Мне было лет пять-шесть. Ветрено, пасмурно, на кладбище царил полумрак, несмотря на то, что похороны проходили в полдень. Мелкий, липкий, до дрожи ледяной дождь моросил, пропитывая тёмную могильную землю сыростью и влагой. Люди все были одеты в чёрное, их лица цветом вряд-ли как-то отличались от серого неба. Помню, как мать беззвучно рыдала у меня за спиной, изредка издавая тихие всхлипы и легонько сжимая моё плечо. Помню как отец, лёжа в чёрной деревянной коробке смотрел на меня безжизненным, пустым и будто упрекающим взглядом.Тогда я впервые встретился со смертью.
Я волновался. Тревога моя нарастала то ли от взора его, то ли от неизвестности. Отец мой любил наказывать за малейшие оплошности. Причины были разнообразные: не тот взгляд, не тот тон, под ногами мешаюсь, дышу громко и так далее, - в любом из случаев в меня с криками летела очередная бутылка. Вот и сейчас, я стоял, не дыша и не моргая, не отрываясь смотрел в эти пустые глаза и пытался предугадать, в какой момент мне следует уклониться от очередной стеклянной тары.
Время шло. Минуты казались вечными. Я всё ещё не понимал суть происходящего. С каждой секундой сердце моё билось всё быстрее и быстрее. Я чувствовал, что сейчас точно случится что-то ужасное, но что конкретно - не знал. Я ждал, затаив дыхание.
Коробку закрыли, теперь я уже не видел тех безжизненных взгляд, но всё ещё чувствовал на себе этот холодный, промозглый и липкий, как этот дождь, взгляд. В крышку забили гвоздь. Громкие, резкие удары молотка гулким звоном отдавались в тяжёлой моей голове. Черепная коробка будто уменьшалась, сдавливая мой мозг, врезаясь острыми краями швов в мягкую плоть извилин. Я неотрывно смотрел на то, как гроб опускают в полутораметровую яму, как люди, один за другим, подходят и бросают на крышку его комок мягкой влажной чёрной земли. Мне стало до жути тревожно за отца. Дыхание моё участилось, в глазах пелена, а в голове гудел целый рой вопросов: зачем? Почему? И главное за что моего папу заперли в этой ужасной тесной коробке, а теперь бросают в него землю со скорбными лицами?
Затем двое крепких мужчин с лопатами начали засыпать гроб огромными тяжёлыми кучами, что в миг рассыпались, гулко ударяясь о его крышку. Когда та едва скрылась за довольно толстым слоем чернозёма, я словно очнулся, закричал, заплакал..
-Папа! Что вы делаете? Он ведь там, ему страшно, верните его! Накажите лучше меня! Засуньте меня в эту коробку, закидайте землёй, сколько хотите мучайте, только его отпустите! Папа!..
Едва я ринулся к яме, меня тут же крепко схватили тонкие мамины руки. Она подняла меня, крепко прижимая к себе. Её лицо было мокрым, то ли от дождя, то ли от слёз. Она грустно улыбнулась, но улыбка эта больше походила на искривлённую горем гримасу, нежели на улыбку. Мать поглаживала меня, тихо шепча:
-Тише, тише.. Папа скоро вернётся. Пусть поспит, отдохнёт... Всё будет хорошо..
Но я не слушал её. Я истошно вопил, размахивая руками и ногами, в дикой истерике пытаясь выбраться из её цепких объятий. Я пытался посмотреть в сторону отца, но она отворачивала мою голову, закрывала рукой мне глаза, но я всё равно слышал глухой звук падающих вниз комьев.
Я заснул у неё на руках в изнеможении. Три дня я не ел и не пил, только просился пойти на кладбище, папу откапывать. Я видел, как матери было тяжело. В глазах её читалась острая жгучая боль, в них всё время стояли слёзы... Казалось, она забыла о моём существовании. Тогда я впервые познал смерть. До сих пор я помню её тёмные, пустые, безжизненные глаза. Помню её холодные и влажные объятья. Помню как она сковала меня, лишая возможности двигаться, дышать, чувствовать...
Сейчас я гораздо старше. Я редко думаю о смерти. Но каждый раз, проходя в ливень по тёмной улице, я остро ощущаю её присутствие. В каждой тени мне видится этот взгляд. Каждая капля, касающаяся кожи моей, словно её склизкое, мерзкое прикосновение.
И теперь, мне кажется, что она совсем близко. В моих снах я смотрю из чёрной тесной деревянной коробки на своего бледного и застывшего, словно статуя, сына. Сверху моросит мелкий холодный дождь. Люди по очереди кидают в меня комья земли. А затем я слышу пронзительный, резкий, полный отчаяния детский крик: