Свершалось, что суждено. Многоликие боги окружили его и ниспровергли до тверди земной. Лёжа лицом в сырой земле, он не имел воли шевельнуть членами своими; ни мыслить, ни чувствовать так же. Он не ел и не пил, не дышал, не стонал и не говорил. Но не был мёртв. "Жив" - вот то, что осталось в нём, стало им.
Ему предстояло. Но ничто пока не тревожило ясного пространства его небытия и небытия в нём.
Кто-то окликнул. Ещё и ещё раз. Но в многократных окликах его не было имени его. Он не пробуждался.
Перевернули на спину, как мешок с зерном. Но не обнаружили ни лица, ни печати имени на нём. И оставили.
Пустой внешне и наполненный внутри проснулся от холода, что сковал его спину. В то время как рядом от места, где лежал он не потревоженный, шёл пар оставленного им тепла. Устремившись, влился в собственный отпечаток. И, успкоившись, уснул.
Но теперь его стали посещать сны, значение которых он знал, но пичину которых чувствовал в недавнем насильственном пробуждении. Небытия больше не было. Было бытиё с именем Хаос.
Агония пришла и стала играть с ним. Лихорадка. Он кидал своё тело с одного бока на другой и слышал смех установившей правила игры с ним. Он встал и побежал от места. То был праздник Фурий.
Обнаружив своё истерзанное сидящим, отдался содроганию и плачу моревому.
Раны исцелились. Но навсегда остались шрамы. Каждый шрам имел голос, говорящий: - Стань мной! Теперь он почувствовал облегчение, ибо шрамы эти видны были, как на ладони. Не стал поклоняться им.
Воля к шагу привела к падению. Но он поднялся и осторожно стал вспоминать первые когда-то уроки хотьбы. Вспоминая, уже стоял на ногах.
Не зная своего имени, только-только выучившись вновь ходить, он побрёл в одну из сторон света, который был теперь ни плох, ни хорош, но мил сердцу его и напоминающий шумом своим искомое имя.
Ушедши искать имя, стал оставлять следы, по которым ясен стал виден путь его.