся школа.
Нам пятерым: Борису Борисову, Виктору Черных, Алеше Курганову, Юре Климову и мне досталась квартира на улице Больничной, последней улице поселка, за которой простирались поля до деревни Козловка, хозяевами нашими стали тетя Дуся и дядя Петя Карпунины. Нам отвели целую комнату. У хозяев был сын школьник, не на много моложе нас, Валера. Пришлось нам с ним встретиться уже, будучи пенсионерами, жить он приехал во Мстёру. Получил он высшее образование, до пенсии работал в оборонке. Старший его брат тоже окончил институт в Москве, его я почти и не видел.
С нашей квартиры пролегали маршруты на все четыре стороны. Основной маршрут был в столовую, а отсюда, в зависимости от расписания, мы расходились кто куда. Много времени мы проводили в здании школы, где проходили основные уроки, каждый день ходили на производственное обучение.
Прямо напротив окон нашей квартиры улица вела в центр посёлка, где основным объектом был клуб, с левой стороны на углу Пролетарской улицы, был магазин, на втором этаже располагалась аптека, которую приходилось посещать часто.
Мимо этого здания пролегал путь, когда пришлось жить на другой квартире в конце улицы Ленина. Новой хозяйкой была Тетя Поля Шанцева, жившая с сестрой Любой, имевшей физический недостаток, она была горбатой, поэтому и осталась одинокой. Женщины они были простые и добрые. У тёти Поли муж с войны не вернулся, и она одна воспитывала двоих детей, сын служил в армии, а дочь после окончания педагогического института работала, по-моему, в Казахстане, к матери приезжала только в отпуск.
На улице Больничной жили мы несколько лет, точно сколько, уже не помню. Дом был новый, хозяева держали корову. С ребятами мы любили гулять по окрестным местам, иногда с этюдниками, был за больницей в поле пруд, любимое наше место, особенно летними вечерами.
Позднее, когда посёлок расстроился, находиться он стал в черте посёлка. Пруд этот находился на возвышенности, слева от посёлка видна была деревня Барское Татарово, которая прямо примыкала ко Мстёре, являясь её продолжением.
Когда было жарко, мы иногда спали и в коридоре, и на сеновале, постелив на сено простыни, места здесь было достаточно. Однажды, учась, наверное, уже на втором курсе, когда мы в жару спали на сеновале, я вспотел, и сено мне накололо под мышкой, где, после чего у меня выросла большая шишка, которую пришлось вскрывать хирургу.
Больница была поблизости, в конце улицы. Было это осенью, пора сельхозработ, от которых по болезни я был освобождён. Рана заживала долго, однажды, придя на перевязку, я услыхал, как врач с медсестрой говорили, что в следующий раз мне будут чистить кость. Услыхав об этом, я сказал себе, что не дождётесь.
И больной, отдыхая по пути много раз, я отправился к отцу в деревню. Таким образом, и прошёл я 12 километров. Отец на следующий день пошел со мной в Станки в медпункт к фельдшеру, который промыв и смазав, забинтовал рану. После этого моя рана стала быстро заживать, и после нескольких перевязок я вернулся во Мстёру.
Лечащий врач был просто поражён таким исходом. С повязкой я ходил почти до самого Нового года, которую меняли иногда в больнице, иногда на квартире ребята. За это время я сильно похудел, так как все ночи были бессонными, во сне от боли нельзя было переворачиваться. На курсе тогда у меня даже появилось прозвище - тонкий, звонкий и прозрачный. С этого момента я что-то часто стал прихварывать, стал болеть ангинами, начинал болеть осенью и продолжал зимой, стало пошаливать сердце. Не малую роль в этом играли сельхозработы, на которых условия работы для нас были далеко не комфортные.
Где-то после 3-его курса я сильно вырос, навёрстывая упущенное, сначала был я русым мальчишкой небольшого роста, а тут за летние каникулы вырос почти сантиметров на 18, переместившись в строю по физкультуре с конца шеренги на третье место от начала.
Позднее и волосы у меня потемнели, и было в кого, у родителей волосы были черные как смоль. А вот сестра так и осталась на всю жизнь русой, только брови были абсолютно черные, за что ей часто попадало в школе, якобы она их красила. Сердце к такому бурному моему росту не успевало адаптироваться и стало шалить. На службу в Армию по этой причине меня не взяли.
Выборкой картошки мы занимались до глубокой осени, не раз, всей школой растянувшись по дороге, неся за собой котлы, миски, чашки, ложки пешим ходом шли занимать позиции в отдалённые деревни. Особо запомнился такой поход в сторону деревни Козловка. Выходя из посёлка, мы прошли мимо дома, в котором жили на квартире, оставив его слева отправились в путь.
За посёлком дорога шла полем, которым мы часто весной ходили с нашим преподавателем по военной подготовке Калининым Федором Петровичем, неся винтовки на плече, на стрельбище, располагавшееся внизу высокого откоса на берегу речки Тара.
Наш преподаватель, был в прошлом начальником тюрьмы в городе Ковров. Он нам рассказывал, что частенько приходилось расстреливать, как он считал, врагов народа. После разоблачения культа личности Сталина, прожил он недолго, так на него повлияло это событие. Был он человеком крепкого телосложения, с военной выправкой, всегда брил голову наголо, полем любил раздеваться до трусов, открыв своё тренированное и загорелое тело весеннему ветру, и неустанно повторяя о пользе такого весеннего массажа для здоровья. Пока он работал в школе, всегда его можно было видеть с нами на сельхозработах.
Деревня Козловка оставалась в стороне справа, по пути встречались нам поля, перелески, вначале в деревни мы не заходили, только свернув вправо, они нам стали попадаться на пути.
Мимо мы проходили не одну деревню, сейчас, почти 50 лет спустя, из памяти многое стёрлось, места были незнакомые, я всегда с любопытством знакомился с новыми маршрутами, позднее, даже любил их посещать на велосипеде. Впечатления, которые я испытывал от посещения впервые, тянули меня, и было всегда желание вернуться к ним.
В этот раз мне особо запомнилась деревня, в которой рядом с заметным домом, росло несколько высоких стройных лиственниц, их я увидел впервые. По пути преподаватели нам рассказывали вкратце историю этих мест, мы с интересом слушали и пытливым взором окидывали незнакомые места.
Во всех походах нас сопровождали, ныне покойные, наши наставники и преподаватели производственного обучения Корсаков Василий Иванович и Дмитриев Николай Григорьевич, оба участники Великой Отечественной войны, Николай Григорьевич был участником обороны Москвы и Сталинграда. Курс наш на производственном обучении был поделён на две группы, у меня был преподавателем Корсаков Василий Иванович.
Концом нашего пути была деревня, состоявшая из нескольких домов, затерявшаяся среди полей, окруженных лесами. Места для размещения нас всех в домах на всех не хватило, пришлось размещаться в сараях с сеном, только девочки жили по домам. На окраине деревни рядом с прудом разместилась наша кухня, по соседству располагался скотный двор и сараи.
Весь день мы брали картошку, погода была уже осенняя, часто дождь перемежался со снегом, над полем низко шли серые тучи, задевая своими полами окрестные леса, форменная тужурка, которая была и рабочей и выходной, снаружи намокала, становилась тяжёлой, изнутри была влажной от пота, появлявшегося оттого, что тело не дышало.
После работы в ожидании ужина, мы грелись у костра, поворачиваясь к огню разными боками, стараясь до сна просушить свою одежду. Когда стемнеет, немного посидев у костра, мы отправлялись спать.
Постелей никаких не было, вырывши поглубже нору в сене, нахлобучив шапку на голову, свернувшись калачиком, дыша испарениями от сырой одежды, испытывая трудности с засыпанием, ворочались с бока на бок всю ночь. Но под утро усталость брала своё и, наконец, сон одолевал нас, не отпуская до самого подъема. С трудом, встав, позавтракав картошкой, иногда с маслом, иногда с тушенкой, попив чаю, отправлялись мы в поле на работу. Иногда целыми днями моросил дождь, немного погревшись у костра, мы продолжали работать.
По утрам уже стали заморозки, и когда выпал первый снег, переночевав последнюю ночь на полу в домах, утром мы снялись с места, и толпой, как французы, отправились назад в посёлок. После таких приключений многие заболевали, и я в том числе. Нам дали несколько дней на отдых, и опять больной я отправился в деревню к отцу. И таких приключений в памяти осталось несколько, это же было первое.
Запомнилось особенно, когда нас послали выбирать картошку в деревню Акиншино, расположенной на берегу речки Тара. Было это уже на старших курсах, где-то на третьем курсе, отец выиграл на облигацию, и на эти деньги мне решили купить велосипед, с которым я никогда уже не расставался в наших походах.
Пешком я уже не шел вместе со всеми, узнав маршрут, дожидался остальных у места назначения. Сюда мы приходили с ночевкой, каждый день ходить в посёлок с работой было трудно. По несколько человек мы размещались по квартирам, житьё по которым, уже превратилось во что-то естественное, адаптировались мы быстро. В этот раз с погодой нам просто повезло, стояла тихая золотая осень, только иногда тучи закрывали небо, но ветер разносил их, и ничто не мешало нам выбирать картошку и наслаждаться красотой окрестных мест, которыми славна эта деревня. Не одно поколение художников выросло в этих местах, которых сюда тянуло как магнитом.
Когда погода была хорошая, часто, отпросившись, после работы я на велосипеде ездил, в качестве тренировки, к себе в деревню. Узкой тропкой, спустившись с горы, мостиком перейдя речку, лесной дорогой, которую изучил ранее, оставляя речку Тару слева, я держал путь на свою обычную дорогу. В общей сложности приходилось ехать мне километров 20, но это было лучше, чем без дела коротать время в незнакомом месте, а к дорогам я привык, они мне никогда не наскучивали. Эта осень пролетела незаметно.
Места эти я уже все объездил ранее, сюда мы приходили с ребятами писать этюды, да, просто прогулка без особой цели была так же нашим любимым занятием, особенно по выходным, когда я не уезжал к отцу в деревню. Особенно привлекательны были прогулки ранней весной, когда только сходил снег, раздавалось журчанье ручьёв, бегущих по множеству оврагов и впадающих в речку, несущую воды в Клязьму, к этому весеннему хору прибавлялось пение птиц, льющееся откуда-то с вышины, как будто с небес. Речка Тара была полноводна, своими солнечными бликами, исходившими от мутной весенней воды, слепила глаза, устье её терялось в окрестных кустах, делая её солидной речкой.
Тропка вдоль речки на солнце просыхала рано, по ней пройтись было просто удовольствие. От длительных прогулок, от избытка кислорода иногда заболевала голова, хотелось присесть на бугорок и отдохнуть. Здесь внизу всегда было тихо, от высокого косогора так и шло весеннее тепло, поднимавшееся к верху, над вершинами сосен, росших на крутом косогоре, собираясь в небольшие облака, неторопливо несшиеся по синему весеннему небу. Невдалеке, на самой вершине косогора, спряталась со своими садами деревенька Спас-Иваново,
Глядя на эту красоту, подставив лицо теплому солнцу, закрывались глаза и, в забытьи дрема брала тебя в свой плен. Кругом журчали ручьи, сбегающие по множеству овражков и оврагов, которые в отличие от тех, к которым я привык с детства, были глубже и таинственнее. Но меня всё равно к себе звали мои овражки, по которым я скучал как по родителям, однако, я очень скоро привык и к этим местам, ставшими для меня второй родиной, по которой так же я тоскую теперь. Человеческое сердце безмерно, многое может оно вместить в себя.
Деревенька Спас-Иваново, расположенная в поднебесье, как в своей книге 'Мстёра рукотворная' выразился наш преподаватель Николай Григорьевич Дмитриев, так же была одним из мест приложения наших юношеских сил и ещё не окрепших рук. Картофельные поля располагались на южном склоне, на эти склоны с ребятами, с которыми мы жили на квартире, расположенной на улице Больничной, приходили мы писать этюды.
Особенно близок в то время я был с Алёшей Кургановым, он был года на два старше меня. В детстве, катаясь на коньках, при падении он повредил чашечку голени, и с тех пор при ходьбе прихрамывал. А так был он крепкий юноша, русый, немного увалень. Жил где-то около железнодорожной станции Вязники.
Вид сверху горы открывался волшебный, околдовывая и забирая в плен наше воображение, приглашал наш взор в путешествие по необозримым далям.
С радостью я принимал известие о том, что выбирать мы будем картошку в местах более знакомых для меня, это всё равно, что брать картошку дома.
Основным местом, где её брали мы всегда, была деревня Федосеиха, рядом с которой, берегом реки пролегал мой путь домой. Многое связано с этой деревней. Помню первую осень после поступления, когда мы ещё не узнали хорошенько друг друга, не притёрлись, каждый норовил проявить себя, иногда с не лучшей стороны, показывая, однако, какие мы были ещё дети.
Однажды, наших ребят местные жители захватили, когда те лазили по огородам за яблоками. Сразу же были опознаны хулиганы, это были ребята с нашего курса, имена которых я уже сейчас не помню. За этот проступок наказание было очень суровым, нескольким ребятам грозило даже отчисление из школы. Слёз было пролито много, только приезд родственников позволил им остаться в школе, все они были без отцов. Дисциплина у нас в школе была строгая, зато какие ребята вышли из школы, никто из них не затерялся в этой жизни, может быть, не все стали художниками, но людьми стали все.
(продолжение следует)
V.1
Деревня Федосеиха располагалась на высоком берегу реки Клязьма, из посёлка сюда можно было попасть двумя путями, дорогой через Слободку, или более коротким путём - через деревню Новосёлки. Деревня одним порядком упиралась в овраг, впадающий рядом в реку. Картофельные поля располагались прямо при подъёме в гору со стороны реки.
Во время отдыха мы жгли костёр и пекли в углях картошку прямо на краю бугра, с которого взору открывалась великолепная панорама на окрестности реки Клязьма, от вида которой отдыхаешь прямо душой. Ничто не мешало созерцать эту картину, косогор был открыт взору, как сверху, так и снизу с дороги, со стороны реки, проходя, дорогой мимо, я всегда любовался им. Но когда погода была ветряной, спрятаться было негде, холодный осенний ветер пронизывал тебя до самых костей.
Вырос я в таких местах, где горизонт в основном был, не так далёк, перед глазами чередовались многочисленные поля, перелески и овраги, только иногда открывались, дали.
Когда нам приходилось работать здесь с ночёвкой, я всегда отпрашивался, и уходил на ночь к себе в деревню. Дороги выбирал я незнакомые, но самые короткие, иногда вообще шел без дорог.
В дальнем от реки конце деревни, дорога мимо скотного двора наискосок спускалась вниз, петляя по косогору. Внизу бежал небольшой ручей, перейдя который, дорога поднималась кверху и выходила на край деревни с названием Ковыряиха, и это был подъём не то, что в наших оврагах, недаром река была рядом.
Выйдя из деревни, шел я полями и перелесками. Осень полностью вступила в свои права, солнце клонилось к закату, небо было ясным, воздух начинал наполняться холодком. Через дорогу одна за другой летели, блестя в лучах заходящего солнца длинные паутины, или бабы, отчего и пошло название 'бабье лето'. Первый раз идти было просто жутковато, а вдруг я собьюсь с пути и выйду не туда, куда надо, а дело шло быстро к вечеру. Но опасения мои были напрасны, пространственное воображение меня не подвело, видна, стала деревня Дороново, от неё дорога мне представлялась знакомой.
Дорога вышла на край деревни и здесь, чтоб сократить путь я иду без дорог, перехожу овраг, и передо мной открывается поле, затем мелкий перелесок с кустами и можжевельником. Здесь я часто был с соседскими ребятами, когда они помогали пасти скот своим дядям. Позднее таким путём ходил я много раз, почему-то меня тянуло сюда весной, когда только распустятся листья на деревьях, во всём чувствовалась чистота и свежесть весенней зелени.
Эти сельхозработы для меня не были обременительными, работая, я познавал окрестности, и для меня открывались всё новые горизонты. Между Мстёрой и моей деревней белых пятен для меня уже не существовало, и мои познания обратились в сторону Мстёры, противоположную от моей деревни. Это был район села Троицкое Татарово, где очень живописные места, которые надолго приковали нас, куда нас кидали как отряд специального назначения для выполнения сельхозработ, в основном весной по посадке картофеля, осенью - по её уборке.
Я здесь не останавливаюсь на специфике нашего профессионального образования, так как вопросы эти для непосвящённого человека покажутся скучными и это ещё не всё образование. В нашей профессии, и не только в ней, главное сформировать личность с её особенностями, которые непременно скажутся в дальнейшем и на творчестве и на всей жизни.
Здесь же важным элементом образования является привитие нам любви к своей Родине. Любовь эта не являлась пассивно созерцательной, не сводилась только к наблюдению, она в данном случае активно соединялась с реальной работой по выводу страны из послевоенной разрухи. Сегодня такой аспект образования полностью отсутствует, страна растит космополитов без Родины, объекты для потребления импортных сникерсов, памперсов, пива, иномарок, потребительство является главной чертой современного человека, и политики нашего государства активно это поощряют, снижая умышленно образовательный уровень населения, а особенно молодёжи. Такими людьми легче управлять во время выборов и это залог закрепления монополии на власть сегодняшней верхушки.
За свою долгую жизнь богатств никаких я не нажил, но зато всегда, несмотря на трудности, чувствовал себя человеком свободным, как птица, местом обитания которой, являлась вся наша необъятная Родина, и даже подумать было невозможно, чтоб кто-то всем этим богатством будет владеть единолично. Это противоестественно человеческой природе и это не наш русский менталитет, только враг, далёкий от нашей жизни и мечтающий о завоеваниях, сидящий только в кабинетах, может такое предложить.
Трудности были для нас привычны, мы их преодолевали, но к таким мыслям привыкнуть невозможно. Страна поделена политическими олигархами на княжества, население, как цепями опутано всевозможными законами, ограничивающими свободу человека, о которой вещают со всех трибун. Но жизнь нас научила такому опыту, что всё о чём много говорят, то этого больше всего нам и не достаёт. Таким несвободным, как сейчас, за свои 69 года, я никогда себя не чувствовал, хотя жилось трудно. Пока пишу, годы только прибавляются.
(продолжение следует)
VI
До 30-и лет я не имел собственного угла, путешествуя со своим неразлучным чемоданом, моим единственным наследством от отца, по частным квартирам. Деревенский дом отца с его немудрёным скарбом и интерьером был только временным пристанищем, где в тёмные осенние и зимние вечера приходилось укрываться от непогоды.
Окружающая природа являлась настоящим домом, почему остро и чувствуется и переживается всё происходящее с ней, и что является отражением изменений, происходящих в обществе, оставляющих морщины на её многострадальном лице, не только после войн, но, оказывается, и после 'мирных' дней, о которых люди мечтали во время войны. И эти дни оказались в каком-то смысле тяжелее военных, не оставляя людям надежды за своё будущее. Об этом я слышал от многих, кто пережил лишения, как на войне, так и в тылу.
Моё первое учебное заведение имело статус художественной школы и не давало среднего образования, хотя специальная подготовка была высокой, не уступала даже подготовке в художественных училищах, а по росписи папье-маше даже превосходила подготовку, даваемую в художественных столичных институтах. Позднее школа стала училищем, до этого учащиеся после занятий посещали школу рабочей молодёжи, чтоб получить среднее образование. При мне школы рабочей молодёжи вначале ещё не было.
Шесть дней в неделю мы занимались почти по 8 часов каждый день. Только в субботу часов было меньше. Производственное обучение было каждый день по 4 часа. Были у нас следующие дисциплины: рисунок, живопись, композиция, черчение и перспектива, политзанятия, спецтехнология, пластическая анатомия, история живописи, физкультура.
Стипендия у нас была 15 рублей, я её всю отдавал отцу, ведь ему ещё надо было учить и воспитывать сестру, которая была младше меня на 5 лет. Отец к этому времени женился. В деревне инвалиду с ребёнком и хозяйством одному прожить тогда было трудно.
Хозяевам за квартиру школа за каждого из нас платила 3 рубля. Меня бесплатно одевали и обували. У Пал Палыча, нашего завхоза, работы в это время было невпроворот. С каждого надо было снять размеры. Форма эта была далека от совершенства, но я в то время был непритязателен в одежде. Нам шили брюки, затем то ли гимнастерку, то ли рубашку из толстой грубой ткани, ватную куртку, выдавали заячью шапку. Летняя обувь что-то мне не запомнилась, на зиму же выдавали валенки с калошами, помню, первое время ноги голенищами валенок натирались до крови. Выдаваемая одежда предназначалась только на два времени года, на зиму и на лето. Поэтому весной и осенью приходилось часто болеть, постоянно мучил насморк, часто болело горло. Взрослые это относили за счет того, что по молодости мы форсим, а у нас просто не было денег на нужную сезонную одежду.
Повзрослев, когда стали ребята заглядываться на девушек, некоторые сменили эту форму. Я же до окончания школы вынужден был оставаться в ней, особо стал я её стесняться на праздничных вечерах, которые в школе у нас устраивались на 1-е Мая, 7-е Ноября, на Новый год.
В столовой по этому поводу устраивался праздничный обед, к чаю нам выдавали по нескольку шоколадных конфет. Только здесь я их попробовал в первый раз, как и сливочное масло с сыром. Порции были небольшие, но значительно больше тех норм, которые заложены сейчас в 'потребительскую корзину', и, исходя из которых, сейчас нам назначают пенсию. Но тогда это было вскоре после войны, страна ещё не успела оправиться после трагедии, нависшей над нашим народом. А сейчас, какая была война? Разве что холодная, которая по своим разрушениям, стала более жестокой, чем горячая.
Курс насчитывал 23 человека, затем пришло несколько человек после службы в Советской Армии. Состав курса был разный, были детдомовцы, у многих были только матери, у меня, наоборот, был только инвалид отец. Несколько человек поступили после окончания 10-летки, это были девушки: из Вязников Галя Егорова, Нина Нехорошева из Мурома, и из Мстёры Тамара Милова. Детдомовцами были - Алеша Александров, Тамара Милова, Саша Крылов, Анатолий Львов. Не было родителей у Виктора Черных, Вити Кобякина, они жили у родственников.
Перед заселением на квартиру мы таскали для себя железные кровати, матрацы и постельные принадлежности, хранившиеся в складских помещениях, расположенных рядом со школой. В это время весь поселок кишел таскающими и снующими туда и сюда учащимися художественной школы. В дальнейшем постельные принадлежности меняли нам один раз в 10 дней.
В то время отношения между приезжими и местными вначале были натянутыми, враждебно-дружественными. Потом все притиралось, и мы становись новыми местными, для меня так поселок позднее стал родным и каким остался до настоящего времени. Не стало моих деревень, но Мстера пока стоит на старом месте, претерпевая изменения вместе с нашим беспокойным временем. Остались друзья, к которым позднее я часто приезжал.
Питались мы в своей столовой, обслуживали себя сами, строго соблюдая график дежурств, в группу дежуривших входили учащиеся со всех курсов. Приходили на дежурство рано, надо было приготовить завтрак. Сельхозпродукты мы выращивали в огороде прямо за школой, где копали, пололи и убирали все сами. В обязанности дежурных входило вначале получение продуктов, для чего школа имела палатку в центре за торговыми рядами, рядом с ней располагалась пекарня, где мы получали хлеб.
Перед палаткой располагалось здание, где работали художники артели 'Пролетарское искусство', где предстояло работать и нам, кто оставался. Многие сразу после окончания школы уезжали, как правило, это были приезжие. Поэтому при поступлении в школу приоритетом пользовались местные и живущие недалеко от Мстеры. Я был как местный, мои деревни многие знали.
Обязанностей у дежурных по столовой было много. Надо было наколоть и наносить дров, навозить и наносить воды. Носили воду для готовки и питья мы вёдрами из колодца, расположенного во дворе детского дома, который был рядом с нашей школой. Для мытья посуды воду мы возили с реки Мстерка, расположенной внизу, поодаль за улицей. Дорога вначале шла улицей мимо мебельной фабрики, расположенной рядом с нашей столовой, выпускающей тогда продукцию, пользующую хорошей репутацией, сейчас же помещения фабрики сдаются в аренду. За двухэтажным домом, расположенным рядом с фабрикой, наш путь заворачивался и шел длинным переулком с рядами заборов по сторонам. За одним из этих заборов располагалась ювелирная фабрика, позднее было построено новое здание фабрики в районе деревни Козловка, это в противоположном конце посёлка. Предприятие это в советское время было процветающим, его продукция побеждала не раз на международных выставках. После реформ в стране это стало умирающие предприятие, как и тысячи других.
До того знаком был этот переулок, что после трех десятков лет в последний мой приезд, я нашел дорогу даже зимней ночью. Уже давно рядом была построена плотина с мостом на другую сторону речки, в эту сторону посёлок так же расширялся. Дорога к этому мосту шла этим переулком.
Зимой здесь проходила лыжня, которая вела к речке и, перейдя её, шла другим берегом до конца Барского Татарова, здесь лыжня пересекала речку уже в другом направлении и, преодолевая крутой подъём, заворачивалась около церкви и шла деревней до парка около школы, здесь был старт и финиш.
Летом на том месте, где из проруби, которую часто приходилось вырубать, мы брали воду, был небольшой пляж, песку не было, но был хороший лужок, покрытый ковром мелкой чистой зелени, где хорошо было полежать на солнце. Вода в речке была идеально чистая и прозрачная. Рядом росли старые вязы, к сучьям которых, часто были привязаны длинные веревки, раскачиваясь на которых, детвора с криками ныряла в речку. Всё лето здесь ютились местные ребятишки. Часто приходили сюда купаться и детдомовцы, детский дом которых, был недалеко отсюда, по одному купаться они не ходили.
Все окрестности речки на этой стороне были заняты огородами, которые стремились к воде. Внизу между огородами рядом с забором петляла живописная тропка, которой можно было попасть на сельский стадион, расположенный выше по течению, рядом с берёзовой рощей на косогоре, наверху за которым, начиналась деревня Барское Татарово. Дальше по берегу речки располагались здания швейной фабрики имени Крупской, так же очень известного в своё время предприятия. Вдоль речки Мстёрка весь крутой берег терялся в густых зарослях с высокими старыми вязами вплоть до конца деревни Барское Татарово, на окраине которого, рядом с разрушенной церковью, располагался дом отдыха и турбаза республиканского значения. Сейчас всего этого не стало.
На другой стороне речки располагалась улица, а прямо, напротив, пляжа, на бугре в нескольких метрах от речки, стоял дом тети Фили Сабуровой, позднее, после окончания художественной школы, уже работая художником, до поступления в университет я с Володей Челышевым и Германом Суховым у неё жил на квартире. Они были на несколько курсов младше меня.
За этой улицей начинались пойменные луга реки Клязьмы. Летом мы с ребятами помогали хозяйке заготавливать сено для коровы, она нас благодарила молоком. Весной во время разлива, только дом стоял не затопленный водой, на некоторое время затапливалась даже уборная находящаяся в огороде. Связь с посёлком была только на лодке. Место это было просто курортное, до нас на всё лето к хозяйке приезжал с семьёй художник какого-то театра из Москвы, позднее он поселился на этой же улице, так она ему приглянулась.
Учась 5 лет в университете, я каждое лето останавливался здесь, когда устраивался подработать на фабрике. Вода, свежий воздух, рыбалка, плавание благотворно влияли на моё здоровье после напряжённой учёбы.
Зимой в столовую мы возили воду в железных флягах на больших салазках, летом на тележке. Встречаемся мы сейчас уже, будучи взрослыми, и в наших воспоминаниях всегда всплывают эти поездки, когда мы тянули сани, как на одной из картин художника Перова.
Навозив воды, чистили картошку, нарезали хлеб, масло. Когда наступало время обеда, разносили по столам пищу, убирали посуду, мыли её. Затем готовили ужин, и предстояли те же работы, что и с обедом. К утру надо было наколоть дров. Заканчивали дежурство поздно, если оставался хлеб, то, разделив, забирали его с собой, который мы съедали с ребятами, с которыми жили. В то время за хлебом были большие очереди. Чтоб не есть пустой хлеб, иногда в складчину покупали кильку.
В столовой же кормили нас вкусной свежеприготовленной пищей, наши повара были просто ассами своего дела. Даже сейчас, вспоминаю некоторые блюда: блины со сливочным маслом, испеченные на больших сковородах, разогретых пышущим жаром углей, полученных после сгорания березовых дров. Хороши были макароны, таких белейших, какие тогда были, не встретишь даже сейчас, сваренные на молоке, затем поджаренные на сливочном масле до хрустящей корочки. Жарились они не все, одновременно готовился и молочный суп. А каков был борщ, жареная картошка, котлеты, компот из сухофруктов!
Возможно, играло то, что всё было приготовлено на печи, протапливаемой дровами, на газу такого вкуса пищи не достигнуть. А может быть, играло то, что после пережитого голода, всё казалось вкусным, а может быть, играло то, что всё, что было положено, всё и использовалось, ничего не утаивалось. Одним словом, воспоминания остались на всю жизнь, если сосчитать года, когда жили и ели досыта, то их будет не так уж много.
В старости так же приходится ограничивать себя во всём, не только в пище. По этому поводу многое хотелось бы сказать, да что толку в этом, только портишь себе нервы, и от этого поднимается давление. Перефразируя слова популярной песни, можно сказать: мои года - моё несчастье. Пусть это будет на совести тех кто, мягко выражаясь, затеял такие реформы.
Позднее мы своими руками расширили столовую, которая располагалась на первом этаже, который был каменным. Что было на втором, не припоминаю. Во дворе у нас рос огромный тополь, корни которого опутывали пригорок, возвышающийся рядом с калиткой в заборе. Здесь во дворе мы кололи дрова, и было много проведено времени под могучим тополем в ожидании своей очереди в столовой. Чтоб не было толкучки, питались, как правило, мы по курсам.
За время жизни во Мстёре, сменил я много квартир, привыкал к новым хозяева я быстро и они, надо сказать, к нам относились как к своим сыновьям, тем более что многие из нас были почти сиротами. Художественную школу я оканчивал, живя на новой квартире, на улице Ленина, тянувшейся под горой, видной издалека при въезде во Мстёру со стороны Вязников. Со мной здесь жили уже ребята не с моего курса, в основном, с младших курсов - это Юра Ручкин, Анатолий Малышков, Миша Ферапонтов, Герман Абрамов. Наиболее близки мы были с Валентином Серовым из Вязников, который вернулся в школу доучиваться после Армии.