Якович был конченым человеком. Якович - производное от отчества Яковлевич, произносится с ударением на первом слоге - опускался. То есть не спускался, как это делают по лестнице или, например, в лифте, а именно опускался. То есть деградировал и терял человеческий облик. То есть превращался в грязное вонючее животное. Конечно, не совсем "грязное вонючее животное", но это так говорится.
Многие, и вы в том числе, наверное сразу же представили себе Яковича как нечто страшное, волосатое, с вермишелью в бороде, распространяющее вокруг себя омерзительный запах мочи и хронического перегара? Многие, и вы в том числе, наверное, сразу же мысленно увидели Яковича бредущим по помойным закоулкам с мешком или рваной кошелкой в поисках стеклотары, аллюминиевых банок и картона? А некоторые, не дочитав даже до следующего абзаца, уже побежали и спросили отчество у первого встреченного ими бомжа - вдруг это и есть Якович? И никто из них не угадал. Точнее, угадали, но лишь отчасти. Потому что Якович действительно был изрядно волосат, и борода у него была, но кошелка... но бутылки... не имеют к нему ровно никакого отношения.
Давайте сразу же расставим все точки над "i".
Во-первых, не смотря ни на что, Якович каждый день перед первым выходом из дома в течение получаса принимал душ: брился, мылся и скоблился. Если горячую воду отключали, как это бывает у нас частенько, Якович ее грел в специально купленных для этого кастрюлях. Ради процедуры утреннего помыва (с учетом возможного нагрева воды) он уже много лет назад взял себе за правило вставать не позже, чем за полтора часа до выхода из дома. Если бы потребовалось выйти из дома в шесть утра, а городское ЖКХ было в крутом штопоре, он встал бы в три, натаскал воды из колонки или нарубил льда на реке, нагрел на костре и вымылся в сугробе. Он легко мог бы обойтись без утреннего кофе, без традиционной сигареты, позволил бы себе опоздать, но не вымыться - никогда! Во всяком случае, он так всех уверял.
Во-вторых, Якович работал на настоящей работе, а потому он тщательно одевался и следил за тем, чтобы костюм был выдержан в едином стиле. Если это "классика" - летние туфли с дырочками отдыхают дома, а выбор узла, которым в этот день надо повязать галстук, отнимет минимум пятнадцать минут драгоценного утреннего времени. Если это так называемый "спортивный стиль" - о совмещении галстука с джинсами не могло быть и речи. Даже для элементарной вылазки на природу все у него было тщательно спланировано и укомплектовано: пикник - гавайская рубашка, шляпа-панама и шорты; грибы-ягоды - плотный защитный костюм, высокие ботинки и специальное кепи. Всё было функционально и укладывалось в схемы на все случаи жизни. Помимо летнего, зимнего и демисезонного гардеробов: официальный и полуофициальный, повседневный, рабочий и чернорабочий, парадный, прогулочный и так далее, вплоть до траурного или легкомысленных "вечный тинейджер" и "состарившийся рокер". Так что с одеждой у Яковича было почти все в полном порядке, и встретив его "по одежке" вы нипочем бы не догадались, что перед вами полностью деградированная личность.
В-третьих, самое главное - Якович не пил. То есть человек опускался и деградировал, но не от пьянства. Я уже слышу, как вы, призывая друг друга в свидетели, громко уличаете меня во лжи и наперебой кричите мне прямо в лицо, что так не бывает! что так не бывает! не бывает! А я говорю: бывает! Редко, но бывает. Конечно, нельзя сказать, чтобы Якович был воинствующим трезвенником, активистом Армии спасения или, не дай, Бог, закодированным бывшим алкоголиком. Нет, что вы! Он легко мог позволить себе выпить рюмочку-другую в компании, но не любил. Он говорил, что вырастил в своем организме специальный клапан, который при наборе в крови определенного количества алкоголя срабатывал - перекрывал спиртному доступ в пищевод и оповещал мозг: "Ну, все! на сегодня хватит, кончай с этим гнилым занятием!". Он был не питух (от слова "пить"), он был едун (от слова "еда"). Дело в том, что алкоголь, а с ним и неизбежное чувство опьянения, даже легкого, были Яковичу неприятны. Они мешали ему заниматься главным делом его жизни - созерцать. В отличие от чувства сытости, которое этому виду бездеятельности способствовало. Потому, что Якович был Созерцателем. Созерцателем с заглавной буквы "С".
Что есть процесс созерцания? Не все, но многие сразу же скажут: "Ф-фи, созерцание... тоже мне... Гляделки вылупил и смотри..." - и будут неправы. Потому, что глядение и созерцание - это совершенно разные занятия.
Глядение - это разглядывание без осмысления увиденного, в то время, как созерцание - это в первую очередь процесс познания, в нем есть нечто философское. Якович не был философом, но познавать и осмысливать пытался. Мысли прыгали в голове, как блохи, перепрыгивая с одного на другое, с пятого на десятое. Ни одна не хотела додумываться до конца и выстраиваться вместе с товарками в подобие логической цепочки. Некоторые ученые считают, что если сосредоточиться и упорно обдумывать что-то, не отвлекаясь ни на что: ни на почесывание, ни на помаргивание, ни на мытье посуды, ни на другие мысли, - то за двадцать минут можно решить любую мировую проблему. Дескать, настоящего ученого это и отличает от обычного человека - умение сосредоточиться. Но Якович сосредотачиваться не умел и с упорством, достойным лучшего применения, продолжал созерцать просто так, "из любви к искусству", что конечно же профанировало столь высокоинтеллектуальное занятие и приближало его к рядовому глядению. Процесс созерцания отнимал у Яковича все жизненные силы, которых, с учетом его возраста и образа жизни, и так было немного, и в конечном итоге привел к тому, к чему и привел.
Казалось бы, ну что плохого в процессе созерцания? Вроде бы - ничего. Но любая жена любого вот такого созерцателя вам ежедневно может выложить тысячу, а может, и миллион веских аргументов против этого безобидного занятия. Тут и посуда, которую надо периодически мыть, и мусор, который надо периодически выносить, и подтекающий кран, и ремонт прихожей, и многое-многое другое. А дети?! Кто-то же должен их воспитывать? А созерцатель в семье - тьфу! - хуже запойного. В дни просветленной и благостной трезвости запойный в семье делает всё. Причем споро и ладно, чтобы успеть всё сделать до следующего запоя. А созерцатель... А-а-а!.. Одним словом - не жилец. В смысле - в семье. Так... приживал.
Именно поэтому Якович был в разводе. И именно наркотик созерцания послужил толчком к деградации Яковича и спускания его все ниже и ниже по лестнице Жизни, туда - в его упорядоченный Хаос и Безвременье.
Психиатры и психоаналитики почти в один голос убеждают нас, что все аномалии, происходящие с нами в зрелом возрасте, имеют свои первопричины во младенчестве или в детстве. Вся биография Яковича блестяще подтверждает эту теорию.
Особой целеустремленностью Якович никогда не отличался. В детстве он не мечтал стать пожарным, космонавтом или, упаси, Господи, военным. Его мечты были какими-то аморфно-неконкретными. Зажмурив перед сном глаза или разглядывая жирное пятно на стене, он видел себя в лучах славы. За что ему доставалась эта слава, не знал никто: ни сам Якович, ни славящие его. Ясно было только одно - за нечто выдающееся. Во всем остальном Якович рос как бы нормальным ребенком. Вместе со всеми играл в войнушку, в индейцев или в мушкетеров, причем, как ни странно, частенько лидировал, а уж д"Артаньяном или Виннету - был почти всегда.
Но видимо, эта его ущербность - склонность к созерцанию - проявлялась уже в ранние годы. Потому что учуяв ее один из его более целеустремленных товарищей без видимых на то причин однажды подарил еще юному тогда Яковичу в день рождения двухтомник древнего философа. Что подвигло его на этот шаг, товарищ объяснить не смог, а Якович выяснять не стал. Он просто засунул книги на дальнюю полку и тут же о них забыл. Вообще, книги различных философов Яковичу дарили почти регулярно, но, как говорится, не в коня корм - Якович их не читал и оставался безграмотным созерцателем.
Педагоги-учителя тоже учуяли антиобщественный индивидуализм Яковича, но сформулировали его по-своему и только под давлением школьной отчетности были вынуждены принять Яковича в пионеры, но не как всех - в третьем классе - а где-то на излете четвертого. Можно только предположить, что творилось в душе десятилетнего Яковича - его идеалы были грубо втоптаны в грязь. Он-то, как посвященный в таинства ученического сообщества, лучше педагогов - изнутри - видел, кто на самом деле достоин быть пионером, а кто нет. Больше года обидная кличка "жовтеня" (по-украински - "октябренок") ярлыком болталась на Яковиче, как зеркало отражая не столько его идеологическую порочность, сколько лицемерие системы, в которой он жил. Вместе с одноклассниками-пионерами Якович собирал металлолом и макулатуру, вкапывал и выкапывал саженцы, сжигал прошлогоднюю листву на субботниках и воскресниках. Но если все это делали просто так или ради развлечения, то над Яковичем дамокловым мечом постоянно висела необходимость доказывания собственной лояльности и пригодности стать пионером: "Быть как все!", "Вливаться в ряды!", "Пионер - всем ребятам пример!".
Примеров вокруг было великое множество, самых разных. И из его школы, и из соседних. Некоторые примеры уже стали комсомольцами и, вытряхивая на переменках из пионеров денежную мелочь, гордо поправляли значок принадлежности к авангарду партии и цедили сквозь зубы: "Смотри, пионэр, кому скажешь - убью".
Мальчикам-пионерам доставалось больше - и от комсомольцев, и от комсомолок, девочкам - в основном от комсомолок. В полном соответствии с первоисточниками марксизма-ленинизма врожденная классовая ненависть детей пролетариев к накопленным богатствам более слабых школьников была активнее классовой ненависти детей крестьян, осуществивших смычку города с деревней. Яковичу - типичному хилому представителю городской еврейской интеллигенции - доставалось от всех. Конечно, ходить в школу ему не очень-то и хотелось. Учиться тоже.
Неуч-созерцатель - что может быть хуже? Хуже может быть неуч-созерцатель-романтик. А Якович считал себя отпетым романтиком. Да-да, тем самым романтиком "с большой дороги". Костры, песни под гитару, умные разговоры за кружкой чая "с дымком", а за спиной - шум речного переката, стена ночного леса, и по пояснице - ползучая сырость болот. Многие знают, что это такое, но переросли, переболели и стали не только полноценными людьми, но даже полноценными гражданами своей страны. Многие, но не Якович. В свое время он не раз ездил "за туманом" и другими запахами в тайгу, вместе с друзьями искал за горизонтом пресловутый "там-тарам" и, не найдя его, навсегда остался наивным мечтателем.
Мужчина-мечтатель - это чуть ли не самое большое несчастье для близких и родственников. Это тяжелое заболевание, в своих крайних формах приводящее к полной семейной недееспособности. Он еще не полностью утрачен для общества, но для семьи потерян навсегда. Мечтатель не способен сконцетрировать внимание на чем-либо конкретном, его с трудом хватает на рабочий день. Дома он абсолютно бесполезен или даже вреден. На любой заданный ему вопрос или предложение, мечтатель отзывается со второго раза: "А? Что? Ты что-то спросила?". На последующее обращение отвечает, как правило: "Сейчас", "Одну минуточку", "Айн момент", "Шесть секунд" и т.п. На четвертую - со всплеском эмоций - поданную команду раздраженно сверкает глазами или очками - без разницы - и рычит, что полчаса назад уже все слышал и через пять-десять-пятнадцать минут возможно будет готов.
А ему действительно некогда - он мечтает, пребывает в романтических грезах и галлюцинациях. Или как Якович - созерцает. С последующим анализом или без оного - не имеет значения. Без анализа даже лучше - значительно экономится время на сам процесс созерцания. Дома плюнуть некуда - полный хаос и разорение, а хозяину хоть бы хны - он в нирване.
Романтизм и мечтательность сыграли с Яковичем злую шутку. Пребывая в грезах, что умному человеку все доступно, а образование ни к чему - он и так пробьется, после школы Якович ушел служить в армию, где добросовестно отмечтал два года.
Здесь, видимо, нам придется задержаться, чтобы объяснить одну романтическую теорию Яковича. У него, как у всякого начинающего мечтателя, уже в то время сложилась своя теория соответствия человека месту, им занимаемому. В некотором смысле - теория компетентности, полностью отвергающая популярный сейчас "принцип Питера". Якович без всяких на то оснований считал, что если человек талантлив и умен, то он всегда достигнет того, чего хочет, не зависимо от наличия официально подтвержденного образования и преград, которые на его пути возникнут. Если по какой-либо причине - любой! - он не достигнет желаемого, застрянет на полдороге или откатится вниз - там ему и место, его таланта хватает только на это, он это заслужил - это его уровень. Поэтому, исходя из теории Яковича, глупо обижаться на обстоятельства, которые не сумел преодолеть, и на места в обществе, которые ты в прошедший, настоящий или будущий моменты занимал, занимаешь и будешь занимать - они твои. Ни один человек не может сказать другому человеку: "Ты недостоин этого!" или "Ты достоин большего!" - все находятся ровно при своем. При этом Якович щедро иллюстрировал свою теорию биографиями различных писателей и поэтов-лауреатов, физиков-эмигрантов и не эмигрантов, великих изобретателей и рядовых граждан. Мера всему - талант, остальное - значения не имеет. Не зря говорят, что если человек талантлив, то он талантлив во всем. В том числе и в достижении своего места в жизни.
Наиболее извращенные и испорченные, принимая теорию Яковича за аксиому, радостно потрут руки: "Ага, значит цель оправдывает средства!" И конечно же будут неправы. Потому что в теории Яковича нигде не сказано, что к цели можно идти по головам или трупам конкурентов. Наоборот, она показывает, что, поскольку каждый человек по-своему талантлив и в любой момент времени занимает только собственное место, никто не в состоянии это место занять или присвоить, и все подобные попытки обречены на провал. Ибо достойный человек останется на достойном месте, а подлец останется подлецом.
Как вы сразу же увидели, фундамент у теории Яковича прочный. И вы даже знаете, откуда он. Это старый фундамент одного из обвалившихся воздушных замков никому не известного при жизни гения-мечтателя.
К сожалению, в построение данной теории вкралась одна досадная неточность. Она - в исходных данных, в неверном понимании Яковичем термина "образование". По молодости лет он почему-то считал, а в то время - не он один, что образование необходимо только для продвижения по служебной лестнице или достижения какой-либо цели (главное - "корочки"!), в то время как в действительности оно в первую очередь необходимо самому индивидууму для умножения, качественного изменения и систематизации его собственных способностей (главное - знания!). Вовремя не замеченная и не исправленная ошибка в итоге и привела Яковича к тому кризису, о котором мы говорили выше. Что ж, каждый занимает место по уровню своего таланта...
Сложный зигзаг дальнейшего жизненного пути Яковича - северо-восток, юг, запад, восток, северо-запад - перевел его болезнь в латентное состояние, но особого облегчения близким не принес. Его взгляд все чаще туманился грезами, слова были непонятными и двусмысленными, польза в семье стремилась к нулю.
Неожиданно для всех в стране начались сложные противоречивые процессы, которые требовали от населения энергии и предприимчивости. И Якович отозвался на них, на процессы, как мог - он был предприимчив и энергичен. Достаточно сказать, что в один из самых сложных периодов преобразований общества он был директором и соучредителем ряда предприятий и одного благотворительного фонда. Любого нормального человека такая раздвоенность душевного состояния - мечтательная созерцательность и предприимчивость - неизбежно привели бы на койку психбольницы с диагнозом шизофрения. Но Якович не был нормальным человеком, точнее - он был ненормальным человеком и поэтому справился. Он совершенно спокойно, без лишних эмоций, подавил в себе уже проросшие злаки предприимчивости и энергичности, густо засеяв сорняк флегмы. Сорняк быстро взошел, разросся и принес, по мнению Яковича, неплохой урожай. В полном согласии с собой Якович побрел по жизни туда, куда указывала ему его левая или правая нога. Ноги указывали на совершенно рядовые должности в местах, где удобно было созерцать.
Его абсолютно перестала интересовать карьера (он придумывал для начальства аргументы отказа от продвижения по службе, которое могло бы ему грозить). Его перестали интересовать деньги (конечно, если бы платили больше, он бы не возражал, но от возможности подзаработать отказывался - ф-фи! - стоят ли деньги его времени?). Он начал со страхом думать о взаимоотношениях полов (не о половых отношениях, подразумевающих одноразовость и сиюминутность, а именно о взаимоотношениях - любовь и все, что с ней связано). Короче, Якович попытался окончательно отрешиться от суеты и ценностей нормальной человеческой жизни.
Нет-нет, Якович исправно ходил на работу и выполнял возложенные на него обязанности, порой задерживаясь дольше, чем от него требовалось - врожденная добросовестность, память о былом директорстве и нерадивых подчиненных не отпускали его. Но возвращаясь в свое жилище (жильем назвать его комнату в огромной коммуналке - язык не поворачивается) Якович тут же включал телевизор и возлегал напротив. Телевизор помогал ему созерцать.
Он что-то смотрел, что-то анализировал, проводил параллели и сложные аналогии и завершал дело глубокомысленными выводами, которые тут же забывал. Заметив за собой эту забывчивость, Якович начал записывать особо ценные на его взгляд мысли и выводы на бумагу. Бумажки с закорючками валялись по всему жилищу вперемешку с книгами, телефонными справочниками, пустыми сигаретными пачками и зубочистками. Изредка Якович бумажки собирал, перечитывал, складывал в какую-нибудь папку и забывал о ее существовании. Через некоторое время (полгода, год) процедура повторялась. Посуда оставалась немытая, белье - нестиранным и неглаженным, книги - непрочтенными, - Якович созерцал. Возвращаясь с работы он морщился от особо неприятного после улицы запаха беспорядка, накуренности и неухоженности, вздыхал: "Приличного человека сюда не пригласишь...", удовлетворенно добавлял: "Ну и не надо", и включал телевизор.
Что бродило в его голове во время созерцания чужой жизни, какие глубокие мысли его озаряли, какие он делал выводы - можно узнать, если извлечь из-под развешанных на стульях штанов и рубашек одну из папок и прочитать записи. Но для того чтобы не разжижать данное исследование ссылкам и некоторыми мыслями исследуемого, они опущены, как представляющие интерес только для очень узкого круга специалистов судебной психиатрии.
Я очень долго мучился, вспоминая, кого или что напоминает мне Якович в последней стадии обострения своей болезни, и наконец вспомнил.
Один мой бывший коллега, в жестоком похмелье прятавшийся от глаз начальства на дальнем объекте, говаривал: "Ты видел подводную лодку, залегшую на грунт? Это я". И Якович тоже.
Якович тоже был подводной лодкой, залегшей на грунт. На зыбкий грунт в кратере подводного вулкана. Над ним бушевали социальные штормы и свистели политические ветры. Справа и слева тонули труженицы-галеры с прикованным к веслам народом. Порой до него доносились орудийная пальба и патриотические вопли - корсары и опричники брали на абордаж каравеллы и нефтяные платформы. Побежденные выбрасывались за борт, и их тут же поедали шныряющие у мест баталий всеядные СМИ.
Вулкан, на котором лежала подводная лодка "Якович", кряхтел и вздрагивал. Казалось, еще немного, и новый Кракатау взорвется, развалится на куски, превратив государство в пыль, и на столетия развеет ее в атмосфере, смыв гигантской волной еще с пару десятков стран. Но он все не взрывался.
Подводная лодка "Якович" заметно подрагивала от подземных толчков. Сверху давил океан ответственности перед родной страной, которая вырастила, выучила и взлелеяла, и корпус субмарины все глубже погружался в толщу осевших на дне останки умерших много лет назад организмов. "Якович" постепенно начал ржаветь, покрываться моллюсками и немного пованивать. Ему уже скушно стало следить за собой. И главное - не за чем. Одеваться он стал подчеркнуто небрежно, а одну и ту же рубашку позволял себе носить целых три дня подряд.
"Если уж встречают "по одежке", - вяло оправдывал Якович свою лень, - а провожают "по уму", то зачем разочаровывать людей? Не настолько уж я умен, чтобы прилично выглядеть".
Все это он тут же записал на клочке телефонной квитанции и положил в папку. Бумажки с записями наслаивались и уплотнялись в брикеты, от их тяжести папки слипались и срастались поверхностями. Как-то Якович вспомнил, что его Первая Учительница за любовь маленького Яковича к бумажкам при всем классе называла его "макулатурщиком", от чего он избавился только через год благодаря кличке "жовтеня". "Может, это Судьба?" - записал Якович на очередной бумажке и засунул ее куда-то между Вечностью и Бесконечностью.
Бесцельное созерцание и бесплодные мысли продолжали разрушать ослабленный организм Яковича. Он перестал адекватно воспринимать реальность. Как всякого наивного и доверчивого человека, его легко было обмануть и частенько обманывали, поэтому он вначале даже засомневался: стоит ли доверять своим глазам и ушам? Ему порой стало казаться, что то, что многие принимают за реальность, на самом деле никакая не реальность, а какое-то очередное реалити-шоу. Например, он был стопроцентно уверен, что очень многие слова и действия руководства страны годятся только для ток- или реалити-шоу, потому что в реальности они могут вызвать страшные и необратимые последствия. А если такие авторитетные люди ведут себя как в реалити-шоу, при этом там не находясь, а находясь в живой реальности, то значит все поменялось местами: реальность - это шоу, а шоу - это реальность. Друг на экране - на самом деле завистливый сосед по гримерке, а заклятый враг - единственный, кто скажет теплое слово на похоронах.
Предположение Яковича подтверждалось различнго рода экспериментами и проектами, которыми проверяли и испытывали страну, как металл кислотой. По задумке создателей, они - проекты-эксперименты - были призваны улучшить реальность. Но почти сразу же выяснялось: улучшается не та реальность, в которой пребывает основная масса населения, существующая на самом деле, а воображаемая - в головах авторов проектов, пребывающих в уверенности, что их-то реальность и есть самая настоящая, хотя на самом деле была виртуальной - реальностью шоу. Пока о "достигнутых успехах" трубили во все трубы и докладывали "наверх", настоящая реальность или ухудшалась, или в крайнем случае оставалась неизменной.
При этом страну, как автомобиль начинающего водителя, швыряло от одного эксперимента к другому, и только частая смена приоритетных направлений и традиционная подмена чиновниками кипучей деятельности имитацией спасало ее от вылетания за ограждение, на обочину шоссе "История".
Поначалу Якович испугался: неужели, кроме него, никто ничего не видит?! Но когда, спустя некоторое время после запуска очередной кампании, СМИ начинали взахлеб кричать о перегибах и головотяпстве, Якович успокаивался: ему не показалось, он просто сразу же видел конечный результат. Он даже немного погордился своим даром предвидения, но с огорчением вспомнил - это же всё шоу! Шоу, написанные под копирку по одному из шаблонных сценариев. Причем некоторые сценарии были настолько древними, что их помнили только отдельные старожилы. Режиссура этих шоу была затасканной и корявой, актеры - бездарны и не знали ролей, сами сценарии грешили отсутствием логики, откровенным передергиванием причино-следственных связей и некачественной адаптацией к уровню публики. В целом, реклама шоу, выполненная имиджмейкерами, была намного качественней самого продукта, состряпанного дилетантами, мнящими себя профессионалами.
Якович запаниковал: неужели все-таки реальность была не реальностью, а шоу? И что, под занавес все убитые встанут и раскланяются? Но ведь убивали их не по-нарошку, а вполне по-настоящему - это всем показывали, и все видели. И всё - ради шоу?!
От всей этой путаницы Якович растерялся и замкнулся. Он начал очень туго соображать. Впрочем, он и раньше соображал не очень-то резво, но в последнее время - особенно. Пауза между обращением к нему и его дежурным откликом "А? Что? Вы что-то спросили?" затягивалась до неприличия. Он уже не понимал кто есть кто и кто - кого. Это он созерцает, или его наблюдают? Он окончательно запутался в вопросе "что первично, что вторично". Что есть Мир, а что есть Истина? Может, в попытке познания Истины закрыть глаза на всю эту гадость - окружающую его жизнь - и по примеру буддистов сконцетрировать внимание на собственном пупке? Но если только и делать, что созерцать собственный пупок - нужна ли такая жизнь? А жизнь - она... - ее все-таки жалко.
И хоть жизнь у Яковича была не очень сладкая, но и нельзя сказать, чтобы она его как-то била или била с изощренной жестокостью. Правда, ему с детства частенько доставалось за проклятую семитскую национальность, но ведь не каждый день. И не ежемесячно. И даже не каждый год! А когда в далекой уже молодости "з"їхав з рiдной України", то и вообще почти прекратилось! Тем более что с него все скатывалось, как с гуся - вода. Другие в его возрасте покрывались сединой, как одуванчики пухом, а у Яковича - пару седин в бороде и одна торчком на затылке.
Мне очень хотелось бы предположить, что Якович воспринимал свою жизнь в контексте истории, а поступки - социологии, психологии или даже психиатрии, если бы не одно "но". Якович не знал ни истории, ни социологии, а про психологию и психиатрию - и говорить нечего. Поэтому, когда в результате ускоренной деградации, замешанной на романтизме, произошел окончательный распад личности Яковича, только тогда... только тогда он наконец заметил, что давно уже не он вглядывается в Пропасть, а она вглядывается в него. Якович почесал макушку, но в голове кроме гулких шагов одинокого прохожего в ночной подворотне не прозвучало ничего. Он еще раз посмотрел в Пропасть и не смог отвести взгляда - загипнотизированный и втянутый черной глубиной в нее рухнул.
Странным человеком был этот Якович... Вы спросите, почему был? Потому, что был Якович, был - и сплыл. Нет больше Яковича. Я сразу сказал, что он был конченым человеком, вот и кончился он. Приведу лишь напоследок одно из любимых его изречений (а может, вовсе и не его):
"Самая страшная сказка - наша жизнь. Потому, что все в ней происходит взаправду, и заканчивается она смертью основного персонажа".